М О Х Н А Т А Я Г У С Е Н И Ц А
- Вот те раз! Такой хороший мальчик, а разревелся, как девчонка.
Ай-я-яй...
- Я девочка, - ответил всхлипывающий ребёнок и отвернулся от
подсевшей рядом на скамейку бабушки.
- Ну и хорошо, что девочка. Только плакать-то зачем? Может обидел
тебя кто? - участливо спросила старушка.
Девочка помолчала и, успокоившись немного, чуть слышно сказала:
- Не хочу быть девочкой и имя у меня дурацкое. Та-и-исья! Вот
сбегу куда-нибудь, далеко-далеко, чтоб меня никто не нашёл...
- Э-э-э, девонька, вижу у тебя горе нешуточное! Тут и, правда,
волком завоешь! - насторожившись, воскликнула бабушка.
Девочка доверчиво взглянула на неё и, поерзав на скамейке, стала
вытирать слёзы скомканным платочком.
- Оно, знаешь, у каждого есть свое горе-кручина. Так что, извини,
утешать тебя некому. Ты уж как-нибудь сама с ним совладай. Но, ежели
ты никуда не спешишь, то мы покумекаем и разберёмся что к чему.
Девочка качнула головой и с готовностью придвинулась поближе, приготовилась слушать.
- Тут, видишь ли, не с одной тобой такая закавыка получилась. Добрая половина человечества девчонками родилась. Вот, присмотрись к людям:
идут себе, разговаривают, спешат, куда кому надо или просто гуляют. На
соседней скамейке тётеньки сидят. Слышишь, хохочут, а ведь они когда-то
тоже девочками были. По-моему ни одна из них ни разу не пожалела об этом.
Быть девочкой это же как хорошо! И имя у тебя красивое. Мама, наверное,
Тасенькой тебя кличет?
- А бабушка - Таюшкой. В нашем классе две Наташки и три Светки.
И никто их за это не дразнит, а тут...
- Так уж и не дразнят? Дразнят, только по другому поводу. Выходит
и тут обиды твои пустые. Остается только спросить: кто твои друзья
и как ты себя ведёшь? Может быть ты в чем-то не права?
Девочка удивлённо посмотрела на собеседницу и, не зная, что ответить,
пожала плечиками.
- Ты уж к ним, пожалуйста, приглядись. Да и на себя, как бы со стороны
взгляни. Потом и решишь: что да как. А пока... Ты, вижу, никуда не спешишь?
- Не-ет. Бабушка мне разрешила погулять.
- Ага, так значит ты гуляешь?
Девочка утвердительно кивнула коротко остриженной головой.
- Тогда давай гулять вместе, ты не против?
- Не против. А куда мы пойдем? - соскочив со скамейки заозиралась она.
- Тропиночкой по над озером. Погода нынче славная. Вода, что тебе зеркало.
Благодать!
Шли не спеша, переговаривались. Бабушка и спрашивает Тасеньку:
- Мама или бабушка тебе сказки рассказывают?
- Не-а. Я уже все сказки знаю. Я только мультики смотрю и ещё когда по
телевизору про животных показывают.
- "В мире животных" смотреть я тоже люблю. А насчёт сказок ты, того,
маленько поторопилась. Знать все сказки - никому не дано. Они вместе с
людьми рождаются. Жаль только, что охотников рассказывать поубавилось. Все
ждут, чего там по телевизору покажут. Сказка - это и есть мечта. А оно,
знаешь, ежели не мечтать, то и счастья не видать.
- Как это?
- Человек надеждою жив! Я, вот, про себя скажу. Втемяшится что-то в башку,
колом не вышибить. Мысли все только вокруг да около кружат, всё ищут:
как бы сделать задуманное. Сделаешь, порадуешься денёк - другой и вот тебе
новая задумка. Так и жизнь катится - от задумки до задумки. А ежели чего
теперь не по силам сделать, то остаётся вера, что когда-нибудь всё сбудется,
как задумалось. Но зато, когда размечтаешься, вольготно душеньке. Хоть
на облаке катайся, хоть пичужкою порхай. Тут уж никто тебе не указ. Сам себе
царь-государь. Так-то!
- Здорово! А сказки кто самый первый слушает?
- Самую, что ни на есть новую сказку, узнает тот, в чьей голове она
зародилась. Рассказывая её, он каждый раз дорисовывает какую-то новую
деталь яркую, сочную. А тот, кому рассказана сказка, и сам не прочь
помечтать. Людей много, каждого своя мечта греет, вот и расцветает
сказка, что лужок в летнюю пору.
- Бабушка, а вы слыхали такую сказку?
- А как же! И не одну...
- Расскажите. Пожа-алуйста.
- Эко тебя разобрало! Вот дойдём до поваленной берёзы, сядем отдыхать,
я и расскажу.
Села бабушка, ноги вытянула и, облегченно вздохнул, протерла стекла
очков беленьким платочком.
- Ой! Я боюсь! - взвизгнула Тася, пятясь назад.
- Чего это ты? - надевая очки, спросила бабушка.
- Гусеница страшная, мохнатая, - указывая пальчиком на ползущую гусеницу,
передернув плечиками, как от озноба, полушепотом ответила девочка.
- Вот глупышка! Сама себе страху нагоняешь. Розовый куст тоже шипами
стращает, а всё потому, что нежный цвет от загребущих рук охраняет. Так
и гусеница. Ты, девонька, её не тревожь. Найдёт она себе укромный уголок,
окуклится и уснет крепким сном. Проснётся, может быть, самой красивой бабочкой во всей округе. Не бойся её, садись рядом со мной. Она только свиду страшная, а на самом деле существо безобидное.
- Я до самого захода солнца могу сказку слушать, - покачивая ногами
сказала девочка.
- Почему только "до захода солнца"? - удивилась бабушка.
- Мама говорит, что "солнце на закат, а детки малые в кровать".
- И то верно. Ночь для того и дадена, чтоб человеку спать-отдыхать.
Ну, до захода солнца ещё о-го-го. Я, думаю, управимся. Так, вот, слушай. Сидит, стало быть, немолодая уже, бездетная вдова на крылечке. Намаялась за день, отдыхает, греясь в косых лучах предзакатного солнца. Тихо кругом. Куры попили водички из корытца и, вслед за петухом, взлетели и расселись на насесте. Мария уже и сама подумывала: "Пора и мне попить молочка и на припечек".
И только хотела встать, видит, что к крыльцу ползёт большая гусеница:
чёрная вся, мохнатая, а на головке маленькое беленькое пятнышко. Дивится
женщина этакому чуду, языком прищёлкивает. У самой и в мыслях нет, чтоб
обидеть неожиданную гостью. Вот, в эту самую минуту калитка скрипнула.
Незнакомая старушка вошла во двор и робко остановилась. Стоит и одними
только губами молитву шепчет. Посмотрела хозяйка и вспомнила, что видела
её на базаре. "Горькая доля гонит человека по белу свету на ночь глядя.
Негде ей, сердешной, головушку приклонить. А я, грешная, судьбу свою корю,
что одна осталась. У людей кручина тяжельше моей спину гнёт, однако живут.
Пойду, вынесу ей хлебца ломоть..."
Поднялась женщина и, потирая поясницу, вошла в сени, а как стала возвращаться, чуть было не наступила на вползающую в сени гусеницу. Посмотрела
на неё и тихо вздохнула.
- Знать похолодает нынче. Пошла прятаться, - добродушно улыбаясь, сказала
хозяйка и протянула старушке ещё не остывший хлебец. Несчастная взяла хлебушек и, ощутив его тепло, прижала к груди. Потом поцеловала румяную корочку, понюхала, силясь сглотнуть голодную слюну. Дрожащей рукой отщипнула кусочек и, прошептав благодарственную молитву, запихала в беззубый рот. Две
крупных слезы выкатились на морщинистые впалые щёки.
- О Господи! Воля твоя! - тяжелый вздох вырвался из вдовьей груди. -
Погоди, милая, я молочка вынесу, - окликнула собравшуюся уходить горемыку.
Поела старушка, утерла губы и спрашивает:
- Гусеница-то куда уползла?
- Вроде как в угол, за лесенку. Темнеет уже, не видать. Я там по весне
наседку на яйца сажаю. Покойно ей там будет и не обидит никто.
- И то верно. Живой душе, какой-никакой уголок нужен, чтоб отдохнуть, сил
набраться, - тихо, как бы про себя, молвила старушка. Потом оценивающе
взглянула на хозяйку, добавила. - Вижу сердце у тебя доброе. С Богом в
душе живёшь. Коли позволишь, я ещё немного посижу на крылечке и
расскажу бывальщину одну.
- А чего ж не послушать доброго человека? Куда мне спешить? Рассказывайте, не торопитесь, а коли, хочете, то и ночуйте у меня.
- Дай тебе Боже по делам твоим, - прошептала убогая старушка, вздохнула и начала рассказывать. - Ранней весной собрались муж с женой на ярмарку.
"Покамест лёд на реке ещё крепок, спехом-спехом и домой", - сказал муж.
Нравом он крутенек был, потому-то жена-молчунья только головой кивнула.
На другой день, ещё и солнце не вставало, поехали они. Да пока шель-шевель
припозднилися. Едут обратно, а солнышко уже по-весеннему пригревает, воздух
волглый, снег набряк, ручейки обочь дороги текут. Доехали до реки и кони
стали. Тут бы поостеречься да где там. Рассердился возница, коней ременьем
стегает, идти на лёд понужает. А у жёнки вся душа о детях изболелась, что
одни дома остались. Нет, чтоб остановить подвыпившего мужа, а она ещё и поторапливает его.
- Ну, чего стал? Дети до сей поры не евши в нетопленой избе сидят.
- Но-о! У меня не забалуешь!
Соскочил мужик с саней и впереди лошадей пошёл. Те-то успокоились и
тоже на лед ступили. А как к другому берегу стали подходить, видать на
вымоину набрели. Побежали трещинки, и проломился лёд. Смешались вопль человеческий и лошадиный хрип. Страсть такая, что и словами не обскажешь.
Сбежались люди, коней спасли, а хозяева под лёд ушли.
Так в тот день осиротели детишки. Старшенькой только двенадцать минуло.
А после неё ещё четверо мал-мала меньше. Младшенькую сестрёнку только-
только от груди отняли. Как их всех звали уже и не упомню. Знаю только,
что старшенькую Аксиньей кликали, за нею Антипка, а имена троих девчушек
начисто годы из памяти стёрли.
Как не помогали сердобольные соседушки, а уж Аксиньюшка нахлебалась
лиха пока их на ноги поставила. Заместо мамы им была. Да и то сказать:
за сиротою Бог с калитою. Все повыросли, а уж девчонки - одна другой краше.
Вот когда младшенькую замуж выдала, легонько так вздохнула. Антипка
статный парень, что красотой, что силою не обделён. Опять же - хозяин
в доме. Любая, к кому не посватайся, сватов рушниками повяжет.
Как-то раз пошла Аксинья в дальний угол огорода смородину собирать.
Ветку за веткой обрывает, ягоды в лукошко кидает. За работой призадумалась, что и не заметила, как по ту сторону плетня, по дороге Антип
по воду идёт. И надо ж тому статься! Встретилась ему девица в аккурат
напротив того куста, за которым Аксинья стояла. Стали они разговоры
разные вести, шутки шутить да смехом сдабривать.
- Скажи мне Грушенька: уродились ли в твоем огороде тыквы нынешним
летом?
- За коим спонадобились они тебе, Антипушка? - прищурила лукавые
глаза девица.
- А вот, думаю, будет ли тебе чем потчевать меня, коли после Покрова
свататься приду?
- Будто бы у тебя больше дел нет. Ты сперва Аксинью со двора спровадь,
потом уж и сам женись.
- Аксинью не тронь. Она нам вместо матери, да и счастью моему она не
помеха. Хотя негоже ей в вековухах сидеть. Баба добрая, работящая. Надо
бы ей женишка, какого-никакого завалященького подыскать...
Поговорили молодые и разошлись, кому куда надо было, а у Аксиньи, от
тех разговоров, руки опустились. За домашними хлопотами дни за днями
летели. О себе не думала, на гулянье с ровесниками не хаживала. До нарядов ли было, успеть бы всех накормить да скотину обиходить. Хотя и к
ней поначалу сватались. Аксинья только руками разводила, дескать, на кого
я младшеньких оставлю. Потом к сестрам женихи зачастили.
Сидит Аксинья под кустом, а слезоньки кап да кап. Обидеть никто не
обидел, как-то само так получилось. Счастье мимо пробежало.
- Эх, если бы сызнова родиться да, хоть малую толику, для себя пожить! -
невольно вырвалось из её уст.
- Можно и сызнова, только за каждый грех вдвое, против прежнего, с
тебя взыщется, - послышалось из-за плетня.
Подняла голову Аксинья и осеклась. Стоит, опершись на плетень старушка,
лицо морщинистое, что печёное яблоко. Глаза только небесной синью лучатся.
- Бабушка, милая, не уж-то это возможно, чтоб со Счастьем повстречаться?
- с искренней надеждой загорелись глаза Аксиньи.
- Какими стежками Счастье ходит, про то мне не ведомо, а вот родиться
заново тебе помогу. Но, опять же, ежели повезёт, конечно.
- Ой, не пугайте меня, бабушка, - взволновано пролепетала девушка
прижимая руки к груди.
- Оно, чтоб переродиться, нужно сперва леточко в облике какой-нибудь
твари походить, а потом уж в дите перевоплотиться, - наставляла незнакомая старушка.
- Ну, ежели надо, то можно попробовать. Знать бы только, что со мной
ничего дурного не случится, - робким голосом молвила Аксинья.
- Всякое может произойти, что с человеком, что с муравьем, что с былинкой в поле. Всё в руках Божьих. Ты, рыбонька, подумай сперва, а как
решишь, то приходи в самую полночь с четверга на пятницу, на выгон. Придешь, стань в очередь и ничему не удивляйся.
- А какую одежду с собой в дорогу брать?
- Вот придумала! Нагую тебя Создатель в свет выпустил, в том же одеянии и назад примет, - хихикнула старушка и с тем перегнулась через плетень и чмокнула её в лоб.
Чего только не передумалось Аксинье за два дня. Каждый годок, каждый
денёк вспомнился и всё выходило так, что никак по-другому нельзя было
сделать. Жалко ей было брата и сестёр. Как тут от сирот отвернешься?
А что годы упустила и по сию пору в девках осталась, кого ж теперь винить?
Утвердилась на мысли Аксинья и пришла на выгон. Там уже стояли человек
десять: мужики да бабы, старые и молодые. Нет среди них знакомого лица.
Все задумчивые, немного испуганные. Стала Аксинья в хвосте очереди и
смотрит, что дальше будет. Впереди её молодуха стоит, видать из богатеньких. Вертится как овод на соломинке, всё норовит вперед выскочить.
Обернулась и говорит Аксинье:
- Чего она копается так долго?
- Кто?
- Да старуха эта!
Стала Аксинья на цыпочки и начала вглядываться в голову очереди.
Выглянул месяц из-за тучки и узнала она ту самую старушку, что к плетню
подходила. Так, вот, подвела она согбенного старичка к зеркалу. А тот
взглянул на свое отражение и, ужаснувшись, отпрянул назад. Старушка
прошептала ему что-то на ухо, тот кивнул головой. В следующий миг на
его голову опустилось белое покрывало. Был человек и нет его, только
покрывало белою птицею лежит на траве.
- Видала, чего творит с людьми? Других перерождаться отправляет,
а сама, что ж не омолодится? Ходит, побирается, сухарики беззубым ртом
сосёт. Видать сама своей выгоды понять не может.
Ничего ей на это не ответила Аксинья. От страха перед неизвестностью
её знобило. А очередь всё ближе и ближе. Вот и богатенькая молодуха
предстала перед старушкой. Взглянули на неё небесного цвета глаза,
вспыхнули на какое-то мгновение, будто молния проскочила, и вот уже
нет старушки, а на том месте стоит девица в белом до пят одеянье, на
голове золотой венец. Молодуху это нисколько не удивило. Запустила
руку в карман, достала горсть золотых монет и протянула девице.
Та осуждающе взглянула на деньги, покачала головой. Вмиг монеты превратились в песок и просыпались промеж пальцев.
- Не такое богатство копит человек по жизни идучи.
- Я в лохмотьях по дорогам не хаживала и руку за милостыней не протягивала, откуда ж мне знать, что по чём? - гордо вскинув голову хмыкнула молодуха.
- Милостынька нужна не столько берущему, столько подающему, ибо это
одна из возможностей творить добро. Сострадание к скорби людской очищает
душу христианскую. Сказано же: у скупых рога на лбу растут, а у добрых
куст золотой.
С этими словами девица взяла за руку Аксинью и молодуху, подвела
к зеркалу. Не простое, видать, было то зеркало, мутное. А как туман
за стеклом рассеялся, увидела себя Аксинья в белом одеянии, а голову
покрывает веночек из золотых листьев. Легко и радостно стало на душе,
но тут перевела она взгляд на зеркальное отражение молодухи и ужаснулась. Страшное существо всё в шерсти и с рогами на голове злыми
глазами смотрело из-за зеркалья. Охнула Аксинья и в тот же миг белое
покрывало опустилось на голову молодухи. А ещё через миг из-под покрывала выскочила рассерженная крыса и пустилась наутёк.
Перед Аксиньей вновь стояла всё та же старушка и кротко улыбалась.
- А что будет со мной?
- Гляди.
В зеркале показалась большая мохнатая гусеница на крапивном листе.
Потом виденье исчезло, и послышался детский плач. Аксинья благодарно
взглянула на старушку и тут же на голову ей легло белое покрывало.
- О - ох, страсти, какие рассказываешь на ночь глядя! Шла бы лучше
спать. Я сейчас на лавке постелю и подушку дам.
- Благодарствую хозяюшка. Я привыкла на вольном воздухе спать, на
соломке.
- Воля твоя. Погоди немного, я за рядном сбегаю.
Хозяйка побежала в избу, а как вернулась, то не застала на крыльце
той старушки.
- Вот те на! Куда ж она подевалась?
В эту самую минуту в сенях послышался детский плач. Мария пошла на
этот голос и разглядела в полутемных сенцах, в гнезде, где весной наседка высиживала цыплят, девочку, махонькую, с рукавичку.
- Аксинья! Вот оно что, - догадалась вдова. - Создатель Ангелочком
меня одарил! Слава тебе Боже! Доченька ты моя, Звездочка ясная! Сейчас
я тебя запеленаю, молочком напою. Сейчас милая, сейчас голубонька...
На другой день поползли слухи по деревне, будто бы Марье дитё
подкинули. Так и этак судачили бабы. "На что оно ей? Годков десять назад оно бы ещё ничего, а теперь самой бы прокормиться". Советовали отдать
малютку в сиротский приют, только она о том и думать не хотела. "Кабы
хотели её в приют отдать, туда бы и снесли, а так мне доченьку Господь
послал. Что сама есть, буду, тем и её накормлю". А о том, что видела
заползающую гусеницу в сени и вспоминать зареклась.
Растёт Аксинья, Марию матерью кличет. Сама уже по избе топочет. Всё
ей хочется разглядеть, своими ручками потрогать, на вкус попробовать.
За нею пригляд нужен, только одинокой вдове воды надо принести, дровец
нарубить, а потом до полуночи кудель прясть. Мать перекрестит девчушку,
вздохнет и закроет одну в избе. Поплачет дочурка, а потом заиграется
чем-нибудь. А тут ещё запоговаривали соседи, будто бы крыса большая и
очень злющая в здешних местах объявилась. Коты завидя её, прочь убегают,
а у собак шерсть на загривке подымается, звереют чисто волки.
Однажды, сидит Мария у печи и кукурузные початки лущит. Аксинья на
полу, возле её ног, из вылущенных початков что-то там строит. Вдруг
послышалось в сенях как бы собачка пробежала, коготками об пол запостукивала. Девочка посмотрела в ту сторону и громко заплакала.
- Крыся! Крыся!
Мать отодвинула решето с зерном и пошла посмотреть. И только она в
сени ступила, как за лестницей, в курином гнезде, ребёнок заплакал.
- Никак второе дитя подбросили! - сплеснула руками хозяйка.
А Аксинья всё твердит: "Крыся! Крыся!" Так и назвала Мария вторую
дочку. Опять по деревне слухи колобродят. "Марию второй девчушкой наградили. Кристиной назвала..."
Крепенька, здоровенькая Кристина растёт, глазки черненькие, колючие.
Одна беда Аксинья к люльке не подходит, пугается. "Чего бы она ещё понимала! Малая ещё. Подрастут, обе вместе играть будут", - думалось матери.
Только время шло, а сёстры как бы сторонились друг дружки. Аксинья всё
возле матери. Сноровистая такая, за что не возьмётся всё ладно получается.
Крысю же помочь не дозовёшься, зато лучший кусок первая выхватит, да ещё
и сестру оговорит. Стыдила её мать и совестила. Где там, вывернется да
ещё ни за что, ни про что грязью обольёт. Будто кто ей нашептывает слова
обидные и метит она их в самое сердце матушке и сестрице. Чем больше злобствовала сестра, тем жальче становилось Аксинье стареющую матушку.
Как-то занеможилось Марии. Ноги тяжестью налились, а уж головушка так
болит, что и белый свет не мил. Жила бы одна, то и ноги б с постели не спустила, а тут волей-неволей вставать надо. Аксиньюшка вперёд неё соскочила,
золу из печи выгребла, полешки в устье печи сложила. Хотела горшок к огню
приставить, глядь, а в вёдрах пусто. "Ведро с колодца не поднять мне, -
с тревогой подумалось девочке. - И матушка нынче прихворнула. Вот ежели бы
так обернулось, чтоб вода в кадке сама до краев набралась..." Девочка
крепко зажмурилась, сжатые кулачки к груди поднесла и мысленно представила
себе полную кадку воды. Потом открыла глаза, глянула на кадку и тихонько
засмеялась. В ней, и правда, воды до краёв.
Ничего никому не сказала Аксинья, налила воды в горшок, приставила к
огню, сама села картошку чистить. Матушка же сидит на лавке, голову руками
обхватила и глухо стонет. Смотрит на неё дочь старшая и от жалости сердце
сжимается. Встала с низенькой скамеечки, подошла к матери и тихонечко
погладила её по голове. "Уходи боль непрошенная с материной головушки да
во чисто полюшко, на ветра, на воды..." - шепчет про себя дочка. Оно и
правда, матери полегчало. А как в глазах прояснилось, поцеловала она свою
старшенькую, передничком подвязалась и рукава закатала.
Так и пошло: как только Аксинье не по силам, какую работу сделать, уйдёт в сени или ещё куда подальше от людских глаз, зажмурится, прижмет к
груди сжатые кулачки и просит силу праведную помочь ей. Бывает не раз и
не два попросит, а когда всё исполнится, поблагодарит и опять
за работу. Только как не пряталась Аксинья, Крыська всё же проведала про
это. То хитростью, то упреками её изводит, то жалостью сердце бередит,
а на своём настоит. А ежели чего не по ней, перед матерью сестру оговорит
и не покраснеет.
Однажды Крыся через плетень лезла, юбку разорвала и ну к Аксинье ластиться:
- Аксиньюшка, золотце мое, матушка бранить будет. Помоги сестрица,
сделай так, чтоб не было этой дырки.
Старшенькая грядки полола. Увидела дыру на Крыськином подоле, пожурила
её, чтоб не шастала где не надо, потом отвернулась, зажмурилась, чего-то
там прошептала и опять за тяпку взялась. Сестрица же отряхнула подол,
хмыкнула и говорит:
- Дура ты, как есть дура! Выгоды своей не понимаешь. Умей я так же
делать, своё бы не упустила. Вот, скажи, какая тебе корысть с того, что
ты, давеча, холсты соседке выбелила. Она не то, чтоб тебя, чем одарить,
спасибо не сказала, да ещё хвасталась перед людьми, что её рубахи белеё
наших. Ты, коли своего умишка не имеешь, меня бы спросила. Я-то всё вижу,
всё знаю.
В другой раз шли сестры с речки. На коромыслицах выполосканное бельё
несли. По той же дороге арба со снопами ехала. Только поравнялась она с
девушками ось и хрястнула. Забегал возница, заохал. Потом, почесав затылок,
стал снопы на обочину скидывать. Кристина подошла к нему и, украдкой так, говорит:
- Ежели три снопика мне подаришь, на целехонькой арбе дальше поедешь.
- Я и пять бы отдал кабы ось цела была! - брякнул раздосадованный мужик.
- Аксинья, ну, чего ты? Помоги доброму человеку, али тебе не жаль его? -
упрекнула сестру.
Вздохнула девица, закрыла глазоньки, что-то там прошептала и дальше пошла.
Вечером хвасталась младшая дочь матери, что, дескать, возница одарил её пятью снопами.
С того дня Аксинья, по простоте своей доброе дело делает, а сестра с хозяев
плату требует. Не хорошо, муторно как-то на душе у старшей сестры. Нутром
чует, что не так должно быть, да боится, как бы Кристина не разболтала, а то
ещё люди ведьмой её обзовут. Тогда и вовсе житья никакого не будет.
Как-то, уже под вечер, пошла Аксинья за овин. Стала на юру и, только
подняла решето, чтоб зерно провеять, откуда не возьмись старушка к ней
подходит. Глянула на девицу с укором. У той даже похолодело внутри.
Все вспомнить пытается: где её раньше видела. Старушка ничего не стала
ей объяснять, а только предложила в зеркальце взглянуть. Аксинья взяла
зеркальце с ладошку величиной, заглянула в него и улыбнулась. На девушку
глядело её отражение с веночком из золотых листьев на голове. Вдруг
прекрасный лик туманом заволокло, а как за стеклом прояснилось, увидела
она себя, но уже без веночка и с чуть обозначившимися рожками на лбу.
В тот же миг Аксинья вспомнила старушку, охнула и залилась слезами.
Старушка покачала головой и говорит:
- Добро без ума, что дом без крыши. От дождя не укроешься. Знаю, что
и в мыслях твоих не было корысти. Потому-то пришла, чтоб от беды уберечь.
- Бабушка, голубушка, меня же сестрица просит. А у меня сердце мягкое,
отказать не могу.
- Доброму добро, а злому - пополам ребро, - тихо молвила старушка и
тут же исчезла, будто и не бывало.
С того дня всё пошло по-иному. Аксинья людям помогает, а Кристина,
что ни день, шишки набивает. Только рот откроет, чтоб сестру на худое
подговорить, так в тот же миг ежели не свалится на неё что нибудь, то
на ровной дороге запнётся. Сама от злости беснуется, а кого винить не
знает. В голове мысли, что тучи черные. А тут ещё парни на приветливую
девушку заглядываются, а сестру, как злую собаку, стороной обходят.
В чёрную пятницу Кристина ещё спозаранку зло в себе копила, да искала
случая, чтоб его на сестре выместить. И надумала она дело злое, бессердечное. "Плесну-ка я ей кипятком в лицо. Глазоньки вышпарю, тогда и
жмуриться ей незачем будет. Что велю, то и сделает. Ещё и благодарить
меня будет, что со двора не спихнула. Матушке уже не долго осталось
ногами шаркать..."
Подловила минутку, горшок со щами из печи выхватила, а он возьми, да
прямо в её руках, пополам и развались. Хлынуло горячее варево негоднице
прямо на ноги. Завизжала, закрутилась на месте Крыся. Сама того не заметила, как в большую крысу оборотилась. Загорелись глаза звериной яростью,
шерсть дыбом поднялась. Вошедшая матушка обмерла со страху. Испугавшись
Аксинья взмахнула руками и вмиг в бабочку превратилась. Через открытые
сени во двор вылетела. Крыса ринулась за нею. Увидели собаки голый крысиный хвост, зарычали и вслед припустили. Нагнали тварь поганую и в клочья разорвали. А бабочка улетела на луг, села на цветок, крылышки сложила
и задремала. Видится ей во сне, будто бы медведь на пасеку забрёл. "Ох
и натворит же беды этот лесной бродяга!" - подумалось ей, просыпаясь.
Открыла Аксинья глазоньки, а на неё не медведь, а добрый молодец глядит.
- Прости девица, что сон твой потревожил, - смутился парень. - Сколько
народу всякого перевидал, а с красотой такой впервые встретился.
Залилось краскою лицо девицы и от того она ещё краше стала.
- И тебя красотой Бог не обделил.
Разговорились они, а сами глядят друг на дружку и наглядеться не могут.
А через неделю Мария сватов расшитыми рушниками повязала. Повенчались молодые и жили долго и счастливо, ибо до тех пор жив человек, пока добро в
нём живо.