[Воспоминания Василия Ивановича Маслова (1871-1952) «Немоляхи» записаны в
1937 году его сыном – писателем Ильёй Васильевичем Масловым (1910-1992)]
Глава 12
Братья Егор и Пётр, пока я лечился, занимались рыболовством, кормили и свои семьи, и мою семью. После моего возвращения, мы стали рыбачить втроём. Максим по-прежнему служил на железной дороге. Моя мать, Авдотья Андреевна, жила вместе с детьми Варлаама — Семёном и Виктором. Ей было уже почти девяносто лет. Многие русские и киргизы ездили к ней лечиться, этим она и жила. Лечила она разными травами, но больше всего заговорами.
Весной 1910 года брат Андрей прислал из Беляевки письмо. После поклонов родне он сообщил: «Недавно был сход, и мужики попросили земского начальника сделать передел земли. Начальник согласился похлопотать. Так что у нас скоро будет передел, и будут давать землю на все души. Пётр из общества не выписался, и я записал его в списки на землю. И записал его сынишку Сёмку. А Егора и Василия не записывают, говорят, ежели они сами будут в наличии, тогда и будут их рассматривать».
Мы долго толковали, что делать нам — ехать или не ехать. Петру, ясно, дадут землю, а нам? При последнем переделе земли, нас из общины, по приговору схода, выписали. Но ежели мы вернёмся на родину, попросим общество принять нас обратно, нас могут принять и дать землю. А могут и не принять. Риск был большой.
Пока мы думали, прошёл слух, что из Семипалатинска на пароходе едут губернатор Бронштейн и наместник Сибирского края Шмидт. Приказано идти на пристань и встречать их всем миром. Мы тоже пошли, все три брата, интересно было посмотреть на высокое начальство.
Народу собралось — тьма, тысяч пять, наверно, было. Киргизы понаехали из степи, русские казаки из Павлодара. На буксирном пароходишке примчался со своей свитой уездный начальник Каменев и привёз человек пять священников, в том числе и благочинного.
Подошёл пассажирский пароход, украшенный флажками. На верхней палубе, которая обычно бывала забита интеллигентной публикой, теперь стояло десятка три хорошо одетых, сытых, выхоленных мужчин. Среди них были и духовные лица, облачённые во всё чёрное, с крестом на груди. Пассажиры махали руками и улыбались. Кто из них был губернатор, а кто наместник — мы не знали. С парохода спустили трап с высокими перилами. По нему стали сходить приезжие. Впереди важно шагали двое, один был с чёрной бородой, другой с усами, оба в шляпах, длинных фраках, при галстуках-бабочках на белых накрахмаленных манишках.
От местного населения гостей встречали седобородые старики. Кланяясь в пояс, они преподнесли на вышитых рушниках хлеб-соль. Потом все приехавшие поехали на закладку церкви, и народ повалил за ними. Кто шёл пешком, кто ехал, так как от берега до места закладки было более двух вёрст. Для церкви выбрали самое высокое место. Отсюда пристань, депо и белый пароход, стоящий у причала, были видны, как на ладошке.
Архиерей отслужил молебен. Высокое начальство положило первые кирпичи в фундамент. Вслед за этим на дощатый помост поднялся наместник Сибирского края Шмидт и сказал:
— Православные и мусульмане! Все верноподданные и друзья русского престола! Вы только что были очевидцами закладки божьего храма. Пройдёт год, а может быть немного больше, и над этой степью поднимется величественное здание православной церкви. Золотые кресты её будут нести в азиатские просторы божье слово, будут служить царю и отечеству...
Народ смотрел на оратора и внимательно его слушал. Только среди киргизов шло небольшое движение и изредка слышались голоса: «Бугум? Бугум? Ни айтасы?»* В заключении оратор громко провозгласил:
— Закладывая божий храм, мы закладываем и основание будущего города. Называться он будет Ермаком в честь покорителя Сибири Ермака Тимофеевича, 325 годовщину которого нынче будут отмечать прогрессивные люди отечества!
Вернувшись на пристань, высокое начальство задержалось на берегу, у трапа. Кругом толпился народ. Мы тоже протиснулись поближе. Многие в руках держали приготовленные прошения. Дело в том, что в тот день, когда появилась весть о приезде губернатора и наместника, прошёл слух, что они будут рассматривать прошения о приписке к месту жительства и давать землю. Чапасов, староста Глинки, плечистый и высокий, выступил вперёд и громогласно сказал:
— Ваше высокопревосходительство! А будете прошения принимать?
— Какие прошения?
— Да насчёт приписки и земли.
— Так мы этот вопрос не решаем. Поскольку я знаю, вы — староста, этот вопрос входит в вашу компетенцию, то есть, сельский сход решает, кого приписать, и кому дать землю. У вас же есть фонды?
— Есть.
— Вот и решайте.
— А городским?
— Города ведь ещё нет! — воскликнул губернатор и улыбнулся наивности такого вопроса. — Будет создана администрация, она и будет заниматься этими вопросами.
У нас тоже было приготовлено прошение от имени всех трёх братьев. Договорились, что подаст его Пётр. По этому случаю он надел полицейский мундир без погонов и форменную фуражку без кокарды. Когда дело повернулось так, Пётр толкает мне в руку бумагу и тихо говорит: «Подавай ты. Проси, чтобы тебя прописали и Егора. Я ведь ещё не выписан на родине. Мне земли здесь не дадут».
Я взял и подал прошение. Народ смотрел, как я одной рукой протягивал губернатору бумагу, другой придерживал повязку на бороде. Губернатор посмотрел на меня и строго сказал:
— Вы больны?
Я молча кивнул и отошёл обратно к братьям. Пока губернатор читал прошение, Чапасов успел выкрикнуть:
— Ваше высокопревосходительство! Они в бога не веруют, и кресты не носят. А Василий этот, что подал вам прошение, пятнадцать лет живёт с невенчаной женой!
Недалеко от губернатора стоял уездный начальник Каменев — рыжая борода по пояс, тонкий, весь затянутый ремнями, до этого он всё время разговаривал с Чапасовым и изучающе посматривал на нас, братьев. У Каменева мы никогда не были на приёме, но он нас знал.
— Ваше высокопревосходительство, — тихо сказал он, посматривая на белые пухлые руки губернатора, — они, между прочим, из тюрьмы не вылезают...
— Что, что? — не расслышал губернатор.
— ... в тюрьме часто сидят... раза три уже...
Прочитав бумагу, губернатор подзывает меня:
— Расстегни рубаху... Где крест?
— Вчера в бане был, забыл надеть...
— Паспорта есть? Покажите.
— Дома. С собой не ношу...
А паспорт был просрочен, и хорошо, что не взял его.
— Почему невенчаный живёте, нарушаете закон?
— Сперва паспорта не было, потому и не венчали. Потом, когда паспорт получил, дети стали большие, жена говорит, что стыдно сейчас венчаться...
— Совестливая у вас жена... А вы не растеряли свой стыд по тюрьмам?
Тут вперёд выступил Пётр. Спокойно, но очень чётко сказал:
— Господин губернатор, я не в чине сейчас, поэтому обращаюсь к вам так. Мне очень горько слушать несправедливые упрёки. Очень даже горько. Мы не такие уж плохие люди, как говорят тут о нас... Вот мои аттестаты.
И подаёт свой послужной список и бессрочный паспорт. Губернатор читает, потом обращается к уездному начальнику:
— Вы что же? Я считаю, что всё в порядке. Нет оснований...
Изменив тон, он обратился к нам, всем троим:
— Вот что скажу я вам: наденьте кресты, без крестов нельзя. Причаститесь. Вот батюшка, теперь он у вас будет постоянно. Когда построят церковь — обвенчаетесь. Не стыдитесь, что поздно. Законы надо уважать... Тогда мы вас и припишем. Всё сделаем, как полагается. Если этого не выполните, бог накажет вас. Ох, как накажет! Можете даже детей лишиться... Отдадим их в приют, а вас сошлём туда, где белые медведи живут. Знайте это!
Он молча отдал наше прошение старосте Чапасову. Мы шли домой, словно оглушённые. Через несколько дней снова получили письмо из России от брата Андрея. На этот раз оно было очень коротким: «Бросайте печёное и варёное, приезжайте получать землю».
Мы собрались в одну неделю. Избу продали Шевченко. Егор ехал один, без семьи. А мы с Петром решили ехать семьями. Потом мы покаялись, что взяли семьи, не нужно было их брать. Но Пётр легко вышел из трудностей: получив землю на себя и двух сынов, он тут же продал её и вернулся обратно в Ермак. К сентябрю был уже на месте.
Егор тоже получил землю на себя и на сына. Так же, как Пётр, продал её и решил вернуться в Сибирь.
Мне дали только самому. На сынов — Петра, Прокопия, Илью — земли не дали, потому что они считались «незаконнорожденными», были вписаны в паспорт матери. Я стал хлопотать, но время шло, а результатов никаких. Егор говорит: «Я, наверно, поеду». Мы хотели ехать вместе, и он целый месяц прождал меня. Я продал свой однодушный надел, и денег у меня было, что называется, кот наплакал. Я с семьёй оказался в трудном положении. Братья Иван и Андрей не могли мне дать в долг, так как у них самих не было денег. У матери просить? Знаю, у неё тоже нет денег. И тут жена моя, Марина, говорит мне:
— Ты поезжай с Егором, а я вслед за вами приеду... Через месяц, а может попозже... Поймаешь рыбы, продашь и пришлёшь мне денег на дорогу. Ладно?
Этот план мне показался самым наилучшим выходом из положения.
— У тебя золотая голова, — говорю ей. — Ты будешь ждать?
— Куда же денешься!
Я договорился с Андреем, что жена с детьми поживёт у него. Надели с Егором сумки и пошли в Саратов пешком — всё деньги экономили. В селе Потёмкино жил брат матери, дядя Иван. Зашли к нему, думали попросить денег. Если даст, тогда можно вернуться и забрать семью. Но дядя так холодно встретил, так неласково принял, что мы, переночевав ночь, без оглядки подались дальше. Ехали в Сибирь по железной дороге. Где билеты брали, а где ехали «зайцами»...
____________________
*«Кто? Кто? Что говорит?»
*****
Окончание воспоминаний в главе 13: http://www.proza.ru/2011/01/11/1855