Становление личности VIII глава
VIII
Спекулятивный, или созерцательный период
1.Предварительные замечания.
С выбором названия этого периода развития мировоззрения человечества возникли затруднения семантического плана. И затруднения эти проистекали из смысловых обертонов слов «спекуляция» и «созерцание» в современном русском языке, которые, увы, полностью заглушили главный и основной тон. Судите сами. Слово «спекуляция» в русской обиходной речи чаще всего понимается как «перепродажа с целью наживы», реже - как «корыстный умысел», но никогда - как «умозрительное философское построение». А на определении «спекулятивная философия» до сих пор лежит «каинова печать», обусловленная все тем же негативным флером, окутывающим вот уже более семидесяти лет слово «спекуляция». Но и русский перевод (спекуляция - созерцание), учитывая специфический уклад, характер и как нынче говоря: менталитет русского народа вызывает ассоциации другого порядка. Созерцание, по-русски, понимается как рассеянное, благодушное, отсутствующее, бездушное любование, граничащее с блаженным ничегонеделанием. Вот так. Так что, положась на русское «авось», позволим себе употребить в названии указанного периода оба слова разом, надеясь, что «хуже не будет». Впрочем, можно и предположить, что не будет и лучше.
И еще замечание. Приступая к рассмотрению периода мировоззрения, названного спекулятивным, или созерцательным, нам придется вступить в область истории философии, а именно в ту ее часть, которая повествует о трех философских учениях, имевших место в римско- эллинистическую эпоху: скептицизме, эпикурействе и стоицизме. Именно эти три философских учения и объединены в одно целое направление, подпадающее, по нашему мнению, в разряд спекулятивных, или созерцательных.
И еще. Именно в этом разделе нам придается особо пристальное внимание уделить философским аспектам трех главных учений спекулятивного, или созерцательного периода, и в меньшей степени - социальным, культурным и бытовым, что вызвано специфичностью названных учений, а именно: определенным разрывом между концептуальными положениями и практикой обыденной жизни.
Здесь я в значительной степени пользовался штудиями замеча¬тельнейшего философа Алексея Федоровича Лосева, чьей эрудиции в области античной философии я безоглядно доверяю, и чьим универ- сальнейшим умом бесконечно восхищаюсь.
Теперь собственно о спекулятивном, или созерцательном, периоде.
Окончательный распад общинного строя и становление рабовладельческих государств означали собой конец мифологического периода развития мировоззрения, и, значит, утрату натурфилософией своих позиций в сфере духа. Наивной материализм натурфилософских учений, в основании которых лежала идея о порождающей силе Земли, силе непосредственной или опосредованной (фетиш, тотемы, духи), и полагающий смысл и состав космоса как некую стихию (огонь, воду, воздух, атомы и даже отождествляемые с материей числа), был самым настоящим объективизмом. И объективизм этот вытекал из практического тождества и единства индивида и рода, личности и общества. Но необратимые изменения в экономических и социальных сферах и все более углубляющиеся противоречия между индивидом и сообществом (а оба эти процесса взаимообусловлены) означали конец безраздельного объективизма.
Если соотнести какую-либо стадию мифологического периода с соответствующим социально-экономически-культурным строем и составом общества было достаточно просто (не без некоторых оговорок и допущений, разумеется), то теперь, при рассмотрении спекулятивного, или созерцательного, периода сделать это будет значительно труднее. И мы намеренно сужаем рамки обзора, сосредоточив свое внимание на Элладе. Хотя, конечно, шесть философских школ древнего Китая, ведическая философия, джайнизм и буддизм - это тоже неоценимый вклад в сокровищницу человеческого духа, но, тем не менее, именно благотворный интеллектуальный климат Эллады - это удивительнейшее горнило высокой мысли - породил практически все сколько- нибудь значительные философские учения. В том числе: скептицизм, эпикурейство и стоицизм. Что же касается «трех китов» философии — Сократа, Платона и Аристотеля, то с обычными мерками к ним подходить нельзя. Безусловно, что во всяком философском учении не в последнюю очередь следует искать связь с определенными социально- экономическими условиями, вызвавшие к жизни то или иное учение. Поиски подобных связей (явных или неявных) чаще всего ознаменовываются успехом. Чаще всего, но не всегда. В одних случаях философские концепции действительно являются зеркальным отображением социально-культурного состояния сообщества, в других - искания духа намного опережают свое время, в третьих - безнадежно запаздывают. Эти последние чаще всего являются реставрацией старых или забытых концепций, которые неожиданным рецидивом пробуждаются в силу разных обстоятельств (чаще всего как реакция на доминирующие воззрения, а в некоторых случаях - по воле или прихоти неожиданного гения). Так возникают учения с пресловутой приставкой «нео». Что же касается учений Сократа, Платона и Аристотеля, то это - совершенно особый случай. Да, они были порождением своего времени; да, они стали явственным отражением социально-экономических процессов своего сообщества, но, все таки, они - вневременны. Сократизм - это прежде всего отход от натурфилософии, отказ от абсолютного объективизма и обращение к личности как части объективного космоса. И со времен Сократа это непосредственное обращение к мыслящей, постигающей и творящей личности стало непреложной традицией всякой сколько-нибудь серьезной философской концепции, независимо от того, в какую систему включается подобная личность: объективистскую, субъективистскую, материалистическую, идеалистическую и т.д. То же и с Платоном. Его объективный идеализм вот уже две с половиной тысячи лет так или иначе воздействует на все или почти на все значимые философские концепции. «Платон оказался какой-то вечной проблемой истории человеческой культуры, и пока нельзя себе представить, когда, как и при каких обстоятельствах и кем эта проблема будет окончательно разрешена».(33)
Да и об Аристотеле можно говорить как о вневременном философе. Правда, просуществовав около двух тысяч лет аристотелизм к XVII веку себя практически исчерпал. Но до этого он благополучно процветал как перипатетическое учение (IV в. до н.э. - III в. н.э.), как понятийный аппарат восточный патристики (V-X вв.), как фундамент арабской философии (VIII-XIII вв.), и, наконец как инструмент европейской схоластики (XII-XVII вв.).
Скажем, еще о тех трудностях, которые нас ожидают при соотнесении каждого из трех главных учений спекулятивного, или созерцательного периода к какому-либо точному временному отрезку состояния тогдашнего сообщества. А трудности эти возникают от того, что времена возникновения и расцвета всех трех учений практически совпадают. И большинство исследователей рассматривают эти учения как параллельно-независимые. И почти никто не решается соотнести концепцию каждой из этих школ с социально-экономическим состоянием тогдашнего человеческого сообщества. Разве что в отношении стоицизма некоторые делают исключение, считая это учение отражением состояния последних веков римско-эллинской эпохи. Мы считаем, что начальному периоду римско-эллинской эпохи соответствует скептицизм, середине - эпикурейство, а завершению - стоицизм.
2. Скептицизм.
Прежде всего укажем на субъективистско-объективистский характер скептицизма, т.е. на момент выдвижения личности в объективном мире. И милетцы, и элеаты, и пифагорейцы были абсолютными объективистами. Даже софисты, несмотря на свой индивидуализм, релятивизм, некоторый пессимизм, доходящий порой до самого настоящего нигилизма, тоже были объективистами. Эти последние создали учение, которое оказалась глухим тупиком, куда в поисках преодоления объективизма в конце концов зашла натурфилософия. И, хотя софистика, на первый взгляд, имеет много общего со скептицизмом, то это только - на первый взгляд. Если скептицизм искал истину и смысл бытия, то софистика и истину, и смысл бытия утверждала. Когда скептицизм в этих поисках постоянно подчеркивал относительность, неясность, порой даже недостижимость своих устремлений, то софизм, напротив, использовал относительность, неясность и недостижимость в целях утверждения временных истин. И, творя методами риторической диалектики самый настоящий произвол, софисты тем самым превращались из философов в идеологов.
Отметим один очень важный момент процесса перехода от мифологического мировоззрения к созерцательному, или спекулятивному, а именно: к скептическому. Ведь натурфилософия, несмотря на пронизывающий ее мифологизм, была учением материалистическим. А материализм этот выражался в том, что окружающий мир строился на какой-либо материальной субстанции. Среди натурфилософов могли быть разногласия по поводу свойств или качеств той или иной материальной субстанции, но в своем материализме они были единодушны. У натурфилософов даже был возможен мир вечно меняющийся и текучий (Гераклит), но эта диалектическая подвижность мира не имеет ничего общего с умозрительным релятивизмом скептиков. А известная мак¬сима Гераклита о невозможности дважды войти в одну и ту же реку, развитая Кратилом в направлении абсолютной текучести (нельзя войти в одну и ту же реку и однажды) только еще больше утверждала вечно меняющийся мир как своего рода специфическую гармонию.
Демокрита же можно считать предтечей скептиков. А Метродора Хиосского - ученика Демокрита, возгласившего «Я утверждаю, что мы ничего не знаем, знаем ли мы что-нибудь или ничего не знаем; и вообще мы не знаем существует ли что-нибудь или нет ничего»,(34) — предтечей не только скептиков, но и агностиков.
Основателем скетицизма по давней и устойчивой традиции считают Пиррона (365-275 гг. до н.э.). Так как скептицизм в течение шестисот лет своего существования претерпевал определенную эволюцию, то, для ясности вопроса, мы проследим пути этой эволюции. Ибо эволюция одного учения (в данном случае: скептицизма), как микропроцесс развития скептического мировоззрения указывает и на вектор макропроцесса, вообще развития мировоззрения. Г.Гедекемайер и А.Ф.Лосев предложили свои схемы эволюции скептицизма во многом не совпадающие, что и понятно: разные концептуальные установки, разные методологические приемы, вообще разные взгляды на учение скептицизма. Мы оставляем без комментариев обе предложенные схемы, отдавая предпочтение лосевской.
Итак, скептицизм Пиррона Лосев определяет как интуитивно- релятивистский. Гедекемайер - как догматически-феноменологический. Для иллюстрации укажем на главный пирроновский принцип — «считать все происходящее относительно истинным».
Скептицизм Аркесилая (315-40 гг. до н.э.), которой считал целью суждений - избежание ошибок ( а для достижения этого необходимо использовать лишь достоверные методы, источники и посылки), Лосев определяет как «интуитивно-вероятный». Гедекемайер - как «абсолютно-эвтологический».
Скептицизм Корнеада (214-129 гг. до н.э.) - главы Платоновской Академии, который ввел понятие «размытого суждения» и считал ложные суждения весьма редкими, — Лосев определяет как «рефлективно-вероятностный», или «рефлекторно-вероятностный». Гедекемайер — как «абсолютно-пробалистический».
Скептицизм Энесидема (I в. до н.э.), который вообще советовал «отказаться от суждений, дабы не впасть в ошибку», Лосев определяет как «систематически-рефлективный релятивизм», или, иначе, «систематически-вещественный», Гедекемайер - как «абсолютно- май- ористический».
Скептицизм Агриппы и Менадонта ( I в н.э.) Лосев именует «логически-релятивистским», или «систематически-логическим». Гедекемайер - «догматически-позитивистским».
И, наконец, скептицизм Секста Эмпирика (2 пол. II в - начало III в. н.э.) назван Лосевым «абсолютным».(35)
Мне трудно судить о классификации скептицизма предложенной Гедекемайером, во-первых, из-за незнакомства с первоисточником, а, во-вторых, из-за непривычной и малознакомой мне терминологии. Куда более понятной представляется классификация Лосева. Но нам важно проследить вектор развития скептицизма, и кажется, перечисленные выше шесть стадий этого развития дают вполне ясное представление о направлении вектора. Очевидно, что направление развития (или, если угодно, становления) скептицизма шло от интуитивных, самых поверхностных, форм видения, через осознание несовершенства аппарата мышления (своего рода критика чистого мышления) к разделению форм и методов познания по степеням их достоверности и надежности. От самых общих «мировых» вопросов с течением времени скептики все чаще переходили к вопросам частным, уделяли все больше и больше внимания тщательной дифференциации явлений и вещей, что привело к тому, что предметом рассмотрения становились уже не сами явления и вещи, а их отношения. А сам «градус» скептицизма, т.е. рассмотрение вещей, явлений и их отношений заметно падает: «относительность» все больше уступает место «вероятности», пока, наконец, не завершается самым настоящим логическим софизмом. Действительный мир уступает место миру вымышленному. И от того поздний скептицизм (периода Секста Эмпирика) называют иногда даже «нигилизмом». Конечно же, в некоторых случаях позднее скепти¬ки признавали относительность даже своих, построенных на относи¬тельности и вероятностности суждений, т.е. фактически признавали свое бессилие что-либо понять и определить. Но говорить здесь о ниги¬лизме никак нельзя. Нигилизм - это ведь и отрицание релятивизма, и вероятности, даже отрицание самого отрицающего - это великое «ничто». А скептики, в сущности, ничего не отрицали. Мудрое «воздержание от суждений» как гносеологический принцип и «следование явлению» как этический - ну какой это нигилизм?
Отметим как заслугу скептицизма, в частности, утверждения категории «становления» - непрерывного возникновения, пребывания и уничтожения как диалектического принципа всякого бытия, как принципа развития. Впрочем, диалектика скептиков ограничивалась лишь одной этой категорией.
Скептицизм Эллады - не уникальное явление, хотя именно греческий скептицизм наиболее полно и всесторонне выражает сущность этого учения. Скептические школы существовали в Китае и Индии. В буддистском трактате «Саманнапахала сутра» есть упоминание о диспуте Будды с шестью представителями «еретических школ». Там главным «еретиком» назван Пурана Кассапа. Вот образчик скептического образа мыслей Кассапы. «Совершающий действие или способствующий совершению такового -убийца, вор, грабитель, разбойник с большой дороги прелюбодей - никто не совершает греха... Если кто- либо ... жертвует и раздает милостыню или способствует этому, то не становится добродетельным и заслуга не приходит к нему».(36) И кажется невероятным, что скептицизм, благополучно существовавший в Элладе более чем полтысячелетия, подвергался остракизму в Индии пассивным и пессимистическим учением буддизма, осудившим Кассапу как «врага нравственности».
У даосов, в частности у самого Лao-цзы, можно достаточно сыскать скептических мыслей. А что касается идеала мудреца, регламентации его жизни, то здесь китайские даосы (преимущественно раннего периода) - родные братья греческих скептиков. «Лучше ничего не делать, чем стремиться к тому, чтобы что-либо наполнить... Нужно меньше говорить, следовать естественности... (сравни со скептическим «следованием явлению»). Правдивые слова так похожи на свою противоположность».37
Китайская «школа имен» (минцзя) - V-II вв. до н.э. очень близко подходила к релятивистским концепциям скептицизма, а под утверждением апологетов этой школы, что «истинное все-таки не истинно» мог безоговорочно подписаться любой из греческих скептиков. И это утверждение в скептическом смысле куда острее греческого эпохе.
Итак, главное что привнес скептицизм в мировоззрение после натурфилософии, - это сомнение в устойчивости и выверенности космоса, выявление изменчивости и текучести материи, осмотрительность и осторожность в утверждении истин, признание ценности самих истин
- относительной.
Присмотримся к социальному фону, на котором развивался греческий скептицизм. Разложение общинно-родовых отношений, разрастание полисов, возникновение крупного рабовладения. Интенсифицирование и дифференцирование производств. И, как следствие этих процессов, все большая индивидуализация личности, все большее отчуждение ее от общества. Личность стала ощущать себя частицей непрерывно меняющегося космоса. А относительность и неустойчивость этого космоса породили и соответствующий тип мышления: следование явлениям жизни, невозмутимость, воздержание от суждений, постоянное сомнение. Скептическая личность, участвуя в становлении общественных институтов, осознает и относительную ценность самого становления, и относительную пригодность самой себя в этом процессе, всеобщую неустойчивость всего происходящего в мире. Но, остро чувствуя всю эту неустойчивость и осознавая относительную ценность происходящего, скептик все-таки ничего не драматизирует. Очевидно, что скептический ум, который в большой степени есть ум эмпирический, вырывает вещи из бытийного контекста и живет как бы в двух мирах: теоретическом и практическом. В теоретической области возможны любые сомнения и признание относительности происходящих процессов. В области же практической скептик держится привычных, конформистских традиций, стараясь не смешивать теорию и практику,- так и только так возможна эвдемония настоящего скептического мудреца. Сознавая всеобщую текучесть, относительность и неопределенность, скептик, тем не менее, не рискует утверждать это безапелляционно. И в этом проявлялся адогматизм скептицизма. Так что некоторый «нигилизм духа» скептиков никогда не переходил в «нигилизм жизни».
Просветительский характер скептицизма, отмечаемый многими исследователями, носил характер общий и отвлеченный и никогда - конкретный. А само просветительство строилось исключительно на личном контакте учителя и ученика, наставника и адепта. Кстати, именно скептическое просветительство стало образцом известного европейского Просвещения.
3. Эпикурейство.
Как мы уже отмечали, почти одновременное существование многочисленных философских школ в классический и римско- эллинистический периоды создает известные трудности в установлении взаимовлияний и преемственности. Учения Сократа, Платона, Аристотеля, софистов, скептиков, киренаиков, элеатов, стоиков, эпикурейцев, киников - вот далеко не полный перечень направлений философской мысли процветавших в указанный период. Ввиду сложности и запутанности вопроса о взаимовлиянии и преемственности мы оставляем его за рамками исследования. Но в рамках нашего интереса укажем лишь на киренаиков как духовных родственников эпикурейцев. Этика киренаиков с их непременным гедонизмом оказала определенное влияние на становление эпикурейства. И с некоторыми оговорками эпикурейцев можно назвать аскетическими гедонистами.
Из трех великих философских учений, возникших почти одновременно, «первородство» мы отдали скептицизму, считая, что именно это учение соответствует социальной жизни укрупняющихся полисов и началу интенсивного рабовладения. Вторым в этом ряду стоит эпикурейство - с соответствием времени крушения македонской империи и предчувствием империи Римской. И, наконец, мы считаем, что стоицизм вполне отражает дух монолита Римской империи. Говоря об одновременности возникновения этих трех учений, мы нисколько не впадаем в преувеличение: годы жизни основателей их совпадают буквально до десятилетий. Пиррон (360-270 гг. до н.э.); Эпикур (341-270 гг. до н.э.) Зенон из Катиона (333-262 гг. до н.э.). Хочешь - не хочешь, а здесь невольно поддержишь теорию «осевого времени» К. Ясперса. Все три учения объединяет пристальное внимание к личности, к осознанию ее значимости и поиска ею соответствующего места в обществе.
Почему эпикурейство следует считать шагом вперед по сравнению со стоицизмом на путях становления духа? Эпикурейцы в сравнении со скептиками пошли дальше на стезях углубления субъективизма. И хотя эпикурейцы находят мир вполне гармоничным ( в отличие от скептиков, признававших его неконтролируемой сознанием данностью), но считают возможным для активной творческой личности найти свое благополучную нишу. Это уже не скептическое «следование явлению». «Безопасность от людей до некоторой степени достигается с помощью богатства и силы, на которую можно опереться, вполне же только с помощью покоя и удаления от толпы»,(38) — вот верное средство достижения эвдемонии, которые предлагает Эпикур. Кроме самого основателя учения, наиболее известные эпикурейцы— это: Метродор, Эрмарх, Полистрат, Филодем ( систематизатор эпикурейской этики), Сирон, Цицерон и Лукреций. Если судить только по двум последним именам, то очевидно, что эпикурейские воззрения оставили глубочайший след в истории мировой культуры.
Общеизвестно, что главным философским и этическим принципом эпикурейства был принцип безмятежности. Но безмятежность возможна лишь в тех случаях, если личность не зависит от обстоятельств, или, иначе, от судьбы. И здесь на первое место выступает учение эпикурейцев о спонтанном (случайном и непроизвольном) отклонении атомов: как атомы отклоняются случайно и непроизвольно, так и личность - этот атом общества случайно и непроизвольно может отклоняться от линий Судьбы. Кстати сказать, до чего же удивительны были интуиции эпикурейцев о спонтанных отклонениях атомов: современная физика говорит о спонтанных квантовых переходах в атомах! Самопроизвольное отклонение атомов - это вызов Судьбе. И необходимость для эпикурейцев - не фатальна. Необходимость у них диалектична. «Не следует насиловать природу, следует повиноваться ей, необходимые желания исполняя, а также естественные, если они не вредят, а вредные подавляя». ( Материалисты Древней Греции. Собрание текстов Гераклита, Демокрита и Эпикура. — М., 1955. — С.220).
Атомы Эпикура, в отличие от атомов Демокрита, различны по форме, объему, весу. Имеются даже атомы души. Сами атомы бескачественны, но тела, из них состоящие, обладают различными качествами. Раз атомы отклоняются самопроизвольно, то боги, следовательно, ни во что не вмешиваются. Да и «глупо просить у богов то, что человек способен сам себе доставить».(39) И вопрос о богах решается в рамках эпикурейской этики следующим образом: боги - те же эпикурейцы, осуществляющие эпикурейские принципы в самом совершенном виде. А раз так, то они, разумеется, ни во что не вмешиваются. И таким образом, религиозность эпикурейцев носит эстетический, а не сакральный характер. Поставленный перед альтернативой — принять мир целиком как он есть, или только то в нем, что приносит безмятежность, - эпикуреец безусловно выбирает второе. «...Лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, выдуманной физиками, - басни дают надежду умилостивить богов почитаниями, в судьбе же заключена неумолимая неизбежность».(40)
Эпикуреец, так же как и его боги, не занимается миром. Он занимается собой. Боги нужны эпикурейцу не как объект поклонения, но как объект сопоставления, как модель эпикурейского совершенства. И хотя Рок не всемогущ, хотя атомы и отклоняются самопроизвольно, все же в этом мире есть добро и зло, эвдемония и беспокойство. Но пока личность совершенствуется, пока она занята внутренней работой поиска безмятежности, до тех пор мир серьезной опасностью ей не угрожает. Мир интересует эпикурейца постольку, поскольку он может принести беспокойство и тревогу. А сам мир ценен в силу того, что нем приходится жить. И здесь мы для сравнения приведем размышление Паскаля. «Я не знаю, кто меня послал в мир, я не знаю, что такое мир, что такое я... Я вижу ужасающие пространства вселенной, которые заключают меня в себе... Все что я сознаю, это только то, что я должен умереть; но чего я больше всего не знаю, это смерть, которой я не сумею избежать».(41) Как известно «физик» Паскаль не счел надежным поверить в «судьбу, выдуманную физиками» (тогда бы он был настоящим стоиком), но «поверил басням о богах», а его знаменитое «пари» позволяет с полным правом именоваться христианским эпикурейцем.
Если скептики воздерживались от суждений и толкований, а воздержание это основывалось на интуитивном, рефлекторном или логическом знании об относительности всего сущего, то эпикурейцы, прислушиваясь к своим ощущениям, не отвергают истинности суждений. Эпикурейство с его тончайшим и подробнейшим вниманием к событиям мира, согласием между субъектом и объектом во многом предвосхитило европейский сенсуализм Гассенди, Локка, Гоббса, Ламерти, Гельвеция, Гольбаха. Но сенсуализм самих эпикурейцев уникален, так как зиждится на разумном выборе предоставленных возможностей. Очень часто говорят об удовольствии, которое испытывали эпикурейцы при достижении эвдемонии. Но удовольствия эпикурейцев - это особый вид удовольствия. Они, например, никак не тождественны удовольствиям киренаиков. Для киренаиков ощущения - источник знаний и критерий блага. И при выборе: удовольствие или спокойствие они приоритет оказывали первому. Прямо наоборот - у эпикурейцев. Удовольствия и проистекающие из них наслаждения не носят чисто гедонистического характера или грубого удовлетворения желаний. Истинные удовольствия эпикурейцев природны и сообразно необходимы. Ощущения, возникающие у них от соприкосновением с миром, порождают внутреннюю гармонию - катастему (устойчивое самонаслаждение организма как целого), основанную на принципе метропа- тии (гармоничной середины между крайностями). Да, удовольствия - одна из главных целей эпикурейцев, но удовольствия только тогда истины, когда они оправдывают ожидания.
О каких конкретно удовольствиях эпикурейцев чаще всего идет речь? «Нет, не попойки и кутежи непрерывные, — поучает Эпикур, — не наслаждения мальчиками и женщинами, не наслаждения рыбою и всеми прочими яствами, которые доставляет роскошный стол, рождают приятную жизнь, но трезвое рассуждение, исследующее причины всякого выбора и избегания и изгоняющее лживые мнения, которые производят в душе величайшее смятение».(42) Как видим, наслаждения эпикурейцев отличаются от наслаждений киренаиков, как, в критериях эстетической совершенности, античные статуи отличаются от порнографических открыток. Наслаждение эпикурейцев не столько утонченны, сколько выверены: дружба, благоразумие, умеренность, безмятежность, - как далеки эти тихие философские радости от разнузданных вакханалий. И удовольствия, в конечном счете, — это достижение атараксии (безмятежной невозмутимости и даже полной апатии (умиротворенного бесстрастия). Но не следует думать, что атараксия и апатия непременно способствуют социальной пассивности эпикурейцев. Отнюдь! Просто активность эпикурейцев утилитарна. Примером тому служит их толкование одной из главных этических категорий - справедливости. «Справедливость не существует сама по себе; это - договор о том , чтобы не причинять и не терпеть вреда, заключенный при общении людей и всегда применительно к тем местам, где он за¬ключается».(43) Но эпикурейцы не были бы эпикурейцами, если бы до конца исповедовали релятивистский прагматизм. В любом случае мерой справедливости они считали естественный порядок. Справедливость эпикурейцев тождественна безмятежности. Можно поставить в заслугу эпикурейцам то, что их трактовка справедливости оказалась поразительно живучей и вошла как конституционный принцип в боль¬шинство статутов современных государств. Не непосредственно конеч¬но, а в преломлении идей руссоизма и просветительства. У Платона мы также находим вроде бы утилитарный принцип справедливости. «Несправедливость никогда не может быть целесообразнее справедливости».(44) Но утилитарность здесь кажущаяся. Целесообразность справедливости у Платона выводится не из «выгоды», но от осознания общего закона мировой гармонии, который без справедливости был бы невозможен. «Но если бы оказалось неизбежным либо творить несправедливость, либо переносить ее, я предпочел бы переносить».(45) Какая уж тут выгода!
Если скептицизм вполне адекватно отражал явление синойкизма (объединение отдельных полисов в единое крупное государство) и начало расцвета рабовладения, то эпикурейство - это уже предчувствие государства имперского типа с четким механизмом тотального рабовладения. И по общей логике развития общественных отношений с ростом могущества государства все более и более ощутимо отчуждение личности от общества. В связи с этим все актуальней становятся этические проблемы. И эпикурейцы одним из первых обращают пристальное внимание на нормативную этику. А эпикурейство, в части этического учения, есть некий переломный рубеж, водораздел: по одну сторону - организованный и выверенный космос натурфилософии, сдобренный просветительским скептицизмом, а по другую - величественная громада рабовладельческой империи, где личности уготована роль маленького винтика в хорошо отлаженной машине общественных отношений. Эпикуреец, пожалуй, еще чуть-чуть «по эту сторону», хотя ему совершенно очевидно, что при всей своей трезвости мышления и апатии, пусть еще неясно, фрагментарно, «по ту сторону» лежит угроза его точно выверенной эвдемонии. И этика, как кажется эпикурейцу, способна стать заградительным барьером перед таящейся угрозой. Водороздел, на котором находится эпикуреец, определяет и его позицию: с одной стороны - упорядоченный космос и строгий детерминизм, а с другой - тот же космос, но вечно меняющийся. И личность, необходимо причастная ко всему происходящему, постоянно находится перед проблемой выбора. Эпикурейцу не хочется быть рабом необходимости, но не устраивает его и обязанность участвовать в общественной жизни. И эпикуреец, подобно атому, отклоняется от путей Рока, и от гражданского назначения. Хотя он все еще достаточно толерантен.
Эта же «пограничность» заставляет эпикурейцев внимательнейшим образом исследовать проблему жизни и смерти. «Привыкай думать, что смерть для нас - ничто: ведь и все хорошее, и все дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишь лишение ощущений... Мудрец не уклоняется от жизни и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не кажется злом.»(46) Секст Эмпирик вполне резонно недоумевает по поводу этого и других сходных высказываний эпикурейцев. «Заслуживает удивление не высказывание, а доказательство... Ведь гораздо более заслуживает выбор жизни потому, что благо принадлежит тем, кто обладает ощущениями».(47) Но Секст Эмпирик, кажется, не принимает во внимание того, что эпикурейцев интересует не продолжительность жизни, а качество ее, а именно: жизнь безмятежная; да и смерть для них - не переход в инобытие, где нет этой безмятежности, а распад атомов души и тела. А раз так, то нет и проблемы личного небытия.
Для эпикурейцев, как позже и для Гегеля, «все разумное действительно; все действительное разумно». Эпикур представляет себе эту разумность так: «Нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и, наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно».(48) «Приятное», по эпикурейцам, тождественно «действительному». «Нравственно и справедливо» - это опять же синонимы «разумного». Эпикурейцы - не идеалисты. Атомы - вещь исключительно материальнейшая (даже атомы души!) И они не уничтожаемы. К тому же, они способны спонтанно отклонятся. Отклонились - и живое, ощущающее тело мудреца - уже и не тело. И знаменитое эпикурейская максима: «когда мы есть, то смерти еще нет, когда смерть наступает, то нас уже нет», стала бесценным вкладом в сокровищницу человеческой мудрости.
Эпикурейство, как и всякая мировоззренческая система, претерпевало с течением времени определенные изменения. И надо сказать, что изменения эти, обусловленные соответствующими политическими и экономическими изменениями, превратили сдержанное, строгое и отстраненное учение его основателя в более мирское, не лишенное слабостей гедонизма эпикурейство Филодема. Это - уже сход с водораздела. Здесь уже чувствуется крепчание индивидуализма. А эпикуреец, как никто другой развивший в себе способности к тончайшим ощущениям, чувствует момент переходного периода, чувствует трагизм минуты. Неизбежность перемен, углубление пропасти между личностью и обществом, тайный страх перед громадой государственной машины, — все это делает для эпикурейца равнозначным пребывание в своем Саде или уход из него.
И в довершение очерка об эпикурействе, мы не можем не привести небольшого отрывка, в котором талантливый исследователь античной эстетики и философии поэтично и вполне в духе «праведного» эпикурейства дает общую картину мироощущения адепта этого учения. «... Приятно быть бесполезным, усладительно бесплодное существование; ...слишком скучны дела и занятия, слишком бессодержательна всякая активность, политическая, общественная, личная, научная и художественная... Вы предлагаете мне науку, сулите радость искусства, обещаете политический и экономический рай на земле, приманиваете милостями богов? Нет, возьмите себе и всю политическую жизнь с ее импозантными идеалами, да заодно и всех богов с их неизреченными милостями. А я уж как-нибудь так, без этой дорогой и тревожной и изнурительной роскоши. Все это - надежды, тревоги, ожидания, море страстей и чувств; все это — упование на будущее, на очень отдаленное будущее. Нет уж, надейтесь сами, а я обойдусь без вас. Умру один, и без вас, без богов и героев, без борьбы и надежды, без победы и поражения. Сладко думать, что душа смертна. Представьте себе, что душа бессмертна, да что она, чего доброго, освободившись от тела, возымеет полное знание о своей грешности, низости и безобразии, так что, не будучи в состоянии повернуть время назад, начнет сокру¬шаться и мучиться о своем безобразии, устраивая тем самым уже не временные муки себе и другим. Жуткая штука! ... Атомы рассыпались по сторонам, и — конец всей божественной комедии жизни!».(49)
4.Стоицизм.
Третьей стадией созерцательного, или спекулятивного, периода развития мировоззрения следует считать стоицизм - учение, получившее свое название по узорчатому полигнотову портику в Афинах, где и обучал своих учеников основатель этой философской школы Зенон. Достигшее устойчивого могущества государство и попытка индивида обосновать свою личную независимость - вот, по сути, что сделало стоицизм отражением тогдашней социальной жизни.
По общепринятой классификации учение стоицизма хронологически подразделяется на три периода. Это Древняя Стоя с основателем учения - Зеноном, Клеанфом и Хрисиппом. Средняя Стоя - с Панецием и Посидонием. И Новая Стоя - (римский стоицизм) с Сенекой, Эпиктетом, Марком Аврелием.
Мы здесь не будем излагать все аспекты учения стоиков, а обратим внимание только на те, что, во-первых, отличает его от сопутствующих учений (скептицизма и эпикурейства), а, во-вторых, обратим внимание на те из них, что дают основание считать стоицизм шагом вперед на путях развития мировоззрения в сравнении со скептицизмом и эпикурейством. Если скептик мог совершенно спокойно жить как бы в двух мирах: теоретическом и практическом, горнем и дольнем; а эпикуреец, четко определяя цели и задачи своей жизни, соизмерял ее с гармонией вечно меняющегося мира, то стоик следуя природе и судьбе, закрепощал себя как гражданин и высвобождался как личность. Выясним: как могла быть возможна такая двойственная стоическая установка?
И здесь мы должны в первую очередь обратить внимание на детерминизм стоиков, доходящий в своих пределах до самого настоящего фатализма. И хотя стоики, как и эпикурейцы, призывали жить согласно с природой, а жить так означало жить добродетельно, все же это согласие с природой у эпикурейцев и стоиков было различным. Природа стоиков вся пронизана Роком, Судьбой, Фатумом. И эта предопределенность стоического космоса заставляет личность принимать происходящее во всем его многообразии и безвариантности. Принять и смириться. «Желающего судьба ведет; не желающего — тащит» - вот она, точная формула стоической этики. И спинозианская «свобода как осознанная необходимость» была у стоиков краеугольным камнем в основании их онтологии.
На первый взгляд такое безоговорочное следование судьбе и приятие детерминизма космоса делает учение стоиков рабским. Как теоретически, так и практически. Именно поэтому Шопенгауэр назвал стоицизм «диетикой духа». Но не все так понятно и просто в стоическом подчинении Фатуму, как кажется на первый взгляд. Кроме того, из провиденциализма стоического учения делаются не совсем корректные выводы. Удачное течение жизни, по стоикам, это и есть счастье. А счастье - это достижение евпатии - блаженного состояния души, определяемого невозмутимостью, безразличием и бесстрастием мудреца. Если уже эпикурейцы не слишком много внимания уделяли своему телу, то стоики вообще считают тело чуть ли не помехой в высокой жизни мудреца. Хотя совершенно очевидно, что провиденциализм стоического учения нисколько не убивал в стоиках ни жизненной энергии, ни трезвого восприятия житейских проблем (особенно во времена Древней Стой).
У скептиков личность и общество существуют вполне согласно, хотя и неясно что в этой гармонии определенно и верно. Эпикурейцы, «следуя явлению», отыскивают в структуре общества свою «экологическую нишу»; правда это требует со стороны личности определенных уступок и жертв во имя гармонии жизненного оптимизма (пусть и бесстрастного). Стоики же утверждают, что личность - не просто частица общества, но и его цель. И весь космос стоиков - печь для выплавки идеальной личности. Творящий огненный логос у стоиков - это и гармония, и теплое дыхание и производящая сущность вещей и явлений. Здесь, продолжая натурфилософские традиции, стоики Гераклитов огонь превратили в творящий логос.
Очень интересно сравнить воззрения стоиков и даосов об онтологической сущности космоса. «Посидоний учит не просто о божественной сущности и пневматической целесообразности мира..., но и прямо о мировом уме, который является и всезнающим и приводящим в движение божеством..., и миром логоса... и огненной пневмой одновременно, из которой истекают и расходятся по всему миру огненные зародыши всех вещей...».(50) А вот текст даосов. «Было предначало начала. Небесный эфир начал опускаться, земной шар начал подниматься. Инь и янь соединились. Переплетаясь, поплыли клубясь в космическом пространстве. Окутанные благом, тая внутри гармонию».(51) Как видим, космогония стоиков и даосов во многом сходна. И, заметим, что трактат Хуайнань-цзы датируется 140-88 гг.до н.э. - это время Посидония.
Отметим очень важную категорию стоической философии - «лектон», — о которой А.Ф.Лосев говорит как о самой специфической части стоического учения. «Лектон у стоиков, во-первых, бестелесно, что оно есть предмет осмысленного высказывания , не сводимый ни к физической вещи, которая высказывается, ни к словесным звукам, при помощи которых оно высказано и, что, во-вторых, этому "лектон" свойственна своя имманентная истинность, не всегда соответствующая объективной истинности материальных вещей».(52) Стоическое лектон это и «процесс говорения» и «процесс имения в виду», и «предмет высказывания», и «словесная предметность", и «чистый смысл предмета», и «смысловая полнота словесной предметности». Собственно, это «лектон» открывает путь к понятию стоического творящего логоса, который, по стоикам, есть фатальная целесообразность. В платонизме, кроме вещей и явлений, существует их идея — чистый универсальный диалектический смысл и модель всех мыслимых потенций вещей и явлений. А сами вещи, будучи внешними, объективными проявлениями и выражениями идеи, предполагают в себе и полное содержание этих идей. И, таким образом, платонические идеи вполне исчерпывают со¬бой все возможные смысловые и вещественные интерпретации. Но как возможно подобое полное возможное исчерпывание у стоиков с их материалистическим космосом? Именно через лектон — передаточную субстанцию между мыслящим субъектом и предметом — и явлением. Создавая эту абстракцию «говорения», или «высказывания», стоики не могли обойтись без углубленных логических построений. Логика как строгая наука впервые стала возможной лишь в стоическом учении и именно в стоицизме она по праву обрела статус «каркаса» философии. Понятно также и основание стоиками грамматики как самостоятельной области философии: предмет «говорения», или «высказывания» требовал не только строгих логических, но и семантических правил.
Так как предметом нашего исследования является генезис личности и общества, а основной методологической посылкой является изменение двух главных установок, которые в своем зачаточном состоянии представляли собой инстинкты сохранения рода и самосохранения, то нам никак нельзя пройти мимо интересных и точных наблюдений стоиков, касающихся этой темы. «Первым побуждением живого существа, говорят стоики, является самосохранение, ибо природа изначально дорога сама себе. Так говорит Хрисипп в I книге «О конечных целях»: «...ближе всего для всякого живого существа его собственное состояние и сознание такового...».(53) Рассуждения стоиков об иерархии влечений для нас весьма важны, и поэтому отметим взгляды Посидония на природу влечений. Он считает, что растения обладают вожделением, животные - вожделением и волей, а человек - вожделением, волей и разумом. Природа, по Посидонию, «снабжает все живое бессознательным, но весьма действительным инстинктом самосохранения».(54) И, наконец, приведем высказывание Сенеки, под которым, без риска быть превратно понятым, мог бы подписаться сам Дарвин. Правда «дарвинизм» Сенеки носит чисто статический характер, так как в нем отсутствуют главные составляющие дарвинизма — «изменчивость» и «отбор», — что ж, просто не случилось быть среди стоиков своему Мальтусу. Сенека пишет: «...что раздает природа всем достается по¬ровну. А она больше всего учит самосохранению и всему, что для него нужно; поэтому все животные начинают учение с жизнью. Нет ничего удивительного, если они от рождения наделены тем, без чего бы рождались напрасно. Первые орудия, данные нам природой для выживания - приспособление и любовь к себе».(55).
Стремление к самосохранению и жизнь по побуждениям вправлены у стоиков в рамку космического Логоса. Разум может лишь констатировать фатально изменяющийся мир, но совершенно бессилен что-либо изменить в нем. Но мы помним, что, по стоикам, целью природы и Логоса является совершенная личность. И оттого личность должна жить согласно с природой, - в этом ее счастье. Но в некоторых случаях логика и физика стоиков наступают на горло их же этике. Логически и эмпирически стоики приходят к совершенно невозможным для нашего слуха выводам. В рассуждениях о любовном влечении, педерастии, кровосмешении и антропофагии они были слишком уж логиками и физиками.(56)
Личность у стоиков - это не просто арифметическая сумма вожделений, воли и разума, но общая совокупность всех человеческих свойств, окружающего мира и социальных отношений. Стоики сравнивали душу новорожденного с чистым листом папируса, на котором записывается каждая из мыслей. Это аристотелевское переложение «чистой доски» в конечном счете нашло свое завершение у Локка. Но личность стоиков не пассивна в своих постижениях. Еще Зенон указывал на активный характер постигающей и познающей личности ищущей совершенной добродетели.
Провиденциализм учения не позволяет стоику устраняться от общего течения жизни, как это мог позволить себе скептик, следовавший явлению, но сознавая относительную ценность происходящего; и не создавать сам себе комфортный оптимум, как эпикуреец. Стоик безоговорочно принимает все как есть. Но здесь получается, будто личность стоика более корпоративна чем личности скептика и эпикурейца? Где же здесь шаг вперед на путях развития личности? Но в том-то и дело, что стоики вовсе не отказываются от личностного совершенства. Более того: личность, по стоикам, — цель природы.
Совершенно очевидно, что стоицизм - это прежде всего учение этическое. И категория «долженствования» занимает в этике стоиков необычайно важное место. Правда, и в платонизме очевидна высокая этика. Но там, скорее, «долженствование» —императив категорический, тогда как у стоиков - логический. Объединив добродетель, справедливость и красоту в общую смысловую цельность, Платон вывел эту цельность за пределы материального мира, в царство идей, где они подвластны только законам трансцендентальной логики. Не то у стоиков: добродетель, справедливость и красота органично соединяют личность и общество. Марк Аврелий прямо говорит о следовании разумному закону государства и конституции как о цели разумной личности. Разделяют это мнение и даосы - китайские родственники римскоэллинских стоиков. «Законы - это мера и весы Поднебесной, уровень и отвес для правителя. Законы устанавливаются для награждения тех, кого должно наградить... Преступивший закон, будь он человеком достойным, должен быть казнен; следующей мере, будь он человеком недостойным, должен быть оправдан».(57) Для иллюстрации сходства этических и даже онтологических воззрений стоиков и даосов (у этих последних Дао тождественно огненному Логосу стоиков) сравним два текста.
«Мудрец стоиков, — пишет Плутарх, — находясь в темнице, не чувствует себя в оковах, летя в пропасть, не ощущает своей тяжести, при пытках не получает вреда, упав на палестре, остается непобедим, попав в кольцо врагов, избегает пленения».(58) А вот что пишет Лао-цзы в «Дао де цзин»:
«... Совершенномудрый ставит себя позади других, благодаря чему он оказывается впереди. Он пренебрегает своей жизнью, и тем самым его жизнь сохраняется. Не происходит ли это от того, что он пренебрегает личными интересами? Напротив, он действует согласно своим личным интересам».(59)
Личность стоика, подчиненная необходимости служить маленьким винтиком огромной государственной машины, каковой и является античная империя, не может не развить в себе чувства своего рода социального «комплекса неполноценности». Гражданин в стоике как бы подавляет личность. «Терпеть и воздерживаться» - вот жизненная установка Эпиктета. «Отрадно для высоких душ до дна испить все муки», —восклицает Андромаха в трагедии Сенеки «Троянки». «Терпеливо сопротивляться», — советует Плиний Младший. Покорность судьбе, даже покорная обреченность сочетается в стоике с мужеством наполненной достоинством жизни. Общество и государство, по стоикам, возникают по природе, а следование природе и ее законам - непреложная обязанность истинного мудреца и гражданина. И стоическая личность призвана служить государственным интересам. А в идеале стоик видит себя на службе единого мирового государства - космополиса. «...Космос трактуется как универсальное государство. Тот, кто понял свое подлинное положение в мире, тот обязательно чувствует себя гражданином неба; он космополит».(60) Конечно же до гражданского космополитизма стоику еще далеко, покамест он еще только прокламирует космополитизм, но логически, теоретически он уже мнит себя гражданином мира. «Ойкумена» становится для стоика мысленной реальностью. И еще: стоический космополитизм личности метрополии и личности провинции - не одно и то же. Если для первых - это уже потребность сердца, то для вторых - еще игра ума.
В личности стоика необычайно обострены противоречия между эготивной и корпоративной установками. Эти противоречия, при декларируемом их согласии, выливаются в постоянное и даже настойчивое ценностное сравнение духа и тела, где, разумеется, приоретет безусловно отдается духу. «Скелет, который ты видишь у нас, мышцы и обтягивающая их кожа, лицо и послушные руки, равно как и другие члены, которыми мы окружены - это оковы духа и тьмы», — пишет Сенека в «Утешениях к Марции».(61) Вот еще одно подобное же высказывание. «Тело для духа - бремя и кара, оно давит его и теснит, держит в оковах, покуда не явится философия и не прикажет ему вольно вздохнуть, созерцая природу, и не отпустит от земного к небесному».(62) Марк Аврелий, вслед за Эпиктетом называвший человека «душонкой, обремененной трупом», в сочинении «Наедине с собой» в разных местах высказывается о теле как о тягостном и ненавистном бремени.
Стоическая личность, погруженная в космос общегосударства, и вынужденная руководствоваться двойным стандартом (следование природе - телом и стремление к огненному Логосу - душой), нащупывает пути к разрешению этой антиномии. Очевидность тупика, куда была загнана стоическая личность, волей-неволей должна была разрешиться чем-то уж совсем отличным от всего того, что было до сих пор. Мистерии, аскеза, отшельничество, культура, развлечения и даже философия, — все это уже не годилось, так как мало помогали разрешить мучительные противоречия. И совершенно очевидно, что ей оставалось сделать всего один шаг чтобы оказаться на территории христианства. И недаром Энгельс назвал стоика Сенеку «дядей христианства».
Но именно стоики, как никто другой, противились возникшему ближневосточному учению об искуплении и спасении. Плиний Младший - один из выдающихся представителей римской имперской бюрократии - гражданского космоса стоиков, писал императору Траяну о проведенных им расследованиях по делу христиан. «... Не обнаружил ничего кроме безмерного уродливого суеверия».(63) Не правда ли, что все это напоминает характеристики, которые многие столетия спустя, давали христианские миссионеры местным языческим религиям? И хотя стоицизм - это явное предчувствие и приуготовление христианства, все же нетерпимость стоической идеологии к новому монотеистическому учению вылилось в форму самых настоящих репрессий. «Зараза этого суеверия, — продолжает Плиний Младший, — прошла не только по городам, но и по деревням, и по поместьям, но кажется, ее можно остановить и помочь делу».(64) Тщетные упования. «Племянник» набирал силу, не зная, правда, еще о том, что на тысячелетия переживет своего «дядю».
5. Обзор созерцательного, или спекулятивного периода
Называя период, объединяющий три стадии развития мировоззрения созерцательным, или спекулятивным, мы тем самым хотели обособить скептицизм, эпикурейство и стоицизм от других учений античности, но обособить по совершенно определенным признакам. Во-первых, эти учения явились основополагающими для всей культуры, этики и эстетики античности периода конца IV века до н.э. - IV века нашей эры. Правда, начиная со II века, с утратой стоицизмом своих позиций как идеологии римско-эллинистического общества, на позиции ведущих учений выдвигаются неоплатонизм, гностицизм и христианство; но недооценивать роль пусть и приходящих в упадок учений созерцательного, или спекулятивного толка на формирование последующих за ними лидирующих учений никак нельзя. Во-вторых, скептицизм, эпикурейство и стоицизм впервые в истории человеческого мировоззрения выдвинули в число первостатейных проблему индивида, проблему личности. Можно даже сказать без большого преувеличения, что эти три учения были в первую очередь учениями о личности вообще и о личности мудреца-философа в частности. Это конечно не означает того, что объективный мир выпадает из фокуса внимания учений созерцательного, или спекулятивного, периода. Отнюдь. Особенно в учениях эпикурейцев и стоиков. Но внимание это исходит из необходимости глубже и тоньше постичь природу индивида и личности. И все три учения, когда дело касается объективного мира носят характер скорее пассивный, нежели наступательный и преобразующий; и, напротив, когда затрагивается субъективный аспект бытия, а именно бытия отдельной личности, - картина прямо противоположная. Космос и мир во всех трех учениях прежде всего — объект наблюдения и созерцания, порой даже очень пристального, и только во вторую очередь - объект действия. Большинство исследователей и не стремятся объединить скептицизм, эпикурейство под эгидой сколько-нибудь достоверной скрепляющей идеи (термин «ранний эллинизм» в этом смысле мало что объясняет), и только А.Ф. Лосев, как нам кажется, точно указал на главный пункт, объединяющий все три учения: эмансипированную и самодовлеющую личность и проистекающее из этого желание самонаслаждения и покоя.
Когда политическая сила Рима слилась с мировоззренческо-культурной силой Греции, стало возможным говорить о таком явлении как эллинизм. Если в эллинстве стержневой мировоззренческой идеей был примат всеобщего, то в эллинизме - примат единичного. Субъективизм - вот что объединяет все три учения созерцательного, или спекулятивного, периода. Мифологическое мировоззрение не выделяло личность из всеобщего космоса. Личность была в нем растворена так, что никоим образом ее невозможно было вычленить, не нарушив целостного гармоничного космоса. Личность же созерцательного, или спекулятивного, периода делает попытку такого вычленения. Она, открывая себя как микрокосм, отделяет себя (и только себя) от остального космоса.
Что же происходит со всеобщим при созерцательном, или спекулятивном образе мыслей? Объективное бытие для скептиков - предмет слишком отвлеченный, неясный, очень проблематичный из-за относительности всех вещей и явлений. Объективизм эпикурейцев несколько конкретнее: блаженные боги - олицетворение объективного космоса - идеальные эпикурейцы, и это оправдывает объективный мир и примиряет его с эпикурейской личностью. Стоики же, полагая, что цель бытия - совершенная личность, находят объективное, отождествленное с творящим Логосом, не просто чем-то значительным, но крайне необходимым. Таким образом, от скептицизма через эпикурейство к стоицизму прослеживается повышение внимания к объективному миру. Но повышение внимания происходит не за счет растворения субъективного в объективном, личности в космосе, а за счет возвышения субъективного, секуляризации личности, эмансипации ее. Вот так релятивизм скептиков, утверждение случайности как вызова Судьбе эпикурейцев, и, наконец, безоговорочная фатальность стоиков, - все это по- своему было попытками субъективизации. А что же происходит с космосом при подобной субъективизации? Материальный космос становится теперь космосом социальным (знаменитое «римское право» - великое детище этого социального космоса), а личность, это «римское право» создавшая, теперь все более и более проникается чувством своей самости. Еще бы! Ведь социальный космос управляется законами соз¬данного ею - личностью. Итак, рост субъетивизации в каждом из трех учений созерцательного, или спекулятивного периода шел своими пу¬тями в руслах специфичности каждого из учений, но главное, что объе¬диняло их — повышенное внимание к личности.
Релятивизм скептиков со временем претерпевал метаморфозу от систематически-вещественного (Эписидем) до абсолютного (Секст Эмпирик). Эпикурейская этика перерождалась от идеала атараксии к идеалу гедонизма. А фатальный субъективизм стоиков в своем развитии - это все большее одушевление космоса - творца идеальной личности; личности все более и более спиритуалистической, чем материалистической.
Космос скептиков неустойчив, неясен, сомнителен. Это какая-то иррациональная гераклитова текучесть. Космос эпикурейцев наполнен свободно отклоняющимися атомами, но вполне гармоничен; но здесь лучше доверять своему ощущению — безошибочному индикатору истинного мудреца. Ну, а космос стоиков, представляющий собой теплое одушевленное дыхание (творящий Логос), есть, в конечном счете, не что иное, как универсальное государство, печь, где выпекается идеальная личность: внутренне безгранично свободная, но внешне жестко и даже фатально связанная с обществом.
И хотя «жизнь по природе» в равной мере прокламировалась и скептиками, и эпикурейцами, и стоиками, содержание же этой этической установки в каждом случае было разным. «Жить по природе» для скептика - это «следовать явлению», что означало жить вполне согласно с миром, соблюдая все нормы и установления и даже соблюдая религиозные обряды, при всем при том сознавая относительность всех этих регламентаций. Для эпикурейца все действительное — разумно, все разумное - действительно. И жить в этом действительном и разумном мире можно, если не подставлять себя под удары и обходить острые углы. Стоик же, «живя по природе», живет по убеждению; полностью принимает мир и космос как творящую целесообразность. Но зато его физическая жизнь мало что значит. Недаром Марк Аврелий называл тело «прахом и тленом» - «оболочкой для духа и гения».
Судьбе, Фатуму, Року как регуляторам личной и общественной жизни в созерцательный, или спекулятивный период развития мировоззрения придается все больше значения на пути от скептицизма через эпикурейство к стоицизму. В относительном и вероятностном мире скептиков Судьба мало что значит. И хотя у эпикурейцев «желающего судьба ведет, а нежелающего тащит», в их мире спонтанно отклоняющихся атомов есть место произволу. Стоики же подчинены Судьбе безоговорочно.
Гносеологические аспекты всех трех учений решаются в русле их главных онтологических установок. Доходящий до абсолютного агностицизм скептиков. Атомистическая теория эпикурейцев, утверждающая гармоничный материальный космос, существующий как бы рядом, в стороне от познающей его личности. И, наконец, абсолютная вера в творящий Логос в гармоничном космосе стоиков.
Каждое из трех учений разрабатывает разные аспекты развивающейся личности. Скептики - сторону имманентную, интимную. Эпикурейцы - ощущающую. Стоики - умственную, логическую.
Несомненен просветительский характер учений созерцательного, или спекулятивного периода. Но это просветительство носило не преобразующий характер, а скорее дидактический. Причем в скептицизме оно имело предметом внимания всеобщее. В эпикурействе - отдельное и частное. А в стоицизме - индивидуальное и личное.
Просветительский характер учений созерцательного, или спекулятивного периода ( в большей степени) и философские основания ( в меньшей) выработали вполне определенный тип философа-мудреца. Эмансипированного, сомневающегося, невозмутимого, живущего в потоке вечно меняющегося мира скептика. Знающего все законы и свойства материального мира, до совершенства обострившего свои чувства, умеющего достичь жизненного оптимума и находящего наслаждения от не столько изобильных, сколько умеренных и выверенных радостей эпикурейца. И стоика, которого покорность Судьбе и долгу делает безупречным гражданином государства (града, космополиса), который, соизмеряя интимные переживания с чувством долга, аскетичен и прагматичен.
Диалектическая связь индивида и общества в созерцательный, или спекулятивный период прослеживается обогащением личности номинализмом скептицизма, реализмом эпикурейства и универсализмом стоицизма. И если в начале периода мировоззрение еще выходило из материального космоса и материальный же космос утверждало идеально, то в конце периода этот материальный космос утверждался социально.
Индивидуализм личности созерцательного, или спекулятивного периода возрастал по мере укрупнения и усложнения общественной и социальной структуры. Скептицизм соответствовал мелкому полису с малопроизводительным рабским трудом. Эпикурейство явилось отражением укрупняющегося полиса и перехода к государству имперского типа с интенсивной дифференциацией и квалификацией рабского труда. А стоицизм становится отражением сообщества имперского типа со сложной бюрократической структурой, регулярным войском, интенсивным и высококвалифицированным рабским трудом. Стоицизм - это зеркало Рима в самый период его расцвета.
Теперь о вкладе в сокровищницу человеческого мировоззрения каждого из трех учений. Скептицизм послужил основой просветительских направлений в философии и критического метода в гносеологии. Эпикурейство способствовало развитию рационалистических традиций в этике и материалистических - в естественных науках. Стоицизм же внес безусловный вклад в развитие логики и грамматики, а также довел до совершенства строгие эстетические установления.
Каждое событие и явление всегда и везде в своем генезисе обнаруживают три фазы: расцвет, акме и упадок. И здесь мы процитируем А.Ф. Лосева, который стал нашим неизменным проводником в исследовании созерцательного, или спекулятивного периода. «Мудрое молчание (скептиков) вырождается в абсолютную пустоту и трусливость мысли... Эпикурейцы вырождаются в пошлость сластолюбия и мелкого гедонистического материализма... Стоики вырождаются в формальный и скучный морализм».(65)