О, крыша, судно поднебесья.
Ты дороже мне любви,
Свободу подарила,
Шумом ветра,
В прорезях неописуемых
Гигантов-облаков,
Подсвеченных лучами Солнца,
Пробивающихся в реки тела,
Жаждущего пьянящих тяготений.
Готов сейчас броситься в неизвестность,
Кровью оставляясь у мусорного бака.
Или страхом вырастить крылья
И улететь к горизонту, где клочки света
Ещё блестят на ладонях сопок вечных.
А братья позади их,
В сгущающемся тумане вылизывают реку
Ржавее лестниц, язвами торчащими из люка –
Он общественным долгом скверно тянет вниз
Через узкий, грязный туннель,
Провода, кирпичи и засмоленные решётки
К утопанию в жизни
Вне закона, ближе всех мне; он гласит
Тревожным сном и явью строгой –
Чем выше душою ты взлетишь,
Слабее тела притяженье.
Иначе, твёрд ногами и наследие рождает,
Чувствующий мир, а не размышляющий
в неизбежном множестве идей.
Смотрите, вон птицы над вышками завода.
Одна села на крышу противоположную.
Заберите меня!..
А, нет, это самолеты, да и мерзкие, дымные тучи.
вернусь-ка лучше в дом.
Крики замкнутого сознания заживо хоронят,
Но кто услышит их за исключением врагов,
Завистников гнусных и отчаянных предателей.
Иду на поводу судьбы цивилизации,
Мочась на воспалённое талантом эго.
А может быть, взлетим!
Взлетим мыслью, рабы города,
Страны, системы государств,
Земли ничтожной на устах бесконечности...
любви.
У подножья меня дом-тюрьма для 1200 жертв,
И ещё сотня таких – целый концлагерь
Времён холокоста, выжимает гуманно
последние соки жизни свободной.