[Воспоминания Василия Ивановича Маслова (1871-1952) «Немоляхи» записаны в
1937 году его сыном – писателем Ильёй Васильевичем Масловым (1910-1992)]
Глава 6
Село Захарово мы покинули не одни. С нами ехало ещё пять семей, в том числе Иван Ведерников.
Едем. Жара. Пыль. Воды нет. Днём паут глаза выбивает, ночью от гнуса покоя нет. Песок. Местами кони едва телегу тащат. Встретилась группа женщин — старухи, молодые бабы, девки. Все с котомками за плечами, старухи с батожками. По загорелым лицам льёт пот в три ручья.
— Откуда, бабочки, идёте? — спрашивает Варлаам, немного выпив перед этим с Иваном Ведерниковым.
— Со святого ключа, соколик.
— А я думал из... бардака, — ляпнул брат.
Бабы поднялись на него:
— Ах ты, безбожник!
— Кобель бородатый!
— Вот бесстыдник!
— Арестовать бы его! Али палками вот этими избить!
Мы скорее по лошадям и бежать. Наши бабы стали его пробирать. Он покраснел, и видать, сам был не рад.
Некоторое время ехали бором. На пнях и корневищах телеги сильно трясло. Дорога виляла, делала крутые повороты. На одном таком повороте одна наша телега сильно накренилась. Чтобы она не упала, я подставил плечо. Многопудовая тяжесть навалилась на меня. Кости затрещали, из глаз посыпались искры. Но я всё-таки удержал телегу. Потом долго болела спина.
На четвёртые сутки в обед приехали в Семипалатинск. Город утопал в жёлтых песках и жарился на солнце, как рыба на сковородке. Чахлые деревца трепетали листвой. Облезлый верблюд лежал прямо на середине улицы и вытягивал длинную шею, чтобы сорвать с дерева зелёную веточку. Тепло одетые киргизы в харчевнях пили густой кирпичный чай. Их круглые, чёрные, как чугун, от загара, лица лоснились от обильного пота. На реке гудели пароходы. На базаре китайцы показывали фокусы. В полдень с высокой мечети чернобородый мулла прокричал краткую молитву, и поклонился востоку. Подул ветер, и поднялась такая пыль, что в пяти шагах не было видно человека. Солнце потонуло в оранжевых облаках. Песок яростно хлестал по лицу, набивался в уши и ноздри. Мы вели сытую дойную корову. Она выкатила глаза и от испуга начала реветь. В клетке на подводе визжали поросята и беспокойно хрюкала свинья.
— Смотрите, даже скотина не переносит такую погоду, — сказал Варлаам, — а как же люди тут живут? Нет, нет! Поедемте дальше. По Иртышу, говорят, есть хорошие места.
Переночевали одну ночь за городом и двинулись по тракту Семипалатинск — Омск. На другой день подъехали к тому самому святому ключу, куда ходили богомолки. Варлаам говорит:
— Давайте посмотрим, что за ключ здесь, и почему он святым называется.
Остановились. Идём кучей, человек десять. Смотрим, у небольшой деревянной часовенки охрана. Нас остановили, потому что мы не походили на богомольцев — шли налегке, без батогов и заплечных сумок.
— По какому делу? — спрашивают нас.
— Желаем ключ святой посмотреть, — отвечает Варлаам, — и поклониться новоявленной божьей матери, нашей заступнице.
— На ключ нечего смотреть, ключ как ключ... А икону божьей матери, найденную в ключе, увезли в Москву... подкрашивать.
Завернули нас. Идём обратно к своим подводам. Варлаам и говорит:
— Раз она святая мать, значит, она сама всё может сделать. А почему тогда сама не подкрасилась?
— Верно, Варлаам Иванович, — поддержал его Ведерников, — чем ехать такую даль... За таким пустяком... Так лучше б сама подкрасилась.
— Будет вам богохульничать, — сурово заметила наша мать.
По правой стороне Иртыша потянулись казачьи станицы, в каждой один-два кабака, вокруг них валяются пьяные. Дома в станице все деревянные, дворы — большие, крепкие, но ни одного деревца возле дома, кроме трёх или четырёх палисадников напротив больших домов с раскрашенными ставнями. Видать, в них жили богатые. Мы уже знали, что линейные казаки живут хорошо, зажиточно, не то, что переселенцы. Самый бедный хозяин имел три-четыре коровы, пару, а то и две лошадей, отару баранов голов в тридцать-сорок, земельный надел с участком леса и заливных лугов по Иртышу.
Варлаам спрашивает высокого черноусого казака, на голове которого криво сидела солдатская фуражка с красными кантами:
— Что это у вас, праздник что ли?
— Пасху провожаем.
— Долго вы её провожаете... Хлеб-то сеете?
— Зачем нам сеять? Мы и без того, паря, проживём.
— Значит, как у Христа за пазухой живёте?
Пьяненький казак икнул, засмеялся и громко ответил:
— Правда твоя, братан! Христос не обижает нас.
Стоял уже конец мая. Мы доехали до Подпуска. Ветер не утихал. Днём резко похолодало. Мы развели табор на окраине станицы. Развели костры. Грелись. Пошли в станицу искать ночлег. Но нас никто не пустил. Потеплее закутавшись, легли спать.
Ночью выпал снег. Да такой обильный, что все поля покрыл толстым белым одеялом. Толщина слоя была не менее четверти. Стоял адский холод. Мы не могли попасть зуб на зуб. Пошли за дровами в станицу. Казаки говорят:
— Что вы будете в степи мёрзнуть? Завертайте в станицу, найдём место, где обогреться.
Приютили нас. В нескольких домах разместились те, кто ехал с нами. Обогрелись, испекли хлеб. Мать сказала:
— Вы как хотите, а я больше ездить не согласна. Пора к какому-нибудь берегу прибиться... А то там вам плохо, здесь нехорошо. Когда же этому край будет?
Мы повесили носы: правду она говорит — пора с кочевой жизнью кончать. Но где бросать свой якорь? В этой станице нас не примут. Хозяин нам сказал, что они, русские казаки, переселенцев в своё «обчество» не принимают.
Посоветовавшись, решили вернуться поближе к тем местам, где жили. Взяли вправо, в степь. Едем день, второй. Кругом степи, не тронутые плугом. Встречались берёзовые рощицы — колки, как называли их местные жители. Много пресных и солёных озёр с водоплавающей птицей. Дороги ровные, накатанные. Кое-где встречались речушки или овраги, заросшие по краям ракитовыми кустами. Встречались такие же переселенцы, как мы, ехавшие на новые места. Они охотно вступали в разговоры, расспрашивали, приценивались к хлебу, к скоту, интересовались, каковы здесь урожаи. Широкая дорога привела нас вскоре в село Ракиты.
— Давайте здесь попытаем счастье, — сказал Варлаам.
В первом же доме, куда мы постучали, дверь открыла маленькая старушка с тёмным серым лицом и крупной бородавкой на верхней губе. Несмотря на возраст, глаза её смотрели молодо и задорно.
— Бабушка, пустишь на квартиру?
Она осмотрела нас с головы до ног.
— Много вас?
Варлаам улыбнулся.
— Многовато. Но мы не стесним вас. Половина нашего семейства может жить на улице, в телегах спать. А потом мы найдём другую квартиру.
Вдовая старушка, звали её Анной, пустила нас. В тот же день Варлаам пошёл к старосте просить земли для посева, хотя бы пустоши, за плату.
— Паши вон мою пустошь, а ценой потом сойдёмся.
Егор с бабами взялся за посев. Надо было торопиться, потому что сроки сева уже кончались. Посеяли пять десятин. А мы с Варлаамом пошли в соседнее село Марзагул плотничать. Подрядились ставить пятистенный дом одному крестьянину. Он отделял старшего сына и нужен был дом. Мужик оказался скупым, жадным, и платил нам сдельно по двадцать копеек в день. Работать же заставлял с утра до вечера.
Егор кончил сев и пришёл к нам. Поставили дом и получили за работу, можно сказать, гроши. Объездили все ближайшие деревни и сёла, — больше работы нет. Что делать? Староста запросил за свою пустошь пятьдесят рублей, по десять рублей за десятину. Это две хороших коровы. Мы стали его уговаривать, побойся, мол, бога — дорого. Он ни в какую, копейки, говорит, не сбавлю. А у нас не было таких денег, чтобы расплатиться с ним. Опять советуемся, что делать. Варлаам говорит:
— Выход один — уехать.
— Сколько же можно ездить?
— Это будет последний раз.
— А посев?
— Оставить старосте.
— Он может погоню за нами устроить.
— Не устроит: семена и пахота ему даром достаются. Он ещё спасибо скажет.
Так и сделали. За два дня собрались и выехали из села. Думка у нас была такая — держать направление на Змеиногорск, на те богатые земли, которые мне пришлось видеть, когда я ездил в бор за углём. За селом мы догнали подвод десять с переселенцами-украинцами.
— Куда едете? — спрашиваем их.
— А вы куда?
— На новые земли.
— И мы туда же.
— А где ваши земли?
— Там, где и ваши.
Посмеялись. Я рассказал им о тех степях, которые видел.
— Эй, Грицко, Панас! Завертайте конив. Поедимо з добрыми людинами. Пущай выни нам дорозцу кажуть.
Построились они вслед за нами, и мы двинулись дальше. За одной подводой шёл рыжий мужик с унылым длинным носом. У него была дочь, Лукерья, такая же рыжая, как отец, пухлая, красивая, сонливая в движениях. Все взрослые идут пешком, она лежит в телеге, в холодке. На привале я познакомился с ней. Она понравилась мне, я стал ухаживать за ней. На другой день купались в Алее и Лукерья чуть не утонула. Я вытащил её. Отец и мать не знали, как отблагодарить меня.
Приезжаем в Таловку. Узнаём: переселенцам тут разрешено селиться, будут землю нарезать. Решили здесь обосноваться. Надо строить жильё, но поблизости нет леса. Пришлось строить саманную избу. Семья большая и мы за два месяца отгрохали избищу, как казарму — девять на шестнадцать аршин. Пристроили к ней сарай и амбар. Опять взялись за плотницкую работу, чтобы заработать на зиму хлеб.
Наступил 1894 год. Весной посеяли девять десятин. Урожай был хороший, и половину амбара завалили зерном. Бабы из арбузов научились варить нардек — арбузный мёд. Наварили ведра два.
После уборки урожая сельский староста Дмитрий Иванович Кудинов созвал сходку. Кудиновых в селе было четверо братьев. Старший брат ходил в старостах. Было ему лет сорок пять. Роста был маленького, сутулый, нос длинный, лоб нависал над лицом. На голове волосы прямые и жёсткие, и стояли, как колючки у ёжика. Редкий день он не был пьян. Все четверо братьев были женаты. Жили исправно. Сеяли помногу, скота держали больше всех. Мужики боялись Кудиновых и на сходке им не перечили. В этот раз обсуждали раскладку податей и какую сумму необходимо собрать на окончание строительства церкви. Церковь строилась уже не первый год и под видом «пожертвований» взимался самый настоящий налог. Мы богу не молились, и жертвовать на строительство церкви не хотели. Но говорить об этом открыто было нельзя: могли засудить. Варлаам пошёл на сходку. Зачитали списки, мы попали в оба. Варлаам поднялся и говорит:
— Как же так получается? Мы — переселенцы, а с переселенцев, как вы знаете, три года налоги не берутся... Иногда даже четыре. Потом нам ещё не нарезали надел, то есть, землёй нас ещё не обеспечили, а уже подати берут. Почему?
Староста отвечает:
— Мы подати берём со всех переселенцев, кто прожил уже три года и кто хочет приписаться к нашему «обчеству». Хошь иметь землю, плати подати, не хошь — как знаешь. Значит, землю не получишь, ежели будешь супротив... И опять же церковь надобно доделывать. Такому большому селу, как наше, без божьего храма негоже...
Недели через две пришёл сборщик. Варлаам решительно отказался платить подати и жертвовать на строительство церкви. Вскоре опять собралась сходка. Варлаам не пошёл, послал Егора. Сборная изба делилась на две половины, в одной, большей, собирались сходки, в меньшей стояли два стола, за одним сидел писарь, за другим — староста, у стен стояли скамейки для посетителей. Егор пришёл первым и зашёл к писарю. Угостил его «домашней» махоркой. Вслед за ним явился Кудинов и с ним человек пять-шесть его друзей. Все под хмельком, навеселе. Увидев Егора староста заулыбался, протянул руку.
— Саратовский пришёл. Как дела? Когда подати будете платить?
— Это дело старшего брата, — ответил Егор.
— Ага, старшего брата. А ты здесь, значит, не при чём? По добру не заплатите, силой возьмём.
— Конечное дело, что на них смотреть! — поддержал старосту долговязый Иван Сорокин.
— Описать имущество и продать с молотка, — предложил другой мужик. — Тогда сразу образумятся.
— Попробуйте, — ответил Егор.
— А ты что нам угрожаешь? — вскипел староста. — Придётся-таки сделать. Ежели добром не понимаете. Понаехали сюда. Кто вас звал?
— Мы не к вам приехали.
— А к кому же?
Мужики подняли Егора на смех.
— Видишь, он не к нам приехал, а к дяде! Дышло ему в рот!
— Их целая шайка!
— Надо ещё проверить, кто они такие!
Егор не сдержался и сказал:
— Мы не шайка. А вот вы настоящая шайка горлохватов.
— Мужики, вы слышали, как он нас обозвал?
— Кто горлохват? Я? — напирал Сорокин.
Егора окружили. Кто-то поддал ему коленом в зад. Он обернулся. Ему снова поддали. И начали бросать из стороны в сторону, как сноп. Он к двери, но она оказалась на крючке.
— Мужики! Да вы что в самом деле! — закричал он.
Староста подал знак — и Егора больше не тронули.
— Теперь будете платить? — с издёвкой спросил Кудинов. — Ежели ты умный, передай братану мой совет: пусть с нами не связывается — будет плохо.
Егор после этого болел несколько дней. Мы возмутились самоуправству старосты и его друзей, но что могли сделать? Жаловаться? Никто не поверит нам. Друзья защитят его, и нас же обвинят.
Стали опять советоваться. Решили: как настанет весна, уедем в Китай или Монголию. Особенно на этом настаивал Варлаам. Мать возражала, говоря, что там «басурманская» вера, но мы её уговаривали: вера не помешает нам, христианин везде будет христианином.
— Страшно на чужой стороне... И опять же, там нет церквей.
— На что тебе церковь? Заберём иконы, молись, сколько хочешь. Зато мы избавимся от тиранства, которое переносим здесь. Там будем жить тихо, смирно, никто нас не тронет.
Хорошо, что наша поездка не осуществилась, и мы не потеряли свою родину.
*****
Продолжение воспоминаний в главе 7: http://www.proza.ru/2011/01/11/1827