Вячеслав Макеев
Трёхлинейная винтовка
«Пуля – дура, штык – молодец!»
А.В. Суворов.
1.
Бешено стучало сердце. По лицу струился холодный пот, щипал глаза. Дыхание перехватило, как это бывает при неожиданном падении на грудь. Тяжёлая каска сползла на затылок, норовя слететь с головы, а смятая пропотевшая насквозь пилотка съехала набок.
Сержант Уткин припал к земле, судорожно стиснув ствол винтовки, и воронёное жало штыка уткнулось в подбородок.
– Рус, сдафайсь! – Доносились до сознания сержанта крики пьяных озверелых солдат в грязно-зелёных шинелях и глубоко нахлобученных серых касках. – Рус, сдафайсь!
Уткин приподнял голову и убедился, что окружён. Несколько вражеских солдат, и унтер-офицер, отстав от наступавшей цепи, окружали глубокую выемку посреди каменистой пустоши, заросшей низким чахлым кустарником, где залёг отставший от своих русский солдат без шинели в одной лишь гимнастёрке несмотря на осенний холод.
От досады сержант кусал губы и матерился, проклиная сам себя. Оторвался от своих, пытаясь в горячке, вынести с поля боя своего раненого бойца, да отстал, залетел сам не помнил как в эту глубокую яму, в которой можно оборудовать опорный пункт…
Рванул Уткин затвор винтовки и наружу вылетела ещё горячая гильза из расстрелянной обоймы. Другой обоймы не было. Ремень лопнул, разрезанный осколком гранаты, и подсумок слетел чёрт знает где.
Сержант взвыл от отчаянья, стиснул зубы до боли в челюстях и сунул дрожавшие пальцы в потайной карманчик, за роковым патроном, который носил вместо недавно выданного «солдатского медальона», полагая, что так оно лучше. Примета была такая в роте. Лучше не брать медальон в бой …
Документы он сдал перед атакой ротному командиру, а тот замполиту, поскольку сам повёл в атаку бойцов. Так что если сержант не вернётся, есть в документах и адресок, куда замполит напишет письмо: «Пал в бою сержант Иван Васильевич Уткин смертью храбрых…», а мать положит мятый листочек бумаги со страшными словами под образа и до конца жизни будет молиться за упокой души сына…
Так будет, если наши бойцы отобьют этот клочок крымской земли и найдут его тело. А если не отобьют, уступив врагу ещё одну пять земли на пути к Севастополю, то напишет замполит, мол «пропал сержант Уткин без вести…» О чём горевать тогда матери? То ли убит сын? То ли в плену загубили?..
– Хрен вам, немчура поганая! – Кипел Уткин, извлекая из кармашка заветный патрон, тёплый, согретый натруженным телом. Для себя. Не желал сержант Уткин сдаваться врагу.
Сержант вложил в винтовку патрон и закрыл затвор. Взглянул на промозглое ноябрьское небо, на пожухлую траву и ощутил лютый холод. И не мудрено, нет на нём ни шинели, ни ватника. Одна лишь линялая, залатанная гимнастёрка с зелёными петлицами, в которой воюет от самой румынской границы.
Сделал ротный замечание Уткину.
– Сержант вы у нас геройский, товарищ Уткин, старослужащий, пограничник, мастер штыкового боя. Говорят на сверхсрочную собирались подавать? Только служите вы теперь в стрелковой роте стрелкового полка, а потому петлицы обязаны носить как все – красные, так что потрудитесь соблюдать форму, товарищ сержант! Да и гимнастёрку пора сменить на новую, ваша пообносилась…
Сменил Уткин гимнастёрку и в строй становился с бойцами своего отделения по форме, как и положено. Только в бой надевал гимнастёрку старую, которую хранил в вещевом мешке вместе с зёлёной фуражкой. Осталась она в тылу в хозяйстве у ротного старшины. В атаку лучше ходить в каске.
Лютой стужей повеяло от решения убить себя. Уткин содрогнулся всем телом, облизал языком шершавые губы, и, подняв винтовку, выстрелил в грудь ближайшему немцу, израсходовав последний патрон.
Солдат согнулся в три погибели, выронил автомат и уткнулся в землю. Немцы залегли и вокруг Уткина засвистели пули, однако ни одна не задела.
– Nicht schissen! Lebend lassen (Не стрелять! Взять живым!) – Заорал унтер, приподнимая голову и размахивая «Шмайсером». Русский не стрелял.
Унтер поднялся с земли. Следом поднялся русский. Каска с него слетела вместе с пилоткой, обнажив ёжик светлых волос, какой вырастает месяца через полтора после бритья головы «под Котовского» – так называли бойцы и командиры, фасон, ставший популярным с началом войны и позволивший многим, кому повезло, сохранить шевелюру.
Унтер скомандовал и следом за ним стали подниматься с земли шутце – рядовые солдаты Вермахта. Были эти вояки уже не такими бравыми, как их предшественники, выбитые в летних боях на фронтах, протянувшихся от Чёрного моря до Арктики, но приказ сурового унтер-офицера, которого за крутой нрав боялись не меньше чем русских, выполнили беспрекословно, взяв автоматы наизготовку.
Сжав винтовку руками, русский не стрелял, не имея патронов, а немцам необходим был «язык». Здоровенный унтер против которого сержант Уткин казался подростком, приказал солдатам окружать русского и брать живым, вынув из «Шмайсеров» магазины, чтобы в пылу рукопашного боя случайно не застрелить.
Кто кого?
*
Трёхлинейная винтовка Мосина образца 1891 года. Кто хоть раз держал тебя в руках, вспомнит как ты тяжела и велика и какие в тебе большие патроны и пули со стальными сердечниками, способные со ста метров пробить шейку рельса.
А военное поколение, родившееся в трудные, голодные годы гражданской войны и послевоенной разрухи, а потому не вышедшие ростом, равнялось по тебе – сто шестьдесят шесть сантиметров вместе с примкнутым гранёным штыком.
Ты посылала пули на пять вёрст, соревнуясь с артиллерией, а твой воронёный гранёный штык – наследник славных суворовский гренадёров, героев Бородина и Плевны беспощадно разрывал чужие мундиры, выпуская вон дух из всякого, посягнувшего на матушку Россию.
С тобой бросались в атаку защитники Порт-Артура, ты стала символом Гражданской войны – легендарная трёхлинейка. И тебя держал в руках, стиснув до боли в суставах русский солдат сорок первого года.
Ты не боялась ни воды ни песка, ты была безотказна хоть и стреляла много реже остервенелого чёрного «Шмайсера», а когда заканчивались патроны, нахальный сморчок-автомат был для тебя не противник. Наступал короткий миг гранёного стального штыка, который был беспощаден, налетая словно шквал под громкие раскаты русского Ура!
*
Сержант Уткин призывался в тридцать восьмом году. Оказался в погранвойсках и сдружился с винтовкой с первого дня службы, проявив способности к штыковому бою, который в качестве прикладного армейского вида спорта широко культивировался у нас в довоенные годы. В те уже далёкие времена, да и в первые послевоенные годы было немало мастеров штыкового боя, чемпионов частей и военных округов, боровшихся за призы и награды на армейских соревнованиях.
Хоть и тупые штыки применялись в таких состязаниях, а грудь бойцов, куда наносились уколы, закрывал ватник с металлическими прокладками, случались травмы. Однажды Уткину перебили палец, а позже повредили ухо. Это случайно, поскольку уколы в голову были запрещены.
Чемпионом округа Уткин не стал, не имея хороших физических данных. Ростом не вышел, а значит и руки недостаточно длинные. Однако в родном пограничном отряде не было равных сержанту Уткину в навыках штыкового боя.
Осенью сорок первого года истекал срок службы сержанта Уткина и с весны он стал подумывать – не остаться ли на сверхсрочную службу в должности старшины и инструктора по рукопашному бою? И невесту себе присмотрел – местную девушку, молдаванку. Чернявенькую, курносую, кареглазую и весёлую хохотушку, строившую сержанту глазки.
Не пришлось. Скоро полгода, как началась война. Какая теперь сверхсрочная. Да и девушка-молдаванка осталась в селе на берегу Прута, занятом румынами. Что же касается владения штыком, то теперь можно было опробовать своё мастерство в бою.
В боях Уткин с первого дня войны. Такого натиска, как в Белоруссии, на пограничной реке Прут, за которой лежала союзница Гитлера Румыния, пограничникам удалось избежать. В первые дни войны вместе с красноармейцами из стрелковых частей пограничники ходили в контратаки на правый берег, а моряки-черноморцы и авиация нанесли удары по румынскому порту Констанца и по нефтепромыслам в Плоешти. Ждали приказа наступать на Бухарест. Однако вскоре, сменив румын – вояк никуда не годных, проявились передовые немецкие части, вооружённые автоматами. Пехота немецкая на мотоциклах, много танков, в воздухе полное господство вражеской авиации.
Ходили советские солдаты в отчаянные штыковые атаки на немцев, но враг отбивал их кинжальным автоматным огнём. Ставил фашист автомат на одиночный огонь и жалил насмерть бойца с винтовкой наперевес, не давая к себе приблизится. Несли бойцы большие потери. Был отдан приказ и пришлось отступить от границы. Воевали в составе стрелковых полков, по которым был разбросаны пограничники, обороняли Одессу.
Ещё до полной блокады Одессы полк, в котором служил Уткин, перебросили в Крым в район Перекопа. Наполовину поредевшие роты пополнились местными резервистами и необученными призывниками в основном из крымских татар, которые разбежались при подходе немцев.
Силы были неравными и немцы ворвались в Крым. Дальше было отступление к главной базе Черноморского флота Севастополю, который Гитлер велел взять сходу, объявив, что Крым исконная земля немцев, будет называться Готенланд и войдёт в состав Рейха, поскольку в четвёртом веке им владели готы, прозванные крымскими. Столица Крыма Симферополь отныне должен называться Готенбург – что значит «Город готов», а порт и военно-морская база Севастополь – Теодориксхафен в честь короля готов Теодорикса, завоевавшего Крым полторы тысячи лет назад. В Крыму готы надолго не удержались, побили их другие народы, однако Гитлер считал что Крым по праву принадлежит Германии. Только вот мы так не считаем, а Севастополь был, есть и будет городом русской славы!
Не вышло у немцев взять Севастополь сходу, разбились штурмовые дивизии Вермахта о русские полки, застряв у стен города русской славы на восемь месяцев, а если точнее, то на 250 дней.
Стрелковая рота, в которой сержант Уткин командовал отделением, понесла большие потери во время первого штурма города. Перед утренним боем от отделения Уткина оставались лишь трое бойцов, да нет их. Двое лежат на стылой каменистой земле за цепями гитлеровцев, третьего раненого в ноги, надрываясь, он пытался вынести на руках, потом волоком, да не смог. Убили бойца, а сержант Уткин оказался в выемке, где теперь окружали его немцы, намеренные взять «языка».
Вот и они – шестеро немецких солдат вместе с унтером спускаются в выемку. Прикрытые от пуль, поднялись во весь рост, приближаются.
*
Унтер-офицер посмотрел в глаза русскому, который судя по знакам различия на зелёных петлицах был сержантом и пограничником, ожидая увидеть в них страх и растерянность. Однако ни того ни другого в голубых глазах русского пограничника, он не увидел. Напротив, в них унтер увидел ярость и решимость стоять до конца.
Русский был худ и мал ростом, на полголовы ниже унтера – тридцатилетнего здоровяка из зажиточной крестьянской семьи, ниже любого из его не самых рослых в роте солдат.
В руках он держал бесполезную винтовку, в которой не осталось патронов.
Унтер взглянул на своих солдат. Те были настроены решительно, держали пальцы на спусковых крючках автоматов и чего доброго изрешетят русского сержанта, окажи тот сопротивление.
Вынув магазин из своего автомата, унтер велел солдатам сделать то же самое. Солдаты, хватившие перед атакой для храбрости изрядную порцию шнапса и слегка покачивавшиеся при ходьбе, начали выражать своё недовольство. Пришлось наорать на них. Подчинились, стали вынимать магазины, совать за широкие голенища коротких сапог и вертеть автоматами, размышляя как лучше использовать их при захвате русского. Лучше дубины ни унтер ни его подчинённые ничего не придумали.
*
– Ну, матушка-винтовка! Выручай, милая! – Взмолился Уткин. Руки, которые ещё несколько мгновений назад судорожно сжимали винтовку, стали обретать уверенность, ощущая тёплое отполированное ими ложе. Тяжёлая трёхлинейная винтовка с примкнутым штыком, ростом на два сантиметра выше сержанта, замерла в тревожном ожидании – «Кто первый?»
Сквозь разрывы в тяжёлых осенних тучах блеснуло солнце и засверкало на серебристой жалящей кромке гранёного штыка. На смену отчаянной решимости не даться врагу и умереть, пришёл холодный расчёт.
«Не на того, напали! Вот уж распорю ваши сытые животы! Вот уж выворочу ваши поганые кишки, набитые украинским салом!» – Так крестил и материл сержант Уткин окружавших его фашистов, готовясь к стремительной штыковой атаке – «Раз штыком! Два прикладом! Опять штыком! Ещё прикладом!» – Вспоминались команды инструктора штыкового боя.
«Не робей, Ваня! Лезут на тебя всякие гады и невдомёк им с кем имеют дело! Ну матушка-винтовка, сейчас мы им покажем! Ежа не то что голым задом, но и голыми руками не возьмёшь! Спокойнее, и не таких вояк твой штык заставил отступить! Не раз ты праздновал победу над признанными мастерами. Вот он, унтер Фриц или как его там – Ганс или Курт. Ишь как орёт на своих солдат. Магазинчики убрали в сапоги. Ну ничего. Сейчас вы заорёте у меня благим матом!»
*
Унтер-офицер посмотрел на взъерошенного русского солдата в линялой и залатанной гимнастёрке срок службы которой давно истёк, но почему-то привлекла его ослепительно белая полоска свежего подворотничка, подшитого перед атакой.
Подшивка, сделанная перед боем, охватывала отнюдь не могучую шею двадцатидвухлетнего сержанта, в глубоко посаженных светлых глазах которого, сверкавших на загорелом до черна лице, словно осколки неба, затаился сатанинский беспощадный блеск.
«Что он задумал? Неужели готов сопротивляться?» Страх подкатился к унтеру, ещё нигде и никогда не видевшему такой неистовой решимости.
Перед глазами унтера мелькали эпизоды победных маршей по цветущей весенней Франции, где солдаты Вермахт наподдали как следует этим «лягушатникам», разбегавшимся при появлении немецких солдат словно зайцы, а опытные прусские генералы недоумевали – куда же подевались многочисленные и хорошо оснащённые дивизии противника, оставившего победителям трофеи, которые невозможно подсчитать?
«Французы не такие стойкие как славяне» – Произнёс как-то майор Клюге, участвовавший в прошлогодней войне с Польшей, и эта фраза навсегда врезалась в память унтер-офицера.
«Но ведь и русские тоже славяне и их многократно больше?» – Задумался тогда унтер-офицер, не сомневавшийся, что рано или поздно Германия вступит в войну с СССР.
Большая война на Востоке началась спустя два месяца после разгрома Югославии. Как и повсюду слабые и деморализованные солдаты противника сдавались в плен, сильные выстояли и теперь сражались с немцами на равных. Не было ни головокружительных, как во Франции успехов, не было упорных, но не столь кровопролитных боёв как в Польше. В России шла жестокая война на истребление.
«Вот и этот маленький взъерошенный солдатик, нет сержант с винтовкой в руках. Неужели он рассчитывает на победу? Лично сам займусь его допросом. Пусть офицер и переводчик задают вопросы. Попробуй у меня не заговори. Я стану из тебя вытягивать признания калёными клещами. Душу выну!» – Настраивал себя унтер-офицер.
– Fassen! (Взять!) – Заорал он, поднимая автомат за ствол словно дубину и норовя обрушить «Шмайсер» на голову русского.
– Кли! – Сам себе скомандовал сержант и, сделав стремительный выпад, поразил в живот первого фашиста. Мгновенно вынул штык и, увернувшись от удара автоматом, двинул другого прикладом в подбородок.
Третий фашист попятился назад, выхватывая на ходу из сапога магазин и, пытаясь вставить в автомат, споткнулся и упал. Уткин мгновенно оказался рядом и поразил противника в лицо, занеся приклад над четвёртым, растерявшимся фашистом, заметив краем глаза как побледневший унтер рвёт кобуру, пытаясь выхватить «Люгер».
– Ещё укол! Ещё удар! Ещё укол! Ещё удар! Всё! Что, гады, взял? – Торжествовал сержант Уткин победу, одержанную в считанные секунды над шестью врагами. Не добивая оравших от боли и корчившихся на земле фашистов, Уткин подхватил свою слетевшую каску и, накрыв ей голову, выбрался из выемки выглянул из-за чахлых кустиков дикой розы или шиповника, на которых краснели ягоды, рекомендованные военврачом к употреблению в качестве витаминов.
Забурчало в животе от шампанского, выпитого перед боем натощак. Вот ведь как бывало в Севастополе. Вместо фронтовых ста грамм, которых не хватало всем в осаждённой крепости, бойцам давали по бутылке инкерманского «Советского шаманского», которого хранилось там столько, что пить не перепить.
Его бы – холодненькое в летний зной, а не в ноябрьскую непогоду. Но ничего и шампанское пили неприхотливые бойцы. Шипучее вино не согревало, зато унимало дрожь перед боем. И за это спасибо.
Уткин увидел бойцов своей роты. Отбив атаку, те стремились вернуться в свои окопы первой линии обороны, которые, попав под миномётный обстрел, оставляли немцы, отходя к своим укреплениям. Атака немцев была отбита.
Сержант перевёл дух, утёр ладонью пот с лица, оглядев шестерых немцев, умиравших на дне выемки, и поглаживая винтовку воскликнул:
– Мать честная! Одолел таки!
Четверо фашистов затихли, похоже испустили дух, а двое, в том числе унтер, подавали признаки жизни. Стонали, плакали и корчились от боли.
Пожалев страдающих, Уткин вернулся к немцам и двумя уколами прекратил мучения поражённого в живот солдата. Таких подранков в плен не берут. Осмотрел унтер-офицера, лицо которого было разбито прикладом, а укол, пришедшийся в грудь был неглубок и не задел важных органов. Добивать не стал. Такого можно допросить.
С криками «Полундра!» мимо пробежали несколько матросов с винтовками наперевес в одних тельняшках и бескозырках, из полуроты, приданной для усиления стрелкового батальона.
– Ну что, пехота, растерялся? Давай за нами! – Крикнул Уткину матрос.
На одном дыхании ворвались матросы и стрелки в оставленные окопы, добивая немцев, не успевших отойти к своим укреплениям.
– Уткин, ты? – Ахнул ротный. – А мы уж думали что убит…
– Я, товарищ старший лейтенант! Живой!
– Собирай, Уткин своих ребят, если кто остался цел. Сейчас фрицы пойдут в контратаку! Танки к ним подходят!
– Некого собирать, товарищ старший лейтенант! Один остался я.
– Постой, так это ты положил тех шестерых немцев?
– Я, товарищ старший лейтенант.
– Штыком?
– Штыком!
– Ну ты даёшь, товарищ Уткин! Ну молодец! Прямо таки чемпион по штыковому бою! Думал, что трепался! Молодец! К медали «За отвагу» представлю!
Одного ты не добил. Унтер-офицер. Морду ты ему разбил прикладом и грудь проткнул, да штык вошёл неглубоко. Оклемается – допросим. Придёшь, посмотришь на свой трофей!
Вон старшина. Давай, друг, получай у старшины гранаты и бутылки. Видишь матросы откатываются. Танки на нас идут! Да разыщи ватник, простудишься голова садовая. Матросам холод нипочём. Им не шампанское, а спирт дают!
С минуту сержант Уткин наблюдал за матросами, которые вырвались вперёд стрелков и теперь поспешно, но в то же время организованно и грамотно, огрызаясь винтовочным огнём, отходили к окопам, где пехота готовилась встретить танки.
«Не в первой!» – Пересчитав танки, которых было тоже шесть, как и тех фашистов, что он переколол штыком, подумал Уткин. – «Отобьёмся!»
Сержант убрал штык, повесил винтовку на плечо и побежал по окопу к старшине, выдававшему бойцам по связке гранат и по две бутылки с зажигательной смесью, которую уже потом назвали «коктейлем Молотова». Потом, поскольку вряд ли кто из бойцов сорок первого года, хорошо знавший кто такой товарищ Молотов, слышал это непонятное и нерусское слово «коктейль».