[Воспоминания Василия Ивановича Маслова (1871-1952) «Немоляхи» записаны в
1937 году его сыном – писателем Ильёй Васильевичем Масловым (1910-1992)]
Глава 7
Подати и церковный налог мы не заплатили, поэтому весной 1895 года по настоянию сельского старосты и его близких землю под посев нам общество не дало. Что оставалось делать? Мы стали собираться в дорогу. После Пасхи запрягли две пары лошадей в фуры, нагрузили их пшеницей и хотели ехать в Змеиногорск, чтобы смолоть зерно и продать его мукой.
Мы с Егором сели на первую подводу, Варлаам с сыном Николаем на вторую. При выезде из села нас встретила толпа пьяных мужиков. Кто бросился к лошадям, чтобы остановить их, кто к нам. Мы не растерялись, завернули лошадей и — домой. От резкого поворота с нашего воза слетело три мешка пшеницы, а у Варлаама слетел и упал в канаву сын Николай. Его подобрали работавшие на своём огороде переселенцы с Украины, мать и дочь Кочергины. Николай с перепугу вырывался из рук и кричал: «Пустите! Они меня убьют!» Его успокоили и прикрыли одеждой.
Кони на полном ходу влетели во двор. Хорошо, что после нашего отъезда бабы не успели закрыть ворота. Мы поспешно взялись за разгрузку подвод. Всё в руках горело. Мы втроём (помогали ещё бабы) за десять минут разгрузили две подводы. Распрягли лошадей и поставили их в сарай. На двери повесили замок, а сами заскочили в избу. На улице села в это время стоял шум. Когда мы неслись к дому, мужики нам вдогонку кричали: «Держи! Догоняй!»
Толпа подступила к нашей избе, напирала на ворота, но лезть во двор не решалась. Мы слышали крики, ругань:
— Хлеб успели запрятать.
— И лошадей.
— Поломать замки и всё забрать!
— И самим рёбра посчитать!
— Смелее, мужики! Чего на них смотреть!
В руках Варлаама было ружьё, у меня — револьвер. Егор вооружился трёхаршинной дубовой рейкой (в плотницких делах мы пользовались ею как линейкой). Мы послали Егора уговаривать мужиков. Сами к окнам не подходили, боялись, как бы не ударили чем-нибудь. И оружие не показывали, держали за спиной. Не выпуская рейки из рук, Егор забрался на крышу избы и стал говорить мужикам, чтобы они расходились.
— А то мы пожалуемся в волость. Самому земскому начальнику.
Мужики немного поутихли. Но пожилой сотский, костлявый и гнилозубый, с растрёпанными волосами и пьяненький, продолжал сквернословить и передразнивать Егора. Егор обозвал его дураком и посоветовал идти проспаться. Младшая сестра Евдокия и старшая дочь Варлаама Анна, которым в то время было уже по восемнадцать лет, тоже из любопытства вылезли на крышу. Сотский увидел их и стал ещё больше сквернословить. Потом вытащил кошелёк и, показывая на него, сказал:
— Девки, а девки! Дайте я вас за три копейки...
Когда он приблизился к избе, Егор быстро подошёл к краю и неожиданно огрел его рейкой по шее. Сотский упал.
— Батюшки, убил человека!
— Вот разбойник!
Сотского подняли, нахлобучили ему на голову его новенький картуз с кокардой и увели домой. Больше к избе никто не подходил.
Вечером мужики встретили стадо, заналыгали (привязали к рогам верёвку - налыгач) нашу единственную корову и повели на двор к старосте Кудинову. Всё это мы видели в окно. Лицо Варлаама побелело от злости. У нас такая большая семья — и забирают последнюю корову. Есть ли такой закон? Это грабёж среди бела дня!
— Неужели мы свою корову не сумеем отнять? — спрашивает Варлаам. — Не может этого быть! Егор, Василий — на лошадей!
Мы вскочили на лошадей и помчались наперерез мужикам. Варлаам с ружьём, я с револьвером, Егор с калом. Подлетаем. Варлаам оседлал коня.
— Отпустите корову!
— Откуда он сорвался? — засмеялись мужики. — Наверно, с того самого места?
— Не замайте его! Это он спервоначалу такой горячий, а потом поостынет.
— Я говорю отпустите! — ещё раз предложил Варлаам и поднял ружьё.
Я тотчас понял — дело принимает невыгодный для нас оборот. Зная вспыльчивый характер брата, я закричал:
— Варлаам, не надо! Тюрьма нам будет. А корову мы наживём.
Мой крик подействовал, Варлаам опустил ружьё.
— Верно, брат, этим их не проучишь, только себя сгубишь.
Он подъехал ко мне, и я увидел на его глазах слёзы — крупные и светлые, они одна за другой катились по щекам.
На другой день приехал пристав* с двумя полицейскими, арестовали нас и повезли в волость, село Савушку. Сидим день, второй, неделю. Как-то снится мне сон: будто бы у меня на голове отросли длинные кучерявые волосы. У меня действительно волосы были кучерявые, но короткие. Рассказываю сон братьям, а арестанты слушают. Один старик говорит, что сон хороший. Прошло часа три, открываются двери:
— Масловы, на допрос!
Повели нас к земскому начальнику. Первым допрашивали Варлаама, потом Егора, затем меня. Обратно их сразу повели в каталажку, не дали со мной и словом обмолвиться. Захожу в кабинет, за столом, облокотившись на него, сидит усатый черноголовый мужчина, лет под пятьдесят, курит и внимательно смотрит на меня. За другим столом молодой письмоводитель писал протоколы допросов.
— Садитесь, Маслов, — приглашает начальник. — Тебя как зовут? Ты самый младший? Почему не женишься? Ну, расскажи, как вы бунтовали?
— Мы не бунтовали, ваше высокородие. Мы хотели только отобрать свою корову.
— Силою?
— А как же, раз они её без спросу взяли...
— Всякое применение силы есть бунт, — говорит начальник, — это тебе понятно?
Я вытаращил на него глаза, не зная, что ответить.
— Они тоже применяли силу...
— Я не о них сейчас речь веду. Они тоже ответят мне за свои поступки. А вот ты зачем полез в драку?
— Мы не дрались, мы только хотели отобрать свою корову, — повторил я.
И снова стал рассказывать, как всё произошло. Земский перебил меня:
— Ты говоришь неверно.
— Как неверно?
— Вы ездили корову отнимать с оружием, а ты говоришь, что у вас не было оружия.
— Никак нет, ваше высокородие, мы ездили без оружия, — отпирался я.
Начальник усмехнулся.
— Ладно, пусть будет по-твоему, тогда ты мне вот что скажи: ты говорил старшему брату «Не стреляй, брат, иначе нам тюрьма будет»? Говорил?
— Никак нет, не говорил.
— Ты давай не отпирайся, я уже всё знаю, братья твои во всём сознались: у вас было ружьё в руках, когда вы отбивали корову. Варлаам чуть не выстрелил, ты его остановил. И хорошо сделал. Молодец, что так поступил. А то могло произойти смертоубийство...
Он попросил у письмоводителя протокол и зачитал мне показания Варлаама и сельского старосты. Я спросил:
— А почему староста не признался, как он и другие мужики хотели у нас хлеб отобрать?
Земский сконфузился.
— Вероятно, то, что ты говоришь, этого не было. Во всяком случае, в показаниях старосты и других допрошенных лиц, такие данные отсутствуют.
Он что-то записал на бумажке.
— Ты парень, как видно из разговоров, толковый, но только зря заступаешься за братьев. Они пошли не по той дороге, по которой надобно идти честному человеку. Заблудились они, и тебе надо откачнуться от них. Они опасные люди, с ними не следует никаких дел иметь... А ты ещё молод, твоя жизнь впереди... Невеста есть? Наверно, скоро женишься, дети пойдут... Тебе надо беречь себя хотя бы ради своих будущих детей, красивой и доброй жены... У нас к тебе претензий нет, можешь идти...
Я недоуменно посмотрел на земского: как это так, неужели меня отпускают и мне ничего не будет?
— А как же братья?
— Отправим их в Бийск. Следствие будет, потом суд...
Я вышел на улицу. В глазах потемнело, голова кружилась. Где же правда? И как пьяный побрёл к каталажке проститься с братьями. Варлаам стоял за решётчатой дверью, низко понурив голову. Егор сидел на корточках, уныло посвистывал и деловито накручивал конец рыжей бороды на палец.
— Что поделаешь — такая, видно, наша судьба, — с грустью говорил Варлаам. — Иди, воюй там с бабами, нас не забывайте.
Дома меня встретили со слезами: жёны братьев, мать, сестра, племянники и племянницы подняли крик, вой, хоть уши затыкай и беги, куда глаза глядят.
Тут впервые я крепко задумался, потому что на моём попечении оставалось тринадцать человек: мать, которой уже шёл семьдесят пятый год, сестра Евдокия, жена старшего брата Матрёна и их дети — Анна (18 лет), Николай (15 лет), Семён (12 лет), Настя (10 лет), Виктор (5 лет), Андрей (1 год), жена Егора Вера и их дети — Пётр (4 года, умер в детстве), Даниил (2 года), Ульяна (только родилась)**. Что я ними буду делать? Как буду их кормить? По куску хлеба — тринадцать кусков, по паре обуви — тринадцать пар. Я сам — четырнадцатый.
— Как-нибудь переживём, мамка, — утешал я старуху.
А нужда лезла со всех углов, закоулков, щелей. Изба уже была продана, вернее, променяли её на лошадь. Приходит новый хозяин и просит выселяться. Мать отдаёт ему лошадь, но он не соглашается произвести размен. Приходится выселяться. Куда? Кто пустит с такой оравой? Я попросил разрешения построить во дворе шалаш, пожить временно. Перетащились. Потом нанял мужика, он нарезал дерновых пластов, купил немного леса, досок, и с семьёй сложил избу, рядом с проданной. Была она, конечно, меньше первой, но зато теплей.
Богатые мужики старались нам мстить на каждом шагу. Был у нас поросёнок, его кто-то ошпарил кипятком, и поросёнка пришлось дорезать. Из четырёх лошадей осталось три: одну кто-то запорол вилами на лугу. Говорили, что это сделал сотский, но я больше всего грешил на Кудиновых — от них всего можно было ожидать. Моих же братьев посадили в тюрьму. Следствие велось более года. Выпустили их из тюрьмы только в 1898 году, и этапом отправили в ссылку. Об этом расскажу немного позже.
____________________
* Пристав — начальник местной полиции в дореволюционной России.
**События, описанные здесь, происходили, возможно, не в 1895, а в 1897 году (в этом году, по документам, родилась Ульяна Егоровна Маслова).
*****
Продолжение воспоминаний в главе 8: http://www.proza.ru/2011/01/11/1837