[Воспоминания Василия Ивановича Маслова (1871-1952) «Немоляхи» записаны в
1937 году его сыном – писателем Ильёй Васильевичем Масловым (1910-1992)]
Глава 11
Воскресенская пристань находилась на самом берегу Иртыша, севернее находился посёлок «Майкаин», а южнее, в стороне от реки, находилась «Глинка». Расстояние между ними было с версту. Впоследствии они слились. На «Глинке», где был Самсонов огород (о нём теперь мало кто помнит), протекала небольшая речушка. На северном, более высоком её берегу, среди цепочки других домов стояла большая саманная изба, смотревшая окнами на юг. В этой саманной избе мы и поселились. К южному, пологому берегу речки, примыкали обширные заливные луга. Эта речушка, немного поковыляв по лугам, удалялась прямо на восток, потом поворачивала на север и спешила к Иртышу. Там, где она впадала в Иртыш, мы называли её «Второй исток». За ним был ещё «Третий исток». А у самого посёлка — «Первый». Он брал начало в полуверсте от посёлка, из тёплого болотца, густо поросшего камышом, и ещё какой-то высокой жирной травой, названия которой мы не знали. Листья у неё были зелёные и длинные, как сабли, корень белый, сладкий*. Её очень любили свиньи, и они всегда рылись в этом болотце. Сама речка названия не имела, но её можно было назвать Чернавкой**, по тёмному цвету воды. Часто здесь ловили карасей. Во время паводка луга походили на море.
В этом месте летом 1902 года мы и поселились, как я сказал, в большой саманной избе. В этот же период из России к нам приехал брат Пётр. «Ну её к чёрту, эту полицию, в ней работать — только один грех наживать, — говорил брат, когда мы выпили за его встречу. — Заставляют ловить конокрадов, а разве их всех поймаешь? Ты за ними охотишься, а они за тобой. В прошлом году, осенью, чуть не убили, ладно, конь выручил, смог убежать... Буду лучше землю пахать, чем воров вылавливать». Приехал он с детьми — Варварой и Семёном. Изба стала тесной. Решили на будущий год строить новую избу.
В начале зимы мы с Егором поехали в Павлодар на заработки. Слышали, что там начала строиться уездная больница, и нужны плотники. Нас взяли. Весной, к севу, вернулись. Привезли немного деньжат. Сразу же взялись за поделку самана. Купили лесу. К осени 1903 года поставили большую избу за ручейком, где на берегу, у самой воды, стояли молоденькие вётлы. Прожили мы в ней восемь лет. Потом эту избу продали Шевченко.
Во второе же лето, как приехали на пристань, я познакомился с рыбаком Камкиным. Каждый грузовой или пассажирский пароход, шёл ли он сверху или снизу, всегда останавливался на нашей пристани. И под погрузкой или выгрузкой стоял несколько часов. Возле парохода всегда появлялась лодка. Мне поначалу было невдомёк, откуда она появлялась. Потом узнал, что она приплывала с устья Белой речки. Человек, сидевший в лодке, не спеша поднимался по трапу на пароход, затем возвращался на берег к своей лодке вместе с другим человеком, который был в белом колпаке и фартуке. Они заглядывали в высокую корзину, что-то рассматривали, наконец, брали корзину за ручки и несли на пароход. В корзине обычно была рыба — крупная живая стерлядь.
Первый раз, когда я увидел сытых и гладких белобрюхих стерлядей, я не мог удержаться от вопроса:
— Как вы их ловите? И где?
Рыбак улыбнулся:
— Где — секрет, а ловлю на обыкновенную удочку.
— На червяка?
— Нет, на голую.
— А она берёт?
— На лету хватает.
Я понял, что он меня разыгрывает, и о ловле больше не спрашивал. Покурили. Я помог занести ему рыбу на пароход. Видел, как рыба трепеталась и открывала рты. Пахло от неё речной прохладой, а от корзины — ивовыми прутьями. Рассчитываясь, буфетчик преподнёс Камкину стакан водки. Но он потребовал с собой ещё водки — три бутылки, лимонов, дорогих папирос, конфет, печенья, чаю. И ещё пачку денег — рублёвками и трояками.
— Почём вы продаёте рыбу?
— По тридцать копеек за фунт***.
Ого, думаю, в два раза дороже мяса. Есть расчёт ловить такую рыбу. Но где он её ловит и как? Эти вопросы шибко меня интересовали, и я с ним познакомился. Он рассказал, что ловит стерлядь на самоловы. Ловить на эту снасть запрещалось, но он всё-таки ловил, потому что охраны рек и водоёмов здесь не было. Камкин арендовал устье Белой речки у купца Агафонова, и там промышлял стерлядь.
Я напросился поехать к нему. Увидел эти самые самоловы. Видел, как он их готовит, ставит и снимает. Посмотрел, как он живёт.
— Ты покладистый парень, — сказал Камкин, когда я пожил у него несколько дней, — и шибко мне понравился. Я, пожалуй, приму тебя в компанию, а то мне одному не сподручно... Только ты не обольщайся шибко. У тебя ведь ни хрена нет — ни лодки, ни снастей, ни опыта. Поэтому я дам тебе только четвёртую часть: три рубля будут мои, один — твой. Согласен? А есть мы будем то, что нам захочется. Какая рыбина на нас посмотрит, ту мы и съедим. И выпивать будем, ежели захочется.
Я, конечно, был рад и этому. В один месяц мне удалось заработать сразу на корову. Но приехали к рыбаку племянники, и я стал ему не нужен. Я начал говорить братьям, Егору и Петру:
— Давайте и мы займёмся рыбалкой.
Купили лодку, верёвок, ниток, стальных игл для крючков, пробок, наделали самодельных якорей «кошек», и стали рыбачить. Рыбные места мы знали плохо, поэтому первое время добыча была маленькая, потом дело пошло всё лучше и лучше. Мы стали ловить за неделю по два-три пуда стерляди. Держали её на куканах и в садках. Когда набиралось порядочно, везли её в Павлодар. Сдавали в буфеты и рестораны. Обратно набирали полную лодку продуктов — муки, сахару, чаю, мануфактуры, сладостей разных, обуви, одежды; ну, конечно не забывали и водочки прихватить, четверть, а то и две. Тут мы, что называется, совсем ожили, А бабам нашим не по носу — добытчики мы неплохие, но стали много выпивать. Иной раз без просыпу пили два-три дня. Стали забывать, что у нас стоят снасти. В пьяном виде лазали на корточках по кустам. Дрались между собой. Бывает же такое, что доброе дело оборачивается во зло. Так получилось и у нас. Не знаю, сколько бы такое могло продолжаться, но вдруг случилось несчастье — я заболел. Произошло это в начале зимы 1907 года.
Болезнь была, на первый взгляд, самая пустяшная: на нижней губе соскочил гнойный прыщик. Я сковырнул его и выдавил. Ранка разболелась. Старухи посоветовали прижечь царской водкой. Я, дурак, послушал. В царской водке, как известно, даже иголки горят, — и я изжог себе мясо. Рана ещё сильней начала болеть. Распухла нижняя губа. Мне нужно было лечь в больницу, а я опять, по темноте своей, стал лечиться у знахарей. Знакомый киргиз посоветовал обратиться мне к одному аксакалу, который, якобы, умеет лечить такие болезни: за три дня — и всё пройдёт. Привезли этого аксакала. Он потребовал за лечение пять рублей. Кроме этого нужно было купить жирного барана. Аксакал вырыл во дворе небольшую яму, зарезал барана и сделал несколько свечей. Посадил меня над ямой, чем-то укрыл и стал подкуривать свечами. Я чуть не задохнулся от такого лечения, но всё-таки пытку вытерпел. Лицо распухло, покраснело, я ничего не видел. Братья хотели задать «лекарю» выволочку, но он успел убежать. А зубы так ослабли, что за какой ни возьмёшься, он вытаскивался без боли.
Меня отвезли в уездную больницу. Доктор Беложевский, поляк, славный человек, узнал меня — я при нём достраивал больницу.
— Это ты, Маслов? Что случилось?
Я рассказываю ему. Он качает головой, выслушав, говорит:
— Да в уме ли ты? У знахарей лечиться?! Сам себя хотел в могилу загнать живым! Ну и ну!
Сделал он мне операцию. Не помогло. Предложили вторую. И вторая не помогла.
— У вас я подозреваю рак, — сказал доктор. — Серьёзная болезнь, надо лечиться.
Поезжайте в Томск, в клинику. Я дам направление.
Вернулся я домой. Нижняя губа повязана. Говорю братьям — вот такое-то дело, надо ехать в Томск, иначе мне гроб с крышкой. Братья задумались. Чтобы ехать, нужны деньги. Железной дороги через Павлодар ещё не было, значит, нужна лошадь, подвода. Жена расплакалась. Мать ругает нас: бог наказывает вас разными болезнями за неверие. Решили сложиться и купить лошадь с санями. Николая, сына Варлаама, уговорили сопровождать меня.
Санный путь от Павлодара до Татарска**** был нелёгким. За неделю кое-как добрались. Я ослаб, но Николай держался молодцом. На станции продали лошадь с санями и поехали в Томск, в клинику. Меня сразу положили на операцию, говорят:
— Придётся отнять нижнюю челюсть.
— Чем же я буду жевать пищу?
— Оставим немного зубов с одной и другой стороны.
— Валяйте!
Другого выхода не было: жить или умереть — так стоял вопрос. Сделали мне операцию, отпилили половину челюсти. Раны заживали долго — в больнице я пролежал всю зиму. Николай ходил ко мне каждый день. Он жил на постоялом дворе, платил за сутки по пять копеек. Питался с базара, тратил в день по 10-15 копеек.
Весной, когда меня выписывали, профессор сказал:
— Маслов, не забывай нас. Хорошо, если бы через год-два приехал, показался. Мы бы тебе искусственную челюсть сделали.
Я пообещал, но не выполнил своё обещание, о чём до сих пор сожалею. Теперь уже поздно, больше тридцать лет живу, повязываюсь платком*****.
Тот же профессор, который делал операцию, наказал мне — не пить водку. Первый год я честно выполнял его наказ, потом стал выпивать. Выпиваю и сейчас. Родилось у меня после этого пятеро детей (один умер маленьким) и никто не болел раком.
Возвращаясь обратно из Томска, остановились на станции Татарск. Стали расспрашивать местных жителей, киргизов, кто знает, где живёт Джаксыбай. Объяснили, кем он нам доводится (он наш зять, женат на моей сестре Евдокии). «Знаем, недалеко живёт». На второй день к вечеру незамедлительно приехать за нами сам Джаксыбай. Две недели мы гостили у него. Потом Джаксыбай привёз нас на лошадях в Павлодар, а оттуда и в Воскресенскую пристань.
__________________
*Видимо, аир.
**Чернавка под Ермаком существует и ныне, правда, сильно заросла и обмелела.
***Фунт — русская мера веса, равная 0,4 кг, или 1/40 пуда. 1 пуд равен 16 кг.
****Татарск — железнодорожная станция, с 1925 года город в Новосибирской области.
*****Вот как об этом вспоминает в своём рассказе «О родных и о себе» Владимир Иванович Маслов: «Василий Иванович Маслов — Басилей — брат моего деда. Басилеем его звали казахи, так звали его все родные. Встречался я с ним всего раза два, когда учился в десятом классе, то есть, в 1949 году. Из-за того, что рот его был завязан всегда какой-то тряпкой, полотенцем (нижней челюсти у него не было), он говорил очень непонятно. Я с большим трудом мог разобрать, что он говорит. Но он был любопытным стариком, как губка пытался выпытать у меня всё, что я знал о своих родственниках, о рыбалке, о жизни, обо всём. Раньше, чем через два часа от него уйти было невозможно, настолько был любопытен».
*****
Продолжение воспоминаний в главе 12: http://www.proza.ru/2011/01/11/1852