Главы 3, 4 из рассказа «Однажды и навсегда»
Начало http://www.proza.ru/2011/01/08/332
3
Резкий оглушительный зуммер телефона заполнил пространство квартиры. Валя вскочила с постели и торопливо зашагала к несмолкающему аппарату. Ночь выдалась тяжелая: у мамы снова случился гипертонический криз, и обострились боли в позвоночнике. Вызывали «скорую помощь». Приехавший фельдшер поставил укол обезболивающего в сочетании со снотворным и посоветовал обратиться к лечащему врачу.
Днём Валя планировала позвонить участковому терапевту, чтобы скорректировать лечение, а пока ходила на цыпочках, дабы не растревожить короткий и хрупкий лихорадочный сон мамы. Телефонный звонок был неожиданный: скорее всего кто-то спросонья неправильно набрал номер. Валя с легкой досадой взяла телефонную трубку. В ответ на ее голос было молчание, сопение и покашливание, наконец, незнакомый мужской голос робко поинтересовался:
- Валя, это ты?
- Допустим это я. Кто говорит? – строго спросила она.
- Это же я, Вася. Ты должна помнить: Тихий океан, лето, студенческий стройотряд, я с гитарой, влюбленный по уши. Неужели не помнишь?… Синий-синий иней лег на провода, в небе темно-синем синяя звезда. Гляжу я на тебя и хочется сказать, что в этом мире нужна лишь ты одна…- пропел он в трубку, сам будоража себя этой мелодией. - Ты должна помнить!
- Вася?… Вася!!! Слушай это какая-то мистика. Я вот на днях совершенно случайно обнаружила потерянную твою фотографию. И теперь слышу твой голос. Не бред ли это: я уже которую ночь плохо сплю, хожу как вареная. Сегодня какой день недели?
- Среда. Позднее утро. За окном светит солнце.
- Действительно. Неужели это ты?!
- Да-да. Я много раз звонил тебе туда, в Приморье – и не дозванивался. А тут, вдруг разбирал старые вещи, ну там рубашки, костюмы. И в одном нашел твой городской телефонный номер, который ты мне дала в последний момент. Я тогда дурак думал, что потерял этот листочек. Гляжу, а код города наш! Мы с тобой из одного города! Вот как получается. Мы про наш город и не говорили, потому что никто и не думал возвращаться назад в этот город. Я ведь звал тебя туда, где учился. А тут, оказывается мы даже из одного города! Ты что приехала из Приморья? В отпуск?…Я же вернулся в город сразу после окончания института. Так уж получилось у меня…
- Ты где сейчас?
- Я в городе. Не совсем, правда, в городе, но в городе. Может быть, встретимся, Валя? Ну, например, на нижней площади у фонтана.
- Ладно, – просто сказала она. – Жди, я приду.
Вася уже не помнил, когда его охватывало столь дикое ликование. Он выскочил из телефонной будки и поскакал по лужам с талой водой как молодой жеребец, вырвавшийся из тесного стойла на волю. В своем утлом, кривом и хмуром домишке он внезапно опомнился. Как же он пойдет на свидание с девушкой в таком виде как сейчас: немытый, не стриженный, провонявший насквозь дымом, прокисшей одеждой, картофельной похлебкой за полтора года своего первобытного существования? Валя, его милая девушка, его первая любовь, отвернется и побежит в ужасе прочь от гадкого бомжа. Ведь, что она говорила в последние минуты расставания – он не исполнил.
Вася снова спустился в подполье, открыл сундук и вынул тот единственный костюм, в котором обнаружил безвестно хранившуюся долгие годы бесценную весточку Вали. Он осмотрел костюм со всех сторон. «Костюм совсем не плох, светло-серый цвет с тонкой бардовой полоской передает неувядающий намек на изыск и элегантность. Фасон чуть староват – это не беда. Есть у меня в запасе отличные добротные ботинки, из хорошей прочной кожи. Если их протереть обыкновенным моторным маслом с сажей пополам – заблестят как новенькие. Носки почему-то все дырявые, но, пожалуй, можно подобрать пару посвежее, хорошенько и аккуратно заштопать – сойдут за новые. С рубашкой проблем не будет: вот они сложены стопочкой, относительно чистые и свежие, опять же фасон староват: воротнички какие-то остроугольные и длинные, словно фалды пиджака, но ничего страшного. Буду выглядеть не модным денди, а рачительным бережливым, чистым и опрятным молодым человеком. Остается устроить себе настоящую баню. Распаренным кирпичом ободрать и оттереть въевшуюся в кожу грязь. Где-то я приберёг кусочек мыла. Постричься, скажем, налысо, потому что такая стрижка ныне в почете, и никаких навыков цирюльника не требуется: знай себе намыливай, да брей. Не пожалею дров, нагрею большой чан воды, и здесь же в домике устрою банную церемонию с последним куском мыла».
Одним теплым и солнечным вечером в сквере, разбитым вокруг старейшего в городе фонтана, на второй скамейке слева от центрального входа сидел странного вида молодой человек. На коленях его лежала крупная белая роза, которую он тщился бережно прикрыть обеими руками, ограждая ли цветок от редких мимолетных взглядов, уберегая ли нежные лепестки от порывов еще колючего и зябкого весеннего ветра, стыдился ли неизвестно чего. Одет он был в светло-серый в бардовую полоску костюм, явно маловатый по размеру. Рубашка в мелкую клетку застегнута на все пуговицы. Ярко начищенные ботинки перекликались с такой же ярко блистающей лысой головой. Создавалось впечатление, что молодой человек чужой в этом городе, приехал из дальней, глухой и неведомой деревни, но, что вероятнее, только-только вышел из больничной палаты, где боролся со страшным недугом.
Просидев истуканом четверть часа, молодой человек стал беспокойно ерзать и украдкой бросать нетерпеливые взгляды на снующих, шествующих прохожих. Порывался встать – и спохватывался, что стоящим он будет выглядеть еще более нелепо.
Откуда-то со спины появилась тонкая женская фигура и резко остановилась прямо перед ним. Он медленно поднял глаза: красивое лицо со следами преждевременных морщин, те же внимательные, но уже без лукавинки, глаза.
- Валя! – только и смог он воскликнуть с восхищением; язык его вдруг онемел, и дыхание перехватило. Он всполошился и впихнул ей в руки розу.
- Тебя и не узнать Василий. Вид у тебя очень необычный. Как ровно не от мира сего, впрочем, отчасти ты такой и был, но только не внешне.
- Извини за несообразный внешний вид. У меня сейчас чрезвычайно важный период. Взялся за ответственную и во многом судьбоносную работу. Голова гудит как провода высокого напряжения, а, как известно, отсутствие шевелюры улучшает мозговую деятельность. Передо мной вечный вопрос жизни и смерти. «Быть или не быть, вот в чём вопрос. Достойно ль терпеть без ропота позор судьбы. Иль ополчась на бурю смут, сломить их противоборством. Восстать, вооружиться, победить или погибнуть. Умереть. Уснуть. Уснуть и видеть сны, быть может… Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться? Вот так-то малодушничает наша мысль, решимость вянет в бесплодье умственного тупика. Так погибают замыслы с размахом, сулившие громаднейший успех, от долгих отлагательств». Пришла пора действий и упустить это время нельзя.
- Ты закончил свой институт?
- Да, конечно, закончил.
- Женат?
- Был. Развелся года три назад. Жили чуть больше двух лет. До детей дело не дошло. Что-то не заладилось у нас почти с самого начала. Разбежались. Я снова пробовал искать тебя: звонил, наводил справки, наконец, дозвонился до того рыбзавода, где ты работала. Мне сказали, что ты уволилась и уехала. Я ведь уже было решился ехать к тебе, а тут узнаю: уволилась, уехала. Потом возникли у меня некоторые финансовые проблемы, которые до сих пор решаю. Все эти годы у меня была уверенность, что мы с тобой снова встретимся. Рано или поздно, но встретимся. Именно эта неосознанная вера, скорее всего и давала мне силы, спокойствие, несмотря на то, что мне было очень даже не сладко, порой совсем паршиво. Я с головой ушел в работу. У нас есть очень перспективный проект, – без запинки врал Василий, иногда приостанавливаясь и бросая быстрые взгляды на Валю: не переврать бы и не ляпнуть уж явную околесицу, несусветную чушь. – Поэтому мой внешний вид говорит мало. Триумф будет потом. Пока предстоит тяжелая кропотливая работа.
- Где ты работаешь?
- Я работаю в венчурной компании, в группе решения задач. У нас небольшая фирма. Название ее тебе ничего не скажет, потому что наш бренд еще не раскручен. Основное направление фирмы – интеллектуальные разработки. Нам выдвигают комплекс разных недочетов, проблем, существующих вообще по жизни в той или иной компании. Мы заключаем договор, решаем проблему и получаем гонорар. В такой работе требуется оригинальность и нестандартный ход мысли. Например, сейчас проектируем новый вид установки, которая будет в полевых условиях закачивать воду под большим давлением в нефтяные скважины, чтобы увеличить добычу нефти.
- Что ж успеха вам. Ты же в строительном институте учился?
- Да. В том и сложность, что работаю не совсем по профилю. Подвернулся выгодный контракт. Быстро выдать проектную документацию на установку, изготовить опытный образец и испытать. Я хорошо владею программой Автокад. Привлекаем узких специалистов, консультируемся, восполняем и расширяем свои знания, – Вася говорил увлеченно, сам себе удивляясь за смелый и неожиданный ход воображения, на свою искусно состряпанную фантазию, в которую сам уже начинал верить. Мозг словно проснулся, стряхнул оцепенение, отринул шелуху низменных желаний и явил давным-давно забытую высоту и благородство стремлений.
Валя слушала с чрезвычайным вниманием, не пропуская ни единого слова и полуслова, поддавшись натиску энтузиазма, этакого нетерпения работать и работать. Она не допускала мысли, что Вася беззастенчиво лжет. Когда ее удивление граничило с неверием, она гнала сомнения, и нанизывала новые впечатления на оставшийся в памяти образ необычного ни с кем несравнимого искреннего вежливого деликатного юноши, который когда-то благоговел перед ней, и который именно от нее получил первые уроки чувственной любви.
Пока Василий рассказывал о себе, они прошагали, казалось целую вечность, отрезок жизни длиной в восемь лет, и незаметно для себя подошли к дому, где и жила Валя.
- Давно вы поселились в этом доме? – поинтересовался Вася.
- С моего рождения.
- Поразительно! Я тысячу раз, наверное, прошел мимо этого дома – и не разу тебя не видел.
- Может быть, и видел, да не обратил внимание. Смотрел не туда, думал не о том, – улыбнулась Валя. – Зайдешь?
- Давай в другой раз, – Вася вспомнил о своих плохо заштопанных носках. – Ты ничего о себе не рассказала. Хотя бы вкратце: что? когда? где и как? Знала бы ты как я рад, что мы снова встретились! Сама-то ты замужем?
- Нет, не замужем. И никогда не была замужем.
- Ты кремень! Боже, как я рад этой встрече. В этот раз я тебе не дам изчезнуть.
- И я рада нашей встрече. Но я уже не та Валя, которую ты любил взахлеб. Четыре года назад со мной случилось страшное, жуткое событие и переломило мою жизнь. … Я попала в автокатастрофу. Это было ужасно. Мое тело было искорежено, искромсано. Я целый год провела в больницах: лечили одно, затем другое. Я думала, что жизнь для меня закончилась – и она, действительно, закончилась, закончилась та жизнь, которой я жила прежде. Внутри у меня все оборвалось, омертвело, никакой прежней радости я не чувствую, ничего не заводит; ни к кому и не к чему во мне не было влечения. Мне даже хотелось умереть – умереть! – но это не в моей власти. Как раз в это время тяжело заболела мама. Возможно, случившаяся со мной беда сказалась на ее здоровье. Как она допоняла, какое невообразимое несчастье искорежило меня? Я ей ничего подробно не рассказывала. Она как-то угадала, как мне было тяжко. Потому что в последних письмах было столько тревоги. У мамы случился инсульт. Вдобавок открылась и обострилась куча болезней, и получилась, что она слегла так же, как и я. Вот тогда я сказала себе: я выживу и встану, чтобы помочь маме. Собрала последнюю волю в кулак, и, представляешь, смогла встать, начала потихоньку ходить, расхаживать ноги, болезнь от меня отступила. Я уволилась с работы и вернулась в город. И уже с полгода здесь, с мамой, как сиделка и домработница. Проживаю деньги, которые заработала на Севере. Здесь работу пока не искала, потому что маму оставить не с кем – сама она себя обслуживать не может. Себя я не чувствую обездоленной или несчастной, наоборот – в жизни моей появилась ясность и смысл. Я вижу, что могу делать хорошее и доброе. Сейчас для меня как раз это и важно. Я надеюсь не только облегчить жизнь маме, но и поднять ее на ноги. Ей всего-то 69 лет.
- Я могу чем-нибудь помочь вам? Например, по хозяйству что-то прибить, перетащить, починить сантехнику или еще чего из домашней утвари? – он вспомнил, что по дому обычно делывал отец, за что нахваливала мама, и тоже самой предлагал.
- Пожалуй, что и надо. А ты сможешь обычным традиционным способом отремонтировать водопроводный кран без твоей профессиональной оригинальности сотрудника группы решения задач?
- Ты уже шутишь! Мне это вдвойне приятно. Я скажу так: порой надо заняться чем-то простым, чтобы понять сложное. Этот тезис входит в негласный свод законов нашей группы. Если ты мне позволишь, в следующий раз я приду с инструментом.
- Приходи сразу в мою квартиру. Моя квартира – двадцать седьмая.
- Приду завтра же.
- Я буду ждать.
Вася посмотрел на свои часы знаменитой японской фирмы – последняя стильная и добротная вещь в его аксессуаре. Было около десяти часов вечера. Чтобы добраться до домика, ему шагать в кромешной тьме километров 12-13: пройти через город, потом вдоль железной дороги до ворот садового товарищества, а там еще плестись в гору минут двадцать. Значит, к половине первого часа ночи он вступит в мрачный покой своего жилища. Однако как в пору юности Вася весело шагал по шпалам. Несмолкаемый городской шум оставался за спиной удаляющимся гулом. Ясное звездное небо освещало дорогу. В памяти всплывали один за другим счастливые дни с Валей, отчего в душе царил яркий солнечный свет. Тогда в аэропорту они не сказали друг другу: прощай навсегда. Добрый Ангел остерег. «Беда теперь в другом, – размышлял Вася. – Тогда я был перед ней прозрачен как стеклышко. Теперь играю роль, каким хотел бы быть, страшась показать какой есть на самом деле. Как долго это продлится?»
Утром он с леденящей ясность увидел убогость своего жилища и самого себя. Кто он? Неимущий презренный тип, именуемый бомжом, этакая помесь нищего, бродяги, попрошайки, мелкого воришки. Оборванец, растерявший человеческое достоинство. Полуживотное-получеловек – новый гомосапиенс, когда эволюция повернула вспять. Слезы хлынули из глаз за порушенную собственную жизнь, за свое уникальное эго. Почему же изо дня в день превращался в грязное и вонючее ничтожество? Не от того ли, что не было по-настоящему любимого человека, чьим вниманием и мнением он дорожил бы как святыней. Когда любимый человек – это даже больше, чем продолжение себя. Он не только не обманет, не предаст, не солжет, не нарушит обещание – он вносит тот самый великий смысл в каждое простейшее движение, в каждый глоток воздуха, ровно всё вокруг насыщается строгой нормой целебного озона.
Вася разыскал в кладовке гаечные ключи и прочий сантехнический скарб: муфты, фитинги, прокладки. Уложил это в саквояж, приличного вида когда-то подаренный отцу, и как заправский сантехник заявился к Вале, проделав тот же самый путь в 13 километров. Валя была в домашнем халате из простенького ситца безмятежно голубого цвета. Светло-русые волосы были стянуты в милый куцый хвостик, предлагая взгляду правильные линии лица и как подлинное украшение – бесподобные глаза, ставшие еще притягательнее, возможно, от выражения неизбывной легчайшей печали, сквозь смиренную и тихую, неизъяснимо чудесную радость, что придавало особый отблеск глубокого и сильного характера.
- Ты красивая! – простодушно, как и прежде, заключил Вася.
- Да брось ты. Не видишь – все лицо в шрамах.
- Я не вижу. Ты про эти маленькие шрамики у губ? Они не портят лица. Я вижу другое: ты такая хорошая, от тебя исходит тепло и уют.
- Не смущай меня Вася. Я давным-давно живу одна, без мужчин, и не хочу ничего менять. Ты пришел помочь мне – давай же помогай. У меня, в самом деле, проблема. Я вызывала сантехника. Он мне наплел с три короба, что надо чуть ли не все менять: трубы, крану, раковины, ванну. Так проще квартиру поменять. Мне недосуг с этим связываться сейчас.
- Не волнуйся. Я починю, не так хлопотно и масштабно.
- Пойдем, познакомлю с мамой.
Квартира была небольшая, с двумя смежными комнатами. Комнату поменьше занимала мама, Надежда Михайловна – миниатюрная, хрупкого вида старушка, с благородной белоснежной сединой, с приятными чертами лица, с которыми плохо сочетались глубоко впавшие измученные глаза.
- Вот, мама, мой старый друг Василий. Когда-то очень давно я чуть было не выскочила за него замуж.
- Несмотря на это, как в первый, так и во второй раз мы встретились абсолютно случайно, поэтому не довелось прийти раньше, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение, – галантно продолжил Вася.
- Случайного не бывает молодой человек. Все предопределено Богом. И Ангел порука его в этом мире, – говорила она медленно, с глубокой уверенностью в своих словах. – Если всегда слушать голос своей души, легко понять, что кажущееся случайным исходит свыше… Вижу вы человек хороший, а Вале сейчас тяжело. Валандается целыми днями и ночами со мной. Я, грешная, знаете ли, не могу не нарадоваться, что доченька моя со мной и ухаживает за мной как за малым ребёнком.
- Наверное, это большое счастье, когда есть, кому поухаживать, помочь. Я вот один как перст. Родители пять лет назад умерли; ни братьев ни сестер у меня нет; была какое-то время жена – не сошлись характерами.
- Зато у тебя интересная работа, – прервала Валя. – Не жалуйся.
- Да работа у меня интересная, – заключил Вася и осекся.
- Вы приходите к нам почаще, вечерком, в выходные дни. Валюша попотчует вас вкусным ужином или обедом. Она такая мастерица готовить, я и не подозревала в ней таких способностей.
- Как будто бы и я Валю в кулинарном рвении не отмечал.
- Чего непонятно! Тогда молодая была, глупая, ветер в голове.
- Обязательно пришел бы в воскресенье на обед, если пригласит Валя.
- Приглашаю, – так же просто сказала она.
Василий спохватился: его ждет работа: починить кран, чего он прежде никогда и не делывал. Он попросил показать этот злополучный кран. Извлек из саквояжа инструмент и с немалым любопытством разобрал дефектное изделие. Разобрал досконально, до винтика, уяснил суть дефекта, исправил, собрал, опробовал. Получилось! И, радуясь, что не такой уж он никчёмный человечек, позвал Валю принять работу.
- Ты настоящий мастер! Может быть, ещё машину стиральную посмотришь, в следующий раз? Тебе всё по плечу! – искренне похвалила Валя. – Попьешь с нами чаю? – сказала она неожиданно так ласково, что у Василия заныло в паху.
Надо ли говорить, что, собравшись от Вали в свой далекий обратный путь, он простился с уверенностью в скорой встрече, и в том, что жизнь его обретает смысл. Воскресенья он ждал с тем же нетерпением, как в детстве ждал наступление Нового года с горячей верой в чудеса и доброго волшебника дедушку Мороза.
В долгожданное воскресное утро, выдавшееся солнечно-лазоревым, ясным и теплым, он вышел в свой заросший неухоженный сад, оживающий с воцарением тепла, сел возле пня от срубленной лютой зимой березы. Эту березу посадил отец, и за двадцать лет она вымахала в развесистое белоствольное дерево – полученных из нее дров хватило аж на три недели. Для этого ли садил берёзу отец? Одна дума стала постоянной спутницей его одиноких будней: где взять денег? Он смотрел на проступающий на срезе пня березовый сок, стекающий обратно в землю и снова задавал себе вопрос: «Где же взять эти проклятые деньги?» Потренировав свой ум таким способом, и как обычно, не сумев придумать ничего нового, конструктивно-позитивного, Василий с некоторым сожалением вытащил из кладовки большой медный таз, в котором покойная матушка варила варенье, и отнес его в пункт приема металлолома. На полученные деньги купил торт и букет ярко-желтых хризантем.
Лучась преисполнявшей радостью, с учащенным биением сердца, он предстал перед также улыбающейся Валентиной. Она снова была такая же милая и домашняя. Вася безмолвно сказал себе, глядя в ее волшебные очи: «Она – моя последняя надежда, последний шанс выкарабкаться. Но как открыть ей всю правду? Кем я буду в ее глазах? Уж не лучше ли врать, чтобы продлить удовольствие, которое давно не испытывал? Удовольствие быть рядом с женщиной, которая тебе дорога. Дороже дорогого».
В квартире вкусно пахло печеными пирогами с мясом и картошкой. Этот запах снова возвратил его в далекие счастливые годы, когда живы были родители. Матушка вечерами хлопотала у плиты, чудеснейшими и аппетитнейшими ароматами наполняя квартиру; отец что-нибудь чинил: утюг, электрический чайник, швейную машину, стиральную машину, подбивал туфли, сапоги, подшивал валенки. Сынок корпел над учебниками. Он постигал науку, чтобы стать господином в предстоящей взрослой жизни.
- Ты стала другая – улыбаясь во весь рот, заключил Вася. – Я бы сказал необыкновенно женственная.
- Это естественно. Мне теперь ничего и не надо кроме как тишины и уюта.
- Даже мужчину? – осторожно вякнул Вася.
- И мужчину не надо. Я прекрасно обхожусь без этого.
- Без чего? – глупо переспросил он.
- Не понимаешь, что ли, без чего, – она улыбнулась. – Без секса. Ты мне дорог как человек и как воспоминание. Я тебя любила, по-настоящему как никого другого. И притом сейчас ты оказывается мастер – золотые руки. Не так ли?
- Верно, это так и есть. Я рад, что ты разглядела во мне ещё один талант. Действительно, я же пришел починить стиральную машину. Почему я все время это забываю, – спохватился Вася и добавил, приостановившись, – Я тебя не переставал любить. Даже когда женился.
- Любить можно по-разному. Вот сейчас я люблю маму, как в детстве не любила. Люблю весеннюю капель, люблю звон синичек за окном – многое, что люблю… Хватит об этом. Пойду пироги печь. Твой торт поставлю в холодильник.
Вася с величайшей осторожностью приступил к разборке стиральной машины. Назвавшийся мастером впервые видел такую модель и опасался напортачить. Он невольно провёл аналогию: как много с Валей связано того, что он никогда прежде не делывал – и с уверенностью в успехе приступил к делу. Из курса теоретической механики, деталей машин и основ конструирования Василий примерно представлял, из какого рода механизмов должен состоять этот агрегат для стирки, и без труда теоретически расчленил его на ряд простейших механизмов и технических устройств. Рассмотрел каждый в отдельности, что поддалось, то разобрал – и нашёл-таки причину поломки. Устранил, собрал, опробовал. Получилось! Не иначе как окрылённый, что собственными руками сотворил маленькое чудо, уже на вполне профессиональном уровне выполнил полное техническое обслуживание стиральной машине: прочистил фильтры, заменил потрескавшиеся прокладки, протянул уплотнения, склеил и подшил резиновую манжету дверцы барабана – машина заработала, как словно ей поменяли характер с капризного и непредсказуемого поведения на добротный основательный лад. А довольный мастер с приятным ощущением собственной значимости смело прошагал на кухню, сел на стул у окна и, поглядывая как ладно получается у Вали хозяйничать у плиты, спросил:
- Все-таки, где ты научилась так искусно стряпать?
- Там же где и ты чинить! – они рассмеялись легко и весело.
- Ты, наверное, проголодался? – участливо поинтересовалась Валя.
- В общем да. Не прочь скушать пирожок-другой.
- Подожди самую малость. Я покормлю маму.
- Она совсем не встает?
- Сама – нет. Я ее усаживаю. Если надо встать – опирается на меня и на одну свою здоровую ногу, потом я, придерживая маму, подаю ей костыли. С помощью костылей она и передвигается, это ей дается тяжело. Пробовали ходить с тросточкой –тоже не вариант. На улицу не выходит. Сейчас чуть изменили курс лечения: врач прописал какие-то очень эффективные лекарства. Я нашла медсестру, чтобы ставить уколы. Надежда есть, что мама поправится.
- Это хорошо. Ты не торопись готовить. У меня времени уйма. Я газетку почитаю, – сказал Вася и добавил про себя: «Я уж и забыл когда читал газеты», и с огромным удовольствием взял в руки свежий номер городской газеты.
4
В то время как Валя метала на стол блюдо за блюдом, Василий съел четыре или пять пирожков; пока она поставила чайник, он съел еще столько же. Валя дополнила пирожками молниеносно опустошаемое блюдо и, несколько удивленная, присела за стол.
- Я живу один. Холостякую. Перебиваюсь то чипсами, то гамбургерами, а такой вот домашней вкуснятиной угощался давным-давно, в какие-то далекие стародавние времена.
- Давай я налью тебе суп. Я утром варила борщ, он и остыть толком не успел.
- Не откажусь. На второе блюдо я из пирожков сооружу вот такой чизбургер. Смотри: на пирожок кладу ломтик сыра, сверху кусок колбасы, далее прослойка шпината, на нее –пластину копченного сала и еще колбаски, чтобы удобнее было брать, заворачиваю все это в капустный лист. Остается запатентовать этот новый пищевой продукт.
- Неужели ты это съешь?
- Запросто! – Василий, энергично орудуя скулами, стал отправлять многослойный бутерброд в желудок, столь же энергично прихлебывая наваристый борщ.
Когда тарелка с борщом была опустошена, и бутерброд провалился в ненасытное чрево, Вася, не сбавляя темпа, продолжил пиршество. Он пододвинул поближе к себе блюдо со сметаной, куда стал макать пирожки и, лоснясь от удовольствия, на секунду задерживал взгляд на пироге с обильно захваченной сметаной – затем челюсти мертвой хваткой смыкались и отправляли кусок за куском этот кулинарный клондайк в ширившийся живот.
- Ну ты силен! Ты все съел! Всё!!! Видимо, мало я замесила теста. Извини, пирогов больше нет, – ошарашено сказала Валя.
- Пустяки! Я вроде бы наелся.
- Ты всегда столько ешь? Я не припоминаю за тобой такого зверского аппетита…. Что с тобой? Ты спишь?
Василий вдруг обмякнув, с закрытыми глазами развалился на стуле. Валя слегка пошлепала его по щекам и, мгновенно сообразив, в чем дело, метнулась к шкафчику с медикаментами. Ваткой, смоченной в нашатырном спирте, протерла виски, поднесла к носу – Вася очнулся.
- Приляжешь? – озабоченно спросила хозяйка, теряясь в догадках, пристально глядя в его побелевшее лицо.
- Нет-нет. Несколько минут – и все пройдет.
- Ты что-то скрываешь от меня, – Валя села вплотную к нему, так что он явственно ощутил тепло ее тела.
- А ну давай рассказывай, что с тобой на самом деле, без басен о венчурной компании и группы решения задач.
- Нет, такая группа есть на самом деле, но я уже давно там не работаю. Может быть, мне сразу уйти сейчас?
Вася замялся и тяжело задышал.
- Неужели так все плохо? (Вася кивнул печально безнадежно.) Говори! – сурово молвила она.
- Да и говорить-то нечего. Я – ничтожество, нищий, полубомж. У меня нет дома, нет работы, нет жены, нет друзей. Питаюсь чем попало, донашиваю старые вещи. Прости, что врал тебе. Увидела бы ты меня в моем логове – перестала бы дышать от омерзения… Прости еще раз. Живу я в садовом участке в шесть соток. Там у меня небольшой домишко – наследство моих родителей. Садовод из меня, конечно, никакой. Но весной засаживаю участок картошкой, морковкой и другими овощами. Осенью собираю урожай, засыпаю в свои закрома. Это и есть основа моей пищи на долгую зиму. Так я живу второй год. Летом ловлю рыбу, собираю грибы, и также заготавливаю впрок. Мяса почти не ем, поневоле стал вегетарианцем. Эта зима была необычно холодная, а домик мой скорее летний сарай, чтобы спрятаться от дождя, а никак не жилой дом. Зимой одна была большая забота: где бы дров раздобыть и как печь не перетопить. Случись пожар – пришла бы настоящая беда. Где жить тогда? Вариантов мало, куда переселиться: колодцы на теплотрассе, вагончик-бытовка на заброшенной лесопилке. Хата в поселке есть: домишко в два окна и живут в нем человек десять бомжей, и мужики и бабы вместе, детишки тут же. Переселись я из своего дома к ним, я стал бы стопроцентным бомжем, а здесь, в саду, все-таки мой клочок земли, который я в свое время оформил в частную собственность. И не важно, что я хожу на нем полуголодный, обросший и озябший. Ты знаешь, бомжи не такие уж и паиньки, там в их сообществе свои непререкаемые серьезные законы, свои ценности, своя территория, все поделено: помойки, свалки и т.п. Будешь злостно нарушать – нож под ребро загонят в два счета...
Вася просто и бесхитростно поведал о своем неприглядном житие. Поведал о неудачном опыте семейной жизни, о лживой жене, разменявшей его на более выгодного мужчину, затем, обчистив и выгнав его, бывшего муженька, из его же квартиры, оставшейся от родителей, выгнала вон, как выметают сор. Жизнь не задалась, пошла вкривь и вкось от своего главного направления, и само это главное направление растворилось как мираж в стылом воздухе суровой реальности. Чтобы создать новую свою перспективу, новый жизненный план, чего-то перестало хватать. «Чего?» - задавал вопрос Василий и сам отвечал:
- Наверное тестотерона. Я порой явственно ощущаю абсолютный тупизм в голове, мозги куда-то делись. Я сдался и потихоньку превращаюсь в дерьмо. Тебе не противно сидеть рядом со мной?
- Нет. Тупизм еще не идиотизм, – ответила Валя и замолчала.
Некоторое время они молча сидели друг против друга. Из груди молодой красивой женщины вырвался короткий вздох сожаления, и она строго и сосредоточенно продолжила:
- Пришла моя очередь рассказать о себе, как есть. Слушай же. И я тебе сказала неправду, что попала в жуткую автокатастрофу. На самом деле было… На самом деле меня зверски изнасиловали… После того как ты уехал, я где-то с полгода жила одна; ни к кому меня не тянуло, наверное сыта была обилием твоей любви, ты как будто был со мной рядом каждый день. Пришла зима. Новый год. Череда новогодних праздников – одним словом опять пошло по-старому: друзья, посиделки, танцы под хорошим градусом, заканчивающиеся в постели. Я снова стала встречаться с Гришей (помнишь его? – до тебя я была с ним). Где-то в мае, перед тем как пойти на дискотеку, Гриша предложил зайти к нему в общагу, так как время было еще раннее, посидеть, выпить по бокалу-другому вина. Я согласилась. Когда мы пришли в его комнату, там сидел небольшого роста стриженный качок, весь в портачках. Гриша сказал, что это друг детства, только что откинулся (освободился), еще со справкой, без паспорта, без работы, кореш закадычный и поныне. Ну, сели мы втроем, выпили, о том о сем треплемся, но мне неспокойно как-то было. Мне этот тип сразу не понравился. Но не могла же представить, что мой парень предаст меня. Час посидели и пора бы уже идти. Я Грише так и намекнула. Он мне говорит, подожди мол минуту, маленькая проблемка есть, сделаем это и пойдем; понимаешь, мой друг шесть лет женщин не имел – дай ему себя на раз-другой. Я ему на эти слова едва не влепила по лицу. У меня в глазах побелело: я что – продажная тварь? Этот друган его был мне страшно противен: такой квадратный, голова приклеена как будто и шеи нет совсем; пальцы растопыренные, короткие и толстые; кожа какая-то поросячья, глазенки злобные так и бегают, словно выискивают слабое местечко. Говорок его блатной меня передергивал. Я Грише: «Ты охренел, дружок. Я всегда делаю только то, что мне нравится». Встала и пошла. Этот качок как зверь дикий вскочил и успел схватить меня за волосы. Одного шага мне не хватило, чтобы выскочить за дверь. Я взглянула на Гришу – он был уже чужой, говорит: «Лучше сама отдайся». «Ни за что». Только это сказала, как мне удар в живот. У меня точно пропало дыхание. Это разъярило качка. Он с бешеной силой стал избивать меня руками и ногами, пока я не превратилась в безвольную тряпку, потом разодрал платье, поднял и бросил на стол, где стояла недопитая бутылка водки, сказал – брыкнешься, этой бутылкой получишь по голове. Я брыкнулась, и он сдержал слово. Когда я очнулась, он уже поимел меня. Это было так ужасно и гадко: он рычал от радости как зверь. Только он кончил, подошел Гриша и сменил его. «И ты Гриша – такая же дрянь». Я ему и плюнуть то в лицо не могла: силы пропали, слезы и кровь текли из меня. Качок достал новую полную бутылку водки, из горла нахлебался, передал Грише, тот также, закинув голову, влил в себя до отрыжки. Что осталось в бутылке, качок выплеснул мне в лицо, полотенцем оттер лицо, и стал засовывать своего гада, своё дерьмо, мне в рот, требуя минет. Я не стала этого не делать, тогда он начал бить этим гадким отростком по губам, глазам, пока он у него опять не напрягся… Гриша закончил, и этот блатной изверг перевернул меня на живот, ударил по почкам, хотел пробить меня и на анал, но не получалось: никак не мог затолкнуть. Он схватил бутылку в одну руку, в другой руке оказался его поясной кожаный ремень, которым остервенело принялся хлестать по спине и ниже, другой рукой – впихнул туда, куда хотел, горлышко бутылки; потом отбросил бутылку и стал тоже самое делать уже своим дерьмовым гадом. Была жуткая боль, как будто изнутри все рвут и режут. И так они до полуночи, меняя друг друга, насиловали, распаляясь от моей сломленности, беззащитности, от моей крови и наносимых увечий. Они уже не могли кончить и возбуждали себя разным зверствам. Глубокой ночью они, видимо, уже устав и насытившись, призадумались, что же делать со мной дальше. Пока спит вахтер вышвырнуть меня на улицу в чем мать родила, но сдаст ведь, или порезать на куски? До них вдруг дошло, что зашли они слишком далеко. Я вслушивалась в их слова, сама как в бреду, поняла, что качок уламывает Гришу придушить меня, упаковать в сумку и где-нибудь закопать. Несмотря на то, что они сделали со мной, умирать от их рук мне было тягостно. С другой стороны как жить мне поруганной, истерзанной, растоптанной, я не представляла. Я колебалась: либо принять смерть как избавление, либо жить невзирая ни на что. Я услышала, что Гриша согласился. Сомнения, что делать, сразу пропали, ведь убьют, зароют как собаку – такого удовольствия я им не могла позволить. И как же моя мама? Она будет одна, и будет безутешно искать меня. Известие о моей смерти её убьёт также. Я собрала волю в кулак, из последних сил дико заорала, схватила стул и швырнула в окно. Оба стекла в раме с оглушительным звоном были разбиты и посыпались на улицу. Сразу послышался шум в коридоре. Одним за другим вспыхивал свет в окнах. Я залезла под кровать и продолжала звать срывающимся голосом о помощи. Гриша и качок бросились меня вытаскивать, чтобы заткнуть мне глотку. Меня спасло то, что они были уже прилично накачаны водкой. Я знала, что у Грише под кроватью гантели, взяв одну самую маленькую, на какую хватило сил поднять, сумела хлестануть, примозжить к полу руку качка. Он взвыл, потом и Грише досталось. Комната была слишком тесная, чтобы перевернуть или отодвинуть койку – и это также спасло меня. Шума получилось много. Прибежал вахтер, вскоре приехала милиция. Они, Гриша с качком, попробовали отмазаться, сказали, дескать у нас групповой секс на добровольных началах. «Почему девушка в крови?» – «Мы практикуем садомазохизм». – «Стекло выбито почему?» – «Здесь виноваты. Немного не рассчитали, вошли в экстаз. Заплатим». Мне снова пришлось выбирать: либо согласиться с такой версией, ведь теперь-то уж точно живой осталась, либо сдать их тут же. Я попробовала встать – и не могла: вставала и тут же подала от боли. Было как бы все очевидно. Сразу вызвали «Скорую помощь», меня отвезли в больницу, их – в КПЗ. В больнице, придя в себя, написала заявление как потерпевшая. Я долго раздумывала, писать ли: толку-то, что их посадят лет на 10, этим меня не вернуть прежнюю, а выйдут они обозленные, уже законченные звери. И, все-таки, подала заявление – не из мести, а потому что начатое надо доводить до конца, останавливаться было поздно, и еще, потому что они мне стали настолько противны, прямо до умопомрачения – я страшилось случайной встречи, когда выйду из больницы. Забыть такое невозможно, но притупить воспоминания казалось единственным спасением. Это хоть какое-то спасение, чтобы их убрали с глаз долой и подольше. Был суд. Грише дали 8 лет строгого режима, второму – больше. Я целый год лечилась. Потом продолжила лечиться у эндокринолога по женской части: произошел какой-то гормональный сбой, нарушился месячный цикл, месячные стали нерегулярными и обильными. Диагнозов поставили несколько и один страшнее другого. Я уволилась и переехала в другое место, но смена обстановки не изменила моего никудышного настроения: порой одолевала страшная тоска и какая-то небывалая пустота. Мужики мне стали противны, да и при моих возникших женских болячках любая нечистоплотность могла добавить еще одно заболевание или осложнить уже имеющиеся. Короче я стала жить как монашенка, только не молилась, потому что не умела и обрядов церковных не знала. Пришло известие от мамы, что больна она очень. Я с чувством облегчения уехала, и наверное – навсегда. Вот значит, второй год уже здесь, ухаживаю за мамой. И знаешь чего опасаюсь: вдруг она умрет – ради кого и чего мне тогда жить, не пускаться же во все тяжкие: пить, бродяжничать, спать с кем не попадя. Вот такая моя невеселая история. Тебе не противно сидеть рядом со мной?
Вася был ошарашен. В голове была муть и невнятное ощущение, что отняли самое дорогое, попросту растоптали, надсмеялись над ним, потому что она всегда была его продолжением. С того самого дня как увидел её.
Они молча сидели друг напротив друга. Он напротив единственной любимой девушки. Она – напротив того, кто действительно по-настоящему любил. Шла минута за минутой, час за часом. Они заново переживали в мыслях свою раздвоившуюся жизнь. У обоих выкатывались скупые слезы, вымывающие горечь и боль, и робко впуская что-то новое, что-то другое, хорошее, подобно тому задержавшемуся теплу, что неожиданно пришло в его запустелый сад.
Они молча сидели, как ровно ждали, когда уляжется душевная смута, спадет потрясение и явится другое понимание этой беды. Переживая ее горя, Вася отметил, что никакого отвращения лично к ней не чувствует – она стала ему еще дороже.
- Ты сильная! – сказал он, наконец. – Смогла такое выдержать и не сломаться. Я по сравнению с тобой – дерьмо.
- Не говори так, – мягко поправила Валя.
- Пойду я, Валя, домой. Уже поздно.
- В свою хибару пойдешь. Утром что будешь делать?
- Не знаю, что взбредет на ум, то и буду.
- Хочешь, оставайся у меня до утра, чего тебе тащиться в такую темень.
- От меня теперь никакого проку. Денег ни копейки, и женщин давным-давно у меня не было, пропало и влечение к ним.
- За постой я с тебя денег не возьму. А мужчину мне и самой уже давно не надо. На этот раз мы с тобой оба девственники. И я также боюсь этого самого постельного интима и, наверное, не хочу. Я могу быть тебе подругой, сестрой, кем угодно, но не любовницей. Я тебе постелю на диване.
- Скажи, а ты постелешь чистые белоснежные простыни.
- Постелю чистые белоснежные простыни, пододеяльник и наволочку.
- А перед этим я смогу помыться в ванной целый час?
- Мойся хоть два. В ванной я оставлю халат. Когда намоешься, ты этот халат оденешь и прошмыгнешь прямиком в расправленную постель. Пока ты спишь, я всю твою одежду выстираю, выглажу и высушу. Утром накормлю чем-нибудь вкусным, скажем оладьями в сахарной пудре или с клубничным вареньем. Хочешь? Скажу у порога до свидания и чмокну в щечку.
- Боже мой! Это ли не счастье! – невольно вырвалось у Васи, и он, ошеломленный открытием простой житейской истины, встревоженный ощущением чего-то еще большого, протопал в ванную и погрузился в сверкающую жемчужно-пенную благодать.