ПРИМУС
рассказ
Там, в глубине каменных пещер-коммуналок, на площадках вершилось
священнодейство - свистели на разные голоса, пылали дивными цветами
золотые кухонные идолы, раз и навсегда утвержденные на изогнутых черных
треногах в очерченных мелом квадратах - разъяренные примуса. Даже заходить
туда было страшновато, в эти сырые подъезды 50-х, - с расколотыми
ступеньками, с громадными, мерцающими из темных углов котами...
Запахи пеленок, развешенных на перилах, опрелость суконной ветоши,
брошенной у дверей вместо ковриков, мешались с запахами еды, керосина.
Да и ступить на саму площадку, было небезопасно. Ведь там готовилась Еда!
Запросто можно попасть под горячую руку шаманящих над кастрюлями.
Военная голодуха еще сидела в людях - еда священна, как и место ее
приготовления.
Примостившись на каменных ступеньках у шатучих перил,
я мог сидеть здесь часами. Манил сюда не чужой кусок, своего как-никак
хватало. Манило зрелище сверкающих огней, блеска и свиста туго накачиваемых примусов. Забыв обо всем, смотрел я, как огонь, рвущийся из конфорки, страстно впивался в днище кастрюли, поначалу стоически молчащей, но постепенно
начинающей жалобно роптать, возмущаться, и, наконец, - закипать.
Это было зрелище первого порядка!
Хотя были в нашем дворе и другие, вполне достойные внимания..
Взять хотя бы этого - "Точуножиножницы" - регулярно навещавше-
го наш двор, как и все окрестные дворы. На ритуальный зазыв высыпали
из подъездов дети, взрослые, домохозяйки - кто с чем. В колюще-режущих
дефицита не ощущалось. Любо-дорого было посмотреть как налегал плечом,
всем корпусом раскачивал точильщик при помощи педалей и приводных ремней
свою чудо-машину с вылетающими из-под шершавых кругов снопами то беленьких
тонко-жалящих, то пышно-оранжевых искр. Вот они опять схлестнулись в еди-
ноборстве с металлом, и опять - как всегда - одолевают его! Но точильщик,
бесстрастный демиург с суровым лицом, ловко поворачивает лезвие, и вот уже
укладывает его на новый, более ласковый круг. Но и тот хищно нападает на
металл, подъедая тончайший слой стальной кожицы. Металл раскален и сильно
шипит, когда точильщик окунает его в воду. Теперь можно продемонстриро-
вать качество и блеск, "пробуя" лезвие на своем пожелтевшем ногте, виртуозным движением сняв с него почти волосянуюспиральку.
И только потом вручается владельцу неузнаваемое - "новенькое" - орудие труда. Закончив работу, точильщик ослабляет ремни, укладывает защитные очки в суконную блузу и, закинув станок на плечи, уплывает в серенький денек. И голос его
все дальше и глуше растворяется в чужих кварталах:
"Точуножино-о-жницы-и..."
Ярчайшим событием был цыганский десант.
цыганки-гадалки тогда еще не гнушались любого подаяния - куска хлеба,
ношеных галош, сандалет, всегда деликатно обернутых в газету, -
подаяние не должно унижать. А чаще это было как раз подаяние:
услугами ясновидящих тогда мало кто пользовался. Но уж если пользовался, посмотреть было на что!
Ловко подоткнув бесчисленные юбки-парашюты, прорицательница усаживалась за столик в дворовой беседке и ловкой рукой раскидывала колоду карт, которые под ее
"всевидящим" взглядом становились не картами - вестниками судьбы.
- Ты мне сказку, сказку давай! - как бы упреждала решившаяся на гадание конформистка, похитительница предстоящего. И она ее получала, добротную (с учетом очевидной реальности) сказку, участливо рассказанную нараспев.
И совсем уж немыслима была жизнь без регулярных визитов старьевщика.
Чаще всего им был пожилой солидный татарин с неизменной крючковатой палкой, которой он, допущенный к ящикам бельевого комода, ловко орудовал, сортируя нужное в одну сторону, ненужное в другую. Годное укладывал в полотнятый мешок и, прищурившись, на глазок оценивал - с молчаливого согласия хозяев. Торжественно расплачивался потертыми грошиками, которые выдавал аккуратно, не спеша:
отсчитывая по одному. Уходил с достоинством, вежливо распрощавшись с хозяевами.
А приезд великолепной ассенизаторской машины - машины-полуторки с
овальной цистерной вместо кузова, с рифленым хоботом-шлангом для откачива-
ния недр деревянного нужника? О, этот торжественный ее проезд через двор
по дорожке, усыпанной отработанным шлаком из кочегарки! Медлительный взъ-
езд на пологую горку, где возвышался наш общественный "белый дом", густо
крашеный гашеною известью! Он был восхитителен, этот трубный клокочущий
агрегат, и уже один только пролог к готовящемуся представлению сопровож-
дался ликующим свистом и криками:
- У-р-ра! Ганавозка приехала! Айда глядеть, робя!..
Зажимая носы, мчались на пригорок и окружали машину, дожидаясь прочистки
голосовых ее связок и погружения хобота во тьму...
...ах бабушка, бабушка, почему у тебя не было примуса? Я знаю, керосинка
не требует таких усилий и хлопот, как примус. Примус - гордая птица. А ке-
росинка - послушная домашняя курочка, подкормил с руки, и хлопочет
сама по себе, горит ровненьким огоньком, горит, и закипает на ней твоя
кастрюлька, и варится еда - как раз к обеду поспеет. Отдраенная песочком
добела, оловянная, совсем нестроптивая вещица. Даже чудовище-керогаз,
сменивший впоследствии керосинку, мощный, гудящий, с резервуаром на отлете,
с двумя конфорками, с более сложным устройством - и тот был сподручнее,
чем примус, я понимаю... но - Примус!..
Разве сравнить его с прокопченным керогазом? Его, восстающего из полумрака
подъезда в золотых сияниях, в медных отблесках, в серебряно-синих, упругих
фонтанах огня? Он был опасен, строптив. Он требовал тонкой прочистки иг-
лой, наладки привередливой горелки с форсункой, подкручивания штуцером. Он
требовал осторожного набулькивания керосина из большого бидона. Через
приставную жестяную воронку керосин еще должен точно попасть в узкую, с
винтовою резьбой горловину бачка, затем маслянистую ту горловину следовало
изолировать от огня, крепко-накрепко завинтив медным колпачком, тщательно
отереть мягкой тряпицей лоснящиеся бока, и только тогда приступать к воз-
жиганию. При старых твоих глазах все это не так уж и просто. Конечно,
широкий бачок керогаза намного сподручней... Но главное, примус надо было
туго накачивать. При этом действовать аккуратно и решительно, точно шпри-
цем, - накачивать стальным насосиком с конусовидной скользкой головкой.
Поначалу-то ничего, поначалу насос мягко подымался и, смазанный, плавно
входил в поршневой паз, даря радостное ощущение податливой тяжести, разме-
ренности, лада. Но раз за разом, в ритмичном нагнетании давление все рос-
ло. Вот уже примус гудит, поухивает, в желтую лавину огня вплетаются голу-
боватые струйки, они все гуще и гуще; вот уже ровное голубое пламя
темнеет, наливаясь, как грозовая туча, и, точно разрешаясь от бремени,
прозрачневеет, проясняется. Вот уже сухие, жесткого накала голубоватые
вихри с шипением выползают на свет и вытесняют вяловатые охвостья добро-
душных огоньков. Это уже не струйки, это клешни - колючие, беспощад-
ные, целенаправленные. Им надо действовать, раскалять сковородки,
чайники, кастрюли. Им не до лирики. Время - деньги, температура -
страсть, предельный накал - цель!.. Но руки-то, бабушка, я ведь все пони-
маю, им не под силу борьба со стихией... ах, какая жалость,
какая жалость, бабушка!..
Не было у нас примуса.
Ну разве можно сравнить все те дворовые представления со зрелищем, от
которого я не мог оторваться, вознесенный нездешним сиянием? Откуда меня,
пристывшего к ступенькам чужого подъезда возвращали на землю чьи-нибудь "хозяйские" слова:
- А ты чего тут забыл?
- Коляна жду.
- А чего ждать? Дома он.
Дома так дома. Ничего не остается, как только шмыгнуть в обитую клеенкой
дверь, спотыкаясь о ящики и велосипеды общей прихожей, освещенной
подслеповатой лампочкой. Попав из потемок в Колькину клетушку,
сразу не могу освоиться, жмурюсь от резко хлынувшего из окна света.
Нехитрая, стандартная по тем временам обстановка. У стены дермантиновый
диван с высокой деревянной спинкой, в которую неизвестно зачем вправлено
узкое прямоугольное зеркальце, давно потускневшее и потрескавшееся. У сте-
ны, напротив, простенькая железная койка с облупившейся краской, с шарика-
ми наверху спинки. Посреди комнаты круглый деревянный стол под полосатой
клеенкой, поверх которой - лоскутная салфетка. Фанерный буфет со стопками
тарелок и горками чашек в застекленном отделении. Тяжелая кадушка с не-
изменным фикусом - под окошком. Семейные фотографии на стене и вечно веща-
ющий, черный ком репродуктора. Над столом, почти задевая бахромой,
навис зеленый абажур.
Самого закадычного друга, Коляна, скрючившегося в неудобной позе на полу,
под этим столом, не сразу и нахожу. Он занят разбором старого будильника.
Из десятков колес, пружинок, втулок, натасканных отовсюду,
мой друг намеревался соорудить заводной автомобиль наподобие такого,
как у соседского Борьки. Борьке-то автомобиль из Москвы привез отец.
Автомобиль - предмет зависти двора. Еще бы! Пружинящий шнур с
коробкой управления позволял ему, сверкавшему черным лаком "Зису", катить
на мягких шинах во всех направлениях, развивать любую скорость, натыкаясь
легированным буфером на препятствия и плавно их обходя. Это была шикарная
микромодель правительственного лимузина. Что и говорить - мечта, а не иг-
рушка! И вот, Колян вообразил переплюнуть Борькино диво, создать из об-
ломков и всякой рухляди свое детище, которое, несмотря на все стара-
ния, так и не работало. Он таскал со свалок, из куч металлолома старые
часы, граммофоны, репродукторы - но все вертящееся, добросовестно смазан-
ное, пригнанное им, наотрез отказывалось работать в новом режиме.
Ничего не получалось, хоть лопни!.. За этим занятием я теперь обычно и зас-
тавал Коляна.
...но если вдруг, громыхая и дребезжа, во двор въезжала телега Китай-
ца, мы немедленно бросали все и бежали, на ходу собирая из
зарослей полыни бутылки, загодя собранные по городским скверам. Мы неслись
на великое торжище! Ведь Китаец не только скупал стеклотару. - С умори-
тельным акцентом, крикливый и тщедушный, он вел с нами настоящие торги,
заключал, как теперь бы сказали, бартерные сделки! В его деревянной теле-
ге, запряженной вислоухой пегой лошадкой, стоял волшебный сундучок, оби-
тый железом, запертый на висячий замок. Поначалу Китаец скупал бутылки у
взрослых - со скидкой в две-три копейки за сервис.
Наступала наша очередь.
Ключиком, висящим на цепочке у пояса, отмыкал он заветный сундучок и начиналась демонстрация. Узкие, желтовато поблескивающие глазки на сморщенном, как печеная картошка, личике суживались еще сильнее - это были уже две крохотные лукавые щелочки. Встряхивая короткой седенькой косичкой, он вздымал над нами поочередно
свои драгоценности, определяя стартовую цену:
- Тири бутилька!..
- Сесь бутилька!..
- Осемь бутилька!..
Чего тут только не было! - Расписные глиняные свистульки в виде зверушек
и птиц. Лоскутные куколки для девчонок. Целлулоидные шарики, чем-то утяжеленные изнутри, обернутые фольгой и перекрещенные двумя цветными полосками. В одно из перекрестий крепилась резинка, за счет которой шарик становился в руке живым,
послушным существом. При легком покачивании вверх-вниз, постепенно дости-
гал земли и, спружиня, взмывал уже над головой - веселый полосатый
тигренок. Ну а если, вытянув руку, закружиться на месте - все сильнее,
сильнее, сильнее - шарик мог изобразить в воздухе окружность диаметром до
трех, до пяти метров!..
Но самым дорогим сокровищем, стоившим не три и не восемь бутылок, а, пожалуй, целую дюжину, да и то при удачной торговле, был калейдоскоп - картонная трубка, ок-
леенная плотной бумагой с диковинными китайскими узорами. С обоих концов трубка была запечатана простыми стеклами, и там, между ними, таинственным обра-
зом - при малейшем повороте трубки - вершилось оптическое чудо! Лег-
ко погромыхивали разноцветные осколки, перекатывались там, внутри,
передислоцировались меж собой, но световой луч все равно собирал их в фо-
кус, да так, что корявые осколочки эти, при просмотре на свет, сливались в
новый, никогда не повторяющийся, но всегда симметрично лучащийся узор...
Одного только не было в том сундучке - игрушечного примуса.
А ведь я подозревал, что были такие!
...новость мгновенно облетела двор:
В подвал, - точнее в цокольный этаж под домом - вселяют новых жильцов.
Подвал этот глухим лабиринтом протянулся под всем зданием.
Когда-то здесь размещались купеческие склады. Узкая лестница, чуть
вбок от парадной, вела под сводчатую арку к серокаменной площадке-прихо-
жей. Массивная деревянная дверь, обитая полосным железом, была навечно за-
перта кованым ржавым засовом. А уж за эту дверь никому не удавалось про-
никнуть. Каких только россказней не ходило про наш подвал
и его обитателей - от "Черной ноги" до "Синей бороды". Гурьбою,
теснясь вечерами на любимом месте дворовых посиделок - на теплой присту-
почке кирпичной трубы, возносившейся над котельной, над домом, над кварта-
лом, - теряясь в догадках, отвергали мы все эти версии и сочиняли новые, все более захватывающие. Но что бы мы ни сочиняли, проникнуть дальше той двери не удавалось никому. А дверь была непростая. И теперь – издалека - непонятно, зачем были встроены в нее три толстенных круглых стекла вроде иллюминаторов, да еще и разных цветов:
желтое, зеленое и красное? Даже со свечкой, даже с фонариком-жучком невоз-
можно было разглядеть сквозь эти стекла, что там, за дверью. Окна же, заб-
ранные решеткой, выступающие во двор из бетонных ниш-углублений, изнутри
были плотно прикрыты фанерой. Полнейший мрак!..
И действительно, прибыла бригада, загрохотали отбойные молот-
ки, завизжали дрели, запахло карбидом. А после и цементом, и свежей штука-
туркой - подвал стал приобретать жилой вид. По слухам, сюда въезжала семья
начальника, потерпевшего крушение в суровом море, в очередной партийной тряске.
Правда, не такое уж непоправимое крушение.
Просто из высокого партийного кресла перепихнули в кресло исполкомовское,
но из апартаментов цековских попросили. И присмотрел он наш теплый полуподвал. - Дом в хорошем районе, да и строение добротное, старой кладки.
Вскоре мы поняли кое-что еще.
Пятитонка за пятитонкой, борта которых ломились от скарба, с утра
стали поочередно вползать во двор. Конечно, двухкомнатным, однокомнатным
нашим секциям не вместить было всех фигурных вавилонов.: Трофейное не-
мецкое пианино светло-коричневого дерева с двумя бронзовыми канделябрами
на шарнирах у бронзовой же подставки для нот. Ослепительный трехстворчатый
сервант с зеркальными дверцами. Шкафы и кровати карельской березы. Черный
раздвижной обеденный стол на мощных слоновьих ногах. Стулья на гнутых нож-
ках. Кресло-качалка. Телевизор-комбайн. Вешалки, раскидистые оленьи рога,
тумбочки, люстры с подвесками - все это едва протискивали в расширенный
работягами дверной проем. И лишь когда исчезли в нем последние коробки с
барахлом, на черном "Зиме" подкатили новые жильцы.
Их было четверо.
Сам хозяин - лысоватый полный блондин лет пятидесяти. Кроме барственной осан-
ки, замедленных жестов и важной походки ничего замечательного в нем я не
обнаружил.
- Хорош гусь! - поглядывая вослед удаляющейся в подземелье фигуре,
оценили его наши хозяйки, разом поблекнувшие в моих глазах жрицы огня.
Все они к тому же ни в какое сравнение не входили с выплывающей из машины
новой нашей соседкой. Еще бы! - золотая корона волос ("крашеные!" - шипели завистницы), чистый открытый лоб, теплые карие глаза, излучавшие всепобеждающий свет. Матовой белизны кожа, полные, конечно же не знающие поденной работы руки,
легкий подвижный стан, плавная походка - актриса и только! А имя, имя-то
какое - Виктория Александровна! Да она еще и добрая оказалась - настоящая
королева! Как хорошо она поговорила с нами, с дворовой ребятней! - напевным, грудным голосом спросила имена и пригласила в гости -
на новогоднюю елку, выражая полнейшую уверенность в том, что мы не только
подружимся с ней, но и будем защитниками ее дочерям, двум хорошеньким, как
показалось, девочкам. При ближайшем рассмотрении выяснилось,
что девочки не такие уж и хорошенькие. Прыщавые они были.
Белесые, серенькие, тихие мышки. Одной лет шесть, другая чуть постарше. Русые косички заплетены "корзиночкой", слабоголосые, чистенькие, застенчивые девочки. Глаза, правда, были замечательные - теплые, лучистые, как у матери. Но это и все, что досталось им от нее.
Откуда было знать, что из таких-то гадких утенышей вырастают подчас
величавые, милые женщины и становятся с годами лучшими женами и матерями,
что из-за них, глазастых тихонь и скромниц, насмерть бьются повзрослевшие
парни?..
Ту, что постарше, звали Верой, младшую Лилией. Поскольку тощая
чернявая Нелька, дочка дворничихи из соседнего двора, нам уже надоела, мы
с Коляном тут же, не сговариваясь, влюбились в Лилию. Старшая, Вера,
оказалась отличной выдумщицей и болтушкой. Ох и рассказики она загибала на
теплой трубе летними вечерами! Не то что наши байки про уборную-мя-
сорубку, про пирожки с человеческими ногтями и прочие послевоенные ужасы.
Она распевала нам, понижая голос, она ворковала про солнечные королевства
принцесс и принцев, про голубые сады, где пьют зеленый чай под золотою
звездой, про страны вечного тепла и ясного света...
Но все это позже, позже, в иные года. Потому что теперь стояла зима, и оставалась только неделя до Нового года, на который мы впервые в жизни были заранее приглашены. И старательно обхаживали нашу прыщавую принцессу, угождая, поддакивая.
А она тихо но неуклонно гнула свою линию и уже командовала нами, как хотела.
Впрочем, девочка была умненькая, и не просто отдавала распоряжения, а неж-
но и вкрадчиво подходила к нашим сердцам. Вот они уже распахнулись ей
навстречу, вот мы уже готовы ко всему, вот мы уже сами страстно желаем то-
го, о чем эта девочка лишь исподволь намекнула...
Что ни день, "принцесса" приоткрывала завесу, заставляя
с еще большим нетерпением ждать предстоящего праздника. С природной тон-
костью и расчетом (чтоб хватило на каждый оставшийся денек) она интригова-
ла программой новогоднего Бала.
- Перво-наперво - телевизор!..
Этого мы еще не видали. Слышать слышали, в кино видели эти скругленные по
бокам ящики с пучеглазыми линзами. И вот теперь один из таких должен
предстать перед нами воочью.
- Это раз. Это пока готовится стол...
- А что к столу?
- Ну, пирожные - лениво растягивала, видя наше нетерпение, девочка.
- Ну, лимонад...
- А какой? Я лично лучше всех люблю "Крем-соду"!..
- И "Крем-сода" будет, и "Дюшес", и даже "Крюшон" - многозначительно
понизив голос, сообщала она...
Про этот самый густо-пенный лимонад "Крюшон" говорили, что он хмель-
ной, и детям наливать воздерживались. А тут, гляди-ко, - можно!
- И мороженое с вареньем. И чай с конфетами "Белочка", и "Мишка на
севере", и "Мишка косолапый"... - много чего такого интересненького, зас-
тенчиво интимничая, обещала она. Про основное блюдо мы и не спрашивали. В
магазинах тогда было все - икра, мясо, рыба по доступным ценам. И хотя не-
часто перепадала та же икра, роскошествовали, бывало, и мы. Причем пред-
почтение отдавалось красной - она была так крупна, красива, зерниста! Точ-
но смородина, аккуратно снятая с куста, тщательно очищенная от веточек и
соринок...
- Ну, а дальше?
- А дальше - Бал! То есть, танцы...
- Какие еще танцы? - ужасались мы с Коляном.
- Вокруг елки - успокаивала Лиля. Просто полька, хоровод вокруг елоч-
ки. Да вы не бойтесь, это же просто! Мама в два счета научит.
- А потом?
- А потом - игры, загадки, викторины.
- Ну это ладно, это сойдет... А потом?
- А потом - загадочно улыбалась фея - потом лотерея с подарками.
Вот это да! - ухало сердце - что же это за дом? Что же это за подарки та-
кие?
- А что, что? Назови хоть что-нибудь!..
И вот тут, в этом коронном пункте, царица была непреклонна:
- Доживете - увидите. А то неинтересно.
- Еще как интересно! Ты чо? Ну скажи, жалко тебе, да? - еще продол-
жали мы тянуть жилы, но, убеждаясь, что уста царицы немотствуют
окончательно и бесповоротно, сдавались. И, жалковато отыгрываясь, сквалыж-
ничали:
- А всем подарок достанется?
- Всем, конечно же всем - милосердствовала Снегурочка - лотерея бесп-
роигрышная.
- А сколько гостей будет? А кого позовут? (кроме нас, естественно) -
ревниво любопытствовали мы.
- А взрослые будут?
- Нет, взрослых не будет. Они соберутся в другой раз. Отдельно.
Ух ты! Отдельно взрослые, отдельно дети. У нас так все в кучу, в один
присест. Да еще после обеда обязательно выпрут в другую комнату, или на
улицу...
- А кто из ребят будет?
- Из ребят?.. - она задумчиво загибала пальцы - один, два, три... вот
уже кончились пальцы одной руки... вот уже загнут восьмой, девятый, деся-
тый... куда, куда столько? Как можно? Зачем? Неужели хватит подарков? -
ужасался я молча, а вслух лишь предательски выдавил:
- Нелька будет?
- И Неля будет. Мама сказала, в первый раз пригласим всех ребят, пос-
мотрим, кто умеет себя вести прилично, а кто нет.
Вот это да! Это по-королевски.
Обидно, правда, что старались зазря, обхаживали принцессу впустую - позвали б и так.
Но жалеть теперь поздно.
Да нам с Коляном, честно говоря, и жалеть-то было не о чем - игра в под-
давки принята, негласно одобрена, и яблоко раздора, нежно подброшенное
судьбой, с каждым днем становилось все соблазнительнее, все слаще, - нали-
ваясь, дозревая до своей окончательной полноты, до промысленного свыше ис-
хода...
Свежо, празднично пахнуло мандаринами, вынутыми из буфета,
остро запахло елкой, оттаявшей в чулане и уже с самого утра, покуда я досы-
пал, вставленной в крестовину, сооруженную из перевернутого табурета пос-
реди комнаты. Теперь предстояло нарядить ее с тонким, вечно непредсказуе-
мым выбором, с учетом зияний и выпуклостей кроны, ее мутноватых, иззяблых
глубин; нарядить хрупкими шарами, витыми стеклянными сосульками, морозно
облитыми звездами, перевить канителью, пересыпать блестками, увешать кон-
фетами и грецкими орехами, звонко обернутыми в золотую и серебряную фоль-
гу, - в общем свершить весь тот волшебный, радостно-хлопотливый обряд, ко-
торый ожидался каждый год с таким нетерпением, с предвкушением чего-то
неизмеримо большего, чем может дать любой, самый замечательный праздник на
свете. Каждый год ожидалось Чудо. И оно не совсем обманывало, нет. Оно
мерцало в какие-то забвенные доли минут, скрадывалось, и снова вспыхивало
- вон там, над зажженной свечой, внезапно озарившей медленный поворот
стеклянного шара в густой темной хвое. Оно проскальзывало в незнако-
мо-праздничной улыбке старых знакомых, весело и шумно отряхивающих снег у
порога, в ласковом слове, в обещании... но уплывало, обязательно уплывало
куда-то в долгую морозную ночь. Таяло золотыми отблесками на стене, весело
-приглушенными голосами из соседней комнаты, где все еще длился взрослый
праздник, а тебе оставалась лишь узкая полоска света, яркая щелочка в
двери, да и та все мутнела, дробилась, гасла...
И только мраморно мерцавшие слоники на комоде все продолжали
свой баснословный поход за счастьем, семь бессонных (от мала до велика),
путников, крутолобо бодающих тьму. А из тьмы выходил и, сгустясь над кроватью, окутывалмягкой паволокой Сон...
Наутро было уже не то. - Чудо истончилось, иссякло, выдохлось. Оста-
валось доживать остатки праздника - колоть орехи, сосать конфеты. А потом,
через недельку-другую, виновато расставаться с елкой, чей постыдно желтею-
щий костяк еще долго, безмолвным укором, чуть ли не до самой весны будет
истлевать на задворках в жалкой кучке таких же горемычных предвестниц Чу-
да... Оставалось перекладывать ватой игрушки, убирать в ящик, а потом
снова ждать, целых двенадцать месяцев дожидаться Нового года...
И вот он вновь наступил. Ну уж в этот-то раз все будет не так, как бы-
вало: в этот раз нас позвали на Бал! И Чудо не ускользнет. Стоит только
поосторожнее, повнимательнее выследить его...
Елка наша, домашняя, это, конечно, хорошо. Это просто замечательно.
Но как же медленно тянется день! Двенадцать... час... два... вот уже наря-
жена елка. Вот мы уже пообедали. Я слоняюсь по дому. Я сдерживаю себя. Я
не выхожу на улицу, где сейчас так интересно. Я лишь смотрю из окошка. Там
пацаны подманивают чужого голубя. - Вот уже на снег, кружочком, рассыпали
зерна. Вот уже доверчивый чужой сизарь вместе с нашими дворовыми голубями,
заманившими его с поднебесья, ходит по этому кругу, погуркивает, поклевы-
вает просо, не замечая того, что хитрый пацан тихонько подкрался, распах-
нул полушубок и, выбрав момент, - коршуном падает на него!.. Молодчага! Он
накрыл его полою, зарылся в нее с головой, зарюхался в собственный полушу-
бок. Нелепо елозя, покопошился в нем и, наконец, радостно крича, покатился
по снегу с пойманным сизарем в руках!..
Ну нет! Я с утра чисто вымыт, меня дожидается глаженая белая рубаха и
черные - в диагоналевый рубчик - штаны. Мне нельзя кататься по снегу.
...дубовая дверь отворилась. Вот они, иллюминаторы. Они густо
замазаны краской. Это подводное царство давно затонуло, нечего в него
заглядывать попусту - видать, рассудил домуправ, и однажды замазал оконца.
Да и нет там ничего, кроме огромного никчемного подвала...
Как бы ни так!
Теперь это не подвал, теперь это чертог, сверкающий изумрудными,
рубиновыми, золотыми огнями!..
- Заходите, заходите, мальчики, с Новым вас годом, с новым счастьем,
- приветствовала королева Виктория, - хотя счастье в ваши годы (она прит-
ворно вздохнула) - это каждый ваш божий денечек...
Она была великолепна в черном бархатном платье с открытой грудью,
на которой полыхали переливчатые каменья, нанизанные столь прозрачной
нитью, что если б не золотой замочек, порою взблескивавший на шее сзади
при взмахе волнистых кудрей, было б загадкой, как они, при ходьбе перекаты-
ваясь по высокой груди, не соскальзывают дальше, за черную каемку платья,
в глубокий вырез, в безвестную глубь...
- Алмазы! - восхищенно шепнул Колян. Кудри, сиявшей лавиной спадавшие
на плечи, были слегка скреплены на затылке круглой серебряной брошью-за-
колкой с голубым камнем в середине. Брошь, подсобрав волосы, точно просеи-
вала их через себя, ровно распускала по плечам и спине. Недоставало только
короны. А корона ждала. Она горела на серванте, поджидая своей владелицы.
Это была корона королевы Бала, которую предстояло избрать. Посреди огром-
ной залы возвышалась ель. Не елка, а целая ель, упиравшаяся в высокий по-
толок серебряной звездой на макушке. Под елью в пуховых, ватных об-
лаках стоял Дед-Мороз, чуть не с меня ростом - марлевый мешок с подарками
на одной руке, а перевитый красной ленточкой посох - в другой. Румяный,
седенький, лукаво-улыбчатый зимовик. А рядом Снегурочка, девочка-снежинка
в голубой белозвездчатой короне. Недалеко от елки, ближе к стене вытянулся
раздвижной стол с накрахмаленной скатертью, уставленный приборами, бокала-
ми, разноцветными графинами. А в самом центре стола - серебряное ведерко с
ушками по бокам, где вместо бутыли шампанского во льду (как на знаменитой
картинке в книге о вкусной и здоровой пище) горкой громоздились конфеты.
- Итак, все собрались, выбираем королеву Бала! - громко, с лихостью
заправского массовика воскликнула Виктория Александровна, и захлопала в
ладоши. Ее поддержал, барственно рукоплеща, в меру улыбчивый супруг, неиз-
вестно откуда возникший и вдруг оказавшийся рядом со своей ненаглядной.
Мы, оробевшие, молчали. Как себя следует вести, что требуется предпринять
в этом случае? Кричать ура, кажется, не к месту. Высунуться первым,
схватить корону и поскорее напялить ее на Лилю? (что королевой бала выбе-
рут ее, сомнений у меня не было) - тоже выйдет не очень-то ловко. Надо
вести себя прилично - уговаривал я себя весь день. А вот как это - прилич-
но? Ну вот хотя бы в данной, конкретной ситуации?
Тайный огонек, всколыхнувшись из темных глубин, заныл
и медленно зашатался в сердце, точ-
но слегка подкачали его тяжкой, тягучей, чужой мне волей. Первые сомнения-
страхи закрались в меня - зачем я спустился сюда из дневного, ясного
мира? Я ведь ничего такого не знаю, я могу запросто оконфузиться, и
может быть совсем не Чудо ожидает здесь, а одна глухая надсада? Но надо
крепиться. Надо выждать, продержаться еще немного, и кто-нибудь не
вынесет тишины, закричит, захлопает, и все разрешится само собой...
И - закричали, и захлопали невпопад наши дворняжки, наша простодушная
братия. И Виктория Александровна сняла с серванта лучистую корону, выре-
занную из плотной золотой фольги, и поднесла ее к Лиле... или к Вере... -
она вопрошающе, весело поглядывала на публику - кому, мол, больше подхо-
дит? И все же остановилась на младшенькой. Сразу стало легко и празднично
- выбор сделан, королева назначена, Бал продолжается. И хотя огонек, так
сосуще вспыхнувший в сердце, угас не совсем, на него теперь можно не обра-
щать внимания, с ним уже можно жить - гром и сверкание Бала затмили его.
Мы приплясывали, неловко схватившись за руки, хороводили вокруг елки, пы-
тались подпевать хозяйке хваленую польку:
"Встаньте, дети, встаньте в круг,
Встаньте в круг, встаньте в круг,
Ты мой друг и я твой друг,
Старый верный друг..."
Мы отгадывали загадки. - Вера была здесь главная мастерица. Играли в испор-
ченный телефон, в жмурки. Руководила всем, конечно же, королева Бала - Ли-
ля. Она могла, например, топнуть ножкой и закричать:
- Все! Теперь - фанты.
И мы подчинялись. Или:
- Мама, убери музыку, сейчас мультфильм по телевизору.
И мама послушно исполняла приказание - легко протанцевав через залу к
патефону на тумбочке в углу, грациозно снимала пластинку, укладывала ее в
коробку с такими же тяжеленькими, глянцево-черными кругами, и шла включать
телевизор. Она была довольна всем - жизнью, праздником, дочерьми. А то,
что супруга ее, куда-то незаметно удалившегося еще в самом начале, постиг-
ли теперь неприятности по службе, казалось, и не занимало ее вовсе - все
наладится, все будет хорошо. Вот как сейчас. Ведь лучше и быть не может -
говорила она всем своим видом, настроением. Легкая, светлая, замечательная
женщина! Такую и вправду минует любая беда. Такой к лицу удача, роскошь,
блеск!..
А вот с телевизором вышла заминка, уже вторая по счету. Нужно было
рассаживаться перед экраном, я замешкался. Стулья оказались заняты…
Уже прыгал по экрану большеротый лягушонок, перескакивал
с кочки на кочку, с лопуха на лопух, о чем-то лопотал
с одуванчиком, переквакивался человеческим языком с лягушатами - все
уставились на экран, и я не нашел ничего лучше, чем протиснуться в первый
ряд и просто сесть на полу, почти вплотную к телевизору. Не успел я толком
устроиться, как плечо мое тронула теплая рука, и приглушенный повелитель-
ный голос подземной богини заставил вскочить.
- Мальчик, так можно глаза испортить, слишком близко к экрану... да и
брючки помнешь. Пойдем, я принесу тебе стул.
Это "мальчик" нехорошо отозвалось во мне - она ведь знает имя, она
ведь так внимательно со мной познакомилась, долго смотрела в глаза, огла-
живала курточку, и вот тебе на - "мальчик"! Ну ладно, в комнате темно, на-
верное не разглядела - успокаивал я себя, но огонек-то, огонек, задремав-
ший, было, в глубине сердца, тревожно вскинулся вновь. Зрелище было
смазано. Что мог я разглядеть, корчась на кончике стула, томясь и дожида-
ясь конца своего первого в жизни мультфильма? Ровным счетом ничего. Кто-то
опять размеренно, тяжко подкачивал сосущий сердце огонек. "Зачем, зачем я
попал сюда, меня здесь не любят, сюда больше не позовут, да и не пойду
совсем! - изводился я, сознавая, впрочем, несправедливость и
зряшность обиды. - Вот дождусь раздачи подарков, посмотрю на них и
уйду, даже за стол не сяду..."
Я лукавил сам с собой, а огонек все раскручивался тонким буравчиком,
свербил, поклевывал сердце. И только свет, наконец озаривший залу, приглу-
шил его вновь.
- Теперь - прятки! - закричала королева.
И я не посмел уйти. Вот уж где представлялась возможность осмотреть
таинственный подвал!..
Кому голить?
Конечно, могла назначить сама королева. Но она проявила великодушие,
предложив сестре избрать голящего по считалке.
Как это и водилось у нас. Считалка была особенная. Не какая-нибудь там
"Ехала машина темным лесом...", "На золотом крыльце сидели...", "Вышел ме-
сяц из тумана", а совсем другая. Выстроив нас в кружок, Вера затараторила,
отбивая пальцем ритм и тыча им на каждом слоге в очередного из нас:
"Аш-тар-дар-ми,
Пики-пики-дар-ми,
У-у-ри-та-та,
Аш-тар-да!.." -
Выпало на меня. Хоть здесь повезло! Почему-то росла уверенность, что мы
здесь в первый и в последний раз. Больше не позовут.
- Считалка иностранная? - спросил кто-то из наших.
- Почему иностранная? Татарская - ответила Вера - подруга научила в
старом доме... Она посомневалась и добавила зачем-то:
- Все равно, для пряток она действительна, здесь все по-честному...
Ну, по-честному так по-честному. Я отвернулся к стене и закрыл глаза.
Досчитав до сорока, не спеша двинулся на осмотр. Можно законно забрести
в любой уголок, забраться в кладовку, в любую из комнат, и никто не
погонит. Та-ак... вначале стоит пройти до конца коридора, чтобы определить-
ся в размерах жилища. В доме четыре подъезда. Неужели подвал растянут чуть
ли не на квартал?.. Я гадал, пробираясь в подземелье, и вдруг, наткнувшись
на глухую теплую стену, сообразил - под домом ведь кочегарка, она
занимает едва ли не половину здания! Что ж, пора сворачивать. Шкафы и ве-
шалки не очень интересовали, хотя там наверняка кто-то прятался.
Интересны были изгибы лабиринта, его рукава и зарукавья. Но, увы, все ком-
наты были заперты. И только из одной глуховато доносились взволнованные
голоса. Я тихо отворил дверь, замер в проеме, и сквозь сизоватый воздух
разглядел чудную картинку - облокотясь на блестящий, манерно выгнутый чер-
ный буфет, сама вся в черном, раскрасневшаяся хозяйка, державшая на отлете
дымящуюся сигарету, что-то отрывисто выкрикивала через весь кабинет, ус-
тавленный книгами, мужу. Тот, съежившись, запахнувшись пледом, возлежал в
кресле-качалке у письменного стола. На столе одиноко сияла бутылка конь-
яка и узкогорлая рюмка. Коньяк был опорожнен наполовину.
- Тряпка!.. Ничтожество!.. - было последнее, что я услышал. Сам хозя-
ин, разглядев меня вдруг сквозь дым, с отвращением вздрогнул и резко изме-
нился в лице. Из растерянного, виноватого мгновенно стал решительным,
злобным.
- Кто такой?.. вон отсюда! - загремел он, возносясь и поднимая себя
до властных высот. А она, золотая Виктория, еще более властно
перебила злодея и вновь загнала его в куколь:
- Не смей орать на ребенка, пугало чертово!.. он в гостях у твоих де-
тей!..
Она загасила сигарету, оправила сбившуюся прическу, быстро подошла ко
мне и повела в зал.
- Не обращай внимания, мальчик... такое случается в жизни. Дядя бо-
лен, у него расстроены нервы. Это все я виновата, забыла закрыть дверь...
но ведь и ты, маленький проказник, чересчур любопытен, не так ли? - она
уже приходила в себя, пыталась настроиться на прежний тон.
- Мы играли в прятки... - оглушенный, я ничего не мог добавить.
- В прятки? Ну и хорошо. Поиграли и будет... Вера! Лиля! - она захло-
пала в ладоши - игра окончена! К столу, к столу! Сейчас отведаем рождест-
венского гуся... ты ведь любишь гуся, запеченного в яблоках? - спросила
почему-то меня, да так строго и требовательно, что я в ответ только бряк-
нул:
- А какого рождественского - божьего или солнечного?
- Что-что? - оторопела Виктория - ну-ка, объясни сейчас же, что ты
имеешь ввиду?
И я путано, сбивчиво стал объяснять, что бабушкин Бог родился в ново-
годье, а другие взрослые говорят, что это рождается солнце, а какой гусь,
я не знаю, я гуся вообще никогда не ел, и ничего не знаю...
Видимо, слезы готовы были навернуться у меня на глазах, потому что
она, умница, ласково погладила по голове и успокоила:
- Ну ничего, ничего, вот сегодня и попробуешь. Вы будете есть гуся,
пить лимонад, веселиться, а я поиграю вам на пианино. Договорились?..
И, еще раз внимательно заглянув мне в глаза, отправилась доставать
ноты. Она развернула бронзовые подсвечники на шарнирах, пристроила их поу-
добнее к нотам. Потом зажгла свечи, погасила люстру и заиграла... Музыка
была знакомая, красивая. И теперь уже музыка загасила тот сосущий огонек,
который кто-то незримый нет-нет да подкручивал, подкачивал в сердце. Все
было хорошо, и все же... Не так я себе представлял этот день. Я ощущал
себя точно в пещере, где на каждом углу подстерегает новое коварство. Было
все - блеск, музыка, праздник. Не было лишь одного - легкости. Не было той
естественности, в состоянии которой единственно и возможно истинное ве-
селье... Ну вот, теперь гусь. А как с ним управиться, как его правильно
есть? - Я уже боялся всего, всюду чудился подвох. Видать, и впрямь, - "Пу-
ганый Какаду баобаба боится", как приговаривал соседский Сенька-стиляга,
щеголявший в неизменной кепке-белянке, с вечной папиросой в златокованных
фиксах... Да что я буду церемониться - разозлился я вдруг на себя - возьму
сам. Чего дожидаться? И в приливе отчаянной смелости потянулся к большуще-
му фарфоровому блюду в центре стола, где нарезанный на кусочки, соблазни-
тельно и совершенно бесполезно дымился гусь. И вдруг - толчок, другой,
третий - огонь, перед тем, как полыхнуть, испуганно затаился. Забился
вглубь...
- Мальчик! - раздалось из-за спины (я и не расслышал как смолкла му-
зыка), бедный мой, хороший мой мальчик, ну нельзя же руками брать пищу. Я
всем поставила приборы. Вот вилка... нет, давай я тебе положу сама... вот
так, кушай теперь на здоровье... и тебе, Нелечка... и тебе, Коля... а мои
девочки сами возьмут. Ну, командуй, Лиля, ты же у нас королева!..
Какого же ты черта раньше молчала! - взбесился я уже всеръез - только
сюсюкала - "Садитесь, угощайтесь..." А сама все на пианино поигрывает!..
Да что же это такое? Куда ни глянь, всюду подвох. Да-да, на чердаке, на
голубятне - подвох. Там надо обмануть, хитростью заманить чужака. Во дво-
ре, в играх подвох. Эти вечные прятки, жмурки - кто изловчится, кто лучше
обманет, тот и в выигрыше. А здесь, в подвале, - и того хуже. Все горит,
сверкает, а за всем блеском один подлог и сплошное коварство. Куда, куда деваться?
Поскорей бы все кончилось!.. Но стол был обилен, тон задавали хозяйки. Ели
неторопливо, со вкусом, с разговорчиками... Кусок застревал у меня в гор-
ле, и я был просто счастлив, когда Лиля наконец торжественно объявила:
- А теперь - лотерея!
- Да-да, разыграете подарки, поедите мороженое, попьете чай, и - по
домам. А то родители забеспокоятся... - голос Виктории был уже не такой празд-
ничный. Слегка потухший, усталый. Но все же еще задорно бодрящийся!..
Она подошла к елке, отняла у Деда-Мороза его марлевый мешок и
стала выставлять подарки прямо под елку...
Сердце мое чуть не разорвалось, когда я увидел свой, только свой,
мгновенно ослепивший меня из-под хвойной лапки подарок. Он один смотрел на
меня. Ни на кого больше он просто не имел права смотреть. Не то чтобы при-
надлежать кому-то, смотреть не имел права!
Хотя это был и не самый дорогой подарок в том затейном мешочке. - Вот
уже встала под еловую лапку форсистая кукла-венгерка в тончайшем кружевном
сарафане. Вот легли на коричневую половицу блестящие ручные часики - почти
настоящие. Вот, слегка прокатившись по полу, замерла на месте машина -
мечта Коляна! - копия Борькиного лимузина. Чуть-чуть разве поменьше, да
без ручного управления, но такая же, с открытым верхом, с откидной в гар-
мошку кожаной крышей - тот же правительственный "Зис"! И я видел как
встрепенулся Колян, подмигнул мне, гузкой выпятил губы и показал большим
пальцем - во! Вот посыпались, полились ленты, колечки, сережки... это уже
не существовало для меня. Ведь там, под пушистой елочной лапкой, поджидал
меня Он - священный скарабей, в клешнях воздевший солнце, золотой пылающий
жертвенник на черной треноге, почти настоящий (раз в пять всего поменьше
настоящего) - ПРИМУС! Игрушечный примус, о котором я столько мечтал. Нет,
я не мог уйти, как вознамерился. Просто посмотреть подарки и уйти. Этот
примус принадлежит мне, и завладеть им нужно во что бы то ни стало!.. Но
зачем лотерея? Ведь и так ясно, что кукла - Нельке, машина - Коляну, мне -
примус... да и остальные разберутся. Так нет же, им еще лотерея нужна!..
Решив подстраховаться, я пошептался и условился с Коляном - если ма-
шина мне, а ему примус, - меняемся. Колян был согласен. Еще бы не согла-
сен! И вот началось:
- Кому? - выкрикивала Королева Бала, стоя к нам спиной и поднимая над
собой одну из игрушек.
- Борису - отвечала Вера, стоявшая на пороге зала, так же отвернув-
шись от всех. И вручались Борьке игрушечные часы.
- Кому? - продолжался разбор.
- Иннокентию. - и "Нелькина" кукла никчемно уходила в Кешкины лапы.
Впрочем, по обоюдному согласию был дозволен обмен, который свершался тут
же, как правило благополучно...
И вот засверкал в королевских перстах Примус!
Я стоял совсем рядом и мог, наконец-то, с толком его разглядеть. Где
они раздобыли это чудо? В наших магазинах таких не было. Привез, поди, из
столицы большой начальник, заботливый папа. А может, из самой заграницы,
откуда-нибудь из Германии? Он был точная копия настоящего. Такая же чер-
ная жукообразная тренога обхватывала золотое тельце. Та же, только умень-
шенная, конфорочка. Форсунка. Крохотный насосик. Крышечка для заливки ке-
росина... А может, он еще и работает, как настоящий? - от такого
предположения у меня аж дух захватило!.. Но - примус уплыл к Коляну. А его
лимузин - ко мне. Не зря мы предусмотрели такой оборот событий, именно он
и вывернулся из таинственных хором его величества Случая. Конечно,
лучше было б получить мой примусок по закону. Из рук, так сказать, самой
судьбы... Машина мне тоже, честно говоря, нравилась. Но и на секунду не
возникло сомнения в единственно возможном, единственно праведном церемони-
але обмена.
- Давай! - подрагивая от затаенного счастья, с некоторой даже важностью и снисходительностью (машинка-то, мол, подороже будет, ну да уж ладно,
уговор есть уговор) вымолвил я и протянул Коляну его лимузин.
- Сейчас-сейчас - отвечал Колян. А сам как-то неестественно, как-то
подозрительно медлил.
- Сейчас, только поиграюсь маленько... - он не глядел на меня! Он бо-
ялся взглянуть мне в глаза, где, подкачиваемое яростными толчками, раздра-
женно томившееся пламя уже начинало свой роковой, свой неотвратимый разбег.
- Чего играть, нечего играть... я потом дам поиграть. Бери свою
машину, и все. Мы же договорились...
Но Колян, сосредоточенно склонивши на грудь бедовую свою головенку,
только сопел и накачивал, накачивал, любуясь насосиком, примус. Примус,
похоже, действовал как настоящий, хорошо смазанный рабочий инструмент...
Тем хуже было для Коляна! Чем настойчивей я уговаривал, тем дороже, милей
становился для него мой - Мой! - примус. Искры ненависти уже готовы были
выхлестнуться из меня. Я, сатанея, вдруг разом припомнил все его мелкие
подляны. Память услужливо развернула передо мной целую их череду. Здесь
было и обжуливание с альчиками - почти невинная, но конфузная подмена "ле-
вушков" на "правушки". И неудавшаяся кража знаменитой на весь двор австра-
лийской - треугольной! - почтовой марки. И сокрытие двух порожних бутылок
из общей казны. И еще много, много чего такого выплыло из сумеречных недр
нашей долгой, нашей великой дружбы. Конечно, грешен бывал и я. Но разве
память хранит дурное в нашей собственной биографии? Нет, она старательно
отсеивает такую мелочь и оставляет крупные, неизгладимые буераки чужой ни-
зости. Ядовитая стрелка ее, напряженно подрагивая, нацелилась прямо в чер-
ное сердце Коляна. А последнее время? О, только теперь я вспомнил и отчет-
ливо понял все эти низкопоклонские штучки, все эти заискивания перед
Лилей, когда он, дружище мой, чуресчур уж усердно старался меня обойти, да
еще и выставить в самом невыгодном свете. И вот, наконец, предел. И вот
он, апофеоз!..
Но ведь мы же договорились, договорились! Ведь он мечтал о такой ма-
шине, а примус - ха, что ему примус? У них в коридоре есть свой, настоя-
щий. Они каждый день готовят на нем еду, и мать еще застявляет Кольку дра-
ить его до ясного блеска. Он же ему надоел, этот примус, он же ему
портил жизнь! А теперь?.. Ах ты, злодей! - задохнулся я. В глазах у меня
помутилось и сдавленным голосом я завыл:
- Отда-ай!..
Колян опасливо отшатнулся. Но лишь крепче прижал к себе безделушку.
- Отдай, гад, мое-о!.. - уже во весь голос заревел я. Шум в зале
смолк. Дети испуганно замерли. Виктория Александровна всплеснула руками и
возмущенно заахала:
- Ах, Боже мой, этот мальчик совсем не умеет себя вести... этот маль-
чик совершенно... отвратительно воспитан... Коля, ну отдай ты ему игрушку,
будь же хоть ты благоразумен... ах, и ты такой же упрямец?! - воскликнула
она, видя что Колян только крепче прижимает к себе примус и медленно пя-
тится к стене, - воскликнула так высокодраматически, словно бы отказыва-
лась поверить в саму возможность столь оголтелого отстаивания мизерных
прав человека.
- Ну, раз так... Лиля! Вера! Больше мы этих детей никогда не пригла-
сим к себе, правда?.. Правду я говорю?..
Но зря она вопрошала. И Лиля, и Вера, и все остальные оцепенело сле-
дили за дикой корридой, которая разворачивалась в раззолоченной зале.
Огонь достиг своей полноты - налился, остервенел. И я, уже почти не владея
собой, затрубил напоследок:
- Отдай, гад, убью-у!.. и, запустив в стену дрянным лимузином, изо
всех сил ринулся на Коляна. Мы сцепились. Мы хрипя и воя покатились по
мягкому ковру, выкатились на голые половицы, закатились под елку, отпихнув
румяного старикашку с голубенькой девчонкой, сотрясая блестящий, изум-
ленно ахнувший и жалобно зазвеневший ствол.
- Убью-у, - выл я из последних силушек, - отдай, гад, - захлебываясь,
задыхаясь, выхрипывал я и твердил как сумасшедший только одно, уже поте-
рявшее свое человеческое значение слово, - убью, убью, убью-у!..
И... - убил!
Я впился в его глотку трясущимися, окостеневшими от ненависти клеш-
нями, и убил его, моего друга Коляна. Он лежал недвижный, расцарапанный, а
я, нависая над ним, дрожал, и кровь из моего разбитого носа капала на его
белую хлопчатую рубашонку. А он лежал и молчал, откинув набок голову со
страшно закатившимися белками...
Что творилось в доме! Виктория - королева! - носилась по залу, как
фурия. Следа не осталось от былого величия. Она визжала, требовала мили-
цию, родителей, скорую помощь. Она подбегала ко мне, пинала в бок своей
остренькой бархатной туфелькой. Но боли я не ощущал. Я ничего не видел,
кроме мертвенно-бледного лица Коляна, распростертого на полу, в подвале,
под елью. И только когда меня выводили, точнее выталкивали всей толпою из
залы, успел разглядеть под столом растоптанный, изувеченный и уже совсем
далекий от меня примус - огненное божество, задохнувшееся под землей...
...в жару, в полубреду, поднимаясь по лестнице, подталкиваемый в спину
чьими-то услужливыми кулачками, я все еще слышал вопли золотоглавой Эвмени-
ды, - перекошенной страхом Эринии, метавшейся на черных крылах под сводами
своего
.....а потом мы пошли в первый класс. Мы окончили школу... и редко-редко
теперь, случайно повстречавшись на бегу, вздыхаем - хорошо бы собраться,
посидеть, вспомнить детство. А про себя знаем - оно мертво. Оно погибло
там, во дворе, мягко обволокнутое янтарными наплывами лет. Оно светится
там вечерними окнами. Оно мерцает в темных подъездах уже мертвое, уже
бессмертное - драгоценная мошка в янтаре... а жизнь пыхтит себе, пыхтит,
раздувает меха, и уже иные искры, иного накала огни ослепляют всех нас -
жизнь жива огоньком, как уж тут ни крути...
А примуса у меня как не было, так и нет. Провели газ, и медный этот,
допотопный инструмент стал вроде как ни к чему. Потом исчез, почти исчез из
ларьков керосин. Пошли перебои с газом, и вновь забрезжила насущная необ-
ходимость в этих верных, независимых - от тепло и прочих централей - в
этих домашних, пышущих пламенем жучках... Увы! Когда я купил, наконец,
по случаю бидон керосина для дачи, оказалось, что в продаже нет не только
керогазов, которым отдавалось теперь явное предпочтение, но и древних при-
мусов...
...в завалящем "хозмаге" я набрел на его следок. Примус, можно ска-
зать, был у меня в руках! Я видел его через витрину!.. Но время попалось
обеденное, и когда через час я вернулся, кто-то увел его у меня буквально
из-под носа.
- Последний экземпляр, только что забрали - равнодушно ответствовал
горбоносый продавец, глядя мимо меня, сквозь засиженную мухами витрину,
куда-то далеко-далеко, вдоль пыльной улицы, пропахшей бензином и
гарью, уводящей сквозь пригород в горы...
Но кому он опять понадобился, мой примус, мой потускневший истукан?
Кто позарился на него в этом дымном, болотном погребе города, в этом
таинственном, неизвестно кем и когда заколдованном круге?
Кто решился пойти на этот бледный, блуждающий огонек?..