Ныроблаг 65

Борис Панджакидзе
               



Абитуриент, неудачник, медицинского вуза. Стройный парень, с густой чёрной шевелюрой и длинным носом. Худой, как борзой кобель. Получил в один из прекрасных осенних дней, будь он не ладен, повестку из военкомата. Звали его Леван, в простонародье Лёва. Он знал, что вскоре понадобится Родине, но как-то не хотелось принимать это всерьёз.
И вот свершилось. Его «приглашают» отдать священный долг Государству, но в случае неявки, уже грозят уголовной ответственностью. Уклоняться он и не думал. Чтил, так сказать, «уголовный кодекс», но и исполнять не известно, откуда взявшийся в девятнадцать лет долг, тоже не «Рио-де–Жанейро». Приятно было, ни о чём, особенно не думая, гулять тёплым вечером с девушкой и строить планы на будущее. Будущее, было скрыто густым туманом. Специальности он не имел, если не считать профессию, полученную в средней школе с «трудовым воспитанием», слесарь второго разряда. Ему, конечно же, хотелось быть врачом. Но не судьба. Срезали на последнем экзамене, на сочинении, что-то по «Маяковскому и паспорте из широких штанин». Которое он усердно переписывал в течении двух часов со шпаргалки, ученической ручкой, макая перо в чернильницу и которая беспрестанно падала за шиворот впереди сидящего абитуриента.
Перо втыкалось в бумагу и брызгалось. В общем, сплошная неудобица, да и шпаргалка видимо была бракованная. «Не судьба» выскочила, как чёрт из табакерки, уже при сдаче документов в Луганский медицинский институт. На медицинской комиссии осмотрели, ощупали, поспрашивли, раскрыли перед носом потрёпанную книжицу с цветными рисунками. «Что нарисовано?» «Круг». «Неправильно». Ещё несколько рисунков, опять неправильно. «Почему?» «Цвета не различаешь» «Как это? Вот красный. Это зелёный, а здесь даже оранжевый». «А вместе не различаешь». Документы не приняли. «Не годен». «Это мы ещё посмотрим». Купил две шоколадки. Одну съел сам, вторую медсестре. Пошёл в поликлинику. А вот и глазной кабинет. Подозвал медсестру. Сунул ей в карман шоколадку. «Вынеси таблицы, что цвета проверяют». Притащила, но в руки не даёт. Показывает рисунки. «Нет. Не различаешь». «Дай выучу». «Нельзя». «Вот свинья! А шоколадку взяла!». Пошёл снова в институт. «Можно ещё раз книжку посмотреть?». «Смотри. Не жалко». На этот раз, как ни странно, увидел всё что надо. Документы приняли. Экзамены по физике и химии сдал на хорошо. Последний экзамен сочинение. Хоть на трояк сдать и он студент. Большой лекционный зал, типа «Греческий амфитеатр», средоточие мудрости. Перед каждым абитуриентом чернильница «непроливашка», деревянная ручка с железным пером и пионерским костром со звёздочкой. Пользоваться авторучкой категорически незя-а! Отхватил неуд. Возмутился. «Я же всё списал!» «Иди. Иди. Не шуми тут. Пойди, послужи»
В военкомат надо было явиться с личными вещами, и главное, обязательно с паспортом.  Его он дома не нашёл. Ему и в голову не могло прийти, что паспорт прибрала мать, что бы он невзначай не женился.
На работе, в городской больнице, где он работал санитаром для «стажу», написал заявление, «в связи с призывом в Красную Армию прошу…». Получил трудовую книжку. Проводы не намечались, родителям было некогда.
С ним пошёл отец.
Новобранцев посадили в грузовые машины и повезли на призывной пункт, в город Тбилиси. Провожающие должны были добираться сами.
Призывной пункт раньше был лагерем для преступников. Огорожен высоким забором из колючей проволоки, с огромными воротами и красными звёздами на створках
.Это заведение глотало призывников с жадностью крокодила. Провожающих внутрь не пускали. Будущих защитников разбили на команды, и начался медицинский осмотр, окончательный и бесповоротный.
Его спросили, есть ли жалобы на здоровье. Он ответил, что нет, но постоянно сосёт под ложечкой.
 «Что, когда есть, хочешь?» - спросил доктор смеясь.  Он ответил утвердительно, потому, что действительно, стоило ему поесть, как сосание прекращалось.
Признали, «годен к не строевой в мирное время», по причине кривой правой руки. Сломал в четвёртом классе. Рука полностью не сгибалась. Он стеснялся своего увечья и поэтому всегда держал руку в кармане, за что получал замечания от взрослых. В тот день его не забрали, как не забирали ещё в течение нескольких дней. «Покупатели» не брали «бракованных». Отец упросил начальника призывного пункта забрать сына домой, не ночевать же ему на нарах. Наконец сформировали команду из «недоделанных», в МООП (Министерство охраны общественного порядка) или конвойные войска. Хуже был стройбат. В эти войска брали неполноценных по здоровью или с низким образованием, а что  касается  интеллекта, то его и в офицерские училища не спрашивают. С ним попал его бывший одношкольник, Саро Сафоян, у него болели уши. Саро ушёл из школы после седьмого класса, парень не плохой, вылитый Фрунзик Мкртычан.
Построили. Отвели на вокзал. Подали эшелон из плацкартных вагонов. Хорошо, хоть плацкартных, совсем недавно «защитников» возили в товарных вагонах, «сорок человечиков иль восемь лошадей».
Накрепко закрыли. В дверях сержанты. Ехали весело. Ребята в основном сельские, еды и выпивки от пуза. Угощали всех, не спрашивая и сопровождающих тоже. На вопрос «куда везут?» Сопровождающие многозначительно улыбались: «Узнаете, когда приедем».
Поезд следовал мимо Каспийского моря в неизвестность. Наконец увидели снег. От безделья играли в карты и в основном в долг. Но откуда же взялся долг перед Родиной. Мы с ней в карты не играли. Через пять дней прибыли в город Пермь, на Урале. Разместились в одном из ожидальных залов вокзала. Передвижение особенно не ограничивали. Куда уйдёшь, мороз тридцать градусов. Южане все одеты легко, а он вообще, в одном пиджачке, вместо шапки одна шевелюра. Девчат набежало! И все со справками, что они работают поварами. Выяснилось, это местные проститутки.
В проститутках он не разбирался, и очень удивился, что поварихи в основном ****и. В СССР проституции не было. Опять посадили в поезд и повезли в город Соликамск. Ехали сутки. Троих не досчитались. Утром были на месте. Построили и бегом, по морозу, километра три, до войсковой части. Одного несли на руках. Загнали в клуб части. Огромная комната, не топленная. Наконец накормили пшёнкой с жирной свининой. Наши запасы поистощились, а финансы пели романсы. Лёва есть не стал, не смог, выпил только чай. Опять посадили в машины крытые брезентом, и повезли невесть куда. Дороги было, ни конца, ни краю. Дорога эта называлась Сибирский тракт. По ней до «исторического материализма» гнали каторжан. А нас теперь везут! У реки Вишеры высадили. Машины переехали реку по льду, а мы пешком. Ноги были как ходули, видно отмёрзли. Добрались до города Чердынь. Купили в местном магазинчике бутылку водки. Саро со слезами на глазах, просил распить её тут же. Он не разрешил, сказал, что пить будем на месте, перед сном. Машины остановились.
 Команда: «Из машин!» Еле выбрались, замороженные. Вокруг белым - бело, ночь тёмная, и прожектора в глаза.
 «Строиться!» Стоит сержант. Строиться надо было, от него слева, а мы не знали. Пинки, ругань. Строй, это одно из величайших изобретений человечества. Что Государство без строя? Бардак. Что люди без строя? Толпа, анархия. В строю виноват один, а отвечать будут все. Строем ходим на демонстрации и прославляем вождей, строем посылают один  народ на другой. И забыли все, что бог создал мир из хаоса. Анархия, мать порядка.
 «В строй, черножопые!». -  Построились.
 « В баню, бегом» Где тут баня? Куда сдаваться? Не известно. Загнали в баню.
 - Пар! Что?  Где? Лишился последней роскоши.  Его остригли, он единственный кучерявый. Помылись из тазиков, называются, шайки. Горы обмундирования. Шапка ушанка без звёздочки, шинель, нательное бельё, особенно  хороши кальсоны с завязочками, сапоги кирзовые, портянки, хлопчатобумажные гимнастёрка и штаны. Кашне и кортика не полагалось. Кидают без размера, сами потом разберётесь. Вещевые мешки уже обшмонали. Бутылка исчезла. Армяне, как всегда, правы. Правило первое: Всё что есть, надо есть и пить, не сходя с места. Опять повезли. Ехали часа три. Доехали. Выгрузились. Загнали в барак, деревянные столы с едой, это столовая. Он не успел сесть, «интеллигент паршивый», как хлеба уже не было, ни кусочка. Возмутился, начал требовать, что бы ему тоже дали. И тут его приметил хмырь один, в сержантских погонах, с лицом старорежимного лакея, весь в прыщах. Оказалось, старшиной его будет. Отвели в казарму. Большой белёный барак, с маленьким оконцем, длиной метров тридцать, шириной, около шести. Наполовину в земле, два ряда коек, в два яруса у входа печь огромная, под полами вода хлюпает. Холодно. Занял койку на верху, рядом чернявый парень с голубыми глазами, и круглым лицом, Саро разместился снизу. С трудом заснул.
 «Подъём!» Одеться не успели.
 «Отставить»
 « Отбой» И так, пока не успели
 «Оправиться» Побежали в сортир.
Не жизнь, а малина. Всё говорят. Думать не надо. Зарядка в одних гимнастёрках, на морозе. Умывались тоже на морозе, в очередь. В столовую с песней, все раздетые. Песня не получалась. Опять топот на месте.
«Шагом марш, запевай!»
 В общем, взяли в оборот, подавили волю, и чувство собственного достоинства. Добрались до столовой. Он зевать не стал. На третий день спёрли электробритву. Потянулись армейские будни, изучали уставы, караульную службу, социалистическую законность и материальную часть (автомат Калашникова). Стрельбы, марш броски ночью, по обледеневшей дороге. Наряды вне очереди, сыпались, как из рога изобилия, надо же кому-то, чистить «унитазы» дырки в сортире, с пиками говна, как Эверест. Ударишь ломом, всё в морду норовит. После отбоя, мыть казарму или канцелярию, вода на полу застывает, хоть на коньках катайся. Все кашляют. Одного унесли с воспалением лёгких, сержанты несколько дней поднимали пинками в строй. Святое дело, родина требует. Сержанты смеются, «костылями подопрём, на вышке стоять сможете» Его особенно доставала политическая подготовка, набор слов лишённых всякой логики и подспудно он понимал, что, что- то тут не так. Каждые пятнадцать минут в барак залетал, как наскипидаренный, хмырь-старшина. И каждый раз дневальный орал благим матом «Встать! Смирно!» Кто не успевал  встать,  тут  же  получал  наряд  вне  очереди.  Надо же сортиры  чистить.   Под ложечкой сосало, но за несколько лет он к этому привык, и внимания не обращал.  Очень хотелось сладкого. Если мог разжиться сгущёнкой, выпивал за приём. В бараке лютый холод, чернила в ручке замерзают. Взводный, молоденький лейтенант, сеголеток, хромовыми сапогами постукивает, рта раскрыть не может, скулы от холода свело. Огромная печь из двух железных бочек  до потолка, не греет, только дымит.
Взвод был сборным, кавказцев человек шесть, остальные с западной Украины. Держались особняком, говорили между собой по гуцульски. «А, бендеры!»- говорил им Саро и хитро улыбался. Он там бывал с отцом на шабашках. Лёва, был русскоязычным, по матери, грузинским владел очень плохо, и даже между своими говорил только на русском. Образование среднее, одиннадцать классов, даже двенадцать.  В школе считался, несмотря на кривую руку, неплохим спортсменом. Дважды выступал на республиканских олимпиадах школьников по плаванию. Занимался боксом для себя, что бы уметь драться, греблей, хорошо играл в волейбол, баскетбол и настольный теннис. Готовый защитник родины, если его повздрючивать года три. Он был из семьи фронтовиков. Отец, бывший офицер. Жили в военных городках. Так что армейская жизнь была, в общем, знакома. Но такое, ему и в дурном сне не привиделось бы.
Сослуживцы его уважали и зауважали ещё больше, когда он одним ударом в челюсть свалил доносчика на пол. Разразился «международный конфликт», «западники» валом попёрли, но отступили, выяснив, в чём дело. Оттащили в канцелярию разбираться. Старшина, лакейская харя, живописал всё в чёрном цвете. У него же, в глазах, стояли слёзы от злости и обиды, но объясняться не стал. Взводный понял, и делу хода не дал. Ограничились очередным нарядом вне очереди. «Держиморда» был разочарован. Минул месяц армейской жизни, Леван уже осмотрелся, пообвык. Жизнь уже не казалась такой мрачной. Удивительное создание человек, осваивается даже в таком дерьме. К нему стали лучше относиться сержанты, особенно командир отделения. Молодые лейтенанты были с ним на равных. Леван выполнял свой долг добросовестно. Так был воспитан. Обучался легко, хорошо стрелял. Автомат, эту «шаркающую железку», разбирал и собирал с закрытыми глазами, за секунды. Оружие он любил.
Учебный пункт располагался в посёлке Ухтым десяток домов, в тридцати километрах от Ныроба. Бывший лагерь для заключённых, лес вырубили и зону перевели в другое место. Лагерь приспособили под учебный центр и законы лагерные, тоже приспособили. О чём разговор? Вся страна сплошной лагерь и окружена социалистическим лагерем. Чем отличается солдат от ЗЕКа? Да ни чем, такой же бесправный, без вины осуждённый на три года, только оружие доверяют под строжайшим присмотром. На учебном была небольшая амбулатория. Однажды заболел зуб. Стоматолог, молодой лейтенант, высокого роста, черноволосый, с недовольным лицом, выпускник Пермского медицинского института, решил зуб лечить. Лечение растянулось на несколько дней. Там Лёва познакомился с медицинской сестрой, залетевшей туда по распределению, им оказывается, не выдавали дипломы, пока три года не отработают. Вот она, социалистическая законность. Разговоры, трали, вали, сдружились. Стали его назначать топить амбулаторию. Истопник он был никудышный, «бендеры» куда лучше, но собеседник интересный.
Приближался новый шестьдесят шестой год. Учебный готовился к встрече «деда мороза», а он уже под шестьдесят. Ну, какой праздник без стенной газеты. Леван хорошо рисовал. Ротный, Амбачинян, из Ростовских армян, маленького роста, бочкообразное туловище, с кривыми ногами в хромовых сапогах. Так вот, ротный пообещал, если газета займёт первое место, то ему, Левану, объявят благодарность. Во второй роте, художник был сельский учитель, человек уже зрелый. У него газета получилась, несомненно, лучше. Но ротный думал иначе, потому что кремль был нарисован с забором и благодарность всё равно объявил.
Наконец Новый год. В столовой праздничный обед, красивый и вкусный красный борщ, картофельное пюре с сардельками, компот. Раньше
тоже кормили неплохо, соленая кета, не редко котлеты.
После нового года, присяга. Приехал командир части, полковник в папахе, говорили, что ему скоро быть генералом. Вокруг офицеры на цырлах, он им, что-то внушает. Роты стоят, ждут. Мороз под пятьдесят градусов. Тишина, Воздух, как спрессованный. Туман. Полковник речугу толканул, явно не Цицерон, после каждого слова «б» прослушивается. Присяга хором. Как обычно, причитания, о последней капле крови, верность партии, долгу и народу. Какой народ? Если он весь уже здесь. Оркестр духовой. Гимн не получился, губы примерзают. Стол с красной скатертью. Знамя полка. Целование знамени. Мы уже полноценные солдаты.
После присяги, затишье. Уже не муштруют. Ждём, кого куда. Леван подал рапорт в сержантскую школу. Взводный многозначительно отказал, сиди, не рыпайся. Все почти разъехались. Наконец вызвали в канцелярию. Посылают на учёбу в Вильнюс, в школу санитарных инструкторов, на десять месяцев, и спросили, кого ещё, по его мнению, можно направить с ним. Леван предложил соседа по койке, чернявого паренька с Шепетовки, с которым он сдружился. Звали его Эмиль Ласкерман.
Ура! Едем в Вильнюс! Какой из себя Вильнюс, представлялось плохо.
Доехали до Москвы. Леван загодя дал телеграмму домой, что бы выслали денег на Казанский вокзал до востребования. Деньги, пятьдесят рублей, действительно пришли. Питались в вагоне-ресторане. Жизнь вольная. Сопровождающий офицер был доволен.
Прибыли в Вильнюс. В школе встретили как представителя «дворянских кровей». Что там было написано в сопроводительных документах? Место отвели рядом с командиром отделения, литовцем, тихим и скромным, всё время краснеющим младшим сержантом.
Сразу же вызвали в канцелярию. Назначили смотрителем муляжной. Комната, где хранятся скелеты, гипсовые мышцы и внутренности, перевязочный материал, учебники и прочий медицинский инвентарь. Непосредственный начальник по муляжной, капитан, военный фельдшер. Опять армейские будни, караулы, наряды, шагистика, медицинские предметы. На строевой подготовке, изощрялся, помощник командира взвода, говоривший на смеси украинского и русского языков. Большой любитель шагистики.
«Хлопци, добегайти до сортиру и зробити тама уборку территории». Стучал сапогами по асфальту с такой силой, что ноги прогибались в коленях в обратную сторону, как у коня. Преподаватели в основном военные врачи. Курс читают прекрасно. Школа, трёх этажное здание, благоустроенное. Считается как отдельная часть. Огорожена сплошным, высоким, кирпичным забором. Рядом огромный костёл Святых Петра и Павла. Мы на втором этаже, на первом, сержантская школа для внутренних войск, расквартированных в Литве. Муляжная на первом этаже, дверь рядом с дневальным.
 Предметы даются легко, всё на отлично. Ребята замечательные, все после средней школы. Вот только, Эмиль оказался любителем спиртного. Вызвали родителей. Приехал отец, обликом, прямо грузин.
К весне сосание под ложечкой усилилось, беспокоить стало и ночью. Пришлось пить одеколон. Выпьешь, и боль, как рукой снимает. После курса внутренних болезней, понял, что у него возможно язва, а это называется «голодные боли». Обратился в амбулаторию, приём ведут две майорши, его учителя, приятные, пожилые, дамы. Он им  нравился. «Домашний мальчик», называли его между собой. Поставили на очередь в госпиталь.
Начальник школы, подполковник Сазонов, большой театроман. Курсантов, часто водили на спектакли в Вильнюсский Русский драматический театр, в полуподвале старинного дома. Картина. Две роты солдатни в драматическом театре, запах пота, кашель, шмыганье носом, и шарканье сапог по паркету. Буфет хороший. Однажды приехал, знаменитый ансамбль «Ореро», Прекрасен был «Буба», молодой Вахтанг Кикабидзе
Путь шёл по бульвару, мимо памятника генералу Черняховскому, обязательно строевым шагом, с командой: «Равнение на …!», смотря  куда шли, туда или обратно. Вильнюсцы реагировали по разному, кто с интересом, а кто и с раздражением. Мы оккупанты.
Вильнюс, красивый, старинный западный город. Очень много средневековых соборов. На площади башня ратуши, в парке, крепостная башня Годеминоса с небольшим музеем внутри. Посередине города протекает река Нерис, он же Неман. Сильно испортили Вильнюс современные кварталы «хрущёбок»
В начале июня положили в госпиталь. Язву не нашли, но лечение назначили. В это время в Англии проходил чемпионат мира по футболу. Советская команда впервые попала в полуфинал, заняла  четвёртое место. Чемпионат для нашей команды, вылился в драму. Близок локоть, да не укусишь. Смотрели с удовольствием. Орали так, что у многих пооткрывались язвы.
Вильнюсский госпиталь, в старом городе, уютное здание. Столовая, в полуподвале, сводчатые потолки, напоминает кафе. Столики на два человека, на каждом бумажка, кому какая диета на этот день.
Через двадцать четыре дня выписали, здоровым, и годным к продолжению службы. Но язва всё равно объявилась, через два года, но уже в виде рубцов, как сказал бы Райкин – «А язва, всё - таки была».
Школа уехала в лагеря. Леван прибыл туда - же. Жили в палатках. Если не считать, марш броски по шесть километров, через день, то курорт. Приехала мама. Гражданскую одежду не привезла. Не положено. Она же бывшая офицерская жена да ещё фронтовичка. И если не она, то войну бы не выиграли. Три дня таскался с ней по магазинам за шмотками, козыряя на каждом шагу патрулям и прочим фуражкам.
Осенью рыли картошку, в ближайшем колхозе, который, больше напоминал досоветский хутор. Кормили молоком, и картошкой с сардельками. Пьяниц, как, у нас, не видел. Леван работал вместе со стариком, о котором говорили, что он националист, недавно вышел из бункера, и его реабилитировали. Неразговорчивый и сумрачный был старик. Националисты до шестьдесятпятого года скрывались в лесах Литвы.
Москва с серьёзностью относилась к настроениям литовцев. Литва была наводнена внутренними войсками и милицией, которую так же призывали. Милиция оснащена телескопическими резиновыми дубинками, в виде хлыстов, которые часто пускались в ход, особенно по молодёжи. Это называлось, «больше трёх, не собирайтесь». Каждый праздник, обязательное оцепление, власть не любила большое скопление народа.
Медицинская практика проходила в тюремной больнице. Древнее сооружение на окраине старого Вильнюса. Эта тюрьма исправно служила и при Российской империи, и свободной Литве после семнадцатого года, и вновь империи под названием СССР.
С муляжной приключилась незадача. Однажды ребята попросили Левана организовать небольшое застолье в этой комнатушке. Он не мог отказать. Организовали. Достали бутылочку, послали гонца на кухню за хрящами. Получилось красиво. Понравилось. Застолья стали повторяться, даже с участием сержанта, помощника командира взвода. Сидели культурно, за жизнь говорили. Без перепою.
Бутылки выбрасывать было не охота, да и скопилось их уже изрядно. Леван засовывал их в сейф, под бинты.
В один из дней, неожиданно, вызвали в муляжную, прямо с занятий.
Входит. Стоят три офицера, фельдшер капитан, дежурный по части с красной повязкой, и начальник штаба майор Хуциев. На полу выстроена батарея бутылок. Майор с видом великого криминалиста изучал этикетку одной из бутылок с обратной стороны через стекло. К водке, видимо, претензий не было. Свежайшая. Леван вида не подал, доложил,   «раб божий» по вашему приказанию прибыл.
«Что это такое?» - спрашивают. Леван с бодростью «бравого солдата Швейка»
«Осмелюсь доложить, денег не было на буфет. Сдать хотел. На  территории собрал» - Что тут началось!
«Клоун! Негодяй!». Далее по тексту из словаря боцмана. Но осталось без последствий. Не пойман, не вор.
Майор Хуциев из осетин, говорили, что он потомственный чекист, то ли дед, то ли отец, были высокопоставленные чекисты, ещё при Сталине.
Сам он был, фанфарон, демагог и дешёвый популист. На плацу, перед строем, орал на весь Вильнюс, что: «У солдата, сапоги, должны блестеть, как у кота яйца». Святые Пётр и Павел закрывали лица ладонями от стыда. Но дуракам он нравился, как и сейчас, многим нравится Жириновский.
Медицина, замечательная наука.
Предмет, гигиена и санитария. Ведёт молодой доктор, старший лейтенант, литовец. Говорит с сильным прибалтийским акцентом
-Яд ботулинуса может присутствовать в некачественной килбасе. Неудержимый хохот. Доктор обижается. Салага.
Или предмет, кожные болезни. Ведёт пожилой врач, подполковник. Ярко выраженный азиат, из кочевников. Маленький, толстый, лысый, но человек хороший.
-Лобковый педикулёз или в простонародье, мандавошки…- Опять хохот. Он не обижался
Осенью экзамены. Всё сдано на отлично. Присвоена лычка. Он теперь, ефрейтор. Вторая лычка, по прибытии в часть. Назначили старшим группы из шести человек, все из его части. Ехали без происшествий. Ребята дисциплинированные. Леван с дружиною прибыл  в часть.
Раскидали по командам. Команда, это рота. Каждая рота, при зоне, километров тридцать друг от друга. Ныроб, огромный посёлок, лагерь для особо опасных преступников. В 64 году, в этом лагере сидел известный правозащитник Анатолий Марченко. На улице много, так называемых, тунеядцев. Среди них попадаются, даже очень, интеллигентные люди. В основном из Ленинграда и Москвы. Здесь же штаб части.
Лёве досталась Дыроватиха. Но его оставили при санитарной части до прибытия начальника медицинской службы, его в тот момент не было, учился, где - то.
Санитарная часть, коек десять для больных, приёмная, она же процедурная, аптека, и физиокабинет. Четыре врача, две медсестрички, один недоучившийся фельдшер, младший сержант, местный красавец, гроза женщин. Уже женат на докторше Татьяне. Полная, красивая женщина, на несколько лет старше его. Остальные врачи, мужчины.
Знакомый стоматолог. Хирург Резяпкин, плотный, коренастый, любитель пожрать. Невропатолог Юрий Дмитриевич, симпатичный молодой человек. Все, кроме Татьяны, выпускники Пермского медвуза. Аптекарша, красивая блондинка, лет около тридцати, очень приятная особа. Приехали из Венгрии, имели машину «Варшава», копия нашей «Победы». Предмет лютой завести окружающих.
Лёва первую ночь ночевал в казарме. Занял, пустую койку. Казарма, огромный барак, тёмный и смрадный. Дьяки ладана не курили и образа не висели. «Нет, вру», висел Брежнев в рамочке. Койки в два яруса прямо от самых дверей. Сплошной мат, ругань и препирательства. Ночью спёрли восемнадцать рублей, тридцать копеек, Подъёмные по прибытию.
Но «бог не фраер», на следующий день опять получил столько-же. Оказывается, первые деньги, это подъёмные, а это денежное довольствие.
Служба пошла, работал как медбрат. Ночевал в медасанчасти. Выполнял всё, без нареканий. Все были довольны. Особенно медсёстры.
Послали в командировку в Пермь. Определить больных в госпиталь, забрать выписанных. Всё выполнил в лучьшем виде. Стали посылать постоянно.
Саро служит Ныробе. Был в отпуске. Заходил к родителям Лёвы, привёз от них посылочку, банку чёрной икры. Икру ели не все, продукт для некоторых незнакомый.
Саро, мастер на все руки, отпуск заслужил, делая ремонты офицерам. Одним словом, хитрый армянин.
Прибыл начальник медслужбы, женщина, капитанша, худая, желтолицая, с чёрными, горящими глазами, ярко накрашенными губами.
Раиса Михайловна, в действительности, Рахиля Мансуровна.
Осталась недовольна, что Лёву оставили при медсанчасти.
-Нечего тут бардак разводить, и так все переженились – Имела в виду докторшу Татьяну.
Отправили  на  Дыроватиху.
Дыроватиха, небольшой посёлок, домов пять, казарма и лагерь. На знаменитой речке Берёзовой. Предгорье уральских гор. Красивейшее место. Казарма хорошая. Один медик на  округу. Людей не хватало. На службу посылали начальником караула.
Конвоирование зимой, дело опасное. Конвойных, пять человек и собака. Милое существо. Кличка Альфа. Заключённых, около ста человек. Бредут, не спеша, по узкой протоптанной в снегу тропинке. Переднего конвоира уже и не видно. Что там с ним?
- Колона, стой. Подтянуться!-
И началось.
- Чё, стой. Козёл. Холодно ведь -
Передёргиваешь затвор автомата. Что бы испугать. Куда там.
 - Ишо зубами щелкает –
 Но останавливаются. Подтянулись.
 - Колона! Вперёд марш!-
Все довольны. Душу отвели, и разогрелись.
Наконец привели к лесосеке. Шлагбаум из длинной сосны. На коротком конце колесо от лесовоза. На длинном конце, цепь. Будка для конвоиров, с печкой «буржуйкой» внутри. За шлагбаумом, тайга. Вокруг лесосеки проложена лыжня. Каждые два часа осмотр лыжни, что бы не было пересекающих следов. Бежать зимой в тайгу дураков не находилось.
Командир роты, человек тёплый, пожилой, якутского облика. Служил ещё в Сталинских лагерях. К Лёве относился, как к сыну. Узнав, что он любит охоту, разрешил взять в ружпарке бердану. Лёва вышел, отошёл на километр в тайгу и, поняв, что обязательно заблудится, вернулся. Капитан, одобрительно улыбнулся, ни чего не сказав.Весной, капитана перевели в штаб части. Приехал уже известный Амбачинян. Целый день визг, распекает офицеров. «Доставала», талантливый. Начальник медслужбы, опять гуляет по «Парижу», на очередной учёбе. Вместо неё, Юрий Дмитрич. Опять стали вызывать для сопровождения. Однажды послали в Ульяновскую область, с комиссованным, из психушки. Поезд стоит одну минуту. Выпрыгнули. Чистое поле. Ни огонька. Дорога асфальтированная, позёмка метёт. Машина едет, проголосовали, «козлик», останавливается. «Куда служивые?».  «В райцентр». «Садитесь». Доехали до самого дома. Особой радости не видно. Большая комната с русской печкой, стол из досок, лавки. Поставили на стол таз с разогретым холодцом, ложки деревянные, две три бутылки с мутной жидкостью, это самогон из свеклы. Лёва не ест «А можно тарелочку?» Поставили миску и ложку дали поменьше. Лева пить не стал  Время не позднее, до полуночи далеко. Комиссованный фуражку напялил, для форсу, а на улице мороз с ветром. «Пойдём в клуб на танцы?» «Пойдём» Стоит стул, на стуле проигрыватель, девчат с десяток у стены, многие в красных сапожках, ножки ладненькие. На «сирых» солдат внимания не обращают. Парни, те повнимательние. Кучкуются, глаза зло глядят. Лёва понял, сейчас бить будут. Пора и честь знать, то есть смотаться во время. Утром сдал подопечного военкому и обратно в тайгу.
Амбачинян шипит
- Я, в год один раз в свет выбираюсь, а этот из «столицы» не вылазит-
Однажды, после очередной поездки,
происшествие. На одной из командировок, Коркасе, в километрах двадцати от Дыроватихи, вооружённый солдат, расстреляв двоих сослуживцев, ушёл в тайгу, поплутав, вернулся в посёлок. Укрылся на чердаке мастерской, в промзоне. Заключённых с работы сняли.
Понадобились медики, есть раненые. Юрий Дмитриевич, конечно же, взял Лёву. Посадили в маленький вертолёт. Тайга под ногами. Полёт запомнился на всю жизнь. До места лететь не разрешили, опасались, что вертолёт могут сбить. Сели в тайге, на лежнёвку. Лежнёвка, это дорога из брёвен, укладывается на болото. Выстрелы слышны отчётливо, настоящий бой. Добежали. Двое раненых. Один офицер, ранен легко. Ранение касательное в шею. Второй, солдат, ранен тяжело, в грудь. Наложили повязку. Вызвали хирурга из Ныробской больницы. Прилетел через час. Бой закончился. Солдат был убит, отстреливался до последнего патрона. Итог. Трое убитых, двое раненых. Лёва всю ночь дежурил у раненого. Утром отправили на транспортном вертолёте в госпиталь. Через  месяц сам Лёва, привёз выжившего солдата обратно.
В медсанчасти встретил знакомого сержанта.
-Ты чего здесь, что случилось?
-Комиссуюсь.
-С чем? Тебя же осенью демобилизуют?
-А, надоело - И показывает руку, а она вылитая, как у него.
Лёва к Юрию Дмитриевичу.
-Юрий Дмитриевич, а нельзя ли и меня того? Я учиться хочу. - Чего, того? - Ну, из армии уволить. И руку свою, кривую, с гордостью демонстрирует. - Отчего же, давай попробуем.
Собрали документы. Всё подготовили. Повели на комиссию. Докторша одна, член комиссии, заартачилась. - Он же медик! - Нет, он, солдат и по здоровью подлежит увольнению. Хороший человек, председатель комиссии, «боевой» хирург. Вспомнил сержанта. Комиссовали. В конце июля вызвали в штаб. Юрий Дмитриевич написал характеристику для института. В штабе говорить ни чего не стал. Взял требование на билет до Грузии. В Перми  пошёл в институт, Оставался день до конца приёма документов. Фотографии принёс сырые. Написал автобиографию, что родился, но не крестился. Обязательно в семье фронтовиков. Не привлекался, не проживал, не состоял, не занимался, не сотрудничал. А, что не еврей и так издалека видно. Написал заявление на лечфак. Подумал. На год больше учиться и конкурс на одного человека больше.
-Можно переписать на стоматфакультет-
-Чего переписывать. Напиши сверху - Всё равно, мол, не поступишь. Определили во второй поток. Дали общежитие. Десять дней сроку до первого экзамена. Готовься Лёва.
Первый экзамен, физика. Сдал на хорошо.
Второй, химия. Опять незадача. Перед экзаменом, хвать! А, экзаменационного листа, то нет. Абитуриент один, в расстроенных чувствах, вместе с учебником уволок. Лёва, в приёмную комиссию. Хорошо хоть видели кто, и как фамилия знают. Узнал в приёмной комиссии, где живёт. Оказалось, местный. Фамилия Коровин. Тоже мне художник! Пожалели солдата, разрешили сдать без документа, потом привезёшь. Сдал. Опять на хорошо. Поехал Коровину. Заходит, а его фотография на него смотрит и криво улыбается.
Пошёл снова в институт, оценку проставить.
Следующий экзамен, сочинение. История повторяется, но авторучкой писать можно. По общежитию слоняется парень. Только после школы. Декламирует Маяковского, опять о паспорте и штанах. Всем заниматься мешает. Лёва ему на правах старшины.
-Слушай Димка, хватит дурака валять. Пойдёшь на сочинение, вынесешь мне листа два, три чистых, со штемпелем.
 Димка принёс.
- А теперь, садись и пиши на них, что в голову твою дурную прийдёт. Обо всём, о комсомоле, о победах наших на всех фронтах, о жизни нашей распрекрасной. «Тезисы апрельские» будут.-
И Димка написал!
 Пошёл Лёва на сочинение, как в последний бой. Сунул «тезисы» в сапог. Выбрал свободную тему, о медиках, по книге Амосова «Мысли и сердце». Книжку эту он не читал, но мысли и сердце него были, да и в «тезисах» одна цитата из этой книги завалялась. Молодец Димка. Через полчаса достал «тезисы» из сапога, положил  как черновик и стал творчески перерабатывать. Что и как писать он знал, больше патриотизма и идиотский блеск в глазах. Обсасывал эту цитату как пёс голодный со всех сторон. Исписал три листа, каждую буковку выводил, пройдоха. Рядом девушка сидит, «красивая», как смертный грех. Она уже в седьмой раз поступает, но сочинения, он сам от неё слышал, писала только на отлично.
- Проверь. -
- Да отстань.-
- Ну, проверь.- Проверила.
- Нет у тебя ошибок - Этого, быть не могло.
 Проверил сам. Нашёл несколько, исправил. Сочинение относить боится. Делать нечего. Перед смертью, не надышишься. Сдал. Результат, через день. Ждать нет сил. Напился вермута. Очухался. Как раз во - время.
- Дима, сбегай, посмотри,
 что мне там определили?
- У тебя четвёрка Лёва - кричит Димка смеясь. Он в него сапогом. Ещё издевается. Он в школе только один раз написал сочинение на четыре и то про любовь
Пошёл смотреть сам. Действительно четверка. Теперь опять ждать, зачислят или нет.
- Молодой человек! Молодой человек! Вы студент - Слышит позади себя. Оборачивается. Женщина, улыбается.
- Я, в приёмной комиссии. Мы вас запомнили. Так вот, вы студент. Я вас поздравляю. «Слушай Димка. Ждать результата не могу, поеду или в Березняки или домой, в Грузию, пока не решил. Дай телеграмму по двум адресам». Поехал поездом в город Березняки, там жила медсестра, знакомая по Ныробу. Встретились. Через три дня телеграмма «Лёва, ты студент!»
Димка тоже поступил. Но через полгода, его отчислили. А, жаль, талантливый был парень. Вернулись в Пермь уже вместе. Нашли жильё. Из вещей, один чемодан. Купили матрац. Жизнь, «половая», началась. До первого сентября несколько дней, затем в колхоз на картошку. Одежды нет и деньги не завелись. Нашёл воинское требование на билет. Прямиком в аэропорт. Доплатил пять рублей за билет в Тбилиси. А вот и отчий дом. Мать телеграммой перед носом трясёт, дескать, какой-то негодяй над тобой издевается. «Нет»- говорю, «святая, правда». Собрали кое-как. В магазинах,  «совковый» ширпотреб. Одет как  «нищий король». Вернулся в Пермь. Направили на стройку. Сентябрь холодный и дождливый. На первое занятие, как водится, опоздал. Преподавателю понравился, букашек из под микроскопа талантливо рисовал. «Ученье свет, а неученье тьма» и тьма общественных наук, история КПСС, политэкономия, научный коммунизм, Марксистко-Ленинская философия и прочие съезды, и пленумы, и великая книга «Целина». Философия нечего, если между строк читать. За не успехи по этим предметам следовало обязательное отчисление. После Нового года из магазинов исчезли все мясные и рыбные продукты, как корова языком слизнула. «Жить стало лучше, жить стало веселей». Летом шестьдесят восьмого родился сын. Нашёл блатную работу по ночам, санитаром в психбольнице.  Зарплата восемьдесят рублей и стипендия двадцать восемь, жить можно. Пермская психбольница, почти в центре города. Состоит из бревенчатых строений, огорожена высоким дощаным  зелёным забором. У каждого сотрудника специальный ключ, одним ключом можно выпустить всех психбольных. Вот веселье бы городе занялось. Курят махорку в самокрутках, одну за другой. Прикуривают у санитаров. После каждого приёма пищи пересчитываются все алюминиевые ложки, если одной не досчитывается, производится «шмон». Процедура хлопотная и весёлая. Психбольница летом, как правило, пустеет, а в зиму полная. Зимой здесь тепло и сытно, а главное полная духовная свобода, «хочешь, будешь ты Буденным, хочешь лошадью его». Наполеонов и прочих Бонопартов не встречалось, интеллектуальный уровень не тот. О методах лечения и политвоспитательной работе не говорю. Зачем смущать население? Через некоторое время стал замечать за собой, что о нём тоже психбольница плачет. Например-озвученная на семинаре научного коммунизма мысль, «если бы Германия начала войну не с Англией и Францией, а с СССР, где бы мы были?» или «если бы Гитлер лучше относился к евреям, то ядерная бомба была бы у него уже в сорок третьем году». Как ни странно, но зав. кафедрой профессор Романов, человек с двумя академическими значками, стал называть его «наш великий диалектик» и на экзаменах ставил четыре, не спрашивая. «Шизофреник, что возьмёшь»? А годы были «Пражской весны», Сахаров, Солжиницын, Высоцкий в загоне. Повезло, непуганому идиоту. В общем и целом учился Лёва хорошо, всё, что касается медицины на отлично.
После второго курса поехал на «целину», студенческий стройотряд назывался «медик». Заработал четыреста рублей. «Бешеные деньги!» После третьего курса уже можно работать фельдшером. Опять «блатная» работа, фельдшером в медвытрезвителе. Полуподвал в жилом доме. Тот же дурдом, только для буйных. Буйные были все, даже милиционеры. Начальник, капитан Салманов, крупный мужчина, с диктаторскими наклонностями. Заместитель, он же замполит, любитель шахматной игры. Начальник смены, капитан Александров, пожилой, рыжий, типичный Коми-Пермяк. Диалог с клиентами начинался с дикого крика: « А, что ты натворил? Сукин сын. Признавайся сейчас же!»  Клиент, как правило, тут же писался, наверное, от тепла, пытаясь при этом объяснить, что это всё Серёга и полулитру он тоже унёс. При этом в начале он долго разводил руками  и хватал себя за лицо, что бы поставить разъезжающиеся губы на место. Процесс раздевания происходил с «максимальной вежливостью и осторожностью». А как иначе? Он же сопротивляется. Всё это на глазах двух понятых из числа вчерашних клиентов. Понятые смотрели на это с явным злорадством. Ни грамма соучастия. С очевидностью можно сказать, почему у нас «всё не так ребята». Где права человека? Где чувство собственного достоинства? О них и не слыхивали. В вытрезвителе бывали граждане от лётчиков гражданской авиации до жокеев с соседнего ипподрома. Самые желанные клиенты, это рабочие мясокомбината.
У них на голом теле, пояс из целлофана, набитый мясной вырезкой. Вот улов, так улов. К двенадцати часам ночи милиционеры тоже напивались до состояния риз. Автомашина, милицейский воронок, доезжала до вытрезвителя самостоятельно, без участия водителя. Машина стоит, мотор работает, фары горят, удивлённый фельдшер отрывает дверку, а из кабины без признаков жизни, вываливается «полтора Ивана». Его торжественно водворяют в элитную палату, которую персонал предусмотрительно оставлял для себя. Вытрезвитель, это хозрасчётная организация, ненавязчивая услуга стоит пятнадцать рублей и обязательное сообщение по месту работы, затем несчастного выкидывают из всех очередей, на квартиру, ковёр, холодильник, автомашину, лишают тринадцатой зарплаты, премиальных, обязательная разборка на профсоюзном или партийном собрании с выговором.  В общем «лишенец», полное поражение в правах, слава богу, хоть голосовать можно. А, что в плюсах? Не замерзают зимой и фельдшера молодцы, промоют, насуют уколов, умереть не дают. В трудах и заботах минуло два года. В июле государственные экзамены. Внутренние болезни, три раздела стоматологии и философия.            
Предпоследний экзамен, хирургическая стоматология. Профессор экзаменовал его лично. Выслушал  все ответы на билет, кивая головой, согласен мол. Затем извлёк тетрадь, а тетрадь эта, список пропущенных им лекций, за все три года. Открыл тетрадь и ехидно спрашивает: «А, что вы можете сказать по этому вопросу?» и так, пока тетрадь не закончилась. Комиссия и студенты с интересом следили за поединком. Развёл руками -  «Вы свободны доктор. Отлично». Бурные аплодисменты. Завалить хотел, змей, да ещё на госэкзамене. Сам виноват, лекции читает нудным голосом, без изюминки, ни чего нового. А Лёва, верой и правдой служил в вытрезвителе, естественно не досыпал, дозерая за алкоголиками, что бы они, не приведи господь, не окочурились. В букваре всё написано, только читай. А, букварь у него, тридцать пять томов медицинской энциклопедии, да ещё с пластинками. Купил при случае, в букинистическом магазине, почти задаром. Можно было и в институт не ходить. Последний экзамен, марксиско- ленинская философия, куда же без неё. Открывается дверь аудитории, два ассистента вносят тучного человека, слепого и без ног. Лёва впервые его видит. А это профессор!  Лёва называет свою фамилию и бодрым голосом называет номер билета и вопросы в нём. А, билет был №1. Куда лучше! Профессор начинает стучать карандашом, как дятел. Лёва уверенно отвечает, профессор согласно кивает головой и стучит. Вдруг Лёва понял, что перепутал имена греческих материалистов с идеалистами, в чём честно признался профессору. Профессор задаёт вопрос - « Скажите. Что является критерием истины?» Лёва молчит, не знает. А, кто знает, в чём счастье в жизни? Идите доктор. Тройка. И на том спасибо. Всё. Он врач. Какой из него врач, практика покажет – критерий истины. Он уже распределён, главным врачом участковой больницы. В тайгу его, за забор, не «блатного» и безродного.