Рецидив

               
              Вадим Куриной был подслеповатым занудой, с залыселым лбом; лоснящимся, как спелый желудь, или, как учуявший и бегущий за ним кабан. В одном ухе он носил серьгу, в другом лишь отверстие. На руках его росли пальцы ни чем не примечательные, а взгляд выдавал робость – и сутулость лишь удваивала комичность наличия лакированного сапога на одной его тяп-ноге и такого же сапожка на другой нормальной. Но все это не имеет значение, а только подшивается к тому, что Вадим Куриной не употреблял спиртного уже целый год, который он провел в заботах живота и головы: голову пристраивал к работе, а живот к дивану или – другому животу. И сколько животов перемял Вадим Куриной за этот год не сосчитать, ибо не имел Вадим Куриной постоянства от природы – вот и трезвость его тоже вышла вся, переполнив Вадима терпением, от которого засвербело в ушах – и потянуло…
              Стояло утро в штанах, а лето носилось по улицам голышом, ослепляя своей наготою: святым не нужен покров – да бесстыжим! Открылись бары и кафе, от которых потягивало спиртным свежаком и перегаром, а дивные девочки с бритыми под юбками попами уже разносили, упираясь сосками в ледяные кружки, взбитое пенное пиво с душком подмосковной бодяги.
Вадим обильно вдыхал пары времени, и запахи просачивались в нос сквозь густорастущий в ноздрях волос. Понедельник был благостным для тех, кто подобно Вадиму отработал сутки и шел приятно усталый по этим разгуляй – улицам, широким и раздольным, рожденным для революций. А теперь мир на земле, и ни кто другой, как Вадим, не заслужил так отдыха с кружечкой пивка да ломтиками хрустящей картошки, схожими золотистым цветом с этими всюду снующими, загорелыми попами.
             Ветер ласково прохлаждал его натруженные тело, и Вадим хоть и знал, что можно в этой жизни делать все, кроме того, что потом начинает все делать за тебя, - но за целый год забыл. И целенаправленно не хотел вспоминать, а желание, зарождающееся откуда-то изнутри, попискивало, подобно маленькому грудному кузнечику, и степенно двигалось в голову, пробивая в ней место для выводов и поводов. Глаза Куриного слезились от надвигающейся радости, сопел нос, и дергались губы. Куриной хотел плакать, в предвкушении… но утерев платочком первую брызнувшую слезку, он сжал кулаки, будто схватил в них все свое мужество – и пошел…   
              И вот скоро он уже двигался сквозь лето, раздутый от удовольствия от первой проглоченной кружечки, а в кармане раздольных штанов работяга приютил заработанную водочку, позолоченным горлышком торчащую снаружи, а внутри охлаждающую пах Вадима от зноя стоячего утра. Не дойдя до дома, он принялся ее попивать на ходу, ногами проделывая ловкую чечёточку, а свободной рукой подстегивая сам себя, словно вернувшийся из плавания разудалый моряк. А у самого дома он накупил еще и пива, и водки, и вина, и, с нетерпением настигнув квартиры, вмонтировал себя в диван и принялся всё это распечатывать и сразу же употреблять в случайной последовательности.
………………………………………………………………………………………….
              На следующее утро, с мутной головой, он отправился в магазин за тем же и для того ж, в одной длинной тельняшке и тапочках, небритый и больше не видящий ни солнца, ни девочек, только пугающий всех. И так прошёл еще целый день, но уже с другом; а через сутки в дом позвонили соседи, а в телефон начальники. Одни сказали, что он будет уволен, другие – «Ну как же?!», а выглянувшая из соседской двери рыжая первоклассница спросила радостно: «Что, дядя Вадим… нахуярился?!» «Цыц!» - брызнула на нее мамаша. «Вон!» - скомандовал и закрыл дверь Куриной. А ближе к ночи подъехали ещё друзья, и, конечно, с женщинами, и не нужно объяснять с какими. Все ходили по квартире голыми, ели, пили и т.д. А, когда у Куриного кончились для них деньги, кончились и друзья. Одну лишь полюбившуюся ему женщину Вадим задержал в объятьях еще на время, но и та, не найдя от двери ключей, выпрыгнула из окна – только Куриной заснул. Не занавешенные ни кем окна второго этажа, где валялся грязный Вадим, прекрасно, при лунном свете, довольствовали любознательность жильцов дома напротив, и многие курящие по ночам на балконе пускали в пустоту вместе с дымом звуки возмущенного понимания.
               Проснувшись, Куриной почувствовал, как в мозги его вставили распорку и медленно превращают полушария в безболезненную жижу. Под черепом что-то похрустовало, похожее на мысль, пощелкивало за ушами, немели пальцы ног и рук, кожа пахла, как копченый поросёнок, и во всем организме ощущался застой скопившегося в нем яда, будто в венах всю кровь заместил алкоголь. Тем не менее, Куриной решил выпить, собрав в стакан остатки со всех бутылок, а в сердце обреченную надежду выжить. Но только спиртное попало в него, как было выброшено назад потоком скользкой рвоты. По вкусу выпитое больше не напоминало ту сладкую водочку, с которой все начиналось, – теперь оно отдавало настоящей водярой. Куриному становилось хуже, в квартире стояла жуткая вонь, и Вадим все же заставил себя собрать блевотину и все остальное пахучее в пакеты. Потом он лег и больше уже не поднимался, разве что ползал изредка попить и пописать. Ему хотелось, чтоб со временем состояние облегчалось, но к вечеру оно только усилилось, и Вадим понял, что умирает. На мобильный позвонил начальник, Куриной вырубил его не слушая и, таким образом ощутил идею, которая ни как до этого не зарождалась в разломанной голове с отсутствием логики и смысла.
             Трясущимися руками не в состоянии набрать номер, он нашел его в списке, и почти тридцатилетний Вадим сказал в трубку: «Мне страшно…»
             Через час приехала мама, и, шуруя по квартире шваброй, стала выносить весь мусор вон – так, что даже сам Куриной упал с дивана и закатался по полу вместе с банками и бутылками. От накопленных за год рублей осталось ровно столько, чтобы вызвать на них доктора, о чем он и попросил. «Успеет ли?!» - прочитал Вадим в глазах матери, и представил, как умрет, не опустив веки, лишенный возможности заснуть и забыться. На стене над диваном висела книжная полка, на которой Куриной увидел сидящими трех жирных мух. «Это за мной, - решил Куриной. - Вместо воронов ко мне слетаются мухи».
             Но доктор успел - и вернул в организм больного утраченные им в запое химические элементы. Под капельницей Вадим почувствовал приятный жар и облегчение, ему показалось, что мухи поползли для разгона и затем улетели, и он улыбнулся доктору. «Читаете», - заметил доктор, разглядывая полку. Вадим, воскреснув, заговорил: «Я слышал по радио – наркологическую помощь отменят. Мол, спасение утопающих – дело…» - «Ээ! Чушь! У нас точно не отменят. Фырр! – даже фыркнул от уверенности доктор. – Лучше подумайте о дальнейшем лечении…» - и, дав профессиональный совет и объяснив, как принимать, таблетки, - он уехал к следующему утопающему.
              Но так просто Куриной не отделался. Мать выключила в его комнате свет, а сама легла в другой. Всеми силами Вадим желал сна, но вместо него пришел бред. Сначала всюду в темноте стали появляться и исчезать ползущие точки света, будто мерцающие полосы светлячков, а когда Куриной закрывал глаза, то голову фаршировало разноцветным месивом с преобладанием дерьма и крови. Больше куриной не понимал, спит он, или нет: отключаясь, он будто попадал в другое измерение; а, пытаясь, высвободится из него, он перелетал в другое, не больше и не меньше реальное предыдущего; и даже если он оказывался снова в своей комнате и на своем диване, он с ужасом понимал, что это уже совсем другое, чуждое ему пространство. Куриной боялся, что больше никогда не вернется в реальный мир и останется в этом заколдованном; а там за ним будут ухаживать и возить на коляске, если только не растает снова эта грань, и он, подобно воздушному пузырьку, вылетит из воды наружу. Ведь миры эти, находятся в одном и том же месте и времени, имея способность, замещать друг друга, пребывать один в другом, как смешенные в колбе жидкости.


              Вокруг – пустынный берег, море. Вдали – полуразрушенные высокие здания; за обвалившимися частично стенами видны внутренности этажей: обнаженные лестницы, перегородки помещений, потолки; крыши на всех домах отсутствуют, так что неизвестно какой высоты дома были изначально.
             Приближаясь, Вадим заметил, что развалины кишат людьми, - подобно муравьям, почти все время находящимся в движении. Он заступил на лестницу и упал; так и поднимался, то и дело падая, - то руки скручивало, то выворачивало ноги, он сам не знал, что происходит; а люди, будто чокнутые, все смеялись над ним и носились вверх-вниз. На один этаж он зашел, в центре которого находилась, видимо, душевая; возле нее выстроилась очередь женщин, а по периметру бегали дети. Они все время клокотали, как голодные птицы, задирая головы, а женщины – на вид – все были простыми домохозяйками, в цветастых халатах и с махровыми полотенцами на плечах, крупные и без стройных фигур. Дверка иногда открывалась – и выходили вместе с паром наружу, охая и ахая, голые красные бабы, а новая партия заменяла их. Вадим посмотрел внимательно на одну – и смутился; потом – на другую – и отвернулся. А одна из них вдруг подбежала – и кричит: «Пялишься здесь?! То на эту, то на ту! Ну, уж нет! Я – женщина! – вам устрою! Она куда-то засеменила, подцепив за шкирку своего клокочущего малыша, а Вадим через разрыв в стене решил выбраться скорее на улицу, не удивляясь, что с этой стороны здания земля оказалась гораздо выше, чем при входе, и – не пришлось спускаться вниз. Но там было не менее спокойно: дети в рваных одеждах бегали с такой скоростью, что у Вадима мутнело в глазах, когда они кружили вокруг него; а потом он заметил – кого они все бояться. Это был такой же мальчик, только из штанов его торчал предмет всеобщей паники, который лил и брызгал на всех огромными струями. Вадим не понимал игра это, или что? – но мальчик уже подбежал к нему и обдал ноги Вадима густой пахучей струей.
              Куриной почувствовал, что задыхается, и из-за всех сил сделал рывок, будто пытаясь вынырнуть на поверхность воды, – тут он оторвал голову от подушки и, обливаясь кислым потом, приподнялся на локтях. Он увидел свою комнату и думал – включить свет, но усталость повалила его обратно, и свинцовые веки упали.
              И вот Куриной обнаруживает себя среди друзей за столом, нагруженным всяким свинством. Идет обычный разговор – идет, идет, идет, все идет и идет, и нет уже стола, и Куриной шагает один по улице зимой. Валит прекрасный хлопьями снег, а впереди стоит Газель. Пацаны разгружают кузов от продовольствия. Вадим на автомате подходит к водителю и задает вопрос: «Работа есть?» - и работа была, потому, как водитель указал большим пальцем на пацанов, не поворачивая головы. Вадим подошел и стал помогать, сразу взяв трудовой ритм. «Ты откуда, фраерок?!» - поинтересовался один пацанчик. «Я везде!» - ответил Вадим. Разгрузив со всеми машину, он сел вместе с пацанчиком в кабину, а остальные полезли в кузов.
              Проехали достаточно прежде, чем Вадим увидел, что в кабине нет ни руля, ни водителя; но есть зато пацанчик, стол с разным свинством и все те же друзья – сидят и жрут курицу! «Не дрейфь, фраерок!» - высказался пацанчик. «Нэ дрэф!» - повторил с набитым ртом один толстый из корешков. А снег разбивался о смотровое стекло белыми кляксами, и Вадим видел за окном повсюду разбросанных девушек – все они смахивали на проституток низкого пошиба. Одни сидели прямо на мусорных контейнерах, свесив ноги, другие – на бордюрах, а какие и просто валялись на земле, одетые по-весеннему. «Что за дела?!» - спросил в недоумении Вадим. «Новый год же, братан! По-перваку что ли?! – отозвался пацанчик. «Ну-ка тормози!» - решительно сказал Вадим. – Посмотри только, как легко они одеты! Я таких студеных не встречал еще!» - «Не могу, братан! Время, да? Понимаешь? – занекал с акцентом пацанчик. «Дай я!» - сказал самый здоровый друг Вадима, который один теперь только и остался с ним, – и одной рукой выбросил пацанчика из машины. Грузовик  сразу потерял управление и врезался в сугроб. Куриной почувствовал себя в невесомости, тихо созерцая, как разлетаются в разные стороны стаи маленьких пацанчиков и закадычный его друг падает с курицей в зубах в канаву.
               Куриной лежал на голом асфальте, в бессилии, широко раскинув руки. Он видел в округе дым больших костров, слышал шум толпы и запах жареного – и приближающийся стук каблуков. Над Куренным склонилась, упершись руками в колени, отвергнутая им когда-то девушка. Она ставит каблук ему на грудь и медленно произносит, вдавливая каждый слог в солнечное сплетение: «Вот твоя судьба, скотина!» Теперь подходит еще одна, – но это когда-то сама бросила Вадима, – и говорит второй: «Оставь этот мешок с дерьмом!» Куриной, в отчаянии, закидывает голову и закрывает глаза, желая провалиться сквозь землю.
           «Действительно, мешок!» - слышит Вадим знакомый голос – и видит, открыв глаза, доктора, уставившегося на него через запотевшие от перегара очки. «Как только это возможно? довести себя до такого состояния?! Нет, с точки зрения медицины я, конечно, могу понять… но! – если углубиться в вашу патологию!» - Доктор широко раскрыл глаза, вздернув на лоб зрачки, причмокнул губами и важно заходил по комнате, будто раздумывая про себя. Проделав несколько походов туда - обратно, в очередной, он ушел сквозь стену.
             Куриной, опять пытаясь сменить сном картинку, попадает в незнакомую квартиру. Он один на кухне, но слышно праздничный смех. И прибегает за ним прекрасная молодая девушка, – «Как ты еще здесь?!» - берет его за руку и уводит по коридору в большую темную залу. Прижимается спиной к стене, притягивая Вадима к груди, – прыгает на него, обхватив руками плечи, а ногами чресла, - и начинает подпрыгивать, как мячик. Шепчет на ухо: «Давай же!» - «Чего давай?! – мычит Вадим. – Может трусы хоть снимем?!» Тут входит папа с фразой: «Ага! Уже все?!» - «Да нет, – отвечает Куриной, – не успели начать!» - «Ну и хорошо, что не успели! Но если!..» - «Понял!» - с готовностью козырнул Вадим и отправился на кухню, где, судя по громкому разговору, его давно дожидались некие люди, а девочка все стояла и лыбилась, упершись, как шлюха, одной ногой в стенку.
            Люди взяли Куриного под руки и вывели на улицу, где он сразу ощутил, что уже бежит в ряду со всеми бегущими, словно участник марафона. Все бегут, как бегут; вроде куда-то торопятся – один Куриной бежит, потому что не в силах остановиться. Но вот навстречу несется еще один отряд бегунов – он врезается с этим. Вадим падает и чувствует, что кто-то навалился ему на грудь и трясет его за шиворот. Он пытается разглядеть – и видит: в общем мраке комнаты выделяется черное существо – нет у него ни рожи, ни рожек, ни хвоста, а просто сидит такой сгусток тени и зырит белыми, как бумага, глазищами. Чем больше всматривается Вадим, тем хуже ему становиться видно, и скоро совсем исчезает контур, и смешивается черное с черным, лишь эти белые глаза еще долго не уходят из кругозора Вадима. На этот раз он понимает, что это его комната, что за окном светает и – кончился кошмар. И никогда еще никто не встречал утро таким прекрасным, не чувствовал такой вкусной воду, не любил так жизнь, - как новоиспеченный Вадим Куриной, воняющий еще потом, но уже готовый очиститься и вновь вступить в мир свежим и новым, - и поступать только правильно, только верно, только хорошее и полезное творить, - и сегодня и завтра, и через год и после, и каждый Божий день и Божью ночь, помнить о последствиях, отличать жизнь от смерти, не унывать и не расстраиваться, пока… все не позабудется и не надоест к приходу следующего рецидива.