Семь машин олигарха. Ося и Киса - отдыхают

Вячеслав Макеев

     СЕМЬ МАШИН ОЛИГАРХА





«Maybach-57»               
«Bentley»
«Porsche-Carrera»
«Maybach-62»
«Mercedes-600»               
«Rols-Roys»               
«Mercedes-Benz-McLaren»

Бывший капитан армейского спецназа Олег Берсенев выходит из колонии общего режима, отбыв срок заключения три года за то, что слепо выполнил приказ начальства. На выходе из колонии он знакомится с Ириной Воробьёвой – гражданской женой богатого сидельца-олигарха, упрятанного в эту «тихую зону» бывшими коллегами по крупному бизнесу за то, что тот стал «играть не по правилам».
Визит в колонию молодой женщины совпал со смертью олигарха, получившего тяжкие увечья, несовместимые с жизнью. По колонии поползли слухи, что его «заказали».
Ирина застала последние часы жизни мужа. Перед кончиной, в полубреду, он открыл ей тайну своих дорогих коллекционных автомобилей, в одном из которых были скрыты шифры от секретных счетов на крупные суммы в зарубежных банках и важные документы, очень опасные для бывших коллег-олигархов, так подло поступивших с ним.
С дорожного происшествия, едва не стоившего жизни нашим героям, начинаются поиски денег и документов в одной из коллекционных машин покойного олигарха, распроданных его законной вдовой Фаиной богатым гражданам  новых стран, возникших на осколках бывшей большой страны, и за её пределами. 
Москва и Киев, Одесса и Израиль, Прибалтика и Санкт-Петербург, Кавказ и вновь Москва – вот география стремительных рейдов наших героев длиной в неполных два месяца. Опасное путешествие, полное невероятных приключений, крадущиеся по их следам спецслужбы олигархов, горькие утраты, большие надежды и яркая, романтическая любовь наших «новых концессионеров», в шутку сравнивших себя с героями Ильфа и Петрова – всё это в предлагаемом читателю романе.
Каково было «Осе» и «Кисе» в далёком 1927-ом году и каково же теперь нашим героям, живущим и действующим в новом тысячелетии, а всё познаётся в сравнении, читатель узнает из захватывающего остросюжетного произведения, насыщенного искромётным и трагикомическим юмором, взятым из нашей  современной бурной и непростой жизни.   

Содержание



Глава 1.  На свободу с чистой совестью
Глава 2.  День дурака 
Глава 3.  Лёд тронулся 
Глава 4.  Сало в шоколаде
Глава 5.  Пан Брунько
Глава 6.  Одесса-мама
Глава 7.  На «Святой земле» 
Глава 8.  Ложный след 
Глава 9.  Фиговый листок 
Глава 10. Рейд
Глава 11. В подполье
Глава 12. День рождения
Глава 13. Алазанская долина 
Глава 14. Через Кавказский хребет 
Глава 15. Есть!
Глава 16. Возвращение в столицу 
Глава 17. Пресс-конференция
Глава 18. Последний бой





 «Бойся своих»
 
Нерон, римский император.



 «Собственность –  есть кража»

М. Прудон, Французский экономист 19 века.

 

 «Как нечувствителен и равнодушен к чужому
 горю бывает человек богатый»

Талмуд, священна книга иудеев.
 


Семь машин олигарха




 
«От сумы да от тюрьмы – не зарекайся»
 
Русская пословица.
 

Глава 1.


На свободу с чистой совестью


 
1.

Эта история началась ранней весной начала нового третьего тысячелетия, какого же именно года из тех памятных лет совершенно не важно, так как мало что изменилось на рубеже веков и тысячелетий в нашей многострадальной, стране, пережившей столько бед, и поныне терзаемой последствиями опустошительных реформ, проводимых по меткому выражению одного отставного политика  «чикагскими мальчиками в коротких штанишках» с благословения «Сильных Мира Сего», отдыхавших после колоссальных трудов в своих просторных офисах и загородных дворцах на туманном Альбионе или в Большой Стране по другую сторону океана, открытой пятьсот лет назад Христофором Колумбом, искавший путь в Индию. 
Что касается Колумба, то лучше бы он ничего там не открывал. В мире было бы гораздо спокойней, чем сейчас. Что же касается нашего незадачливого отставного политика, помянутого чуть выше, то, отсидев после танковых залпов по Белому Дому на Красной Пресне несколько месяцев в тихой московской тюрьме, он по слухам читает лекции в главной экономической академии страны, стараясь наверстать упущенное. 
Впрочем, долой лирику. Эта история началась ранней весной, на территории, которая сократилась в результате печальных событий смутных лет с одной шестой части обитаемой суши всего до одной восьмой, но все еще обитаемой, к тому же фантастически богатой и лакомой, как для местного жулья, так и для заморских «благодетелей».
В тех неблизких местах, где начиналась наша история – местах далеких от сравнительно сытой, теплой и богатой Москвы, стояли сильные морозы при ясной погоде, какие теперь и в Сибири, затронутой глобальным потеплением, явление далеко не частое.
В мороз под тридцать, когда непросто завести продрогший и привыкший ко всему «Жигуленок», из ворот небольшой провинциальной тюрьмы, официально именовавшейся колонией общего режима, вышел на свободу единственный в этот день ее сиделец, упрятанный в сибирскую глубинку на три года за то, что исполнил приказ начальства.
Впрочем, с этим прошлым было покончено раз и навсегда. На ярком весеннем солнце щурился тщательно выбритый мужчина тридцати трёх лет от роду, красивый лицом, ростом сто восемьдесят два сантиметра и хорошо физически развитый – сказалась армейская закалка бывшего капитана спецназа. Его голубые глаза, в которых пока не было ни искорки радости в связи с таким памятным днем – первым в новой жизни освобожденного, равнодушно окинули заснеженное пространство свободного мира. Никто его не встречал. Часть армейских друзей он растерял в бесчисленных необъявленных войнах, полыхавших на просторах бывшей «красной империи», другой части, зарабатывавшей свой хлеб насущный во всяких полубандитских охранных структурах, было не до него. Впрочем, о его досрочном освобождении именно в этот день, никто и не знал. Так было спокойнее, прежде всего для него самого. Близких родных, кроме матушки, жившей теперь в соседнем суверенном государстве, у него не было. А жена, с которой и прожили всего-то год, да и то не полный, сбежала к другому мужику, когда он воевал на Кавказе. За что же отсидел три года бывший офицер спецназа, упрятанный в эту маленькую тихую колонию, в которой отбывали свои сроки многие известные, в прошлом богатые и влиятельные люди – жулики или пострадавшие от еще более бесчестных конкурентов, рассказывать не хочется. Воевал он на извечно мятежном Кавказе, который удалось замирить на время только большевикам. Он вынужден был стрелять и убивать, вот и стал жертвой разборок между центральной властью и местными кланами, слепо исполнив приказ оставшегося в тени высокого начальства.
Сидел он в зоне под другим именем, и сокамерники не знали кто он, откуда и за что определен на перевоспитание в эту маленькую и тихую колонию, сидеть в которой было не обременительно и даже приятно, если эти места вообще можно считать таковыми. И за это спасибо – месть жестоких кавказских тейпов его пока не настигла.
В планах бывшего капитана Олега Берсенева, во внутреннем кармане теплой ватной куртки которого лежала не справка о выходе из заключения, а настоящий паспорт, выданный ему пятнадцать минут назад начальником колонии, было добраться сначала до областного центра, а там осмотреться. Если все будет в порядке, то, заручившись необходимыми документами на пересечение границы, он собирался добраться до одинокой матушки, которая не знала о его досрочном на месяц освобождении.
– И хорошо, что не знает, так будет спокойнее, – здраво рассуждал Берсенев.
Начальник колонии сочувствовал и как мог помогал бывшему офицеру, но взвинченный событиями прошлого дня, которые еще долго дадут о себе знать, спешно попрощался с ним в кабинете, сказав, что до города ему луче всего добираться на служебном микроавтобусе.
– По инструкции, я имею право задержать тебя, в связи с такими вот делами, сам понимаешь. Но не стану задерживать, хоть и начальство, которое понаедет с часу на час, наверное взгреет меня за это. Да черт с ними. Ты то тут не причем. Тут брат такие разборки, что мне лучше в них не встревать. Вот угораздило блин с таким сидельцем!
Не поминай, брат, лихом! – Они выпили на дорожку по сто граммов, в спешке не закусив, и обнялись на прощанье. Все-таки сиделось в этой зоне Олегу не тяжко. Уголовников-отморозков в ней не было, те отсиживали в других зонах, а прочие не донимали. Пришлось, правда, пару раз «съездить по морде» самым любопытным, не сдержался, но это было в самом начале срока. Близко ни с кем из осужденных он не сходился, вел себя замкнуто. Ударно трудился в пошивочном цехе, где шили ватные куртки с искусственным мехом для всяких ЧОПов, расплодившихся в смутное время, а там и амнистия подошла.
 – И хорошо, что никто не встречает, а то наведут мстительных горцев, – подумал Берсенев. Опасность такая все же была, а потому следовало быть начеку, как и в горном лесу, когда автоматные очереди могли ударить из-за каждого дерева.
Водка и сейчас приятно согревала и бодрила, чуть застилая так и не выстраданную обиду.
– Да черт с вами со всеми! Добраться бы до матушки живым и здоровым!
Одновременно с ним через КПП проходила молодая женщина в короткой норковой шубке, брюках чуть закатанных поверх теплых сапожек и в нахлобученной на самые глаза дорогой собольей шапке. Из-под шапки выглядывали пряди светлых волос, небольшой красивый носик и красиво очерченный подбородок. Носик, правда, был покрасневший то ли от мороза, то ли от слез, а губки пухлые и подкрашенные неяркой губной помадой. От женщины исходил едва уловимый аромат дорогих стойких духов.
Он видел ее впервые, но слышал о жуткой истории, которая приключилась с ее мужем – «привилегированным сидельцем» из богатеньких «новых русских». Был упрятан тот человек в эту тихую зону вроде как конкурентами, не поделившими сферы влияния в бизнесе с криминальным душком, процветавшем в стране в те смутные времена, которые слишком уж затянулись.
В этот будничный – первый четверг марта, он выходил на свободу через КПП зоны, ставшей частью его жизни, один. Женщина стала его случайной спутницей. Она приехала накануне, вечером вчерашнего дня, когда с ее мужем случилась беда. Он упал, хотя все говорило о том, что был сброшен с крыши трехэтажного производственного корпуса на бетонную плиту. Раны, в том числе резанные и колотые, никак не соответствовали травмам, полученным при падении. Бедолага пропал среди ночи. На вечерней перекличке присутствовал, как лег спать после отбоя, соседи видели, а ночью исчез, да так, что никто ничего не заметил. Или тихо ушел, или же утащили его душегубы. На рассвете спохватились, начались поиски. Нашли чуть живого, но еще теплого, не замерзшего. По зоне было прошел слушок, что от него чего-то допытывались, но кто и чего – не ведомо. Слухи быстро придавили, а умиравшего заключенного поместили в санчасть под охрану. Так случилось, что в тот день его впервые должна была навещать жена. Она и приехала к умиравшему – едва успела проститься. Теперь предстояло неприятное и утомительное следствие, прежде чем покойного, не отсидевшего и месяца из своего шестилетнего срока, разрешат предать земле.
Родственников покойного, покинувшего этот мир не более часа назад, еще не известили. Жене покойного начальник колонии предложил остановиться в поселковой гостинице, но она отказалась и решила вернуться в город.
На засыпанном снегом, не расчищенном после вчерашнего снегопада пустыре, отделявшем колонию от небольшого унылого поселка из серых бревенчатых домов в один – два этажа, среди которых выделялось лишь здание поселковой управы с линялым трехцветным флагом на высоком древке, стояли два грузовика, да столько же местных легковушек.
Служебный микроавтобус, отъезжавший по утрам в областной центр, до которого сорок километров – по сибирским меркам расстояние совсем небольшое, прогревал мотор и вот-вот отправится в путь по дороге ведущей через заснеженные заброшенные поля и березовые перелески, выросшие на полях, брошенных еще лет десять назад.
– Давай Берсенев, не отставай! – напомнил Олегу прапорщик Евдокимов, командированный в областной центр по хозяйственным делам.
– Машина ждать не будет. Рейсовый автобус придет еще через час, не раньше, а я довезу тебя быстро и бесплатно, прямо до вокзала. Купил себе билет – езжай куда хочешь! Свободен под чистую! – Веселый прапорщик произнес эти слова так, словно завидовал недавнему зеку.
Женщина, на которую косились и прапорщик и солдат-постовой, направилась к своему по виду новому «Жигуленку», на котором приехала вчера вечером. Берсенев посмотрел ей вслед.
– Намучается, прежде чем заведет. Мороз, масло застыло…
– Так ты едешь? – спросил прапорщик.
Берсенев не ответил. Его занимала женщина. Она открыла, не без усилий, дверцу промерзшего за ночь автомобиля и, повернув ключ зажигания, пыталась завести мотор.
Прапорщик и две пассажирки из местных, мужья которых служили в колонии, заняли места в микроавтобусе.
– Ему не до нас. Только вышел, а глаз уже положил на эту, в шубке, которая стоит столько, что нам не заработать и за год! – съязвила одна из женщин.
– Кто такой?
– Трогай! – приказал прапорщик водителю.
– Дорогой расскажу, – пообещал он попутчицам.

2.
– Вам помочь? – предложил свои услуги Берсенев, легкомысленно упустивший удобную возможность добраться до города в микроавтобусе, к тому же еще не представляя какой поворот в его судьбе сыграет такое решение.
– Если сможете, – ответила женщина, взглянув на него из-под шапки. – Только Вас с собой я не возьму…
Он увидел ее большие голубые глаза, покрасневшие от недавних слез веки и подернутые инеем длинные ресницы. Берсенев поежился от холода. Тридцать градусов даже в это солнечное мартовское утро – не шутки. Да и ноги скоро станут мерзнуть в ботинках армейского образца, в которых три года назад его доставили к месту заключения. Хоть и носок шерстяной, но против валенок такая обувь никуда не годится для сибирских морозов.
– Боитесь? – спросил Берсенев.
– Боюсь. Я теперь всего боюсь. Чувствую, что и самой следовало бы ехать в микроавтобусе, – ответила женщина.
– Бросить машину? Не жалко? – удивился Берсенев, так и не успевший заиметь собственный автомобиль, о котором давно мечтал.
– Впрочем, Вы ведь еще вернетесь. Я слышал о горе, постигшем Вас. Примите мои искренние соболезнования…
– Вы знали Андрея?
– Скорее нет. Мы с ним ни разу не говорили…
Он видел, как задрожали плечи женщины. Она тихо плакала. Слезы покатились по ее лицу.
– Не следует плакать на морозе, – попытался остановить ее Берсенев.
– Да, да, – спохватилась женщина, утирая руками слезы. Руки без меховых рукавиц, одну из которых она уронила в снег, быстро закоченели.
Берсенев поднял удобную рукавичку – внутри мех, снаружи замша, и помог надеть ее на изящную руку с двумя дорогими кольцами, обратив при этом внимание, что обручального кольца на безымянном пальце не было.
– Возможно, сняла…
Холеные руки женщины, очевидно, не знали работы, и, судя по всему, она пока ни в чем не нуждалась.
– Москвичка, – решил Берсенев, насмотревшись на молодых избалованных и богатых дам в столице, где по вечерам и ночам подрабатывал швейцаром и вышибалой в казино. Занятие было довольно унизительным, но много прибыльнее, чем служба в Российской армии.
В Москве Берсенев учился в академии. В Москве познакомился с Ириной. Они расписались через месяц, жили у ее родителей, и по началу казалось, что ничто не мешало их любви. Потом начались известные события на Кавказе, и им пришлось расстаться. Ирина его не дождалась, подала на развод и укатила, по словам родителей, на ПМЖ в Канаду с богатым предпринимателем-армянином, решившим покинуть непредсказуемую Россию, которая не была для него ни Родиной, ни любимой страной. Чему удивляться. И русские люди, хорошенько хапнув в России, старались сбежать в благополучные страны, да еще тянуть соки с родной земли через всякие сомнительные совместные предприятия. Таких гастролеров он не любил, презирал.
– Да что это я о своем! – очнулся от непростых мыслей бывший капитан Берсенев. – Дама мерзнет, а машина не заводится!
– А ну-ка, садитесь за руль и жмите на газ. Я подтолкну машину – пойдет!
И верно, через минуту – другую мотор завелся и новенькая «Десятка» тронулась, уминая зимней резиной хрустящий сухой снежок.
– Знаете, я передумала. Спасибо Вам. Садитесь. Вы мне помогли. Довезу Вас до города.
– Вам спасибо! – впервые за многие дни, а то и недели улыбнулся обычно хмурый Берсенев.
Он закинул черную спортивную сумку со всеми своими вещами на заднее сидение и уселся рядом с женщиной, захлопнув дверцу. Мотор исправно урчал, и уютный салон постепенно наполнялся теплом.
– Как вас зовут? – спросила женщина. Она неплохо вела машину по свежей пробитой микроавтобусом колее, не попадая в снег. Свежий слой был не глубок, застрять в нем не грозило, но по колее было ехать приятнее и быстрее.
– Олег, Берсенев. А вас?
– Ирина.
– Ирина! – едва не вскрикнул от удивления Берсенев.
– Ирина. Чему Вы так удивились?
– Извините. Так. Просто мою бывшую жену тоже звали Ириной.
– Бывшую? А где она сейчас?
– Сбежала от тягот нашей жизни за рубеж с каким-то «папиком», армянином. Наворовал в России, и выехал с награбленными капиталами. Столько сейчас таких сволочей развелось… – Так хотелось выговориться о наболевшем, но Берсенев заставил себя остановиться.
– Ей это не интересно. У самой беда…
– А Вы, Олег, за что сидели? – неожиданно спросила Ирина
– Воевал. Выполнил приказ, а надо было на него плюнуть, – неохотно ответил Берсенев.
– Знаете, Ира, у них там свои разборки, вот и попал под жернова…
– Вы убивали? – напрягаясь, спросила Ирина.
– Приходилось. На войне без этого не бывает. Лучше не спрашивайте об этом. Тяжело вспоминать…
– Простите, – извинилась Ирина, с интересом разглядывая сидевшего рядом с ней мужчину с красивыми и правильными чертами лица, какие нынче встречаются не часто.
– А Ваш муж за что? – спросил Берсенев.
– Конкуренты утопили. Теперь уже навсегда. Кругом война,… – не скрывая злости, ответила Ирина, глаза которой окончательно высохли.
– Андрей Тартасов, так сказать, мой бывший гражданский муж. Теперь я вольная птица и никакая не вдова. Никаких семейных или имущественных обязательств у меня не осталось. От этого значительно легче. Все приберет к рукам его первая и законная жена, Фаина – такая сучара!… – Женщина едва не выругалась при мало знакомом мужчине.
– Вы любили его? – сам не зная, зачем задал нетактичный вопрос Берсенев, искоса посматривая на женщину.
– Даже не знаю. Пожалуй, нет. У меня не было выбора. Просто привязалась к нему. И потом он вытащил меня из такой грязи, что не хочется даже вспоминать. Андрей был на двадцать лет старше меня. Он заменил мне отца, бывшего инженера, потерявшего работу и погибшего от несчастного случая на стройке, так и не сумев вписаться в рыночные отношения…
– «Папик», – не сдержавшись, внес свое жесткое уточнение Берсенев, и тут же прикусил язык.
– Не смейте так говорить о нем! – вспыхнула Ирина и резко затормозила. Берсенев чуть не ударился головой о лобовое стекло.
– Простите, Ира. Сорвалось.
– О покойных либо хорошо, либо ничего! – жестко напомнила она.
– Если Вам интересно, между нами уже давно не было супружеских отношений. Андрей болел в последнее время. Господи! Что я такое говорю? Кому? – вдруг спохватилась Ирина, взглянув на Берсенева. «Десятка» тронулась и покатила дальше.
– Да нет, мне неинтересно, – хотел, было буркнуть Берсенев, но промолчал.
В течение нескольких минут они ехали молча, но Берсенев чувствовал, что Ирину что-то мучит, и, отнюдь, не скорбь по умершему гражданскому мужу, которого, по ее же словам, она не любила.
– Вот и сорвалась сразу же после кончины своего «папика». Начальник колонии уговаривал ее остаться до приезда следственной бригады из города, не осталась.
 Смерть крупного бизнесмена в их тихой колонии – просто ЧП! Возможно, что-то напугало ее, вот и сорвалась. А после сказанных слов, вряд ли вернется, – размышлял Берсенев, не решаясь больше задевать Ирину.
– Сколько ей лет? Где-то между двадцатью и тридцатью. Пусть будет двадцать пять. Она красива и хорошо сложена. В меру высокая. Сто семьдесят пять или чуть побольше,  – отмечал про себя бывший капитан армейского спецназа.
– Из какой такой «грязи» вытащил ее покойный «папик»? – про себя он мог так называть покойного, вне всяких сомнений убитого в колонии неизвестными.
– Скорее всего, те, кто пытал, а потом сбросил бедолагу с крыши на бетонную плиту, так и останутся неизвестными, хотя возможно он жил рядом с ними, работал, обедал, спал, ходил с песнями на вечернюю прогулку. Похоже, это убийство кем-то проплачено, а оборотней в погонах и без них, сейчас хватает… – размышлял про себя Берсенев.
Он искоса посматривал на Ирину. Берсенев завидовал тем заключенным, которых навещали жены. Их отпускали на несколько дней в местную гостиницу. А он не знал женщин уже больше трех лет и это в самом цветущем возрасте. Переносить такое было крайне мучительно, особенно в первые месяцы заключения.
Сейчас, находясь рядом с красивой молодой женщиной, дразнящей его ароматом тонких духов, волос и нежной кожи, он был возбужден до предела и едва сдерживал себя от желания обнять, расцеловать, раздеть и…
– Что с Вами? Вам плохо? – Спросила Ирина, отвлекаясь от своих совершенно иных мыслей.
– Нет, нет. Мне хорошо. Очень хорошо. Не отвлекайтесь, ведите машину, иначе заедем в сугроб, – простонал Берсенев, возвращаясь к реальности. Возбуждение медленно проходило, и разрозненные мысли с трудом выстаивались в порядок.
Дорога, шедшая через мелкий заснеженный березняк, была пустынной. Это обстоятельство успокаивало и радовало. Три года, проведенные в ограниченном пространстве тоже немалое испытание. Берсенев, было, задумался о своем, но, заметив, что Ирина, проведшая бессонную ночь, засыпает за рулем, предложил поменяться местами.
– А Вы умеете водить машину? – спросила Ирина.
– Любую, в том числе «Урал» и БТР, – успокоил ее Берсенев. – Вот только давно без практики. Но дорога пустынная, так что не опасно.
Они едва успели поменяться местами, как из березняка навстречу им выскочил огромный американский джип «Хаммер» повышенной проходимости, отливавший чёрной эмалью, обрамленной сверкающим никелем.
Из джипа высочили двое крепких мужчин в длинных черных пальто и черных вязаных шапочках, надетых ввиду нешуточного мороза. В руках одного из них хищно сверкнул вороненой сталью большой пистолет.
– «Стечкин», – узнал Берсенев. – Грозное оружие! Да кто же эти мужики? Неужели за мной, мои кровники? Вроде бы не похожи, славянские лица.
– Вылезай сука! – скомандовал тот, что был без оружия.
Ирина побледнела, не смея пошевелится. Глаза ее были полны ужаса.
– В чем дело, ребята? – стараясь унять нервную дрожь, спросил Берсенев.
– А ты кто? Откуда взялся? – Заорал в свою очередь другой, тот, что был с пистолетом. – А ну, гад, выходи первым!
Дело принимало дурной оборот. Берсенев понял, что эти люди приехали не за ним, но именно по нему в любой момент ударят пули из «Стечкина».
Навыки офицера спецназа, прошедшего «горячие точки», мобилизовали его в эти трагические мгновенья. Резким движение свободной руки Берсенев пригнул Ирину, пригнулся сам и рванул с места прямо на незнакомцев. Тот, что был с пистолетом, успел сделать два выстрела. Пули пробили стекло, но их не задели, застряв в багажнике. К счастью, пистолет был установлен на бой одиночными. Далее «Десятка» толкнула стрелявшего и отбросила к джипу. Берсенев выскочил из машины и бросился на второго неизвестного, который от неожиданности запутался в полах своего дорогого английского пальто, совершенно неуместного в Сибири, упал, и, растерявшись, не сумел вытащить из кармана свой пистолет.
Бывший капитан спецназа нанес ему сильнейший удар в пах своим ботинком армейского образца сорок четвертого размера, вырубив если не навсегда, то надолго. Тот, что отлетел к джипу и искал в снегу оброненный пистолет, через мгновенье получил свой, отработанный еще на войне удар, и в судорогах скорчился на снегу. Из-под него показалась рукоятка пистолета. Берсенев поднял оружие, ощутив в себе дополнительную уверенность. Затем запрыгнул в «Десятку», объехал джип и отогнал машину на безопасное расстояние. Взглянув на Ирину, убедился, что с ней все в порядке и самое страшное, что с ней могло приключиться, так это мокрые трусики…
 Не выходя из «Десятки», он выстрелил в бензобак джипа. Горючее, однако, не вспыхнуло, а струйкой полилось в снег.
 – Повезло вам, ребята! – подумал Берсенев, и выстрелил еще раз в мотор наугад, через черный капот.
Нападавшие едва начали подавать признаки жизни, и еще не скоро смогут подняться на ноги.
– Живите, твари! – выдавил из себя Берсенев и погнал «Десятку» вперед, обдумывая как им теперь быть.
– Они «засветились». Пробоины в стекле. Эти твари скоро очухаются. Наверняка у них есть спутниковый телефон. Может быть, он зря не прикончил их? Черт с ними! Жалко. Свои же, русские ребята…
Хорошо, что рядом не было свидетелей, но в любой момент могла показаться встречная машина.
Проехав с полкилометра, Берсенев свернул с дороги, решив укрыться в лесочке под кронами нескольких раскидистых сосен, благо туда вела запорошенная колея, и обдумать создавшееся положение.
– Куда ты! – Попыталась остановить его Ирина, – впервые назвав «на ты».
– Так надо! – жёстко ответил Берсенев, загоняя «Жигуленок» под раскидистые кроны молодых сосен. Заглушив мотор, он обратился к Ирине:
– Что же ты такое натворила, милая моя? Ведь эти парни приехали за тобой! Они ждали тебя, и, вполне возможно, совершили бы нападение и на микроавтобус. Прапор и водитель, да две тетки, им не помеха. А ну, колись!
Ирина побледнела еще сильнее, губы ее дрожали, она была готова разрыдаться.
– Я не знаю! Андрей перед смертью очнулся, и говорил о своих любимых машинах. Их у него было семь. Дорогие. Все иномарки. Он был заядлым автомобилистом и начинающим коллекционером дорогих иномарок. В одной из этих семи машин он спрятал в сидении какие-то важные документы – компромат на своих конкурентов. Что-то о деньгах, налогах, наркотиках, заказных убийствах. Точно не знаю. Еще, там лежат шифры от секретных сейфов в швейцарских и итальянских банках… – как на духу выкладывала перепуганная насмерть женщина.
– А в банках тех лежат большие деньги, – подумал Берсенев. – Ну, продолжай, продолжай! – требовал он, чувствуя, что наступает «момент истины».
Ему приходилось допрашивать захваченных боевиков. Он знал все тонкости допроса. Но это был не допрос, это было нечто другое.
– В этих сейфах, очевидно, лежат важные документы, а так же деньги и ценности. Прежде я не знала об этом, – призналась Ирина.
– Он был богат? – спросил Берсенев.
– Очень богат. Капиталы Тартасова оценивались в сотни миллионов долларов. Многие называли его олигархом, но Андрей не любил этого слова.
 «Олигархи богаче и занимаются политикой, выкручивая правительству руки. Я же промышленник и политикой не занимаюсь!» Не раз повторял Андрей.
 Фамилия Тартасов – известная в России. Разве Вы не слышали?
– Всех не упомнишь, – уклончиво ответил Берсенев.
– Так вот, Ира, тем, кто убил его, а мне известно, что его по каким-то причинам сбросили на бетонную плиту с высоты в десять метров, пытались узнать то, что он мог рассказать тебе, придя в сознание перед смертью. Так, что тебя, да и меня, теперь, будут разыскивать и милиция и спецслужбы конкурентов этого Тартасова! И будет чудом, если нам удастся выбраться из этой западни!
О чем он еще просил тебя? Вспомни, это очень важно!
– Андрей просил передать документы из красной пластиковой папки обязательно в ФСБ и средства массовой информации. Милиции он не очень-то доверял.
– Тут я с ним согласен, – подумал Берсенев.
– А шифры для сейфов в зарубежных банках. Что следовало сделать с ними?
– На тех счетах огромные деньги. Что делать с ними, Андрей сказать не успел. Не сказал и в какой из семи машин скрыты документы и шифры. Пытался, но не успел, потом потерял сознание и скончался у меня на руках…
Это было ужасно! Я кричала, прибежал врач, дальше не помню. – На глазах Ирины навернулись горькие слезы.
– Интересная история! – тяжело вздохнул Берсенев. Время шло, и надо было что-то решать.
– Ира, слушай меня внимательно. В город нам нельзя, тем более на твоей машине с простреленным лобовым стеклом, – Берсенев прервался. Послышался шум моторов и метрах в пятидесяти от них, по дороге проехали две милицейские машины, к счастью не обратившие внимания на следы колес, ведущих в сторону сосен.
– Через несколько минут они наткнутся на джип с пробитым баком, возможно, схватят тех «братков», которые пытались нас задержать, а дальше мы будем объявлены в областной розыск, – вслух размышлял Берсенев.
Он взглянул на свои командирские часы, которые ему выдали при выходе из колонии. Стрелки показывали десять двадцать пять. Ира сжалась в комочек, так сковал ее страх, и молчала.
Берсенев дождался, пока стихнет шум моторов, проследовавших милицейских машин и выехал на дорогу. У него было десять-пятнадцать минут в запасе. За это время следовало принять правильное решение, избавиться от автомашины и где-нибудь затаится на несколько дней или даже недель, пока не спадет розыскная горячка. Жаль, было бросать новенькую и послушную в управлении «Десятку». Позже, Ирина призналась, что купила ее в городе специально, чтобы приехать на ней на свидание с Андреем. А в город прилетела единственным авиарейсом из Москвы.
Им повезло. На перекрестке двух дорог, куда «Десятка» добралась минут за пять, показалась заиндевелая «Нива», отмотавшая не одну сотню километров. Берсенев разглядел ее казахстанские номера. Это была очередная удача. Остановив «Десятку», он вышел на дорогу и, замахав руками, притормозил «Ниву».
– Чего тебе? – приоткрыв дверцу, спросил его крепкий молодой мужик с розовощеким русским скуластым лицом и слегка сужеными глазами, напоминавшими о родстве со степными батырами.
– Да вот, брат, машина глохнет, а мороз под тридцать. Боюсь заморозить барышню. Видишь, какая нежная. Нос красный, трет бедняжка, боится отморозить! – Берсенев указал розовощекому мужику на вышедшую из машины Ирину в дорогой шубке и нахлобученной на глаза не менее дорогой собольей шапке.
– Ништяк барышня! – восхищенно промолвил-пропел хозяин «Нивы».
– Твоя?
– Вроде того, – пробурчал Берсенев, доставая из багажника сумку с вещами. – Подбросишь до города?
– Вообще-то мне мимо. Домой еду. Да ладно, подброшу. Не замерзать же! – согласился казахстанец.
– Собирай-ка, все веши, и побыстрее! – приказал Ирине Бареснев.
– А машина? – вопросительно глянула из-под шапки Ирина.
– Бог с ней! Пусть остается!
Через минуту они уже были в «Ниве». Берсенев осмотрел дорогу. Она была пустынна. Лишь вдали виднелись две точки, по виду грузовики, катившие в их сторону. Свидетелями пересадки из «Десятки» в «Ниву» они быть не могли. Слишком далеко.
– Давай брат, трогай! Деньгами не обидим!
 «Нива» сорвалась с места и помчалась в сторону города. Казахстанец не обернулся, иначе бы он увидел простреленное лобовое стекло и чего доброго стал бы расспрашивать, что и как.
– Так куда ты возвращался? Где твой дом? – спросил Берсенев, внимательно посматривая по сторонам.
– В Павлодар.
– Порожняком едешь?
– Так мелочь кое-какую прихватил, – казахстанец кивнул в сторону заднего сидения, где возле нескольких картонных коробок притихла Ирина. Она была потрясена всем, что с ней произошло за последние сутки и, втянув голову в воротник шубы, отрешенная от всего, окоченевшая от холода и страха, молчала, полностью доверившись этому энергичному мужчине, назвавшемуся Олегом. Он только сегодня вышел из колонии на волю и вот по ее милости влип в такую вот непростую историю…
– Торговлей занимаешься? – спросил Берсенев, взглянув на коробки.
– Приходится. У нас пенсионеры самые богатые. Остальным надо трудиться, чтобы заработать теньге на жизнь. Либо уголек рубить в Экибастузе, либо водилой, либо торговать. Другой работы в наших краях нет. Спасибо старушке «Ниве». Мотор сам перебрал, вот и занимаюсь извозом. Ментам с двух сторон и казахстанским и российским отстегиваю, конечно. Какая никакая, а граница. Но и себе остается. Жена у меня, двое детишек.
– Чего возишь? – спросил Берсенев.
– Да что придется. Товары,  пассажиров тоже.
– Слушай, брат, сейчас я тебе сделаю предложение, от которого ты не сможешь отказаться! – решился Берсенев.
– Что же это за предложение? – насторожился казахстанец.
– Как тебя зовут? – спросил Берсенев.
– Валера.
– Меня Олег, ее Ирина, – представился сам и представил казахстанцу свою попутчицу Берсенев.
– Ты, Валера служил?
– А как же, начал еще в Советской, а закончил в Российской армии, в ЗГВ, водил БТР. До дембеля оставалось полгода. Комбат приказал принимать новую присягу. Я и еще трое «стариков», земляки, все из Казахстана, отказались – не гоже изменять старой присяге. Ротный грозился сгноить, а потом загнал всех в наряд недели на две. Да нам что. Молодые за нас отдувались. Зато с первой партией отправили домой. А ведь водителей обычно задерживают, – рассказывал словоохотливый Валера.
– Ты солдат и я солдат, тоже в прошлом, – прервал Валеру Берсенев.
– Так что мы с тобой братья вдвойне. А потому, сворачивай к дому. Я ведь тоже вроде как казахстанец, по матери.
– Казашка что ли? – Удивился Валера, – вроде не похож.
– Кто?
– Мама.
– Да нет, русская. Живет в Алма-Ате. А я российский гражданин, в прошлом офицер…
– А у меня дед был казах, а вообще-то мы из сибирских казаков. Были когда-то такие. От деда у меня глаза с косинкой да фамилия как у нашего президента! На постах переспрашивают – не родственник ли. Но сам-то я русский и жена у меня русская, – пояснил Валера.
– Ладно, Олег, не морочь голову. Говори что надо.
– Отвези нас в Алма-Ату!
– В такую даль! – удивился Валера.
– Мы хорошо заплатим.
– Ну, да я не знаю, – засомневался Валера.
– Туда и обратно выйдет трое суток. Машина, конечно, сдюжит, но одного бензина сколько уйдет!
– Да ты не бери в голову, браток, мы заплатим. Хорошо заплатим! – Только сейчас Берсенев спохватился, что его личные финансовые ресурсы крайне скудны. Много ли заработаешь в колонии?
– Ира, у тебя есть наличные деньги? – спросил он, обернувшись к спутнице.
– Есть, – ответила Ирина.
– Рубли? Доллары?
– Доллары. Так легче везти.
– Ах ты, умница моя! – не удержался Берсенев.
 Ирина улыбнулась и покраснела. Берсенев впервые видел ее улыбку.
– Тысяча «зеленых» найдется?
– Найдется! – Ирина открыла кожаную сумочку и извлекла пухлую пачку стодолларовых банкнот.
– Ого! – удивился Берсенев. Да ты богатенькая Мальвина!
– Почему Мальвина? – удивилась Ирина.
– Ну не Буратино же! – Рассмеялся Берсенев, и к нему присоединился казахстанец Валера.
– Не огорчайся, Ирочка, дела наши не так уж и плохи!
– За тысячу баксов до Алма-Аты. А? – обратился Берсенев к Валере.
– Бензин и на лапу ментам за ваш счет,  – подытожил водитель.
– С документами у вас все в порядке? – уточнил он, убирая купюры во внутренний карман.
– Пока в порядке. Нет только виз. У вас как сейчас с этим? – спросил Берсенев.
– Режим безвизовый, но паспорта проверяют, кое-где справки дают, что, мол, въехал, а в основном деньги берут. Дал полсотни и проезжай! Но это так, мелочи, и наши менты сговорчивее ваших. Но если у Вас какие проблемы, то через границу поедем проселочными дорогами. По ним везут контрабандный лес к нам, а зерно к вам. Вот только не нарваться бы на казаков, – пояснял Валера.
– Каких казаков? – удивился Берсенев.
– Раньше их не было. Недавно появились. С наркотой борются. Таджиков и прочих азиатов выворачивают наизнанку. Круче ментов! Но и от этих можно откупиться, если конечно не везете оружие или наркоту, – Валера внимательно посмотрел на Берсенева.
– Нет, не везем! – Размахнувшись, Берсенев швырнул добытый в бою с полчаса назад пистолет подальше от дороги, в сугроб.
– На свободу с чистой совестью! – подумал в тот миг Берсенев, жадно вдохнув свежего морозного воздуха.
 














«Одному – бублик, другому дырка
от бублика,
Это и есть демократическая
Республика»

В. Маяковский, советский поэт.


Глава 2.

День дурака
 
1.
Ирочка ушла с половины сеанса, не в состоянии досмотреть широко разрекламированный отечественный блокбастер под интригующим названием «Дневной обзор». Она не была в кино целую вечность. Последний раз это случилось еще до Каира. Позже, живя с Тартасовым, для посещения таких заведений не было времени, и она попросту забыла о существовании этих сравнительно дешевых центров досуга. Старейший московский кинотеатр возле Старого Арбата, успешно переживший ремонт и распахнувший двери для зрителей, завлек ее на послеобеденный сеанс. Зрителей в зале было не так уж и много, в основном молодежь, запасшаяся чипсами, попкорном и бутылочками с пивом и пепси. Приятно было «оттянуться», посматривая на острый сюжет, в котором режиссер с не менее богатым, чем литературный автор воображением, с помощью современных популярных актеров «новой волны», известных по теле- и кино- кроваво-криминальным разборкам, а так же одного стареющего, в прошлом популярного режиссера и актера, непонятно как оказавшегося в этой компании, потрясал воображение жующих и запивающих зрителей средневековыми доспехами, вампирами, кровавыми оргиями, ужасами мрачных руин и прочим бессмысленным действом в московских домах и на улицах.
 Ирочка была потрясена. Ничего подобного она давно не видела. В том высшем обществе, в котором ей пришлось пребывать последние годы в качестве красивой спутницы жизни олигарха Тартасова, такие зрелища, порожденные современным кинематографом, просто были не приняты. Там была совершенно другая жизнь и другие культурные ценности, исключавшие подобное.
Светские ужины в фешенебельных загородных домах новой российской буржуазии с криминальным душком от «первоначально накопленного капитала», оправдываемого «серьезными экономистами», проходили в весьма добропорядочной домашней атмосфере с приглашёнными известными музыкантами и певцами с их классическим репертуаром. Эти артисты, не замеченные среди прочей эстрадной тусовки, роль которой развлекать «пипл», как презрительно называли свой народ «новые русские», составляли гордость медленно угасавшей советской культуры, в которую практически не вливались новые молодые таланты, жадно съедаемые «королями эстрады», делавшими большие деньги на тупом конвейере, под названием «Фабрика талантов».
По началу такие приемы, устраиваемые довольно часто, Ирочке не нравились, но потом она к ним привыкла, общаясь с богатыми и элегантными дамами, как правило, ее возраста. Эти женщины «пришли на смену» обременённым недугами, стареющим женам, которых олигархи дружно поменяли на красивых спутниц жизни на пути в новую российскую элиту.
Гораздо содержательнее были регулярные поездки за рубеж, для которых выбиралась вторая или третья недели едва ли не каждого месяца, с дополнительными выходными днями. За неполных пять лет, она побывала с Тартасовым на всех континентах и даже на сказочном Таити, откуда не хотелось улетать. Но чаще отдыхали в Европе, где к их услугам были лучшие музыкальные, балетные и оперные сцены, так что у Ирочки была возможность приобщиться к миру высокого искусства.
Но вся эта роскошная, сказочная жизнь, как это часто бывает, внезапно остановилась. Тартасов был арестован в своем офисе, и после скоротечного следствия, преданный своими прошлыми друзьями, и перекупленными адвокатами, оказался в колонии…
Ирочка тяжело переживала беду, свалившуюся на ее голову. Лишь в это время она начала смотреть программы новостей на ТВ, ужаснувшись их криминально-кровавым сюжетам. Фильмы, в основном зарубежные, с тем же жестоким содержанием смотреть не хотелось. Ни друзей, ни подруг после пяти лет жизни в ином, параллельном мире у нее не осталось, а возобновлять отношения с теми, кто жил, все эти годы, в другом мире, и мог бы посвятить ее в житейские реалии, не хотелось, да ее бы и не приняли.
Оставалась только мама, старые добрые книги и слезы, душившие по ночам. В деньгах, спасибо Тартасову, ни она, ни мама, продолжавшая за мизерную плату трудиться ради возможности общаться с коллегами по работе и читателями в районной библиотеке, не нуждались. Но будущего у двадцатичетырёхлетней растерянной женщины с размытыми жизненными ориентирами, не было…
И вот, оказавшись в Москве после бурных событий последнего месяца, Ирочка очень переживала, что не может не только поехать к маме, одиноко жившей в двухкомнатной малогабаритной квартирке в одном из спальных районов Москвы, но даже позвонить ей. Берсенев предупреждал, что мама под плотным контролем частных спецслужб бывших коллег-конкурентов Тартасова, упрятавших его за решетку, а также под надзором оперативников из МУРа. И те, и другие, были смертельно опасны, так что лучше себя никак не проявлять.
Как прожила мама этот страшный месяц, Ирочка не знала и очень переживала за нее. Берсенев обещал, что в ближайшие дни разрешит ей позвонить маме, лучше на работу, в библиотеку. Но разговор должен длиться не более тридцати секунд. Лучше всего звонить по мобильнику и не из Москвы. Так, опера не смогут установить ее местонахождения, а, быть может, и не перехватят их короткий разговор.
Не спеша, наслаждаясь вечерними лучами солнышка, хорошо согревшего первый апрельский день, и размышляя над своей судьбой, Ирочка дошла до пешеходной зоны Старого Арбата, привлеченная музыкой и большим стечением народа.
По Старому Арбату катилась толпа ряженых. На движущейся сцене-помосте кривлялись попсовые певцы и певички, пол которых легко спутает даже искушенный в этом балаганном действе зритель, сосущий из пластиковой бутылочки пепси и закусывающий сникерсом, полным земляных орешков. Тех самых орешков, которыми за океаном подкармливают поросят, выращиваемых на бекон, но употреблять их в пищу людям местные заокеанские врачи категорически не рекомендуют.
– Во! Клевые телки! – Восторженно тряс руку своего приятеля перезрелый юноша лет двадцати трех с выбритым затылком и смешной чёлкой на макушке. В его тонком розовом ушке нелепо, совсем не по-мужски, и точно уж не по-казацки, и даже не по-цыгански торчала серебряная серьга. Возможно, что просто так, а возможно и указывая на определенную ориентацию ее носителя, выросшего из «поколения пепси», которое не способно толком ни учиться, ни трудиться, ни любить правильных девчонок, ни создать семьи. Поколение, которое, закончив кое-как школу пополам с дискотеками и тусовками с подобными себе существами, «отмазанное» напуганными родителями от армии, сидело на шее предков до тридцати лет, в лучшем случае перебиваясь случайными заработками-подачками. Сколько таких работёнок типа продай-перепродай, живых рекламных щитов, разносчиков и развозчиков пиццы, гамбургеров и прочих простейших зарубежных изобретений в многомиллионной Москве, в которой «крутились-прокручивались» почти все деньги страны.
Да мало ли всякой халявы в относительно сытой и благополучной Москве, в которой удобно разместилась «финансовая элита», паразитирующая на вопиющей нищете богатейшей ресурсами страны, свозившей со всех сторон все, что могло насытить коренное и пришлое население и принести прибыль!
Неудивительно, что именно о такой вот современной «финансовой элите» страны известный депутат Госдумы и маститый кинорежиссёр, сделавший блокбастер о пиратах прошлого века и остросюжетный ретро-фильм о разгроме банды, терроризировавшей послевоенную Москву, в одной из телепередаче вместе с «телевизионным академиком», набиравшимся телеопыта на Западе, и мэром Москвы взял да заявил:
«Прежде богатствами страны владела лучшая часть общества, теперь – худшая, выросшая из криминала…»
Вот так и заявил, мэтр от политики и кино, введя в смущение многих известных персон, как в студии, так и вне её.   
Вот и она – хорошенькая наивная девочка Ира из простой московской семьи, учившаяся с детства танцу, едва ей исполнилось восемнадцать лет, заключила, как ей посоветовали «умные взрослые дяди», контракт танцовщицы в одном из ночных клубов Каира. Очень уж хотелось заработать, а деньги предлагались немалые. В этих почему-то не проклинаемых Аллахом заведениях, проводили досуг богатые арабы со всего Востока, уставшие от тягот сытой жизни и от своих многочисленных черных, толстых и усатых жен из домашних гаремов.
Белые русские красавицы в прозрачных восточных нарядах были обязаны услаждать эротическими танцами черноглазых и губастых господ со смуглыми лицами. И не только танцы, как выяснилось чуть позже, входили в обязанность хорошеньких глупых девушек, заключивших контракт.
Девушек принуждали становиться наложницами отвратительных извращенных зрителей за дополнительную плату – что-то вроде премиальных. Отказаться было нельзя. Несогласных избивали и морили голодом, угрожали убить, да так что никто и никогда не сыщет их тела. Бежать из этого ада было не возможно. Ира была в отчаянье от всех издевательств и едва не наложила на себя руки. С трудом ей удалось дозвониться до мамы, умоляя помочь.
Но что могла сделать одинокая женщина, пытавшаяся достучаться до равнодушных к людским судьбам чиновников МИДа.
Ей говорили: «сами, мол, виноваты. Не надо было заключать контракт. Вот отработает свое – вернется».
Бывали случаи, что в ночной клуб по приглашению своих арабских компаньонов заходили и белые бизнесмены. Одним из таких оказался Тартасов. Ему предложили провести ночь с красавицей-танцовщицей, и Андрей, к ее счастью, не отказался. В клуб она не вернулась. Тартасов выкупил ее и увез в Москву. Потом ходатайствовал у чиновников, что покруче, те нажали на своих арабских коллег. Бордель в этом далеко не единственном клубе удалось на время прикрыть, и девушек вернули на родину. Пострадали и российские дельцы, занимавшиеся грязным бизнесом, кого-то даже посадили за торговлю «живым товаром»...
От таких воспоминаний даже сейчас мороз пробегал по коже…
Ирочка отвлеклась, посмотрела по сторонам.
Вокруг поднялся невероятный вой и визг молодежи, составлявшей основу уличной тусовки, посвященной «Дню дурака». Именно сегодня был первый апрельский день, на удивление теплый и тихий. На движущейся сцене-подиуме рвали струны гитар и развязано кривлялись солисты популярнейшей рок-группы с нелепым, как и все в этой отвязанной попсе названием. Из их глоток рвались наружу слабо ритмические, громкие вопли, которые трудно было назвать песней, однако слова, которые во всеобщем шуме и гвалте можно было разобрать с большим трудом, содержался пусть и крохотный и убогий, но все же смысл.
А следом уже катила другая платформа-сцена, на которой накрашенная и напомаженная до крайности, немолодая пышнотелая певица пела в микрофон, зажатый в полной руке, свой старый зажигательный шлягер. Другой, рукой она перебирала всклокоченные кудри здоровенного размалеванного субъекта, который тоже гудел в свой микрофон знакомую песню. Эту живописную поющую группу, зрители встретили неистово-восторженным ревом, к которому, не удержавшись, присоединилась и Ирочка – не часто вот так, рядом, в уличной демократической обстановке увидишь таких знаменитостей от эстрады!
Но вот и их унесла платформа, и крики сместились в сторону, а перед Ирочкой проплывала новая группа. Седеющий, длинноволосый, чернявый певец с черными круглыми глазками и с гитарой в руках исполнял свой коронный шлягер, а вокруг него вертелись девицы из подтанцовки, раздразнивая толпу вертящимися бедрами и прочими частями тела, несмотря на первоапрельский ранний вечер, весьма оголенными и соблазнительными. При виде этого своего кумира, толпа вновь заревела от восторга...
Ирочка устала от этого первоапрельского действа в самом центре Москвы, посвященного «всем дуракам», собравшимся на Старом Арбате, да еще и тем, которые увидят его на экранах своих телевизоров – серьезные молодые и не очень режиссеры и операторы основных столичных каналов трудились, как говорится, в поте лица.
– Можно у Вас взять короткое интервью! – неожиданно обратилась к Ирочке энергичная телевизионщица в джинсах и толстом хиповом свитере. Вслед за ней длинноволосый и бородатый оператор в джинсах и жилете с десятками карманов и карманчиков, стал нацеливать на Ирочку мощную телекамеру.
– Нельзя! – решительно отказалась Ирочка и отвернулась, впрочем, ничуть не смутив отказом даму в джинсах и свитере, которая тут же нашла другую жертву уличного блиц опроса.
Она принялась энергично выбираться из толпы зрителей, и направилась в сторону метро. Берсенев просил ее «не светиться» на московских улицах и особенно в центре. Вероятность того, что ее встретит кто-либо из знакомых, была не велика, но все же…

*
Это был их первый день в Москве. Остались позади три с половиной недели, в корне изменившие ее жизнь. Улетая из Москвы первого марта на первое, и как оказалось последнее свидание с Тартасовым, она не подозревала, что ровно через месяц вернется обратно, но уже совершенно другим человеком. От прежнего осталось лишь имя.
В ее модной кожаной сумочке лежали два новеньких паспорта – российский и заграничный на имя госпожи Ирины Берман, двадцати четырех лет от роду, уроженки города Алма-Ата, замужем за господином Аркадием Берманом. Согласно документам, и господин Берман был уроженцем того же прекрасного интернационального, южного города, бывшей столицы одной теперь уже бывшей крупнейшей советской республики, красиво раскинувшейся в предгорьях Алатау. Теперь, согласно легенде, они с мужем проживали в столице Уральского региона, а в Москву приехали по делам.
Кто же был ее законным по паспорту мужем, тем самым Аркадием Берманом, которого в данный момент не было рядом с красивой и стройной элегантной шатенкой, нетрудно догадаться. Им стал Берсенев, с помощью свояка Валеры, благополучно доставившего их до Алма-Аты, и пяти тысяч долларов, которые, к счастью, были далеко не последней наличностью у его спутницы.
 За три тысячи «зеленых» ушлые «оборотни в погонах», у которых, по словам Валеры, «все было схвачено», раздобыли новые и даже не казахстанские паспорта, а еще за две – заграничные, на подлинных бланках и с настоящими печатями, проставить которые специальный курьер вылетал на Урал.
Все это оперативное действо происходило во время их уединенной трехнедельной жизни в небольшом домике садового товарищества, которое возникло лет сорок назад в предгорьях Алатау среди знаменитых яблоневых садов, украшавших плодородные склоны гор. Здесь они застали быстрое пробуждение от зимы и успели вдоволь насладиться созерцанием восхитительного ковра из первых весенних цветов.
Мать Олега, Ольга Трофимовна, не чаявшая уже и увидеть сына живым, навещала их едва ли не каждый день, благо было не далеко, привозила всякую снедь, и рассказывала новости. Ольга Трофимовна держалась молодцом и ни о чем лишнем сына не расспрашивала.
Жила она одиноко. Подружилась с соседкой, хозяйкой дачи, больной и очень набожной женщиной. Новая подруга увлекла Ольгу Трофимовну православными ценностями, которые стали особенно востребованными в новой стране, в которой титульное население активно возвращалось к другим духовым ценностям – исламским.
Прощаясь с сыном и красивой девушкой, которая ей понравилась не меньше чем сыну, Ольга Трофимовна перекрестила их по всем православным канонам, расцеловала и одарила маленькими нательными серебряными крестиками.
Будучи в колонии, Берсенев не переписывался с матерью, боялся засветить перепиской близкого человека. Месть горцев, свободно перемещавшихся в любых частях распавшегося Союза, была вполне реальной. Да и в своих анкетах он указывал старый, уральский адрес матери, когда она еще жила с отцом, бросившим мать во время службы Берсенева в армии.
Так, что все пока складывалось для них удачно. Берсенев не сомневался, что Ирину разыскивают частные спецслужбы могущественных подельников и конкурентов ее бывшего покойного мужа, а рядом трудятся неторопливые опера из МВД. Возможно, они уже числятся во всероссийском розыске, а то и дальше, так что ухо следовал держать востро и без надобности нигде не светиться, ибо, как говорят знающие люди – мир тесен.
Пришлось несколько изменить внешность. Господин Берман, числившийся бизнесменом средней руки, смотрелся с фото на паспорте этаким холеным потомком немецких колонистов, которых завезла в Россию то ли матушка-императрица Екатерина Великая, то ли еще кто-то. Давно это было. Берсеневу вместе с фамилией и именем пришлось отрастить, под фотографию в паспорте, небольшую бородку и усики, которые неожиданно изменили и даже украсили его типичное славянское лицо, а какого «правильного немца» не потри – обязательно увидишь стойкие славянские черты...
Даже Ольга Трофимовна, на хрупкие плечи которой свалилось столько всего неожиданного и тревожного за эти недели, даровавшего ей сына, да ещё с такой хорошей и красивой женщиной, не удержалась, правильно подметив:
– А тебе, Олежек, идет борода. Ты в ней очень похож на деда.
Берсенев хорошо помнил своего деда – семиреченского казака, и, взглянув на его фотографию, согласился с матерью.

*
Уже в метро, усевшись поудобнее на освободившееся после пересадки место и прикрыв глаза, Ирочка вспоминала, переживая заново, незабываемые события ушедшего месяца. Самыми яркими из них стали ее новые отношения с Берсеневым. Олег стал для нее любимым человеком, подарил ей красивую романтическую любовь и новые надежды в маленьком и уютном домике среди напоённых весенним солнцем южных гор.
Здесь они были словно в раю, и даже Адам с Евой, вкусившие плод яблока, могли бы позавидовать роскошным, готовившимся к цветению яблоневым садам, рождавшим знамений апорт – плоды такой величины, что три яблока с трудом умещались в ведре. Но в отличие от известной библейской пары они не теряли времени и вкусили любовь в этих красивейших местах не дожидаясь плодов от окружавших яблонь – так их влекло другу к другу, в пору божественной весны, что ждать и противиться могучему зову природы, было просто невозможно и не имело смысла...
Ирочка улыбнулась, вспомнив, как Берсенев помогал ей обрезать волосы. Потом, окунув голову в тазик, она окрашивала светлые волосы в тёмно-каштановый цвет, с помощью нескольких пакетиков «радикального красителя», как в шутку подчеркнул Олег, неожиданно озвучивший слова всем известного литературного героя, утверждавшего когда-то, что всю контрабанду делают в Одессе, на Дерибасовской улице.
Она рассмеялась, да так, что едва не свалила тазик с табурета.
– Чего же тут смешного? – улыбнулся в ответ Берсенев, поймав ее за шею и окуная в тазик головой.
– Да мы с тобой, словно Остап Бендер с Кисой Воробьяниновым! – заразительно хохотала Ира, вырываясь из его рук и разбрызгивая воду.
– Концессионеры искали бриллианты, зашитые в стуле, а мы с тобой собираемся разыскивать документы и шифры от сейфов в сидении автомобиля! – Ирина, наконец, оторвалась от тазика, и чуть промокнув подстриженные мокрые волосы приготовленным полотенцем, гордо изрекла:
– Краска стойкая, и на этот раз брить голову не придется! Вот так-то, товарищ Бендер!
Потом они вместе обсуждали сходство ситуации, в которой неожиданно оказались, с текстом известного произведения.
– Вот и фамилия твоя, девичья, похожа – Воробьева! Имя на туже литеру, что и у Ипполита Матвеевича! – перечислял Берсенев совпадения, вполне возможно, что и не случайные. Всегда ведь найдется маленький чертенок-проказник, который, почесав хвостиком черную гривку между рожками, развеселится, да задумает черти чего!
– Ирина Михайловна! Вот и еще одна совпавшая литера! – помогала она ему, дразня небесной голубизной глаз и влекущей белизной обнаженного по пояс тела.
– Да и у тебя, Олежек, обе литеры совпали. Олег – Остап! Берсенев – Бендер! Просто наваждение какое-то!
Интересно, на какую фамилию расстарается Валерин свояк?

2.
Ирочка открыла глаза. До конечной станции оставались еще две остановки. Они сняли номер на три дня в небольшой частной гостинице в спальном районе, пока не предполагая, сколько дней, а может быть и недель, проведут в Москве.
Она вздохнула. Привычный для нее мир прежней московской жизни был разрушен. Что ее ожидало впереди, она представляла себе весьма смутно. Аркадий Берман, так теперь звали ее мужа по паспорту и любимого человека, загорелся идеей поиска документов и шифров от банковских сейфов в автомобилях, о которых рассказал ей перед смертью Тартасов, не хотевший уносить свою тайну на тот свет.
Документы они передадут в «компетентные органы» – очень хотелось наказать негодяев и убийц, а вот шифры от банковских сейфов, где  хранятся немалые деньги и ценности, Тартасов завещал ей. Кому же еще?…
Она вновь улыбнулась, вспомнив, как спустя несколько дней после памятной окраски укороченных волос, Ольга Трофимовна привезла им паспорта с их новыми фотографиями на фамилию… Берман!
И здесь совпадение! Ай да, чертенок-проказник!
Имя ей оставили прежнее – Ирина, чему она искренне обрадовалась, а вот новоиспеченный Аркадий с того дня изредка, в шутку, стал называть ее «Кисой», на что имел весьма веские основания, а если не шутил, то звал Ирочкой.
 Гостиница, где они остановились, находилась в двух кварталах от метро и размещалась на первом этаже высотного дома, который целиком выкупил под гостиницу предприимчивый армянин, в прошлом молодой и энергичный «цеховик», скопивший немалые деньги на подпольном шитье «фирменных джинсов» с лейблами «Levis» и «Wrangler». В самом начале девяностых, на закате перестройки, во время массовых убийств и погромов, прокатившихся по Азербайджану, господин Гртчян бежал из Баку со своей многочисленной родней. Родня вдоволь намучилась во время проживания в заброшенном подмосковном доме отдыха, где приходилось делить комнаты и этажи не только с земляками, но и с беженцами из Карабаха. Пылкие кавказцы разных кровей и традиций продолжали устраивать межнациональные разборки в коридорах, отчего все кругом ходили с побитыми лицами. Так долго не проживешь, и Гртчян вложил свои многолетние заработки «цеховика», заблаговременно конвертированные в валюту еще по подпольному курсу – один к десяти, где одним был доллар, а десятью – советские рубли, каждый из которых официально стоил дороже зеленого, в первый этаж новостройки. Известно, что от первых этажей традиционно отказывались все еще спесивые москвичи, привыкшие к дармовому распределению жилплощади. В тех квартирах, господин Гртчян временно поселил свою большую родню.
Устроившись на новом месте, предприимчивая родня стала активно заниматься торговлей и скоро разбогатела на наивных москвичах, которые, не отрывая зада, сидели в своих научно-исследовательских институтах и продолжали упорно верить в скорый научно-технический рывок. Этот рывок, по словам заполонивших экраны ТВ солидных экономистов-перевёртышей еще «советской закалки» и «чикагских мальчиков» – тех самых «ржавых», «чмокающих» и прочих «киндерсюрпризов», деды которых устанавливали советскую власть, «осчастливит новую Россию». И новая рыночная страна, исповедуя «общечеловеческие ценности» выйдет, как минимум, на второе место в мире по качеству жизни, то ли сразу за Швейцарией, то ли за Швецией. Многие, даже образованные люди, закончившие бесплатно по два института, путали эти страны, как, впрочем, и многое другое в непонятной и бурной жизни нового эксперимента – перехода от социализма к капитализму. И здесь мы оказались впереди планеты всей!
Однако, пока этим наивным сидельцам, проспавшим пусть и не идеальный, но все же рай, когда жилье, образование, медицина и еще многое чего другое были доступны и совершенно бесплатны, морочили головы «высокими жизненными стандартами», страна обрела, в одночасье, вместе с малопонятной независимостью и новое рыночное качество. Размечтавшихся сидельцев НИИ вдруг лишили привычного финансирования и турнули с насиженных научных мест в суровый реальный мир «ваучерной приватизации», «обув» при этом по полной программе. Те же, кто все это задумали, своевременно попали в привилегированные списки и «хапнули» как следует, оставив мечтательный народ у разбитого корыта и без двух обещанных «Волг».
Господин Гртчян и его родственники ТВ не смотрели, болтунов не слушали, а потому преуспели более других. Уже через пару лет родственники удачливого предпринимателя из Баку смогли обзавестись собственными квартирами, торговыми точками и магазинами. Комнаты на первом этаже опустели, и господин Гртчян обустроил в своих владениях частную гостиницу, сделав евроремонт и отдельный вход.
Да что там, господин Гртчян. В те ещё недалёкие времена, когда перестройка входила в завершающую стадию, акулы нарождавшегося капитализма, к числу которых относился и бывший комсомольско-партийный функционер Тартасов, сброшенный месяц назад наёмниками бывших товарищей по запрещённой, но так и не осуждённой партии, на бетонную плиту, жадно раздирали на части общенародную собственность.
А недалекий генсек с родимым пятном на пустой голове, прозванный в народе «Меченным», все ещё забавлял литературно-юмористическую и артистическую интеллигенцию «новым мышлением».
Так случилось, что хозяин в тот день оказался в своей гостинице, носившей скромное имя «Наири», которое напоминало постояльцам отнюдь не о ереванской чудо-ЭВМ, некогда разработанной и производимой в Армении, в которой после рыночных реформ практически не осталось никакой промышленности, кроме коньячной. Да и то, коньяк с тех пор заметно изменился и далеко не в лучшую сторону. Рынок есть рынок. Ради прибыли пришлось упрощать технологии, и вместо трёх лет выдержки в дубовых бочках, коньячные спирты доводились до кондиции в три дня и совершенно иными методами.
В зимние холода середины девяностых годов горожане, не сбежавшие за рубеж, отапливали просторные квартиры печками-буржуйками, под которые свели все деревья в городских парках. Кто бы мог подумать, что в переводе с армянского «Наири» означает что-то вроде рая!
– Добрый вечер, госпожа Берман! – улыбнулся сквозь черные усики жгучий курчавый брюнет господин Гртчан.
– Здравствуйте, – удивленно посмотрела на него Ирочка. – Но мы с Вами, кажется, не знакомы?
– Вы мои постояльцы, и я рад приветствовать в своей гостинице такую очаровательную особу, – практически без неистребимого кавказского акцента пояснил свою осведомленность хозяин.
– Акоп Гртчян. Для Вас просто Акоп…
Не хотите ли выпить чашечку кофе, или поужинать? В моей гостинице есть бар, где можно выпить и перекусить. Кроме того, там готовят настоящий кебаб, дульму, шашлыки, форель и птицу.
– Нет, спасибо, я не голодна и хочу отдохнуть и дождаться мужа.
– Господина Бермана?
– Да.
– Хорошая европейская фамилия, – заметил Гртчян.
– Европейская? – удивилась Ирочка. Ей уже стал надоедать этот разговор. Хотелось побыть одной, собраться с мыслями и обдумать, как дать о себе весточку маме, которая о ней ничего не знает уже более месяца и, верно, уже проплакала все глаза. Аркадий, она старалась даже наедине звать так Берсенева, стремительно ворвавшегося в ее жизнь и полностью овладевшего ею, остерег ее от непродуманных действий. За квартирой ее мамы, несомненно, установлено плотное наблюдение, а потому следует быть крайне осторожной…
– Ну да, – подтвердил Гртчян.
– Где угодно Вы можете представляться немцами, англичанами, американцами, евреями и так далее. Это знаете ли в наше время тоже капитал!
– Люсик, – Гртчян кивнул на молодую перекрашенную блондинкой носатую женщину, служившую у него администратором, – описала мне Вашего мужа – весьма импозантного человека с маленькой европейской бородкой и усиками, к тому же в очках и галстуке бабочкой.
Он случайно не артист?
– Случайно нет. Муж занимается бизнесом, – ответила Ирочка так, как инструктировал ее Аркадий.
– Я буду здесь весь вечер, так что если надумаете отужинать, сообщите об этом Люсик. Она разыщет меня.
Слушающая их разговор крючконосая женщина-администратор кивком подтвердила свои полномочия.
Не прощаясь с хозяином гостиницы, первым заговорившим с ней, Ирочка прошла в свой уютный двухместный номер, за который они оплатили по сто десять «У.Е.» пока за три дня. Закрыла дверь на защелку. Сняла плащ, опустила уставшие за день ноги в теплые домашние тапочки с меховой опушкой и присев на диванчике в холле включила телевизор.
По НТВ шли новости. Она ненавидела их. Ничего позитивного. Один криминал. Убийства, война в Чечне, рейдеры, захватывающие силой предприятия, обманутые дольшики, лишившиеся квартир, денег и  выброшенные на улицу, и ужас что творится по всему остальному миру. Поначалу ей казалось, что так и посыплются из телеэфира новости о смерти Тартасова в колонии общего режима, информация об ее исчезновении, будут показывать ее фото и даже объявят награду тому, кто укажет ее местонахождение.
Однако ничего этого не случилось. Средства массовой информации ничего этого не заметили, было не до них.
Ирочка пробежалась по каналам, нашла сносный «мыльный сериал», который уже, кажется, смотрела, но не полностью и принялась дожидаться Аркадия.
Она вспомнила о мобильнике. Они купили себе по мобильному телефону сразу же после перемены гардероба. Свой старый телефон Ирочка швырнула в сугроб вслед за «Стечкиным» еще в Сибири.
Ирочка набрала номер. Приложила маленький мобильник к ушку и, услышав гудки, стала дожидаться.
– Алло! – послышался голос Аркадия.
– Ты где? – спросила Ирочка.
– В казино, дорогая.
– Удачно? – затаив дыхание, спросила Ирочка.
– Она здесь. Прости Ирочка, Больше не звони. Возможно, я вернусь очень поздно или утром. Не следует упускать такую возможность. Кажется, все идет как надо. Закройся в номере и спи. Все будет хорошо! Больше мне не звони.
Разговор закончился. Ирочка волновалась и переживала за Аркадия, пытаясь представить, что там сейчас происходит. Ей приходилось бывать в игорных заведениях, но только не в этом. Пути Тартасова и его бывшей супруги, с которой они так и не развелись, с появлением Ирины окончательно разошлись, и они старались по возможности не пересекаться с ней.
– Хорошо бы вернулся до полуночи или, в крайнем случае, не позже двух. Надо не забыть и непременно рассказать ему об их «европейской фамилии», которой, не иначе как, позавидовал въедливый армянин. А оценка перекрашенной крючконосой Люсик импозантной внешности Аркадия, ее насмешила. Бородка его не портила и в то же время неплохо гримировала. Очки тоже были для грима. Стекла в них были самые слабенькие, зато оправа солидная и дорогая, как и полагалось респектабельному бизнесмену.
Когда начиналась эта опасная и в то же время увлекательная игра в «новых концессионеров», Берсенев, он же Берман или «Остап Бендер» принялся разрабатывать свой новый образ. Однако ни фуражка, ни клетчатый пиджак с шарфом, ни желтые туфли без носков его не вдохновили.
– Не те нынче времена, мой «гигант мысли», – так пошутил в тот раз над ней Аркадий. – В таком прикиде милиционеры начнут проверять мои документы на каждом углу, и не исключено, что загребут для проверки в участок.
Да и наивные советские милиционеры в белых гимнастерках, без возражений оплатившие экскурсию в Провал под Пятигорском, не шли ни в какое сравнение с современными московскими «стражами порядка» в сером камуфляже при укороченных автоматах «Калашникова», дубинках и наручниках, проверяющие документы у всех черноволосых и кареглазых субъектов, коих понаехало в Москву видимо-невидимо.
– Не те, милая «Киса», времена. Нет, не те… – вздохнул Берман.
Удивительно, но Ильф с Петровым, ни разу не соизволили обратить должное внимание советской милиции образца двадцать седьмого года, в период расцвета НЭП, убереженного зорким ЧК от большого криминала, на весьма подозрительного субъекта. А ведь этот субъект в желтых ботинках на босую ногу с необычайной легкостью перемещался по огромной стране в компании бывшего предводителя дворянства, повсеместно дуря голову таким же недалеким, как и сейчас, советским гражданам.
С тех пор прошло много времени. На бытовом уровне граждане вряд ли поумнели, в конец одурманенные потоками электронной информации, которой во времена Остапа Ибрагимовича, носившего тоже не менее яркую «европейскую» фамилию Бендер, на право обладания которой, у него вряд ли был какой-нибудь приличный документ, кроме зеркальца в красной обложке, не говоря уже о паспорте.
Ну не было тогда телевидения, и слава богу! Здоровее были люди, и уж точно, не глупее. В свободные от оболванивания вечерние часы граждане почитывали классиков – Льва Толстого, Александра Пушкина, Максима Горького, Чарльза Диккенса. В гости похаживали, чаевничали, общались.
Совсем другие времена застали Берманы, прибыв в Москву в первоапрельский «День дурака». Прибыв в столицу на Ярославский вокзал, они наняли такси, и отправились на Тверскую. Посетив пару элитных магазинов, Аркадий и Ирочка радикально обновили свой гардероб, решительно избавившись от старой одежды, и поселились в тихой гостинице, куда доставил их все тот же опытный московский таксист.
Ближе к вечеру, когда Ирочка гуляла по городу, Аркадий собрался с мыслями и отправился на разведку в одно из известнейших казино, по количеству которых Москва уверенно переплюнула все европейские столицы вместе взятые. Размещалось сие заведение Фортуны на Новоарбатском проспекте, где, по словам Ирочки, почти ежедневно бывала Фаина Ильинична по мужу Тартасова, в сопровождении своего бойфренда Вовы, который был лет на двенадцать моложе своей покровительницы и в меру сил выполнял все ее прихоти. Бойфренда вообще-то звали Владимиром, но ненасытная во всем Фая любила называть его Вовой – так ей нравилось больше.
 «Новые концессионеры», как, то ли в шутку, а то ли уже по привычке, продолжали себя именовать Берманы – супруги по паспорту и возлюбленные по жизни, которая выкинула с ними такой вот фортель, решили сразу же брать «быка за рога».
Быком, естественно была Фаина – законная вдова погибшего при невыясненных обстоятельствах олигарха средней руки, капиталы которого теперь «распиливали» конкуренты, они же и недавние друзья-соратники, бывшие при старом режиме активными партийными и комсомольскими работниками. Но чем больше распиливали тартасовские капиталы эти  жуки-древоточцы, как метко их окрестил Фаинин бойфренд Вова, наблюдавший всю эту свору со стороны, тем больше убеждались, что покойный сумел увести из страны и скрыть огромные суммы в валюте и бриллиантах на секретных счетах и в зашифрованных сейфах. Главным ключом к этим сейфам, размещенным предположительно в районе Альп, была пропавшая любовница Тартасова, которой тот всецело доверял и, вероятно, открыл перед кончиной свои тайны. Но куда она пропала, до сих пор было не ясно, несмотря на собственные усиленные поиски с подключением к ним федеральных силовиков.
Фаине, которая совершенно не разбиралась в тартасовском бизнесе, достались некоторые банковские вклады, квартиры, загородные коттеджи и прочая недвижимость, включая дорогие коллекционные автомобили в количестве семи штук, хранившиеся в просторном подземом гараже главного загородного дома. Эти дорогие игрушки вместе с излишней недвижимостью немедленно распродавались, обращаясь в валюту, которой должно было хватить на длительную и безбедную жизнь.
Одну из таких игрушек – дорогой немецкий эксклюзивный «Мерседес» шестисотой серии с бронированным корпусом решительно конфисковал отпрыск Фаины и Тартасова Аркадий, укативший на ней c выклянченными у матери деньгами в солнечный Израиль. Святая земля, обласканная не утомительным весенним солнышком, накануне ежегодно отмечаемых «Христовых страстей», совпадавших с иудейским Пейсахом, породившим католическую и православные Пасхи, собирала у библейских святынь паломников из многих стран.
– Крутая будет тусовка! – пояснил матери продвинутый насчет этого Аркаша.
– В самом деле, – думала мать:
– Где еще можно завести новые и полезные знакомства с представителями молодой европейской элиты! Пусть едет, проветрится, а бронированый «Мерседес-600» совсем не лишний – там очень опасно. Повсюду эти ужасные исламские террористы!
Другие автомобили покойного бизнесмена разошлись в неделю другую. Одну из самых красивых и комфортабельных машин из коллекции покойного мужа, по-свински ушедшего от нее почти пять лет назад, носившую роскошное имя «Майбах» пятьдесят седьмой  модели, Фаина оставила себе. Четыре машины продала известным людям в Санкт-Петербурге и в окружающих Москву новых суверенных государствах, как говорится, в «хорошие руки». А вот с пятой – тоже «Майбахом», но шестьдесят второй модели – самой дорогой машиной из бывшей коллекции, вышла досадная промашка. Буквально накануне продажи ее угнали неизвестные злоумышленники самым наглым, бессовестным образом нейтрализовав охрану загородного дома и вскрыв бокс, где непроданный «Майбах-62» находился, к счастью, уже в единственном числе! Шума было много, но милиция, как это часто бывает, оказалась бессильна.
Вырученная от продажи четырех машин весьма «кругленькая сумма», позволяла азартному игроку, каким была Фаина, «удариться во все тяжкие» и проматывать вырученную от продаж валюту в любимом казино, отказать в посещении которого было вне ее далеко еще не истощенных женских сил.
В «День дурака» ей неожиданным образом повезло и часам к девяти вечера удалось не только отыграть вчерашний проигрыш, но и выиграть две тысячи «зеленых».
Партнер – этакий красавец прекрасного телосложения с аккуратной бородкой, в дорогом темном костюме от «Версаче», в белой кружевной сорочке, перехваченной галстуком-бабочкой, играл как новичок, которому, вопреки молве, не везло, и с легкость проиграл эти самые две тысячи, при этом ничуть не расстроившись.
Тоже породистый, но рыхловатый бойфренд Вова, не любивший рулетку и никогда не игравший, предпочитая потягивать безалкогольные коктейли и наблюдать за публикой, сегодня был не в форме и хлопал не выспавшимися карими глазами. Вова Фаине не угодил еще с прошлого вечера и сегодня крайне не нравился. Она уже подумывала, как бы от него избавиться на этот вечер. Ее – женщину темпераментную и любвеобильную увлекал молодой свежий незнакомец с фигурой Аполлона и с такой модной бородкой. Солидные очки его ничуть не портили, наоборот, добавляли импозантности.
Гламурная дама улыбалась ему своей ослепительной улыбкой, показывая новые ровные зубки, стоившие ей не малых денег и вживленные вместо прежних не столь красивых и опломбированных во многих местах, в дорогой мюнхенской клинике по последней немецкой технологии. Операция была длительной и болезненной, но красота стоила всех жертв и мучений!
Ее старания были отнюдь не безрезультатны. Мужчина с фигурой Аполлона пригласил ее в бар, косо посмотрев на Вову, который, наконец, продрал глаза и заволновался.
– Владимир! – Фаина назвала опального друга по полному имени, что не предвещало для него ничего хорошего. – Что-то ты сегодня плохо выглядишь и все время меня раздражаешь! Поезжай домой на такси, ляг в постель и выспись, –  категорически распорядилась Фаина, не сводя томных глаз с аполлоноподобного мужчины с аккуратной бородкой.
Несчастный, оскорблённый Вова, не смевший ослушаться своей повелительницы, кисло скривил лицо, пытаясь поцеловать Фаину на прощание в щечку, но та ловко увернулась, так же косо взглянул на блистательного подтянутого незнакомца, неизвестно откуда взявшегося, и прошагал к выходу, обзывая внутри себя Фаину всякими мерзкими словами.
– Аркадий Михельсон! – неожиданно, в том числе и для себя, представился Берман вдове Тартасова. Некоторые черты ее сложного характера он знал по описаниям Ирочки, и в последний момент, следую разыгрываемой роли, выступил экспромтом, скрыв свою приметную, по новому паспорту фамилию, назвавшись Михельсоном, что было проделано крайне удачно в его положении глубоко законспирированного человека. Точно так же это произошло более семидесяти, но чуть менее восьмидесяти лет назад с одним из главных героев бессмертного литературного произведения, сценарий которого в нелегких современных реалиях отрабатывали «новые концессионеры» в лице бывшего капитана армейского спецназа и гражданской наследницы покойного олигарха.
Так вот Михельсоном, а не как-то иначе, разумно оберегая паспортные данные и раскрыв лишь свое новое красивое имя Аркадий, представился благоухавшей парижскими духами вдове олигарха. Очаровавший вдову мужчина, красиво склонив модно подстриженную голову. Окружавшая их элитарная публика, хорошо знавшая завсегдатая заведения, какой была вдова Тартасова, как представлялась слегка опечаленная Фаина в последние дни, с интересом рассматривали незнакомца, который был заметно взволнован, но причины его волнения были, конечно же, не сердечные. Аркадий мало готовился к этой встрече и играл, как говорится, «ва-банк». Да и «День дурака», отмечаемый сегодня едва ли не как национальный праздник, весьма способствовали задуманному. Вот только весь он был как на ладони, а за вдовой Тартасова могли наблюдать агенты тех неизвестных могущественных лиц, которые, несомненно, продолжат разыскивать Ирину Воробьеву и ее спутника, бросивших дважды простреленную «Десятку» на пустынной дороге в заснеженной Сибири почти месяц назад.
– Не робей, капитан Берсенев! – подбадривал себя красавец-мужчина в элегантном костюме, сшитом на манер смокинга, за который пришлось выложить две тысячи долларов в модном бутике на Тверской. Он долго морально готовился переступить порог казино, где удачливые коммерсанты и бандюки, не моргнув глазом, в минуту просаживали тысячи долларов и евро. Придавала уверенности и короткая служба охранником-вышибалой в казино попроще, во время учебы в академии. Кое-что видел, и кое-что себе представлял, хотя играть не приходилось.
– Не робей, капитан! Ты не кланялся пулям и шел врукопашную на отмороженных боевиков. Больше презрения к этой публике, больше цинизма! Да, тебе не довелось побывать в дорогих ресторанах, где обжиралась вся эта публика. У тебя не было для этого денег, да тебе и не чего было там делать. Ты не посещал, а охранял казино, зато знаешь, как оно устроено. Ты же офицер, а бывших офицеров не бывает! Вперед, капитан, Берсенев! Победа будет за нами!
Между тем, вдова погибшего олигарха уже положила на него глаз.
– Какая интересная у Вас фамилия! – загадочно улыбнулась Фаина, явно благоволившая к стройному подтянутому красавцу, к тому же Аркадию, как и ее безалаберный двадцатилетний сыночек, укативший на одной из коллекционных машин в Одессу, а оттуда в Израиль.
– Не дай бог разобьет машину или разобьется сам! – второпях подумала она, возвращаясь к реалиям.
– Михельсон! – певуче произнесла вдова. – Ласкает слух и напоминает мне мою девичью! – Все больше возбуждалась сорокатрехлетняя, чувственная женщина в самом расцвете сил.
– Фаина, – открыла Михельсону свое имя вдова, не подозревая, что тот знает о ней не так уж и мало, кроме неизвестной Ирине девичьей фамилии вдовы, которая, впрочем, ему была не нужна.
– С Вашей фамилией, Аркадий, можно комфортно жить в любой европейской стране! – сделала Михельсону комплимент озабоченная вдова, тяготившаяся всю свою замужнюю жизнь, какой-то наспех сколоченной фамилией Тартасов, прямо-таки Тарантасов! Фу, как пошло! То ли дело фамилии коллег покойного – Мирский, Лужников, Виленский – как благородно звучат. Это Вам не Тартасов!
– Вы москвич? Почему я не видела Вас раньше? – с придыханием продолжила Фаина.
– В прошлом, – уклонился Михельсон, который не собирался показывать вдове свой паспорт.
Фаина вопросительно посмотрела на образ своих желаний.
– Сейчас проживаю в Германии, – уточнил Аркадий, удачно представившийся Михельсоном.
– В Мюнхене? – Фаина обнажила свои великолепные мюнхенские зубки, стоившие ей сорок тысяч евро, одарив Михельсона такой очаровательной улыбкой, что тот слегка покраснел.
– Ну почему же в Мюнхене. Я прибыл из Берлина, – не согласился с Фаиной Михельсон, никогда не бывавший в Германии, а потому выбравший наугад Берлин.
– Мюнхен такой чудесный город! – простонала Фаина, вспоминая проведенные дни в кресле протезиста. – Мучительно, зато красиво, не стыдно показать ротик! – уже про себя подумала-добавила она, и еще раз раскрыла очаровательный ротик, которому позавидовала бы даже голливудская кинодива Элизабет Тейлор, по слухам, поменявшая зубки, ради высокого искусства, чуть ли не в шестнадцать лет!
– Берлин тоже прелестный город, – пару секунд спустя, призналась Михельсону Фаина, впрочем, так и не взглянувшая на новую общегерманскую столицу.
 
3.
Шел очередной «мозговой штурм» на одной из загородных вилл в самом престижном районе Подмосковья к западу от бывшей советско-имперской столицы, которая вместе со своей обширной страной, вот уже второе десятилетие пытается выбиться в «нормальные европейские страны».
Здесь собрались очень серьезные и очень солидные люди. В простонародье таких людей называют «новыми русскими». Русские они или не очень, или же не совсем – это, как говорится, чья-то «бабушка сказала», да и не в этом суть. Все перемешалось за семь с лишним десятилетий на одной шестой части обитаемой суши, сократившейся после парада суверенитетов до одной восьмой, да и в новом паспорте демократично изъяли лишнюю, провокационную строчку. Как бы то ни было, но люди эти стали очень богатыми, и на их далеко не самых широких плечах держался значительный сектор современной рыночной экономики, процентов на пятьдесят заходивший «в тень». Воистину правы были пламенные большевики, возвестившие лет сто назад в своем мудром партийном гимне актуальнейший лозунг – «Кто был ничем, тот станет всем»!
В свое время еще более влиятельные силы назначили их на оставшееся без хозяина наследство бывшей второй мировой сверхдержавы, скрывшейся в пучинах смутного времени, словно легендарная Атлантида, которую со временем раскопает новый Шлиман, на удивление новым «homo sapiens» – отдалённым потомкам современного человечества.
Но это все далёкое и лирическое отступление, а эти господа – реальная конкретика. Вот и несли второе десятилетие своё тяжелое бремя эти «конкретные подвижники-передвижники», которых голозадые оппозиционеры из той же публики, но лишенные наследства по ряду характерных признаков, называли олигархами и предлагали лишить незаконного куска собственности, то есть учинить передел, который собственно и не прекращался.
Без греха в таких делах никак нельзя. Особенно во времена кем-то и непонятно почему оправданного «первоначального накопления капиталов».
Вот и «мозговой штурм», устроенный заинтересованными весьма состоятельными лицами и их подчиненными накануне месяца от кончины одного из членов финансово-промышленной когорты страны, был частью нескончаемого передела, призванного упрочить позиции победителей.
Общались и обращались друг к другу бывшие партийные и комсомольские активисты выше описанной, но не так романтично как у Платона, «Атлантиды», очень просто. Так же, как некогда на собраниях, посвященных то ли ударному труду, то ли соревнованию, то ли повышению морального облика строителей чего-то, там, о чем, увы, лучше теперь и не вспоминать…
– Миша! Надо же что-то делать! Плошел уже почти месяц, и ни каких лезультатов! – вытирал платком вспотевший от напряжения крупный, давно сбросивший волосы лоб, плотный и низкорослый мужчина, возраста очень близкого к значимому «полтиннику», с крупным холеным животиком.
– Успокойся, Илюша, не кипятись! У тебя повышается кровяное давление, потом будешь страдать, и глотать таблетки! – напомнил коллеге по «мозговому штурму» очень богатый банкир и бизнесмен, торговавший природными и иными ресурсам – Михаил Борисович Мирский.
– Спасибо тебе за заботу, – сник Илья, «не наступивший» на непроизносимую для него букву «р».
Илья Лужников – крупный банкир и владелец лакомого кусочка нефтяного бизнеса, а так же нескольких отелей, судов, супермаркетов и прочих доходных предприятий, чуть поумерил пыл и с жадностью пил натуральный, не сфальсифицированный «Боржом». Он мог позволить себе самые элитные напитки любой страны мира, но все они содержали алкоголь, а это вещество было вредным для его расшатанного здоровья. Вот и обходился «Боржомом», но зато самым лучшим, который ему присылал важный грузинский министр, когда-то сокурсник по МГУ, ковавшему, как выяснилось гораздо позже, руководящие кадры для всех новообразованных и независимых государств.
Третьим, самым старшим по возрасту и заинтересованным в этом деле лицом, был Александр Семёнович с очень известной фамилией Виленский, на которую он умудрился поменять накануне перестройки свою родовую и очень «откровенную» фамилию Хапкин, воспользовавшись женитьбой. Впрочем, фамилия жены таковой не была, но повод был подходящий, и Александр Семёнович с блеском провернул эту операцию, припомнив, что родился в славном городе Вильнюсе, где после войны долго служил его папа-чекист. Михаил и Илья звали его запросто, по-приятельски Алексом.
Виленскому «полтинник» уже исполнился. Значимый и «круглый» юбилей отпраздновали пышно, по самой высокой программе, включавшей помимо элитных гостей и роскошного стола известную и поющую примадонну, с новой богемной свитой, а так же финалисток конкурсов тор-моделей, отплясывавших с гостями практически в том наряде, в каком их мать родила. Это был последний банкет, на котором присутствовал ныне покойный и уже тогда приговоренный к закланию, ставший «играть не по правилам» Тартасов со своей юной и красивой любовницей, задавшей теперь столько проблем.
Буквально через пару недель Тартасова арестовали, предъявив обвинения в уклонении от налогов и других крупных махинациях. Знающие люди были не мало тому удивлены, ведь ходили слухи, что дела у Тартасова самые прозрачные среди прочих близких к нему финансовых и сырьедобывающих воротил. Вот, видимо, на этом и погорел. Стал играть не по правилам – кому же это понравится. По слухам подкармливал оппозицию, и, что самое ужасное – «красных» и «розовых». Прямо какой-то Савва Морозов!
Пришлось пустить вход компроматы, в том числе сфабрикованные заранее, на «всякий пожарный» случай. Пришлось изрядно потрудиться и «подмазать», прежде чем завертелись нужные колесики в аппарате правосудия. Началось следствие, на которое ушло уйма денег, чтобы сделать все побыстрее, а после приговора вплотную заняться распиливанием тартасовского наследства, которого не удержать в руках менеджерам, готовым переметнуться на сторону победителей, едва босс переедет из КПЗ в зону.
Во время следствия, группе заговорщиков, состоявшей из уже известных нам персонажей – Мирского, Лужникова и Виленского, удалось нейтрализовать подсудимого и его именитых адвокатов.

*
 Успех не бесконечен, на смену торжеству, пришла большая тревога, а вместе с ней закрытые совещания недавних победителей, метко названные Мирским «мозговыми штурмами».
В «День дурака» господа Мирский, Лужников и Виленский, в который раз пытались разобраться – почему Тартасов ещё во время следствия не решился пустить в ход свои компроматы на бывших друзей и подельников? Почему – большой вопрос, но, желая себя обезопасить, и вырвать жало у упрятанного за решетку конкурента, группа заговорщиков принялась разыскивать тартасовские компроматы, а за одно и шифры к тайным счетам, на которых скопились весьма крупные суммы в валюте и драгоценностях, вывезенные за рубеж. Тартасову, когда он выйдет, а срок ему дали не слишком большой, эти активы не следовало оставлять ни в коем случае. Особенно опасные документы, которыми тот мог воспользоваться в качестве ответного хода, выйдя на свободу с чистой совестью.
Теперь не выйдет. Словами активистов мафии, его навечно «закатали в асфальт». А вот где опасные документы и шифры к тартасовским миллионам? Вот в чем вопрос, мучивший господ Мирского, Лужникова и Виленского – каждого в отдельности и всех их вместе, сразу.
– Где же он их пликопал, мелзавец? – с надрывом в голосе, напоминавшим речь одного из вождей мирового пролетариата, обездоленного грассирующими звуками, мучительно стонал Лужников.
– Теперь не скажет. Крепким оказался орешек. Вот разве рассказал своей подружке, на смертном одре, когда уже и терять было нечего, – изрек господин Мирский – олигарх с хорошо поставленной в детстве опытным логопедом речью и видный мужчина, к тому же тёмный шатен с роскошной  шевелюрой. Однако Михаил Борисович обладал не самым лучшим здоровьем, подорванным на комсомольской работе, был склонен к гипертонии.
– Мы это предвидели. Ее должны были перехватить козлы из моей службы безопасности. Не справились. Помешал некто Берсенев, оказавшийся в ее машине, – напомнил, Виленский о том, с чего пару часов назад начинался их «мозговой штурм».
– Наши ребята роют землю, но не справляются! Надо давить на силовиков. От нас имеют приличные деньги, в их распоряжении все мыслимые и немыслимые базы данных, а найти бывшего капитана, осужденного за кавказские дела, не могут или не хотят! – Предложил Мирский – прагматик по складу ума.
– Может быть, не торопятся, цену себе набивают, «оборотни в погонах»?
– Не надо так. Правильные там ребята, вот только профессионализма не хватает. Лучшие кадры давно перешли в коммерческие структуры. Да и наши спецы не «лыком шиты», – остановил его Виленский и театрально развел руками.
– А если пливлечь голцев? Люди они уполные, на капитана зуб имеют, – оживленно предложил Лужников.
– Их и привлекать не надо. Прозевали досрочный выход своего кровника из колонии. Теперь землю носом роют. Но не спецы. На расправу они мастера, а вот найти… – умудренный жизненным опытом, господин Виленский отрицательно покачал головой.
– Нет смысла связываться с ними. Себе дороже.
Все места, где они могут появиться взяты под наблюдение. Мать Ирины Воробьевой, ее тетка, квартира, купленная на ее имя Тартасовым.
Сложнее с капитаном. В анкетных данных не него, которые удалось получить у силовиков, указан адрес родителей. Родители, как оказалось, давно в разводе и отец капитана, у которого новая семья, кстати, с ним провели весьма жесткую разъяснительную беседу, оказывается, не знал, что сын отбывал наказание, и понятия не имеет, где находится его бывшая жена. Возможно, что в Казахстане, но где – не знает.
– Не хочет говолить, – предположил Лужников.
– Не похоже, скорее всего, и в самом деле не знает. Ребята его слегка помяли, и сейчас он лежит в больнице…
– А его армейские друзья, наконец, бывшая тёща? – Мирский сурово посмотрел на начальника службы безопасности собственной финансово-промышленной империи, «под ружьем» у которого было несколько сотен отборных молодцов, прошедших школу федеральных спецслужб и горячие точки.
– Работаем в этом направлении! – энергично подтвердил бывший полковник.
– А Фаина Талтасова, вдова? – неожиданно подал свежую мысль Лужников.
– Фаина? А вот здесь мы не проявили достаточной активности! – задумался вслух Виленский.
– Не станет же укрываться бывшая любовница Тартасова в доме его жены, то ест вдовы? – удивился Мирский.
– Укрываться не станет, а вот искать документы и шифры в бывших апартаментах Тартасова, отошедших к законной супруге, очень даже станет, – мудро изрек Виленский.
– Как ведется наблюдение за домами и квартирами Фаины? – Обратился он к собственному «силовику» – бывшему генералу реформированного КГБ Сокольскому.
– Круглосуточно, шеф!
– А за Фаиной?
Ответа не последовало.
– Да может быть Воробьева ничего и не знает. Напугали ее стрельбой ребята, которых, как тюфяки уложил бывший капитан, вот и скрывается, – предположил Мирский.
– Точно мы это узнаем, когда разыщем ее и этого капитана. А за Фаиной надо присматривать, – подытожил усталый Алекс, он же Виленский, а в прошлом Александр Семёнович Хапкин.
Тревожное и недоброе предчувствие зарождалось в нем.
– А тут еще «День дурака»…

4.
Часам к десяти вечера Ирочка почувствовала голод. Тревога за Аркадия не проходила, странным образом подогревая аппетит. Словно уловив ее желание отужинать, в номер позвонил господин Гртчян.
– Госпожа Берман, это я, Акоп, – в трубке послышался голос хозяина гостиницы. – Ваш муж не вернулся?
– Еще нет. Возможно, он вернется очень поздно, после полуночи. Будет ли открыта гостиница?
– О, да! Мы открыты круглосуточно. Следует нажать кнопку звонка и охранник впустит гостя. Вот только бар работает до двадцати трех. Не желаете ли отужинать?
– Да, я проголодалась, – призналась Ирочка.
– Вот и отлично! Жду Вас в баре. Уверен, что Вам понравится наша кухня.
Акоп Гтрчян достиг того цветущего возраста, когда мужчину, да к тому же южных кровей, неодолимо влечет к женщинам. Жизнь его складывалась не просто. В первый раз он был женат, не достигнув двадцатилетия, по любви и согласию на стройной бакинке, с которой жил в одном дворе и учился в одной школе. Ни он, ни бакинская девочка Тамила со станом шемаханской царицы, воспетой в одной из сказок Александром Пушкиным, понимавшим в женщинах толк, ни их родители, не очень то разбирались в те благословенные времена в этнических тонкостях. Не то было время. Многолюдный красавец Баку был воистину интернациональным городом у моря, в котором проживали в основном обыкновенные «совки», не заглядывавшие с подозрением друг к другу в паспорта, с тревогой разыскивая в них «пятый пункт». Свадьбу играли всей улицей, и прожил Акоп с любимой женой, вскорости, лишившейся девичьей стройности, зато одарившей пылкого супруга двумя очаровательными дочурками, десять лет, в течение которых происходили большие перемены.
«Процесс пошел», как говаривал один, вконец обанкротившийся политик, проповедовавший не так давно «новое мышление», а ныне живущий по большей части за рубежом вместе с дочкой и внучками, однако продолжающий  поучать бывших сограждан жизни в так сказать «сложившихся реалиях». От этих невыносимых поучений, оставшиеся дома  граждане затыкают уши. 
А реалии «нового мышления» стали таковыми, что семья распалась ввиду мощных внешних воздействий. Акопа, избитого до синяков, вместе с единокровной родней вышвырнули из Баку, «прозревшие» представители гордой титульной нации. Тамила так и осталась не женой – не вдовой с обездоленными дочками-полукровками и вечными упреками в их этнической неполноценности. Увезли ее «правильные» родичи куда-то в село, и связь с нею была навсегда утеряна.
Уже в Подмосковье настырная родня подыскала Акопу «правильную», единокровную жену. Его женили второй раз, скромно и без иллюзий. Вторую жену Акоп не любил. И собой не хороша и большая зануда. Словом, спасибо родне – удружили. Зато вторая жена принесла в семью хорошие деньги, которые удачно сложились с его накопленными на «цеховом» фронте капиталами. Совместные капиталы молодая семья вложила в приносившую неплохие доходы торговлю. Помимо частной гостиницы, господину Гртчяну принадлежал довольно крупный магазин и дюжина палаток, разбросанных по всему району и по крупному продуктовому рынку.
Торговый бизнес заработал, и оставалось только радоваться растущим доходам на новом местожительстве, где пока не было серьезных межнациональных проблем. А мелкие разборки с конкурентами, поборы со стороны правоохранительных органов и местных властей, и даже эпизодические погромы палаток скинхедами и футбольными фанатами, не сильно омрачали жизнь Гртчяна. За все неприятности, в конце концов, расплачивались по завышенным ценам терпеливые в отличие от бакинцев и аполитичные москвичи, более всего озабоченные закупками продовольствия и прочих товаров. Жить бы да радоваться молодой семье. Однако на семейном фронте Акоп и на этот раз не преуспел. Жену, родившую дочь после долгого ожидания и надежд на сына, он не любил. Домой его не тянуло, зато потянуло на хорошеньких голубоглазых женщин, которыми пока всё ещё богата столица.
Примерно такую вот историю, кое-что в ней переделав и кое о чем, прежде всего о женщинах, умолчав, господин Гртчян рассказал Ирочке за затянувшимся ужином. После полуночи, когда в гостиницу вернулись последние постояльцы, приехавшие в Москву по коммерческим и прочим делам, охранник закрыл двери, и, разместившись на диване в холле, принялся перебирать ночные каналы ТВ, пытаясь разыскать передачу по вкусу.
Администратор, в лице уже знакомой Ирочке дальней родственницы Гртчяна, заменила отпущенного бармена и повара по совместительству, которому хорошо удавались острые восточные блюда, и колдовала за стойкой, изобретая эксклюзивный коктейль.
Акоп, немного захмелевший от выпитого коньяка, откровенно любовался Ирочкой, не пившей ничего кроме минеральной воды. Он сравнивал мягкую и романтическую славянскую красоту с грубоватым, крючконосым лицом своей родственницы Люсик, которую посторонние называли более благозвучным русским именем – Люся.
Ирочка – так Акоп стал называть свою новую знакомую, отказавшись от официального «госпожа Берман», ему очень понравилась. Он уже размечтался об амурных делах, которые время от времени ему удавались, только никак не решался к ней подступиться. Вот-вот вернется муж с «европейской фамилией» Берман, внешность которого ему описала Люсик – дама не замужняя и всегда озабоченная.
Судя по ее словам, Берман был весьма приятным и даже красивым мужчиной крепкого телосложения, русоволосый и голубоглазый…
Вот и Люсик с тремя высокими стаканами на подносе. В стаканах коктейль ее изобретения с традиционным кусочком льда, клубничкой вместо лимона и пластиковой соломинкой.
Ирочка улыбнулась. Ей припомнилась сцена из произведения, в которой весь из себя гордый «предводитель дворянства» и «отец русской демократии» привел растерянную Лизу Калачеву в ресторан, где заказал сосиски, соленые огурцы и водку. Ситуация в которой находилась в этот момент она, комически напоминала ту, литературную, только все в ней было перевернуто шиворот-навыворот, да в придачу еще администратор Люся с коктейлями в роли официанта.
Ирина чувствовала, что Акоп «запал на нее». Ловила на себе то пылко-влюбленные, то чувственно-романтические взгляды темпераментного кавказца и жгучего брюнета с городским, интеллигентным воспитанием. Нет, она его не осуждала. В тех компаниях людей высшего финансово-промышленного круга, где ей доводилось бывать с Тартасовым, встречалось немало молодых хорошеньких женщин, но долгие и неравнодушные мужские взгляды всегда выделяли именно ее. Тартасову это нравилось, да и ей доставляло удовольствие блистать в высшем свете в потрясающих эксклюзивных платьях и ослепительных бриллиантах…
– Пусть любуется! – это она подумала о господине Гтчяне.
– Неужели у него хватит нахальства, предложить ей «пройти в нумера»! – от этих мыслей Ирочке стало и смешно и грустно.
Будучи весь – внимание, Акоп уловил эти перемены в ее прелестном лице, так возбуждавшем пылкого любителя женской красоты.
– Вы что-то хотите сказать, Ирочка?
– Я пройду в номер. Хочу позвонить мужу, – вдруг вспомнила она. Аркадий предостерегал ее от лишних звонков, но шел второй час ночи и его отсутствие и молчание – ей он не звонил, сильно беспокоило Ирочку.
Она поднялась из-за столика, повесила на плечо маленькую элегантную сумочку, с которой не расставалась. Мобильник лежал в сумочке, но звонить при посторонних не хотелось.




















«Ограбление банка ничто, по сравнению
 с его учреждением»
 
 Томас Манн, немецкий писатель и философ.

Глава 3.

Лёд тронулся
 
1.
В половине одиннадцатого вечера, изрядно захмелев от превосходного шампанского, доставленного из Франции, и от танцев с роскошным кавалером, который был лет на десять моложе ее, Фаина предложила поехать в один уютный загородный домик, который принадлежал ей на законных основаниях после смерти неверного мужа. Его кончине в тюрьме она, в тайне, даже обрадовалась, будучи убежденная, что так ему и надо за все прошлые грехи. Новый друг ее, Аркадий Михельсон, ломался не долго, скорее театрально, и скоро согласился, заставив сердце разогретой шампанским женщины колотиться сильнее обычного.
Она уже размечталась о ночи, которую проведет с ним в уютном домике, одарив красавца-мужчину с такой прелестной фамилией горячими ласками опытной и страстной женщины в том зрелом возрасте, когда уже можно называться «ягодкой».
– Аркадий, Вы умеете водить машину? – спросила Фаина спутника.
– Да, – коротко и в то же время чувственно ответил Михельсон, постоянно репетировавший свою непростую роль.
– Обычно меня возит Владимир, но сегодня он меня весь день раздражал, и я его отправила домой на такси. Я неплохо вожу сама, но сегодня мне не стоит садиться за руль. Вы понимаете меня, Аркадий?
– Как никогда, – прошептал ей на ушко Михельсон, почти не пивший шампанского, не на шутку увлекаясь ролью ловеласа.
Сейчас он успешно играл роль Остапа Бендера в сцене первого свидания с мадам Грицацуевой, вдовой героя империалистической войны и знойной женщины, «мечты поэта». А вся из себя гламурная Фаина и в самом деле была таковой и даже гораздо привлекательней.
– Ах, это дивное шампанское и танцы вдвоем! – с чувством продолжил Берман, делая Фаине комплимент.
Он накинул на плечи гламурной дамы дорогое норковое манто, поданное швейцаром, и они вышли из казино на сверкающий огнями проспект, заполненный припозднившимися москвичами, гулявшими по вечерней Москве и любовавшимися огнями казино, ночных клубов и ресторанов. Любовались, но не смели войти в них из робости и отсутствия значимых денег. Любовались и подкреплялись на ходу бутылочками пепси и пива, поглощая мороженое в рожках и стаканчиках.
На краю проспекта, по которому катили автомобили, под присмотром охраны были припаркованы роскошные автомобили посетителей казино.
– Вот и моя машинка. Не правда ли великолепная модель – «Майбах» – любимая машина Тартасова, – Фаина провела рукой по темно-серому корпусу роскошной иномарки – одной из самых дорогих среди автомобилей завсегдатаев казино.
Охранник стоянки профессионально улыбнулся ей, услужливо снял ограждение и, придержав дверцы, помог разместиться толстосумам, которых в душе ненавидел, в роскошном салоне такой «тачки», на какую ему и всей его семье не заработать за всю жизнь.
– Кто этот господин, не расслышал его фамилию? – притворился Берман.
– Тартасов – мой бывший муж. Он умер… – ничего больше не поясняя, ответила Фаина.
– Простите, Фаина, что потревожил вашу память столь нетактичным вопросом, – извинился Берман.
– Полно, Аркадий, зовите меня просто Фаей. Мне так будет приятнее. Теперь я вдова и имею полное право на личную жизнь и любовь мужчин, – кокетничала захмелевшая от шампанского Фаина, вложив маленькую пухленькую ручку, унизанную дорогими перстнями с многокаратными бриллиантами, в большую теплую ладонь Бермана.
– Хорошо, прекрасная Фая, – романтично улыбнулся Берман, прильнув губами к теплой ручке Фаины и аккуратно освобождая собственную, которая, получив свободу, легла на удобный руль «Майбаха».
Фаина покрылась дополнительным румянцем, испытав удовольствие от прикосновения губ Бермана к своей руке, и, томно прикрыв глаза, размечталась о последующих поцелуях в места более чувственные…
– Такую машину мне ещё не приходилось водить, – красиво вздохнул Берман.
– И не удивительно! Редкая, эксклюзивная модель. Таких машин не более сотни на весь Мир! Тартасов понимал толк в автомобилях и коллекционировал самые лучшие мировые марки, невзирая на их стоимость! – похвалилась Фаина, усаживаясь поудобнее на переднем кресле, рядом с Берманом, деловито осматривавшим панель управления и пробовавшим руль.
– Эта красавица, которая может развивать скорость до трехсот километров, а на сотню выходит с места всего за три секунды, обошлась Тартасову почти в полмиллиона долларов. Он обожал роскошные автомобили, заразив такой же страстью нашего сына Аркадия. Вы с ним тезки, Михельсон, – охотно поясняла Фаина, любуясь сильными красивыми руками своего обожаемого спутника, которые, наконец, уверенно улеглись на элегантный руль.
Фаина увлеклась, продолжая рассказывать о дорогом автопарке, оставшемся после мужа.
– Оказалось, что больше всего Тартасов любил немецкие машины. Их у него было четыре из семи. Два «Майбаха» 62-ой и 57-ой модели, и два «Мерседеса» – роскошный спортивный «Мерседес Бенц Макларен» и 600-ый «Мерседес» – бронированный. На нем укатил в Израиль младший Тартасов, не питавший никаких интересов к бизнесу отца, который теперь растаскивали его подельники-конкуренты.
– В Израиле так опасно! Кругом террористы! Вот и поехал Аркашенька на бронированном «Мерседесе»… – недолго переживала за сына Фаина, увлечённая Михельсоном.
– Почему было? – Насторожился Берман, отметив в тренированной памяти бывшего капитана адрес «шестисотого» «Мерседеса» и стараясь скрыть от Фаины волнение иного рода.
– После трагической гибели Тартасова, – Фаина попыталась изобразить боль утраты, – мне пришлось продать четыре машины. Потребовались деньги. Одну, самую дорогую, не успела! – Фаина была искренне в охватившей ее досаде.
– Что же случилось, Фая? – Столь же искренне спросил Берман, чувствуя, что наступает «момент истины» и следует, во что бы то ни стало, продлить его в дороге, расспрашивая словоохотливую Фаину, влюбившуюся в него без оглядки.
– Позавчера ее угнали! Неизвестные проникли в гараж, где на тот момент из семи машин оставалась лишь одна – «Майбах» 62-ой модели – самая дорогая в коллекции мужа. Я искала для нее покупателя.
Охранник, пропал, возможно, он был заодно с грабителями. Милиция, Вы ведь знаете, Аркадий, какая у нас милиция!
– Разумеется, Фая. Пользы от нее и в самом деле не много.
– Машина в розыске… – Фаина закончила длительной паузой свой печальный рассказ.
Далее, довольно толково, несмотря на опьянение от трех больших бокалов с шампанским, после которых была вынуждена на несколько минут покинуть машину и посетить туалет, Фаина объяснила Берману, ограничившемуся лишь одним бокалом и едва пригубившим последующие, как управлять машиной. Проинструктированный таким образом, бывший капитан армейского спецназа, которому приходилось водить «Уралы», «Камазы», БТРы, БМПешки и еще многое что другое, включил мотор, выруливая на проспект.
Вслед за ними тотчас двинулся огромный, мощный и черный, как катафалк, американский джип «Хаммер».
Аркадий заметил сопровождение и вопросительно посмотрел на Фаину.
– Наша охрана, – пояснила она. – Так безопаснее, Аркадий. Не обращай внимание. Они хорошо знают свое дело и старательно не замечают того, что их не касается. Рядом с ними можно ходить хоть нагишом, они и бровью не поведут, но если на мою или на Вашу голову вдруг упадет с ветки яблоко, они прикроют своим телом! – В такой вот поэтической форме донесла суть конвоя до своего обожаемого мужчины, женщина, опьяненная чудесным шампанским, и ароматом любви, какой возжелала немедленно.
В дороге нетерпеливая вдова олигарха, словно опытный лоцман прокладывала путь к загородному дому. В этом «уютном гнездышке» все было готово для желанной интимной встречи, которой она искала в последние дни, устав на время от своего постоянного бойфренда. Его она турнет без всякого сожаления, если желанный Михельсон, в которого стареющая «светская львица», как уже было сказано выше, влюбилась без памяти, останется с ней. Фаина прокладывала путь, как ей тогда казалось, к своему счастью.
Михельсон, входивший в новую роль, взглянул на свои командирские часы. Стрелки показывали начало двенадцатого.
Он возобновил разговор о машинах Тартасова, заявив обожавшей его словоохотливой вдове, что является большим любителем автодела, тщательно запоминая имена, фамилии и адреса известнейших людей, соседних с Москвой независимых государств и второй российской столицы, которые стали обладателями желанных эксклюзивных автомобилей.
«День дурака» подходил к концу и пока Берману, удачно вписавшемуся в образ Михельсона, везло больше, чем литературному «Великому комбинатору» в поиске стульев, которыми тот занялся свыше семидесяти лет назад на тех же просторах, но совершенно иной необъятной страны образца 1927-го года!
 


2.

Избавившись на время от опеки общительного кавказца, Ирочкаа прошла в свой номер и позвонила Берману.
– Алло! – ответил ей Аркадий.
– Это я. Где ты? – Спросила Ирочка – вся внимание.
– Ирочка. Я сейчас за городом, у реки. Здесь ледоход. Первая есть! Ты понимаешь – «лёд тронулся»! Сейчас все тщательно осмотрю, и через час – два, как повезет, постараюсь вернуться в гостиницу. Без крайней необходимости мне не звони. Пока! – Связь прервалась.

 
*
Берман убрал в карман мобильник, снял плащ, чтобы не мешал и осмотрелся. Кругом не было ни души. Он посмотрел на свои командирские часы с подсвеченным циферблатом. Стрелки приближались к двум часам ночи. Внизу, метрах в двадцати находилась река, по которой бесчисленными колоннами проходили льдины с верховьев. Рядом чернели стволы огромных деревьев, в кронах которых шелестел ветер. Было прохладно и облачно. С запада натянули тучи, угрожая дождем, а может быть и снегом. Не верилось, что минувший день был теплым и солнечным. Но так это был веселый «День дурака», который случается раз в году, а за ним следуют унылые серые будни.
Берман, он же Михельсон, которого, когда хватится его исчезновения и пропажи дорогой машины любвеобильная Фая, то будет проклинать еще очень долго, если не всегда, извлёк из кармана пиджака швейцарский солдатский нож с лезвиями из прекрасной крупповской стали.
Стояла ночь, и рядом не было ни души. Трасса, с которой он съехал на мерзлое поле с жалкими клочками не растаявшего снега, осталась в полукилометре, за деревьями. Там изредка пробегали машины, освещая путь огоньками. Берману они были не опасны.
 Как мужчина он оказался куда порядочнее Остапа Бендера, утолив страсть пылавшей женщины, ныне сладко спящей в уютной спальне. Другого выбора у него не было, иначе могло рухнуть все предприятие. Никаких обязательств перед вдовой олигарха у него не было, в отличие от Остапа, бежавшего со свадьбы, оставив несчастную невесту без брачной ночи и ситечка, для процеживания чая. Он же, затратив не мало моральных и физических сил, оставил вдову в полном блаженстве и без шикарной машины, которую рано или поздно, у нее могли угнать. Если угнали «Майбах» 62-модели, то жулики, обладавшие вкусом, наверняка попытаются угнать и 57-ую модель. Автомобили подбираются со вкусом!
Впрочем, ее он уже угнал, обманув бдительность охранников, запертых в подземном гараже.
Минут пятнадцать Берман потрошил передние и задние сидения «Майбаха», освещая салон фонариком. В сидениях ничего не было. Оставались еще шесть из семи любимых машин покойного олигарха, адреса и новые владельцы пяти из которых были у него в памяти. Вот только беспокоила самая дорогая машина из коллекции олигарха – «Майбах» 62-молели, который числился в угоне. Не в нем ли зарыта собака, простите – документы и ключи к валюте и ценностям, сокрытым в швейцарских банках?
Этого не знал никто, кроме покойного, хранившего свою тайну до последнего вздоха, все еще надеясь выжить, а оттого не успевшего назвать марку автомобиля.
– Ну что ж, – вслух подумал Берман.
– Один против пяти. Игра стоит свеч! Заседание, да простит мне моя «Киса», Ирочка, вынужденные шашни с законной вдовой покойного олигарха, продолжается! А издержки, которые пришлось заплатить любвеобильной вдове, иначе как «производственной необходимостью» не назовешь! – успокаивал себя бывший капитан армейского спецназа, прошедший горячие точки, поимев за это три года заключения по причине предательства собственного начальства, а в его лице и «благодарного отечества», в котором в эти лихие годы творилось –  чёрт знает что!
Закончив свою работу, Берман убрал тормоза и столкнул «Майбах» с откоса.
Роскошный германский автомобиль покатился вниз. Сходу его занесло на крепкую льдину, которая потащила автомобиль к середине реки, где, как нельзя кстати, раскололась под его тяжестью, и «Майбах» красиво, словно боевой корабль, затонул среди льдин, медленно плывущих по реке в сторону Москвы.
– Вот и славно. Лед тронулся, господа присяжные заседатели! – шутливо подумалось Берману.
Там, на илистом дне, дорогой эксклюзивный «Майбах» с выпотрошенными сидениями, в окна которому будут заглядывать любопытные лещи и щуки, долго не смогут найти, если вообще когда-нибудь обнаружат.
 Жаль, конечно, такую дорогую вещь, да ничего не поделаешь…
Берман побрел по промерзшему полю к шоссе, утопая в оттаявшей за день грязи не более чем на два сантиметра, и надеясь добраться до населенного пункта или остановить попутку. Ему вновь повезло. Водитель грузовика не испугался ночного странника и за полсотни «зелёных» подбросил до окраин Москвы, где Берман пересел в машину обычного «бомбилы» из соседней нищей области, зарабатывавшего пассажирским извозом, который еще за пятьдесят долларов охотно доставил щедрого пассажира до гостиницы.
В дороге, вооружившись шариковой ручкой, Берман заносил в записную книжку все, что удалось узнать от вдовы олигарха об остальных автомобилях. Беспокоило лишь отсутствие информации об угнанном «Майбахе» 62-модели.
– Пять против шести? Ну что ж, господа присяжные заседатели, заседание продолжается! – такими словами сомнительного турецкоподданного Остапа Бендера закончил вторую часть этой главы бывший капитан армейского спецназа, бросивший вызов могущественным олигархам.

3.
Взбодренная разговором с Берманом, который обещал появиться через час-другой, Ирочка прошла в бар, с намерением попрощаться с Гртчяном и Люсик, и вернуться в номер.
Однако Гртчян уговорил ее остаться и продолжить ночную беседу. Ирина согласилось. Сон пропал, и дожидаться Бермана в пустом номере было не здорово.
Свои намерения серьезно поухаживать за Ирочкой, Гртчян на время отложил. Обидно, конечно, что такая хорошенькая женщина останется неохваченной темпераментным кавказцем в самом расцвете лет и жизненных сил, но ничего не поделаешь.
Он безуспешно пытался выяснить, чем занимается ее супруг с европейской фамилией Берман, но Ирочка ловко уклонялась от вопросов. Зато на долгие рассказы о своей тяжелой жизни, неожиданно потянуло Люсик. Рядом с красивой Ирочкой она выглядела совершенно не привлекательно, несмотря на ярко накрашенные губы и перекрашенные под блондинку волосы. Особенно её портил крупный с горбинкой нос той формы, которую почему-то принято называть «римским». Римский он или нет, сказать теперь трудно, так как истинных римлян давным-давно не осталось, но идеальный «славянский» Ирочкин носик был на высоте.
– Я приехала вместе с родителями и братом из Ливана в Советскую Армению в восемьдесят пятом году. Жить в Бейруте стало совершенно невыносимо. Шла бесконечная гражданская война, и восточная часть города, населенная арабами-христианами, греками и армянами, была заблокирована. Христиан охраняли ооновские солдаты, патрулировавшие «зелёную линию», разделившую город на два сектора. Днем еще было терпимо, а ночью между секторами начиналась активная перестрелка, – рассказывала Люсик, переживая события тех уже далеких лет.
– Многие семьи, не выдержав такой жизни пополам со смертью, бросали дома и собственное дело, уезжали из страны, уже ни на что не надеясь.
У отца был свой дом и магазин. Он держался до последнего. Представляете, город на берегу моря, а я ни разу в нем не искупалась, – восклицала Люсик, рассказывая о своей жизни новому человеку.
Но вот и отец сдался. Продал за бесценок магазин и дом со всей обстановкой, и мы выехал под охраной сирийских солдат в аэропорт, а оттуда не на историческую родину, откуда в 1915-ом году бежали мои дед и бабка – там теперь была Турция, а в Советскую Армению. На исторической земле предков нас встретили приветливо и предоставили жилье в новостройке на окраине Еревана.
Казалось, что счастье, наконец-то улыбнулось и нам. Отец работал в торговле, мама выучилась на парикмахера, я поступила учиться в университет, а брата призвали в армию.
Но в восемьдесят восьмом году случилось ужасное землетрясение, и началась война в Карабахе. Брат служил в Кировабаде, который азербайджанцы иди «бакинские турки», как их у нас называют, переименовали в Гянджу. Брат бежал из части, и пробрался в Карабах, где воевал и погиб. Никто точно не знает где и как… – Люсик всхлипнула и приложила к глазам платочек.
– Боже мой! Куда мы приехал! Там война и тут война! – Люсик едва не плакала, растравливая душу Ирине, вспомнившей о своем ужасном контакте в Каире.
– Хватит, Люсик, – пытался остановить ее Гтрчян. – Нашей гостье это не интересно. Она, возможно, не все понимает. И что такое Карабах, и где эта Гянджа, и кто такие «бакинские турки».
Ирочка не успела ни подтвердить, ни опровергнуть господина Гртчяна, как в холле раздался звонок. Она вскочила со стула и выглянула в холл.
Охранник открывал дверь, и за стеклом она увидела Бермана в распахнутом плаще и без головного убора.
– Наконец-то! – воскликнула Ирочка.
В холле, куда вошел Берман, неожиданно раздались громкие слова взаимных приветствий, и охранник с Аркадием обнялись, похлопывая друг друга по плечу.
Увидеть то, как Берман, едва не заткнул рот своему армейскому товарищу – майору Гольцову, – прошептав:
– Берман, Аркадий. Твой школьный друг. Иначе никак меня не называй! – никому не удалось. Он и сам был потрясен, никак не ожидая встретить здесь майора, с которым вместе воевал.
Ирочка бросилась навстречу Берману и обняла его, поцеловав в губы, как это и подобало жене.
– Вот, Ирочка, знакомься, мой школьный товарищ Николай! – представил Берман растерянного охранника, сжимавшего в руках резиновую палку, прозванную в народе «демократизатором».
– По этому поводу не грех и выпить, – предложил Берман.
– Да я на службе, – покраснев, возразил Гольцов. – Вот если завтра…
На шум в холле вышел хозяин гостиницы, при виде которого бывший майор Гольцов, не боявшийся горцев, слегка оробел – как-никак работодатель!
– Вот как! Встреча школьных друзей! – Удивился Гртчян.
– Это событие стоит отметить, тем более что с господином Берманом мы еще не знакомы.
Гртчян, Акоп Погосович, – представился хозяин гостиницы, протягивая руку Берману, которую тот охотно пожал.
– Прошу в бар. Девочки, Люся и Ирочка – ваша очаровательная супруга, приготовят напитки и что-нибудь поесть. Я схожу в кабинет и принесу бутылку отменного конька, а вы, пока, перекурите, – объявил Гтрчян, расставив всех по своим местам.
Едва владелец гостиницы скрылся, бывший майор Гольцов отправился на свой пост, поближе к входу. Берман последовал за ним.
Убедившись, что их никто не слышит, взволнованный неожиданной встречей, Гольцов спросил:
– Что за маскарад, Олег? Какой Аркадий Берман? Ты что, совершил побег?
– Нет, вышел досрочно, всего-то на месяц, но сразу же попал в другую «историю». Меня и мою спутницу разыскивают те парни, что покруче милиции…
– Горцы?
– Возможно, и их подключили. Но те круче. Впрочем, милиция тоже ищет.
– Чего же ты такого натворил? – удивился Гольцов.
– Лучше не спрашивай, друг. Но, поверь, ничего дурного. А ты как здесь оказался?
– Когда тебя осудили, подал рапорт. Не могу больше служить. Кругом измена и подлость! Уволили в запас с минимальной пенсией. Вот и подрабатываю у буржуя. А ты, брат, хорошо выглядишь! Костюм на тебе и плащ – о-го-го! – восхищенно добавил майор в отставке, обряженный в черный костюм охранника, и с нелепой резиновой палкой в руках, которые прежде сжимали боевое оружие.
– Где это тебя так угораздило выпачкать ноги? – неожиданно заметил Гольцов, разглядывая частички земли с обуви бывшего капитана, оставшиеся на ковровой дорожке
– Сам не знаю, – пожал плечами Берман.
В коридорчике показался хозяин с бутылкой коньяка.
– Ладно, Олег, иди к ним, – Прервал беседу Гольцов.
– Не забывай Коля, Аркадий! – поправил Гольцова Берман. – А ты?
– Если позовут – подойду, выпью рюмку за встречу. Такая вот, братец мой, служба! А завтра приходите к нам с Надей. У меня, брат, юбилейная дата – сорок лет! – пригласил Гольцов Бермана.
– А ведь, правда! – вспомнил капитан Берсенев, как пять лет назад, в еще заснеженном горном лесу отмечали вместе с бойцами тридцатипятилетие майора Гольцова, выпив за его здоровье по пятьдесят граммов спирта. Больше было нельзя во время короткой передышки между ожесточенными боями.
Пока женщины готовили закуски, а Гртчян откупоривал особенную бутылку, запечатанную сургучом, Берман прошел в номер, снял плащ и почистил обувь.
В том же парадом виде он предстал перед гостеприимным хозяином, которого не тянуло домой, его родственницей, выглядевшей значительно привлекательнее, чем это могло показаться с первого раза, и своей красавицей-женой, согласно документам, а теперь и в реальности. Время сблизило их, а с близостью пришла и взаимная любовь, еще теснее сплотившая компаньонов в их смертельно рискованном и принципиальном деле.
За коньяком и малозначимым разговорами они просидели еще пару часов, а потом, распрощавшись, отправились спать. При этом господин Гртчян совсем не отчаялся, намереваясь продолжить приятные ухаживания за очень понравившейся ему Ирочкой на следующий день. Он и не подозревал, что утром, которое затянется для измученной прошлым днем и ночью четы Берман, едва ли не до обеда, милые гости распрощаются с другой администраторшей – полной женщиной с большими черными, как у Люсик, глазами. Не потребовав возврата денег за оплаченные дни, они исчезнут, чиркнув другу Акопу записку. В записке Ирочка пообещала, что они обязательно остановятся у него, когда вновь окажутся в Москве.



4.
Итак, в записной книжке «новых концессионеров», как в шутку называли себя супруги Берманы, а также в голове Аркадия, на случай утери твёрдой копии, хранилась бесценная информация о шести оставшихся автомобилях покойного олигарха. Воспоминания о Тартасове, оставившем огромный след в ее жизни, уже не портили настроение Ирочке, жившей новыми надеждами и любовью к своему законному супругу по паспорту Аркадию. А их опасное предприятие, возникшее так неожиданно месяц назад, на глазах превращалось в удивительное свадебное путешествие, полное невероятных приключений, к сожалению, пока с неизвестным финалом.
Средствами они не были стеснены. Перед арестом Тартасов оставил Ирочке весьма крупную сумму в валюте, которую дальновидно посоветовал разделить на части и хранить на карточках предъявителя в крупных коммерческих банках, обслуживавших своих клиентов и за границей.
Если же поиски солидной «заначки» олигарха, скрытой в сидении одного из его любимых автомобилей, завершатся успешно, то станет возможным сильно испортить жизнь его конкурентам, которые, рядясь в тогу друзей, упрятали Тартасова за решетку, а затем и «заказали». Сейчас они распиливают наследство его финансово-промышленной империи куда энергичнее, чем небезызвестный Шура Балаганов чугунную гирю, подсунутую мнительным Паниковским. Что же касается шифров к зарубежным вкладам Тартасова, то они были завещаны Ирине бывшим олигархом на смертном одре. С такими деньгами можно было осуществить любые мечты Остапа Ибрагимовича, в том числе роскошную жизнь в Рио-де-Жанейро – городе мечты «Великого комбинатора» конца двадцатых годов такого бурного двадцатого века.
Итак, экстренное совещание нигде не зарегистрированной компании из двух акционеров, которые, в отличие от Кисы и Бендера, не могли даже приблизительно оценить сокровища, скрытые в сидении одной из шести машин покойного олигарха, завершилось в измятой постели частной гостиницы «Наири» в половине первого дня второго апреля.
Совещание нельзя было назвать заседанием, поскольку акционеры лежали под одеялом без всякой одежды и строили планы дальнейших действий, опираясь на разведданные, полученные бывшим капитаном армейского спецназа поздним вечером минувшего «Дня дурака», ставшего на редкость удачным для всего предприятия. Помимо «концессионеров» в постели с ними был еще один участник, обладавший феноменальной памятью и широчайшими познаниями. Догадайтесь с первого раза, что это был за участник?
Конечно же, это компьютер! А вы что подумали?
Новенький портативный ноутбук с доступом в Интернет или в вольном русском переводе – в «мировую паутину», лежал поверх простынки на животе у Ирочки. Этот незаменимый инструмент они приобрели в столице Уральского региона, откуда начали свое предприятие, разместившись в двухместном купе СВ. В дороге Ирочка обучала Аркадия, сильно отставшего от научно-технического прогресса во время локальных войн и пребывания в лагере, пользованию интернетом. Из Интернета они получили уникальные сведения о смерти Тартасова в лагере от «сердечного приступа», о загадочном исчезновении его любовницы Воробьевой, естественно с фото пропавшей, а так же весьма интересные подробности из частной жизни вдовы покойного Фаины Тартасовой, так же с фотографиями, в том числе скандальными. Основные газеты ничего подобного не печатали, а если и были такие «желтые-прежелтые», то разыскивать их было себе дороже.
ТВ, естественно, молчало о таких мелочах, уделяя практически все время первым лицам страны с их скучными и не имевшими значения в реальной жизни заявлениями, политологам с грустными глазами и тупыми лицам, пытавшимися, естественно безуспешно, анализировать то, в чем сами смутно разбирались. Остальное время новостные блоки уделяли бедствиям планетарного масштаба: террористу Бен Ладену, арабо-израильскому противостоянию и, естественно, погоде, которая более всего волновала граждан, стойко переносивших все заявления VIP-персон и политологов, все мировые катаклизмы, сообщения с Ближнего Востока и въедливую рекламу, врывавшуюся в дом с резким усилением звучания. Граждан наших уже ничем нельзя было удивить и напугать, разве только погодой. За время реформ привыкли ко всему.
Ирочка, напротив, очень привязалась к компьютерам, которых у Тартасова было по нескольку штук в каждом доме. Интернет позволял ей коротать долгие вечера, когда не планировался «выход в свет», блуждая во «всемирной паутине», когда Тартасов был занят неотложными делами. Без него она почти никуда не выезжала.
Будучи опытным пользователем, Ирочка только что закончила заносить на жесткий диск данные об автомобилях Тартасова, в течение месяца распроданных неутомимой Фаиной.
Вот что имели «новые концессионеры» на половину первого дня второго апреля:

1. Автомобиль «Майбах – 57»  – четырёхместный. Стоимость $420.000. Покоится на дне Москвы-реки;
2. Автомобиль «Майбах – 62» – четырёхместный. Стоимость $490.000. Угнан неизвестными. Находится в розыске;
3. Автомобиль «Мерседес – 600» – четырёхместный, бронированный. Стоимость $240.000. Находится с сыном вдовы Тартасова Аркадием Тартасовым в Израиле, где молодой человек планирует пробыть до середины апреля в гостях у родственников, эмигрировавших из Киева в девяностых годах, и ныне проживающих в Тель-Авиве, (адрес известен);
4. Автомобиль «Мерседес Бенц Макларен» – двухместный, спортивный. Стоимость $460.000. Принадлежит крупному предпринимателю Богдану Брунько-Корчмарик, зятю известного политика. Машина находится в Киеве;
5. Автомобиль «Ролс-Ройс Фантом» – четырехместный. Стоимость $330.000. Принадлежит московскому и кавказскому бизнесмену Гиви Гомикадзе. Предположительно Машина находится в Алазанской долине;
6. Автомобиль «Бентли Арнанж» – четырехместный. Стоимость $280.000. Принадлежит ныне известному политику, депутату Сейма Сикису. Машина находится в окрестностях Риги;
7. Автомобиль «Порше Каррера» – двухместный, спортивный. Стоимость $480.000. Принадлежит дочери крупного городского хозяйственника. Находится в Санкт-Петербурге.

– Автомобили подобраны со вкусом! – иронизировал Берман, вспоминая, с какой удивительной точностью называла Фаина марки Тартасовских автомобилей и особенно их долларовую стоимость. Воистину знойная женщина, с которой ему теперь лучше не встречаться. Так просто отделаться от нее, как это удалось в «Доме народов» товарищу Бендеру, в желтых ботинках, обманувшему мадам Грицацуеву, ему не удастся. Ее «молодцы» и их коллеги из МУРа – жизни лишат…
Впрочем, в те времена все было гораздо проще. Если верить классикам – Ильфу и Петрову, а кто бы сомневался? в те времена Остап Ибрагимович на пару с Кисой Воробьяниновым, между прочим бывшим предводителем дворянства, а, следовательно, недавним классовым врагом, бессовестно заявившем в Пятигорске на трех языках, что прежде был депутатом Государственной Думы! путешествовали по огромной стране без всяких документов.
Ехали поездами, плыли на пароходе, шли пешёчком. Без камуфляжа, бронежилетов и «Калашей» с подствольниками, кормясь только «альпийским нищенством», преодолели Большой Кавказский хребет, в тех местах, которые теперь, ох как беспокойны! и без БТРа там не проехать! Все это было хорошо известно бывшему капитану армейского спецназа на собственном опыте. Чего не делали «старые концессионеры», так это не летали самолетами «Аэрофлота», да и то потому, что ни такой компании, ни пассажирских рейсов тогда просто не было.
С тех пор прошло не так уж и много времени – срок жизни обычного малопьющего гражданина, не передающего на ночь, однако, помимо традиционных видов транспорта, широкое распространение получила авиация, связываться с которой было опасно. Помимо жесткого фейс и паспортного контроля, пассажиров обыскивают, ощупывают все выпирающее под костюмами, платьями и брюками – каково! и заставляют разуваться. Что же касается вещей, то при малейшем подозрении, активно копаются в них, не ограничиваясь просветкой.
Итак, обсудив сложившуюся ситуацию, «новые концессионеры» решили начать с Киева, а затем пробираться с оказией в Израиль, куда укатил сынок Фаины – то есть начать с самого трудного. Как они будут добираться до Израиля, покажет время, которого, впрочем, было не так уж и много. Озлобленная кражей второго «Майбаха», и исчезновением проходимца, которому так неосторожно доверилась, будучи во власти иссушающей страсти, вдова Тартасова уже подняла на ноги московскую милицию, которая теперь повесит два угона автомобилей одной марки естественно на Аркадия Михельсона. И если человек с таковой фамилией встретится в Москве, что, ввиду неисчислимого количества ее жителей, случится наверняка, то бедолагу, непременно, возьму под стражу, и явят под очи безутешной вдовы, после чего отпустят, возможно сгоряча помяв, и дело задвинут в долгий ящик, откуда оно рискует перейти в категорию «глухарей».
Гораздо опаснее милиционеров были личные спецслужбы олигархов, разыскивающие пропавших морозным сибирским утром Ирину Воробьёву и Олега Берсенева, втянутого в это дело по «счастливой случайности».
Документы у Берманов пока были в порядке, однако Аркадий решил добираться до Киева окольными путями, через Минск, куда следовало купить билеты на вечерний поезд. Приняв решение, «концессионеры», еще не представлявшие что их ждет впереди, обнялись еще раз, поцеловались и, решительно сбросив одеяло, начали одеваться и приводить в себя порядок.
Как уже было сказано выше, оставив господину Гртчяну коротенькую записку и не требуя возврата денег за два оплаченных дня, супруги с хорошей «европейской фамилией» Берман, отправились на Белорусский вокзал, где приобрели билеты на фирменный минский поезд, отправлявшийся поздно вечером.
Теперь предстояло купить подарок майору в отставке Гольцову и отправиться на юбилей.
5.
Небольшая и дружная семья Гольцова проживала на втором этаже девятиэтажного панельного дома на окраине города. Квартиру бывший майор получил в качестве приданного от супруги – крепкой русской женщины с обнадеживавшим именем Надежда, которая трудилась на метрополитене дежурной по станции, и носила на службе черную форму с красной шапочкой. Еще у них был двенадцатилетний сынишка Григорий.
Так случилось, что сорокалетий юбилей Гольцова пришелся на последний день трудовой недели, но он в этот день был свободен, сдав утром смену напарнику и успев немного поспать. У Нади тоже был выходной. Надины родители были пенсионерами, и свободного времени у них было – хоть отбавляй. У родителей Гольцова его тоже хватало, но они ограничились поздравительным письмом с открыткой, которое прислали из неблизкого Кургана, откуда был родом и их сын, удачно женившийся и осевший в Москве после увольнения из армии целым и невредимым, с несколькими боевыми наградами. Старики пока не накопили денег на поездку, а потому отложили ее на лето.
Помимо Тестя с тещей и четы Берман, которым Гольцов очень обрадовался, будучи не уверен, что они придут, часам к пяти вечера подтянулись трое бывших сослуживцев майора в отставке без жен, со скромными подарками – фирменными бутылками коньяка, бренди и хорошей водки в экспортном исполнении со стаканчиками. Все ценою от трехсот рублей и выше. Ну что еще может подарить офицеру в отставке бывший товарищ по службе, выдавленный из нищей армии и не имевший большого достатка на гражданке?
Все трое сослуживцев Гольцова представились гостям в соответствии с субординацией:
– Подполковник в отставке, Алексей Зорин.
– Майор в отставке, Сергей Столбов.
– Капитан в отставке, Игорь Добровольский.
Подполковник и майор, представляясь, кивнули головами, пожав Берману и тестю руку, а капитан, самый молодой и галантный из офицеров, неожиданно для всех, но весьма изящно, поцеловал ручки дамам, вогнав в краску Надю, и доставив удовольствие улыбнувшейся Ирочке.
Ирочка и Аркадий подарили Гольцову отличный немецкий спиннинг с полным набором рыболовных принадлежностей, памятуя о его страсти к рыбалке, вызвав дорогим подарком настоящий восторг юбиляра. К подарку Аркадий незаметно добавил двести долларов. Николай слегка покраснел и спрятал деньги в карман, шепнув чуть позже об этом жене, одарившей Бермана благодарным взглядом.
С товарищами Гольцова Аркадий, к счастью, не был знаком, а потому юбиляр представил Берсенева как фронтового друга Аркадия, умолчав о том, что тот был осужден, а Ирочку представил его женой, не назвав фамилии эффектной супружеской пары, которая предстала перед гостями.
Аркадий был в добротном тёмном костюме с галстуком-бабочкой, в котором провел прошлый вечер в казино. Ирочка к концу «медового месяца» была столь хороша и так элегантно «упакована» в роскошный женский брючный костюм итальянского производства и умопомрачительные туфельки на высоком каблучке, что офицеры взбодрились и по очереди приглашали её танцевать. При этом все без исключения заметили, что Ирочке – признанной королеве импровизированного бала, более других импонировал капитан Добровольский. Вот что значит галантность! Музыкой заведовал сын Гольцовых, Гриша, и надо сказать, подбирал неплохие танцевальные мелодии.
Хозяйка, будучи значительно старше Ирочки и много проще в нарядах, не пользовалась таким спросом у кавалеров, поэтому с ней танцевал Берман. Это нравилось Наде. С таким красавцем-кавалером ей никогда еще не приходилось танцевать, да вряд ли еще придется. Поэтому она совсем не обращала внимания на Ирочку, танцевавшую просто бесподобно – не следует забывать, что та училась танцу, но этого никто не знал, кроме Аркадия, который незаметно любовался ею, продолжая уверенно поддерживать Надюшу за то место, где когда-то была талия.
Теща Гольцова не танцевала
Вдоволь натанцевавшись, после первых поздравительных тостов с шампанским, гости расселись по местам и принялись за ужин, на который экономная Надя истратила немалые деньги. Рюмка за рюмкой, отнюдь не с легким шампанским, настраивали на застольные разговоры, так любимые в истинно русских компаниях, преимущественно мужских.
Вспоминали воинскую службу, которая издалека казалась куда как романтичнее. С добротой вспоминали последние годы службы в Советской Армии, когда были еще молодыми лейтенантами. Казалось, что жизнь только начинается, и впереди открыта дорога в академию, к полковничьим погонам и генеральским лампасам…
Но жизнь-злодейка рассудила иначе. Рухнул Союз. Дивизии и полки некогда непобедимой армии, отбиваясь от озверевших националистов, отходили к российским рубежам, теряя бывших товарищей по оружию других национальностей. Те оседали в бывших союзных республиках, в спешно формируемых национальных армиях. Кое-где завязались затяжные конфликты и начались бои…
Принимали новую присягу, ставили палатки в чистом поле, строили новые гарнизоны, воевали с сепаратистами. Те, кто был помоложе, да поотчаянней, вербовались в наемники, воюя по сему миру, от Карабаха до Югославии, от Приднестровья до Африки и Южной Америки. Попадали бывшие советские офицеры и в иностранный легион Французской республики, а там – куда прикажут…
К собравшимся на юбилее у Гольцова отставникам, такая география не относилась. Воевали на Кавказе лишь Гольцов и Берсенев, а остальные тянули лямку в гарнизонах-развалюхах, пока их не уволили в запас по сокращению.
Извечно русские застольные разговоры о политике, женщинах и погоде, в бурный перестроечный период более всего сосредотачивались на первом пункте. Женщины – категория важная и весьма интересная, но сейчас уступали место политическим страстям, а о погоде почти не вспоминали.
Берман, практически изолированный на три года от политических событий в стране, с удивлением узнавал, что бывшие товарищи по оружию не стояли в стороне от политической жизни страны.
Так подполковник в отставке Зорин был членом Рабочей партии, боровшейся за права трудящихся. Майор в отставке Столбов, а так же юбиляр, были активистами Собрания офицеров в отставке. А Игорь Добровольский – самый молодой и энергичный из отставников, к тому же пока холостой, не слишком уверенно, но поддерживал линию Свободной Демократической партии, и участвовал в некоторых ее мероприятиях.
У Зорина, Столбова и Гольцова, которого поддерживала жена и тесть с тещей, был определенный консенсус. А потому старшие по званию и семейные отставники, старались, совместными усилиями, перетянуть в свои стройные оппозиционные ряды заблуждавшегося, по их мнению, капитана Добровольского. Тот пока колебался, но старшие товарищи верили, что рано или поздно, капитан в отставке Игорь Добровольский, оживленно болтавший c Ирочкой о пустяках, будет с ними.
За всеми разговорами временами, принимавшими весьма бурный характер, хозяин и гости не забывали наполнять рюмки и произносить тосты, в честь юбиляра, его супруги, родителей и так далее.
– Разворовали Россию, мерзавцы, бывшие коммуняки! – кипятился Зорин. Не совести – ни принципов! Все перебежали в демократы, покидав партбилеты и ухватив кусок от общего каравая! А теперь катаются на дорогих машинах от загородных дворцов до офисов, и в год по двадцать раз отдыхают за границей, проматывая в казино награбленное. Судить их надо! Когда Рабочая партия придет к власти, так и сделаем!
Выслушивая такие обвинения, Ирочка съежилась, Именно так, как Зорин обличал богатеев-кровопивцев, она и жила последние без малого пять лет в обществе Тартасова. Заметив ее бледность и растерянность, Добровольский забеспокоился, и, опередив Бермана, прислушивавшегося к разговорам гостей, наклонился к ушку Ирочки и прошептал:
– Вам плохо?
– Нет, нет, ничего, сейчас пройдет, – тихо извинилась перед внимательным кавалером Ироча, и попросила налить в бокал «Спрайт», который терпеть не могла, но минералки на столе не было.
– Верно, товарищ Зорин, судить! Всю партию, предавшую страну, надо судить, поддержал коллегу Столбов, и принялся развивать свою интересную мысль после поддержки захмелевшего и довольного вечером юбиляра, разливавшего водку по рюмкам.
– Говори, Серега! Правильно!
– Сделаем так. Сколько лет состоял в КПСС – столько месяцев отсиди в трудовом лагере, исправляйся трудом, жри баланду! – по-военному жестко рубанул майор в отставке.
– Для всех, без всякого исключения. Тридцать лет состоял – тридцать месяцев отсиди! Год состоял – месяц отсиди!
– Не много ли будет? – засомневался вслух Зорин, самый старший из отставников, ранее состоявший в КПСС пять лет и бережно хранивший свой партбилет среди семейных фотографий и старых советских денежных знаков, которые не успел истратить.
– Не много! – настоял на своем, покрасневший от водки Столбов. Я в партии не состоял, не успел, а вот в кандидатах год ходил, так что месяц отсижу, отработаю хоть на лесоповале!
– А я ни дня не состоял ни в одной партии, разве что в Комсомоле, по молодости, а тридцать пять месяцев отсидел в СИЗО и в лагере. И амнистия мне вышла всего за месяц до окончания полного срока! – возмутился в душе Берман, он же бывший капитан армейского спецназа Олег Берсенев.
– Этот бы срок да старым козлам из ЦК и Политбюро, заварившим всю эту кашу!…
В разговор стал встревать тесть Гольцова – самый пожилой, беспартийный и самый пострадавший от грабительских реформ пенсионер, вынужденный на старости лет подрабатывать разносчиком газет и прочей рекламы, которой завалили подъезды москвичей, превратив почтовые ящики и места возле них в сущую помойку.
– Мало и месяца за год! Имущество все конфисковать и на заводы загнать, пусть гнут спину у станка или у конвейера!
– Да где они, папа, те заводы? Нет уже! Все позакрывали! Я вот работала на «Москвиче», так Надюша по старинке называла закрытый АЗЛК, из темных производственных корпусов, которого по ночам вывозили оборудование на металлолом, поставлявшийся по слухам в Турцию и даже в Китай. Эти пустынные корпуса, где начиналась Надина трудовая биография, были видны из окон их квартиры, постоянно вызывая у хозяйки приступы депрессии.
– Да, с экономикой дела плохи, – согласился с супругой юбиляр. – Стал бы я охранять собственность армянина. На завод бы пошел, освоил рабочую специальность, и трудился бы в здоровом коллективе. А тут стоишь сутки один одинешенек, и поговорить-то не с кем. Да еще на погрузку и разгрузку приглашают. Вот во время приема белья из прачечной я и прозевал тебя, Олежка, как ты вселялся в гостиницу.
– Какой Олежка? – Спросила Надя.
– Да это мы так называли в горах Аркадия, для конспирации, – поправил свою оплошность Гольцов и с горечью продолжил:
– Посмотришь на нашего министра созидания и развития – тоска берет. Слабо в экономике разбирается, но себе на уме, хитрит. По глазам видно, хоть и очками прикрывается. И усики неприличные и бородка козлиная, и фамилия, какая-то нерусская. И чего его держат?
– Видно лучше не нашли, – резонно рассудила Надюша.
– Жаль премьера. Лицо доброе, круглое, на композитора похож. Вздыхает, да что он может. К тому же, говорят, болеет.
– Вот как? – удивился юбиляр.
– Ну, ты даешь, боевая моя подруга, пожалела! А если болен, то пусть идет на пенсию или по инвалидности!
– Да не в нём дело. Давит наше руководство «вашингтонский обком». Поди, справься с ними. Чуть что – бомбят. Вон что сотворили с Югославией! – вступил в перепалку тесть юбиляра.
– Я вот, работал на оборонку в «почтовом ящике». Делали электронику для ракет и самолетов. Теперь ничего этого нет. В лабораториях и цехах склады и офисы торгашей. Защитить страну не чем! Газеты пишут, что за пять лет, армия закупила всего четыре новых самолета и два вертолета. А то, что есть из старого, падает. Солдаты и офицеры гибнут ни за что!
– Это точно! – наблюдая за разговором, мысленно подтвердил Берман, вспомнив военные действия на Кавказе.
– И все же жизнь стала налаживаться, не то, что при пьянице. Жизнь стала стабильнее. Президент старается. Трудно ему, – напомнил о себе Игорь, на минутку прервав разговор с Ирочкой, посвященный современному кино.
– Стабилизец, говоришь, наступил! – возмутился тесть. – Какой такой стабилизец? Стрельба на Кавказе продолжается. Заводы по-прежнему стоят. Города зимой замерзают. Бомжей и беспризорных детей полна Москва. Иной раз заходишь утром в пригородную электричку или в вагон метро на кольцевой линии, а там одни бомжи спят. Жутко становится, – тесть закусил ещё одним огурчиком и в сердцах добавил: – преступность одолевает, жулья не счесть! Нужен нам такой стабилизец?
Ты говоришь, Игорь, трудно! Согласен что не просто. Таких дров до него наломали, сразу не разгребёшь. Больше бы отдыхал. Поберёг себя для дела, поменьше бы по миру разъезжал. Вот товарищ Сталин по заграницам не мотался, посылал подчиненных, что посмекалистее, а сам в Кремле сидел на хозяйстве, – горячился тесть юбиляра и опрокинул очередную рюмку, не дождавшись обычного тоста «за здоровье» или ставшей уже привычной команды «будем».
– Не пей лишнего! – глазами напомнила ему супруга и тёща юбиляра.
Пока тесть закусывал очередным маринованным огурчиком, дискуссия затихла.
Но вот Надя, выпив глоток «Спрайта» из бокала, наполненного Берманом, продолжила линию отца – ветерана труда и нищего пенсионера, который был вынужден подрабатывать на старости лет расклейкой объявлений.
– На Рождество ещё, смотрела службу из храма «Христа Спасителя». «Слуги народа» – министры, депутаты и прочие чинуши, стояли со свечками в руках. В прошлом все партийные, безбожники. Свечки держали как стаканы, а молились, словно физзарядку делали! Фу, позор. И как только бог терпит такое! – осуждала Надя, первых лиц страны, дружно потянувшихся в церкви.
– Да нет бога, тебя же в школе учили, – напомнил супруге юбиляр.
– Церковь тоже хороша. Получила право в начале нашей «катастройки» на беспошлинный ввоз алкоголя и табака из-за рубежа, вот и травились мужики спиртом «Рояль» в литровых бутылках, потому что денег, ни на что другое, не было, да и не стало хорошего вина – виноградники вырубили по приказу сверху. Народ хотели озлобить. А ушлые кавказцы, гнали какую-то бурду под названием «Карабахское вино» в наспех отмытых бензовозах, продавали в разлив, в банки и бидоны. Позор! – выговорился тесть юбиляра, отведавший в свое время и «Рояля» и «Карабахского» и ещё много чего другого.
– Вот и я говорю, – вступила в дискуссию прежде молчавшая теща юбиляра, вышедшая на пенсию два года назад. – Слушала на днях выступление нашего мэра.
– Того, что в кепке? – шутливо уточнил тесть, довольный, что и его супругу, наконец, разобрало.
– Того самого. Хороший человек, хотя, поди, тоже не без греха. Вот и жена у него миллиардерша. Пластмассовые стульчики делает, туалетные кабинки, лошадьми увлекается, – уточнила тёща юбиляра, не пожелав открыть гостям, кокой же такой грех на душе у мэра. Хотя всем и так было понятно – не обижал себя, не жил на одну только зарплату, которую, по его же словам, забывал вовремя получать. Вот как задергался бедняга!
– Ничего, жена прокормит, – поддержал жену тесть.
– Так вот, говорил уважаемый мэр, дай бог ему здоровья, что потребление мясных продуктов сократилось в Москве в два раза, с восьмидесяти килограммов в год до сорока. Переживает, заботится о москвичах. Так все подорожало – в сто и более раз! Старая копейка – теперь рубль! Мама моя, покойница, получала пенсию сто двадцать рублей, а мы с тобой, дед, с мэрской добавкой, если считать по старому, всего-то по тридцать рубликов. Вот и живи! – жаловалась раскрасневшаяся теща юбиляра.
– Так ведь, говорят, что в те времена магазины были пустыми, – опять зачем-то влез в беседу самый младший из отставников, бывший капитан Добровольский, напоивший Ирочку шипучим «Спрайтом» и недостаточно хорошо помнивший старые времена. – Зато теперь, бери, чего душа желает, и никаких очередей!
– Оттого и очередей нет, что нет у людей денег! – не сдавалась теща юбиляра. –  Магазины то были пустые, зато холодильники полные! Да и продукты сейчас – дрянь. Ты, Игорек, верно и не помнишь вкус любительской колбасы и тамбовского окорока, – мечтательно вспоминала теща юбиляра прежние деликатесы.
– Хоть все обойдёшь, такой колбасы и такого окорока не сыщешь. Не производят, разучились. Так, всякую дрянь вырабатывают. С промтоварами то же самое…
– Угу. Все товары сфальсифицированы и сортифицированы! – вынес жёсткий вердикт юбиляр, опрокинув очередную рюмку. – Да и те китайские, – икнул и мрачно добавил.
Поскольку дело дошло до гастрономических тонкостей, то разговоры угрожали перерасти в нешуточный спор, а потому юбиляр, только что высказавший самое сокровенное, к тому же ответственный за нынешнее собрание, умело перевел диспут в другую плоскость:
– А знаете, кто будет следующим руководителем страны? – лукаво прищурив глаза, спросил Гольцов окружавших его родных и друзей.
– И кто же? – спросила еще не остывшая Надя.
– Тот, из его окружения, у кого богатая шевелюра…
– Это почему же? – наперебой задавали вопросы гости, подыскивая в уме волосатого кандидата, который, по мнению юбиляра, станет приемником.
– Закон такой для России. Неписаный, но проверенный временем, – приоткрыл свои познания юбиляр и принялся перечислять, загибая при этом пальцы:
– Ленин был лысый,
Сталин – волосатый!
Хрущев – опять лысый,
Брежнев – волосатый!
Этот, «меченый» – опять лысый,
«Беспалый» – опять волосатый!
Теперь – тоже, понимаешь, с небогатой шевелюрой…
Вот и будет – опять волосатый! – завершил свой математически и исторически выверенный ряд торжествующий юбиляр.
– Это все после революции, а как там, при царях? – засомневался подполковник в отставке Зорин, состоявший в Рабочей партии и не допускавший возврата к царизму ни при каких условиях.
– То же самое, дорогие мои! – воодушевился юбиляр.
– Смотрите:
Николай Второй был волосатый, а отец его, Александр Третий – опять лысый!
Гости дружно расхохотались. Напряжение в компании было благополучно снято, и все дружно наполнили рюмки, выпив за здоровье юбиляра.
– А вы, Аркадий, кого поддерживаете? Каковы Ваши симпатии? Наконец, каково ваше кредо? – обратил свое внимание на молчаливо сидевшего за столом Бермана подполковник в отставке Зорин.
– Всегда! – не моргнув глазом, энергично ответил, как подтвердил, Аркадий Берман.
– Я рад! – растрогался захмелевший Зорин. – Судя по внешнему виду, у Вас достаток, так поделитесь, внесите деньги в фонд общей борьбы с олигархами и прочим жульём! – стал настаивать активист Рабочей партии. – У нас на носу Первое мая – демонстрация протеста против коррупции и политики правительства, удушающего отечественное производство, ведущее к обнищанию трудовых масс!
Потом 9 мая – День победы. То же демонстрация, те же и другие лозунги, а средств так не хватает! – перечислил подполковник запаса Зорин текущие партийные мероприятия.
Берман взглянул на Ирочку. Взгляд женщины подсказал ему, что пора прощаться.
– Я,… мы, – тут же поправилась Ирочка, – хотели бы внести небольшую сумму на борьбу с коррупцией и олигархами и на организацию грядущих праздничных мероприятий. Вот пятьсот долларов. Вас устоит эта сумма? – она вопросительно посмотрела на притихших отставников.
– Ирочка! – после долгой паузы, буквально взорвались Столбов и Зорин.
– Мы понимаем Ваши патриотические чувства!


* *
Сидя в такси, которое везло распрощавшихся с юбиляром и гостями Берманов в сторону Белорусского вокзала, супруги обсуждали вечер, которому нашли вполне подходящую сцену из бессмертного произведения товарищей Ильфа и Петрова.
Так вот:
В гостях у Елены Станиславовны концессионеры выступали в роли банальных мошенников, обобравших на пятьсот рублей приглашенных и весьма напуганных активистов глубокого подполья, пришедших на конспиративную встречу с «гигантом мысли» и «отцом русской демократии», прибывшим с секретной миссией с Запада, который «нам поможет».
А на юбилее у майора в отставке Гольцова, новые и благородные «концессионеры», отъезжавшие на Запад, сделали свой добровольный пятисотдолларовый взнос в фонд надвигавшихся весенних праздников, которые, отнюдь, не все обездоленные граждане проводят на своих шести сотках и прочих огородах, сажая на прокорм картошку и капусту.
Такие вот сравнения не могли не вызывать удовлетворенных улыбок.
Интересен и такой факт, которого они, ввиду своего стремительного отъезда, так и не узнали. Капитан в отставке Добровольский, огорчившийся более других уходом Ирочки, в ходе последовавших споров отставников и примкнувшего к ним тестя-пенсионера, сдался, припёртый к стенке фактами предательства народных интересов «свободными демократами», которым он симпатизировал, временами обожая энергичного и непотопляемого вождя старейшей российской партии. После капитуляции Игорь сразу же перешел в стан сочувствующих Рабочей партии, обязавшей нового соратника нести на Первое мая транспаранты с призывами беспощадной борьбы за интересы трудящихся.
Вот так радикально повлияло на молодого человека недолгое и приятное общение с красавицей Ирочкой, которая в обществе законного супруга, коему можно было позавидовать, катила в скором поезде в славный город Минск.
Уединившись в двухместном купе, Берман приоткрыл окно, и в тесное помещение вместе с мокрыми снежинками ворвался сырой весенний ветер. Скорый фирменный поезд с мягкими ковровыми дорожками, симпатичными и радушными белорусскими проводницами и горячим ароматным чаем, которого супруги Берман напились от души, уносил их на запад.
Что там ожидает наших «новых концессионеров», обязательно расскажут следующие главы.






















«О вкусах не спорят»

                Народная мудрость.


Глава 4.

 
Сало в шоколаде


1.

Ночь прошла спокойно. В фирменном поезде, следовавшем в самое дружественное Москве государство из бывших пятнадцати республик Советского Союза, который пламенные большевики двадцатых годов собрали почти что в границах бывшей Российской Империи, исключив из нее спесивую Польшу, было тепло.
Пользы от этой беспокойной и кичливой окраины, с которой теперь мается Евросоюз, в новом общесоюзном строительстве было, что называется, «как от козла молока». А следующий, «волосатый» и усатый, по точной градации отставного майора Гольцова, генсек, прозванный «отцом народов», и вовсе обронил как-то, что «социализм для Польши, как для коровы седло».
И ведь был прав этот суровый руководитель, наголову разгромивший врагов, развязавших, Вторую мировую войну, и расширивший распавшийся ныне Союз на запад за счет Пруссии, и на восток за счет Сахалина и Курильских островов. Впрочем, с социализмом спустя сорок лет после его кончины было покончено и у нас, а вот польская проблема так и осталась. Мешают злопамятные католики экспортировать газ в Европу, нагло требуют покупать свою отравленную пестицидами сельхозпродукцию, да ещё обвиняют нас, вместе с прочими мелкими прибалтийскими республиками едва ли не в освобождении от немецко-фашистских захватчиков! Обидно. 
Однако, такие вот пространные отступления, возникшие по ходу мысли и скорого поезда, мчавшегося на запад, пока не касаются нашей темы.
Так вот, поскольку в поезде, мчавшемся на запад пасмурной и холодной ночью, когда после первоапрельского тепла натянуло тучи и пошел мокрый снег, было уютно и тепло, наши «концессионеры» славно выспались и к восьми утра свежие и подкрепленные отменным чаем с дорожным печеньем, вышли на перрон современного вокзала, выстроенного на последней крупной остановке на пути в желанный для многих Европейский Союз.
Ирочка была вся в волнении, ожидая той минуты, когда Аркадий устроит ей звонок к маме, за которую очень переживала. Библиотека, где работала мама, начинала работу в девять утра. В планы «концессионеров» не входил смотр города, бывать в котором ни Аркадию, ни Ирочке не приходилось. Не было времени. Следовало спешить в Киев. Но предварительно необходимо было позавтракать, что и сделали в пустом зале круглосуточно работавшего привокзального ресторанчика
Затем Аркадий обошел таксистов, дежуривших у вокзала в ожидании клиентов, и выбрал одного малого, который согласился доставить супругов до Киева за двести пятьдесят евро, объясняя свое желание получить оплату в два конца невозможностью вернуться обратно с пассажирами. Таксиста звали Василием, и он немедленно отправился в путь, удивляясь, зачем клиенту понадобилось вначале сделать крюк в тридцать километров на запад от города, вместо того, чтобы сразу же следовать на юг в сторону Киева.
На командирских часах Бермана, которого можно было назвать командором, руководившим экспедицией со строго определенными целями, было девять часов тридцать минут, когда «концессионеры» подъезжали к маленькому разъезду западнее Минска. В это время по рельсам, ведущим в старушку-Европу, должен был проследовать скорый международный поезд «Москва – Брюссель». Велев дожидаться довольному таксисту, который за день работы положит в личный карман почти сотню евро, внеся остальные деньги, конвертированные в местную валюту, прозванную в народе «зайчиком», в кассу таксопарка, Берманы подошли поближе к полотну железной дороги.
Здесь Аркадий разрешил Ирочке позвонить.
– Только не долго, постарайся уложиться в минуту, – напомнил он.
Еще в поезде, Аркадий объяснил Ирочке свой план. По его словам, звонки с мобильного телефона, несомненно, прослушиваются, так как мама под плотным контролем. Те, кто этот контроль осуществляют, прослушают разговор, в котором не должно быть ничего лишнего, выяснив, во-первых, что Ирочка, исчезнувшая из их поля зрения, наконец, появилась, а во-вторых, установив ее местонахождение с точностью до сотен метров. Такая аппаратура у них есть. А потому, не следует упускать возможность пустить незадачливых следаков по ложному пути. Все детали телефонного разговора они обсудили заранее. Они очень надеялись, что мама сейчас на работе. Если же это не так, то сеанс телефонной связи переносился на дом.
Волнуясь, Ирочка набрала номер, прислушиваясь к гудкам.
– Есть! Соединили…
– Детская библиотека, – донесся до нее голос мамы. – Алло, говорите, я слушаю…
– Мама! Это я! Здравствуй! – закричала в трубку бледная от волнения Ирочка.
– Ирочка! Деточка! Где ты, родная? Почему так долго молчала? Я уже и не знала что думать! – заплакала мама.
– Не надо, мамочка. Успокойся! Со мной все хорошо. Не беспокойся. Живу в безопасном месте, в полном достатке. Пока не могу с тобой встретится, но скоро все изменится к лучшему. Береги себя. До свидания, мама! – выговорилась Ирочка, уложившись в минуту, и прервала разговор.
– Молодец, все как надо, ободрил ее Берман, и, забрав у нее мобильник, завернул в целлофановый пакет.
Скорый поезд «Москва – Брюссель», приближался к переезду. Новенькие фирменные вагончики, с покрытыми мокрым снегом крышами, один за другим пробегали мимо них. Вот и последний вагон. Аркадий размахнулся и забросил не выключенный мобильник на крышу вагона. Мобильнк прочно увяз в снегу и не скатился с крыши. Еше через несколько мгновений скорый поезд скрылся вдали. Шел мелкий снежок, и на переезде было сыро и неуютно.
– Воробьянинов мечтал о Париже, а мы отправили в сторону французской столицы твой мобильник. Пусть думают сыскари, что ты, Ирочка, мчишься на всех парах в Брюссель, а оттуда к Елисейским полям! Тем временем мы едем на юг.
Берман поежился от холода и, смахнув с волос сырой снежок, подхватил под руку Ирочку. Они поспешили к такси, где, ожидая их, скучал Василий, слушая по FM легкую музыку.
– Вперед в Киев! Заседание продолжается! – пошутил Аркадий, усаживаясь рядом с Ирочкой на заднем сидении и открывая ноутбук с Интернетом, который поможет им получить массу необходимой информации о владельце двухместного красавца «Мерседес Бенц Макларен», находившегося в Киеве.
 
2.
Охваченные обнадеживавшим волнением, участники недавнего «мозгового штурма» срочно собрались на вилле Мирского, ближайшей от московских офисов троицы олигархов, энергично пиливших на жирные куски наследство Тартасова. Олигархи собрались, чтобы заслушать сообщение чрезвычайной важности. Оно было получено буквально час назад руководителем службы безопасности финансово-промышленной группы Виленского, бывшим генералом  КГБ, господином Сокольским. на которого было возложено общее руководство по розыску пропавшей любовницы покойного олигарха и ее спутника, бывшего капитана армейского спецназа Берсенева, пропавших месяц назад в морозной Сибири.
Докладывал Сокольский, впервые за прошедший месяц сменивший аскетическую бледность на свежий цвет лица. Сия перемена означала, что частное следствие наконец-то вышло на след пропавшей.
– Нам удалось прослушать разговор Ирины Воробьевой с матерью, состоявшийся в девять тридцать утра текущего дня. – Сокольский раздал всем присутствующим стенограмму короткого телефонного разговора.
Прочитав текст, Мирский повертел листок.
– Здесь нет ничего конкретного, – недовольно пробурчал он. – Голос Воробьевой идентифицировали?
– Так точно! Ее признала мать, так что ошибка исключена, – с готовностью подтвердил Сокольский.
– Она жива, Скрывается. Не значит ли это, что ей что-то известно? – задумчиво молвил Виленский.
– Боится за свою жизнь, вот и склывается, – предположил Лужников.
– Откуда был телефонный звонок? – спросил Виленский.
– Воробьева звонила по мобильному телефону из точки на тридцать километров западнее Минска. После разговора, длившегося сорок две секунды, Воробьева к счастью, не отключила мобильник, и оператору удалось проследить по сигналу ее движение, – докладывал Сокольский.
– Вот это интересно! – оживился Виленский. – И куда же она двигалась?
– В западном направлении со скоростью, примерно шестьдесят километров в час, –  отрапортовал Сокольский.
– Как это понимать? – спросил Мирский.
– Мои люди изучили расписание движения пассажирских поездов. В это время через данную точку проследовал экспресс «Москва – Брюссель». – добросовестно отрабатывая свой хлеб, разъяснял феномен движения разыскиваемой Ирины Воробьевы своему шефу и его коллегам довольный удачей начальник службы безопасности олигарха.
– Так значит она в поезде? – не наступив ни разу на «р» в этой простой и вместе с тем точной фразе, предположил Илюша Лужников, допивая стакан с «боржомом».
– И едет в Париж, – задумался в слух Виленский.
– Почему же в Париж? – Позволил не согласиться с ним Мирский.
– А что если в Брюссель, Берлин, Франкфурт, наконец, в Варшаву?
– Ее можно перехватить? – забыв о Париже, спросил у Сокольского Виленский.
– До Бреста вряд ли. Там наших людей нет, а поезд уже не догнать. Да и бдительные белорусы могут захватить наших. В Германии не получится. Там аккуратная и неподкупная полиция. С немцами лучше не связываться. А вот в Польше, в Варшаве, где поезд простоит пятнадцать минут, Воробьеву можно будет взять. Там есть наши люди, и поляки закроют глаза на захват Воробьевой, если им хорошенько заплатить.
– Замечательно! Действуйте, Сокольский! – Одобрил представленный план Виленский. – Только проследите, чтобы ни один волосок не пал с ее головы. Как только операция завершится, немедленно меня проинформируйте, а Воробьеву – сразу же в Москву!
Откозыряв кивком головы, бывший генерал Сокольский приступил к руководству операцией, а господа Мирский, Лужников и Виленский, в несколько приподнятом, но и тревожном настроении, продолжили беседу на троих за закрытыми дверями.


*
– Слыхали, у Вдовы Тартасова в ночь с первого на второе угнали второй «Майбах», –  продолжил тему Мирский.
– Да, Сокольский докладывал мне, – подтвердил Виленский.
– Бедная Фаина, на чем же она после этого явится в высший свет! – Съязвил Лужников, ухитрившийся опять не наступить на ненавистную «р». Бедные родители Илюши, «сгоравшие на партийно-комсомольской работе», не нашли в свое время времени поправить дефект речи у своего ребенка, который и поныне мучается с ним, вызывая, подчас, сочувствие близких и друзей.
– Купит что-нибудь по дешевле, да и охранять ее теперь некому. Двух своих ребят, запертых в гараже похитителем, выгнала без расчета. Рвет и мечет, словно дикая кошка.
– Что там за истолия? – Наступил таки, не удержался, на проклятую «р» несчастный олигарх с ущербной дикцией, с которой стыдно было идти на ТВ в остросюжетные политические передачи. Тем не менее, «умного» Лужникова время от времени приглашали, то к «высокому барьеру», то к «круглому столу», а то и просто так.
– Подцепил Фаечку какой-то франт в казино, поил шампанским, развлекал танцами. В общем, очаровал. Мне жаловался Вова, которого она изгнала с вечера, и бедняга проплакал всю ночь, страдая от измены, – принялся рассказывать Мирский, закурив ароматную сигарету и отгоняя руками кольца дыма от Илюши, который иногда покрывался красными пятнами от табачного запаха.
– И что же дальше? – Не замечая, на сей раз, табачного дыма, заинтриговался Лужников.
– А дальше они поехали к ней. Представляете, этот франт удовлетворил неуемную страсть Фаи, на что был не способен преданный, но ослабленный всякими нездоровыми излишествами Вова, и, закрыв двух козлов из ее охраны в подземном гараже, преспокойно угнал «Майбах». Вот как это было! – Мирский закончил курить и разогнал рукой остатки дыма, дружески оберегая Илюшу.
– Возможно, это дело лук одной и той же банды? – Предположил Лужников.
– Вряд ли. Первый «Майбах», похоже, угнали представители кавказской оргпреступной группировки, так мне донесли из МВД. Одного из подельников взяли и сейчас колют, но куда пропала дорогая машина, и куда подевались соучастники, он, похоже, не знает. Скоре всего, машина уже на Кавказе и на ней учится кататься глава какого-нибудь тейпа.
– А франт, ограбивший безутешную вдову на кавказца не похож, работал один. Куда он пропал с машиной, одному только богу известно.
– Между прочим, Этот франт отрекомендовался доверчивой вдове Аркадием Михельсоном. Милиция сейчас разыскивает всех московских Михельсонов, а таковых набралось достаточно, и представляет их фото безутешной, обманутой вдове, пребывающей после ужасной эмоциональной бури в полной прострации. – Окончил свой печальный рассказ Мирский, у которого был тайный роман с Фаиной, еще в те времена, когда Тартасов занимался комсомольской работой, а Фаечка была свеженькой и очень уж соблазнительной.
Так что молодой кандидат в члены партии, надо ли уточнять какой? Мишенька Мирский наставил будущему финансово-промышленному воротиле и конкуренту самые, что ни на есть полноценные рога, о чем с гордостью вспоминал даже сейчас.
– Не связно ли как-то это дело с делом пропавшей Воробьевой и ее спутника, кажется Берсенева? – предположил Виленский.
– Не вижу никакой связи. Эксперты сняли отпечатки пальцев в доме Фаины, но никаких «новых пальчиков» не обнаружили. Этот франт, похоже, «опытный фрукт» и все за собой тщательно подтер. А Берсенев, если он еще рядом с Воробьевой, то катит теперь на запад к деньгам, которые припрятал Тартасов. – Виленский вздрогнул от посетившей его мысли, и немедленно связался по спутниковому телефону с Сокольским, предупредив, что в поезде Воробьева может быть не одна, и ее возможного спутника следовало взять и доставить в Москву живым или мертвым.


*
Между тем, безутешная вдова, помирилась с Вовой. Они обнялись и с перерывами проплакали несколько часов. Вова плакал от невыносимой обиды, а Фаина оплакивала украденные у нее, как минимум четыреста тысяч долларов и страшное предательство от аполлоноподобного мужчины с красивой фамилией Михельсон, которую, подлец, наверняка придумал! Но, не станешь же заглядывать в паспорт, когда все тело и вся душа пылают от страсти, которую не в силах утолить обрюзгший и разжиревший до безобразия Вова, фигура которого, если снять пиджак и брюки, то совершенно, никуда не годилась.
Спорт и только спорт! Здоровый образ жизни и путешествие, в которое они отправятся немедленно, смогут развеять тяжкие воспоминания от утрат, и поправить физическое и моральное здоровье не только верного Вовы, но и ее собственное.
Приняв такое важное решение, Фаина едва не погубила предприятие новых «концессионеров», потому, что собралась лететь в Израиль вслед за Аркашей и отдохнуть на весеннем и пока еще не убийственном солнышке в «Святой земле» у своих недавних киевских родственников.
Дядя Фаины – светило киевской, а теперь и ближневосточной медицинской науки, вместе со своим большим семейством переселился в начале девяностых годов на побережье Средиземного моря. Бывшие киевляне вдоволь насмотрелись на самостийность непредсказуемых хохлов, как презрительно переселенцы называли недалеких украинцев, решивших ни с кем не делиться своею горилкой и самым лучшим в мире салом. А москалям, если те вдруг попросят, то только за валюту!
К тому же, будучи православной женщиной, принявшей крещение, когда пришло время, и по настоянию Тартасова, она, наконец, совершит паломничество в «Святую землю», поклонившись в предстоявшие пасхальные дни нетленным христианским святыням.

3.
В по-весеннему солнечный Киев – «матерь городов русских», новые «концессионеры» въезжали около трех часов пополудни, потеряв время и не слишком большие деньги, заплаченные пограничным, таможенным, и полицейским чиновникам, требовавшим всякие документы и справки на пересечение границы, которые с легкостью заменялись «живыми деньгами».
Гости города с интересом рассматривали залитые весенним солнцем улицы, как и повсюду многолюдные возле станций метро и торговых центров. Бросалось в глаза почти полное отсутствие бомжей, которых с наступлением весны повылазило на улицы Москвы великое множество, привлеченных началом теплого сезона и сравнительно сытой жизнью. В Москве только одним подаянием можно было без особого труда собрать на еду и на выпивку. А что еще надо человеку, не обремененному совершенно никакой собственностью, даже приватизированными квадратными метрами в какой-нибудь развалюхе типа панельной «хрущебы», которая лет на двадцать пережила свой возраст, заложенный в проекте.
Да и московские бомжи были много проще «детей лейтенанта Шмидта», согласно воспоминаниям классиков, а кто б им не поверил? промышлявших в городе Арбатове, материальной помощью, которую им оказывали добродушные представители органов советской власти, бережно чтившие память о героях, боровшихся с царизмом. Теперь времена другие. Соваться в префектуру или в собес с заявлением, что вы состоите в родстве, например, с академиком Сахаровым, и просить на этом основании материальную помощь, категорически не стоит. Не дадут. А если будете настаивать или разыгрывать возмущение, то дадут, но резиновой палкой по спине. Не надо хулиганить!
От таких сравнений, Берману стало и грустно и смешно.
– А кем, собственно говоря, был он сам? Таким же господином неопределенного рода занятий и с неопределенным местом жительства, как и пресловутый Остап Бендер образца двадцать седьмого года…
Берман расплатился с таксистом, который укатил в сторону вокзала, надеясь подобрать какого-нибудь пассажира хотя бы до Припяти, где проживали «атомщики», обслуживающие злосчастную Чернобыльскую АЭС после памятной аварии, принесшей трём братским народам неисчислимые бедствия, после чего, по сути, и начались «реформы» и «новое мышление».
Знающие люди, утверждают и по ныне, что, кажется, Иоанн Богослов, пару тысяч лет назад предсказывал: «Падет на землю Звезда-Полынь и все от нее испепелится…»
Чернобыль – вид полыни, вот и сомневайся поле этого в прозорливости святых!
С тех пор прошло не мало лет. Киев, мимо которого задумчивые воды Днепра пронесли к морю не мало радиоактивных осадков, как ни в чем не бывало сверкал на солнце куполами своих церквей, переходивших то и дело от одного патриархата в другой, а то и вовсе к униатам – старым раскольникам и ненавистникам всего московского. А за всеми этими церковными и государственными передрягами, начавшимися в год тысячелетия крещения Руси, может быть и не спроста? сурово и печально наблюдал Великий князь Владимир с высот Днепровских круч. О чем же думал камнеликий князь, сжимая в каменных руках штандарт своего предка князя Рюрика, нам не ведомо. Быть может и о том, что Русь, оставленная им в сохранности и целости, ныне разодрана на части нерадивыми потомками, главная из которых, где он застыл навеки над Днепром, зовется нынче Украиной – словом, не ведомым для князя, как и далёкая Москва, звучащая совсем не по-славянски.
Знал бы – подождал крестить!
Бурлила древняя столица. Людские толпы, разбуженные весной и политическими катаклизмами, высыпали на Крещатик, и с раннего утра тянулись в сторону Майдана Незалежности, раскрасив город транспарантами.
– Интересно, как бы смотрелся сейчас на Крещатике Михаил Самуилович Паниковский, работавший «слепым» на этой улице ещё при царизме, обирая карманы добродушных граждан, водивших его с одной стороны улицы на другую, – подумалось вдруг Берману.
Причём, всё это денежное действо происходило под пристальным оком городового с фамилией Небаба, получавшего пять рублей в месяц за то, чтобы «несчастного калеку» не обижали конкуренты по нищенскому бизнесу.
– Да, времена меняются, – вернулся он к реальности, любуясь многоцветьем транспарантов, украсивших весенний город.
Более всего на улицах столицы «незалежной» Украины было оранжевого цвета. Нет, это были не апельсины, которыми израильтяне или марокканцы завалили город, и не диатез, которым бы покрылись лица киевлян, съевших такую прорву заграничных фруктов. Фрукты здесь были не при чем, хотя и их хватало. Оранжевыми были многочисленные стяги и плакаты, жилеты и банты, галстуки и косынки и даже клоунские панталоны, натянутые поверх потертых джинсов.
 Центр города был забит народом, преимущественно молодым или приехавшим с Карпат, которому совершенно нечего делать, только, как таскать повсюду оранжевые знамена и полотнища, и напевать на «мове» что-то вроде:

  «Разом нас богато,
  Идем мы до хаты»…

– Нет, это не Рио-де-Жанейро! – Грустно пошутил Берман, удерживая покрепче за руку Ирочку, которой какая-то бойкая дивчина уже пыталась повязать на шею оранжевую косынку, в то время, как другая, не менее бойкая девушка, набросила на шею Бермана широкий, словно у Прокопа Серка из комедии «За двумя зайцами» оранжевый галстук и затягивала петлю, как палач на шее висельника.
– Оставьте меня в покое, девушка! – Решительно отвергла оранжевый цвет возмущенная Ирочка.
– Смотри, не задуши, красавица! – сопротивлялся Аркадий.
– Так це ж, девчата, москали! – выявил по говору чужих на «оранжевом» празднике кругленький розовощекий и курносый парень, похожий на упитанного поросенка.
– Пан Небаба, це москали! Треба пошукать шо воны таки за птици! – обратился «поросёнок» к старшему товарищу-организатору, пробиравшемуся к москалям до выяснения их личностей.
Услышав фамилию организатора, Берман расхохотался, хватаясь за живот, чем поверг в смятение оранжевых, и не на шутку напугал Ирочку.
– А ну геть, с майдана! – раздались после преодоления смятения сразу несколько могучих голосов, возмущенных неприличным смехом.
– Неужели этот вислоусый и пузатый господинчик потомок того самого Небабы, выросшего при большевиках из городового до литературного критика? – продолжал сотрясаться от смеха Аркадий.
– Ступайте до Жовто-блокидных! Тамо вам мисто! – Указал пан Небаба москалям дорогу.
Сказано такое было с большим ожесточением, а чтобы мало не казалось, на ставших спина к спине Берманов надвинулся портрет кумира «западенских оранжистов», понаехавших до Киева со Львовщины, Тернопольщины и Ивано-Франковщины.
Большой портрет в дубовой раме, который мог помять «концессионеров», смотрел на них опухшим от какой-то ужасной болезни лицом с грустными заплывшими глазами.
– Ой, мама! – воскликнула испуганная Ирочка, закрыв глаза.
– Бандеровцы поганые! – огрызнулся Берман и буквально вырвал из «оранжевых лап» растерянную и перепуганную Ирочку, крепко прижимавшую к себе сумочку. Объемистый дорожный чемодан Аркадий держал в свободной руке, умело, словно тараном, расталкивая им оранжевых.
Они выбрались из толпы «западенских оранжистов», гораздо кручей тех протестантов, тоже оранжистов, что бунтовали в городе Белфасте против католиков. Берманы приблизились к полицейскому кордону, разделявшему политических противников, и прошли мимо стройной колонны под желто-голубыми государственными флагами, среди которых был замечен и российский триколор.
– Ты цела? – спросил Берман.
– Кажется, да, – перевела дух Ирочка.
– Вещи целы?
– Да, – прижимая к себе сумочку, подтвердила она.
– Вступайте в наши ряды, товарищи! – позвал их один из лидеров жёлто-голубых. Видный из себя демонстрант держал в крепких, в недалёком прошлом шахтерских руках, портрет руководителя своей партии – красивого мужчины с гладким лицом и ясными глазами.
– Да, да, конечно! – ответил на ходу Берман, пытаясь застегнуть плащ. Не тут-то было – оторвали пуговицу.
– Вот только устроимся в гостинице, и сразу на майдан! – в сердцах пообещал он приятному на вид лидеру.
Мимо проехал киевский «бомбила», чутко уловивший желание, оказавшихся не к месту гостей украинской столицы, покинуть главную площадь и отправиться в недорогую гостиницу в тихом и зеленом районе.
– Это у вас каждый день? – поинтересовался у водителя Берман.
– Да нет. Сегодня Рада, как сбесилась. Правительство гонит! Вот и поднялась буча. Черти что творится! Вы сами-то, откуда будете.
– Из Минска, – скромно ответил Берман.
– Повезло. У Вас порядок. «Батька» не допустит безобразия, а таких придурков пересажает в каталажку.
– Я сам с Черниговщины. У нас колхозы развалились. Не сеют, поля зарастают. Сестра замужем, Живет на Гомельщине. Там и сеют и скот держат. Одним словом – порядок! – Поделился своими мыслями водитель старенькой, но исправной «Копейки», которая еще послужит доброму хозяину, помогая заработать на пропитание.


*
Примерно в то самое время, когда «концессионеры» проезжали по киевским улочкам, в скором фирменном поезде «Москва – Брюссель», покинувшем Варшаву и мчавшемся к германской границе, неизвестными лицами был проведен досмотр пассажиров. Эти люди, на которых полиция «закрыла глаза», проникли в поезд в Варшаве, а на пути к германской границе прошли по вагонам, и, представляясь «сотрудниками безопасности», провели паспортный и фейс-контроль пассажиров женского пола. Сотрудников, разделившихся на пары, было восемь, действовали они оперативно, потратив на всю операцию около получаса. Напуганные проводники вагонов всячески способствовали им.
В результате досмотра, одна молодая особа, напоминавшая внешним видом объект розыскных мероприятий, была вежливо препровождена в купе бригадира поезда, лишенного связи на время операции. Затем по требованию «сотрудников безопасности», поезд сделал короткую незапланированную остановку на небольшой станции, и дама, которой незаметно вкололи большую дозу наркотика, чтобы избежать излишних эмоций, была пересажена в автомобиль и увезена в неизвестном направлении.
На следующий день, утренние польские газеты трубили о похищении немецкой гражданки N из экспресса «Москва – Брюссель», однако к вечеру означенная гражданка была найдена на вокзале одного из небольших городов по пути следования экспресса, в сильном наркотическом опьянении. Все деньги, золотые кольца и серьги, а также вещи были при ней. Дамочку кое-как опросили и посадили на следующий поезд.
Полиция завела дело и с присущей полякам энергией приступила к расследованию, однако в скорости неприятный инцидент предали забвенью.
Куда же исчезла гражданка Воробьева, так и оказалось неизвестным. Весенний дождь, пролившийся над Польшей, смыл мобильник с оттаявшей крыши вагона и он замолк. Очевидно, в него попала вода или сел аккумулятор.
 

4.
Остаток дня и вечер Ирочка просидела в запертом номере небольшой гостиницы с помпезным до неприличия названием «Готель Риц» и не выходила ни обедать, ни ужинать, утоляя голод чаем и бутербродами. Выходить в город, охваченный «оранжевыми страстями», к тому же не владея государственной мовой, было не безопасно, а молодой и красивой женщине, тем более.
Берман отправился на разведку в негостеприимный город, охваченный беспорядками, и обеспокоенная Ирочка несколько раз звонила ему по новому мобильному телефону, купленному в салоне сотовой связи напротив гостиницы. Аркадий тоже сменил мобильник, так было безопаснее.
Устав с дороги, Ирочка прилегла на диван и задумалась о жизни. Рядом с Аркадием, а она привыкла к его новому имени, ей было спокойно, однако жизнь, которая была впереди пугала. Ей ещё не исполнилось двадцать пять – цветущий возраст, все еще впереди, но многого не хватало. Не было полноценной семьи…
Она полюбила Аркадия. Каждой клеточкой своего существа ощущала, что любовь ее взаимна. Это чувство согревало и дарило радость жизни. Вот только в какую историю они ввязались, каким могущественным и безжалостным силам бросили вызов?
Поначалу казалось, что все просто. Проникнут в подземный гараж Тартасова, и, вскрыв сидения автомобилей, извлекут документы. «Красную папку» перешлют по почте «компетентным органам», а сами укроются в какой-нибудь маленькой стране до тех пор, пока все уляжется. Шифры к банковским счетам, которые завещал ей Тартасов, позволят им жить богато, ни в чем не нуждаясь, иметь детей и взять к себе маму. Она отдала Тартасову пять лет жизни, в течение которых ее не в чем было упрекнуть, так что имела полное право на часть его наследства! В этом Ирочка убедила себя раз и навсегда.
Мечты мечтами, а пока автомобили разбежались по разным сторонам, а теперь и странам. Овладели ими состоятельные и видные люди, жившие в богатых особняках и окруженные личной охраной.
– Поди-ка, подступись к таким!
Трудности, с которыми концессионеры 1927-го года в лице товарищей О. Бендера и И. Воробьянинова столкнулись в организации розыска, потрошения и утилизации стульев, не шли ни в какое сравнение с теми грандиозными трудами, которые предстоят новым «концессионерам» наступившего третьего тысячелетия – господам Берман.
Такие сравнения и смешили и пугали Ирочку, которая попыталась, как-то уговорить Аркадия «бросить все к чертям собачьим» и попытаться скрыться в Словении. Ей почему-то приглянулась эта тихая славянская страна, прикрытая Альпами и Балканами. У нее оставались еще не малые деньги, на которые можно было прожить долгие годы, и даже открыть свое небольшое дело, что-то вроде «свечного заводика», о котором так проникновенно мечтал отец Федор. Бедолага, решительно расстригший сам себя, неутомимо гонялся за стульями генеральши Поповой по городам и республикам юного СССР, которому на тот год не исполнилось и пяти лет, а в тех стульях, как оказалось – нет ни черта!
Нынче другие времена. Стулья – не коллекционные автомобили, и за супругами Берман гоняются спецслужбы олигархов, мечтающих заполучить очень опасную для них «красную папку», а так же родимые органы внутренних дел, разыскивающие граждан, таинственно исчезнувших раннею весной в морозной Сибири.
Вот и мучилась Ирочка ожиданиями Бермана и своими непростыми мыслями. В одиннадцатом часу вечера, когда над городом опустилась ночь и угомонившиеся «оранжисты» стали забираться в палатки, установленные на майдане Незалежности, в которых парубки с Галитчины принялись тискать и вытворять кое-что другое со своими смелыми дивчинами, охотно стаскивавшими с себя все оранжевое и иное прикрытие, в «Готель Риц» возвратился долгожданный Берман. Он явился с бутылкой хорошего десертного вина и со всякой снедью, сходу предложив отужинать в номере.
Ирочка обратила внимание на то, что Аркадий вернулся с несколько другим лицом. Не хватало двухнедельной бородки, к которой она стала привыкать, зато остались маленькие усики, а волосы были чуть короче подстрижены и причесаны несколько иначе. Очевидно, Берман посетил парикмахерскую, решив чуть-чуть подкорректировать свой имидж. Об этом напоминал и непривычный запах незнакомого одеколона. Очков у Аркадия тоже не наблюдалось. И еще, он был заметно «навеселе» и даже едва заметно покачивался.
Такие перемены и особенно спиртное, Ирочку насторожили, но Аркадий улыбался, и она не решилась ни о чем расспрашивать. Сам расскажет.
Судя по праздничному виду «командора» Ирочка поняла, что Берман вернулся из разведки не с пустыми руками – считать таковыми вино и закуски не стоило.
Она накрыла столик, разложив киевские деликатесы по тарелочкам, которые в количестве шести штук хранились в баре, Аркадий откупорил красивую глиняную бутылку с грузинским «Киндзмараули», и наполнил бокалы, которые нашел в том же баре.
– Кстати, раз уж в бокалах грузинское вино, – вспомнил Берман, – взгляни, какой я купил сегодня документ.
Он достал из тоненькой пластиковой папки документ на специальной бумаге с голограммами и важными печатями, составленный на двух языках – местной мове и английском. Ирочка пробежала глазами заглавные строки английского текста и вот что она там прочитала и перевела с английского языка на русский:

Компания «Золотой Вакх»
Свидетельство о регистрации
Учредители компании: Аркадий и Ирэна Берман
Юридический адрес компании: Брайтон (Великобритания). Филиалы: Киев, Бердичев, Одесса (Украина)

– Что это? – Удивилась Ирочка, рассматривая Свидетельство о регистрации странной компании с ещё более странным названием, своим учредительством и совершено уж в странном месте – Брайтоне! Конечно, она бывала там вместе с Тартасовым, но учреждать ничего не собиралась.
– Нам предстоит поездка в солнечную Грузию. А посему, прочитав в местном рекламном листке некой юридической фирмы под названием «Олимп», которая специализируется на операциях по срочной регистрации компаний, фирм и так далее «под ключ», а так же по лицензированию и ликвидации «всего этого», я забежал в нее на десять минут. Ровно столько потребовалось времени, чтобы зарегистрировать на наши имена компанию по закупкам вин, чачи и коньячных спиртов под знаковым названием «Золотой Вакх». На такое экзотическое имя меня натолкнули древнегреческие мотивы в названии конторы.
Узнав, что головной офис компании я поместил за рубежом, в британском курортном городе Брайтон, а филиалы – куда придумал наспех, юрист не растерялся и заломил двойную цену.
«Это не простое дело», стал объяснять мне юрист-проныра, выпучив бесстыжие глаза за толстыми стеклами очков. «Оно доступно только состоятельному человеку»…
Сколько же Вы хотите за эту «липу»? Спрашиваю я «юриста», не только по образованию, но, как видно, и по происхождению.
«Пять тысяч гривен – и Свидетельство у Вас», отвечает мне «этот фрукт».
Через десять минут, настойчиво требую я, потому что спешу.
«Еще тысяча, и вы получите документ со всеми подписями и печатями не позже чем через десять минут», а сам уже что-то объясняет коллеге-женщине, которая кивает головой и вот-вот начнет составлять документ.
А Британские печати? Спрашиваю я.
«Подберем», невозмутимо отвечает юрист.
Ещё бы полсотни визитных карточек, добавил я.
«Нет проблем. Изготовим», пообещал юрист.
Наличности в гривнах у меня чуть. Можно, спрашиваю, расплатиться евро или долларами?
«Можно», Невозмутимо отвечает мне «этот овощ», и быстро пересчитывает плату на компьютере по текущему курсу.
Едва набираю требуемую сумму, выходит женщина с только что «испеченным», еще «теплым» Свидетельством со всеми необходимыми печатями и подписями, в том числе иностранными. Местные печати и подписи у них заготовлены заранее на чистых бланках, а вот иностранные… – Аркадий восхищённо развел руками.
– Вот это сервис, Ирочка!
Уже, вдогонку, юрист предложил мне ещё одну услугу:
«Понадобится ликвидировать фирму – заходите! Сделаем скидку».
Непременно, ответил я и побежал дальше….
Берман принял из рук Ирочки Свидетельство о регистрации компании «Золотой Вакх», стоившее нашим «концессионерам» тысячу евро.
– Видишь, какая качественная «липа»!
– Да уж, – подтвердила Ирочка, поднимая бокал. – Торговался ты как Остап за ордера на стулья, а уплатил как отец Федор, тоже в неуставной валюте, – не выдержав, прыснула смехом Ирочка.
Берман посмеялся вместе с ней, а потом молчал больше минуты, что-то обдумывая.
– За что пьем? – решилась, наконец, спросить Ирина, интригуемая долгим молчанием.
– За удачное предприятие! – Берман осушил свой бокал до дна.
Ирочка ограничилась глотком, убедившись, что вино и в самом деле отличное. Жуликоватые грузинские предприниматели, на сей раз, не подвели, поставив в элитный киевский супермаркет продукцию высшего качества, не разбавленную водой и без лишних добавок. Вернув недопитый бокал на стол, она ждала от Аркадия объяснений.
Между тем, забыв до времени о компании «Золотой Вакх», но, сохраняя на губах интригующую улыбку и будучи «навеселе», Аркадий открыл красивую коробочку, до которой у Ирочки не добрались руки, и протянул ей нечто похожее на большую шоколадную конфету.
– Попробуй, дорогая.
Ирочка взяла двумя пальчиками конфету и вонзила в нее красивые, как и все в ней, острые зубки.
– Ой! Что это? – Ирочка вскинула на Бермана удивленные голубые глаза, мгновение спустя, посмотрев с таким укором, словно хотела сказать:
– Фу-у-у, какая гадость! Ну, погоди же у меня, пьянчужка!
– Сало в шоколаде, – невозмутимо ответил Аркадий, кушая и не морщась вторую такую «конфетку», которая хороша под горилку, а не под десертное вино, да и то, если без шоколада.
Ирочка выплюнула кусочек сала и вытерла губки платочком.
– Именно этим самым оригинальным продуктом «неньки незалежной Украины» мы и займемся завтра! – объявил Берман, будучи «навеселе», и с аппетитом налегая на прочие добротные закуски. Он был голоден, словно лев.
 


«Не тужи о завтрашнем дне,
  ибо тебе неизвестно, что случится сегодня»

  Талмуд, священная книга иудеев.


Глава 5.

Пан Брунько

1.
Богдан Осипович Брунько-Корчмарик очень выгодно женился. Правда, об этом он узнал спустя шесть лет, когда его тесть, известный ныне всей незалежной территории от лесистых Карпат до мутного и неспокойного Керченского пролива, который так и норовили перекрыть коварные москали, подсыпая гравий и песок в сторону Крыма, стал в современной Украине крупной государственной фигурой.
Пану Брунько, активно двигавшему свой бизнес благодаря особым льготам и могучей поддержке именитого тестя, удалось создать процветающую компанию, насколько это можно было осуществить в трудных условиях перестройки с особой местной спецификой. Копания «Брунько-Корчмарик и дочь» производила массу продовольственных товаров, от вареников с вишнями и творогом, до горилки некоторых новых сортов с разными экзотическими перчиками и всякими полезными от тоски и простуды настоями. И очень переживал Богдан Осипович, что в создании такого оригинального продукта, как сало в шоколаде, его опередили. Сало – это символ Украины! А сало в шоколаде – это, если хотите ноухау и хайтек могучей индустрии незалежной Батькивщины, то есть Родины, которой очень гордился пан Брунько, по тестю и по жене – Корчмарик.
И вот, уже в седьмом часу вечера, в субботний день отдохновения, когда Богдан Осипович – человек лет сорока пяти, круглолицый с обширной лысиной и кругленьким животиком, носатый и черноглазый, словом типичный «новый украинец», просматривал газеты, удобно разместившись в просторном мягком кресле в кабинете своего огромного загородного дома, раздался телефонный звонок.
– Богдан Осипович, – послышался голос секретаря, который оставался на дежурстве в центральном офисе в эти тревожные дни, когда в столице творилось, черт знает что.
– Я слушаю тебя, Тарас. Говори, ну что еще случилось? Раду разогнали или еще что?
– Да нет, Богдан Осипович, – успокоил хозяина секретарь.
– Раду пока не разогнали, но Вас желает видеть бизнесмен, прибывший к нам из Германии. По его словам, он может сделать нам весьма выгодные предложения.
– Почему в субботу, да еще перед ужином? – недовольно пробурчал Брунько.
Действительно, минут через пятнадцать надлежало проследовать в столовую и отужинать в спокойной обстановке в компании супруги и дочери – девицы девятнадцати лет и одной из самых состоятельных невест страны, которой чета Брунько-Корчмарик придирчиво подбирали выгодную партию.
Дочка, Яночка, была не согласна с такой постановкой вопроса и бузила, требуя оставить ее в покое и предоставить право самой выбирать собственную судьбу. Но родители продолжали вести с ней разъяснительные беседы о пользе родительского участия в таком важном деле, как замужество, а субботний ужин был лучшим временем для подобных уроков воспитания.
Упрямству непокорной дочери Богдан Осипович противопоставил свое – истинно национально, как и сало, упрямство.
И вот этот звонок секретаря? Что там еще за немец объявился? Что за такие выгодные предложения?
– Однако, интересно, – подумал пан Брунько через минуту.
– Ладно, Тарас, соедини нас, – согласился Богдан Осипович, поднимая трубку.
– С кем имею честь? – спросил Брунько.
– Александр Пульман, – представился на отличном русском языке, звонивший немец. Это был, конечно же, Аркадий Берман, сменивший и на этот раз, для конспирации, и имя и фамилию. Такой прием был отработан в случае с Фаиной и не подвел.
– Что Вам угодно, господин Пульман? – зевая, спросил пан Брунько.
– Моя фирма имеет намерения заключить крупный контракт на поставку в Германию некоторых видов продукции вашей фирмы, господин Брунько.
– Вот как, это интересно! Звоните в понедельник в офис. Мой секретарь продиктует для Вас номера телефонов, – решил пока проститься с немцем Богдан Осипович, и отправиться на ужин, а потом пораньше завалиться спать. Он очень устал за неделю и даже прихварывал, немного побаливала голова. А потому пораньше вернулся домой, намереваясь провести вечер в кругу семьи и пораньше завалиться спать, а завтра, в воскресный день, как следует отдохнуть.
– Дело в том, господин Брунько, что нам предстоит проследовать далее, в Донецк и Москву, и от результатов нашей с Вами встречи зависит – задержимся ли мы, или же завтра покинем Киев, – Берман решил сразу брать «быка за рога».
– В Донецк! В Москву! – этого ярый сторонник «оранжистов» допустить никак не мог.
– Что ж, это меняет дело! – оживился пан Брунько не желавший упускать немца и возможные контракты в Донецк и тем паче в Москву, которая и так разбухла от газа и от нефти!
– Где вы находитесь? И кто это Мы? – поинтересовался пан Брунько.
– Я нахожусь минут в пятнадцати езды от Вашего имения, а моя супруга отдыхает с дороги в отеле, – ответил немец.
– Надо же, имением назвал! – порадовался-удивился пан Брунько. Так его загородный дом еще никто не называл.
– Знаете дорогу? – спросил Брунько.
– Таксист знает, – ответил Берман.
– Тогда подъезжайте, отужинаем вместе. Жаль что вы без супруги.
– В другой раз буду с супругой, – скромно извинился Берман.

*
Слуга, встречавший господина немца Пульмана, без промедления повел его в столовую. Берман с большим букетом роз и красивой картонной коробкой в руках энергично вошел в зал и представился семейству Брунько:
– Александр Пульман, Ваш бывший соотечественник, ныне германский подданный. Совладелец пищевой компании «Гесшмакхаус», что по-немецки значит «домашний вкус», и зять хозяина компании – господина Штраккопфа. Вот моя визитная карточка. – Берман протянул пану Брунько, вышедшему из-за стола к нему навстречу кусочек лощеной бумаги с названием фирмы, ее координатами, факсом и фамилией Пульман, все на немецком языке. Карточку он изготовил час назад, обратившись по объявлению, приклеенному на столбе:
 
«Срочное изготовление печатей, визиток, объявлений».

По указанному адресу, расторопный малый, обладатель персонального компьютера, хорошей бумаги, лазерного принтера и прочего вспомогательного оборудования, всего за пятнадцать евро изготовил Берману десяток приличных визиток, одна из которых была вручена пану Брунько, положившему ее в карманчик роскошного атласного домашнего халата.
Берман был при полном параде и одарил пани Марианну Брунько и ее дочь Яночку букетом роскошных голландских роз, а пана Брунько коробкой, содержимое которой тут же оказалось на столе. Это была бутылка настоящей мексиканской текиллы, выработанной из того особенного кактуса, который почти что изведен потомками конкистадоров и обычными пеонами, пристрастившимися после открытия Америки к «зеленому змию». Следует отметить, что бутылку к намечаемой операции, Берман приобрел еще в Москве.
Слуга поставил розы в хрустальную вазу, а Берман, тем временем, представился разомлевшим от удовольствия дамам, поцеловав им ручки.
– Александр Пульман. Вы прекрасно выглядите, пани Брунько, а Вы очаровательны, пани Яна!
Вечерние наряды дам не вызывали нареканий, а вот пан Брунько в своем халате, принес извинения, которые тут же были приняты без всяких замечаний.
– Соотечественник говорите? Откуда? Не родственник ли создателя знаменитого «пульмановского» вагона? – принялся расспрашивать Богдан Осипович.
Потомок остзейских немцев. Родом и Ревеля, который ныне незаслуженно переименован в Таллин. В девяносто первом эмигрировал в Германию. А создатель вагона – мой отдалённый предок.
– Присаживайтесь, господин Пульман, – пригласила гостя пани Бруько – дочь крупного политика, на которой выгодно женился двадцать лет назад тогда еще стройный и чубастый Богдан Брунько, добавив с наступлением реформ, для семейной фамилии, употребляемой в особенно торжественных случаях, фамилию Корчмарик, принадлежавшую супруге.
– Отужинаем вместе, чем бог послал...
Берман окинул взглядом вечерний стол. Блюд было не много, но всё изысканное – икра белужья и лососевая, заливная осетрина, маринованные грибы, великолепная ветчина, жареная курица и еще что-то, очень национальное, чего Берман не смог идентифицировать. В центре стола стоял графинчик с горилкой, в которой плавал красиво изогнутый красный перчик. Из других напитков были: коллекционный крымский портвейн, марочное сухое вино и минеральная вода.
Теперь к такой изысканной коллекции добавилась текилла, созданная в отрогах мексиканских Кордильер из правильного кактуса.
Алкогольные напитки были скорее украшением стола в семье малопьющего пана Брунько, но отказать себе за ужином в одной рюмке горилки было не в правилах Богдана Осиповича.
Марианна Стефановна избегала говорить на мове. Это было не тактично при госте, владевшем русским, как родным. Немецким языком ни она, ни Яночка, ни Богдан Осипович, ни сам «немецкий гость» – потомок вагоностроителя, не владели. Все учили в школах английский, а Яночка в элитной гимназии еще и французский. Такая вот досада для хозяев и явная удача для Бермана.
Перед визитом Пульмана, пан Брунько шепнул жене и дочери, что немец прибыл в Киев с супругой, которая осталась в отеле.
– Как жаль, что ваша супруга не присутствует среди нас, выразила свое сожаление пани Брунько-Корчмарик.
– Завтра воскресенье. Погода отличная, так что приезжайте к нам вместе отдохнуть и поговорить о делах, тем более, что других гостей на этот раз мы не планировали. Вот и Яночка проведет день с нами. Правда, Яна?
– Да, мама. До вечера я свободна, – согласилась дочка пана Брунько, девушка не то что бы хорошенькая, но свеженькая и симпатичная по молодости лет.
– А сколько лет вашей супруге? – неожиданно спросила она.
– Двадцать четыре. Она плохо говорит по-русски, но помимо немецкого владеет английским.
– Ой, как замечательно! – захлопала в ладоши Яна, прилежно изучавшая в течение последних лет английский язык, на котором разговаривает вся мировая элита.
– Будет с кем поговорить!
 
 
2.
– Ты понимаешь, Ирочка, он клюнул на все мои предложения, и особенно на изготовление ряда кондитерских деликатесов с национальным продуктом – салом. Только сало будет не в шоколаде, а в зефире, карамели, сое, и всякой там глазури! В фантазии мы здесь не стеснены. Пан Брунько поверил в серьезность наших намерений, я имею в виду компанию «Гесшмакхаус» герра Штраккопфа, твоего, между прочим, папочки, фрау Ирэна. Так я представил тебя пану, пани и панночке Брунько-Корчмарик. А завтра тебе придется морочить голову панночке Яне, которая в отличие от своих родителей, не владеющих в достаточном объеме никакими другими языками, кроме русского и родной мовы, изучала французский и английский. Мои познания в этих языках такие же, как у пана и пани Брунько, так что я с ними буду разговаривать на «великом и могучем». Ты слушай, но помалкивай. Делай вид, что очень плохо говоришь по-русски, и занимай дочку.
– А как же «Макларен»? – озаботилась Ирочка.
– Машина куплена в подарок Яне на девятнадцатилетие от любящего папы. Яна учится вождению, и ты сможешь ей в этом помочь. Ведь ты рассказывала мне, что водила эту машину.
– Да, Тартасов вывозил ее в большом закрытом фургоне на подмосковный испытательный полигон. Мы разгонялись в ней до двухсот и больше миль в час! Тартасов любил эту машину, – закончила короткие воспоминания Ирина.
– Вот и замечательно!
Пан Брунько вчера хватил со мной на радостях не только горилки, но и текиллы. Представляешь, искренне поверил в ту чепуху, которую ему я предлагал. Германия, де пресыщена всякого рода деликатесами, но немцы проявляют интерес к некоторым сортам национальных напитков, таких, как водка, текилла, ставшая визитной карточкой Мексики. А вот горилка там еще не достаточно раскручена. То же и с салом – национальной гордостью незалежной Украины! Ну не интересно бюргеру простое сало, а вот сало в шоколаде, сало в зефире, карамели, сое, глазури и т.д. – представляешь, все это я придумал за вечерним столом, разжигая аппетит пана Брунько, опьяненного горилкой и мексиканской текиллой! – разглагольствовал Аркадий Берман.
– Так это сало в кондитерских коробочках встряхнет и удивит сытых немцев, которых трудно удивить!
– То, что ты пьян, это факт! – подтвердила Ирина.
– Поэтому, прими ванну и ложись-ка спать. Утро вечера мудренее, – разумно рассудила Ирочка.

*
Утро и в самом деле оказалось «мудренее». Вчерашние планы теперь не казались такими безоблачными, но отступать было не куда, а потому Аркадий решил ехать к Брунько пораньше, и брать «быка за рога». С языком у Ирочки проблем не было. Немецкий она изучала в спецшколе, а английским овладела в совершенстве за время жизни у Тартасова, беря уроки у опытнейших преподавателей и пройдя месячную стажировку на Туманном Альбионе. Будучи не занятая никаким трудом, помимо занятий языком, она посещала сеансы фитнеса, играла в теннис с молодыми женами и подругами «новых русских» толстосумов, плавала в бассейне и делала еще много чего другое для души и тела.
С Аркадием, который изучал немецкий в школе, она отрепетировала несколько расхожих фраз, которыми, делая упор на берлинское произношение, вполне можно было обойтись в компании дилетантов от лингвистики.
– А что если, Брунько воспользуется твоей визиткой и позвонит в Германию. Ведь там нет никакого Штраккопфа? – Спросила Ирина, упаковывая вещи в чемодан.
– Ошибаетесь, «фрау Ирэна». И компания «Гесшмакхаус» и герр Штраккопф существуют. Я отыскал их в Интернете. А пан Брунько не сможет позвонить, потому что я вытащил визитку из его кармашка. Брунько был пьян и ничего не заметил. К тому же сегодня воскресенье – день выходной не только для униатов, к которым причисляет себя пан Брунько, но и для католиков и лютеран, которые населяют Германию.
А что бы он вдруг не задумался сильнее обычного, следует ехать пораньше, тем более что других гостей у них не предвидится. Пан Брунько обещал устроить для нас барбекю из отборной говядины. Текилла еще осталась, а мы захватим по дороге красного вина, а для Яны сладенькое «Либенфраумильх».
Все самое необходимое следует взять с собой, так как возможно нам придется покинуть семейство Брунько без чемодана. В чемодане не должно быть ни единого намека на его владельцев, а все предметы, на которых могут сохраниться отпечатки пальцев, я тщательно протру.
Остапу Ибрагимовичу было много легче, чем нам, – вздохнул Аркадий, заполняя чемодан.
Они покинули гостиницу, давшую им приют всего лишь на одну ночь, и, взяв такси, поехали в имение пана Брунько, проснувшегося с тяжелой головой, после вчерашнего ужина в компании общительного немца, угощавшего его текиллой и всякими заманчивыми предложениями об экспорте деликатесов и горилки в богатую Германию. Приняв ванную, Богдан Осипович позавтракал стаканом холодного варенца, сметаной с булочкой и выпил пару чашек кофе со сливками.
С дороги Берман позвонил, обещая подъехать минут через сорок. В имении повсюду суетились, наводя лоск, слуги и служанки, «поднятые по тревоге» и сбежавшиеся из соседнего поселка. Поселок тот был выстроен лет сорок назад из типовых «хрущёб», для работников заброшенного ныне оборонного завода в пригороде Киева, на западном житомирском направлении. Другой работы поблизости не было, и бывшие «оборонщики» и «оборонщицы» подались в услужение к «новым украинцам».
Пани Брунько и панночка Яночка принаряжались. Яночка оделась по-спортивному, но на пальчики надела лучшие свои колечки с бриллиантами, в ушки нацепила дорогие серьги, губки накрасила, ресницы подвела, а подгоревший на весеннем солнышке веснушчатый носик припудрила.
В целом ладная дивчина выглядела хорошо, и теперь дожидалась молодую фрау Пульман, увлекавшуюся автоделом и имевшую точно такую же, как у нее спортивную машину «Мерседес Бенц Макларен». Рассказал ей об этом вчера вечером герр Пульман.
Двухместную и очень дорогую, давно обещанную спортивную машину, какой больше ни у кого не было во всем городе, Яне подарил папочка на девятнадцать лет, взяв слово, год назад, что дочка сохранит невинность. Яна сохранила, но вот теперь, когда машина принадлежала ей, можно было делать что угодно! Тем более, что прошло уже две недели. И вот сегодня вечером, измученная обетом, Яночка была намерена предаться всем соблазнам и грехам во время «крутой тусовки» со своим бойфрендом Стефаном, папа которого был «большой шишкой» во Львове.
Яна выехала из подземного гаража на роскошной иномарке, в которую была безумно влюблена и остановилась на асфальтированной площадке среди газона. Погода была великолепной. Легкий ветерок шелестел ветвями еще голых деревьев, ронявших остатки прошлогодней листвы на изумрудный газон, засеянный канадской травкой. Садовник наводил порядок в парке перед домом, занимавшем целый гектар.
На поляке стояла жаровня, наполненная сухими березовыми дровами, предназначенными для сжигания до углей, на которых пан Брунько, облаченный в камуфляжный охотничий костюм, будет самолично готовить барбекю из крупных ломтей отборной говядины.
Неподалеку, прямо на лужайке, служанка накрыла стол на пять персон. Расстановкой напитков и закусок руководила пани Марианна Брунько-Корчмарик, надевшая дорогой брючный костюм и выглядевшая рядом с супругом как дама из высшего общества, посещавшая консерваторию, с охотником или рыбаком, который вот-вот начнет палить из ружья по зайцам, или же закинет в речку удочки.
В таком вот живописном виде гости, подкатившие на такси к воротам усадьбы, застали хозяев, двух мордастых охранников с овчарками на поводках и кое-кого из слуг, которых хозяева пока не отпустили по домам.
Из такси вышли герр Пульман и его очаровательная супруга. Оба были одеты по-спортивному, в светлые обтягивающие брюки, и куртки. Под курткой у герра Пульмана была теплая клетчатая рубашка из шотландки, а под курткой фрау Ирены тонкий шерстяной свитер с горлышком. На ногах «немцев» сияли новенькие белые кроссовки. Словом, одежда для пикника.
Слуга из имения пана Брунько нес вслед за гостями чемодан и не застегнутую спортивную сумку, из которой торчали козырьки светлых бейсболок, прикрывавших запасную обувь и ноутбук. Свою сумочку с документами, деньгами и банковскими карточками, с которой никогда не расставалась, Ирочка перекинула через плечо.
То же самое, Берман разложил по карманам.
– Герр Пульман! – пан Брунько вышел на встречу гостям, крепко пожал протянутую руку гостя и поклонился его красавице-супруге, смотревшейся особенно эффектно в одежде спортивного стиля и белых кроссовках. Пани Брунько-Корчмарик протянула руку Пульману для рукопожатия, но тот прикоснулся к ручке хозяйки губами, чем окончательно расположил к себе хозяйку. Пани Марианна обняла фрау Ирэну, знакомясь с молодой женщиной, и словно родственницу поцеловал в щечку. На очереди была паночка Яна.
– Guten Morgen! – По-немецки поздоровалась с гостями Яна, а очаровательная фрау Ирэна чмокнула девушку в щечку, предложив общаться на английском.
– Это замечательно! – обрадовалась Яна.
– Ваш супруг рассказывал, что дома, в Германии, у Вас точно такая же машина, которую мне подарили в день рождения! Это правда?
– Да, Яна. Точно такая же, как и у тебя, серебристая, – с легкостью перешла «на ты» в общении с наследницей пана Брунько фрау Ирена, которую Яночка видела уже своей хорошей подружкой. Эксклюзивный «Мерседес-Бенц Макларен» – совместная разработка Германии и Англии, а производится на Английском заводе. Машины выпускаются двух цветов – черного и серебристого. Свою машину я покупала в Англии, – поясняла фрау Ирэна Яночке, смотревшей на нее влюбленными глазами.
– А ты хорошо водишь машину? – спросила Яна, так же перешедшая в общении с молодой фрау «на ты», хотя в английском языке этого и не заметно.
– Хорошо, могу тебя покатать, – предложила Яне фрау Ирэна.
– Чуть позже, Яночка. Пусть гости пройдут в комнату, которая отведена для них, осмотрят и оставят вещи. А ты их проводи, – скомандовала  пани Марианна, любившая во всём порядок.
– Как только разместитесь, приходите к столу, – позвал гостей пан Брунько.
– Выпьем по чашечке кофе, а потом покатаетесь на автомобиле. Яночка пока учится и ездит только по парку. Но с Вами можно прокатиться по автостраде. Движение пока не сильное, и Вам не помешают.
– Jawohl! – согласился по-немецки Пульман, оставил спортивную сумку с бейсболками и кое-какими спортивными вещами на плетеном кресле, а затем вместе с супругой, Яной и слугой проследовал в просторный трехэтажный коттедж, где на втором этаже для гостей была выделена спальная комната с холлом и гостиной.
Оставив чемодан, и бегло осмотрев покои, «немцы» и Яна вернулись в сад, выпить по чашечке кофе с пирожными.
– У нас Вам нравится, герр Александр! – вспомнил, наконец, имя Пульмана хозяин.
– Такое простое имя, а он забыл! Неужели склероз? – разволновался пан Брунько.
– Знаете, герр Александр. Я где-то потерял Вашу визитную карточку. Хотел позвонить в Вашу компанию, но не смог. Где ее потерял, ума не приложу. Слуги обыскали весь дом – нигде нет!
– Не беда, пан Брунько. Я Вам дам новую. Чуть позже, они остались в чемодане. А звонить лучше в понедельник. У нас в Германии воскресенье особый день. Все отдыхают, и офисы закрыты.
– Да, герр Пульман, нам следует еще многому поучиться у Вас, немцев…
Пан Брунько посмотрел по сторонам. Женщины выпили кофе, и отошли к сиявшему на солнце красавцу «Макларену». Фрау Ирэна что-то объясняла пани Марианне и панночке Яне, и мужчины остались одни.
– Скажу вам, по секрету, герр Пульман, мои предки всегда стоял за союз с Германией. Родом мы из Галиции. В Первую мировую мой дед служил в Австрийской армии, а во вторую мировую мой дядя служил в дивизии СС «Галитчина», и за это проклятые москали упрятали его в сталинские лагеря на восемь лет! – перешел на шепот пан Брунько, словно и сейчас опасался, что его услышат агенты ОГПУ или НКВД, которых давно уж нет.
– Теперь дядя, несмотря на преклонные годы, стал правозащитником, и сейчас возглавляет организацию бывших борцов с коммунизмом и тоталитаризмом. Старик еще крепкий, и завтра Вы сможете с ним познакомиться. Дядя приезжает из Львова с группой соратников.
– Gut! Но об этом, пан Брунько, у нас в Германии вспоминать не принято. Другие времена, покаяние за холокост, понимаете ли… – еще тише прошептал герр Пульман. – У нас даже коричневой рубашки теперь не купишь. Нельзя. А дядю, давайте оставим на завтра.
– Понимаю, герр Александр. Политкорректность,  – догадался пан Брунько, придирчиво присматриваясь к собственному камуфляжу – не слишком ли много на нём коричневых пятен?
– Вот именно… – подтвердил Пульман. – Не надо об этом…
Пан Брунько покрылся краской, помолчал с четверть минуты, подумав, что с «Галитчиной» и дядей-правозащитником, отсидевшим восемь лет в ГУЛАГе, он поторопился.
– Мало ли какой немец герр Пульман. А вдруг он пацифист или даже антифашист? – От таких мыслей у Брунько взмок лоб, и он потянулся в кармашек за платком. Да не тут-то было. В камуфляжной куртке платка не оказалось. Пришлось протереть лоб ладонью и на этом успокоиться. Но тут же возникла другая не менее мучительная мысль:
– А Вы, герр Пульман, собираетесь-таки ехать в Донецк или в Москву?
– Нет, пан Брунько. Похоже, что наши планы несколько поменялись. Понедельник и вторник посвятим нашим контрактам, – «вешал лапшу» на уши пану Брунько «германский бизнесмен». – А далее, отправимся в Прибалтику. И там есть интересы нашей компании.
Вот прибежала Яна и прервала их разговор.
– Папа, мы прокатимся с Ирэной по автостраде. Она прекрасно водит машину!
– Хорошо, только не долго и не очень быстро! – наказал дочке Брунько. – Вы не возражаете, герр Пульман?
– Не возражаю, пан Брунько, – ответил Пульман.
– Пусть прокатятся, а когда вернуться, хотелось бы и мне проехать по Вашему автобану.
– Ну, автобан, не автобан, а шоссе вполне приличное, – признался успокоившийся пан Брунько.
– Яночка, за вами поедет машина сопровождения, – забеспокоился Богдан Осипович.
– Зачем, папа. Мы не далеко и скоро вернемся! – надула губки Яна. Ей не хотелось видеть за своей изящной машиной громоздкий чёрный джип, который называла «катафалком».
– Ну ладно. Только не далеко и сильно не гоните, – напутствовал дочь пан Брунько, – а мы пока поговорим о деле с герром Пульманом.
– Я уже звонил тестю. Господин Штакккопф очень заинтересован в нашем сотрудничестве и выслал специалиста по импортным поставкам, который будет в Киеве завтра утром. Вот завтра и поговорим, обсудим все детали, ассортимент и объёмы поставок, – важно ответил пану Брунько герр Пульман.
– Ну, хорошо. Good! – для солидности добавил по-немецки пан Брунько.
– Завтра приедет опытный эксперт, и мы займемся конкретными делами! – думал довольный Богдан Осипович, разжигая огонь для барбекю. Ему и в голову не приходило, что герр Пульман и его очаровательная супруга никакие не немцы, а мошенники, которые так бесцеремонно вторглись в его размеренную жизнь. А барбекю, ему придется есть в компании милицейского генерала и следственной бригады, с горя и обиды запивая пригоревшее мясо горилкой с горьким перчиком. И ждать-то осталось совсем не долго.
Но раньше милиционеров, почуяв чувствительным носом поживу, в имение припёрся на аляпистом и неновом «Форде», разрисованном драконами и русалками, кузен пана Брунько Гарри Прошмындович. Вообще-то родители дали ему сорок лет назад имя Григорий к такой вот не слишком благозвучной для эпохи «развитого социализма» фамилии, но когда грянула свобода, кузен поменял Григория на Гарри, а вот к фамилии, под которой его знало пол Киева, прикипел и не смог поднять руку на священное родительское достояние. Так и остался Прошмындовичем, и эта фамилия, в условиях «незалежности», стала для него не то чтобы крестом, а очень даже узнаваемым брендом.
Вот сияющие Яночка с Ирэной вернулись из опытного пробега. Они успешно прокатились на скорости не выше ста миль в час и обе были очень довольны собою и машиной.
Яна сухо поздоровалась с двоюродным дядей и ушла в дом.
Прошмындович хмыкнул, посмотрев ей в след, и принялся знакомиться с гостями, а очаровательной Ирочке наделал сходу кучу комплиментов, которые не стоит повторять ввиду махровой пошлости. Причём, ничуть не озаботившись, поймут ли его, Прошмындович начал на модной нынче мове, которую любит сам президент с попорченным от отравления лицом, но потом, исчерпав все свои возможности, перешёл на великий и могучий русский язык.
Покончив с затянувшимися комплиментами, Прошмынович принялся выклянчивать у Аркадия деньги.
– Пан Пульман, да Вы не беспокойтесь, я обязательно верну, и очень скоро. Так случилось, что просадил я в казино десять тысяч и жажду отыграться. Дайте взаймы десять тысяч, до вечера! – Противные чёрные глазки Прошмындовича сверкали как угольки в печи, и весь его вороватый вид утверждал:
– Вы только дайте, а я уж никогда вам их не верну. Перебьётесь, буржуи проклятые!
– Почему бы Вам не попросить в долг у Богдана Осиповича? – поинтересовалась Ирочка на правах финансиста.
Прошмындович оглянулся и, оценив расстояние до пана Брунько, который не сможет услышать его ответа, сделав страдальческое лицо, выдал всё сразу и предельно кратко, избавив гостей от долгих разъяснений и жалоб:
– Да он не даст, поганый жмот!
– Дадим пану Прошмындовичу сто евро? – спросил Аркадий своего компаньона и казначея.
– Лучше в долларах, если, конечно, они у Вас имеются! – тактично потребовал Прошмындович. Но поскольку курс доллара гораздо ниже и всё время падает, дайте хотя бы двести! – нахал был столь напорист, что Аркадий с Ирочка подумали одновременно:
– Чёрт с ним, пусть берёт двести долларов и катится куда подальше! Не то он нам такую истерику закатит, что не дай бог, сорвёт всю операцию, – эту правильную мысль Ирочка додумала самостоятельно и протянула Прошмындовичу две новенькие купюры, украшенные портретом вальяжного президента Франклина.
– Берите!
– О’Кей! – небрежно бросил Прошмындович, спрятал деньги в карман и побежал к пану Брунько, который возился с жаровней, не желая доверять такое важное действо слугам.
Из дома выглянула Яна и, посмотрев вслед стремительно удалявшемуся Прошмындовичу, направилась к гостям, стоявшим у машины.
– Теперь Вы, пан Александр. Прокатитесь, оцените машину. Ирэна классно водит! –  предложила Яна, очарованная молодой красивой «немкой», прекрасно говорившей по-английски. Эту мысль ей мастерски внушила Ирочка Воробьева, выглядевшая в бейсболке и темных очках еще очаровательнее.
– Минут через пятнадцать мы вернемся, а Вы, Яночка, вместе с папой, начинайте жарить мясо! – напомнила подружке Ирочка, садясь за руль.
С этими прощальными словами своего очаровательного компаньона, Аркадий Берман распрощался с выдуманным образом «немца Пульмана» и, покрыв голову бейсболкой того же цвета, что и у Ирочки, сел в машину рядом с ней, куда заблаговременно поставил сумку с ноутбуком. Охрана открыла ворота, Ирочка включила газ, и «птичка» выпорхнула из имения одураченного пана Брунько, которому и поделом!
 

3.
И вновь на вилле Мирского собрались заинтересованные лица, все те же Лужников и Виленский со своим начальником службы безопасности Сокольским, которого сердитые олигархи, как говориться,  «водили мордой по столу».
Сокольский не оправдывался. Найти и задержать Ирину Воробьеву не удалось, как в воду канула.
В воду не в воду, а Европа велика, и где ее искать и под какой фамилией она скрывается, было не известно.
Несколько обнадежило известие о захвате матери бывшего капитана Берсенева, который, предположительно, находился рядом с Воробьевой. Ее вычислили и взяли люди Сокольского в соседней стране. Что уж они делали там с пожилой женщиной, добиваясь показаний о пребывании сына и молодой особы, по описаниям видевших их случайных свидетелей – Воробьевой, знать Сокольский не хотел. Но мать бывшего капитана стоически молчала, и с ней случился сердечный приступ. Берсенева скончалась, так и не назвав новых имен сына и его спутницы, а так же мест, где они могли укрыться.
Сокольский догадывался, что новые документы на новые имена им помогли достать коррумпированные сотрудники органов внутренних дел соседней страны, однако пробить их стройные ряды не удалось и ведомство Сокольского понесло утраты. Во время разборок местных спецслужб с его людьми, похитившими и убившими гражданку Берсеневу, оба были застрелены. И эта ниточка оборвалась.
Оставалась еще мать Воробьевой, которой дочь недавно звонила, предположительно из поезда, следовавшего из Москвы в Брюссель. Но куда она исчезла, так и осталось загадкой. Сокольский предлагал взять мать Воробьевой в заложницы и заставить дочь обнаружить себя.
– Хватит бандитизма! – Наорал тогда на него обычно выдержанный босс.
– Наблюдать – наблюдайте, прослушивать – прослушивайте, и точка!
Тучи сгущались над головой Сокольского. Он ждал отставки с последующей ликвидацией, понимая, что Виленский вряд ли оставит в покое такого информированного свидетеля многих тёмных дел.
Сокольский уже подумывал о самоубийстве, но тут случилось чудо. Прямо во время разборок, ему позвонил один из агентов, просматривавший горячие новости в интернет-сообщениях.
– Да, да, да! – Внезапно посветлело прежде мрачное лицо Сокольского.
Он что-то записал в электронном блокноте, и обратился к хозяевам своей собственной жизни, возможно уже выносившим ему свой беспощадный приговор.
– Босс! – так бывший генерал из крутого отдела бывшего КГБ, называл хозяина в период наивысшего напряжения.
– Что еще случилось! Их задержали?– Виленский привстал из кресла.
– Увы, нет…
– Тогда что!?
– Мой человек нашел в интернете информацию об угоне и сожжении автомобиля «Мерседес-Бенц Макларен», принадлежавшего известному предпринимателю Тарасу Брунько.
– Не знаю такого предпринимателя. Что же в этом для нас интересного? – Виленский начинал закипать, и это обстоятельство не сулило ничего хорошего.
Мирский и Лужников насторожились.
– Дело в том, Александр Семенович, – Сокольский назвал шефа по имени отчеству, и это обнадеживало.
– Дело в том, что автомобиль, сгоревший в окрестностях Киева, принадлежал Тартасову! А Фаина, после того, как Тартасова «закрыли на зоне», принялась распродавать его коллекцию! – Торжественно изрек Сокольский, ухватившийся за спасительную соломинку, которую подал ему сам господь бог.
– Фаина продала четыре машин из семи, – принялся за подсчет тартасовского наследства Михаил Мирский – поклонник аналитики.
– Две машины из семи, включая «Майбах», который Фаина оставила для себя, были угнаны неизвестными лицами и до сих пор не найдены, а третья, проданная, тоже угнана и сожжена, – проанализировал известные факты Мирский.
– Что же из всего этого следует? Хочу услышать Ваше мнение, господа?
– Остались еще четыле машины, – первым подал свежую мысль Илья Лужников.
– Правильно, Илюша! Твои математические способности меня всегда удивляли! – как всегда юморил Мирский.
– Ты хочешь сказать, что эти кражи дело рук одной банды? – задумался Виленский, поддерживая голову точно так же, как удерживал свою роденовский «Мыслитель».
– Очень может быть, – подтвердил свои аналитические мысли Мирский.
– Кто-то хочет прибрать к рукам коллекцию эксклюзивных автомобилей Тартасова. Что же в этом удивительного. Коллекция дорогая и интересная. Автомобили подобраны со вкусом, – вслух размышлял Виленский.
– Сокольский, А Вы выяснили, как выглядел похититель второго «Майбаха», принадлежавшего Фаине?
– Да, Александр Семёнович! У меня есть его описание. Сокольский раскрыл электронный блокнот, нашел страницу и зачитал:
– Выше среднего роста, крепкого телосложения, волосы русые, средней длины, зачесанные на правый пробор, лицо правильной формы, нос прямой, глаза голубые, носит очки и короткую бородку с усиками. Одет в темный дорогой костюм с галстуком-бабочкой и темный плащ…
– Достаточно, – остановил Виленский Сокольского.
– Немедленно высылайте толковых людей в Киев, и пусть соберут всю информацию об угонщиках. Сличите, возможно, это одно и тоже лицо.
И приготовимся к угону следующего автомобиля из коллекции Тартасова. То, что это случится, я более чем уверен.
Кстати, Сокольский, у Вас есть возможность реабилитировать службу безопасности. Выясните, кому проданы остальные автомобили и возьмите их под наблюдение.

 
*
Между тем, то самое лицо, на розыски которого Сокольский бросил своих лучших агентов – бывших офицеров ГРУ, перешедших в высокооплачиваемые «коммерческие структуры», приближалось к славному городу-герою Одессе, пробыв в городе-герое Киеве менее суток. Оба города готовились к празднованию Дня победы, до которого оставалось чуть больше месяца, но у «концессионеров», а Ирочка была с ним рядом, времени было в обрез. Надо было успеть купить горящие путевки в «Святую Землю» и попасть на круизный лайнер «Гетман Мазепа», носивший недавно совсем другое имя.
В «Святой Земле» свирепствовали террористы, у которых наблюдалось ежегодное «весеннее обострение», и часть туристов, напуганные телевизионными новостями, в которых подробнейшим образом, так, словно это было у нас, рассказывалось и показывалось о взрыве в Иерусалимском супермаркете, сдавали ранее приобретенные путевки. Об этом Берманы узнали из интернета, а двухнедельный тур в Израиль – это то, что надо, а если и по морю, то лучше не придумать!
Однако, до красавца лайнера «Гетман Мазепа», названого именем царева назначенца, переметнувшегося к шведам еще триста лет назад – тоже думал о Европе, надо было еще добраться. Между тем, «Запорожец» мелкого «бомбилы», услугами которого воспользовались новые «концессионеры», внезапно вдруг забарахлил. Уподобившись «Антилопе Гну» профессионального автолюбителя Козлевича, которая когда-то «ударила автопробегом» по этим памятным местам, видавшая виды «иномарка», ставшая таковой для россиян после распада Союза и прозванная в шутку Ирочкой «Тарасом Бульбой», «расчихалась» не на шутку.
– Ну, милый, не глохни, давай, давай! – молитвенно просил, расстроенный до крайности водитель своего уставшего тридцатилетнего резиново-железного «казачка», произведенного на берегу Днепра, некогда могучей плановой экономикой. После отчаянных заклинаний водителя, Ирочкин «Тарас Бульба» очнулся, фыркнул еще пару раз, как это делает вконец загнанная кляча, и остановился на обочине шоссе в тридцати километрах от славного города Одессы.
– Всё, господа хорошие, – изрёк расстроенный шофер. – Баста, приехали! Его за час и даже два, мне не поднять. Извиняйте…
Берман не стал давить на парня, требуя немедленно ехать вперед, а расплатился и вышел на дорогу. Вслед за ним вышла Ирочка.
– Тут уже недалеко, с полкилометра до станции. Оттуда ходят электрички, почти до центра города, – объяснил Берманам огорчённый водитель.
– Идём, Ирочка! – Аркадий подал руку спутнице.
– Идём! – Ответила она, и, взявшись за руки, Аркадий с Ирочкой пошли в указанном направлении.
Разыскиваемых документов и шифров в «Макларене» не оказалось, и это обстоятельство сильно подпортило настроение наших «концессионеров». Съехав с шоссе в перелесок, Берман, несмотря на слабые протесты Ирочки, пожалевшей Яну, сжег дорогущую иномарку. Ищейки олигархов, которые, скорее всего, уже идут по их следу, не должны увидеть машину с разодранными сидениями. Во-первых, они могут догадаться, где и что именно разыскивают Берсенев и Воробьева, а во-вторых, преподобный пан Брунько с его бандеровскими замашками, был отвратителен.
– А славно мы «обули» тебя, пан Брунько! – улыбнулся Берман, поднимая настроение.
– Скорее «разули», – поправила его Ирочка, – обдумывавшая свою с Аркадием дальнейшую судьбу.
– «Разули, так разули»! Пусть будет по твоему, милая моя «Киса», – охотно согласился Берман, выстраивая в голове ход дальнейших операций. В нем проснулся не просто инстинкт охотника, а скорее профессиональные навыки капитана армейского спецназа, оказавшегося на временно оккупированной врагом территории.
– Аркадий, чувство тревоги не покидает меня, – прервав его мысли, призналась Ирочка, еще крепче сжимаю ему руку.
– Я вижу, ты строишь планы. Понимаю, что мне нечего предложить. Думай, Аркадий. Думай! Взвесь все как следует. С вдовой и с Брунько обошлось. Но везение не бесконечно. Не все же обладатели тартасовских машин такие идиоты, которых так легко обвести вокруг пальца. Может быть нам переждать месяц-другой. Снимем маленькую квартирку поближе к морю…
– Нет, Ирочка. Нельзя терять ни дня. Нельзя потерять темп, иначе мы не сможем добиться намеченной цели – документов, которые покарают негодяев, и денег, которые сделают нашу жизнь независимой.
– Эти люди – страшные люди! Они способны на все! Рядились друзьями Тартасова, а затем, едва он отступился от криминальных правил в бизнесе, как хищники накинулись и разорвали! – напомнила Ирочка.
– Мирский, Лужников, Виленский! Я рассказывала тебе о них. Еще раз повторю. Эта троица – страшные люди! – губы Ирочки дрожали, лицо побледнело.
Редкие пожилые прохожие, завидев интересную парочку на улочке поселка в пригороде большого портового города, могли заметить озабоченность на их красивых лицах и подумать – наверное, поссорились голубки, а теперь ищут повод для примирения.
Откуда было знать тем пожилым прохожим, ждавшим своих детей, отработавших в городе трудовой день, и возвращавшихся на электричке в поселок, какие непростые проблемы решают на ходу наши «концессионеры».


* *
В то же самое предзакатное время, когда новые «концессионеры» после недолгих, но мучительных раздумий и ярких эмоциональных клятв приняли окончательное решение не сворачивать с намеченного пути, и решительно садились в электропоезд, следовавший в Одессу, на другом конце «незалежного» государства, покрывшегося «оранжевой сыпью», в славный город Киев въехал черный джип.
В древний город, раскинувшийся по берегам Днепра и названный ещё тысячу лет назад «матерью городов русских», где продолжали кипеть «оранжевые страсти», тайными путями в обход украинских кордонов, проникли двое в штатском.
В прошлом офицеры ГРУ, со «свеженькими» украинскими паспортами, согласно которым значились братьями Качко – Василием и Валерьяном, с фальшивыми удостоверениями сотрудников киевского УВД и с такими же фальшивыми удостоверениями офицеров Интерпола были командированы из Москвы.
Проникли «братья» в город на черном американском джипе «Гранд Чероке» и, несмотря на наступающую темноту, немедленно отправились в имение пана Брунько. И этим «братьям» – лучшим агентам «внешней разведки» финансовой империи олигарха Алекса Виленского, которой руководил старый профессионал Сокольский, был дорог каждый час.































  «Чтобы в ложь поверили, она должна
быть чудовищной»

                Й. Геббельс, министр пропаганды III-го Рейха

Глава 6.

Одесса-мама

1.
На Одессу опустилась тихая и по московским меркам теплая весенняя ночь. Туристическая фирма, «Окно в Мир», где предлагались горящие туры в «Святую Землю», была закрыта по причине позднего вечера и выходного дня. Визит в желанное «Окно» был отложен на завтра. «Концессионеры», проголодавшиеся за весь весьма насыщенный событиями воскресный день, начали свой визит в колоритную столицу Черноморского бассейна, какой была, есть и все надеялись, что будет – несравненная Одесса-мама, как любовно величали свой родной город истинные одесситы, с ресторана.
Не разъяснить самым подробнейшим образом историю появления на Земле особого этноса, каким являются одесситы, господин с нескромной фамилией Разумный, он же Станислав Семенович, по имени-отчеству, просто не мог.
Во-первых, он был сам одесситом, как говорится  от «сотворения мира».
Во-вторых, Станислав Семенович был крайне общительным человеком, стремившимся поделиться собственными познаниями и открытиями со «всяким ближним», который пожелает его слушать.
И, наконец, в-третьих, господин Разумный Станислав Семенович, напрочь рассорившийся с женой и тещей, а потому вынужденный коротать вечер в небольшом ресторанчике неподалеку от берега Черного моря, тратя последние деньги на выпивку и закуски, вдруг обнаружил за соседним столиком прекрасную пару. Оба были так хороши, словно это были Адам и Ева, но не обнаженные, по-библейски, а облаченные в облегавшие, по-спортивному светлые брюки, красивые куртки и ослепительно-белые, еще не потемневшие от пыли кроссовки, которые были надеты ими не позже сегодняшнего утра.
Почему посетители ресторанчика, где Разумный был постоянным посетителем, ввиду не прекращавшихся ссор с женой и тещей показались ему библейскими героями, Станислав Семенович объяснить ни в тот момент, и позже, не смог.
Возможно, виной всему были первые сто граммов горилки, или последовавшие сто граммов кальвадоса, или еще сто граммов коньяка, а потом и еще чего-то, правда, под хорошую закуску, но все же «намешал», а потому – основательно «окосел».
«Ева» Разумному очень понравилась, а поскольку он «отмечал» очередную ссору в одиночестве, после трапезы с возлияниями его потянуло к людям.
Здоровьем создатель Разумного не обидел, а потому ему еще было далеко до бесславного конца «загулявшего» клиента, и он подсел к столику очаровавших его новых посетителей ресторана и уставился на Берманов чувственными и печальными глазами.
– Почему Вы так смотрите на меня? – первой не выдержала Ирина. Аркадий же приготовился к нежелательному «силовому варианту», на тот случай, если подвыпивший мужчина лет сорока и килограммов в сто весом позволит себе лишнее.
– Не обижайтесь, пожалуйста, на меня. Вы очаровательная пара, словно Адам ми Ева, но вы не одесситы, и, наверное, иностранцы, – высказался подвыпивший абориген – чернявый, полноватый, с римским носом на бледном лице и с хорошо поставленным русским языком, что оказалось не по силам пану Брунько – уроженцу Львовщины.
– Я художник, а потому с интересом рассматриваю лица, пытаясь понять, что за люди передо мной. По лицу я могу определить происхождение человека, и даже его национальность.
Мое хобби этнология и она помогаем мне разобраться в людях как художнику! – сделал признание в собственном открытии Станислав Семенович.
Вот Ваш портрет, очаровательная незнакомка, навеял мне тему первой на земле женщины, естественно в библейском смысле. Я с удовольствием написал бы Вас! – признался Разумный.
– Так Вы художник? А я навеяла вам тему Евы? – Ирочка заинтересовалась разъяснениями подвыпившего мужчины, с виду интеллигентного, и не похожего на хама,  в прямом, а не в библейском смысле.
– Так где Вы выставляете свои картины? Интересно было бы посмотреть, – поинтересовалась Ирочка.
– В основном в Приморском парке, – скромно ответил художник и этнолог.
– Приходите завтра часам к двенадцати, на Каштановую аллею. Я буду там, увидите мои картины. Художник – это изначально. Когда говорят о большом писателе или поэте, то его называют художником слова, – философствовал знаток библейских сюжетов. – Ещё не знали букв, но рисовали мамонтов и всяких антилоп в пещерах. Теперь не так. Повсюду развилось писак, что маляров, которые побелят и покрасят вашу комнату, но редок между них художник. А гонору и апломбу! – подвыпивший художник и чуткий гражданин Одессы картинно закатил глаза, так словно обращался к богу и вслед за этим выдал наболевшее: 
– Знаете, чем отличается маляр от художника? – и, не дожидаясь ответа, торжественно продолжил, с трудом удерживая юмор:
– Маляр красит ровно, а художник – кое-как!      
Гости славной «жемчужины у Моря», как воспевают приморский город, барды, сдержанно рассмеялись, а неугомонный художник добавил:
– Писатель, пишущий романы, поэт – поэмы, тоже художники, а остальные публицисты, ровно излагающие на бумаге всякий вздор – те же маляры. Я вот поэт, художник слова! – вновь вдохновенно закатил глаза талантливый одессит.
– Что же Вы такое написали? – зачем-то поинтересовалась любопытная Ирочка.
– Послушайте отрывок из поэмы, – живо откликнулся художник, ласково посмотрев на Ирочку. –  Это про Вас:

«Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты…»

– Так это Пушкин! – разочарованно заметила Ирочка
– Пушкин? – удивился одессит. – Возможно. Знаете, в голове такая мешанина… – художник хлебнул вина из Ирочкиного бокала.
– Так представляете, теперь в Одессе маляр или газетный писака зарабатывает гораздо больше, чем художник, – посетовал потомственный одессит и вновь хлебнул вина.
Ирочка брезгливо отодвинулась, достала из сумочки зеркальце с помадой и подправила губы. Берман осмотрел небольшой уютный зал ресторанчика, который не пустовал. Публика была занята своими делами, налегая на лангеты, эскалопы, отбивные и прочие блюда и не очень-то посматривала в их сторону. Что касается углового опустевшего столика Разумного, то им интересовался разве что официант, который следил, чтобы клиент не «смылся», не уплатив по счету и сверх того.
– Ну, так кто же мы на Ваш взгляд, господин художник? – припомнив этнологические способности художника, спросил Берман.
– Иностранцы, однозначно. Скорее всего, приехали в наш чудесный город из Москвы или Петербурга, но живете сейчас в одной из европейских стран, скорее всего в Германии.
– Как вы догадались? – сделал удивленный вид Берман.
– Действительно, как? – спросила Ирочка.
– Сам не знаю, интуиция… – искренне признался художник с печальными темно-карими и влажными глазами.
– Позвольте всё-таки узнать Ваше имя, – напомнил художнику Берман.
– Простите! Начал разговор и не представился, – спохватился художник.
– Я немного выпил по случаю скандала, который учинили мне жена и теща. Представляюсь: Разумный Станислав Семенович, одессит в восьмом поколении. Мой предок приехал на волах из Жмеринки на то место, где основатель нашего города дюк Ришелье проложил первую улицу, названную его именем… – Так по полной программе представился Берманам художник. То, что он рисует и увлекается этнологией, а так же то, что имеет жену и тещу, и постоянно ссорится с ними, – «концессионеры» уже знали.
– Аркадий Вайнер, – наобум назвался Берман, по многим соображениям не называя прочих своих ранее «засвеченных» выдуманных фамилий.
– Ирина Вайнер, – повторила Ирочка, удивляясь фантазии супруга, так она все чаще и чаще называла Бермана про себя. Ей так очень хотелось и очень нравилось. А сама подумала:
– Вот угораздило назваться именем известного писателя!
Такая метаморфоза не осталась незамеченной Станиславом Семеновичем.
– Так это Вы – Аркадий Вайнер, снявший «Черную кошку» со Славой Говорухиным и с Володей Высоцким на нашей Одесской киностудии? – хитро прищурился Разумный.
– Ни в коем разе! Всего лишь тёзка и однофамилец, – невозмутимо уточнил Берман.
– Однако интересная у Вас фамилия, совсем не соответствующая Вашему облику и облику Вашей прелестной супруги, портрет которой мне безумно хочется написать!
– Не надо ничего писать, тем более безумно! – решительно запротестовала Ирочка.
– Хорошо. Не буду Вас писать! – извинился Разумный.
– А какая же фамилия соответствует нашей внешности? – поинтересовался Берман.
– Не стану фантазировать, но Ваша славянская внешность неоспорима. То же самое могу сказать в адрес Вашей супруги словами любимого мною Александра Сергеевича Пушкина:
 
  «Прекрасны дочери славян!»

– Изрёк Разумный.
– В таких вопросах Пушкин был большим авторитетом, – охотно согласился Берман, по-новому взглянув на Ирочку.
– А вот в моих жилах течет кровь очень многих народов, как и в нашем классике – Александре Семёновиче, – продолжил Разумный.
– Сергеевиче! – поправил Берман.
– Вот именно, –  согласился художник
– А разве он Ваш классик? – удивилась Ирочка.
– В Киеве нас убеждали, что ваши классики Тарас Шевченко и Леся Украинка. А Пушкин и даже Гоголь уже москали.
– Так то ж в Киеве, – Разумный недовольно растянул широковатые и чувственные губы человека высокого искусства.
– Киев и Одесса – две большие разницы. Это Вам расскажет каждый одессит, которого Вы остановите на Дерибасовской или возле Привоза, – объяснил гостям Разумный.
– Одесситы – особый этнос. У нас, на берегу Черного моря смешалось многое, в том числе и люди. Во мне течет украинская и еврейская, румынская и польская, венгерская и греческая кровь, но нет ни капли русской, – легко вздохнув, признался Станислав Семенович Разумный.
– И в то же время, я, потомственный одессит, свободно владею русской речью и никакой другой и как никогда чувствую себя русским, советским человеком! В хорошем смысле этого слова, – споткнувшись на предпоследнем слове и воровато оглянувшись на посетителей ресторана, зачем-то уточнил художник. – Английский язык изучал в школе, но Вы же знаете, какие там дают знания, – после небольшой паузы виновато, с горечью, добавил он.
– Пока Москва и Киев дерутся из-за газа и трубы, Одесса-мама готовиться «отплыть» совсем в другую сторону. Я думаю, что Запад нас поддержит и предоставит статус «порто-франко».
– Что это? – не поняла Ирочка.
– Свободный международный порт, свое правительство, своя валюта с портретом дюка Ришелье! – размечтался вольный одессит Разумный. Налил в опустевший бывший Ирочкин бокал белого вина и выпил. Вот здесь-то и закончилась «природная интеллигентность» потомственного одессита.
Точно такие же разговоры слышал от одесситов двадцатых годов прошлого века Остап Ибрагимович Бендер, по делам заехавший в Черноморск, которым классики прикрыли мамочку-Одессу, очевидно опасаясь, что книга будет подвергнута цензуре. Так вот, те недалекие черноморцы-одесситы так же наивно полагали, что в деле обретения желанной независимости им помогут Чемберлен и Деладье вместе со всем остальным Западом.
– Одесса граничит непосредственно с Марселем, а не с Киевом и уж, конечно не с Москвой! – шумели коренные местечковые одесситы, собираясь на знаменитом углу Дерибасовской и Ришельевской под сенью памятника основателю своей «нации и государства». Закончились эти собрания странным образом. Налетчики на том углу обидели бабушку, возможно специально засланную, и место взяло под контроль ЧК.
Об этом нехорошем эпизоде блатные даже сочинили песенку, но напевать ее не стоит по этическим соображениям.
Но вернемся в приморский ресторанчик. Вот что там происходило:
– Мы сегодня немало походили по городу, но людей в морской форме практически не видели, – заметила Ирочка.
– Да их почти и не осталось, – ответил Разумный, бессовестно любуясь красивой молодой женщиной, какой давно не встречал, естественно с позиций художника.
– Одесский торговый порт перепродан уже несколько раз и прилично разрушен. Все, что было ценного, продано или растащено. В том числе и суда. Бывшие одесские сухогрузы, танкеры и буксиры с нашими экипажами теперь плавают под флагами разных, в том числе африканских стран, уклоняясь от налогов. Возят контрабанду и сидят за это в африканских тюрьмах, в газетах пишут, – подчеркнул Разумный.
– А эта история с нашим кораблем, который тайно вывозил из Европы по Дунаю ядерные отходы, чтобы опять же тайно закопать их в степи под Херсоном, где «высокие травы», – едва не запел старую революционную песню Разумный, но вовремя остановился. – Так вот, их обнаружил в устье Дуная «Интерпол». Груз надо вернуть назад, но Румыния не пускает судно в Дунай, а наши не разрешают причаливать к берегу. Представляете, матросики уже год болтаются в море возле Змеиного острова, а воду и еду им сбрасывают с вертолета. Жены их проплакали все глаза, но что теперь делать – никто не знает! – горько и искренне посетовал Разумный.
– Так, что моряков в городе почти нет, да и евреев в Одессе все меньше и меньше. Уезжают, кто куда. Кому повезло – в Германию, Кому меньше – в Америку. А кому уж совсем – сами понимаете куда…
– Вот и я, пожалуй, скоро отбуду именно туда, – признался сильно захмелевший художник.
– Китайцев в городе больше, чем евреев. А ведь без нас – Одесса совсем не Одесса…
– Да уж, – подумал Берман, которому совсем надоел пьяный художник со своими переживаниями.
– И что общего между моряками и евреями? – Провела странные параллели Ирочка, но промолчала, а Разумный, от общества которого было пора освобождаться и самым решительным образом, продолжал изливать мысли и слова:
– Мой сосед перебрался сюда из Молдавии в девяносто втором, кода шли бои за Бендеры между националистами и казаками, а в прежде чистеньком и уютном Кишиневе висели плакаты:
«Русских за Днестр! Евреев в Днестр! Хохлы – сами разбегутся!» – едва не плакал от обиды художник.
– Сейчас он уезжает в Израиль. Вот как далеко! – всхлипнул художник и отпил глоток вина из Ирочкиного бокала.
– А знаете, какой государственный строй скоро окончательно установится в нашем мире? – неожиданно озадачил Берманов художник, которого продолжали распирать политические проблемы.
– Какой же? – толком не поняв о чём это, спросила Ирочка.
– Криминализм! – осмотревшись по сторонам и понизив голос, доверительно сообщил Разумный.
– Вот как! С чего Вы это взяли? – удивился Берман.
– Интуиция и наблюдения, – невозмутимо ответил художник. – Был на земле феодализм, потом наступил капитализм, потом социализм с коммунизмом, и вот теперь мы все идём к криминализму. Иного нам грешным не дано. Чувствую. Сам не читал, но говорят что про это закодировано и в Торе и в Библии и у Нострадамуса…  – иссяк, наконец, навязчивый интеллект Разумного. Опьяневший непризнанный художник вновь потянулся к Ирочкиному бокалу, вряд ли осознавая, что Берман в душе с ним согласился, припомнив, какими делами приходится теперь заниматься. Да и фамилия художника была совсем не случайна – весомо подчёркивала проницательный ум, хоть и под хмельком.
Берманы собрались расплатиться с официантом, проститься с «набравшимся» художником и философом, свободно распивавшим вина из чужих бокалов, и, взяв такси, отправиться на поиски гостиницы. Завтра был очень важный день. Предстояло приобрести «горевший тур» в «Святую Землю» и отправиться туда на теплоходе «Гетман Мазепа», который отойдет от причала в 20:00. Билетов на теплоход тоже пока не было.
Берман, как и подобало мужчине, достал бумажник и стал отсчитывать купюры в гривнах услужливому официанту, владевшему начальной математикой так скверно, что даже первоклассник смог бы обнаружить грубейшие ошибки в его расчетах.
– Кого я вижу! Вечер добрый, Стасик! – послышались вдруг возгласы в адрес художника, который норовил выпить еще вина из Ирочкиного бокала.
– Неужели ты опять поругался с женой и тещей – этими мегерами, каких не жалко утопить в море! – продолжал словоблудить высокий тощий господин с пренеприятнейшим лицом, напоминавшим хищную птицу.
– А это что за люди? – обняв Разумного за плечи, спросил его приятель не к месту и не ко времени появившийся в зале, к тому же не один. За ним, с трудом протискиваясь между столиками, пробирался полный антипод – низенький и очень толстый человечек, с остатками рыжих волос на голове, с усиками-мочалками и молчаливый.
– Добрый, добрый! – отозвался Разумный, узнав знакомых по портретам, которые когда-то писал.
– Это мои новые друзья. Я пригласил их завтра в парк смотреть картины. Знакомьтесь – супруги Вайнер, заехавшие к нам то ли из Германии, то ли из Москвы, точно не понял – представил сразу посвежевший Станислав Семенович, Аркадия и Ирочку, расплатившихся с официантом и готовых покинуть ресторан.
– А это Миша Каптанаки и Тарасик Ковун!
Берман слегка кивнул прибывшим и стал подниматься из-за стола, не сразу ощутив с какой силой сжала ему руку Ирочка. Она была бледна и растеряна. Худой высокий брюнет с орлиным профилем, представленный Разумным как Каптанаки, внимательно разглядывал Ирочку, которая пыталась отворачиваться от его черных словно уголья неприятных глаз.
– Куда же Вы, останьтесь! – запротестовал Разумный.
– Нам пора, – ответил Берман. – Завтра уезжаем, а дел еще невпроворот.
– Ну вот, все уезжают! – обиделся Разумный, который тоже хотел уехать подальше от жены и тещи хотя бы на недельку, да в кармане было пусто, оттого, что картины покупались плохо.
– Миша, друг! Хоть ты посочувствуй. Возьми меня с собой в Грецию, а я напишу твой портрет на фоне Парфенона! Ну возьми, Миша!
– Это, Стасик, не возможно. Во-первых, у тебя нет заграничного паспорта, а во-вторых – завтра ты помиришься с женой и с тещей, и будешь на меня сердиться.
– Если я уеду, то как я с ними помирюсь? – попытался оправдаться Разумный.
– Представляете, – художник обратился к Берманам.
– Миша и Тарасик уплывают завтра в Грецию, в командировку, на роскошном корабле «Гетман Мазепа», а я остаюсь на Каштановой аллее, которая мне так осточертела!
– Каштаны только начинают распускаться, Стасик. И ты увидишь наш корабль, а мы помашем тебе ручкой, – успокоил Каптанаки Разумного, не сводя глаз с Ирочки.
– Да, да, помашем, – подал, наконец, писклявых голосок, Тарасик Ковун и в самом деле напоминавший формами то ли бабу, то ли перезревший арбуз.


*
Всю недолгую дорогу до частного готеля «Ницца», куда их вез таксист, дежуривший у ресторана, и знавший, где сдаются на ночь номера для любовников и остальных приезжих, Ирочка едва не плакала, а на вопрос Аркадия: «что с ней?» – Стоически молчала и закрывала лицо руками. Не понимая в чем причины ее такого состояния, Берман был напуган, как никогда. Ведь Ирочка была для него безмерно дорога. Она стремительно вошла в его жизнь, и жизни без нее Аркадий просто не представлял.
– Не заболела ли? Не отравилась? – беспокоился Берман. – Скорее бы добраться до гостиницы, а там, быть может, и придется вызывать врача.
Таксист, заметив муки молодой женщины, проникся состраданием, и без помех доставил их в дорогую, но свободную гостиницу, где номера можно было выбирать.
Формальности, слава богу, были выполнены в одно мгновение, администратор лишь едва взглянул на паспорт Бермана и что-то записал в «книгу гостей», велев скучавшей горничной проводить приезжих в номер. Дверь захлопнулась. Они остались, наконец, наедине.
Ирочка бросилась к Аркадию в объятья, уткнулась в грудь лицом и разрыдалась. Через минуту, утолив в слезах острую душевную боль, дрожавшим голосом рассказывала об ужасном работорговце Каптанаки, который так неожиданно возник на их пути.
– Его нельзя ни с кем спутать! – дрожала Ирочка всем телом, вспоминая весь ужас своего рабского положения в Каире, откуда пять лет назад ее вырвал Тартасов. Вновь открылись старые раны, отзывавшиеся невыносимой душевной болью.
Горько всхлипывая, Ирочка поведала Берману, как этот подонок неизвестного происхождения и с греческой фамилией, избивал ее, истязал морально и физически, грозился изнасиловать, убить, и даже расчленить на части, если она не выполнит всех прихотей отвратительных арабских и прочих грязных и вонючих богачей-клиентов.
Такой же участи подверглись и все ее подружки, обманом вывезенные в Каир, где оказались в сексуальном рабстве.
Выговорившись, Ирочка немного успокоилась, ощутив огромную моральную поддержку Бермана.
– Скажи, ведь ты мой настоящий муж, а я твоя жена? – затаив дыхание, спросила Ирочка в столь трудную минуту ее жизни.
– Да, Ирочка, ты мне жена, любимая моя и настоящая! – он был искренен, и сам хотел задать ей этот же вопрос. Она его опередила.
– И слава богу! – ведь он боялся своего вопроса.
– А вдруг откажет. Скажет что-то вроде – мы компаньоны, а если в шутку, то «концессионеры», как они себя назвали с самого начала, вспоминая историю о «Великом комбинаторе» О. Бендере.
– Я читала в газетах. Каптанаки с еще тремя такими же негодяями осужден на десять лет заключения в колонии строго режима! Прошло всего пять лет, а он на свободе, и вышел, очевидно, не вчера! – возмущалась Ирочка, сжимая кулачки.
– Он мне за все ответит! Ответит за мою жену! – в душе поклялся Берман.
– Ты слышал. Этот Каптанаки вместе с рыжим Кавуном отплывают завтра на нашем теплоходе!
– Слышал…
– Так может быть нам не надо плыть с ними? – мучительно спросила Ирочка.
– Нет, Ирочка, очень даже надо! – решительно ответил Берман.
– Не бойся ничего. Я с тобой!
– Как думаешь, он узнал тебя?
– Думаю что да. Смотрел на меня, как удав на кролика, – с неподдельным страхом призналась Ирочка.

2.
Высокие и могучие как дубы, на которых восседал некогда Соловей-разбойник, Братья Качко, Василий с Валерьяном нагрянули в именье разнесчастного пана Брунько в одно мгновенье лишившегося капитала едва ли не в половину миллиона долларов, с наступлением темноты.
Оставив джип у ворот и тыча охране свои удостоверения офицеров УВД и «Интерпола» с широкими полномочиями, братья Качко, не знавшие ни слова по мове, отматерили «тупых хохлов» на самом, что ни на есть «великом и могучем» за то, что те решились задавать им глупые вопросы.
Затем, применив силу, загнали охрану в пустующий бокс подземного гаража, заявив, «что так надо»! Разъединив попутно телефонную связь, агенты олигарха Виленского, чьи капиталы едва ли не превосходили весь бюджет незалежной, в жесткой форме допросили семейство Брунько, не обращая внимания на истерику пани Марианны, на слезы Яночки, обугленный подарок которой завезли в гараж к обеду, и на жалкие протесты, а потом и извинения главы семейства.
– Вы приютили в своем доме опасных международных преступников, пан Брунько! – пугал брат Василий предпринимателя, еще утром мечтавшего разбогатеть на поставках сала в виде кондитерских изделий в богатую Германию, которой верно служили его дед и дядя.
– За это Вам придется ответить. Возможно здесь и сейчас! – помогал запугивать Брунько брат Валерьян, положив на стол огромный пистолет «Стечкина» с обоймой в два десятка патронов, хищно блестевший вороненой сталью.
– Но я же ни в чём не виноват! – пытался оправдываться пан Брунько.
– Он, то есть пан Пульман, – Брунько с перепуга забыл назвать немца герром, – представился коммерсантом, представителем германской компании, ой, я не помню какой, очень уж сложное слово, но у меня была их визитная карточка!
– Давай ее сюда! – потребовал Валерьян.
– У меня ее нет, – признался Брунько.
– Где она? – грозно призвал его к ответу брат Василий, всем своим видом давая понять, что не станет ни с кем церемониться.
– Потерялась. Пан Пульман и его супруга собирались погостить у нас, но пропали, а машина сгорела. Остался чемодан… – Брунько выдохся на этом слове.
– Какой чемодан! – рявкнул брат Валерьян, приводя Брунько в чувство.
– Их чемодан. Он остался в комнате. Там должны быть визитные карточки, так сказал пан Пульман.
– Немедленно принесите сюда чемодан! – потребовал брат Василий от пани и панночки Брунько, дрожавших как осиновые листочки на осеннем ветру.
Дамы поспешили исполнять приказ огромных как шкафы и свирепых, словно тигры агентов «Интерпола», а пан Брунько подробно описал внешность супругов Пульман. Все показания братья Качко оперативно заносили в персональные ноутбуки, чтобы потом сличить.
Едва они окончили, спустились сверху пани с панночкой со злополучным чемоданом.
– Каковы были дальнейшие планы преступников. Куда они собирались ехать после вас, – задал вопрос брат Валерьян.
– Собирались в Донецк и в Москву, но потом пан Пульман передумал и заявил, что поедут в Прибалтику, – вспомнил как на уроке в школе пан Брунько.
– Ценная информация! – переглянулись братья Качко.
Большего от семьи Брунько братья добиться не смогли, и, захватив с собой чемодан, исчезли так же стремительно, как и появились. Заревел мотор их мощного «Гранд Чероке», и таинственные агенты УВД и «Интерпола» по совместительству, неожиданно для местных правоохранительных органов появившиеся в имении пана Брунько, растворились в чудной украинской ночи, профессионально затратив на всю операцию чуть более четверти часа.
– К утру, поменяв на машине номера, они уже мчались по Киевскому шоссе в районе подмосковной Апрелевки.

3.
За ночь Ирочка успокоилась и даже выспалась, свернувшись калачиком и прижимаясь к Аркадию, который за несколько часов, сэкономленных от сна, наметил и проработал до мелочей оперативный план действий на следующий день. Он понимал, что этот день станет воистину трудным и насыщенным до предела, оправдывая заслуженную славу понедельника.
С туристической фирмой «Окно в Мир» у Берманов хлопот не было. Вчера на «Святой Земле» прогремели еще два взрыва, устроенные террористами. Жертв было гораздо меньше, чем желающих отказаться от опасного тура, а потому на Берманов накинулись клиенты, не хотевшие терять проценты от стоимости путевок, которые они стремились сдать, и нанести тем самым финансовый ущерб «Окошку в Мир».
– Возьмите наши путевки! Мы сейчас все переоформим! – умоляли пожилая чета и их сорокалетний неженатый отпрыск из Киева, мечтавшие взглянуть на землю «Ветхого» и «Нового» Заветов, на «Стену Плача» и «Вифлеемский вертеп», где появился на свет Иисус Христос – словом на прародину самой передовой части человечества, к которой относили и себя.
Активные киевляне совали свои документы одуревшей от шума девушке – сотрудницы фирмы, объясняя ей как надо все исправить и переписать на молодую пару, не боявшуюся террористов.
– Ну а куда я дену третью путевку? – резонно вопрошала сотрудница турфирмы.
– Третью перепишете еще на кого-нибудь, – предлагала тучная и активная мать семейства.
– Да на кого? – не унималась сотрудница.
– На кого хотите!
– Кроме этих двоих, никто больше не хочет. И почему я должна переоформлять Ваши путевки. Не хотите ехать, не надо было покупать! Станьте в общую очередь и ждите, когда начальство разрешит вернуть Вам деньги.
– Ага! За вычетом тридцати процентов! Это грабеж! – возмутился уже отец семейства.
Вслед за ними возмутились еще две семьи отказников, и двое одиночек, не желавших ехать туда, где загремели взрывы.
И только молодые люди, едва вступившие в брак, и собиравшиеся в двухнедельное свадебное путешествие в «Святую Землю» на теплоходе «Гетман Мазепа», робко заявили о своих намерениях поменять дорогой и небезопасный тур на что-нибудь поближе и подешевле, ну, например, в Болгарию, сделали нашим «концессионерам» интересное предложение.
– У вас есть и билеты на «Мазепу»? – спросил  молодоженов Берман.
– Конечно, есть! – ответил юный муж.
– В каком классе?
– В первом! В первом классе! – ответила юная невеста с веснусчатым носиком, но хорошенькая.
– Отлично! Берем! И путевки и билеты, с которыми нам вместе следует пройти к кассам порта, – объявил свое решение Берман.
Вот так удачно начинался день. Тур на двоих, на две недели и вместе с ним билеты на теплоход! Не в люксе, но в первом классе, в двухместной каюте! Чего еще можно желать!
Быстро переоформив путевки и уплатив положенные деньги молодым, они наняли такси и устремились в пассажирский порт, где так же все прошло удачно. Довольные молодожены, с сердец которых слетел тяжелый камень, поспешили домой, стремясь поскорее долюбить друг друга, а наши «концессионеры» чуть-чуть расслабились и отправились по магазинам закупать одежду и обувь в путешествие по тем местам, где тепло и ярко светит солнце. Ведь даже чемодан, который был у них единственным, теперь исследуют сотрудники «компетентных органов». Они же составляют фото-роботы владельцев чемодана, предположительно переместившихся в направление Прибалтики.
Но это там, в Киеве, а может быть и в Москве, которую опять затянули снежные тучи сверху, а снизу слякоть, вредная для ног и старой обуви.
А в городе у моря было тепло, проклюнулась свежая зелень на деревьях и кустах. На скверах и в парках цвели тюльпаны и нарциссы, маргаритки и гиацинты, наполняя воздух ароматами весны.
Ирочка бывала в Одессе в детстве, еще до перестройки, когда был жив папа. Они всей семьей приезжали в шумный и зеленый, полный фруктов южный город в августе. Жили в старой гостинице, на Дерибасовской улице, которая называлась «Большая Московская», днем ходили загорать и купаться на пляж, а по вечерам гуляли в Приморском парке. Хорошее было время…
Берсенев мало где побывал, разве что на войне. В Одессе не был тоже, и очень радовался, оказавшись на знаменитой Потёмкинской лестнице, по которой торжественно и не спеша, они спустились к морю.
Хотели, было зайти на Каштановую аллею, взглянуть на творчество Разумного, но вовремя передумали.
– Да ну его к чертям с его картинами и этнологией! Наговорил вчера спьяну чёрти чего!   
До отхода теплохода оставалось еще несколько часов, но настроение Ирочки стало портиться. Она опять вспоминала мерзавца Каптанаки, с которым, несомненно, придётся встретиться на теплоходе. Берман, как только мог, успокаивал ее, а сам купил на знаменитом Привозе, торговавшем теперь помимо сала, помидоров и прочих фруктов всяким барахлом, кожаные перчатки, увесистый японский замок и небольшой бинокль с шестикратным увеличением.
– Зачем тебе перчатки и замок? – удивилась Ирочка.
– Надо, – коротко и ясно ответил ей Аркадий, и предложил пройти на теплоход пораньше.
Ирина согласилась. Она очень устала, мечтала закрыться в каюте и прилечь отдохнуть.

*
Пока Ирина отдыхала, Берман быстро обследовал весь теплоход от трюма и до верхней палубы и от кормы до носа, не забывая наблюдать за посадкой пассажиров.
Вот на пристани появились Каптанаки и Ковун, а с ними ещё четыре молоденькие девушки, робко жавшиеся друг другу во время паспортного контроля. Потом все прошли через рамку металлоискателя, выложив из чемоданчиков, сумок и карманов металлические вещи. Берман рассмотрел их в бинокль. Ничего интересного кроме складных ножей он не заметил.
Точно так же он выкладывал на столик перед рамкой свои звенящие вещи и в первую очередь полукилограммовый японский замок. Портовый милиционер повертел замок, потребовал ключи, открыл, закрыл, и, убедившись, что внутри нет никакой взрывчатки, вернул владельцу.
Девушки, которые прибыли вместе с Каптанаки и Ковуном были тем самым «живым товаром», который новые работорговцы везли обманом за рубеж.
– Как хорошо, что этого не видит Ирочка, – подумал Берман.
– Хорошо бы с этими мерзавцами покончить до Варны, в которую «Мазепа» зайдет завтра утром.
Братья-болгары помогут девчонкам – украинкам или молдаванкам вернуться в свои нищие села и быть может не делать больше глупостей. Следующей стоянкой был Стамбул, а там уже турки и все будет для девушек гораздо сложнее.
Работорговцы не знают, что он и Ирочка на теплоходе, и это обстоятельство обнадеживало Бермана, а руки так и чесались поквитаться с негодяями. Каптанаки, поднявший руку на Ирочку и принуждавший ее торговать телом, был ему ненавистен. В этом чернявом негодяе ему виделся «отмороженный боевик», каких  «мочил» в горах Кавказа, будучи капитаном армейского спецназа. Каптанаки был им приговорен и доживал последние часы. Ничто не могло остановить в этой беспощадной и справедливой мести капитана Берсенева. Да и его подельника Ковуна не следовало оставлять в живых.
– Вот только как их выманить на палубу когда стемнеет, а пассажиры разойдутся по каютам? – Над этим надо было крепко подумать, а пока не попадаться негодяям на глаза.
Надев бейсболку и темные очки, Берман проследил за интересовавшими его пассажирами. Все ехали палубой ниже, вторым классом. Девушки в четырехместной каюте, а Каптанаки и Ковун в соседней – двухместной.
Разместив девушек в каюте, работорговцы закрыли их на ключ снаружи и отправились в ресторан отужинать. Теплоход отвалил от пристани под грохот прощального марша и утонувших в бравурной музыке криков провожающих и отплывавших.
От такого грохота Ирочка наверняка проснулась, и Берман опасался, что, невзирая на его запреты, она может выйти из каюты и попасть случайно на глаза Каптанаки. Риск такой был, но вначале следовало убедиться, куда отправились работорговцы, а потом бежать в каюту к Ирочке и лучше всего запереть ее там.
После восьми вечера, когда отплыл теплоход, стало быстро темнеть и похолодало.
Берман шел вслед за работорговцами, профессионально избегая попадать им на глаза. Ресторан второго класса им «не показался» и работорговцы поднялись на палубу первого класса, зашли в бар и разместились за отдельным столиком, очевидно намереваясь выпить и перекусить.
Пока Каптанаки и Ковун, пребывавшие, судя по их по их довольным, но все-таки мерзким лицам, в хорошем настроении, закурили и заказывали напитки с закусками, Берман «слетал» в каюту и убедился, что Ирочка слушается его, и никуда не выходила.
– Тебя так долго не было, мне страшно! – встретила его такими словами Ирочка, которой и в самом деле было не по себе. Берман видел это по ее лицу.
– Ты видел их?
– Да. У меня мало времени. Закройся изнутри и жди меня. Ничего не бойся. Через час, самое большое, через два я вернусь. Все будет в порядке.
Откроешь, когда постучу три раза, через длинные интервалы, вот так. Берман постучал по столику.
– Запомнила?
– Да
Берман обнял Ирочку и поцеловал.
– Ведь ты у меня умница. Правда!
– Правда. Иди, я буду ждать. Удачи тебе. – Берман почувствовал, она догадывалась, что произойдет в течение этого или последующего часа.
Ирочка вспомнила, как ловко и профессионально Берсенев уложил на снег, нейтрализовав двух крепких парней в длинных черных пальто и черных шапочках, которые остановили их «Десятку» на заснеженной сибирской дороге чуть более месяца назад. Она гордилась мужем. Он был опытным, сильным и хорошо развитым мужчиной.
Берман открыл чемодан, взял коричневые кожаные перчатки и японский замок. Зачем ему все это сейчас, Ирочка представляла себе плохо, но ничего не сказала, только еще раз поцеловала мужа и заперлась в каюте изнутри.

4.
Виленский улетел по неотложным делам в Лондон, Лужников «слег» в Кремлевскую больницу. У него внезапно сильно разболелась печень, подорванная еще в молодости на трудной комсомольской работе, когда ночами напролет приходилось «керосинить» вместе с начальством, соратниками и комсомолками-подругами, обмывая удачи и просчеты в такой не простой работе.
На хозяйстве, как всегда, остался Мирский, которому Виленский переподчинил на время своей поездки штаб Сокольского, денно и ношно руководивший поисками пропавшей Ирины Воробьевой.
Сегодня утром поступила срочная информация о первой удаче. Ее доставили агенты Сокольского из Киева. Мирский немедленно пригласил Сокольского и этих парней в свой загородный дом, чтобы выслушать информацию из первых уст и наметить ход дальнейших действий. О первой удаче он информировал Лужникова. Виленского в Лондоне информировал лично Сокольский.
По описаниям мужчины и женщины, угнавших у дочери пана Брунько двухместный «Макларен», принадлежавший Тартасову, и проданный его вдовой около двух недель назад, оперативные подчиненные Сокольского, обладавшие самой современной техникой, успели составить фотопортрет, который очень напоминал внешность пропавшей Воробьевой, которая, как ранее предполагалось, должна была находиться где-то в Европе, западнее Польши. Что же касается мужского фотопортрета, то можно был предположить в нем лицо того самого Олега Берсенева, который пропал вместе в Воробьевой. А этот «фрукт», по мыслям Сокольского изучившего его послужной список, был «тертым калачом».
Агенты Сокольского Василий и Валерьян, носили разные фамилии, но очень походили на братьев – умел таки подбирать кадры шеф! Агенты, которым по результатам, достигнутым в ходе молниеносного рейда в Киев, было обещано крупное вознаграждение, выкладывали перед олигархом Мирским и своим шефом вещи из чемодана, конфискованного в имении пана Брунько.
Пожилой, но опытный специалист-криминалист исследовал вещи, предполагаемых Берсенева и Воробьевой на наличие отпечатков пальцев. Образцы «нужных пальчиков» имелись. «Пальчики» Берсенева были получены по каналам МВД, «пальчики» Воробьевой были сняты с предметов, изъятых в ее московской квартире, за которой было установлено круглосуточное наблюдение.
Отпечатков пальцев на ручке и коже чемодана, эксперт-криминалист, как ни бился, обнаружить не смог. Скорее всего, они были тщательно затерты, а в чемодане лежало лишь белье и кое-какая одежда, не хранившая следов от пальцев.
Никаких других улик, указывавших на то, что вещи, в основном женские, принадлежали Воробьевой, обнаружить не удалось. Оставалась аналитика, в которой Сокольский, возглавлявший некогда аналитический отдел в спецслужбах бывшей большой страны, был особенно силен.
– Итак, что мы имеем? – анализировал и одновременно докладывал Мирскому Сокольский.
– Из семи коллекционных автомобилей покойного Тартасова, три автомобиля были угнаны. Один, из них – «Мерседес-Бенц Макларен» угнан и найден спустя два часа сожженным в лесу под Киевом. Здесь у них что-то сорвалось. Кроме того, нам не ясно по какой причине сгорел «Макларен», – Сокольский картинно развел руками.
– Два других автомобиля – «Майбах –57» и «Майбах – 62» угнаны, и поныне находятся в розыске.
А если предположить, что во всех случаях действует одна и та же преступная, – Сокольский споткнулся на этом слове, но, спохватившись, энергично продолжил, – группа, которая засветилась в Киеве при угоне «Макларена» у некоего бизнесмена средней руки по фамилии Брунько? Их фотопортреты составлены по словесному описанию пострадавшего, его жены и дочери.
Если группа злоумышленников, предположительно Берсенев и Воробьева, похищает уже третий автомобиль из дорогой коллекции покойного Тартасова, и это наводит на мысль, что угоны продолжатся.
– Нет, первый «Майбах» был угнал другими лицами, и следы заказчика ведут на Северный Кавказ. Вам же это известно, Сокольский! Не валите всё в одну кучу, не надо!
– Я только предположил, – принялся оправдываться Сокольский. – Что если они заодно с этими абреками?
– Исключено, – первая машина не их рук дело, – поморщился Мирский, не переносивший глупости подчинённых.
– Вы правы-с, – по-холуйски поспешил согласиться с боссом Сокольский. – Кстати, не пригласить ли нам Фаину и ее друга, видевших «франта», угнавшего ее второй «Майбах», который так нигде и не «засветился». Мы покажем ей фотографию Берсенева, полученную по каналам МВД. Думаю, она его опознает, – предложил Скольский.
– Не получится, Фаина и Вовчик вчера улетели Израиль, где у родственников гостит ее сын Аркадий. Предположительно, вдова пробудет там до пасхальных празднеств, – объявил Мирский. – Так, что ищите других свидетелей.
– Непременно-с найдём-с! – подтвердил, Сокольский, поспешив исправить свою оплошность, так как был не в курсе, что вдова уже выехала.
– Жаль, что нет тех «козлов», которые упустили их в Сибири! – подумал Сокольский, приказавший немедленно уволить своих нерадивых и битых агентов. Конечно, можно было их разыскать. Впрочем, он и так был уверен, что те опознают именно Берсенева. Других вариантов не было. Слишком многое здесь сходилось. Проблема заключалась в том, что ему не были известны их нынешние имена и фамилии, а «Михельсоны» или «Пульманы» – это для идиотов, вроде Фаины или киевского бизнесмена Брунько.
– Конечно, можно было попробовать найти те структуры в соседнем дружественном государстве, которые помогли обзавестись им новыми документами, но это было не безопасно. Можно было нарваться на большой скандал, и так потеряли двух человек. Как говориться, «не лезь в чужой монастырь со своим уставом»… – размышлял Сокольский.
– Жаль, что скончалась мать Берсенева, которая, определенно, могла ответить на большую часть вопросов.
 «Тертый калач» этот Берсенев, – от мыслей, что тот рано иди поздно узнает о причинах кончины матери, Сокольскому становилось не по себе. Инстинктивно Сокольский стал опасаться мести бывшего офицера армейского спецназа, который прошел «горячие точк». Поэтому следовало любой ценой выследить его и уничтожить.
– Одно, несомненно, они будут разыскивать, и угонять следующие машины. Зачем, пока не понятно. Возможно, им нужны деньги, хотя такие редкие машины непросто продать. Как бы то ни было, но тенденция налицо. Куда же они двинутся дальше? – размышлял Сокольский.
– Вот именно, куда они направились из Киева? – угадал его мысли проницательный Мирский.
– За сыном Фаины они вряд ли последуют. Далеко и слишком опасно. Логичнее подождать, когда Аркадий вернется, и подкараулить его в Москве, если, конечно же, он не продаст бронированный 600-тый «Мерс» в Израиле, – анализировал ситуацию Сокольский.
– Может продать, но не продаст. Я переговорю с Фаиной. Нам удобнее устроить засаду в Москве, – успокоил его Мирский.
– Ваши ребята, – Мирский кивнул на застывших, словно истуканы Василия и Валерьяна, – сообщили, что «супруги Пульман» собирались в Прибалтику. Возможно, необдуманно выдали свои планы. Как считаете, Сокольский?
– Очень даже может быть-с, господин Михаил Борисович! – с радостью подтвердил догадку босса бывший генерал и аналитик.
– А что у нас в Прибалтике? Напомните, – потребовал Мирский.
– «Бентли». В Риге, – Сокольский четко знал, где что находится.
– Не забывайте, что есть еще двухместный «Порше Каррера» в Питере. Тоже Прибалтика.
– «Порше» под таким плотным прикрытием, что нам там и делать нечего. Вы же знаете, кто им владеет! Да и Питер «не та Прибалтика», – добавил Сокольский.
– Пожалуй, Вы правы, Сокольский. Пока они не готовы взять «Порше». Скорее всего, он им не по зубам, а потому они займутся тем, что полегче. Это «Бентли» и «Ролс-Ройс».
– Именно так-с, господин Мирский, – охотно согласился Сокольский, преданно смотревший на босса обожающими глазами.
«Ролс-Ройс» тоже в надежных руках. Батоно Гиви Гомикадзе окружил себя целой гвардией «головорезов», и подступится к нему не просто-с!
– Да, этот Гиви ведет себя словно князь, а князю полагается вооруженная свита, – зло усмехнулся Мирский.
– Может быть его предупредить?  – минутой позже подумал Михаил Борисович, но тут же выбросил эту мысль из головы, зная каким подлецом был этот Гиви, который «пьёт вино и ест сациви».
– Впрочем… – домысливал Мирский, решаясь предупредить о возможном появлении в тех краях Берсенева с Воробьёвой одного «своего человечка» из окружения Гомикадзе, который за особые вознаграждения присматривал за своим боссом и передавал в Москву некоторую конфиденциальную информацию о его коммерческих и прочих делишках. – Ему то я и передам данные на эту «сладкую парочку», пусть глядит в оба. – Приняв решение, Михаил Борисович вновь мысленно вернулся к персоне Гиви:   
– Всегда держит нос по ветру и как что, тут же укрывается за Кавказскими горами, где его так просто не сковырнёшь! – злился  Мирский, осуждая Фаину, выбравшую такого неприятного покупателя. – Но это не для Сокольского, а то наломает дров. Пусть сначала займётся Прибалтикой. Сокольский уловил намерения босса:   
– Немедленно поезжайте в Ригу и возьмите под контроль «Бентли» сына депутата Сейма Сикиса! – приказал он Василию и Валерьяну.
– Надеюсь, что мне не надо разъяснять детали операции! – Сокольский грозно посмотрел на своих подчиненных, которые тут же покинули совещание и бросились выполнять приказ шефа. Через час они уже мчались по Рижскому шоссе все в том же безотказном «Гранд Чероке».
 
5.
 – Прошу прошения, Вы господин Каптанаки?
– Да, это я.
– Меня просили передать Вам эту записку, – бармен протянул Каптанаки сложенный пополам листок бумаги.
– Мне? – удивился Каптанаки. – Кто?
– Господин не назвался, но сказал, что для Вас и Вашего компаньона это крайне важно.
– Что за чертовщина. Кому я нужен? – Озадаченный работорговец хотел задать вопрос бармену, но тот уже успел вернуться к стойке и принимал заказ.
– Шо там Миша? – поинтересовался Ковун, наслаждаясь ароматным армянским коньяком, который отпивал из рюмки мелкими глотками.
Каптанаки развернул листок и прочитал:

 «Каптанаки. Нам необходимо срочно встретиться на нижней палубе возле последней от кормы шлюпки. Приходи один. У меня есть жизненно важная информация для тебя и твоего бизнеса, которую предлагаю купить. Только без шуток, заплатишь жизнью! Юзеф.»

– Что за чертовщина? Что за жизненно важная информация для нашего бизнеса? Кто такой Юзеф, почему он меня знает, и что он хочет нам продать? – недоумевая, возмущался Каптанаки.
– Ты не знаешь такого Юзефа? – спросил Каптанаки компаньона.
– Не-е, – промычал, круглый и рыжий, словно телёнок, Ковун, отрываясь от рюмки.
– И что же с этим делать? – спросил у Ковуна Каптанаки, повертев запиской.
– Треба итти, Миша, – посоветовал Ковун. – Може то хотят откату.
– Какого отката? Все кому положено, уже получили.
– Може и не все, – вздохнув, засопел Ковун, утирая нос салфеткой.
– Кому идти? – спросил Каптанаки.
Ковун промолчал, сам, дескать, знаешь…
Загадочный Юзеф и его записка не на шутку обеспокоили Каптанаки, бизнес которого был слишком грязным, а разоблачение работорговцев на корабле среди моря, где некуда скрыться, был чреват тяжелыми последствиями. За рецидив можно было получить срок «на всю катушку», и так легко и скоро, как в прошлый раз, не «отмажешься».
– Ладно, сиди здесь и жди, – принял решение Каптанаки, и тут же отменил его, вспомнив, что неизвестный «добродетель», назвавший себя Юзефом, желал видеть его одного.
– Ишь, чего захотел! – возмутился Каптанаки. – А если их там двое? Нет, лучше идти вдвоем.
– Идем вместе, предложил он Ковуну.
Тот допил рюмку, закусил долькой лимона, пожал плечами и встал из-за столика.
Каптанаки направился к бармену, с требованием описать внешность человека, передавшего ему записку, но бармен наотрез отказался, что-либо пояснять, дескать «было слишком темно». Свои две сотни евро он уже получил, а остальное его не касалось. Бармен на корабле был у себя дома и против него не попрёшь. Пришлось отступить.
– Через пятнадцать минут мы вернемся! – напомнил Каптанаки бармену, и, разгорячённые выпитым спиртным, работорговцы вышли в холл, спустились по лестнице на нижнюю палубу и вышли на воздух.
С моря дул свежий сырой ветер. За бортом простиралась сплошная черная пелена. Лишь огоньки теплохода вырывали из мрака гребни волн, разбивавшихся о корпус корабля. Небо заволокло облаками, которых днем не было и в помине, накрапывал мелкий противный дождик.
– Мерзкая погода! – заключил Каптанаки, поднимая воротник пиджака. Ковун сопел рядом. Оба, как по команде, извлекли из-под пиджаков небольшие импортные пистолеты, неведомо как пронесённые на теплоход через рамку металлоискателя. А может быть, они обзавелись ими уже на корабле?
Все может быть…
На мокрой от дождя палубе никого не было. Часы показывали двадцать два с лишним.
Работорговцы двинулись в сторону кормы к последней шлюпке, где заметили одинокий тёмный силуэт в куртке с капюшоном.
Каптанаки шел впереди, Ковун за ним.
Человек, голову которого скрывал капюшон, заметил их, но не обернулся, продолжая как ни в чем не бывало, смотреть на волны, освещаемые огнем иллюминаторов. У его противников было оружие, он чувствовал это, как офицер спецназа, но неожиданность оставалась его союзницей.
Он видел их и оценил физические возможности и Каптанаки и Ковуна. Они были не на высоте.
– Ты назвался Юзефом? – Спросил Каптанаки.
– Говори, что ты там хотел продать!
– Подойди ближе, не бойся. Ты пришёл не один, но мы тебя прощаем, – кутаясь в капюшон и покашливая, на чистом русском языке потребовал тот, кто назвался Юзефом.
– Тарас, задержись, – приказал подельнику Каптанаки, испуганный словом «мы», и, озираясь по сторонам, приблизился к незнакомцу.
Ковун отстал, зажав в руке пистолет, который держал за спиной стволом вниз. Этот маневр и оружие в его скрытой руке не укрылись от Бермана, и представляли для задуманного немалый риск. На палубе не было ни души, но их мог кто-нибудь заметить из окошка каюты.
Длинный Каптанаки на мгновенье перекрыл Бермана своим телом от Ковуна. Такой момент упускать было нельзя.
Сильнейший удар в солнечное сплетение, от которого хрустнули кости, заставил Каптанаки согнуться.
– Это тебе за Каир! – пояснил Берман, вряд ли что понявшему Каптанаки, охнувшему от нестерпимой боли.
В следующий момент Берман сломал ему руку, державшую пистолет. Грохнул случайный выстрел, и пуля улетела в ночную мглу. Ковун, бывший не из храброго десятка, не целясь, выстрелил в их сторону, попав Каптанаки в спину и уложив работорговца наповал. Уронив пистолет, трус попытался бежать, но длинноногий и сильный, словно лев, бывший офицер армейского спецназа догнал его, ударил по голове правой рукой в кожаной перчатке, в которой был зажат для тяжести японский замок, исполнивший свое первое предназначение.
Следующим движение Берман поднял нелегкое тело еще живого Ковуна с палубы и вышвырнул за борт. Следом полетел его пистолет. Затем Берман вернулся к Каптанаки, и сбросил труп работорговца и его оружие в чёрную морскую пучину.
На всю битву ушло несколько секунд. Берман скинул с себя мокрую куртку, и она тоже полетела за борт. Еще через несколько секунд он покинул палубу, заметив как к месту боя подбежал матрос, напуганный стрельбой, но там уже ничего не было, а звуки от выстрелов могли ему показаться.
«Гетман Мазепа», между тем, ворочая винтами, невозмутимо рассекал волны Черного моря, следуя курсом на Варну.
– Как бы ты повел себя на моем месте, товарищ Бендер, человек в желтых ботинках? – подумал на ходу Берман, чувствуя, какая тяжелая гора свалилась с его плеч.
– Тебе, дружище, и страшном сне не могло такое привидеться. Бой безоружного с двумя вооруженными работорговцами. В твои годы работорговля могла существовать разве что где-нибудь в дебрях Африки, неконтролируемых белыми колонизаторами. Вот такая, братец Остап, не смешная история! Времена, понимаешь ли, изменились… – Эти и другие странные мысли роились в голове Бермана, только что пережившего смертельную опасность и сильный эмоциональный стресс.
По пути в каюту он убрал перчатки и замок в карманы и, стараясь никому не попадаться на глаза, поднялся в свой номер, повстречав у самых дверей подвыпившего пассажира с дамой, которые были заняты собой и не обратили на него внимания.
Дождавшись, пока парочка пройдет мимо, Берман постучал в дверь, как было условленно.
 


 












«Муж и жена – одна сатана»

  Русская пословица


Глава 7.


На «Святой Земле»
 


1.

Плавание по Черному, Мраморному, Эгейскому и Средиземному морям, можно было с полным основанием засчитать как свадебное путешествие. На несколько незабываемых дней Ирочка и Аркадий смогли отвлечься от всех прочих забот, и погрузиться в мир прекрасной морской прогулки, прерываемой недолгими стоянками в нескольких крупных портовых городах, на пути теплохода «Гетман Мазепа».
Утром первого дня плавания, уже в Варне, хватились пропажи двух пассажиров, следовавших до Афин. Часов в восемь утра из четырехместной каюты второго класса, запертой снаружи, послышался стук и женские крики.
Все случилось, как Берман и предполагал. Две молдавские и две украинские девушки, ехавшие работать на «апельсиновых плантациях» Эллады, что было сил колотили ручонками в дверь, требуя выпустить их из неволи и накормить.
Горничная открыла каюту запасным ключом. Потом стали разыскивать двух господ, плывших в соседнем двухместном номере, но их нигде не было. Номер был закрыт снаружи, и все вещи оказались на месте.
Озабоченный неприятным происшествием, капитан опросил команду. Тут бы и вскрыться странному факту, а именно громким хлопкам, похожим на выстрелы, которые то ли послышались, то ли померещились матросу, между двадцатью двумя и двадцатью тремя часами вечера. Но матрос промолчал, очевидно, рассудив, что ничего не видел, никаких следов не обнаружил, а то, что слышал – мало ли чего услышишь в ночном море, когда кругом темень и идет дождь. А свидетелем неизвестно чего быть не хотелось, затаскают.
Бармен, передавший записку пропавшим пассажирам, толком не видел человека с запиской – было слишком темно. Зато он хорошо разглядел банкноту в двести евро, которую не хотелось приобщать к материалам следствия, а потому тоже промолчал, сетуя лишь на то, что пропавшие были его клиентами. К тому же владелец бара и прочих развлекательных заведений теплохода и так вычел из его жалования почти триста гривен за неоплаченный исчезнувшими клиентами заказ.
А пропавшие господа Каптанаки и Ковун, словно в воду канули. И не удивительно – кругом и в самом деле была вода.
Словом, оставшиеся у бармена около полутора сотен евро стоили того, чтобы промолчать. Так что шумели только обманутые и голодные юные молдаванки и украинки. Их сняла с теплохода местная полиция, прекрасно разбиравшаяся, что за такие работницы вывозились в соседнюю страну, и на каких «плантациях» им предстояло трудиться.
В Варне стояла пасмурная погода, а потому Берманы на берег не сходили. Аркадий ни словом не обмолвился о Каптанаки и его подельнике, которого Ирочка не знала. Как это случилось, не важно. Главное, что подлец, которого она ненавидела, лежал на дне морском и больше никому не причинит горя.
Утром Ирочка повеселела, а следующие дни стали одними из счастливейших дней в ее жизни. Любовь и красивые морские пейзажи исцелили ее от тяжких воспоминаний.
В отличие от Остапа и Кисы они плыли не по реке, а по морям, к тому же не обременённые обязанностями художников. Так что плакатов Берман не рисовал, а Ирочка не изображала из себя натурщицу. И это хорошо, что им не надо было рисовать. Оба были малоспособны для художественных работ и написания текстов, а укладывать Ирочку на холст, и обводить ее силуэт кисточкой было бы, конечно, интересно, но все-таки гораздо приятнее было лежать в постели и заниматься делами более приятными. И никому не надо было бросать камень в командора, решительно заявившего:

«Пусть бросит в меня камень тот, кто скажет, что это девочка!»


2.
В «Святой Земле» все закрутилось-завертелось, да так, что не было ни времени, ни возможностей хоть на что-нибудь посмотреть.
Берман пока смутно представлял, как завершиться операция с изъятием бронированного 600-го «Мерседеса», на котором где-то поблизости разъезжает сын Фаины, оставленной им в ночь с первого на второе апреля, когда удалось завладеть первой машиной, ныне покоящейся на дне реки.
Его охватил азарт борьбы, как это бывало на войне, когда не знаешь, что будет завтра, через час, минуту, но, будучи уверен в себе, не смотря ни на что, выполняешь поставленную задачу…
Согласно условиям тура, их поселили в четырехзвездном отеле в пригороде «Святого города», который Алексей Булгаков называл Ершалаимом, и очень далеко от «Стены плача», взглянуть на которую они так и не сподобились. Отель никак не тянул на заявленные звезды.
 В тесном номере было душно, вода подавалась лишь в утренние и вечерние часы, а по полу короткими перебежками, как на фронте, перемещались злые недоотравленные тараканы, тоже готовившиеся к пасхальным дням, когда в отеле появляется много народа и проголодавшиеся люди, измученные отнюдь не постами, а напряжёнными экскурсиями, едят вкусные булочки, от которых остаются лакомые крошки.
Нет, отель Берманам, определенно, не понравился. И уж точно не понравился бы тем молодоженам, которые хотели провести в нем часть своего «медового месяца». Молодцы, что продали путевки. Лучше уж Крым, а на худой конец и Болгария. Там и с водой лучше и безопаснее. Да за такие деньги там можно качественно отдохнуть и в наши дни.
Берманы отказались и от организованных экскурсий, заявив, что желают осмотреть страну самостоятельно. На проведение операции у них было отведено две недели. А на двадцать четвертое апреля у Берманов были авиабилеты на чартерный рейс до Киева. Эти билеты им вместе с путевками удружили молодожены, разумно отказавшиеся от столь насыщенного и небезопасного свадебного путешествия в страну, где новь кипели страсти, по линиям фронтов возводились стены и гремели ежедневные взрывы в супермаркетах, автобусах и на дискотеках.
Аркадий впервые оказался за границей, да еще в такой сложной стране, и в первые часы чувствовал некоторую неуверенность. Здесь ему на помощь пришла Ирочка, успевшая побывать во многих странах мира и отлично владевшая английским языком. Английский здесь был распространен повсеместно, в том числе и на дорожных указателях. Ирочка взяла напрокат неброский автомобиль марки «Фольксваген» серого цвета, который на ближайшие дни станет для них основным домом. И вот, после всех стремительных приготовлений, наши «концессионеры» отправились к морскому побережью, где в самом большом городе страны и по-прежнему ее финансовой и экономической столице, по разведданным, полученным в ночь с первого на второе апреля от любвеобильной Фаины, находился ее непутевый сын Аркадий Тартасов вместе с 600-тым «Мерседесом».
Дорога до моря по хорошей и, пожалуй, самой безопасной в стране автостраде заняла около двух часов, да и то по причине нескольких остановок на полицейских постах, усиленных армейскими патрулями. Да и вся страна напоминала военный лагерь. Люди в форме были повсюду, особенно бросались в глаза девушки и молодые женщины в армейской униформе и с нашивками на рукавах.
На постах проверяли документы. У Берманов, прибывших в страну по туристической визе, все было в порядке, да и фамилия супругов нравилась проверявшим, некоторые из которых задавали нетактичные вопросы:
– Вы приехали на историческую родину? Не собираетесь ли остаться здесь насовсем?
А, вникнув, из какой страны они приехали в солнечный «библейский рай», сочувствовали и на полном серьёзе советовали эмигрировать сюда.
Аркадий и Ирочка отмалчивались, не желая отвечать на подобные вопросы. А когда в их адрес раздавались комплименты типа:
– Вы прекрасная пара! Истинные ашкенази! Вы украсите страну! Здесь так много марокканцев и эфиопов, возомнивших о себе, чёрт знает что, лишь на том основании, что исповедуют иудаизм. Кругом их наглые, черные лица! Фу, как неприятно!
Вот на эти восклицания хотелось ответить, послав их авторов куда подальше. Но Берман дипломатично отмалчивался. Не исповедовать же свои моральные ценности и расовую терпимость в чужой стране, где они несколько иные.
Только Ирочка однажды не сдержалась:
– Мы совсем не те за кого Вы нас принимаете! – и показала офицеру язычок.
– Жаль, – посмотрел томными черными глазами на красивую молодую женщину пузатый капитан «средиземноморского типа», понимая, что они и в самом деле «не те».
– Очень жаль…
Наконец проехали последний пост и оказались в большом и красивом приморском городе, утопавшем в зелени вечнозеленых деревьев, кипарисов и пальм.
Во времена Остапа Бендера этого города еще не существовало. На его месте, среди апельсиновых плантаций и селений аборигенов, вышедших лет сто назад из Яффы, были разбросаны первые поселки переселенцев в «Святую Землю» из Европы, измученной Первой мировой войной и революциями, а чуть поодаль размещались бедные селения местных друзов и черкесов, которые разводили коз и пасли баранов. Такое место отпугнуло бы Остапа Ибрагимовича, мечтавшего о жизни в Рио-де-Жанейро. Но современный город у лазурного моря с широкими проспектами и небоскребами, ему определенно бы понравился. Да и фамилия у великого комбинатора была правильная, и имя тоже ничего, как ни крути, а от Иосифа, да и отчество от Авраама.
Поселился бы товарищ Бендер Иосиф Абрамович с миллионом, вытребованным у гражданина Корейко, в собственном домике, обзавелся бы мулаткой – благо Африка близко, и жил бы, как говорят в неблизком в отличие от Африки Черноморске, то бишь в Одессе-маме, и поныне:
«Что б мне так жить!»
И не надо было бы «великому», по его собственному мнению, «комбинатору» и гражданину РСФСР Остапу Ибрагимовичу, имя и отчество которого в здешних реалиях звучало бы в своем первородном виде, как Иосиф Авраамович, устраивать легкомысленные шахматные турниры, зарабатывая себе на пропитание и рискуя быть крепко побитым и выкупанным в Средиземном море.
Во-первых, шахматистов опытных, не то, что в Васюках, здесь было очень много, и провести себя так, как это позволили наивные васюковцы, они бы не позволили. Во-вторых, вложи он деньги от продажи золота и бриллиантов в местный банк, имел бы хорошие проценты, на которые вполне безбедно мог прожить со своей неприхотливой мулаткой в этом городе с теплым климатом, где круглый год можно ходить в белых штанах. А горячей мулатке и вовсе никакой одежды не надо.
Город, в который были вложены большие деньги, и где обтачивали бриллианты свезенные со всего света, был и в самом деле хорош, особенно в яркий весенний день начала второй декады апреля, когда здесь все цвело и благоухало.
Однако нашим «концессионерам» было не до местных красот. Берман старался, как можно реже говорить с прохожими и продавцами. Его английский был крайне ограничен. Общалась Ирочка. Быть за границей ей приходилось часто, и чувствовала она себя в инородной среде вполне привычно. Ее английский был безукоризнен.
Она купила схему города, и быстро разыскала на ней нужную улицу в тихом спальном районе, где жили киевские родственники Фаины, у которых остановился юный отпрыск Тартасова с разыскиваемым «Мерседесом» 600-ой модели.
Вела машину тоже Ирочка, которой было легче разобраться в дорожных знаках. Так что Берман отдыхал, обдумывая предстоявшую операцию.
Вот и разыскиваемая улочка. Дома-коттеджи на одну-две семьи с маленькими садиками. На улочке кафе, пару магазинчиков, ресторанчик, газетный киоск, море в пятистах метрах за кипарисовой аллеей. Ну, словом – рай, или курорт, по крайней мере.
– Однако не простые люди проживают здесь, – догадался Берман, выбирая место, где бы поставить машину. Вот разве возле ресторанчика. В других местах не разрешат. Он видел важного охранника, прогуливавшегося по тихой улочке и следившего за порядком.
– Да, долго здесь не постоишь, – подумал он.
– Проверят документы, и вежливо попросят.
Они вышли из машины и разместились за столиком возле окна, откуда был хорошо виден дом с номером 19.
В этот послеобеденный час в ресторанчике никого не было, и скучавший официант поспешил принять заказ.
– Часок посидим, понаблюдаем за домом, потом придется уехать, иначе привлечем к себе ненужное внимание, – решил Берман.
Ирочка заказала себе творог, кофе со сливками, пирожное и клубничное мороженое. Время было обеденное, и голодный Аркадий заказал себе острое мясное блюдо из баранины, названия которого так и не запомнил, а к нему пиво. Полакомиться вкусным мороженым и выпить по стакану фирменного апельсинового сока из плодов знаменитого сорта яффа, собранных в окрестных садах, его соблазнила Ирочка. И, конечно же, во время трапезы они наблюдали за домом, где жили родственники Фаины – ее дядя – «светило» мировой медицинской науки со своей немалой семьей.
Бородка, которую Аркадий сбрил накануне визита к пану Брунько, вновь отросла, и теперь его лицо более строго соответствовало фотографии в паспорте. Ирочка осветлила подросшие волосы, и из недавней шатенки практически вернулась к своему истинному цвету. А на ярком солнце, продолжавшем покрывать кожу красивым загаром и высвечивать волосы, день ото дня становилась все светлее и светлее.
Блондинки в южной стране были в особом почете, а потому местные женщины не жалели перекиси водорода и светлых красителей. Ирочке, чтобы соответствовать местной моде, не надо было ничего делать. Солнышко делало ее все красивее и неотразимее. Местные мужчины пялили на нее и так выпученные глаза, получая строгие выговоры от своих жен и подруг, а наиболее настырным из них Ирочка, словно ребенок, показывала язык.
Вместо часа Берманы просидели в ресторанчике все полтора. Полуденный зной спал и в ресторанчик потянулся народ. Некоторые посетители пытались с ними заговаривать. Берманам это было ни к чему, а потому пора было уходить.
Аркадий расплатился с официантом, и они вышли на улицу в то самое время, когда из дома под номером 19 вышли две женщины. Пожилая, лет шестидесяти и средних лет чуть полноватая, жгучая брюнетка с ярко накрашенными лицом и в коротком цветастом платье в тон чувственным пухлым губам.
Этакая, гламурная дама…
Как вы думаете, кто бы это мог быть?
Ну, конечно же, это была Фаина Тартасова, приехавшая погостить к родственникам и проследить за сыном. От неожиданности, при виде любвеобильной вдовы, у Бермана отвисла челюсть, лоб покрылся испариной. Встреча с Фаиной, да еще в этих «библейских» местах, никак не вписывалась в его планы. Он чувствовал себя значительно хуже товарища О. Бендера, который неожиданно столкнулся в «Доме народов» со своей не менее любвеобильной и более тяжеловесной невестой, коварно брошенной накануне первой брачной ночи.
– Прямо какая-то мадам Грицацуева! – в сердцах обмолвился Берман, а Ирочка испуганно посмотрела на него.
– Что делать? – Вопрошал взгляд ее наивных и ясных как голубое небо, широко раскрытых глаз.
– Уходим, Ирочка! Да, побыстрей, пока она нас не узнала! – прошептал Аркадий, уводя Ирочку к машине, где, сев через одну дверцу, они скрылись за тонированными стеклами.
– Нет, этого я не предусмотрел! – сокрушался Берман. – Если прежде я планировал вести игру с ее сынком, которому был не известен, то теперь наши дела сильно осложняются.
Ирочка включила двигатель, и, тронувшись, машина проехала в нескольких шагах от Фаины и ее спутницы, направлявшихся в кафе.
Берман взглянул через стекло на Фаю. Для своего возраста она была чертовски хороша в этом коротком ярком платье, однако на лице Фаины была заметна грусть. С таким же грустным взглядом, в котором вспыхнула тревога, Фаина посмотрела вслед удалявшейся машине, но пассажиров скрыли тонированные стекла. Берман тоже обернулся.
 – Нет, слава богу, не узнала. Иначе бы начался такой крик… – Берман познал на себе силу ее женского темперамента.
– Наверное, ей только показалось, но видно вспомнила и разволновалась.
Неужели так обиделась? – подумал Берман. Ему стало не по себе, но не от жалости к Фаине, а стало жутко стыдно перед Ирочкой за прошлые, не то чтобы амуры, а производственные шуры-муры.
– Я плохо знаю родственников Фаины. Видела их на фотографиях. По-моему это тетя Лиза – жена ее киевского дяди Анатолия Борисовича, у которого здесь процветающая клиника. Он и в самом деле один из лучших нейрохирургов на всей планете, – поясняла Ирочка Аркадию. – Фаина очень гордилась дядей…
– Ладно. Разведку боем мы выдержали и не сдались! – стал успокаивать себя и Ирочку Аркадий.
Съездим по одному адресу. Быть может, встретим там одного товарища. Покумекаем, обдумаем, что и как, а завтра уточним план операции.
– Какого товарища? – удивилась Ирочка.
– Попозже расскажу, – ответил ей Аркадий.
Они доехали до перекрестка и собирались повернуть направо, к морю.
– Ой! – вскрикнула Ирочка, едва не забыв притормозить.
Берман взглянул через лобовое стекло. Навстречу им ехал темно-серый, серебристый красавец 600-тый «Мерседес». Именно такой цвет любил покойный Тартасов.
– Это он! – узнала Ирочка.
Через открытые ветровые стекла Берман увидел худощавого остроносого юношу, в котором сразу же признал Аркадия Тартасова – так он был похож на мать, еще одного молодого человека и двух девушек, по-видимому, их подружек.
– Ага, братец Аркадий! Тезка ты мой, почти что родственник! – повеселел Берман.
– Это хорошо, что ты здесь!
Его охватил азарт охотника, какой появлялся в горах, когда отряд спецназа шел по следам боевиков. Как все произойдет, Берман пока не знал, но в том, что он осуществит задуманное, не сомневался.


3.
Все эти дни Фаина пребывала в подавленном настроении. Ровно неделю назад ей на мобильный телефон позвонил Миша Мирский, которого она все еще любила, так и не сумев забыть нескольких месяцев тайных интимных встреч, в результате которых забеременела.
Надо отдать Мише должное, никто из окружавших их комсомольских активистов, в том числе и ее супруг Тартасов не догадывались об их глубоко законспирированном романе, который прервался лишь на пятом месяце беременности.
Тартасов не умел удовлетворять всех ее непомерных, а порою и фантастических прихотей, и она его не любила, время от времени заводила короткие интрижки на стороне, разумеется, больше без тяжелых последствий. Такова была ее сущность. Но Мирский с тех пор больше не поддавался ее чарам, а, в скорости женился, стал образцовым семьянином. Правда, спустя несколько лет, когда вся дружная четверка бывших комсомольских функционеров – Мирский, Виленский, Лужников и Тартасов, поддержанные старшими товарищами по бывшей «направляющей и руководящей» наступили на коммерческую жилу и в короткое время создали огромные состояния, Миша сменил прежнюю жену на новую – молоденькую и из правильной семьи. Тартасов же еще долго был верен Фаечке, пока ему не подвернулась эта молоденькая и смазливая «сучка» Ирка, которую он подцепил в борделе, где-то в Египте.
После такой открытой измены, о которой взахлеб писали «желтые газеты», Фаина возненавидела Тартасова и еще большей любовью прониклась к Мирскому. Ей даже удалось спустя много лет еще раз соблазнить Мишеньку, но тот был в состоянии сильного подпития, а когда протрезвел, то стал перед ней извиняться.
Фаина ревела несколько дней к ряду, думала, что наложит на себя руки, но рук не наложила, а только выплакала все глаза, которые после той трагедии стали еще томнее, и прекраснее. О таких глазах один известный поэт прошлого, а может быть и позапрошлого века, как-то сказал – «с поволокою длинных ресниц»… Ресницы после тех слез и в самом деле заметно подросли.
Внешне к Мирскому Фая с тех пор относилась с царственной прохладой, однако в душе продолжала украдкой любить, в чем никогда и никому не признается. Промучавшись несколько недель, Фая познакомилась в любимом казино с Владимиром, который пришел попробовать свое счастье в игре, и завлекла молодого человек своими томными глазами, прочими чарами, а также страстной любовью опытной искусительницы, и естественно деньгами. Фая не любила длинных официальных имен и называла Владимира просто Вовой. С молодым бойфрендом она не то чтобы расцвела, но и не увядала. Вове она почти не изменяла. Раза два не больше. Вова прощал ее и жил за ее счет сытно и без забот.
Но недавний случай с Аркадием Михельсоном, который оказался вовсе и не Михельсоном, а каким-то уголовником Берсеневым – Мирский прислал по факсу его фото в «фас и профиль», прося подтвердить, что это именно он – вверг Фаечку в глубокую депрессию. Тут и Вова, как ни старался, помочь ей пока не мог. Не получалось.
От развившейся депрессии Фаина подалась в «Святую Землю», отдохнуть от кошмаров последних дней, повидать родственников, отвлечься от дурных мыслей и проследить за сыном. Аркадий славно веселился в теплом и солнечном городе на берегу моря со своими сверстниками и разными девицами, вполне способными окрутить доверчивого юношу и женить на себе. Вова, конечно же, поехал с ней. Куда же его девать?
Однако отдыха не получилось. Позвонил Мирский и рассказал ей страшные вещи. Оказывается, этот подлец, назвавшийся Михельсоном, соблазнивший порядочную женщину и коварно угнавший ее личный «Майбах», который до сих пор так и не найден, спелся с этой прохиндейкой Воробьевой, укравшей у нее мужа, проник в Киев и ограбил Богдана Осиповича Брунько – человека милейшего и старого знакомого ее родителей!
Богдан Осипович подарил дочке Яночке на девятнадцатилетие великолепный двухместный «Макларен», который Фаина охотно уступила ему, хотя были и другие покупатели. И вот машина угнана, а Яночка ужасно переживает. Бедная девочка, которую Фаина не прочь была  взять замуж за Аркадия, хорошо зная и уважая его маму – пани Марианну, урожденную Корчмарик.
На обратном пути хорошо бы заехать в Киев и навестить родителей и семейство Брунько, – подумала Фаина, и решила покинуть «Святую Землю» на пароходе, уже через недельку, когда завершатся пасхальные празднества. Очень удобно и не надо оставлять машину. Когда еще ее доставят нерадивые агенты из службы доставки крупногабаритных грузов.
По словам Мирского, службы безопасности напали на след преступной группы, и обязательно задержат злоумышленников, посягнувших на чужое имущество.
– Задержат и уничтожат! – заранее злорадствовала Фая, да так, словно уже была приглашена на казнь.
– И еще, – предупредил Фаину Мирский:
– Будь, Фаечка, повнимательней. Этот Берсенев с Воробьевой похоже охотятся за машинами из бывшей коллекции Тартасова. Зачем им это – пока не ясно. Возможно, что это желание получить немалые деньги. Правда, в Киеве такая попытка у них сорвалось – машина непонятно отчего сгорела.
Хоть это и маловероятно, но все может случиться, и эта парочка может появиться возле тебя. Будь осторожна. Помни, ты нам не чужая…
После таких предупреждений, Фаине стал повсюду мерещиться Аркадий Михельсон, по иному этого мужчину, которого, несмотря ни на что, успела полюбить, она называть не хотела. И охотно простила бы его, вернись тот с повинной. Но если нет, то казнь!
Вот и сегодня, когда они с тетей Лизой решили зайти в соседнее кафе ивыпить по чашечке кофе со сливками и пирожным, а потом прогуляться в сторону моря, Фаина вздрогнула, краем глаза заметив красивую пару – мужчину с элегантной бородкой и стройную молодую блондинку в темных очках, которые садились в машину. Через несколько секунд машина тронулась с места и, словно мираж, исчезла за поворотом в дрожащем воздухе над горячим асфальтом.
– Бог мой! – простонала Фаина, потирая рукой лоб. Начиналась головная боль, которая могла перерасти в приступ мигрени.
– Что с тобой, моя девочка? – забеспокоилась тетя Лиза.
– Нет, ничего. Просто надо выпить кофе и подышать морским воздухом, – ответила Фаина.
– Проклятый Мирский! И здесь умудрился испортить ей отдых, не говоря о настроении, – с горечью далеких утрат вздохнула Фаина.
Конечно же, она ошиблась в очередной раз. Столько кругом похожих людей, особенно если видишь их с большого расстояния!
Фаина взяла себя в руки. Тетя Лиза, посвященная в душевные муки и переживания Фаечки, которую, несмотря на не детский возраст, называла «моя девочка» или «милочка», лишь крепче взяла ее под руку. Две яркие пышнотелые и разновозрастные матроны с достоинством вошли в кафе, где выпили не по одной, а по две чашечке ароматного кофе со сливками, вдоволь насладившись нежнейшими пирожными, совершенно не переживая по поводу прибавки в весе.

4.
В дороге Берман успокоился. Фаина к счастью не узнала их. Все-таки было довольно далеко, но теперь следовало проявлять повышенную осторожность. Хорошо, что они встретили «Мерседес» с ее сыном Аркадием. Теперь хотя бы известен его маршрут от дома в город, и завтра с утра они устроят в своем «Фольксвагене» наблюдательный пункт и проследят, куда поедет младший Тартасов. Что же касается дальнейших планов, то они были не готовы, к тому же прежние наброски, требовали серьезной корректировки.
– Так что же это за товарищ, к которому мы едем, – спросила заинтригованная Ирина, которая во всем положилась на Аркадия и успокоилась.
– Армейский друг, Юра Миронов. Воевали вместе. Юра был в плену, а мы с Гольцовым освобождали его. Был очень тяжелый бой… – рассказывать дальше Берману не хотелось.
– Как же он очутился здесь? Зачем? – удивилась Ирочка.
– Жена увезла. Я ее не видел. Говорят строгая такая женщина. Вот и потянуло их с матерью на историческую родину, а Юрку уговорили. Я ничего этого не знал, был в лагере. Мне Гольцов рассказал. И к стати. Есть теперь рядом человек, который может помочь. А Миронов здесь не последний человек, служит в армии, офицер.
– Когда же он тебе об этом рассказал? – удивилась Ирочка.
– Пока ты танцевала с гостями и особенно часто с Игорьком, – напомнил Берман.
– Ну, уже и заревновал! – чуть покраснела Ирочка, одарив Аркадия виноватой улыбкой.
– Вышли мы с Гольцовым на лестничную клетку. Он закурил, я тоже за компанию, хотя ты же знаешь, бросил.
– То-то так от тебя пахло табаком, – вспомнила Ирочка.
– Стали вспоминать, кто где оказался. Ребята наши в большинстве поувольнялись из армии, разъехались, кто куда. А Юрка оказался здесь. Вот и взял я у Гольцова адрес, наметив маршрут за 600-тым «Мерседесом».
Не хотелось бы тебя пугать, Ирочка, но за нами охотятся. Я чувствую это. За «дружками» Тартасова, упрятавшими его в тюрьму, стоят могущественные силы в лице тех самых Мирского, Виленского, Лужникова, о которых ты мне рассказывала. Кроме того, им активно помогают федеральные спецслужбы, не говоря уже о милиции.
Надеюсь, им пока не известны наши имена и не понятны намерения. Поэтому следует, по возможности, пускать ищеек по ложному следу, а самим не расслабляться и поспешать, – закончил Берман и посмотрел на Ирочку. Она сосредоточенно вела машину и молчала. Однако по ее лицу было видно, что сильно озабочена.
– Да ладно, Иришка, не переживай. Правда наша, и победа будет за нами! – Берман разложил на коленях план города с пригородами и, словно лоцман, прокладывал путь.
Миронов проживал в северо-восточном пригороде, ближе к невысоким горам, в сторону которых к священной реке Иордан вели несколько автострад. Появились военные посты и у Берманов проверили документы.
Спросив, куда они едут, офицер рекомендовал дальше городка Ги-Шен не забираться. Там уже не спокойно и появляются террористы. Нашим «концессионерам» нужен был именно Ги-Шен, где в панельном трехэтажном доме и проживал Юрий Миронов. Вот только дома ли он?
Берман посмотрел на часы. Было около семи вечера и заметно потемнело.
– Сегодня мы, пожалуй, не вернемся в свой четырехзвездный отель, а потому напомни мне позвонить портье, чтобы не беспокоились за нас, – попросил Ирочку Берман.
– Где же мы переночуем? – Озаботилась Ирочка.
– Пока не знаю. В этом городке, наверное, есть какая-нибудь гостиница. В крайнем случае, поспим в машине, – ответил Берман. Они въезжали в маленький городок, на улицах которого попадалось много военных.
– Наверное, поблизости воинская часть, – подумал Берман.
 Вот и дом, где живет Миронов. На двери подъезда домофон, рядом на лавочке, как и повсюду на родине, сидят пожилые женщины и лузгают семечки.
– Вы к кому? – очевидно, спросила их одна из женщин на совершенно непонятном языке.
– Мне нужен господин Миронов из восемнадцатой квартиры, – ответил на плохом английском языке Берман.
– Так Вы из Союза? – догадалась и спросила на хорошем русском языке, та же женщина, выговаривая многие слова так, как это принято на Украине.
– Да, – ответил Берман.
– Приплыли из Одессы, – скромно подтвердила Ирочка.
– Так бы и сказали! – обрадовалась женщина.
– Давно оттуда? Как там?
– По-разному, – уклончиво ответил Берман.
– Говорят, что в Одессе сгорел оперный театр, а на привозе все так дорого, – не унималась любопытная женщина.
– Про театр не знаем, не заметили, а вообще-то да, все дорого, – ответила ей Ирочка.
– И здесь все очень дорого, – покачала головой женщина, подошла к домофону и позвала по-русски:
 – Полиночка Моисеевна! К вашему зятю гости!
Через несколько секунд дверь открылась, гости вошли в подъезд и поднялись на последний третий этаж. На пороге квартиры уже стояла, дожидаясь неизвестных ей визитеров, поджарая темноволосая женщина средних лет в домашнем халате и тапочках.
– Вы к нам? – спросила она по-русски, догадываясь, откуда прибыли нежданные гости.
– Нам нужен Юрий Миронов.
– Он должен скоро вернуться со службы. Можете подождать Юру. Проходите в квартиру.
Квартира состояла из двух раздельных комнат, кухоньки, коридорчика и прочих удобств, словом – типичная «двушка», каких понастроили и у нас на всем пространстве в одиннадцать часовых поясов от Балтики до Берингова пролива.
– Вот здесь живут Юра с Сонечкой, а здесь живу я, – показала гостям апартаменты Полина Моисеевна.
– Соня сейчас на учениях, но мы ее ждем завтра или послезавтра. Представляете, она у нас офицер, командует танком! – похвалилась, а может быть, и опечалилась, Полина Моисеевна.
– Только служат они в разных подразделениях. Юра командует ротой, а Сонечка танком. У нее весь экипаж женский. У нас многие женщины служат в армии. Сонечка на хорошем счету, а сейчас на учениях далеко в пустыне. Сейчас там еще ничего, а вот летом сущий ад. Живем здесь почти три года, да вот никак не дождемся деток, – вздохнула Полина Моисеевна, которая мечтала о внуке или еще лучше – внучке, и о том времени, когда Сонечка оставит военную службу, и они заживут спокойной жизнью.
– Так вы откуда приехали? – спросила теща Миронова, возвращаясь к гостям.
– Из Москвы, – ответил Берман.
– Мое имя Аркадий, а это моя жена Ирина. У нас что-то вроде свадебного путешествия.
 – О! Поздравляю Вас. Вы прекрасная пара! – Полина Моисеевна искренне улыбнулась нежданным гостям.
– А откуда Вам известен Юра?
– Мы служили с ним в армии.
– Понимаю. Юрочке иногда пишут бывшие товарищи. Эти письма очень дороги для него. Что можно, он зачитывает для нас с Сонечкой. Как Ваша фамилия. Возможно, я вспомню Вас.
– Моя фамилия Михельсон.
– Михельсон? – удивилась Полина Моисеевна.
– Нет, не припомню. Такую фамилию Юра не называл.
Неужели люди с такой фамилией тоже служили в Советской армии, – говорили несколько удивлённые глаза Полины Моисеевны.
– Я не писал ему. Был в очень далекой командировке, – признался Берман. Не пугать же добрую женщину лагерем или тюрьмой.
– Да, да, – согласилась Полина Моисеевна.
– Вот и мы здесь, как в очень далекой командировке, – задумалась она.
– Нет, здесь не плохо. Обидного слова не услышишь, да и спокойнее, чем дома. Террористы, конечно, есть, но все же не как у вас. Больших домов, как в Москве и Волгодонске не взрывают, больниц, театров и школ не захватывают, поезда не подрывают. Мы все это видели по телевизору и переживали за вас. Я плакала… – Растроганная Полина Моисеевна достала из кармашка платочек, и промокнули им глаза.
– Да, у вас потише. Ваши боевики не такие отмороженные. Много шумят и пялят в воздух, но в бою не стойкие и не столь кровожадны, – в душе согласился ней Берман.
– Цены у нас высокие, но Москва по дороговизне идет вслед за Токио и Швейцарией, – обнаружила Полина Моисеевна хорошие знания рейтингов самых дорогих городов мира, почерпнутые из телевизионных программ.
– Да, это так, – согласились супруги Берман.
– В общем, не так уж и плохо, если привыкнуть, – продолжила Полина Моисеевна.
– Скучаем по природе, по березкам, по летним дождям, по тихой большой реке, по снегу. Наверное, еще не вжились в эту землю, – закончила на миноре свои мысли Полина Моисеевна и тут же встрепенулась.
– Ой! Да что же мы стоим в коридоре. Проходите в мою комнату, садитесь за стол. Сейчас я Вас угощу кофе или чаем. А Ваша супруга, очень хорошенькая, настоящая красавица! – сделала Ирочке комплимент пятидесятилетняя женщина.
Берманы прошли в комнату, и присели на стулья возле стола.
– Вы не собираетесь поселиться здесь, Аркадий? – спросила Полина Моисеевна, которую приятно насторожила фамилия гостей, хотя те и не соответствовали своим внешним видом, укоренившимся в её сознании канонам.
– Пока не думали об этом, – дипломатично ответил Берман.
– Жить у нас неплохо. Военных ценят. Язык, правда, тяжеловат. Мама моя еще говорила на идиш, да и я немного понимала, но здесь все с нуля. Иврит и идиш – две большие разницы, но научиться можно. Даже Юра осилил, иначе ему бы не доверили командовать танковой ротой.
Здесь хороший климат. Хотя море и не близко, но воздух чистый, насыщенный йодом и очень полезный для детей и легочников. У Вас здоровые легкие?
– Пока не жалуемся, – улыбнулся Аркадий, которому определенно нравилась эта умная и тактичная женщина.
Берман взглянул на часы. Стрелки приближались к половине восьмого.
– А скоро ли придет Юрий?
– Жду с минуты на минуту. Он звонил и сообщил, что не задержится. Вот и ужин я уже разогрела. Жаль, что нет Сонечки. Она охотно поболтала бы с вашей супругой. Но вернется только завтра, а если задержат, то послезавтра.
– Мне тоже жаль, – тактично посочувствовала Ирочка, которой в этом доме, однако, было не уютно.
В прихожей соловьиной трелью пропел звонок.
– А вот и Юра! – обрадовалась Полина Моисеевна. – Сейчас будем ужинать. С этими словами она открыла дверь зятю.
– У нас гости, Юрочка! – послышались из коридорчика  ее слова.
– Какие гости? – удивился мужской голос.
– Супруги Михельсон, вот какие! – назвала Полина Моисеевна.
– Не помню таких…
Аркадий вышел навстречу крупному широкоплечему тридцатилетнему мужчине в форме капитана Армии обороны.
– Не узнаешь старого армейского товарища, Аркадия Михельсона, товарищ старший лейтенант Миронов? – опередил сослуживца, которого четыре с половиной года назад в ноябрьскую непогоду вытащили из зиндана капитан Берсенев и майор Гольцов.
Юрий понял, как надо называть боевого товарища, которому был обязан жизнью.
– Здравствуй, дорогой Аркадий!
Мужчины обнялись и троекратно по-русски расцеловались.
– Так вот, товарищ капитан, Аркадий Михельсон! Перед тобой командир танковой роты капитан Ури Мирав. Он же Юрка Миронов!

 










 «Дуракам закон не писан»
 Русская пословица

Глава 8.

Ложный след

1.
С Балтики тянуло сыростью и холодом. Апрель не самый теплый месяц в этих местах, а потому хотелось укрыться хотя бы за полосой дюн, укрепленных сплетенной из лозняка декоративной изгородью и кустиками жесткой песчаной осоки.
Василий и Валерьян устроили свой наблюдательный пункт на опушке соснового бора, упиравшегося в дюну. Сосны здесь были низкорослые и корявые очевидно от сильных холодных ветров, а кондовые парни, с теми же документами на имя братьев Качко, наоборот были рослыми, как на подбор, и бросались в глаза редким отдыхающим, рискнувшим прогуляться по пляжу в надежде отыскать красивый камешек или маленький кусочек янтаря, а быть может просто так полюбоваться морем, с шумом накатывавшим на песок тяжелые иссиня-чёрные волны с белыми завитками.
Если бы по пляжу бродили только сборщики камешек и морских пейзажей, то Василий с Валерьяном сидели бы в уютном ресторанчике подальше от холодного ветра и согревали бы себя коньяком. Но по пляжу в роскошном «Бентли» из той самой коллекции Тартасова, которая была распродана в разные концы прежде необъятной страны, каталась молодежь – две девицы и три парня, один из которых – сын известного депутата сейма Сикиса, был новым владельцем дорогой иномарки.
Отпрыск Сикиса давал по очереди всей компании порулить своим «Бентли». Машина носилась по берегу, пугая одиноких любителей пляжных прогулок, шарахавшихся от автомобиля.
Братья Качко, прибывшие в самую гордую прибалтийскую республику, согласно «легенде», из Киева, объятого оранжевым пламенем нескончаемой бархатной революции, вторую неделю, практически ежедневно, дышали морским воздухом и следили за передвижением «Бенли», принадлежавшего отпрыску Сикиса – молодому коротко остриженному парню лет двадцати, любившему катать по выровненному волнами пляжу своих друзей и подружек. Охраны никакой у них не было, и это обстоятельство сильно беспокоило Василия и Валерьяна.
Отобрать у такой хлипкой молодежи дорогой автомобиль, ничего не стоило крепкому натренированному мужчине, каким, согласно описаниям, был бывший капитан армейского спецназа Берсенев. Вероятно, он был вооружен и тем более опасен.
– И куда только смотрят родители этих оболтусов! – возмущался, припав глазами к окулярам бинокля, продрогший и охрипший Василий, непокрытую голову которого трепал соленый ветер, вырывая из светлой шевелюры супермена отдельные уставшие волоски, которые разлетались во все стороны, словно пух от одуванчика. Валерьян был менее крут, а потому натянул на голову спортивную шапочку и не страдал хрипотой, вовремя прогревая горло маленьким глотками коньяка из плоской металлической фляжки, которая удобно размещалась во внутреннем кармане плаща.
– Дай-ка! – Василий вырвал из руки Валерьяна фляжку и сделал несколько жадных глотков.
– Э-э! – запротестовал Валерьян. – Оставь немного!
– Возьми бинокль и наблюдай! – на правах старшего в группе приказал Василий, а сам спустился с дюны в лес и, укрывшись за стволом сосны, закурил.
– Сколько еще торчать в этой холодной дыре? – Подумал Василий, жадно затягиваясь сигаретой. – Прямо таки засада какая-то! Может быть, этот капитан и не появится здесь.
С дюны спустился Валерьян.
– Накатались, едут в поселок! – доложил он старшему по команде.
Братья Качко спешно прошли пару сотен шагов через лес к полянке, где оставили свой джип, и, объезжая деревья, стали выруливать к дороге, чтобы проводить до поселка «Бентли», набитый «золотой молодежью» прибалтийской республики. За рулем дорогой машины важно восседал, нацепив на голову фуражку офицера СС времен Второй мировой войны, прыщавый белобрысый сынок депутата сейма Сикиса, временно передавшего бразды правления своим бизнесом в руки супруги и с головой ушедшего в политику, разрабатывая законы, направленные на борьбу с «оккупантами», под которыми понимал всех инородцев. Бизнес у Сикиса был самым прибыльным в республике. Скупив за бесценок права на вырубку леса на востоке республики, где дела были особенно неважными, фирма Сикиса пилила и рубила лес, да так, что только щепки с опилками разлетались во все стороны. Сосны, которыми еще лет пятнадцать назад дорожили рачительные хозяева в ранге всяких секретарей райкомов и горкомов, доказывая, что здешние леса уникальные и заповедные, не в пример псковским, вологодским или сибирским, свозились на побережье, где грузились на суда и развозились по разным странам.
Никаких других ценностей, кроме леса, мелкой рыбешки, из которой делали шпроты, да песка, для экспорта из гордой балтийской республики не имелось. Песок никого не интересовал, а плохонькие шпроты поставлялись в соседнюю неразборчивую страну, в которую депутат сейма Сикис мечтал изгнать «оккупантов», отстроивших за полвека экономику республики, которая, впрочем, теперь безвозвратно порушена. Положение спасали только нефтяные причалы в портах и нефтепроводы, по которым восточный сосед гнал богатства своих олигархов за границу, выплачивая в бюджет гордой республики большие прогонные.
Но вечно так продолжаться не могло. Восточный сосед, уставший от капризов недалеких лидеров балтийской республики, заканчивал строительство своих нефтяных причалов в Финском заливе, и заворачивал к ним трубы.
Оставался еще туризм, и здесь отличились Василий с Валерьяном, вторую неделю пополнявшие казну республики, прибыв в нее на отдых в совершеннейший не сезон. Братья Качко снимали номер в частном отеле на взморье, расположенном в том курортном местечке в окрестностях столицы республики, где располагались виллы ее новой национальной элиты, жадно приобщавшейся к «общечеловеческим ценностям».
Вот в этот поселок или курортное местечко, в котором летом и в самом деле неплохо, возвращались фальшивые туристы они же фальшивые братья Качко, сопровождая молодых бездельников до богатой виллы депутата Сикиса. Это были веселые ребята, увешанные значками с нацистской символикой времен Второй мировой войны, которые, вероятно, наследовали от своих покойных или доживающих век дедушек и прадедушек, помогавших насаждать «общечеловеческие ценности» первой половины прошлого века, как в своем доме, так и в доме большого соседа на Востоке. А когда с Востока пришли армии, изгнавшие строителей «нового мирового порядка» и их дедушки и прадедушки попрятались в лесах, отбывали наказание в лагерях или сбежали на Запад, резонно опасаясь возмездия за содеянное, то по комсомольским путевкам понаехали «оккупанты», восстанавливать города, строить заводы, порты и фабрики. Причем аборигены, подобно жителям островов Фиджи или Тонга, копались в это время в своих огородах, откармливали поросят, пели национальные песни на певческих полях и сдавали втридорога приехавшим отдохнуть у моря рабочим и инженерам многочисленные комнатки в своих огромных домах.
Сдавать сейчас особенно некому. Восточные соседи стали разборчивее. Кто побогаче, те едут в Испанию или в Швецию, кто победнее – на дачи, которыми нескромно называют садовые участки, выделенные от предприятий своим работникам, чтобы выращивали фрукты и овощи. Самые бедные – сидят дома, если он у них есть...
Дорога в поселок шла через лес и, по обыкновению, была пустынной. Неожиданно, из леса наперерез «Бентли» выехала «Газель» с закрытым кузовом-салоном, из которой выскочили двое мужчин в черных куртках, черных спортивных шапочках и темных очках. Сын депутата Сикиса, сидевший за рулем, растерялся и затормозил. Двое налетчиков открыли через опущенные ветровые стекла двери «Бентли» и принялись выбрасывать из салона «золотую молодежь» республики. Девчонки пытались кричать, но, получив по увесистой пощечине, смолкли. С парнями налетчики поступили жестче, привели кулаками в покорность, а затем стали заталкивать вместе с девицами в кузов-салон «Газели».
В этот самый момент из леса неожиданно для налётчиков выкатил джип братьев Качко, которые не первый раз пользовались таким маневром, провожая «Бентли» до поселка, где поселились сами. То, что происходило на дороге, именно так и представлялось Василию всего несколько минут назад.
Вот он случай проявить себя! Неужели клюнули!
Мощный двигатель вынес «Гранд Чероке» к месту нападения. Василий и Валерьян, вооруженные пистолетами, вступили в схватку с нападавшими, вооруженными охотничьими ножами, и положили их выверенными натренированными ударами, нанеся мощные удары вороненой сталью в головы противников. Стрелять не потребовалось.
Действовали братья Качко, словно на тренировке и разделались со своими противниками в течение нескольких секунд. Из Газели, куда загнали избитых и деморализованных парней и девушек, раздалась автоматная очередь и одна из пуль пробила полу плаща Валерьяна, ранив его в мягкие ткани ноги. Валерьян упал на асфальт, и открыл беглый огонь из пистолета по кабине водителя «Газели». К нему присоединился Василий. Стрелявшему, очевидно, помешали молодые люди, брошенные в фургон «Газели», и вторая очередь прошла верхом, не задев никого из братьев. Следом за очередью выпал укороченный автомат «Калашникова» и вывалился убитый водитель, он же третий член преступной группы, целью которой был захват на пустынной дороге, шедшей через лес, дорогого «Бентли» и его владельца – сына депутата Сикиса, за которого можно было получить большой выкуп.
Для «Бентли» неподалеку стоял в готовности огромный трейлер-фургон, в котором предполагалось спрятать и вывезти дорогую машину, а захваченных молодых людей предполагалось вывезти в «Газели» и укрыть на время торга в одной из дач на побережье.
О таких планах уже через полчаса признались на первом допросе оставшиеся в живых, но изрядно попорченные Василием и Валерьяном налетчики, связанные с боевиками, орудовавшими в горах Кавказа, допрашивать которых съехалось большое полицейское начальство.
Но подлинными героями дня стали гости республики братья Василий и Валерьян Качко, приехавшие на отдых из дружественного Киева, и рискуя жизнью защитившие сына депутата сейма Сикиса и их дорогой и роскошный «Бентли», купленный месяц назад.

2.
После совместного ужина и обмена общими впечатлениями, Полина Моисеевна с Ирочкой остались вдвоем, смотрели телевизор – новости из Москвы на канале НТВ, потом местные новости и какой-то «мыльный сериал», но больше беседовали. Ирочка рассказывала о Москве, Полина Моисеевна вспоминала Смоленск, где прожила всю жизнь без последних двух с половиной лет, рассказывала местные новости, рекомендовала осмотреть достопримечательности «Святой Земли», которых было так много, что все равно всего не увидишь.
Вопрос, где ночевать, отпал сам собой. Полина Моисеевна предложила свой диван, который можно разложить, а сама выразила намеренье устроиться на кухне, на раскладной кровати. А чтобы администрация отеля не беспокоились отсутствием клиентов в ночное время, Берман позвонил и предупредил, что они остановились у знакомых, и возможно не будут ночевать в отеле несколько ночей. Поскольку деньги были уплачены, никаких претензий со стороны администрации не возникло.
Мужчины сидели за маленьким столиком в супружеской спальне. На столике были расставлены тарелочки с закусками и стояли початые бутылки с рюмками. За окном темная южная ночь. Где-то в кронах пальм и высоких деревьев мерцали звезды, ниже пролетали светлячки.
Берман как на духу, все как было, и все как есть рассказал старому армейскому товарищу. Расказал о своем заключении в лагере, о загадочном убийстве олигарха Тартасова, оказавшегося по сговору подельников в зоне, об Ирочке Воробьевой, ставшей согласно документам и по жизни супругой Аркадия Бермана – второго воплощения Олега Берсенева. Рассказал и о тайне семи дорогих эксклюзивных автомобилей из коллекции Тартасова, в одном из которых хранятся убийственные документы на подонков, разбогатевших на расхищении общенародной собственности бывшей сверхдержавы, погубленной предательством свих верхов и надорвавшейся в противостоянии с Северо-Атлантическим блоком. И скрылась удивительная страна в пучинах безжалостной истории, словно легендарная Атлантида в волнах Атлантики. Возможно, что будущий кудесник-математик, «а-ля Фоменко», «впавший в историю», сравнит два этих мифа, объединив в единое факт гибели СССР и Атлантиды, приблизив, таким образом, события на целых аж двенадцать тысяч лет! Чего только не бывает, и чего только не будет в нашем неспокойном мире, полном шарлатанов, невежд и дилетантов!
Так за душевными разговорами и воспоминаниями бутылка горилки на березовых бруньках, которую Берман купил в Одессе, очевидно в память о пане Брунько, незаметно закончилась.
– Ирочка твоя хороша. Истинная красавица! – одобрил Миронов выбор товарища.
– Она совершеннейший антипод моей Сонечки. Уверен, что они не уживутся вместе и часа. Обязательно поругаются, и у них установится полная антипатия. Знаешь, у меня с тещей более дружеские отношения. Полина Моисеевна чувствует, что с Соней трудности, и это утешает меня. Просит потерпеть и озаботится потомством.
– Ну и как, озаботился? – прищурив глаза, спросил Берман.
– Я то озаботился, не пропускаю, на сей счет, ни одной возможности, так влечет меня к ней. В этом деле и Сонечка не дает мне пощады. Только пока все в пустую… – огорчённо признался Миронов, взглянул на опустевшую бутылку горилки, которая была настояна на бруньках, и направился к бару.
– Не унывай, дружище, действуй в том же направлении и обязательно получится! – успокоил товарища Берман.
– Мы с Ирочкой, как только отыщем то, что надо, тут же займемся самым главным делом! – шумел разогретый горилкой Аркадий.
– Каким таким делом? – просунув любопытную головку в полуоткрытую дверь, спросила Ирочка, привлеченная слишком уж громким разговором мужчин.
– Вы в порядке, мальчики? - тут же задала Ирочка следующий вопрос, догадавшаяся, в чем суть первого, и покраснев от удовольствия. Она давно хотела поговорить с Берманом, об этом, да как-то не решалась.
Ирочка закрыла дверь, убедившись, что все в порядке, а из бара на стол перекочевали французский коньяк и местная водка «Кеглевич», по словам Миронова лучшее, что здесь есть из крепких напитков.

*
– Ну, как там дела? – спросила Полина Моисеевна Ирочку.
– Разговаривают. Боюсь только, выпьют много.
– У мужчин такое бывает. Им надо высказаться, – вздохнув, посочувствовала зятю и Ирочкиному мужу Полина Моисеевна – женщина опытная в таких делах, к тому же старше Ирочки вдвое. Даже муж ее, не совсем таки русский человек, и то стал много пить, как началась эта треклятая перестройка. Лечился, а потом заболел и умер, оставив ее вдовствовать, в сорок пять лет.
– Теперь лежит Лазарь под берёзками на родной стороне, а мы здесь на чужбине, – тоскливо закончила Полина Моисеевна.
Женщины помолчали. Сериал надоел, и хозяйка выключила телевизор.
– А не выпить ли нам кофе? – предложила она.
– После кофе долго не заснешь, – попыталась возразить Ирочка.
– А нам и так долго не заснуть. Мужчины еще долго не угомонятся. Завтра у Юрочки выходной день, так что выспимся, и будем ждать Сонечку. Мне очень хочется, чтобы ты, Ирочка, с ней познакомилась, – Полина Моисеевна, и сама не заметила как, перешла в общении с гостей «на ты».
– Сейчас у нас творятся страшные дела, Ирочка, – выпив чашечку, совсем тихо продолжила чуть посвежевшая хозяйка.
– Когда мы приехали, нам предлагали поселиться в Бер-Цимоне. Это совсем недалеко от Иордана. Мы ездили туда, смотрели. С холма была видна узкая ленточка святой реки. Какая же она маленькая. Днепр в районе Смоленска стократно больше. Там и отдельный большой дом был готов, и земля под сад имелась, и воды из скважины сколько угодно. Словом, райское место…
К счастью, тогда нас опередил другой человек. Потом предложили эту квартиру. С крыши нашего дома, между прочим, видно море! – похвалилась Полина Моисеевна.
– Так вот, Юру приняли в армию, и сейчас он служит рядом с домом. Хорошо получает и даже посылает деньги родителям. Потом в армию приняли Соню. Зажили мы на новом месте неплохо. А вот в Бер-Цимоне сейчас разрушают дома, с кровью срывая людей с насиженных мест…
Что там творится! Видела бы ты, Ирочка. Свои солдаты и офицеры силой уводят людей. Тех, кто не хочет и сопротивляется, бьют и волокут по земле. Кидают в машины и везут как скот на новое место. Земли под их домами возвращают прежним хозяевам, которые будут пасти среди развалин своих коз.
Это, там, у них, – Полина Моисеевна, очевидно, имела в виду власть, – называется «мир в обмен на землю».
Сонечка со своим танком была там. Видела бы ты ее, Ирочка, когда она вернулась. Нервная вся, с Юрой поругалась, а в ее волосах я заметила седину.
Женщины долго молчали. Выпили еще по чашечке ароматного кофе, а потом Полина Моисеевна стала расспрашивать Ирочку. Узнав, что и ее мама осталась одна, посочувствовала:
– Мужчины наши живут меньше. Они острее воспринимают все беды. Больше переживают, чувствуя ответственность перед семьей, и здесь, нам женщинам, им надо помочь…
– Да, это так, – согласилась грустная Ирочка, вспомнив покойного отца.
Она уже была и не рада, что ввязалась в эту историю с машинами покойного Тартасова, который теперь был для нее не более чем пустой звук. Даже не верилось, что несколько лет приходилось с ним спать и дарить ему ласки. От таких мыслей ей становилось сейчас противно. Конечно же, она его не любила, и для него была лишь красивой и не слишком дорогой игрушкой.
Теперь этим делом занимался ее муж. Добыть документы, которые помогут сокрушить олигархов, ограбивших народ и погубивших Тартасова, стало делом его чести. И в этом праведном деле ему следовало помогать, Как мудро заметила Полина Моисеевна – мужчинам надо помогать.
Помимо тех документов, в сидении одного из тартасовских автомобилей хранились завещанные ей счета в швейцарских банках, а счастливая и обеспеченная жизнь где-нибудь в окрестностях Цюриха была сказочной мечтой.


*
 
– Вина здесь еще ничего. Хуже конечно наших, грузинских или крымских, но пить под шашлык из баранины можно, – пояснял Миронов.
– Вина крымские и грузинские… – Берман вспомнил, что если окажется пустым и 600-тый «Мерседес», то предстояла непростая поездка в Тбилиси. Там, в собственности известного московского и кавказского бизнесмена, а теперь ещё и новоявленного князя Гиви Гомикадзе, финансировавшего программы нового правительства, пришедшего к власти на волне еще не рассеявшегося «розового революционного угара», помноженного на кавказскую обидчивость, горячую горскую кровь и повышенный темперамент, находился «Ролс-Ройс Фантом».
– Вина крымские, а тем более, грузинские теперь уже не наши, – Берман чувствовал это острее, чем капитан чужой армии Миронов, он же Ури Мирав, раскупоривший бутылку водки.
«Кеглевич» и в самом деле была дрянью, но горилка закончилась, коньяка осталось на донышке, так что оставалась местная водка. А, не отведав местной водки, не поймешь страны. Бутылку только начали, если не хватит, то в баре стояла еще одна.
– Понимаешь, Олег, так стало все тошно. Тебя осудили, а я после плена уволился. И просидел-то в яме неделю. Не по своей вине попал, а затаскали по допросам тыловые крысы, терзали хуже боевиков. Тошно стало. Подлечился в госпитале и подал рапорт. Столбов тоже уволился, но жил у жены в Москве и смог худо-бедно устроиться, да и пенсию ему кое-какую начислили. Я же остался с носом. Вернулся в родной Смоленск, путной работы так и не нашел. Мыкался с места на место, потом познакомился с Соней, влюбился без оглядки, и вот, стараниями тещи оказался здесь.
– Как же ты, природный русак, на такое решился? – удивился уже свершившемуся факту Берман.
– Уговорили жена с тещей, документы прикупили, что моя бабушка, мол, тоже…
Мать с отцом долго не уговаривали, им и с сестрами моими и с внучатами хлопот невпроворот, а с деньгами туго. Вот и поехали мы на «Святую Землю».
Сейчас начинаю жалеть. Да и с Соней не все гладко. Люблю ее. Очень она красивая, словно Исфирь, околдовавшая персидского царя. Слишком она сильная. До меня была за мужем, мужа бросила. Как поступит со мной, еще не знаю. Детей у нас нет, и очень даже может, что и не будет. Вот так, дружище, – исповедывался перед Берсеневым Юра Миронов, которого в здешних документах перекрестили в Ури Мирава.
– Сейчас много ребят моего призыва, – Миронов имел в виду офицеров своих одногодков, – разбросаны по всему свету.
Сашка Щеглов живет в Сербии, возле Белграда. Воевал с босняками и хорватами, теперь служит в Югославской армии. Письмо написал, звонит. Приглашал к себе в отпуск. Там у них Дунай, раздолье, говорит, такое…
Женька Луканин служит во французском иностранном легионе. Пропадает где-то в Африке, разнимает враждующие племена.
Валера Бондаренко живет в Южной Африке, где теперь нет апартеида. Тоже послужил, но уволился. Нет житья от новых «хозяев страны». Даже коренные белые, буры, бегут оттуда, кто куда. Щеглов пишет, что Бондаренко собирается перебраться в Сербию, к славянам.
 Фарид Хусаинов и вовсе осел в Турции. Тоже служил, а сейчас администратор отеля в Анталье. У него мы Соней были в гостях. Хусаинов татарин, ему и турецкий язык изучить не трудно. Похож на татарский.
Словно разметало нас по миру, где только нет. А Лёшка Семёнов добрался до Аргентины. Пишет, что командует артиллерией на эсминце. Ценятся наши офицеры за рубежом.
Я вот милостью жены и тещи оказался здесь. Но чувствую, не навсегда. Правительство отдает земли в обмен на мир. Но мира не будет. Здешние террористы по сравнению с теми, что на Кавказе – слабаки, но большими деньгами напичканы от нефтяных шейхов. Правительство переселяет наших людей, отдавая все выступы противнику. Очень сложно и дорого охранять дальние поселения. Словом, выравнивают линию фронта, а если ее выравнивают, значит, нет сил, и рано или поздно, все побегут дальше. А дальше бежать уже некуда, дальше море, – делился своими непростыми мыслями капитан-танкист Ури Мирав, он же Юрка Миронов.
– Что-то ты, дружище, все красишь в черный цвет. У нас тоже не сладко. Переживем, все наладится, –  успокаивал Миронова Берман.
– Да это я так, – спохватился Миронов.
– Жить здесь можно. Вступил в армию, подучился на курсах в танковом училище и сейчас командую танковой ротой. Порядка здесь больше, офицерское звание в почете. Квартиру предоставили рядом с частью. Здесь же служит Соня. Пошла в армию добровольно, а если она за что-либо берется, то достигает многого. Сейчас младший офицер, командир танка в женской роте. Есть у нас такие формирования. Служат девушки и молодые бездетные женщины. Страна маленькая, а врагов много, так что без женщин в армии не обойтись, – рассказывал о себе Миронов, после того, как Берсенев поведал ему свою историю и ближайшие планы.
– Я твой должник, Олежка, а потому сделаю для тебя все что в моих силах, не пожалев ни сил, ни карьеры, ни жизни. Можешь полностью рассчитывать на меня.
За второй бутылкой «Кеглевича», к которому начали привыкать, так что водка больше не казалась чрезмерно противной и даже просветляла буйные славянские головы, бывший капитан армейского спецназа Берсенев и капитан-танкист совсем другой армии Юра Миронов, он же Ури Мирав словно трезвые штабные генералы разрабатывали план совместной операции. На завтра утром, благо у Миронова был выходной день, была назначена рекогносцировка на местности, где через два-три дня будет проведена задуманная за столом операция, а так же предстояло наметить пути возможного отхода. Словом дело закрутилось-завертелось, и выглядело оно куда как круче операции по сбору компромата на скромного экономиста Корейко, вынужденного питаться на гроши и гулять по городу в парусиновых туфлях, опасаясь проверок фининспектора.
– Вот такие дела, Остап Ибрагимович, человек в желтых ботинках и в фуражке напоминавшей о яхт-клубах. Окажись такая колоритная личность в этих местах, ее стали бы величать в соответствии со здешними канонами: Иосиф Абрамыч или даже Авраамыч. Однако вряд ли назначили бы командовать танковой ротой, – совсем уже весело подумал Берман, кода Полина Моисеевна и Ирочка, нашедшие общий язык, категорически и без возражений позвали его спать.
Спать и в самом деле хотелось, ко сну склонял и «Кеглевич», который теперь казался таким же родным, как и «Кристалл» со всеми их многочисленными «собратьями» по спаиванию народных масс во всем мире.

3.
В тот же вечер, когда бывший капитан армейского спецназа Олег Берсенев, он же Аркадий Берман, и капитан-танкист совсем другой армии Ури Мирав, он же Юрка Миронов, пили местную водку «Кеглевич» и разговаривали по душам в небольшом городке посреди «Святой Земли», совсем в другом месте, где нет ни пальм, ни светлячков, ни ярких звезд, в богатом трехэтажном загородном доме депутата сейма Сикиса был дан ужин в честь гостей республики братьев Качко.
Ошарашенные «неожиданным счастьем», свалившимся на их головы в виде крупных премиальных за спасение жизней молодых людей и дорогого имущества, Василий и Валерьян уговорили Сикиса не предавать случившийся инцидент широкой огласке. Да и высокое полицейское начальство независимой республики, преступно сотрудничавшей с боевиками и их идейными вдохновителями, вольготно чувствовавшими себя в этих краях, пришло к такому же выходу, решив представить случившееся как банальный разбой, исключив какую то либо политическую подоплеку.
Досадно было, что на разбое были захвачены не разыскиваемые Берсенев и Воробьева, а совершенно незнакомые ребята, которых упрячут в местную тюрьму. Ну а того, что палил из автомата и был застрелен, похоронят в безвестной могиле. Захвати они эту «сладкую парочку», вознаграждение было бы на порядок больше. Впрочем, отпрыска Сикиса и его дорогую машину теперь будут охранять, так что можно было возвращаться в Москву, и продолжить охоту. Валерьяну обработали и перевязали рану, и он лишь чуть-чуть прихрамывал.
По случаю чудесного спасения единственного сына Сикиса, вечером, в большом банкетном зале роскошного особняка депутата сейма, собралась самая изысканная публика, проживающая в элитном приморском поселке близ столицы балтийской республики.
Помимо родственников, друзей, коллег и состоятельных соседей Сикиса, Братья Качко, бывшие в эпицентре всеобщего внимания, с удивлением узнавали некоторых представителей старой, еще советской богемы.
Среди приглашенных Василий и Валерьян без труда узнали пожилого массивного и маститого композитора, известного своей музыкой к шлягерам одной из ярких московских примадонн, талантливая дочь которой и поныне носит другую прибалтийскую фамилию, так и не разменянную ни в одном из браков. Помимо композитора, перед братьями Качко, которых принимали, словно родных, предстала местная и тоже яркая поп-дива, завитая под одуванчик, которая постоянно наезжала то в Москву, то в Питер на заработки, так как здесь ей делать было почти нечего. Людей в республике мало, а денег у них меньше, чем желания слушать платные песни. Еще был узнаваем известный киноактер, прославившийся циклом фильмов о «замороженных ягодах», где сыграл этакого супермена и удачливого менеджера последнего советского периода. Теперь в такие проекты его не приглашали. И постарел, и не нужен. Своих суперменов девать некуда. Да и фильмов, таких, где нет стрельбы, истязаний и крови, больше не снимают. Играл теперь известный широкой публике киноактер в местном театре, и подрабатывал на рекламных роликах.
Однако против братьев Качко киноактер был мелковат и вовсе не казался суперменом, каким до сих пор его воспринимают дамы бальзаковского возраста на некоторой части пост советского пространства.
Ужина, как такового не было. Подавали шампанское, коктейли, крохотные канапе с сыром и ветчиной, а так же кофе с безвкусными пирожными. Голодные, Василий с Валерьяном скучали. Премиальные в виде пятнадцати тысяч евро на каждого уже лежали в их просторных карманах и грели лучше шампанского, а потому братья Качко, уже связавшиеся с Сокольским и доложившие обстановку, искали повод, чтобы распрощаться и отправиться спать. Получен был приказ о смене дислокации, и утром следовало ехать в Петербург, понаблюдать за «Порше Каррера».
Но планы братьев нарушила яркая и жадная до мужчин поп-дива.
– Какие интересные мужчины! – восторгалась известная певица гостями, героически вступившими в борьбу с бандитами.
– Мы так болеем и переживаем за киевлян. Ваша страна становится более открытой, и у меня намечены гастроли в Киев и Одессу. Весна в разгаре, у вас уже тепло. Хочу увидеть цветение каштанов и акаций! – щебетала певица, обдавая Василия и Валерьяна горячими волнами глубокого и обаятельного дыхания, насыщенного ароматами редких духов.
– А вы и в самом деле братья? Ах, что я говорю! Конечно же, вы так похожи. А кто из вас старший?
– Вот он, – Валерьян указал на Василия. Валерьян был стоек к чарам певицы с крупным чувственным ртом и неширокими губами, жирно покрытыми помадой бордового цвета. К тому же у Валерьяна побаливала простреленная в мягких тканях нога, а вот Василий стал сдавать и пригласил даму на танец. Они были не лучшими партнерами для танцев. Певица, даже на высоких каблуках, едва доставала Василию до плеча, но гости, соблазнившиеся на танцы, умиленно смотрели на них.
Потом певица спела на хорошем русском языке пару лучших песен из своего репертуара. А когда Валерьян, выпив очередной бокал посредственного молдавского шампанского из Криковских подвалов, увлекся разговором с композитором и актером, поскольку остальной богатенький и не обремененный интеллектом народ из «новых прибалтийцев», был неинтересен даже ему, яркая поп-дива и Василий неожиданно исчезли из поля зрения минут на двадцать, и так же неожиданно вернулись. Василий был спокоен и уверен в себе, а певица раскраснелась, посвежела и была довольной сверх меры. На песни и на танцы ее больше не тянуло. Хотелось выпить кофе и говорить.
– А Вы, Василий, знаете родную мову? Научите женщину хотя бы нескольким словам. Так приятно обратиться к будущим зрителям на родном языке! – просила своего роскошного кавалера благоухавшая духами и пуще прежнего довольная поп-дива.
– Горилка, сало, дивчина, шо, – выдавил из себя Василий.
– И это все? – удивилась певица.
– Все! – признался Василий.
– Маловато. А брат? – с новой надеждой спросила певица
– Брат знает еще меньше…
– Жаль, а что такое - шо? – не унималась яркая певица.
– Шо – оно и есть шо! – без всякого энтузиазма пояснил Василий даме, с которой пятнадцать минут назад познакомился так близко, что ближе и не бывает, но теперь быстро охладевал.
– В былые времена приходилось разъезжать по городам, где меня хорошо знали и любили мою музыку, – предавался воспоминаниям маститый композитор.
– Бывало, едешь к вам на Украину,  простите в Украину! – благородно смутившись, поправился маститый композитор. Встречают хлебом-солью. Кормят особенным борщом, варениками, нежнейшей ветчиной… –  вспоминал мечтательный композитор.
– Приглашают с примадонной, которая как-то стала забывать… – немного огорчился композитор.
– Приглашают в Армению, Азербайджан, Грузию. Миллионы алых роз для примадонны! «Киндзмараули» льется рекой! От лучших из коньяков стучит сердце! Стол накрывают в тени смаковниц. Шашлык из ягненка, дулма, сациви, горячие хачапури, – пальчики оближешь!
– Да были времена… – В глазах композитора блеснули слезинки. Прекрасны были далёкие воспоминания.
– Теперь приглашают в Швецию или в Финляндию. Там скучно. Музыки не знают, а из угощения только кофе и печенье.
Кушать нечего… – На полном миноре закончил свои воспоминания маститый, теперь уже в прошлом композитор, которого и разбогатевшая примадонна, приписываемая беспощадной людской молвой ему в любовницы, стала забывать.
Впрочем, как говорят мудрые старцы – «дуракам закон не писан». Жаль, что такой истины не усвоил ни композитор, ни многие его соотечественники, оставшиеся в одночасье в своём карликовом государстве, искусственно отрезанном от большой страны, в которой их стали быстро забывать. 

*
– Вот вы где, дорогие друзья, басил депутат сейма Сикис с ароматной сигарой в зубах. Следим за вашей оранжевой революцией! Отправили молодежную группу поддержки. Вот вырвем вас из лап русского медведя и выстроим санитарный кордон от моря до моря! – философствовал Сикис.
– И здесь прижмем оккупантов! Вконец обнаглели, захватили самый прибыльный бизнес в республике. Гражданства не имеют, язык знать не желают, а живут лучше коренных граждан. Даже среди полицейских полно оккупантов. Наши парни боятся, не идут служить в полицию. Доколе все это терпеть! – бухтел Сикис, пуская дым от сигары, словно пароход из трубы в открытом море.
Такие слова не нравились ни Василию, ни Валерьяну. Хотелось дать Сикису в красную морду, но выдержка и политкорректность брали свое.
И лишь интеллигентного вида киноактер, известный по мелодраме о «замороженных ягодах», а ныне рекламирующий с благородным европейским акцентом кофе, пил черный кофе, возможно, тот самый, и дипломатично молчал. Ему, разумеется, было, что вспомнить, но было лень или просто не хотелось. Кто поймет эту богемную публику?
Промаявшись еще с полчаса, братья Качко простились с благодарным хозяином, и, посоветовав нанять для сына хорошую охрану, исчезли по-английски, не прощаясь с прочими гостями.
Утром следующего дня Василий и Валерьян мчались на безотказном джипе «Гранд Чероке» но не в Москву, а, согласно приказу Сокольского, в большой город на Неве – прошлую, и не исключено, что в будущую столицу.
Знали бы они и их шеф – Сокольский, что Берсеневу и Ирочке Воробьевой, таинственно исчезнувшим на пути в Европу, в данный момент было не до «Бентли» и не до «Порше Каррера».
 
4.
Информацию, полученную от Мирского, Фаина не стала доводить до сыночка Аркашеньки, не желая травмировать неокрепшую душу ребенка. Хотя ей и мерещился едва ли не ежедневно красавец-мужчина с хорошей фамилией Михельсон (о другой Фаина не хотела и слушать!), в появление его здесь она не могла поверить. Такова уж женская логика. Только зря она так поступила и не предупредила сыночка.
Беззаботный Аркадий, прекрасно освоивший отеческий «Мерседес», выезжал на нем по несколько раз в день. С утра на пляж, а там, как придется.
Море было еще прохладным, но «северный викинг» Аркадий Тартасов демонстрировал перед местными девушками свою крутизну, бесстрашно бросаясь в холодные волны. После купания симпатичный тёмный шатен, разделивший масть родителей пополам, нежился в лучах горячего солнца, рискуя загореть до черноты эмигрантов из Марокко, самых нелюбимых в стране, зато чаще других посещавших синагоги и слывших самыми религиозными иудеями на «Святой Земле».
На пляже Аркаша познакомился с черноволосой девушкой Шейлой, которую прежде звали Аллочкой. Она приехала в этот город в трехлетнем возрасте из Узбекистана. Они жили в Ташкенте, а родители ее переехали в большой южный город из Бухары, где их предки жили со времен Тамерлана. Родители у Аллочки были хорошими стоматологами, и жили они в небольшом собственном доме вполне прилично. Аркадий ввел Аллочку, которая, впрочем, не любила, когда ее называли Шейлой, в круг своих молодых в прошлом киевских родичей. И вот уже Фаина ходила обеспокоенная симпатиями сына, а потому заторопилась домой, пока чего не случилось.
Отъезд назначили через пять дней, купив билеты на теплоход до Марселя, откуда Фаине хотелось проехать на машине через всю Европу, побывать на родине в Киеве и вернуться в Москву к середине мая, когда станет тепло. В мае Аркадию следовало приступить к подготовке к экзаменам за второй семестр в ведущей экономической академии страны, а Фаине было необходимо внести плату за обучение.
Помимо подружки Аркадия, Фаину напугал взрыв на молодежной дискотеке в другом конце города, где погибли двое подростков и несколько молодых людей получили ранения, а также взрыв террориста-смертника в автобусе, где тоже не обошлось без жертв. Автобусами ни она, ни Аркадий не пользовались. Неприятно было сидеть рядом с кусками протухшего свиного окорока, развешенного в салоне и призванного отпугнуть террориста, который не попадет в рай, где его с нетерпением ожидают сорок черноглазых девственниц, если на трупе новопреставленного окажется хотя бы малая частица свинины – животного не чистого.
– Дикость! – узнав об этом от родственников, возмутилась Фаина.
– Хватит, пора уезжать!
Позвонив в Москву, Фаина сообщила о своих планах Мирскому. Тот одобрил, посоветовавшись с коллегами Лужниковым и Виленским, Последний приказал Сокольскому организовать охрану Фаины и «Мерседеса» на всём пути от Марселя до Москвы. Однако роковой понедельник смешал все планы.
 
*
Узнав от Аркадия, что скоро придется уезжать, новая его знакомая, Шейла, «положившая глаз» на обеспеченного молодого человека, к тому же москвича, сильно забеспокоилась.
– Уедет, забудет, – рассуждала неглупая и практичная девушка восемнадцати лет.
А потому следовало поспешить и привязать к себе перспективного юношу. Как это сделать за оставшиеся дни, Шейла-Алочка решила в первый же вечер, пригласив Аркадия к себе в дом, пользуясь тем, что родители отправились в ресторан отмечать юбилей своего доброго знакомого и состоятельного клиента, обязанного отцу Шейлы великолепными протезами.
Вечером, в родительском доме, на своей девичьей постели Шейла отдала Аркадию самое дорогое, что у нее было…
А потом, между ласками, каких Аркадий еще не вкусил ввиду своего малого опыта, взяла с молодого человека клятву в вечной любви. Теперь они занимались любовью все последующие дни и по несколько раз, преимущественно в машине Аркадия, забираясь в дальний конец длинного пляжа, где людей практически не было, и, закрывая наглухо тонированные стекла. Так Аркадий становился рабом страстей своей Шейлы, чего так опасалась Фаина, почуявшая опасность, грозившую ее чаду.
Вот и сегодня Аркадий с Шейлой уединились на пляже, предаваясь страстям, а потом, по обыкновению, оставив сладко дремавшую, умиротворенную Шейлу в машине, Аркадий собрался искупаться и открыл дверцу машины, толком не осмотревшись по сторонам.
В следующее мгновенье, он получил увесистую оплеуху и влетел в салон, упав на едва прикрытую маечкой Шейлу. Шейла завизжала от боли и страха. В машину ворвались двое в джинсах, ярких рубашках и масках спешно натянутых на головы.
Тот, что был выше ростом и сильнее, сел рядом с Аркадием и Шейлой, навел на них миниатюрный «Узи» с глушителем, который держал в руках, облаченных в кожаные перчатки, и приказал на плохом английском сидеть и не рыпаться. Второй террорист, ростом пониже и стройный как юноша, сел за руль и снял маску. По плечам террориста рассыпались черные, словно воронье крыло неестественно блестящие волосы. То что это именно террористы, ни Шейла ни Аркаша не сомневались, а потому, скованные страхом, подчинились, забились в уголок и притихли словно мышки.
Машина тронулась и уже через минуту мчалась по окраине пляжа на север, покидая город. Террорист, державший в руках автомат, на том же плохом английском приказал Аркаше и Шейле одеться. Те подчинились, разыскивая свои вещи, при этом Шейла так и не нашла трусики и натянула джинсы на голое тело, со страхом посматривая на террориста, который едва не касался глушителем ее трепетного тела.
Террорист, севший с ними на заднем сидении, не снимал маску.
– Что Вам надо? Куда Вы нас везете? – подал робкий голос Аркаша, обняв и прижав к себе Шейлу, которую продолжал бить озноб.
– Сидите тихо, и тогда все будет хорошо, едва набрав подходящих английских слов, пояснил им террорист.
В зеркале водителя Аркаша разглядел часть лица террориста, севшего за руль. Это была женщина в темных очках, закрывавших пол лица и с ярко накрашенными губами. Ее носик и подбородок показались Аркаше знакомыми. На пустынном месте, возле заброшенного бетонного сооружения, наполовину врытого в грунт, «Мерседес» притормозил.
Террорист в маске оставил автомат в машине, выволок молодых людей из салона, схватив Аркадия за шиворот правой рукой, а его подружку левой, затащил их вглубь сооружения и наспех привязал за руки к ржавой металлической трубе. Приказав перепуганным до полусмерти молодым людям молчать, террорист заклеил им рты липкой лентой и закрыл железный люк, повесив на сохранившиеся петли массивный японский замок.
Уже в кромешной тьме Аркаша и Шейла услышали рев мощного двигателя бронированного 600-го «Мерседеса», сорвавшегося с места, который стих через несколько мгновений. Они не могли видеть, как второй террорист широко размахнулся и забросил в море хорошо сделанный муляж «Узи» с глушителем и, сняв маску, пересел на переднее сидение. Ближайшие к ним любители морских прогулок были метрах в двухстах и естественно толком ничего рассмотреть не могли.
Машина свернула от побережья вглубь страны, продвигаясь по небольшим дорогам среди апельсиновых рощ от городка к городку, от кибуца к кибуцу, и старательно избегая перекрестков с полицейскими постами. Один раз их все же притормозили, но, увидев за рулем яркую молодую брюнетку и ее улыбчивого спутника, полицейский помахал им рукой, не потребовав документов.


















  «Хорошо там, где нас нет»

    Русская поговорка


Глава 9.

Фиговый листок

1.
Пустынная грунтовая дорога петляла среди каменистых холмов и пустошей, где не было населенных пунктов, и куда даже пастухи из числа друзов или бедуинов, переселенные в эти места из еще более пустынных мест по берегам Мертвого моря, редко загоняли своих коз. Питаться в этих местах даже неприхотливым козам было непросто, отыскивая редкие пучки трав между нагромождениями скал и каменистых россыпей.
Здесь, в этих пустынных местах, довольно красивых весной, когда даже редкая к тому же цветущая растительность украшала бесплодные холмы, выгоравшие к середине лета ввиду отсутствия дождей, выпадавших преимущественно в зимнее время, был устроен полигон, на котором проводились учения и танковые стрельбы. А за холмами, где кончалась местность, облюбованная военными, проходила граница – так мала была страна.
Сняв парик и очки, Ирочка вела машину, а Берман сверял маршрут движения по карте, начертанной на листе бумаги, а также по памяти. Три дня назад, они с Мироновым объехали эти места, обдумывая план предстоявшей операции.
У приметной скалы Берман притормозил, вышел из машины, сошел на обочину и извлек из расщелины между скалами, замаскированной колючим кустарником, завернутые в брезент защитного цвета два продолговатых предмета, два рюкзака и тяжелый мешок. Достав из незначительно похудевших мешков комплекты армейского камуфляжа, они быстро переоделись, сложив снятую одежду в рюкзаки. Забросив остальное имущество в салон на заднее сидение, Берман сменил за рулем Ирочку, и тяжелая бронированная машина пошла на подъем, опираясь на свои две с лишним сотни лошадиных сил.
Этой дорогой пользовались редко, да и то в основном военные. Сейчас она была пустынна, но уже через четверть часа по ней должна была проследовать танковая колонна из десяти бронированных машин «Меркава-3». В головной машине должен был находиться капитан Ури Мирав, он же Юра Миронов, с которым Берман связался полчаса назад по мобильному телефону.
Разговора не было, услышав три условных покашливания, Миронов лишь подтвердил, что колонна на подходе и назвал время. Берман свернул с дороги и укрылся за скалой, причем «Мерседес» с трудом вошел на крутой подъем.
Ирочку охватило сильное волнение, переходившее в нервную дрожь. Такое ее состояние не укрылось от Бермана.
– Успокойся, дорогая, все будет в порядке! – Берман извлек из спортивной сумки большой охотничий нож и принялся вспарывать кожаную обшивку сидений. Минут через пять уже было ясно, что и 600-тый «Мерседес» был пуст.
– Ничего нет! – простонала бледная Ирочка, заранее и совершенно зря убедившая себя, что документы должны были находиться именно здесь.
– Увы, пусто! – подтвердил не менее ее расстроенный Берман, вытирая ладонью мокрый лоб.
К счастью, для долгого разочарования времени не было. Правее, за глубоким и широким каменистым оврагом, напоминавшим небольшой каньон, местами поросший колючим кустарником, уже грохотала танковая колонна, следовавшая в район стрельб по параллельной грунтовой дороге.
Берман извлек из брезентового чехла почти «родной» автомат системы «Калашникова» китайского производства с рожком патронов и в пару минут смастерил приспособление для стрельбы из приоткрытого правого бокового окошка машины, укрепив автомат с помощью скотча, заготовленных реек, кусков эластичной резины и веревок, одну из которых пропитал бензином для зажигалок. Такое сооружение должно было обеспечить стрельбу примерно через семь – десять секунд после того, как они покинут машину. Подобные отвлекающие огневые точки ему приходилось мастерить во время военных действий в горах.
– Скорее в машину! – садясь за руль, командирским голосом приказал Берман, своей единственной подчиненной Ирочке.
Ирочка постелила на вспоротое заднее сидение джинсовую куртку, и уселась поверх, надев на плечи рюкзак, на голову вязаную шапочку, укрывшую волосы и уши. В руках она держала спортивную сумку. Машина сползла на дорогу. Танковая колонна шла параллельно движению «Мерседеса» всего в сотне метров за глубоким оврагом, преодолеть который танки не могли. Да и людям было непросто перебраться через нагромождение скал и каменистые завалы.
– Ну, Иришка, держись! – Берман резко остановил машину и выскочил на дорогу.
В руках у него был американский одноразовый ручной гранатомет. Другой гранатомет висел на плече.
Положив трубу на плечо, Берман аккуратно прицелился мимо цели и нажал на пуск. С грохотом и пламенем граната устремилась в сторону танковой колонны и так, чтобы не задеть первую тупорылую бронированную машину, разорвалась всего метрах в десяти от танка, засыпав броню осколками битого камня, причем наблюдатель в шлеме, выглядывавший из люка, едва успел скрыться в башне.
Вслед за первой, разорвалась вторая граната, уже точнее, но опять мимо, осыпав танки комьями земли и битым камнем. Такая заранее оговоренная «точность» стрельбы была оценена «на пять» капитаном Ури Миравом, чей командирский танк следовал во главе ротной колонны. Берман бросил вторую трубу и сел за руль. «Мерседес» двинулся вперед и скрылся на мгновенье за скалой, а затем вновь показалась на карнизе дороги, медленно двигаясь параллельно танковой колонне. Колонна остановилась, и орудие головного танка повернулось в сторону «Мерседеса», медленно двигавшегося по дороге, в боковом окошке которого мелькал яркий зелёный флажок. Из этого окошка ударила длинная автоматная очередь на весь рожок, и три десятка пуль рассыпались по танковой колонне, отскакивая от брони.
Выждав еще секунду, танк выстрелил и первым же снарядом, как и полагалось отличному экипажу и классному наводчику, в роли которого выступил командир, поразил «Мерседес», медленно двигавшийся по другой стороне расщелины.
Грохот от взрыва был столь мощным, что танкисты, наблюдавшие за неожиданным боем с террористами, которые обнаглели настолько, что забрались едва ли не на полигон и обстреляли танковую колонну, следовавшую в район стрельб, было немало удивлены.
– Похоже, что в машине взорвался целый арсенал мин или прочих взрывчатых веществ! – Увидев такое, не ошибется даже неопытный солдат. Взрывная волна была столь сильна, что достигла колонны через овраг и осыпала танки осколками битого камня – ничего другого на этой бесплодной земле просто не было.
Когда дым и пыль рассеялись, танкисты не увидели на той стороне ничего, что напоминало бы об автомобиле, в котором были террористы. От автомобиля и террористов не осталось ровным счетом ничего.
Капитан Миронов, он же Ури Мирав, перекрестился в душе, хоть и был законченным атеистом, и связался с командованием, сообщив об инциденте и уничтоженных террористах.

*
Переодетые в пятнистый камуфляж, Берман и Ирочка уходили все дальше и дальше от места взрыва, маскируясь среди скал и редкой растительности. Они покинули машину, двигавшуюся по дороге без водителя на минимальной скорости в тот момент, когда «Мерседес» скрылся за скалой. До того момента, как Миронов поразит машину, у Бермана было около десяти секунд. За десять секунд хороший спринтер побегает сто метров. Однако здесь был не стадион, а Аркадий с Ирочкой не были могучими афроамериканцами – прирожденными бегунами на короткие дистанции. Кроме того, за их плечами были внушительные рюкзаки, а у Бермана еще и спортивная сумка, которую он взял у Ирочки.
За десять секунд, да на такой скорости, «Мерседес» отъедет самостоятельно метров на тридцать и хорошо, если не свалится в расщелину. Но этот вариант Берман исключал. Он хорошо закрепил руль, а участок дороги был прямым. К тому же Миронов был обязан остановить его падение досрочным выстрелом, а тяжелый мешок с тротиловыми шашками поможет не оставить и следа от машины и «террористов», обстрелявших колону. Увидев зеленый флажок, зажатый стеклом, Миронов мог стрелять, так как машина была пуста, досчитав до десяти. До выстрела из танка желательно было дождаться и автоматной стрельбы, которая станет отличным алиби для террористов, якобы не покинувших машину. Стрельба из автомата начнется, когда перегорит веревка, смоченная бензином, которую поджег Берман. На это и всё другое по расчетам должно было уйти до десяти секунд.
За те же десять секунд Берман и Ирочка, кровь из носа, должны были преодолеть пятьдесят метров и укрыться в углублении за мощной скалой, где ни взрывная волна, ни осколки их не достанут.
Они все рассчитали предельно правильно, сэкономив примерно секунду. Уже подбегая к скале, Берман услышал длинную автоматную очередь. Еще через секунду, когда они падали на дно углубления, раздался мощный взрыв, слившийся с выстрелом танкового орудия. Укрыв головы рюкзаками и закрыв уши руками, Берман и Ирочка лежали в углублении за надежной скалой, переждав ударную волну.
Еще до того, как пыль рассеялась, Берман помог Ирочке подняться, и, схватив еще не пришедшую в себя молодую женщину за руку, напомнил:
– Давай, Иришка, шевели ножками! Все будет хорошо. Часа через два будем на месте. Ты даже не представляешь, какое там уютно местечко. Истинный рай! Там отдохнем и побудем денька три. Давай, Ирочка, ножками, ножками! Время, понимаешь ли, время! «Цигль, цигль, ай-люли»! – словами героя известной кинокомедии подбадривал ее Берман, продвигаясь заранее выверенным маршрутом под прикрытием скал. Там, где они расступались, приходилось пригибаться, а местами и ползти. Вот где Берману пригодился опыт офицера армейского спецназа, воевавшего в горах.
Танковая колонна, временно прекратившая движение удалялась, а скоро они перевалили за горку и окончательно потеряли ее из виду. Здесь можно было идти не пригибаясь. Берман следил за воздухом, и не без оснований. Над ними пролетел вертолет пограничной охраны. Пришлось укрываться среди скал и колючего кустарника. В камуфляже с воздуха они были не заметны. Несколько раз отдыхали, жадно пили холодный чай из фляг.
Берман здраво рассуждал, что искать неизвестно кого, и прочесывать местность не будут, к тому же автомат сработал, подтверждая то, что террористы оставались в машине, а взрыв стер все следы. А если нет террористов, то нет и проблем.


2.
Несчастных Аркашу и Шейлу обнаружили спустя несколько часов. Продрогшие от страха и холода, полураздетые и измученные до крайности «голубки», после долгих слез и бесплодных усилий, в полной темноте, кишащей невидимыми насекомыми, сорвали, наконец, пластыри с ртов и зубами развязали друг другу прочные нейлоновые путы, которыми террорист прикрепил их к ржавым металлическим трубам, вросшим в холодный бетон. Отвязавшись, они поднялись по скользким ступенькам, давя каких-то противных насекомых, возможно даже скорпионов! до железной двери и принялись стучать в нее и безумно кричать.
Те немногие любители прогулок, которые забирались в эту глухую и не обустроенную часть пляжа, услышав крики, вызвали полицию. Еще через полчаса «героев-любовников» удалось освободить из темницы, сбив замок обыкновенной кувалдой, которую, как водится, нашли не сразу.
Молодые люди бились в истерике, так что допросить их на месте не смогли и отвезли на полицейской машине домой. Там, увидев свое продрогшее и чумазое чадо с красными заплаканными глазами, истерику закатила Фаина, а когда отошла, то среди плача и стенаний, которым бы позавидовали библейские женщины-плакальщицы, благословила Аркашеньку и Аллочку. Бедненькая девочка, которая выглядела еще жалостливей, а потому проняла трепетную душу доброй и эмоционально женщины, каковой была Фаина, назвала ее мамочкой и расцеловала от счастья. Слезы двух женщин из таких разных поколений слились на их лицах во время трогательных лобзаний и не подвели молодую да раннюю Шейлу, назвавшуюся в эту минуту совсем по-русски – Аллочкой, в присутствии своей будущей свекрови. Эти слезы двух близких женщин вернули в нормальное состояние и молодого Тартасова в тот самый момент, когда появились родители его теперь уже признанной мамой невесты.
Тут и полиции, растроганной едва не до слез, удалось допросить пострадавших. Только к этому времени ни 600-го «Мерседеса», ни террористов уже не существовало, а, следовательно, ни дежурный план-перехват, ни поиски злоумышленников, помочь не могли.
Позже стала известна история нападения на танковую колонну и уничтожение машины, признанной угнанным «Мерседесом» вместе с похитившими ее террористами, останки которых, так и не удалось обнаружить ввиду мощного взрыва, унесшего души захватчиков в рай, где одного из них, очевидно, уже ласкают «сорок жадных черноглазых девственниц». Что же касается второго террориста, то неизвестно, что там с ним происходит, поскольку об этом молчат священные суры. По словам пострадавших Аркаши и Шейлы, второй террорист не был в маске, и это была женщина.

* *
Семейство Тартасовых в лице Фаины Ильиничны, Аркадия, а теперь уже практически и Аллочки или Шейлы, как хотите, которая была принята в семью, как невеста наследника, лишилось и третьей своей дорогой машины, оставшейся в наследство от покойного олигарха.
События того несчастного, а может быть и счастливого для Аллочки и Аркаши дня, внесли серьезные коррективы в дальнейшие планы Фаины. Поскольку машины больше не было, она отменила плавание по Средиземному морю до Марселя, но ей ужасно захотелось побывать в городе своей юности – Киеве, а потому были возвращены в кассу билеты на теплоход и тут же приобретены другие, на авиалайнер до Киева. Лететь должны были ровно через три дня, вчетвером. Фаина с Вовчиком и Аркаша с Аллочкой. На этом настояла Фаина, к огромной радости молодых, свадьбу которых назначили на сентябрь.
– Пусть дети поближе узнают друг друга, – вполне здраво рассудила Фаина. А Алла, теперь даже сердившаяся, когда ее называли Шейлой, мечтала перебраться в Москву, и своего счастья ни за что не упустит. Слабовольный Аркаша уже сейчас у нее «под каблучком», а с Фаиной Ильиничной они подружатся.
– Что и говорить, бурный выдался денек! Столько событий, и ужасных и радостных! Просто удивительно, что все это, свалившееся на головы Тартасовых, их прежних киевских родных и новых возможных родственников в лице Аллочки и ее родителей, удалось стойко перенести. Жаль, конечно, было дорогого «Мерседеса», стоившего более двухсот тысяч долларов, но жизнь и счастье детей – дороже.
Вечером того же дня, по-прежнему сильно взволнованная дневными событиями, Фаина позвонила в Москву Мирскому, и с придыханием и слезами на глазах рассказала ему историю захвата сына и его девушки террористами и потери дорогого Мерседеса, расстрелянного бравыми танкистами.
– Да, непростая история… – задумался Мирский.
– А ты уверена, что это были террористы?
– А кто же? – удивилась Фаина.
– Я думаю, что это могли быть Воробьева и Берсенев, он же известный тебе, Фаечка, альфонс, скрывшийся под фамилией Михельсон, а пану Брунько известный как мошенник под фамилией Пульман, – спокойно, не повышая голоса, словно беседовал с дамой о погоде, разъяснил ситуацию Мирский.
– Как! Не может быть! – ахнула в трубку телефона Фаина, покрасневшая и взмокшая от волнения, вызванного словами Мирского.
– Почему же не может, Фаечка? Еще как может. Вспомни, как ты мне говорила о том, что Аркадий заметил, что один из террористов был женщиной. Расспроси его хорошенько, и не исключено, что он вспомнит и узнает в той женщине именно мадам Воробьеву! – Мирский настолько повысил голос, что Фаина вздрогнула.
– Не кричи на меня, Миша! – воспротивилась она. – Тем хуже для них. Наш танк уничтожил их, так что даже мокрого места не осталось. Вот! – гордо ответила дорогому Мишеньке Мирскому прекрасная в праведном гневе Фая.
– Ой, так ли это, милая моя Фаечка! – покачал головой в далекой Москве умный Мирский.
– Что же тут не так? – удивилась Фаина. – Десятки танкистов видели, как из машины в них стреляли на ходу, и даже один солдат был легко ранен отскочившей пулей. Об этом передавали в новостях. Наш танк был вынужден стрелять, и разнес к чертям собачьим машину и террористов! Мокрого места от них не осталось! - еще раз повторила сердитая Фаина, как всегда прекрасная во гневе, и тут же, чуть смягчившись, с жалостью добавила:
– «Мерседес», конечно, жалко. Двести тысяч! На чём же теперь будет кататься Аркашенька?
Именно такой и представлял ее себе в этот момент Михаил Борисович, частенько вспоминавший жаркие ночки с Фаей… Бойфренд Вовчик, хоть и молод, но вял для такой яркой женщины. А он, «лихой казак», Михаил Мирский, и сейчас иногда желал закрутить любовь с подругой своей боевой комсомольской молодости, да все как-то не доходили руки, и не хватало времени. А когда появлялись свободные минуты, то куда-то пропадало желание, да и молоденькая жена – недавняя и на редкость ревнивая фотомодель, допекала. Так что мечты и желания приходилось прятать подальше, а жаль…
– Проклятая олигархическая жизнь! – скрипел в такие моменты Михаил Борисович Мирский ровными и ослепительно белыми зубами, вставленными в той же мюнхенской клинике, в которой побывала затем и Фаина Ильинична.
– Алло! Миша! Ты куда пропал? – забеспокоилась Фаина, нетерпеливо теребя в руках трубку телефона.
– Видишь ли, Фая, этот Берсенев «тертый калач», и если «Мерседес» угнал именно он, то опять обставил нас. А история с расстрелом машины вашими танкистами меня не убеждает, хотя, если это так, то слава богу. Настораживает то обстоятельство, что он пошел на угон не в Москве, а заграницей. Допустим, он и его подруга, Воробьева, успешно угнали машину. Но что с ней делать дальше? Кто решится у них купить такую приметную машину? Я не нахожу ответа.
Кстати, дня четыре назад на твою бывшую «Бентли», которую ты продала депутату сейма Сикису, было совершено нападение. Преступники задержаны нашими людьми, но к нашему случаю это не имеет ни какого отношение. Обычные бандиты, – Мирский не стал уточнять их связь с боевиками, орудовавшими на Кавказе.
– Так что, Фаечка, теперь можешь расслабиться и отдохнуть. До встречи! Привет Аркаше и Вовчику! – попрощался с Фаиной Михаил Мирский, рядом с которым расположился в уютном кресле Виленский и пил мелкими глотками дорогой коньяк, наслаждаясь его изысканным ароматом.
Виленский прослушал разговор в параллельной трубке.
– Что ты на это скажешь? – поинтересовался его мнением Мирский.
– Думаю, что это были они. Но действия их мне не понятны. Что же касается их гибели, то следует собрать наиболее полную информацию. Жаль, что этого не удалось сделать по горячим следам.
– Сокольского ко мне! – приказал секретарю Виленский, и, не совладав с нервами, поставил бокал на столик.
– Мои лучше сотрудники отслеживают «Бентли» и блестяще задерживают угонщиков, которые оказались банальными бандитами. Потом они едут в Ленинград, отслеживать «Порше», который и так под плотной опекой спецслужб. В то же время, эта «сладкая парочка» второй раз уводит «Мерседес» из-под носа «гламурной вдовы», – так Виленский кольнул самолюбие Мирского, не равнодушного к Фаине. – Тем самым, они ставят нас в наидурацкое положение! – вскипал, багровея, обычно спокойный Александр Виленский – гордость отечественной экономики и крупнейший экспортер.
– Успокойся, Алекс, у тебя поднимется давление! – пытался остановить друга Мирский, у которого оно уже поднялось. Михаил Борисович давно усвоил, что если Виленский называет город своего детства и юности Ленинградом, то это от сильного перевозбуждения, а следовало поберечь себя.
Мирский плеснул чуть-чуть коньяка на донышко своего бокала и сделал маленький глоток, пытаясь успокоиться.
Краска стала сходить с волевого лица Виленского и он взял в руку свой бокал, сделав глоток.
– Леночка! Принеси нам кофе. Черный, с сахаром и лимоном, – распорядился Мирский по селектору.
– Сию минуту, Михаил Борисович! – ответила хорошенькая секретарша. С секретаршей у Мирского были исключительно деловые отношения, и в связях ней его не подозревала даже ревнивая молодая жена Оксана, которая, воистину легка на помине! появилась в офисе в самый неподходящий момент. Что-то ей вдруг, да приспичило.
Они вошли вместе с Сокольским.
– Здрасьте, Александр Семёныч! – поздоровалась с Виленским Оксана.
– Мишенька, бросай все дела! Едем в «Ночную жизнь», мне позвонила Стелла. Представляешь, вспомнила, что у нее этой ночью день рождения! Она родилась в час тридцать и приглашает нас отметить это событие, а я еще не купила ей подарок! – шумела на весь этаж звонкоголосая Оксана – лауреатка конкурсов красоты с весьма высоким результатом, в прошлом эффектная фотомодель.
– Этого еще не хватало! – подумал Мирский. – Я уже не мальчик, чтобы веселиться ночи напролет. К завтрашнему дню следует хорошо выспаться, – но Оксане ответил:
– Я занят, кошечка. Поезжай одна. Поздравь Стеллу, и подари ей что хочешь, тысяч на двадцать – двадцать пять… – прикинул в уме расходы практичный Мирский.
– Долларов? – спросила Оксана, ревнивым взглядом окинув Виленского, который был в этот момент не в лучшей форме. Оксана в тайне завидовала молодой жене Виленского, который был богаче и влиятельнее ее «папика», и даже ненавидела ее, изображая на лице фальшивую улыбку и целуясь с ней при частых встречах. Оксана гордилась тем, что на всех приемах, вечерах и прочих тусовках, где, как правило, присутствовала неразлучная троица в лицах Виленского, Мирского и Лужникова с супругами, мужчины, да и женщины пялили глаза именно на нее. Конкуренцию ей составляла только Ирка Воробьева – подруга Тартасова, но с тех пор, как Тартасова посадили, а потом угробили в тюрьме, а Воробьева пропала, Оксана была вне всякой конкуренции, и Мирский был доволен ею…
– Разумеется, долларов, дорогая, – охотно подтвердил Михаил Борисович.
– Жаль, что ты занят, – сфальшивила Оксана, ужасно бы расстроившаяся, объяви вдруг Мирский другое решение.
– А можно я захвачу Макса в качестве телохранителя. Неудобно ехать одной? – спросила Оксана, знавшая, что Мирский уступит ее просьбе. Так бывало уже не раз. Оксана частенько выезжала на ночные тусовки с Максом – одним из его секретарей.
Преданный Макс самым подробнейшим образом докладывал шефу о проведенном времени с Оксаной, и о ее сексуальных фантазиях и домогательствах в отношение себя. Держался Макс не долго, но без разрешения босса не решался.
Мирский разрешил Максу угождать Оксане всеми средствами, по ее желанию, взяв слово, что об этом никто ничего и никогда не узнает. Так что Макс и в самом деле регулярно прикрывал своим атлетическим телом полную жизненной энергии Оксану, не обремененную никаким трудом. О таких дамах в народе обычно говорят – «Кроме х… и стакана ничего в руках не держала»…
– Лучше уж верный и молчаливый секретарь, чем какой-нибудь безвестный прощелыга наставит ему рога и растрезвонит об этом всему свету, – вполне практично рассуждал Михаил Борисович.
К тому же Макс хорошо выполнит такую деликатную работу, на которую у Мирского не всегда хватало сил. Зато выход в свет с блистательной Оксаной, когда это было необходимо Мирскому, был для него триумфом. Увешанная бриллиантами, словно новогодняя ёлка, длинноногая, белокурая и синеглазая Оксана выглядела потрясающе, и большие и весьма полезные для Мирского люди с восхищением говорили – хороша!
– А подурнеет или надоест, скажу – пошла прочь! – Давно решил про себя Михаил Борисович. Его прежняя жена, оставленная с двумя дочурками, старшей из которых уже исполнилось восемнадцать, конечно была верной супругой, но выходить с такой на люди было не престижно. Бывшая жена отнюдь не бедствует, а дочери учатся в Швейцарии. О будущем девочек он позаботится.
Такова нелегкая доля олигарха. Назвался груздем – полезай в короб! – успокаивал свою совесть Михаил Борисович, в том числе и русской поговоркой.
Оксана стремительно упорхнула, чмокнув душечку Мирского в щечку и захватив по дороге в соседней комнате Макса, который слышал ее разговор с шефом, а потому со спокойной душой и с предвкушением насыщенных удовольствий, в компании с женой олигарха, доступ к которой был для него совершенно легитимен, проследовал за своей пассией.
В отличие от шефа он был сегодня в форме и не подкачает.
Проводив недолгим взглядом Оксану и окрестив ее на дорогу «сучкой», Мирский облегченно вздохнул и развел руками.
– Вот такие брат, Алекс, дела, – красноречиво говорили его вздох и жест.
Виленский промолчал. Его Алина тоже «погуливала», согласно донесениям собственной разведки, но он ее на это дело не благословлял, и при первом же проколе, если поползут слухи, накажет свою «кошечку» да так, что мало ей не покажется…
– У нас опять прокол! – возвращаясь к реальности, обратился Виленский к Сокольскому и кратко изложил телефонный разговор с Фаиной.
Сокольский виновато хлопал глазами и жадно глотал воздух, словно рыба, выброшенная на берег.
– Немедленно пошлите своих людей на Ближний Восток и доподлинно установите тех, кто был в расстрелянной из танка машине. Поговорите с танкистами, опросите всех. Они были последними свидетелями инцидента. Хорошо бы прочесать местность вокруг взрыва. Быть может, что-нибудь там осталось. Все, выполняйте! – Предельно жестко распорядился шеф.
– И еще, пошлите две группы наблюдения в Ригу и в Тбилиси. Ту, что в Петербурге, не трогать. Пусть день и ночь наблюдают за бывшими тартасовскими машинами. И нажмите на милицейских генералов. Уже месяц как угнан «шестьдесят второй» «Майбах», и ни каких результатов!
– Брать деньги они мастера, а службы от них не дождешься, – проворчал Мирский, допивая чашечку с ароматным кофе, который заметно восстанавливал силы.
– А силы надо беречь… – вздохнув, подумал Михаил Борисович.
– Завтра Виленский опять улетает в Лондон, Илюша Лужников лежит в клинике, мается бедолага со своей печенью, а теперь ещё и с почками, надорванными на комсомольской работе. Так что на хозяйстве остается он один, да еще этот исполнительный, но бестолковый Сокольский, которого, будь его воля, он прогнал бы взашей. Впрочем, начальник его собственной службы безопасности не лучше. Негде взять толковых и преданных людей. Просто преданных – найти можно, но вот толковых, ох как не просто! – Такие вот непростые мысли посетили в тот момент Мирского.
– Можно идти-с? – Спросил шефа вытянувшийся по струнке Сокольский, строгое без единой кровинки узкое лицо которого и в самом деле напоминало какую-то птицу, возможно и сокола.
– Да, идите, я же сказал! – Виленский был все еще раздражён, но поскольку свой родной город назвал Петербургом, Мирский понял, что накал страстей спадает и сейчас, когда все разошлись кто куда, а его блудливая Оксана отправилась на ночную тусовку в сопровождении Макса, можно было проанализировать вдвоем сложившуюся обстановку.
– Леночка принесла им чай с печеньем, и Мирский приказал их не тревожить и отключить телефоны.
– Он вопросительно посмотрел на Виленского – второго участника мозгового штурма, который в их близком кругу был несомненным лидером.
– Пусть начнет первым, – решил про себя Михаил Борисович.
– Та настырность, с которой эта «сладкая парочка» – Берсенев и Воробьева похищает бывшие тартасовские автомобили, меня настораживает, – задумчиво начал Виленский.
– Несомненно, что Тартасов оставил своей пассии Воробьевой кое-что на жизнь, в том числе и на счетах в зарубежных банках, заморозить которые не под силу нашим федеральным службам. Несомненно и то, что между бывшим капитанам спецназа Берсеневым и Ириной Воробьевой, – очень красивой женщиной, что не возможно отрицать, любовный роман, помноженный на какой-то крупный интерес…
– Какой это интерес? Как ты думаешь, Миша?
– Меркантильный? – осторожным вопросом на вопрос ответил Мирский.
– Прежде и мне так казалось, но сейчас я думаю, что здесь замешаны не только деньги. Дело, естественно, не в машинах, которые то горят, то уничтожаются доблестными танкистами, как это случилось с «Маклареном» в Киеве или с 600-ым «Мерседесом» на Ближнем Востоке. Да и угнанный у Фаины «Майбах-57» в продажу не поступал и значится в угоне вместе с таким же исчезнувшим «Майбахом-62».
– Да, но те, кто угнал «Майбах-62» задержаны и дали показания, – напомнил Мирский.
– Задержаны исполнители, какие-то кавказцы, а вот заказчик неизвестен. Впрочем, допускаю, что наши противники здесь ни причем, и «шестьдесят второй» сейчас где-нибудь в горах, возит по единственной горной дороге от аула до аула какого-нибудь крупного полевого командира или главу тейпа. Если это так, то бывший капитан спецназа, к тому же имеющий опыт войны в горах Кавказа, непременно разыщет и эту машину, если, конечно, он жив или мы ему не помешаем, – анализировал Виленский.
– Что же из всего этого следует? – задал сам себе вопрос хороший аналитик и математик по образованию, Александр Семёнович Виленский, в прошлом Саша Хапкин, каковым его знал теплофизик Миша Мирский, познакомившийся с одной из «лучших голов страны» на ответственной комсомольской работе, где сделать хорошую карьеру было гораздо проще и скорее, чем в тиши научной лаборатории.
– А вот что, – продолжил Виленский.
– Несомненно, что в этих машинах что-то скрыто. Как думаешь, Миша, что?
– Неужели те самые документы, которыми Тартасов угрожал нам! – выдохнул побледневший Мирский.
– Или ключи к их обретению, – добавил Виленский. – Не дай бог эти документы попадут в компетентные органы, а ведь есть там еще «не купленные патриоты» или не «оборотни в погонах», которые запросто дадут ход этим документам. Тогда срок, который получил Тартасов, покажется цветочками, по сравнению с теми сроками, которые грозят всем нам, а месте с ними полная и безоговорочная конфискация всего, как говаривал один персонаж старого советского фильма – «нажитого непосильным трудом!» – Негромко рассмеялся Александр Семёнович, крупнейший бизнесмен, чью улыбку частенько видели на экранах своих телевизоров менее удачливые и совсем уж не богатые, а скорее наоборот, бедные сограждане.
– Не надо, Алекс, так смеяться, – Мирскому было не до смеха. Идея выбить информацию о местонахождении опасных документов из Тартасова в лагере, принадлежала ему и это его служба безопасности привлекла для акции, закончившейся смертью бывшего соратника, уголовные элементы. От одной мысли, что и он может оказаться в зоне, Мирского бросало то в жар, то в холод, трясло и колотило.
– Как же это мы сразу не догадались, где могут находиться эти документы? – озадачился, преодолевая дрожь, Мирский.
– А как мы могли об этом догадаться! – ответил ему не менее раздосадованный Виленский.
– В наследство от Тартасова осталось с десяток особняков и прорва всякого имущества, которое не конфисковали, поскольку нашими стараниями он не подпадал под статью с конфискацией. Он мог хранить эти документы, как и ключи к счетам на многомиллионные суммы в валюте за рубежом, в одном из своих загородных домов, в квартирах, офисах, да где угодно! Твои люди, Миша, не добились он него признания и упустили Воробьеву, которой Тартасов, судя по всему, перед смертью всё же открыл тайну документов и денег. На нашу беду к ней в машину подсел освобожденный в тот роковой день Берсенев, которому удалось справиться с двумя вооруженными идиотами. Они затаились, обзавелись документами на неизвестную нам до сих пор фамилию, что позволило им легко перемещаться в ближнем и даже дальнем зарубежье. Молю бога, что документы пока еще не в их руках. Нам пока известно, что они вскрыли три автомобиля из семи, а быть может и четыре, с «шестьдесят вторым» «Майбахом». Остаются еще три автомобиля в Риге, Тбилиси и Ленинграде. Полагаю, что нам следует начать контроперацию с целью не допустить захвата остальных машин. Но это имеет смысл, если Берсенев не получил эти документы после угона 600-ого «Мерседеса».
– Но, может быть, они ограничатся только деньгами, и не дадут хода документам. В конце концов, им можно заплатить, – вновь разволновался Мирский, чувствуя, что и Виленский тоже не спокоен, если опять называет Петербург по-старому – Ленинградом.
– Они не пойдут с нами на контакт из соображений собственной безопасности. Кроме того, я теперь опасаюсь с его стороны мести. Сокольский и его люди повинны в смерти матери Берсенева. Переусердствовали, пытаясь выяснить, был ли у нее сын, а если был, то с кем и кто помогал ему, куда и под какой фамилией они направились. То, что Берсенев был у матери, известно по показаниям косвенных свидетелей, и это все. О смерти матери Берсенев, скорее всего, еще не знает. Прошло немного времени. Телефон коммунальной квартиры его матери прослушивается, корреспонденция проверяется. Пока ничего. Сокольский хоть и не инициативен, но как исполнитель работает не плохо. Завтра я улетаю на три дня в Лондон. Там очень важное совещание. Сокольский подчинен, как и прежде тебе, Миша. По Ближнему Востоку он будет рыть землю, но соберет всю информацию, а вот как нам опередить «сладкую парочку» и завладеть машинами в Риге, Тбилиси и Петербурге, подумай, – Виленский, вновь правильно назвав родной город на Неве, а значит взял себя в руки.
– Думаю, что к моему возвращению Сокольский будет знать, под какой фамилией скрываются Берсенев и Воробьева, и кто помогал им. Не те ли самые танкисты – отличные стрелки по «Мерседесу»? – закончил интересным вопросом очередной мозговой штурм бывший математик, отказать в аналитическом уме которому, было нельзя.


3.
Ирочка открыла глаза и вздрогнула. Мохнатый мотылёк, возвращаясь с ночной прогулки в прохладную тень, присел передохнуть ей на волосы, приятно пощекотав крылышками кончик уха. Почувствовав движение, испуганный мотылек вспорхнул, пролетел дальше вглубь небольшой пещеры и, сложив крылышки, приземлился в укромном местечке на дневной отдых.
Остатки сна слетели с прекрасных как утреннее небо глаз молодой женщины, и она осмотрелась. Аркадий сладко спал, утомленный бурными событиями вчерашнего дня и волшебным романтическим вечером, плавно перешедшим в тихую и теплую звёздную ночь. Они были одни в самом центре древней «Святой земли». Нечто подобное Ирочка испытала впервые в детстве, когда родители взяли ее с собой в туристический поход на байдарках. Там, вдали от большого города с его вечными огнями, с лесной поляны, затерянной среди бескрайних северных лесов, она наконец-то увидела во всем своем великолепии звездный мир. Но здешнее, черного бархата южное небо, полное ярких божественно красивых звезд, было особенно великолепным. Дополняли ночную идиллию тишина и светлячки, мерцавшие, словно россыпи алмазом на земле и искрящиеся, подобно искрам костра в тихом эфире, насыщенном ароматами еще не увядших трав, росших редкими пучками между каменистых пустошей.
Ночью Аркадий был особенно нежен с ней, и Ирочка испытала столько счастливых мгновений, что этих чудесных переживаний ей никогда не забыть…
Но закончилась волшебная ночь любви в одном из самых романтических мест мира. Быстро всходило горячее солнце, задул пока еще свежий ветерок, и зашелестели, обнажая завязь плодов, резные листья смоковницы, которую в здешних местах называют фигой, а у нас обычно инжиром. Ирочка осмотрела единственное невысокое деревце в округе, прикрывавшее частью кроны вход в неглубокую пещеру, где кротко спал Аркадий.
Ирочка вспомнила события вчерашнего дня, и настроение у нее испортилось. Несмотря на огромный риск, их миссия на Ближнем Востоке оказалась неудачной. Третий автомобиль был пуст, и не исключено, что разыскиваемые документы окажутся, как и в случае с литературными двенадцатью стульями, в последней, седьмой машине «Майбах-62», местонахождение которой неизвестно.
Ирочке хотелось серьезно поговорить с Берманом. Чем дальше продвигались их поиски, тем большие сомнения в их успешном завершении одолевали ее. Ей хотелось бросить это занятие, сопряженное с огромной опасностью и затаится в какой-нибудь маленькой стране, где ее не достанут жестокие олигархи, бывшие подельники, погубленного ими же Тартасова, который начал выступать против сложившейся системы.
Денег у нее было пока достаточно – хватит на несколько лет безбедной жизни, в течение которых можно обжиться на новом месте, родить детей, а она мечтала иметь не менее двух, и найти применение собственным силам.
Однако Ирочка вынужденно откладывала трудный разговор, чувствуя, что в Бермане проснулся охотник, и он не отступит, а опасность его только дразнила. Можно было оставить его и скрыться одной в огромном мире, но пойти на это Ирочка не могла. Она любила Бермана своей первой, несколько запоздалой и оттого особенно яркой любовью. Ведь нельзя же было назвать любовью гражданский брак, длинною почти в пять лет, прожитых с Тартасовым, в качестве молодой содержанки – красивой живой куклы, которую наряжают в дорогие декольтированные платья, как новогоднюю елку украшают бриллиантами, и ведут на светские мероприятия. На этих скорее деловых, нежели развлекательных встречах акулы большого бизнеса, словно олимпийские боги или на худой конец жрецы или волхвы, решают свои дела, затрагивающие судьбы миллионов людей, в окружении красивых нимф…
Сейчас Ирочке было мучительно стыдно не только за Каир, но и за последующие прожитые без цели и без любви годы, стыдно перед мамой, перед Аркадием, стыдно перед собой, и, слава богу, что все уже позади, и жизнь предоставила ей еще один шанс начать все сначала.
Нет, она ни за что не упустит этот шанс, а, следовательно, наберется терпения и, как говорят про мужчин – мужества пережить вместе с Берманом все, что выпадет на его и на ее долю. А потому прочь всякие посторонние мысли и вперед, только вперед! Зло должно быть наказано!
От таких ясных и правильных мыслей она вновь окрепла духом, настроение поднялось, и вчерашние страхи отступили. Ирочка вышла на солнце из-под кроны смоковницы, прикрывавшей вход в пещеру, где они ночевали на двухместном спальном матрасе и укрывались, если в воздухе появлялся вертолет. Берман сказал ей, что здесь они проведут еще два дня, а затем, когда все поутихнет, их вывезет на машине Юра Миронов, и они вернутся в гостиницу, в которой ночевали всего лишь два раза.
Билеты на вылет в Киев они на всякий случай заказали в день приезда и теперь укладывались в отведенный срок, собираясь покинуть «Святую землю», так ничего и не посмотрев, за два дня до пасхальных празднеств, когда паломники и туристы в основном прибывали, а рейсы в обратном направлении были полупустыми.
Но до отеля и аэропорта еще необходимо было добраться, а пока они находились среди гористой каменистой и бесплодной местности, примыкавшей к военному полигону, где поблизости не было населенных пунктов, и куда не забредали даже пастухи с небольшими стадами коз. Травы было так мало, что козы похудеют еще больше, прежде чем соберут себе редкие пучки, разбросанные между скал и камней.
Это местечко, открытое год назад Мироновым, любившим весной и осенью в свободное время побродить по горам с мелкокалиберным карабином, и поохотится на зайцев, а так же на перепелок, летевших на север из дельты Нила или возвращавшихся на зимовку с тучных нив Кубани и Украины, было крохотным и прекрасным оазисом. Среди небольшой площадки, зажатой скалами, блестело маленькое озерко или даже глубокий бочажок метра в четыре диаметром, хранивший десятка полтора кубометров чистой воды от зимних и весенних дождей, которая, по словам Миронова, сохранится до начала июня, а затем высохнет под горячими лучами солнца.
Над озерком склонилось невысокое раскидистое фиговое дерево, прикрывавшее почти все водное зеркало и вход в пещеру, из которой Берман выгнал вчера небольшую колонию летучих мышей, тут же попрятавшихся до темноты в глубоких расщелинах.
Кусок брезента, каким накрывают танки, двухместный спальный мешок с надувным матрасом, камуфляжная и гражданская одежда, еда и питьевая вода на несколько дней, были заготовлены заранее с помощью Миронова.
Ирочка прислушалась. Аркадий спал. Она привыкла к его новому имени, и уже не называла его Олегом.
– Путь поспит, – подумала Ирочка, а она пока позагорает на ласковом весеннем солнышке. Днем, несмотря на апрель, солнце, убившее Иисуса Христа, палило немилосердно.
Купальника у нее с собой не было, остался в машине, которую они поставили на платной стоянке в городе. В море удалось искупаться только один раз. Хотелось еще, но это на обратном пути, если удастся найти время. А вот позагорать можно прямо сейчас.
Ирочка разделась до трусиков, но загорать в них было как-то не романтично, и она сорвала с фигового деревца понравившийся цветок и, прикрывшись им, легла на теплый плоский камень, подстелив полотенце. Закрыв глаза, Ирочка подставила тело и лицо ласковым утренним лучам. Пригрелась и задремала…
– Ах, вот ты где, «прекрасная Ева»! – разбудил ее близкий шёпот Аркадия.
Ирочка вздрогнула и открыла глаза. Над нею, припав на колени, склонился Аркадий, и едва Ирочка пробудилась, нежно поцеловал ее в губы.
– Ой! – покрылась румянцем поверх свежего загара Ирочка и поправила на бедрах фиговый листок.
– Какой романтичный купальник! – сделал ей комплимент Аркадий.
– Такие были модны в раю! – кокетливо улыбнулась Ирочка. – А Адам носил бородку такую же, как у тебя.
– Где же ты его видела таким? – удивился Аркадий.
– В занимательной библии для детей, – скромно ответила Ирочка.
– Ну, если для детей, то детям пора купаться, – предложил «лукавый Адам» и нагишом прыгнул в прохладный бочажок.
Ирочка с визгом, теряя на ходу фиговый листок, последовала за ним.






























                «Береженого и бог бережет»

                Русская пословица

Глава 10.


Рейд




1.

Скорый поезд Минск – Москва домчал Ирочку до Белорусского вокзала. В Минске они расстались, как  планировал Берман, на несколько дней. Ирочка должна была поселиться в уже знакомой частной гостинице Гртчяна и затаиться в огромном городе, не привлекая к себе внимания. Тем временем  Берман прямо из Минска отправился на  север суверенного государства, где намеревался нелегально пересечь  границу другого суверенного государства в районе Западной Двины и быстро добраться до Риги. Дело не требовало отлагательства, так как, будучи  еще на Ближнем Востоке, и просматривая  вместе с Ирочкой прибалтийские русскоязычные интернет-сайты на незаменимом ноутбуке, они обнаружили в ночь перед отлетом в Киев весьма ценную информацию. Владелец «Бенлти» из бывшего тартасовского наследства – депутат сейма Сикис выставил на продажу машину, которая, оказывается, едва не была угнана!
В связи с этим появились опасения, что след машины можно потерять, или, что еще хуже, ее выкупит тройка московских олигархов в лице хорошо известных Ирочке – Виленского, Мирского и Лужникова, ищейки, которых шли по следам наших «концессионеров», и уже отчетливо доносилось их тяжелое, не сулившее пощады дыхание. Это Остапу Ибрагимовичу и Кисе Воробьянинову можно было не спешить – за ними никто не гнался, а отец Федор шел по ложному следу. Право, хорошее было время!
Что касается «Ролс-Ройса» в Тбилиси или «Порше» в Санкт-Петербурге, то эти машины были в «надежных руках». Их без желания новых хозяев не купить, а эти хозяева – люди гордые или влиятельные, с ними можно было чуть подождать.   
Положение наших «концессионеров» резко осложнилось. Агенты Сокольского, прибывшие в спешном порядке на Ближний Восток, рыли, как говорится, «носом землю» и раскопали многое. Им удалось установить, что командир танкового батальона Ури Мирав никто иной, как Юрий Миронов – бывший  сослуживец по Кавказу капитана армейского спецназа Берсенева. Первая осторожная попытка подобраться к Миронову не увенчались успехом, зато удалось захватить его тещу в собственной квартире, вколоть ей спецсредство, делающее человека безвольным и разговорчивым, и разузнать, кто приезжал к Миронову в гости.
Полина Моисеевна против своей воли им все рассказала и даже припомнила фамилию гостей – Михельсоны. После этого ее усыпили и оставили в покое.
Такое расследование не устраивало Сокольского. Михельсон – это явная липа. Так Берсенев назвался Фаине, а затем угнал «Майбах». Шеф требовал истинную фамилию, под которой скрывались Берсенев и Воробьева, а так же выяснить пути, по которым они оказались на Ближнем Востоке.
Расследование местными властями инцидента с расстрелянным «Мерседесом» ничего не давало, однако, поверить в то, что Миронов с легким сердце расстрелял из танкового орудия своего армейского друга, которому был обязан жизнью, было не возможно.
Вторая  бесцеремонная попытка захватить Миронова в собственной квартире, где  возле спящей Полины Моисеевны засели агенты Сокольского, закончилась для них плачевно. Миронов возвращался со службы с женой Соней и двумя офицерами-сослуживцами с супругами. У Сонечки  был день рождения, и супруги пригласили гостей.
Перестрелки в квартире, где засели двое агентов, к счастью не случилось, однако дело дошло до рукопашной. Бывшие молодые, физически развитые и накачанные офицеры, рекрутированные из ведомства, где когда-то служил Сокольский, не прерывавший взаимовыгодную связь с коллегами, оставшимися на местах, вполне могли справиться с тремя армейскими офицерами из другой армии. Однако на шум борьбы прибежали соседи – офицеры той же части. Так что, оказавшиеся в абсолютном меньшинстве, агенты Сокольского, обменялись серией ударов с Мироновым и с мужьями Сониных подруг, и были вынуждены ретироваться, изрядно помятые по дороге. Однако им удалось добраться  до машины и  уехать. Перехватить их так и не удалось. Машину нашли брошенной в двух километрах,  а агенты, наделавшие столько шума, ушли, поставив полицию в нелепое положение. Поразмыслив, полицейские, и военные эксперты, расследовавшие инцидент с расстрелом «Мерседеса», захваченного террористами, сошлись на версии, что произошла попытка сподвижников террористов расправиться с доблестным офицером, а потому дело скоро замяли, как-то не заметив, что террористы были светловолосые, и голубоглазые, словом, совершенно не типичные для этих мест. А Полина Моисеевна, очнувшаяся наутро после долгого сна, совершенно не помнила, что с ней произошло.
Такую вот историю, пересказал Миронов, с огромным трудом, организовавший на следующий день досрочный вывоз Ирочки и Аркадия  из райского местечка. В схватке с бывшими соотечественниками, служившими в мощной «коммерческой структуре», Миронов изрядно пострадал. Левый глаз заплыл, губа рассечена и не хватало одного зуба. Миронова отправили на больничный  –  лечить глаз и вставлять зуб. Но глаз и сам пройдёт, а с зубом проблем не будет. Здешние дантисты, собравшиеся на «Земле Обетованной» со всего мира, хорошо владели своим  чрезвычайно нужным ремеслом, особенно актуальным в маленькой стране, беспрерывно сотрясаемой террористическими  актами.
Экономя аккумулятор, Берман включал свой мобильник строго в определенные часы. На третий день вынужденного «отдыха в раю», Миронов позвонил утром и, ничего не сказав, назначил досрочную эвакуацию на вечер, как только стемнеет.
Вечером машина Миронова  подъехала с другой стороны  скалистых пустошей. Берман наблюдал в прибор ночного видения с шестикратным увеличением, как из машины, отстоявшей от их убежища в полутора километров, вышли двое в камуфляжной военной форме. В одном из силуэтов он узнал Миронова. Вторая фигура была женской.
– Готовься, Ирочка, к встрече с Соней. Миронов взял с собой  жену, – предупредил Берман, продолжая с высоты своего убежища наблюдать за окрестностями, чтобы предупредить Миронова по мобильному телефону, который больше не выключал, о возможном появлении нежелательных лиц.
К счастью, пока все было тихо. Из своих укрытий стали вылетать летучие мыши, загорелись светлячки, и где-то заухал филин,  вылетевший на ночную охоту.
– Всегда готова! – как пионерка, шутя, ответила Ирочка. Она очень жалела, что прежде ей не удалось познакомиться с женой  Юры, которая командовала танком, и теперь с нетерпением ожидала  встречи с ней.
Ждать им пришлось не менее часа, пока  Юра и Соня, трудный путь которых, на подъем, освещала полная луна, добрались до убежища Берманов.
– Здравствуй Олег, –  Миронов пожал ему руку. 
– Здравствуйте Ирина, – кивнул Ирочке «разукрашенной» головой отличный танкист, разнесший в клочья захваченный стрелявшими террористами «Мерседес» с первого выстрела.
– Познакомьтесь, это моя  «прекрасная амазонка», скачущая  на танке, она же «царица Савская», которую вообще-то зовут Соней, –  представил Берманам свою супругу Миронов.
– Олег Берсенев, – представился армейский друг Миронова, пожав протянутую руку высокой и стройной  темноволосой  женщине с короткой стрижкой и большими темными глазами, в которых  отражались лунные блики.
– Ирина, –  назвалась Соне Ирочка,  и женщины, не удержались, поцеловав друг друга в щечки.
– Где это тебя так?… –  Покачал головой Берман, осмотрев лицо Миронова при свете луны.
– Приезжали, Олежка, по твою душу. Двое. Не иначе, как из Москвы. Не очень-то они поверили в угон «Мерседеса» террористами. Там не поверили и в вашу гибель, хотя все было натурально – комар носа не подточит. Один из моих солдат был даже легко ранен автоматной пулей срикошетившей от брони.
Те, что прибыли –  искали вас. Навела их на эту мысль наша с тобой совместная служба. В драке матерились по-русски. А до этого захватили в квартире Полину Моисеевну. Вкололи ее какую-то гадость – психотропное вещество, допрашивали. О чем она  толком  не помнит, но о вас.
Вспомни, как вы ей назвались?
– Михелсонами, Аркадием  и Ириной. Прибыли из Москвы, – ответил Берман, проявивший осторожность и не прогадавший. Узнай эти пауки – Виленский, Мирский и Лужников под какой фамилией они скрываются, и на границе или в аэропорту их непременно задержат…
– Те парни –  «тертые калачи», –  продолжал Миронов.
– Ушли. А Вам следует поторопиться. Уже не день, каждый час дорог. Имена ваши и приметы –  они знают, да и фото ваши у них имеются. Пойдут по гостиницам. Так, что надо улетать. Будут искать москвичей, а вы летите в Киев. Поменяйте билеты  на день раньше и улетайте в страстную субботу. Рейс на Киев есть, я узнавал. Сейчас везде такая кутерьма. Кругом толпы туристов и паломников. Авось затеряетесь. А завтра может быть уже поздно.
Услышав такие слова,  Ирочка побледнела, а Аркадий, наоборот, помрачнел. И эти перемены в их лицах были заметны даже при лунном свете.
Далее ничего не обсуждалось. Быстро собрали вещи в рюкзаки и двинулись вниз, к пустынной грунтовой дороге, где и днем редко кто появлялся. Уже в машине Аркадий и Ирочка переоделись в гражданскую одежду и через пару часов, ещё до полуночи, взяли с платной стоянки свой «Фольксваген».
Сердечно попрощавшись с супругами Мироновыми, то бишь – супругами Мирав – Ури и Соней, занесенными судьбой  в «Святую Землю», Берманы помчались ночью в  гостиницу, чтобы утром досрочно рассчитаться за проживание, сдать «Фольксваген»  и  мчаться в аэропорт,  рискуя опоздать на Киевский рейс.
Прощаясь с Мироновым,  Берсенев отвел его на минутку в сторону, так чтобы не слышали женщины.
– Спасибо тебе, Юра, за все! Но боюсь, что я тебя подставил. Эти ребята, оставившие «след» на твоем лице, работают на таких акул, которым под силу достать тебя где угодно, а тем более – здесь. Здесь у них крупные деловые интересы, здесь везде свои люди – даже в правительстве. Жалею, что Полина Моисеевна не знала и не сказала ищейкам нашу с Ирочкой фамилию – Берман.  Мы как-нибудь выкрутимся, а вот на тебя или, того хуже – на  Соню, начнется охота. Вам бы скрыться куда-нибудь, хотя бы  на месяц! – сожалея, что все так вышло, здраво рассудил Аркадий.
– Думаю, что ты преувеличиваешь. Я офицер, капитан. Соня тоже офицер. Нас тронуть не посмеют, – попытался  возразить Миронов.
– Уже тронули.  Видел себя в зеркале?
Миронов промолчал, соглашаясь с товарищем.
– Можно взять  отпуск и полететь вместе с Соней к  Сашке Щеглову, в Белград. Давно приглашал, –  вспомнил Миронов.
– Поезжай, и даже не думай. Тещу возьмите с собой, а то могут шантажировать. А через месяц, я думаю, все закончится. Либо документы  будут у нас, и преступники пойдут под суд, либо… –  Берсенев не закончил, потому, что и сам еще не знал, что с ними будет.
– Словом, поезжай Юра, и побыстрее. Когда эти «собаки» хватятся, что тебя нет, то начнут трясти все отели, пытаясь нас вычислить по фотографиям. Скорее всего, найдут отель, выяснят, под какой фамилией мы были зарегистрированы. Потеряют на этом несколько дней,  но нас здесь уже не будет, а дальше наши следы опять затеряются.  Будем еще осторожнее. Тебе советую – того же, –  закончил Аркадий.
Соня и Ирочка, познакомившиеся всего пару часов назад, спешили наговориться, и с сожалением распрощались, пообещав, как это всегда обещают женщины – переписываться и обязательно встретиться, когда это станет возможным. 

*               
В самолете их ждал еще один пренеприятнейший и чрезвычайно опасный сюрприз. Надо же было такому случиться. Этим же рейсом в Киев летела Фаина! К счастью, грустная гламурная вдова, лишившаяся еще одного приличного куска бывшей тартасовской собственности, угнанной террористами и расстрелянной доблестными танкистами, разместилась в носовом салоне «Боинга» со всем своим «пестрым семейством». С нею летели: скучный и пополневший за неполный месяц бойфренд Вова, нервный и неспокойный сын Аркаша, и его новообретенная  и цепкая девушка Шейла – впрочем, теперь уже Алла и только Алла, которая ни за что не упустит своего счастья.
Берманы узнали их еще во время посадки, а потому, сильно поволновались. Не лететь этим рейсом было нельзя – на пятки наступали ищейки московских олигархов. Так что лететь было надо, но соблюдая сверхосторожность. Пассажиров, к сожалению, было немного, салоны оказались наполовину пусты, так что пришлось, по мере возможностей, маскироваться. Аркадий натянул пониже, едва ли не на нос, свою  бейсболку с длинным козырьком, и прикрылся темными очками. Ирочка замаскировалась точно так  же, благо в окошки светило яркое солнце и пассажиры, желая рассмотреть с высоты полета по-весеннему яркую «Святую Землю», не прикрывали их светофильтрами и шторками, дружно нацепив на уши защитные очки.
Места Берманов были в хвостовом салоне и у окошка. Чуть привстав, Берман мог видеть верхнюю часть красивой стрижки Фаины, выступавшей над спинкой сидения – очевидно вдова сидела в своем кресле прямо.  Однажды она даже привстала с кресла, обернулась и томным взглядом окинула салон, заставив Бермана поволноваться. Других членов ее пополнившейся семьи, заметно не было – наверняка развалились в своих креслах и дремали. Гламурная вдова была яркой  брюнеткой, но после всех потрясений, ей наверняка придется выщипывать седые волосы и даже подкрашиваться.  Берману было немного жаль Фаину,  но не выражать же ей свои соболезнования по поводу утрат! Ирочка терпеть ее не могла, а Аркашу с Вовой –  просто презирала. Когда молодой Тартасов вышел прогуляться вместе с Аллой до бара хвостового салона, Ирочка  прикрылась от их случайных взглядов глянцевым журналом.
Берман представил себе, каков бы был переполох в огромном «Боинге», узнай Фаина среди пассажиров своего обидчика, вероломно обманувшего несчастную женщину в роковой  день первого апреля, все чаще  называемого в постперестроечной России «Днём дурака». Зрелище было бы куда «ярче», того, что приключилось в «Доме народов» с нашалившим значительно меньше Бермана товарищем О. Бендером во время случайной встречи с мадам Грицацуевой. В «Доме народов» мест для маневра было значительно больше, не то, что в самолете, хоть и большом, к тому же там была банальная драма несостоявшейся семейной жизни, за которую и  не привлечешь. В нашем случае, такая встреча закончилась бы для наших «концессионеров» катастрофой.  Как говорится – не дай бог!      
Так, «на обнаженных нервах», долетели до Киева, и вышли из салона в числе последних пассажиров, избегая попадаться Фаине на глаза. Из аэропорта взяли такси и проторенной дорогой отправились в сторону Минска.

2.               
Преодолев на рассвете едва намеченную металлическими колышками и колючей проволокой  новую, так и не обустроенную за десять лет и практически не охраняемую границу, проходившую в этих местах по весеннему, залитому талой и дождевой водой лесу,  Берман вышел к широкой и многоводной Западной Двине, которая здесь уже называлась по-другому – Даугавой. Ледоход завершился почти месяц назад, однако  в лесах скопилось много вешних вод, и река еще не вошла в привычное русло.
– Да, это и не граница, – подумал Берман, видевший участки бывшей государственной границы  СССР в Закавказье, Казахстане и на западе. Лишь на той стороне, да и то издалека, он увидел пограничный наряд, а на этой, теперь уже натовской стороне, границу, похоже стерегли только в удобных местах поблизости к автомобильным трассам и железным дорогам.
– И как это большевикам удалось в короткие сроки оборудовать практически неприступные границы по всему периметру огромной страны и охранять их всего лишь двухсоттысячным контингентом пограничных войск? – размышлял Берман, шагая по низменному, заболоченному берегу реки  уже на «той стороне».
Он вспомнил эпизод из книги, когда Остап Бендер, увешанный под дорогой шубой антиквариатом и драгоценностями, которые румынский страж границы назвал «бранзулетками», перебирался на другой берег Днестра, и ему стало смешно. Там его «проворонила» наша охрана, зато радушно встретила и обобрала, выдворив обратно, румынская. Здесь же не было никого.
На Бермане был  охотничий костюм, брезентовый плащ защитного цвета, купленный в Минске, и высокие резиновые сапоги. Городская одежда и кое-какие вещи лежали в рюкзаке. Никакого оружия, кроме охотничьего ножа, он не имел.
Присев на поваленное дерево, Берман достал из рюкзака термос с горячим чаем, куда был добавлен коньяк и бутерброды с отменной минской ветчиной. Подкрепившись, он расстелил на коленях подробную карту местности, приобретенную  в том же Минске и вложенную в целлофан, так как моросил мелкий дождь, и карта могла подмокнуть.
Изучив карту, Берман разложил на коленях ноутбук, владеть которым его учили еще в военной академии, и в течение пятнадцати минут, прикрыв компьютер плащом,  просмотрел местный русскоязычный сайт на предмет купли-продажи «Бентли», а таковой эксклюзивный автомобиль был в маленькой стране в единственном числе, и, следовательно, попадал во все «горячие новости».
Новости были тревожные. Покупатели уже прилетели из Москвы, и вечером сделка стоимостью в триста двадцать тысяч евро, которая заметно превышала реальную цену машины, должна была состоятся в загородом доме Сикиса на взморье. Необходимо было выработать план перехвата машины и спешить к цели.
До  дороги, ведущей к шоссе, минуя мелкие деревни и хутора, можно было добраться через лес часа за три. Далее можно было воспользоваться попуткой, и добраться до шоссе, а быть может и дальше – до самой Риги. На востоке этой прибалтийской страны жили в основном русские люди, населявшие прежнюю то ли Двинскую волость, то ли Двинскую губернию – Берман  точно не помнил, как она тогда называлась. Но после Гражданской войны эта область отошла в зону германской оккупации, а затем вошла в маленькую прибалтийскую страну со всем ее, преимущественно русским  населением, теперь автоматически принятым в «Объединенную Европу» и в НАТО, словом туда, куда  мечтают попасть многие российские политики, а так же некоторые простые обыватели. Как просто – без всяких хлопот и сразу в Европе!
Часам к десяти, изрядно устав, Берман выбрался на проселочную дорогу и, прислонившись к сосне, приготовился ждать удобной попутки. Первой проехала иномарка-развалюха и он не стал ее останавливать. Второй проехала  машина армейского образца с пограничниками, которых он, наконец, увидел и на этой стороне границы. Их, он, естественно, тоже пропустил, укрывшись за сосной.  Третьим был грузовик с огромным фургоном  нагруженный подсохшими, не прошедшими полную обработку досками, от которых исходил приятный смолистый запах.
В кабине сидел мужчина средних лет в черной куртке.
– Русский, –  решил Берман, останавливая машину, и не ошибся.
– Чего тебе? – спросил водитель.
– Подвези, браток, до шоссе, –  попросил Берман. – Я заплачу.
– Это можно, только заедем на полчаса в деревню, а там  хоть до самой Риги. Доски, а то и кругляк вожу в порт, а там грузят на суда и везут в Германию.  Строевой лес кругом валят, так что только щепки летят. Скоро одни березки да осинки останутся… – прояснил экономическую ситуацию в своей волости  коренной ее житель Василий, у которого с гражданством проблем не было, но и радости от того – тоже.
– Идет! – обрадовался Берман.
– Водитель открыл дверцу с другой стороны  и Берман забрался в кабину.
– Вижу – не местный. Откуда будешь, браток? – спросил водитель.
– Из города.
– Какого? – полюбопытствовал водитель.
Берман промолчал.
– Василий, –  не дождавшись ответа, протянул ему руку водитель.
– Аркадий, – пожал широкую шершавую ладонь Берман.
– Если у тебя с документами не лады, то до Риги добраться в таком виде не просто. Могут и документы проверить, – прищурил хитрый рыжий глаз Василий.
– Я переоденусь, – кивнул на рюкзак Берман, оценивая обстановку:
– Сдаст его водитель или нет?
– Не дрейфь, не выдам. Ты хоть и «чужой», но «свой», – таким каламбуром порадовал Бермана Василий. 
– Свой, в смысле русский, – домыслил он.
– Здесь у нас пограничная зона – могут проверить, а километров через пятьдесят никто и не сунет нос.  Да и погода подходящая. Дождя хватит до самой Риги. Полицейские в такую погоду вялые, сидят по будкам, пиво «сосут». А если что, дай ему пять латов и отстанет. В полиции ребята тоже с понятием. Да и «своих» там  большинство, – пояснял Василий. 
– А доллары  или евро подойдут? – Поинтересовался Берман.
– Подойдут,  – согласился Василий. – У нас пока ходят и лат и евро. Переходной период…
Берман запустил руку во внутренний  карман охотничьего костюма. Василий покосился на него. Берман осторожно достал  сто евро и положил в бардачок машины.
– Это аванс. В Риге еще двести.
– Годится, – согласился Василий.
– Но  если залетишь – меня не замажь.
– Само собой, – подтвердил Берман.
– Тогда сиди. Хочешь – молчи. Расспрашивать ни о чем не стану. Хочешь – рассказывай. А вот и моя деревенька.  Журавинка, родимая! Заедем на полчаса, позавтракаем.
Берман взглянул через мокрое стекло. Прямо по курсу за сеткой дождя темнели с десяток изб с резными выкрашенными  наличниками, выстроившиеся по обе стороны маленькой улочки, подернутой нежной зеленью распускавшихся березок и кустов сирени.
Просто не верилось, что еще позавчера  они с Ирочкой были на горячем Ближнем Востоке, где немилосердно палило солнце, куда съехались сотни тысяч паломников и любопытных, чтобы присутствовать на ежегодном вселенском спектакле, посвященном «страстям Христовым».
Василий заглушил мотор и открыл дверцу.
– Приехали.
Берман вышел под дождь и пошел за водителем  к крайнему  просторному рубленному из толстенных бревен дому. На столбе, врытом неподалеку, в большом круглом гнезде разместилась пара  аистов. Самка, сидела на яйцах, накрыв их от холодного дождя, а ее длинноногий и длинноносый пернатый супруг стоял рядом, гордо рассматривая  людей входивший в тёплый дом, над шиферной крышей которого  вился дымок  от русской печи.


*
Первую половину дня Ирочка потратила на обустройство в частной гостинице господина Гртчяна. Люся, дежурившая в тот день, приняла ее, как старую знакомую с распростертыми объятьями, и тут же позвонила хозяину, который примчался в гостиницу через четверть часа и сам освободил от прежних постояльцев лучший одноместный номер, переместив супружескую пару из Узбекистана с ребенком в двухместный номер, за ту же плату.
Влюбленный в Ирочку кавказец поинтересовался, где она так хорошо загорела, и, получив ответ, что  в Одессе, спросил:
– А где же Ваш, Ирочка, супруг Аркадий?
– Аркадий  задержится на пару дней, – ответила Ирочка.
– Очень хорошо! – необдуманно воскликнул Гртчян.
– Чего же здесь хорошего? – насторожилась Ирочка, подозрительно посмотрев на Гртчяна, сиявшего словно гора Арарат под южным солнцем.
– Простите, Ирочка, просто я очень рад, что вновь увидел Вас, и приглашаю сегодня вечером в ресторан. Выбирайте – в какой! – В момент  исправился Гртчян.
– Не надо ресторанов! – Ирочка сурово посмотрела на пламенного кавказца, уже сожалея о том, что остановилась в его гостинице. Но так велел Берман.
– Надо ему позвонить, – подумала Ирочка. 
– Если хотите, то лучше поужинать в Вашем баре, как в прошлый раз, – все же согласилась Ирочка, не желая ссорится с хозяином.
– Вот и хорошо! – обрадовался Гртчян. – В баре, так в баре!
Выпроводив Гртчяна из номера и закрыв дверь, Ирочка быстро разложила вещи и набрала номер мобильного телефона Аркадия.
– Я слушаю, Ирочка! –  после долгих гудков наконец послышался родной голос.
– Как ты, любимый? Где ты?
– Пью мятный чай с сушёной черникой возле тёплой русской печи, – ответил Аркадий.
– С тобой все в порядке? – спросила Ирочка.
– В порядке, Ирочка. После обеда буду в Риге. Если управлюсь за день, то завтра или послезавтра уже встретимся, – бодро ответил Берман.
– Как ты, устроилась?
– Сижу в номере. Хозяин опять «положил на меня глаз», приглашал в ресторан. Я отказалась.
– Припугни его. Скажи, что когда вернусь – оторву голову, – пообещал Берман. – Если не уймется со своими ухаживаниями, то набери мой номер и дай ему трубку. Кстати, Гольцова не видела?
– Пока нет.
– Позвони ему домой. Если что, обращайся. Он поможет. До скорого свидания, Ирочка! – попрощался Берман.
– До свидания…
– Берман убрал мобильник в карман  куртки нового джинсового костюма, в который проделся в доме. На ногах Бермана были новенькие, совсем не жёлтые, как у Остапа Ибрагимовича, а черные туфли, а из вещей он брал с собой в Ригу плащ, зонтик и спортивную сумку, в которой лежал ноутбук и кое-какие мелочи. Пустой рюкзак и охотничий костюм он оставил в доме Василия.
– Жена звонила, – пояснил  Аркадий Василию и его полноватой и розовощекой жене Наташе. Детишки ушли в школу, расположенную в поселке, в двух километрах от Журавинки, где половину предметов преподавали на неродном языке, но дети  знали  его уже неплохо и не страдали. Василий тоже понимал и мог общаться, а вот Наталья почти не знала. Да он ей и ни к чему.
– В общем, так и живем. Новым властям  на нас наплевать. Нам на них тоже.
– У нас, Вася, то же самое, – успокоил хозяина Берман.
– Живём  как  деды, да отцы наши до сорокового года, пока Красная армия не воссоединила нас с Матушкой-Россией, – продолжал раскрасневшийся от горячего хозяин. Вроде, как люди «второго сорта», но зато в колхозы наших родителей никто не загонял. Жили тогда бедно, работали от зари до зари, хлеба досыта не ели. В войну воевали против немцев, а эти – за. Вон старика Кононова все судили, за то, что казнил полицаев – прислужников немецких. После войны у нас был колхоз, потом совхоз. Жизнь наладилась. Отпуск – каждый год, путевки на Черное море давали по смешной цене. «Жигули» купил, дом новый построил.
Сейчас опять как при дедах. Совхоза нет и в помине, прирожденные крестьяне на наших песчаниках и суглинках разорились без помощи государства. Нет ни техники, ни дешёвого горючего, ни минеральных удобрений. Подались мужики кто куда. Брат на заработках в Германии. Сестра Наташина, Варвара, замуж вышла. Живет теперь в Риге. Муж местный, мужик хороший. Служит в полиции, а живут плохо. Не могут пока за коммунальные услуги полностью заплатить, слишком большая квартира от прежнего режима досталась. От горячей воды и центрального отопления отказались – это сто пятьдесят лишних евро, а их нет. Андрис печку на солярке завел. Воняет, зато без трубы, а солярку достает в порту. Там у него родственник работает. Так и таскает по пол литра в кармане, в плоской бутылке из-под водки. Вот так-то. Новый хозяин хотел их выселить из квартиры, но Андрис принес справку, что служит в полиции, и от него отстали.
В нашем крае пока кормит лес, а как вырубим подчистую, то и зубы на полку.
А теперь начали распродавать землю – бывшие поля и вырубки. Слышал, что по девяносто два доллара за гектар. Это сотка-то за девяносто два цента! Продают большими участками в сотни и тысячи гектаров. Скупают в основном немцы. Будут устраивать охотничьи хозяйства. А от налогов за ту землю будут содержать правительство, сейм и прочих паразитов в Риге! – возмущался Василий, запивая гневные слова душистым, мятным чаем.
– Вот так и живём. Андрис подсчитал, что если так оценить всю землю республики, то выйдет всего пятьсот миллионов баксов! – пытался было возмутиться Василий, да закашлялся, поперхнувшись чаем.
– Не мало, – подумал Берман, попивая вкусный чай из своей чашки, – эта республика, большего и не стоит…
– Я тоже бросил крестьянствовать, – продолжал откашлявшийся Василий, – теперь на хозяина работаю, лес вожу. Он у нас теперь депутат сейма. Сикис, может слышал? Мироед еще тот!
– Слышал. Да у меня и дело до него есть? – неожиданно для себя признался Берман.
– Какое, дело? – удивленно спросил Василий.
– Навредить мне этот Василий вряд ли захочет, а вот помочь, да еще и заработать – вполне. Сикис этот, судя по всему ему поперек горла. Ну а береженого и бог бережет! – Подумал Берман, сделав большой глоток из чашки и набрасывая в уме план дальнейших действий. Появилось доброе предчувствие, что все будет как надо.
– Это хорошо, что зять у Василия полицейский. Поможет, если потребуется, раздобыть форму, – подумал Берман и добавил в слух:
– Есть к этому Сикису претензии…
– Какие? – живо поинтересовался Василий.
– Отправь-ка, Вася, жену хоть в другую комнату. Ей знать ни к чему, а ты, если будешь помалкивать и чуток поможешь, то получишь…  две тысячи евро!
– Наташа, поди-ка в спальню, приберись. Мне надо с товарищем поговорить, – попросил жену заинтригованный Василий, пораженный  щедростью загадочного гостя.
– Чего это вы затеваете? – насторожилась жена.
– Смотри, вляпаешься в историю.
– Ладно. Послушаю, о чем браток  расскажет. Покумекаю.
– Я тут тоже, вроде как… – Берман помедлил и признался, – партизан!
Его захватил азарт. На языке заядлых картежников это называется – «масть пошла».
– Партизан? Как это? – раскрыл от удивления рот Василий, поставив чашку на стол.
– Самый что ни на есть, партизан. Границу перешел нелегально и прямо к своим. –  Своих Берман не назвал, но дал понять Василию, что это они с Наташей, и в их доме он пил чай после плотного завтрака.    
– Машинка у него занятная, очень дорогая, английская. «Бентли» называется. Незаконно её ему продали «жирные коты», а хозяина «порешили». Сикис почуял, что дело неладное, и теперь хочет он неё избавится. Продает. Купить мне ее не под силу, да и не дадут. А купят ее такие подонки, что вашему Сикису и не снились.
Так вот, мне надо ее перехватить. Это дело, браток, поможет посадить на нары больших негодяев! – так Берман кратко пояснил Василию суть своего «партизанского рейда».
– Если поможешь – отблагодарю. Нет – не поминай лихом. Встану, попрощаюсь и уйду. Решай, брат Василий.
Василий задумался, потер ладонью лоб, что-то соображая  и очевидно прикидывая в уме, что не тысяча, а даже две тысячи евро очень кстати, да и жирных котов вроде всяких «Сикисов» или «Какисов» неплохо бы наказать. Но главное в нем проснулся дух народного мстителя, каким обладали его совсем ещё недалекие предки, громившие в этих лесах эсэсовские карательные отряды и полицаев из местных.
– А-а-а, Согласен!



3.
Оставив в номере вещи и позвонив Аркадию, Ирочка ушла из гостиницы, ощутив страстное желание походить по залитой весенним солнцем Москве. После прошлого посещения кинотеатра она обходила стороной эти заведения, зная, что ничего хорошего там не увидишь. Это было видно по рекламным щитам, на которых изображены такие отвратные рожи, которые должны отпугивать нормальных зрителей.
Уже после того, как Тартасов был осужден, у Ирочки появилась масса свободного времени. Она стала читать газеты и смотреть телевизор. Но видимо, так сказать, «отстала от жизни простого народа» и никак не мола привыкнуть к отвратительным телепередачам. А когда прочитала в одой из «приличных газет» высказывание известного телеакадемика и ведущего передачи «Давайте это рассудим», заявившего в интервью журналисту, что «телеэфир – это причудливая смесь, состоящая из окровавленных тел, нескончаемой  стрельбы, юмора, рассчитанного на интеллект больного лабрадора, бодряческого смеха, перебиваемого душераздирающими криками пытаемых садистами людей, и пошлых до тошноты интервью с так называемыми звездами», то сильно ограничила себя в просмотре телепрограмм.
Теперь она смотрела  лишь хорошие старые фильмы и новости, да и то «Евроньюс», полагая, что после таких высказываний телевизионному академику следовало подумать о пенсии, а не работать вместе с прочими безобразниками в порочном телеэфире.
Шут с ними с кино и телевидением.         
Вспомнив детство, Ирочка отправилась в зоопарк, на который потратила часа полтора, и, насмотревшись на «братьев младших», с хорошим настроением  поехала на метро в центр. Хотелось пройти по Тверской. Несмотря на будний день, «праздного народа» на улице было много, а у памятника Пушкину шел какой-то митинг.
Ирочка с трудом выбралась за милицейский кордон и посмотрела с безопасного места на схватку молодых ребят в черных повязках на лицах и в нарукавных повязках с серпом и молотом, со здоровенными омоновцами, сытые круглые лица которых блестели от пота. Ребят деловито били, а девчонок, немного помяв, затаскивали в автобусы.
– Ваши документы! – рявкнул ей на ухо экипированный для разгона демонстраций неведомо откуда взявшийся омоновский младший офицер, заметивший красивую молодую женщину, которую неплохо было бы  затащить в автобус.
 – Was fuer ein Recht haben Sie, mich anschreien? Schwein!  – Неожиданно, по-немецки закричала на него Ирочка.
– Здоровенный омоновец, выпивший только что конфискованные в ближайшей палатке банки три или четыре  пива, утоляя зверскую жажду, выпучил помимо живота блеклые глазки, живого робота. Эти бесстыжие  глаза, лишенные всякого смысла, неожиданно заморгали. До омоновца дошла иностранная, к тому же немецкая  речь, в которой тот узнал лишь одно слово – «свинья», ввиду крайне плохой успеваемости в школе. Омоновец спасовал, решив, что связываться с иностранками не стоит. Есть и свои девчонки и смазливые бабенки, к которым можно придраться и затащить в автобус, чтобы развлечься, если такая перепугается насмерть задержанная, будет молчать.
– Проходите! – как мог вежливее пробурчал этот хам и, как танк, «попер» на помощь к своим героическим бойцам.
– Ужас какой! – уже по-русски обронила Ирочка, уходя подальше от опасного места.
Однако, спохватившись, что кто-то в штатском услышит ее русскую речь, примолкла и, оглянувшись на несчастного бронзового Александра Сергеевича, возле которого прежде встречались влюбленные парочки, а теперь разыгрывались такие вот страсти, быстро пошла прочь в сторону метро. Бронзовый Пушкин  посмотрел ей в след, высоко оценивая красоту молодой незнакомки, а потом, тяжело вздохнув, с укоризною уставился на омоновцев, тащивших к автобусам без разбора и большевистскую молодежь с радикальными лозунгами, требовавшими отставки всех подряд,  и демократов с демократками постарше с измученными лицами и антифашистскими плакатами.  Некоторых, наиболее активных демонстрантов двух политических течений с разбитыми носами и синяками под глазами, провозглашавших теперь одинаковые лозунги, требующие прекратить милицейский беспредел, волокли к автобусам, поскольку протестующие отказывались идти сами.
Рядом с Ирочкой оказался мужчина лет пятидесяти с холеным лицом интеллигента и  седыми висками. Он вовремя покинул ряды  протестующих демократов и демократок, и пробивался к метро.
Вероятно, он слышал ее немецкий и попытался заговорить с Ирочкой  на языке Гёте, Марлен Дитрих и Адольфа Гитлера, но это у него получалось плохо. По-видимому, гражданин интеллигентного вида хорошо владел английским, но в немецком был не силен, однако всё же старался:
– Freulein, entschuldigen sie bitte cliese… Viehe ,  – извинился за пузатого омоновца этот гражданин, долго подбирая последнее слово – «скоты».
– Не мучьте себя немецким, если толком не знаете языка. Говорите по-русски! – пресекла Ирочка потуги интеллигента.
– Так вы не немка?
– Как видите, – ответила Ирочка.
– Здорово Вы его осадили! – восхитился интеллигентный мужчина.
– Так им и надо, скотам!
Вступайте в нашу организацию – «Демократия – превыше всего»! – посоветовал интеллигент.
– Вы будете очень хорошо смотреться в наших рядах!
Дальше интеллигентный гражданин, в душе которого накипело, разразился коротким и яростным монологом:
– Попраны демократические ценности! Народ не доверяет власти! Народ ее боится! Дубинка – символ демократии! Посмотрите, что творит милиция. В газетах писали, как один студент, девушку которого затащили в комнату милиции на станции метро и изнасиловали, вел собственное расследование и едва остался жив, а виновные отделались лишь условным наказанием и увольнением. А недавно в метро избили космонавта, которого знает вся страна, но не эти лимитчики в погонах и с уголовными замашками. Они, видите ли, приняли космонавта за нелегального мигранта!
Э-эх! – Простонал интеллигент, захваченный бурными политическими событиями последних пятнадцати, а то и двадцати лет, с тех пор, как последний генсек, прозванный в народе «меченным», провозгласил «новое мышление», в котором ни черта не понимал. Зато теперь,  имея гражданство и собственность за рубежами своей бывшей разодранной на части страны и разъезжая после смерти супруги по странам и континентам в качестве «голубя мира» с совсем неслучайной американской блондинкой, генсек-расстрига по мере сил продолжал поучать жизни в «новых реалиях» своих бывших сограждан, окончательно запутавшихся в «демократических и общечеловеческих ценностях».
– Так как, придете к нам? – спросил интеллигент, после стона отчаяния.
– Да ну Вас к чёрту! – огрызнулась Ирочка и пошла прочь.
– Это не взбесившийся зоопарк. Это гораздо хуже! – с возмущением подумала она уже в метро, и сообразила, что поезд несет ее по привычной «оранжевой ветке» (не путать с «оранжевым киевским майданом») в ту сторону, где живет мама.
Берман запретил ей звонить маме, и она звонить не станет, а вот посмотреть на нее издали он, кажется, не запрещал. Такая идея всецело захватила Ирочку. Она очень скучала по маме.
– Я буду осторожна, –  заранее оправдывалась она перед Аркадием.
       
*
Вот и родной микрорайон, в котором прошли детство и юность.  Вот школа, где она училась, дом школьника, который по привычке называли «дворцом пионеров». Здесь она начинали учиться танцу….
Грустью защемило сердце, слезы едва не выступили на глазах. Ирочка сдержала эмоции и, старясь держаться увереннее, чтобы не вызывать излишнего любопытства прохожих, шла по залитой весенним солнцем  тихой улочке, прикрыв глаза темными очками. Однако очень даже непросто быть красивой. Мужчины оборачивались в ее сторону, провожая долгими взглядами, да и женщины обращали на нее внимание, а ведь так и узнать могут, район то родной.
К счастью, пока  знакомых она не встретила и разместилась в скверике на лавочке, прикрываясь от прохожих  яркой обложкой женского журнала «Космополитан». В сотне шагов от нее, в окружении молодых кленов и лип разместилось здание районной детской библиотеки, где работала мама и где она провела немало времени в счастливые школьные годы.
Ирочка приготовилась ждать. Если с мамой все в порядке, и она не болеет, то минут через пятнадцать должна  заканчивать  работу. Рядом  на расчерченном мелом асфальте играли в «классики» две девочки лет двенадцати из соседнего дома. Девочки смешно прыгали на одной ножке по расчерченным квадратам, и все время спорили между собой, но не ссорились – видно были хорошими подружками.
– Девочки, а девочки! – позвала Ирочка.
Девочки дружно повернули  хорошенькие светлые головки в ее сторону.
– Что, тетя? – спросила одна из них.
– Вот вам на мороженое и шоколад, – Ирочка протянула девочкам сто рублей.
– А вы сбегайте в библиотеку и передайте Анне Константиновне, знаете такую? Эту записку, – Ирочка передала девочкам небольшой листок из записной книжки.
– Анну Константиновну мы знаем! Спасибо тетя!
Одна из девочек взяла деньги, другая записку, и подружки побежали в библиотеку. Ирочка поднялась со скамейки и направилась в ближайший магазин.
Не прошло и пяти минут,  как она заметила через стекло витрины спешившую к магазину маму в распахнутом плаще. Сердце Ирочки сжалось. Только бы мама сдержалась и не бросилась к ней в объятья, как того она просила в записке. К счастью, ее опасения оказались беспочвенными. Мама сдержалась, осторожно подошла к дочери и тихо поздоровалась.
– Здравствуй, Ирочка! Как ты, родная? – прошептала  мама. Губы её дрожали, она едва сдерживала слезы
– Здравствуй, мамочка! – тихо ответила дочь. – Прости, что встретились в такой обстановке. Иначе я не могла. Записку мою уничтожь. Будет плохо, если у тебя ее найдут очень скверные люди. Там есть телефон мамы Олега. Позвони ей по межгороду из таксофона, только не из дома! Передай, что с детьми все в порядке. Еще немного, и все закончится. Только это. Ольга Трофимовна все поймет. Разговор должен быть не длиннее десяти – пятнадцати секунд. Позвони сегодня же. Ты поняла меня, мама?
– Ирочка! Да что же это происходит? Почему ты скрываешься? Кто такой Олег? Что и когда закончится? – Недоумевала Анна Константиновна.
– Ты все поняла мама? – Еще раз переспросила Ирочка.
– Поняла, – тихо ответила мать.
– Скоро все закончится мама. Потерпи немножечко. А Олег – мой муж! – Улыбнулась Ирочка. – Давай встретимся завтра. Там, надеюсь, сможем поговорить. Католическая пасха закончилась, православная в следующее воскресенье. Завтра  среда. Отпросись на утро. Давай съездим на кладбище, проведаем папу. В восемь тридцать встретимся на автобусной остановке, только лучше у метро Юго-Западная. И никому не говори, куда едешь! Я сама к тебе подойду, – закончила Ирочка, и как обычная покупательница, выбрала сок и коробочку печенья, уложив покупки в пластиковую сумку. Как опытный конспиратор, на маму она больше не оглянулась, вышла из магазина и быстрым шагом  направилась в сторону метро.

4.
Виленский был взбешён. Он только что вернулся из Лондона, где провел ряд секретных совещаний с бизнесменами, которым по ряду причин не рекомендовалось находиться в Москве, а тут такой сюрприз!
Прямо из рук опытных и высокооплачиваемых агентов Сокольского, которых теперь «раскручивала» рижская полиция на предмет преступного сговора с целью похищения чужой собственности, угнали эту самую собственность – эксклюзивную модель «Бентли», за которую финансовый директор Виленского перечислил триста двадцать тысяч евро на счет рижского филиала фирмы Сикиса!
Мирский, и вышедший из клиники, так до конца и не поправившийся Илья Лужников, присоединились к Виленскому и, не сдерживая эмоций, яростно, словно их героические деды – следователи тридцатых или чекисты двадцатых годов прошлого века допрашивали несчастного Сокольского. Причем, эти «новые русские» в ранге олигархов и достойные внуки своих пламенных дедов, активно употребляли, как «истинные россияне» любой эпохи, которых что называется – «достали», весь немалый запас матерных слов, накопленных ими за годы руководящей комсомольской работы, совершенно без всяких ограничений.
– Четвертная машина – рижский «Бентли», которую приобрели у депутата сейма Сикиса за триста тысяч евро два «опытных мордоворота», опять похищена!
По словам этих, ублюдков она похищена неизвестными в полицейской форме, которые остановили их с наступлением весенних сумерек на главном шоссе прибалтийской республики, ведущем со времён большевиков к Москве! – стенал Виленский, вознося к высокому потолку своего офиса длинные руки с парочкой  перстней на холёных пальцах, украшенных чудовищных размеров бриллиантами, так словно был пророком, воздающим к небесам натруженные длань с десницей.
– Где Вы только находите таких долбанных уродов! – орал на несчастного Сокольского обычно сдержанный Александр Семёнович. – Где! Я Вас спрашиваю? Где!?
Сокольский, явившийся на разборку в подавленном состоянии, вяло разевал рот, что-то  мусоля в свое оправдание, но всем было ясно – ждал наказаний.
– Бл…е улоды! – вторил Виленскому Лужников. – Гнать их всех на х…! Пл…ли машину, за котолую плишлось  пелеплатить солок тысяч! Да это тли твоих месячных оклада, улод! – суетился Илюша, и по его напору и настоящим «боевым высказываниям» все-таки немного подлечившийся.
В отличие от корректного даже в гневе Виленского, который никогда и никого, кроме близких друзей, не называл «на ты», Лужников, с детства не друживший со звуком «р», «тыкал» всем, кого унижал еще с комсомольской работы.
– Таких пида…сов, выражаясь в стиле нелюбимого в народе генсека, прозванного «Кукурузником», не гнать, а вешать надо! – внёс свою толику праведного гнева обычно рассудительный Мирский, который принял решение взять на себя  руководство операцией  по ликвидации преступной группы  Воробьевой-Берсенева, с чем никак не справлялся Сокольский.
– Плавильно! Вешать! За яй…а их вешать! – обрадовался Лужников. – И тебя, Сокольский, вместе с ними! –  Илья, как маленький, захлопал в ладоши, глупейшая улыбка осенила этого «большого ребенка», сделав некрасивое лицо разбушевавшегося олигарха еще более похожим на законченного идиота.
– К сожалению, Илюшенька, тебя так и не долечили, – грустно подумал про Лужникова Виленский.
– Вот такие профессионалы в кавычках и развалили  страну! – возмутился уже не в первый раз Мирский, брезгливо наблюдая за Сокольским, которому стало настолько плохо, что пора было вызывать врача.
– Хорош «гусь», этот Павлинский. Себе взял в службу безопасности генерала Попкова и теперь сидит за тем бугром, куда, к счастью, пока не дотянется рука «Интерпола». А Виленскому рекомендовал этого придурка Сокольского, который и нас  загонит за тот бугор! Так жить нельзя! – такой сакраментальной фразой, которой озаглавил свой кино-опус времен позднейшей перестройки один маститый кинорежиссер с «болтливой» фамилией, домысливал  Михаил Борисович текущее и непростое время.
– Ты прав, Миша. Так жить нельзя! – прочитал и озвучил его мысли мудрый Виленский, совершенно согласный с тем режиссером (о нём уже поминалось выше), который бегал  в государственных думах всех созывов от демократов к патриотам, а потом обратно, а теперь и вовсе забрался в самый центр. Ничего тут не поделаешь – «дело стариковское», но до финиша пока далеко, так что можно не беспокоиться и еще побегать по думским фракциям и по светским богемным тусовкам, где все тебе еще рады, хотя «новая творческая молодежь»,  возглавляемая  бритым под скинхеда внуком гениального покойного режиссера,  подсмеивается… 
– Бери, дружище, дела в свои руки. Ты ведь самое заинтересованное из нас лицо? – Виленский вопросительно посмотрел на  Мирского.
– Да уж! – незабвенными словами Кисы Воробьянинова, неожиданно согласился Мирский, «рыльце» которого более других было в «криминальном пушку».
– А ведь ситуация очень даже сходная! Как я раньше не сообразил! – вслух додумал Виленский.
– О чем это ты, Алекс? – поинтересовался Мирский, наблюдая, как вызванные служащие офиса, робко поздоровавшиеся с хозяевами, выносили на руках «отключившегося» Сокольского, из потемневших брюк которого на красивый паркет капнуло несколько капель.
– Тоже мне, генерал. Обос…ся со страху! – сплюнул Виленский.
– Перейдем в другой кабинет, – брезгливо поморщившись, предложил он.
– О какой ситуации ты говорил? – уже на новом чистом месте поинтересовался Мирский.
– Помнишь, Миша, как назвался этот бывший спецназовский капитан, надравший задницу моему обос…му генералу?
– Михельсоном.
– Вспомни «древний текст» классиков. Как нарек Остап Бендер бывшего «предводителя дворянства» на «тайной вечеринке» у Елены Станиславовны?
– Как? – Опередил Мирского Лужников, с лица которого сошла идиотская улыбка и оно стало вполне приемлемым.
– Перечитай книгу, Илья, – дал добрый совет младшему товарищу Виленский.
– Михельсон, – ответил более начитанный Мирский.
– Вот именно! Кстати, по результатам расследования истории с расстрелом 600-го «Мерседеса» удалось выяснить правильные имена нашей «сладкой парочки»? – спросил у Мирского Виленский.
– Да, это Аркадий и Ирина Берман.  Поразительно то, что они летели в Киев в одном «Боинге» с Фаиной Тартасовой!
Я связался с ней. Фаина гостит у родственников в  Киеве. Она была очень удивлена, что летела вместе с красавцем-мужчиной, который «запал в ее сердце» и который так  жестоко обокрал ее теперь уже более чем на полмиллиона долларов, угнав «Майбах», а затем и «Мерседес», – рассказал Мирский.
– Возможно даже два «Майбаха», – не споткнувшись на ненавистной «р», живо напомнил Лужников.
– Вряд ли. Здесь дело рук кавказской мафии. Автомобиль в розыске, но на МВД надежды небольшие, так что следует искать нам, –  признался Мирский.
– Через Сокольского я уже распорядился начать активные поиски. Теперь его людей усилят лучшие спецы из моей собственной службы безопасности.
– Да уж, постарайся, – повторил незатейливую, но «отлитую в бронзе» лексему Кисы Воробьянинова и Виленский, но Мирский этого не заметил.
– Так вот. Возвращаясь к подвигам великого комбинатора прошлого века и бывшего предводителя дворянства, искавшего бриллианты в сидении стула, я подумал, что наша «сладкая парочка», кстати, куда более изощренная, чем «Киса» и «Ося», ищет в автомобилях покойного Тартасова не бриллианты. Они разыскивают документы, способные создать для нас очень большие неприятности, и, разумеется, ключи к тайным счетам  покойного. Скорее всего, они спрятаны в сидениях одного из автомобилей, но какого – им не известно. – Такой простой и весьма логичной догадкой, Виленский сильно озадачил своих подельников.
– Следовательно, до похищения «Бентли» они ничего не нашли, – предположил Мирский, удивляясь аналитическому уму  бывшего математика и шахматиста, «рулившего» теперь огромным куском добывающей  и экспортной экономики.
– Итак, маски сброшены. Их имена и цели нам известны, и попросим бога, чтобы в «Бентли»  ничего не оказалось. В Риге случился досаднейший прокол. По неформальным каналам в полицию была вброшена фамилия опасного террориста Бермана  и его спутницы. Но там, похоже, такие же «козлы», которые без «капусты» не шибко шевелятся. А «капусту» подвести не успели! – развел руками Мирский.
– Будем надеяться, что «бриллианты» не в «Бентли». Что тогда у нас остается? – остановил его Виленский.
– «Ролс-Ройс» в Тбилиси, «Порше Каррера»  в Питере и «Майбах-62» – пока неизвестно где, – по пальцам перечислил Мирский.
– Владельцам «Ролс-Ройса» и «Порше» через «третьи лица» были сделаны осторожные предложения – продать автомобили.
Из неспокойного и воинственного Тифлиса, все еще охваченного «розовым угаром» недавней революции, эти третьи лица были посланы ко всем чертям. Там еще не накатались на «роскошной тачке», а деньги их не интересуют. Горцы, что с них взять, – вздохнул Мирский.
– Тем хуже для них. Готовь, Миша, группу захвата. Твой начальник службы безопасности генералом побывать не успел, следовательно, ум не пропил, как этот «козёл» Сокольский! А уж как мне его рекомендовали! Тьфу! – плюнул Виленский на хорошо ухоженный паркет нового кабинета. 
– Действовать следует жестко и беспощадно. «Ролс-Ройс» или то, что от него останется, должен быть не позже чем через неделю у нас! – Приказал Виленский.
– С «Порше» похуже. Там наших предложений пока не  заметили. Там власть,  и ее на «понты» не возьмешь!  Там  остаются  и присматривают за «Порше» эти парни – «братья Качко», – доложил Мирский.
– Согласен. Ну а «Майбах» и нашу «сладкую парочку» – искать! Подмажьте генералов, добавьте наших людей. Прежде всего, ищите на Кавказе. Все надежды на тебя, Миша, а я завтра опять в Лондон. Надо, – тяжело вздохнув, закончил  Виленский.
– Как на работу, – с сарказмом  подумал Мирский и похлопал по плечу остающегося Лужникова, который, не задумываясь, предложил свою помощь.
– Ты всегда был верным другом, Илюша, – растрогался Мирский.
– Ты же меня знаешь, Миша. Я всегда! – Удачно избежал ненавистной литеры «р» не в меру улыбчивый  Лужников, но дальше его понесло по «р»-ухабам:
– Эти «молодые во власти» совсем оболзели. Тволят полный беспледел. Землю на Лублевке, котолой владел еще КГБ, пливатизировали по сто двадцать лублей за сотку и тут же плодают по сто тысяч доллалов за ту же сотку! А ведь там сотни гекталов! Глабеж! – Начинал кипятится Лужников, доверенное лицо которого на днях прикупило таких пятьдесят соток за пять миллионов долларов.
– И такими деньгами олудуют какие-то там плесс-секлетали губелнатола! Ну ни волчалы ли? Обидно! – устал, наконец, Лужников и попил минералки. 
– Кстати! – вспомнил едва не ушедший Виленский.
– Добрались ли до того лихого танкиста, разнесшего с первого выстрела двигавшийся и стрелявший  бронированный «Мерседес», но, как оказалось, уже без нашей «сладкой парочки»?
– Это командир танковой роты капитан Ури Мирав. Установлено, что его настоящее имя  Юрий Миронов. Вместе с Берсеневым воевал на Кавказе. До самого пока не добрались. Неожиданно попросил отпуск и куда-то исчез вместе с женой и тещей. Кстати, жена его – Соня Мирав – тоже офицер-танкист, – ответил Мирский.
– Черт с ними, с этими Мирав. Пусть борются с террористами и защищают Иерусалим. А в Тбилиси следует проверить, нет ли и там бывших сослуживцев этого Берсенева. Просто супермен какой-то! Хорошие, однако, готовили кадры в советских военных училищах!
Вот таких офицеров и надо брать в свой штат, вместо ни на что не способных кабинетных генералов! – Сделал свой обычный и глубокий вывод Виленский, мыслями бывший уже в Лондоне.
В начале девяностых столько дел наворочали в горячке «дикой приватизации», что теперь, когда подросли новые крутые ребята из спецслужб и выдавили пьяницу «Деда» на пенсию, то принялись копать со всех сторон, желая отобрать нажитое не столько непосильным трудом, а скорее, как говорится – «всеми тяжкими». Потому и становится все труднее от них отбиваться. А чуть что упустишь – завалят и сожрут!
– Словами Лужникова глаголет истина. Прав Илюша. Всюду Волчары, так и норовят что-нибудь отгрызть. А с сотками на Рублевке Илья поспешил. Лучше бы купил где-нибудь в Испании. И дешевле в сто раз и безопаснее, – пожалел деньги Лужникова Виленский.
– Эх, да разве ж за это боролись наши пламенные деды в пенсне, кожанках и с маузерами, вырывая «лапотную» Россию из когтей самодержавия!
Да разве же это справедливо, что после выстраданного их внуками перестроечного обновления, которое могло стать для страны «новым ренессансом», власть опять захватили «беспредельщики». И вот теперь, те, кто не делал «ювелирной перестройки», внаглую прибирают к рукам все, что семьдесят лет принадлежало безликому народу и наконец-то, в результате «нового мышления» перешло в руки настоящих хозяев, – с грустью продолжал размышлять Виленский, пытаясь избавиться от текущих непростых мыслей и «настроиться на Лондон». И там проблемы возникали нешуточные.         
 

5.
Берман возвращался из своего «партизанского рейда» той же лесной стороной, по левому берегу многоводной Даугавы, которая за незримой чертой, называемой государственной границей, вновь становилась родной славянской  рекой по имени Западная Двина.
Характер погоды не менялся. Такая же хмурь, сырость и свежий западный ветерок, делали переход границы  облегченным. Если и была какая-то стража в этих лесных заболоченных местах, то в такую погоду сидела она по избушкам и пила чай, а то и что-нибудь покрепче.
Рейд, продолжительностью менее суток, прошёл, как говориться  – «без сучка – без задоринки». Однако «Бентли» был пуст. Машин становилось все меньше, но «достать» их становилось все труднее. «Бентли» достался неожиданно легко. Дорога по заболоченному лесу через границу в оба конца  и четыре тысячи евро, выплаченные в качестве гонораров Василию и Андрису, которые охотно помогли ему. Вот и все затраты, пока не слишком обременительные для банковских счетов Ирочки.
Теперь следовало поскорее добраться до Москвы, но с этим уже попроще. Надо было выручать Ирочку. Назойливый Гртчян, прежде казавшийся приличным человеком, опять к ней лип, как дурная муха к сладкой ленте, а потому еще этим вечером непременно должен был «получить по заслугам».
На родной славянской стороне, Берман остановил на проселочной дороге старенький  «Жигулёнок» с добротным мотором еще советской поры, и внаглую предложил водителю подбросить его до Москвы, а если нет, то хотя бы до Смоленска, и без всяких там проверок на постах ГАИ.
За  такой сервис он пообещал ошалевшему водителю две тысячи евро, если до Москвы, и тысячу, если до Смоленска. До Москвы не получилось, а вот до Вязьмы, получив полторы тысячи, водитель его доставил, умудрившись не попасть под осмотр со своими неместными номерами. В Вязьме, Берман подсел на пассажирский поезд без места в общий вагон, а в Можайске пересел на московскую электричку, с которой сошел, не доезжая до Белорусского вокзала. Хотелось избежать ненужных встреч с милицией, тем более, что свое фото с фамилией он  разглядел на стенде озаглавленном –  «Их разыскивает милиция». Рядом висело фото Ирочки, но в жизни она была гораздо лучше, а вот его могли опознать глазастые вокзальные милиционеры.
В электричке его разморило и удалось подремать. Сквозь сон мелькали кадры прошлого дня и вечера, когда с помощью зятя Василия, Андриса, служившего в рижской полиции и охотно согласившегося помочь за полторы тысячи, которые  поправят его домашнее  хозяйство, терзаемое безденежьем.
Уже в самом конце перестройки, всего за год до крушения Союза, Андрис – техник со знаменитого радиозавода ВЭФ, который  уже начал заваливаться на бок,  женился на синеглазой красавице Варваре, проработавшей полгода в его бригаде после окончания школы в сельском районе. Против такого брака были его политизированные родители, но Андрис их не послушал, а потому до сих пор не прощён, несмотря на хорошую жену и двух синеглазых в маму ребятишек – мальчика и  девочку.
ВЭФ развалился и Андрис пошел служить в полицию. Платили там  мало, но больше идти было некуда. После дежурств подрабатывал в порту на разгрузке или малярных работах. Однако на жизнь все равно не хватало. За квартиру новому хозяину-частнику выплачивал с трудом. Теперь удивлялись тому, что квартплата за эту же, в прошлом государственную квартиру, в которую его прописала покойная тетка, была почти не заметна. Дороже было сходить вдвоем в театр. Хорошо еще  помогал с продуктами свояк Василий, живший в деревне и державший вместе с крепкой работящей женой подсобное хозяйство.
Вот и в этот раз, будучи с грузом досок в Риге, Василий заехал проведать родственников и передать мясо, масло, творог и мешок овощей. Вместе с гостинцами привез и таинственного гостя, назвавшегося Аркадием. Гость с ходу предложил  Андрису дело, за которое готов был заплатить полторы тысячи евро. Василий поддержал, и Андрис, которому рассказали суть вопроса, согласился.
К тому моменту, Берман уже знал из интернета,  что сделка с Сикисом состоялась и после обеда «счастливые обладатели» дорогого эксклюзивного автомобиля  Бенли, намеревались отправиться домой, в Москву, отказавшись от вечернего фуршета, куда были приглашены. На местном сайте, текст с которого Андрис помог перевести на русский язык, были размещены фото проданного «Бентли», а так же довольные физиономии Сикиса и двух покупателей.
Ничего не скажешь – удобная вещь интернет! 
Отдыхавший сегодня от ночного дежурства и раздумавший «халтурить» в следующую ночь на малярных работах, Андрис собрал комплект своей старой формы и Берман примерил. Был он с Андрисом примерно одного роста и той же комплекции, а потому форма сидела как надо.
Жены дома не было. Трудилась в пошивочном цехе, где строчили дешевые рубашки для России. Дети оставались в школе на продлёнку. Так что Андрис был свободен, и, написав записку жене, что вернется поздно, загрузил продукты, привезенные свояком в холодильник. Затем оправился во двор, где стояла вторая его  любовь – российская «Лада», купленная за бесценок и приведенная работящим парнем в «божеский вид». Летом  семья  Ронисов  выезжала на «Ладе» на взморье, а зимой в лес – на лыжные прогулки.
Сейчас межсезонье, и Андрис собирался ехать «по делам». Берман и Василий ушли раньше, чтобы  не вызывать подозрений соседей. Василий погнал разгружать свой трейлер в порт, а затем должен был возвращаться в сторону дома, оставить машину в условленном месте и занять место наблюдателя в двух километрах от развилки, которую тщательно осмотрели на пути в Ригу. Для связи Берман заложил в память мобильного телефона  Василия свой номер, и они перезвонили друг другу, убедившись, что все в порядке.
Другой дороги в Москву, кроме шоссе, в республике не было. Здесь, у развилки с проселочной дорогой, где не было поблизости населенного пункта, Берман и определил место засады, еще толком не зная, как будет брать «Бентли». Но офицер спецназа ставит себе задачу в любых условиях и обязан выполнить ее во чтобы то ни стало!
До темноты было еще далеко, когда  двое мужчин в форме полицейских, двигаясь в хорошем темпе, вышли из перелеска на обочину шоссе. Это были Аркадий Берман и Андрис Ронис. Только что позвонил Василий, мимо которого проехал «Бентли». Через минуту машина будет здесь. Движение по шоссе было довольно оживленным в это время суток, но помешать могла только полицейская машина. К счастью, таковой на этот момент не случилось, иначе пришлось бы отменять задуманную операцию с непредсказуемыми последствиями.
Вот показалась желанная цель. Впереди, метрах в ста катил «Фольксваген». За «Бентли» шла «Мазда», а в отдалении  следовал грузовик.
– Скорость семьдесят пять – восемьдесят! – Определил Андрис. Он мельком взглянул на права только что остановленного им «БМВ», которые протянула молодая женщина, и, козырнув, отпустил ее, так чтобы факт проверки видели все участник движения.
– Берман заметил, что Андрис сильно волновался.
– Не робей, Андрис! Стой рядом. Остальное я сделаю сам, – успокоил его Аркадий.
Нахлобучив посильнее форменное кеппи, и поправив  защитные мотоциклетные очки, он вышел на проезжую часть и, пропустив Фольксваген, поднял жезл, останавливая  «Бентли».
– Че-то копы Бэ-эМ-Вуху остановили, теперь нам машут,  – лениво заметил тот, что за рулем.
– Работа у них такая. Тормози, – посоветовал бритый наголо сосед с бычьей шеей.
– Нам тут неприятности ни к чему. Через час граница, а  там уже свои, «родные менты».   
«Бентли» затормозил и свернул к обочине.
– В чем дело, офицер? – поинтересовался бритый.
– Ваши права? – небрежно козырнул полицейский.
– Доверенность. – Бритый полез в карман, не успев додумать, что странный какой-то этот коп.  Мощная струя  парализующего газа из армейских спецсредств ударила в лица водителя и его спутника. Последнее, что те могли видеть – был респиратор, которым странный полицейский прикрыл свое лицо.
В следующее  мгновение Берман, закрепил респиратор, отпихнув от руля грузное тело, оказался в салоне и открыл заднюю дверцу. В машину сел Андрис и «Бентли» покатил дальше, как ни в чем ни бывало, не вызвав подозрений у следующих водителей, которые не моли видеть деталей операции. Через пару сотен метров «Бентли» свернул на проселок и скрылся среди глухого лесного коридора.  Здесь они высадили проветриваться среди покрытых нежной апрельской зеленью кустов еще не прочухавшихся покупателей, и Берман распрощался с Андрисом, которому вручил за помощь и за риск повышенный гонорар – две тысячи евро. Пересев в «Ладу», рижский полицейский покатил домой, а Берман въехал в ельник и с замиранием сердца вскрыл сидения четвертого автомобиля из коллекции покойного олигарха.
«Бентли» был пуст…      
По уговору с Василием, расстроенный Берман, перегнал выпотрошенный «Бентли» в условленное место, где, без свидетелей, загнал эксклюзивную машину в пустой фургон грузовика.
– Куда ты с ним? – спросил Берман.
– Есть место, укрою. А лет через десять, когда все забудется, цена её не сильно уменьшится, а то и возрастет. Машина классная! А там посмотрим, что с ней делать, – с крестьянской  деловитостью рассудил Василий Шишкин, исконно русскую фамилию, которого новые власти  переделали в «Сискин», в виду отсутствия буквы «ш» в «государственном алфавите».

* *
С подавленным настроением Ирочка возвращалась с кладбища. За мамой не следили, и на могилке отца они проговорили часа три, успев и немного порадоваться  и пролить немало горьких женских слез.
Кладбище было огромным, подчеркивая своими размерами громадные перемены, случившиеся со страной с ее многострадальным, доверчивым народом в последние пятнадцать лет. Таких масштабов похоронного бизнеса не могло и приснится гробовых дел мастеру Безенчуку, скучавшему в своем пропахшем древесными стружками офисе неполных восемьдесят лет назад. Да, видно не мало воды унесла с Русской равнины матушка-Волга, и немалую часть той равнины покрыли погосты невиданных прежде размеров с прахом миллионов русских людей.
Быть может, раскопают когда-нибудь неведомые археологи эти поля не героических сражений, а безмолвных успокоений, и подивятся той расе, что жила здесь прежде…

*
Все, что можно, обговорили и обсудили женщины. Порадовалась мать счастью дочери, встретившей суженого. Но много ли радости, когда горя ничем не измерить?
Выполнила Анна Константиновна просьбу Ирочки, звонила в Алма-Ату по указанному адресу. И самой ей хотелось услышать голос Ольги Трофимовны, передать ей важную весточку. Однако все вышло иначе. Чужой голос, ужасно коверкая русские слова, ответил ей:
– Брсенова умрла
– Как умерла! Когда! – ахнула Анна Константиновна
– Пырва прела. Нашлы арык, – ответил тот же голос, и связь оборвалась, продлившись не более пятнадцати секунд, как просила Ирочка.
– Так и сказали? – с ужасом переспросила Ирочка.
– Да, я запомнила. Потом записала. Вот, – Анна Константиновна протянула Ирочке листочек бумаги.
Возвращаться в гостиницу не хотелось. Пыталась позвонить Аркадию, но не получалось. Берман позвонил ей сам уже из поезда на пути к Можайску и ответил на ее:
– Ну, как?
– Пусто…
Ирочка хотела его встретить, но Берман категорически запретил и велел ждать в гостинице, так как уже видел их фотографии на милицейских стендах. Разгуливать по городу, тем более у вокзала или возле станций метро, было небезопасно.
Пользоваться такси он тоже не советовал. Таксистам милиция показывает фото разыскиваемых преступников в первую очередь.   
С толпой пассажиров метро, которая в постперестроечные годы практически не иссякала, в отличие от тех времен, когда работали заводы и фабрики и были «часы пик» и время пустых поездов и эскалаторов среди дня, Ирочка оказалась в вагоне. Минут тридцать пути без пересадки, еще минут десять пешком, и она в гостинице. Закроется, и будет ждать мужа.
Она не сомневалась, что Берман уже наметил дальнейшие действия, и ни за что не останется в Москве одна.
– Куда теперь? –  Мучительно размышляла Ирочка, которой предстояло сообщить Олегу – так, соблюдая конспирацию, она изредка называла мужа только в мыслях – о смерти матери. А это было ужасно!
– Возможно, что это какая-то ошибка, и тот человек, так скверно говоривший по-русски, что-то напутал, – думала Ирочка. Однако такое утешение было слабым.
– Олег немедленно начнет звонить по телефону матери и, вне зависимости от результата, их засекут, и на них начнется охота… –  От таких мыслей Ирочке становилось страшно.
Она передумала возвращаться в гостиницу. Лучше это сделать поближе к тому времени, когда вернется Аркадий, то есть часа через три.
Ирочка вышла в центре. Очень хотелось с кем-нибудь поговорить, поделиться своими тревогами. Утреннего общения с мамой на могиле отца ей не хватало. Ирочка вспомнила об Игоре Добровольском, рабочий телефон которого внесла в блокнот своего мобильника, но пока еще не звонила, хотя частенько хотелось поговорить с приятным молодым человеком и великолепным партнером в танцах, который ей понравился во время  первой и единственной встречи на дне рождения Гольцова – сослуживца мужа и охранника гостиницы.
Набравшись храбрости, Ирочка позвонила Добровольскому, и тот, срочно отпросившись у начальства, уже минут через двадцать подъехал к ней в Александровский сад. Игорь подарил Ирочке весенний букетик из трех веточек душистых гиацинтов – розовой, белой и фиолетовой, и пригласил пообедать в одном из маленьких ресторанчиков, пристроившихся к подземному торговому комплексу на бывшей Манежной площади, которую московские власти изъяли у демонстрантов, сотрясавших на грандиозных митингах протеста стены властного Кремля. С тех пор прошло лет десять. Масштабы демонстраций  уменьшились, и национал патриоты с коммунистами митинговали теперь на Театральной иди Лубянской площадях, чуть дальше от кремлевских стен.
Между подземным торговым комплексом и Александровским садом теперь протекала выведенная наружу речка Неглинка, украшенная фонтанчиками и бронзовыми  изваяниями сказочных персонажей. Вот на  гранитном берегу Неглинки в последний день апреля – ясный и солнечный, когда по распоряжению мэра включали фонтаны, удобно устроились за столиком Игорь Добровольский  и Ирочка.
Добровольский заказал ароматные шашлычки с лавашем и зеленью, хорошее красное вино и кофе с мороженым. Они ели шашлыки и пили вино. Добровольский сделал комплименты в адрес красивого южного загара Ирочки, и она, не удержавшись, почти все ему рассказала, полностью доверяя Игорю, как хорошему другу. Поскольку шашлыки были съедены, а Ирочкина история только начиналась, были заказаны две следующие порции.
Добровольский был не просто удивлен, но и потрясен, выслушав ее рассказ, который начинался в Сибири морозным и солнечным мартовским днем у неприступных стен колонии, откуда выходил на свободу бывший капитан Берсенев, а ныне Аркадий Берман – гражданский муж Ирочки.
Закончила свой удивительный рассказ Ирочка поездкой на горячий Ближний Восток и танковой стрельбой бывшего армейского товарища Бермана Юры Миронова, ныне носившего погоны капитана-танкиста чужой станы и имя Ури Мирав. Взглянув в этот момент на часы, Ирочка сказала, что часа через полтора ей надо быть в гостинице, куда из очередного безрезультатного рейда вернется Берсенев, ставший на время Аркадием Берманом.
Куда он отправится теперь, в Петербург или в Тбилиси, Ирочка не знала. Очень переживала, но без него больше не останется. Поедет с ним.
Вот тут-то ей и открылись возможности Добровольского, от которых невозможно было отказаться. Игорь рассказал Ирочке, что работает в компании «Экспортвооружение» и занимается комплектацией и доставкой боевой техники на базы в Закавказье, а завтра летит в Дюмри, где на территории Армении еще с середины девятнадцатого века размещалась русская крепость, а теперь база. При большевиках Дюмри носил имя одного из первых руководителей Советского государств, а при монархии имя одного их последних царей, убитого террористами.
Летают туда тяжелые транспортные самолеты с военного аэродрома  на юге от Москвы. Сегодня вечером и завтра утром он еще может встретиться с Берсеневым и обсудить, как ему помочь. Еще минут через пятнадцать Игорь и Ирочка простились. Добровольский поцеловал Ирочку на прощание в щечку, как старого друга, а Ирочка попросила ее не провожать.
Не оглядываясь на смотревшего ей вслед влюбленными глазами Игоря, Ирочка спустилась в метро и, прижимая к носику душистые гиацинты, поехала в гостиницу.      
Вся в своих мыслях, Ирочка не сразу заметила молодого мужчину, едва ли не ровесника, который буквально «глодал» ее жадными темными глазами, что не осталось незамеченным со стороны прочих окружающих пассажиров.
Привилегия или несчастье всех красивых женщин – ловить на себе очень разные мужские взгляды – добрые и жадные, приятные и раздражающие. Несколько сглаживали этот своеобразный «вернисаж», от которого никуда не деться, темные очки, но Ирочка, занятая собственными мыслями, забыла их надеть, и теперь попыталась исправить эту оплошность, отворачиваясь, насколько это было возможным в переполненном вагоне, от наглого незнакомца с противным взглядом.
– Хотите прикрыться очками? – спросил незнакомец.
– Не старайтесь, Ирина.
– Что Вы хотите этим сказать? – похолодела Ирочка. – Откуда он знает мое имя? – подумала она. Субъект ей был совершенно незнаком.
Незнакомец осмотрел окружавших и убедился, что женщина ехала одна, без спутника, лицо которого, внесенное в базу данных МВД, он тоже вспомнил. Молодой, да ранний компьютерщик Гоша Голуб трудился  на вычислительном центре вышеуказанного министерства и даже руководил сектором. Гоша имел одно «интересное хобби» – складывал в памяти своего персонального компьютера фотографии красивых преступниц в электронном виде. Своего рода коллекция. Другие «ксивы»  в его «личном ведомстве» не хранились.
Фото этой красивой женщины, которую объявили во всероссийский  розыск, в паре с мужчиной, месяца полтора назад, он не забыл бы. А вчера пришлось корректировать файл. Стала известна еще одна фамилия, под которой она скрывалась. По последним данным, женщину звали Ирина Берман.
– Ее разыскивают, а она вот, рядом с ним, катается в московском метро! – Голуб оскалился отвратительной улыбкой садиста, желая немного поиграть со своей жертвой, а на станции, где она выйдет, сдать ее милицейскому наряду. Пусть проверят документы, и тянут на Петровку или на Лубянку, на допрос.
– Хотите, назову Вашу фамилию? – предложил отвратительный субъект.
Ирочка почувствовала, что тот не шутит.
– Из милиции! Узнал! – мелькнула страшная догадка. Надо было что-то делать, пока субъект не предъявил ей и окружающим пассажирам свое служебное удостоверение.      
– Не смейте ко мне прикасаться, мерзкий извращенец! – закричала она, стараясь пробиться к двери.
Голуб попытался схватить Ирочку за руку, но крупный мужчина средних лет ему помешал.
– Куда лезешь, гаденыш! – Загудел он, энергично дав хаму по рукам.
– Да это извращенец! – догадалась крупная женщина средних лет с добрым русским лицом.
– Притираются к хорошеньким  молодым женщинам или девушкам в транспорте и получают таким гадким способом удовольствие!
– Что Вы такое несете! – опомнился Гоша Голуб, почувствовав, что его вот-вот начнут ни за что, и даже за проявленную бдительность, бить и может быть даже сильно.
– Я сотрудник МВД, а она преступница! – закричал Гоша, получивший первую обидную пощечину  от Ирочки, которой удалось кое-как развернуться.
Услышав, что извращенец еще и «из милиции»,  озлобленные пассажиры, единодушно вставшие на сторону молодой женщины, начали угощать его тычками и оплеухами, а когда поезд подкатил к очередной станции, вытолкнули из вагона взашей.
– Граждане пассажиры, не забывайте свои вещи! – напомнил хорошо поставленный голос из динамика. 
– Свои-то мы вещички не забудем, мы ещё и ваши прихватим! – нелепо пошутил ещё какой-то маразматик, прикрывшийся ярким журнальчиком с обнажёнными красотками, но на его зацыкали рассерженные женщины, разволновавшиеся во время борьбы с извращенцем.
– Следующая остановка, станция Октябрьское поле, – напомнил хорошо поставленный голос из динамика.
– Спасибо! – поблагодарила заступившихся за неё спутников, постепенно приходившая в себя Ирочка, и на всякий случай сошла на следующей станции.
Противный тип сам назвался милиционером, а, следовательно, уже поднял тревогу и надо попытаться выскользнуть из метро. Эскалатор, к счастью короткий, она пробежала на одном дыхании и выскочила на улицу, пытаясь поймать частника. Их было много, и уже через пять минут пожилой «бомбила» подвез ее до магазина, рядом с которым находилась гостиница. В гостиницу Ирочка вошла, когда убедилась, что машина уехала. Она соблюдала конспирацию.

* *
Берман тоже нанял «частника» на станции Беговая, не доехав на электричке до Белорусского вокзала одной остановки. Устроившись рядом с водителем и объяснив ему куда ехать, Аркадий позвонил Ирочке на мобильный телефон.
Она долго не отвечала. Берман нервничал, чувствовал что-то неладное. Пока возле столба поджидал «бомбилу», мельком осмотрел наклеенные самодеятельные объявления. Одно из них, написанное аккуратным женским почерком, привлекло его внимание:

Сдаю 2-х комн. квартиру супругам без детей.
Не Кавказ!
Предоплата за 2 месяца.
Элеонора Владленовна.

Далее следовал номер телефона ксенофобствующей гражданки, в силу неясных причин не хотевшей  сдавать квартиру лицам кавказской национальности. В западном, демократическом обществе, за такие объявления гражданку Элеонору Владленовну  взяли бы под стражу, а, возможно, даже отвезли бы в Гаагу, где некая мужеподобная женщина-прокурор по имени  Карла в придачу с «понтами» с удовольствием засудила бы ксенофобствующую москвичку.
Но у нас такой «развитой» демократии, как видно, нет и, пожалуй, скоро не предвидится. Так что гражданка Элеонора Владленовна, гордо носившая отчество, образованное от имени и фамилии организатора и руководителя Октябрьской революции,  может безболезненно и без всяких налогов сдавать свою приватизированную собственность, которую ей выдали большевики лет сорок назад  бесплатно и без всяких требований.
Вот и не соглашайся после этого с бывшим министром культуры, который раздавал сокровища наших музеев, взятые у врага в виде контрибуций, взамен произведений искусства, уничтоженных и украденных у нас в годы войны. А знаменитую янтарную комнату так и не нашли. Вот как глубоко закопали!
– Воистину, страшен «русский фашизм», гораздо страшнее немецкого, – говаривал с телеканала «Культура» тот самый плешивый бывший министр, а ныне любитель Большого театра и тех средств, которые выделялись на его реконструкцию. Вот такова предельно тонкая и чуткая натура «утончённого русского интеллигента», любившая «материться» всласть  в кругу близких друзей – «таких же тонких ценителей прекрасного». 
Гораздо страшнее – это, наверное, потому, что подобные самовольно расклеенные объявления на берлинских столбах с 1933 по 1945 год трудно себе представить. Столбы тогда были чистые. Их стали обклеивать по своим нуждам чудесные многодетные семьи турок, курдов и арабов, прибывшие на гостеприимные земли «фатерлянда» гораздо позже.
Ну да бог с ними, чистыми в прошлом берлинскими столбами, наши столбы роднее, и к тому же несут важную информацию. Берман сорвал объявление. Он предчувствовал, что ночевать придется на частном секторе или того хуже – на улице.
А чего собственно ему ожидать, когда  куда не сунешься – повсюду твое лицо с комментариями об «особо опасных преступлениях», которые тебе приписали все кому не лень.
– Так что, господин хороший, ты теперь разыскиваемый «органами» бомж, – кисло подумал Аркадий, подъезжая к частной гостинице, откуда следовало немедленно уходить, пока участковый не принес администратору новые фото разыскиваемых преступников  по фамилии Берман. 









                «С милым рай и в шалаше»

                Русская пословица

Глава 11.

В подполье
               

1.
– Немедленно оставьте меня в покое! – негромко, но решительно потребовала Ирочка. Тело ее дрожало от негодования, тонкие ноздри красиво очерченного  идеального славянского носика раздувались, дразня и возбуждая Гртчяна, как никогда.
– Я сейчас же ухожу из гостиницы! Отпустите мои руки! – Ирочка напряглась и вырвала правую руку из смуглых холеных и волосатых пальцев хозяина гостиницы, который  приперся в ее номер заметно «подшофе» и видимо по этой причине окончательно потерял голову. Страсть сглодала даже интеллигентного кавказца, который не смог преодолеть мук влечения к такой красивой женщине, на которую «запал» с первой минуты, и почти месяц от этого «маялся», в полном смысле этого слова, накануне самого яркого весеннего месяца, когда расцветают не только цветы, но и любовь.
После Ирочки, которая, как Акопу показалось, тогда, первого апреля, дала ему повод для романтических мечтаний, законная жена стала невыносимой. Он почти перестал исполнять супружеский долг, страдал, утоляя любовные муки  коньяком, стал раздражительным и вспыльчивым.
Такая «сердечная болезнь», несомненно, прошла бы со временем, если бы он больше ее не увидел, но Ирочка неожиданно появилась без своего спутника, и Акоп окончательно потерял свою горячую южную голову.
Два последних дня он мучился, да так, что готов был лезть на стенку.  А сегодня, то ли вспышка случилась на солнце, то ли  в недрах двуглавого Арарата  проснулся потухший вулкан, но Гртчян сорвался, силой обнял Ирочку, пытался ее целовать, вырывая с корнем пуговицы из ее кофточки и пробираясь волосатыми темными пальцами к божественно красивой груди.
Избавившись от первого шока, освободившейся рукой  Ирочка нанесла Гртчяну звонкую пощечину, еще больше разбудив в нем страсть. Гртчан зарычал от напряжения и сорвал с нее кофточку. Отвратительные холеные пальцы в золотых перстнях лихорадочно искали застежку лифчика.
– Иррочка, я любилю Вас! – почему-то с акцентом, которого не было в нормальной речи интеллигентного кавказца, Гртчан принялся объясняться в ей в любви. Так омерзительны не были даже пожилые и тучные восточные богачи, уводившие ее после танца в роскошные апартаменты. От одного воспоминания того ужасного каирского периода жизни, Ирочку бросало в нервную дрожь.
– Буддите моей женой! – продолжал Гртчан, упорно занимаясь не поддававшейся застежкой.
Не помня, как это у нее получилось, Ирочка укусила Гртчяна в сильно выступавший массивный нос острыми зубками. Укусила до крови и вырвалась, наконец, из его потных объятий.
– Вай-яй-яй! – закричал приглушенно Гртчян и зажал ранку рукой.
Пользуясь короткой передышкой, Ирочка схватила мобильник и вызвала первого и льготного абонента, внесенного в блокнот. Естественно, им был Аркадий Берман, законный муж согласно документам, изготовленным в красивом городе близ отрогов Тянь-Шаня.
Ответ последовал быстрее, чем Гртчан вновь поймал ее руки с безрассудным намерением повалить на кровать и обуздать своей мужскою силой.
– Я Ирочка! – послышался родной голос.
– Олежек! – забыв о конспирации, простонала Ирочка.
– Что с тобой, Ирочка?
– Помоги!
– Я здесь, буду через пару минут! – прокричал в трубку Берман, но Ирочка этого не слышала. Мобильник упал и Гртчан, наступив, едва не раздавил его, продолжая бороться с непокорной женщиной, жадно срывая с нее одежду.
Ирочке показалось, что прошла вечность. Она боялась лишиться чувств и пыталась защищаться из последних сил.
Внезапно дверь, запертая изнутри на ключ, влетела внутрь номера. Ее выбил плечом ворвавшийся в гостиницу Берман.
Увиденное не столько потрясло, сколько возбудило в нем такой боевой дух, которого не испытали на себе даже боевики, спускавшиеся с гор.
Берман нанес хозяину гостиницы сильнейший удар кулаком между лопаток, от которого, несомненно, треснул позвоночник и у Гртчана вырастет на этом месте горб. Второй рукой Берман вцепился в волосы и стащил хозяина гостиницы с Ирочки, немедленно вскочившей с кровати. Вид несчастной женщины, в лохмотья был жалким. Ирочка рыдала без слёз.
– Что же ты наделал, козел… горный! Грязный и вонючий архар! Да как ты посмел к ней прикоснуться? – орал Берман на парализованного страхом Гртчана, с ужасом ожидавшего беспощадной расправы.
Берман заметил кровь на носу мерзавца, и обрушил туда удар кулаком, сопровождая,  шедшими от чуть отходившего доброго русского сердца, словами:
– Мы же ваших женщин не трогаем! Воспользовался нашим гостеприимством, разбогател, кольца нацепил, как баба! В Баку бы тебе за такое голову оторвали и всё что пониже пупка, пес ты поганый!
Ладно, хватит с тебя, – отвёл душу Берман.  Живи гад и помни!
Гртчан как-то по-поросячьи взвизгнул и упал на пол, а в выбитую дверь уже ворвались два его здоровенных «родственника», из-за которых выглядывал перепуганный бывший майор Гольцов, прибежавший вслед за Берсеневым,  промчавшимся мимо него, даже не обратив внимания.
В полных волосатых руках Гртчяновых «родственников» были бейсбольные биты.
– Жирные и рыхлые, – опытным глазом бойца оценил противников Берман. Резко схватил стул и метнул в них. «Родственники», не имевшие опыта борьбы с боевиками в горах, присели от неожиданности, и именно по их головам  пришёлся расчётливо направленный «несчастный» стул, разлетевшийся в щепки.
Подоспевший Берман, отработанными ударами армейской борьбы надолго уложил никуда негодных противников на пол.
– Здравствуй, Коля! Что же ты? – крикнул он Гольцову и больше его не замечал.
– Бери, Ирочка, сумочку. Надевай побыстрее плащ. Уходим! – Берман помог накинуть плащ на растерзанную Ирочку и велел повязать  голову косынкой.
При виде мужа, Ирочка быстро пришла в себя.  Гртчян с перебитым носом и с залитым кровью лицом катался по полу и кричал благим матом что-то уже на своем родном языке. «Родственники», профессионально «успокоенные» Берманом, едва подавали признаки жизни. Растерянный Гольцов, с которым она поздоровалась на входе и перекинулась парой фраз, передав привет жене, заткнул вход в номер своим немаленьким телом.  Через него в помещение пытались пролезть какие-то женщины из персонала, и среди них была администратор Люсик, несчастное лицо которой окаменело от всего увиденного.
– Что же ты наделал Акоп? – кричали ее большие, полные слез несчастные глаза.
Берман открыл окно и помог Ирочке подняться на подоконник. Первый этаж – это хорошо! – подумал он,  спрыгнул и принял на руки Ирочку, которая едва успела застегнуть плащ, повязать на растрепанную голову косынку и прихватить сумочку с документами и деньгами. Берман в свою очередь заметил на полу ее мобильник и сунул в карман такую важную улику.
Во дворе, со стороны входа в гостиницу раздался вой милицейской сирены.
– Вызвали гады милицию! – пронеслось в голове Бермана.
– Уходим Ирочка! Уходим скорее!
Они перебежали под защиту соседнего дома и через арку выскочили на улицу. Прохожие и старушки, рассевшиеся по лавочкам возле своих подъездов, с удивление смотрели  на них. Возле автобусной остановки  стоял «Жигуленок».
– Частник! – безошибочно определил Берман.
– Двойной тариф, командир. Давай на вокзал. Видишь, опаздываем!
Уже в машине Берман почувствовал запах цветов и увидел в руке Ирочки помятые гиацинты.
Ирочка не хотела оставлять их в разгромленном номере гостиницы и взяла с собой, оставив чемодан с одеждой, которую теперь передадут в милицию, а ведь ей не во что переодеться и под плащом одни лохмотья, даже не прикрывающие свежие синяки на теле.
– Откуда? – глазами спросил Берман.
– Игорь Добровольский подарил. Мы с ним сегодня встречались, – тихо ответила Ирочка.
– Знаешь, он  завтра летит на Кавказ, и мы должны воспользоваться его помощью. Я все продумала.
– Вот как? – удивился Берман. – Это хорошо, что ты все продумала, а с Игорьком я поговорю сам. Нехорошо дарить чужим женщинам цветочки.
– Он не чужой! Игорь хороший друг, а ты мне цветов никогда не дарил, – обиделась Ирочка и окунулась лицом в пахучий букетик.
– Куда ехать-то? – Спросил «бомбила».
– Знаешь,  командир, на вокзал пока не надо. Давай-ка вон до того переулка и пока хватит.




* *

– В годе объявлен план-перехват. Преступников ищут по всем вокзалам, станциям метро и пригородных поездов. Патрульным службам розданы их фотографии! – по-военному четко отрапортовал хозяину бывший полковник из военной разведки Лев Голуб, срочно прибывший в оперативный штаб Мирского, устроенный в большом кабинете его офиса, расположенного в центре города с видом на Кремль.
Лев Голуб сменил Сокольского, отправленного с тяжелым нервным расстройством в частную клинику, и в первые часы принялся буквально «рыть землю» по всем направлениям.
– Сегодня, после обеда, мой сын, Георгий, едва не задержал в поезде метро гражданку Воробьеву-Берман! Но пассажиры вступились и помешали, когда услышали, что сын работает в МВД, – доложил хозяину Голуб.
– Неужели! – Мирский  вскочил на ноги. – Где это случилось?
– Возле станции Полежаевская, Георгий, которого вытолкнули из вагона, поднял на ноги милицию метрополитена, но там такие нерасторопные кадры, что Воробьева, которая вышла на следующей станции, успела покинуть метро.
– Вот паразиты! Их следует примерно наказать за то, что упустили государственную преступницу! – разорался Мирский, нервы которого стали сдавать.
– Мы обнаружили их базу. Берманы второй раз остановились в частной гостинице некоего Гртчяна – беженца из Баку. Там же служит в охране бывший армейский товарищ Бермана Николай Гольцов.
Наряд милиции прибыл в гостиницу, застав в ней избитых Гртчяна и двух его то ли родственников, то ли земляков. Это побоище дело рук Бермана, но ни его самого, ни его подругу Воробьеву  задержать по горячим следам не удалось. Бросив чемодан с вещами, среди которых не оказалось никаких письменных документов, они бежали через окно и исчезли. Местные жители заметили, как они садились в «Жигули» частника. Известно, что это  шестерка серого цвета, а водитель местный, из этого же района. По горячим следам нашли старичка, который  знает водителя, подрабатывающего частным извозом, в лицо. Машину ищем, Гольцова допрашиваем, но, похоже, он ничего не знает, а Гртчяна увезли в больницу. Сильно избит и проблемы с позвоночником...
– Да этот Берман просто демон какой-то! – орал Мирский, пугая свою аккуратную, но чувствительную секретаршу.
– Найдите его, Голуб, и уничтожьте! Ай-яй-яй! Что я говорю. – опомнился Мирский! – Бросьте наши лучшие силы в Питер и Тбилиси.  И действуйте, действуй-те!       


* *
Переночевать  в  квартире, сдаваемой  гражданкой Элеонорой Владленовной, супругам Берман так и не пришлось.  Аркадий, уставший от бессонной ночи, в течение которой пришлось второй раз нелегально переходить границу Евросоюза, и растерзанная Ирочка, прикрытая плащом, добрались до заветной пятиэтажной хрущобы и успешно прошли  фейс-контроль придирчивой владелицы квартиры.
– Однако Фамилия у Вас странная, не соответствующая, – подозрительно прищурив зоркие глаза в очках, поинтересовалась Элеонора Владленовна документами потенциальных квартирантов.
– Как писали в объявлении –  «не Кавказ», –  уточнил Берман.
– Сама вижу, что не Кавказ, а фамилия странная, не русская.
– А кукую же Вам нужно? – попыталась вступить в дискуссию решительно настроенная Ирочка, на шее которой проступил лиловый синяк.
– Ладно, живите, – согласилась суровая ксенофобствующая хозяйка, по рождению, но не по убеждениям, носившая отчество, происходившее от имени и  «партийной клички» великого интернационалиста и основателя первого на земле государства рабочих и крестьян. Теперь это могучее государство, «профуканное» потерявшими классовое чутьё рабочими, колхозниками и трудовой интеллигенцией, распалось на четырнадцать буржуазных кусков и один кусок не такой как все, а всё ещё «рабоче-крестьянский», откуда транзитом  только что прибыл Берман.
– Четыреста «У.Е.» в месяц, – грамотно определилась в платежных средствах хозяйка. Детям надо помогать и внукам. Предоплата за два месяца, – выставила, сделав короткую паузу, свои дополнительные условия Элеонора Владленовна и пояснила:
– Это не дорого, зато будете жить одни. Метро рядом. Завтра я уезжаю на дачу, а с собой возьму вот твой паспорт, – Элеонора Владленовна указал пальцем на Ирочку и добавила:
– Чтобы ничего из квартиры не пропало. А то, что первый этаж и окна без решёток, так собираюсь вставить, с Ваших же денег.
– Жаль, – вздохнув, почему-то подумала Ирочка.
Осматривая комнату, Берман машинально посмотрел в окно. Во двор въехали две милицейские машины и «Жигули» того самого «бомбилы», который подвез их почти до места.
Это был непростительный «прокол». Надо было сойти пораньше и добираться пешком.
– Сейчас обложат со всех сторон и начнут ходить по квартирам, в первую очередь по тем, которые сдаются, – подумал он, решая как им теперь быть.
Круг сжимался. Медлить было нельзя. Надо было уходить. Квартирка была «распашонкой» и окно второй комнаты выходило в переулок, который, как заметил Берман еще с улицы, зарос деревьями и кустами.
– Это хорошо, что окна не зарешёчены, а то, как в тюрьме. Надоело, – одобрил, мобилизуясь,  Берман. – А что,  хозяйка, не посмотреть ли нам ванную комнату?
– Пойдём, посмотрим, – согласилась Элеонора Владленовна.
– Вот, все что надо для соблюдения гигиены, – указала она, открывая дверь совмещённого санузла.
– Вот что, хозяюшка. Не хотелось бы вас связывать и затыкать рот, – прервал ее дальнейшие комментарии Берман. 
– Посидите в санузле минут десять без шума. Вот Вам сто долларов авансом, и если все будет хорошо, то когда-нибудь добавлю.
– Что? – удивилась хозяйка. – Что это значит, молодой человек? Я сейчас закричу!
– Я же сказал, не надо! Убью! – жёстко осадил ее Берман и, взяв висевшее на крючке полотенце, с решительным видом пообещал его затолкать в глотку непонятливой пенсионерки.
– Десять минут тишины, а потом орите сколько угодно! И за это я ещё плачу сто долларов! – Берман сунул банкноту в кармашек халата и поднёс кулак к носу Элеоноры Владленовны, женщины ни разу в жизни не битой, даже покойным мужем, а потому смелой, но не настолько.
– Уткнувшись носом в кулак, хозяйка перепугалась и закрыла рот рукой.
Берман захлопнул дверь, оставив напуганной женщине свет, а чтобы он не передумала и не рванула на улицу с воплями – караул! – ухватил с маленькой кухоньки практически пустой холодильник, даже не почувствовав его природной тяжести, и заклинил им дверь санузла, сделав упор на  противоположную стенку коридорчика.
– Что ты делаешь? – воскликнула изумлённая Ирочка, вышедшая из комнаты.
– Блокирую дверь, чтобы  хозяйка не рыпнулась раньше времени. Уходим Ирочка! Во дворе милиция наступает нам на пятки!
– Ах! – вскрикнула Ирочка и побледнела, отчего синяк на шее, оставленный Гртчяном, которому в этот момент  хирурги врачевали сломанный нос и пытались понять, что у пострадавшего с позвоночником, хрустнувшим от удара беспощадного кулака бывшего спецназовца, стал тёмно-лиловым.
Ирочка еще не успела отойти от шока, вызванного борьбой в гостинице, так что пугать ее дальше было уже некуда.
– Идём! – Берман решительно схватил Ирочку за рукав плаща, убедившись, что сумочка у нее в руке, которую не разжать, а во второй руке помятый букетик гиацинтов, повесил на плечо спортивную сумку с ноутбуком и, еще раз припугнув через дверь хозяйку, открыл окно маленькой комнаты. Незарешёченное окно, выходившее в беспорядочно заросший едва зазеленевшим кустарником проулок между типовыми панельными домами, второй раз в течение часа стало единственным путем отхода  наших «концессионеров», бросивших вызов могущественным олигархам.               
 
2.
Пришла в себя Ирочка только в автомобиле очередного «бомбилы», которых на их счастье в Москве пока было предостаточно.
Не придумав ничего лучшего, Берман велел водителю ехать на юг города, который ему был знаком по нескольким месяцам неудавшейся семейной жизни во время обучения в академии, прерванной очередной кавказской контр террористической операцией, а проще говоря – войной.
«Бомбила» из соседней области, сорвав куш в тысячу рублей,  высадил их на окраине обширного лесопарка, в котором в тот «академический год» Берман катался на лыжах с женой, тогда еще не бывшей. Нескольких лыжных прогулок оказалось достаточно для того, чтобы изучить местность, а поскольку укрыться в городе было негде, он решил  уйти в лес и выбраться из города пешком, преодолев окружную кольцевую дорогу с наступлением темноты.
Теперь, пока не удастся раздобыть новых документов, они находились на нелегальном положении.
Хороших знакомых кроме Гольцова у него не было, но Николая наверняка «взяли в разработку», после побоища, которое Берман устроил в гостинице.
– А славно, я проучил этого наглеца и его «родственников»! – улыбнулся Берман. Эта маленькая победа в борьбе за честь любимой женщины, согревала его.
– Он еще улыбается! – попыталась, было возмутиться Ирочка, но не смогла, а обняла и поцеловала любимого.
– Что же делать? – вопрошали её наивные голубые глаза.
Берман  осмотрелся. Они оказались в весеннем лесу возле поваленного старого дуба, на который можно было присесть. Он взглянул на часы. Было около шести вечера и ещё ярко светило ласковое солнышко. В ветвях деревьев, подёрнутых первой зеленью, порхали и пели  веселые птахи. Внизу курчавилась свежая травка, среди которой желтели весенние первоцветы. А вот и нежно-лиловые цветочки медуницы, так любимой русским человеком по весне. Над ними деловито жужжали работяги-шмели, сбирая с первоцветов  драгоценный нектар.
– Так ты, говоришь, встречалась с Игорьком Добровольским? – спросил Берман.
– Да, встречалась. Мы обедали возле Неглинки в Александровском саду. Ели хорошие шашлычки и пили «Хванчкару».
– Любимое вино товарища  Сталина, – припомнил Берман.
– Вино было хорошее, – подтвердила Ирочка.
– Так куда завтра улетает Игорек? – спросил Берман.
– На Кавказ. Куда забыла, но, кажется, в Армению.
– Значит на историческую родину Гртчяна, которого я, кажется, сгоряча покалечил. Впрочем, сам виноват. Не надо хватать руками и рвать одежду с чужих женщин.
– Жён! – обиделась Ирочка.
– С моей жены, – извинился Берман.
– А ты не говорила Игорьку, что нам туда и надо?
– Говорила. Знаешь, я всё ему рассказала… – призналась Ирочка и со страхом посмотрела на Бермана.
– Вот и хорошо, не надо ничего объяснять. Звони ему. Надеюсь Гольцов еще не до конца «раскололся» въедливым ментам и не припомнил про свой день рождения, где мы познакомились с Добровольским.
– Ирочка выбрала из блокнота мобильника номер Добровольского, который был вторым и следовал за номером мужа, и позвонила.
Добровольский не заставил себя ждать.
– Ирочка! Я рад, что ты позвонила! – раздался в лесной тишине бодрый голос Добовольского.
– Они уже «на ты», – вздохнув, отметил про себя Берман.
– Я закончил работу, и мы можем встретиться, погулять по весеннему городу.
Берман забрал из рук Ирочки мобильник и продолжил разговор:
– Игорь, срочно подъезжай к конному стадиону в Битцевском парке. Там нас увидишь на краю лесопарка. Нужна, брат, твоя помощь!
– Аркадий? – опешил Добровольский.
– Давай, Игорь, не теряй времени! Всё нормально. За Ирочку не в обиде!
Ирочка вырвала у мужа трубку.
– Приезжай Игорь! Все хорошо, и все очень плохо! – искренне призналась она.
– Еду! – раздался повеселевший, но в то же время встревоженный голос Добровольского.

*
Он появился через полчаса, прикатив на собственном автомобиле – подержанном «БМВ». Вышел на тротуар и осмотрелся, заметив Ирочку и Аркадия, махавших руками с опушки лесопарка.
– Что случилось? – спросил встревоженный Добровольский, пожав руку Берману и заметив синяк на шее Ирочки, которого в обед еще не было.
– Потом расскажу, – ответила Ирочка, поправляя шарфик.
– Ладно, – согласился Игорь. – Какая нужна помощь?
– Я слышал, что завтра ты летишь в Закавказье? – Спросил Берман. – Куда?
– В Дюмри.
– Жаль, что не в Тбилиси.
– В Газиани, это рядом, полечу через неделю.
– Нет, это поздно. За это время нас раз десять задержат «компетентные органы» и упрячут так далеко, что и не сыщешь, – признался Берман, прижимая к себе Ирочку, словно опасаясь, что эти самые органы похитят её «в сей момент».
– Неужели все так серьёзно? – помрачнел Добровольский, с состраданием посмотрев на Ирочку.
– Еще как! Впрочем, в горах и не такое бывало, – мужественно улыбнулся Берман, подбадривая Добровольского. – Ничего, прорвемся! Так поможешь нам  добраться до Дюмри?
– Я сопровождаю укомплектованную бронетехнику – две бээмпэшки. Вылет вечером, военно-транспортным, в восемнадцать часов. Обратно послезавтра в то же время, – пояснил Добровольский.
– Очень надо! Мы в розыске и теперь считай, что без документов. Наши фото на всех вокзалах и во всех отделения милиции. Час назад нас едва не взяли. В общем, ушли в подполье, – вздохнул Берман.
– Да… – озадачился ещё больше Добровольский. – Знаю, Ирочка  кое-что мне рассказала. Если удастся провести вас внутрь бээмпешки, то я  их опечатываю в боксе и распечатываю уже на месте. Только в Дюмри  вы будете совсем «на виду», такие «белые» среди таких «черных», – неосторожно проявил свои «неправильные познания» в этнических вопросах Игорь Добровольский.
– Надеюсь, тамошняя милиция или как это там у них называется, нас пока не разыскивают. Так что там нам будет спокойнее. Камуфляж для нас у тебя найдётся? – поинтересовался Берман.
– Найду, – ответил Добровольский, оценивая на глаз рост и комплекцию Аркадия и Ирочки.
– Сделай, друг так, чтобы всё удалось. Очень надо!
– Понимаю. Идёмте к машине. Отвезу  вас пока к себе, – предложил Добровольский.
– Нет, нам нельзя появляться на улицах. К тому же и к тебе с подачи Гольцова, которого, поди, уже допрашивают, могут заглянуть. Мы останемся в лесу, – отказался Берман. – А к тебе большая просьба. Вот три тысячи евро. Разменяй и купи нам  новую одежду. Мою примеряй на себя, а для Ирочки – на глаз. Все сложи  в большой рюкзак. Встретимся на этом же месте через три часа.
Ира, пиши свой список. Там сейчас совсем тепло, так что заказывай побольше летних вещей, – распорядился Берман. – И ещё… – Аркадий сделал долгую паузу, обдумывая:
 – Можешь  достать оружие? Пистолет. Лучше «Стечкин» и пару запасных обойм?
– Неужели всё так паршиво? – насторожился Добровольский, сочувственно посмотрев на Аркадия и сострадающе на  испуганную побледневшую Ирочку.
– Опасно, но дела наши принимают такой оборот, что без «Стечкина» уже не разобраться. Сможешь достать?
– «Макаров» достать проще, а вот «Стечкин»? Тебе с коробкой или без? – деловито поинтересовался Игорь. – За него заломят цену…
– С коробкой стрелять, конечно, удобнее, но слишком велика. Давай без коробки, но с глушителем. Ирочка, выдай, пожалуйста, Игорю еще три тысячи. Думаю, этого хватит. Постарайся, друг, достать «Стечкина», а комиссионные за нами…
– О каких комиссионных ты говоришь! – возмутился Добровольский. – Попробую достать. Только ведь опасно. Может быть, Ирочку пока укрыть в Москве? – Добровольский с надеждой посмотрел на Бермана, но Ирочка опередила:
– Нет! Я буду с ним. Это, прежде всего, моё дело! – в её красивых глазах засверкали искры непреклонной решимости. Ирочка достала из сумочки еще шесть крупных купюр по пятьсот евро и решительно вручила деньги Добровольскому, пожалев, что без малого два месяца назад, морозным мартовским днём Олег Берсенев, повязанный теперь с ней навсегда «одной верёвочкой», выбросил в сугроб добытое в бою оружие.
– Достань то, что просит Аркадий. Очень надо, – попросила она и добавила:
– Был уже у нас такой, да выбросили в снег.   
– Ясно! – по-военному четко ответил Игорь, так и не поняв, что имела в виду Ирочка. Знал бы он, как выбирались они из колонии морозным мартовским утром.
– И еще, Игорь, Захвати, пожалуйста, чего-нибудь поесть…

3.
Ночь застала новых «концессионеров» в глубине леса, пока еще в черте города. Переход границы, проходившей по окружной автодороге, был назначен на утро.  На той стороне, уже в области, около девяти часов утра, их подберет Добровольский, добиравшийся на своей машине до бокса, соседствовавшего с небольшим закрытым военным аэродромом, располагавшим хорошей взлетной полосой.
Сегодня заканчивался непростой и насыщенный  месяц апрель, а завтра уже наступал последний весенний месяц – май, не суливший нашим «концессионерам» легкой жизни.
У костра, разложенного на небольшой полянке в густом ельнике, Берман и Ирочка устраивались на ночь. Прежде всего, Ирочке надо было переодеться. Под плащом  были одни лохмотья, которые она охотно сняла, а Берман, посветив фонариком, нашел на теле несколько синяков и царапин, полученных во время борьбы с воспылавшим «нежными чувствами» хозяином гостиницы. Синяки и царапины Аркадий протер водкой «Парламент», бутылку которой в числе прочих  продуктов им  передал заботливый Добровольский.
После такого походного врачевания, Ирочка примерила по очереди все вещи, купленные для нее Игорем. Глаз у Добровольского был «точным» – оба летних платья, брючный костюм, модная юбка с парой блузок, спортивный костюм, две пары туфель и кроссовки, а так же белье, от чулок до лифчиков – все подошло, как говорится «тютелька в тютельку», было модным и хорошего качества. Правда, Добровольский незаметно спросил у Ирочки о размерах, но все же, так много всего купить и за такое короткое время было не просто.
– Молодчина, Игорек! – подумала про себя Ирочка.
– Да, парень не промах! – подумал о том же Берман.
Покупки ему  подошли тоже и понравились.
– Молодец! И о резиновых сапогах не забыл. Они очень понадобятся в весеннем лесу, особенно при переходе «границы» между городом и областью, – одобрил уже в слух Аркадий.
Покончив с примеркой покупок, Берман и Ирочка остались в спортивных костюмах и кроссовках и собрались поужинать, так как животы основательно подтянуло.
На ужин и на завтрак Добровольский передал им сыр, ветчину, коробочки с мясным салатом, баночки с йогуртом, черный хлеб, булочки, несколько пакетов с соками и ту самую бутылку «Парламента», которую уже раскупорили, дезинфицируя Ирочкины ранения. Хоть и не жалел Аркадий «Парламента» на медицинские цели, оставалось еще больше чем полбутылки ёмкостью 0,75, а потому налил себе в пластиковый стаканчик грамм сто. Увидев такое, Ирочка тоже попросила водки, но вдвое меньше. Она никак не решалась передать Берману трагическую весть о смерти Ольги Трофимовны, и, беря стаканчик, подумала, что расскажет после того, как он выпьет  водку. 
Берман выпил, не закусывая. Ирочка вслед за ним. Сморщилась и запила томатным соком. Водка согрела ее, а через несколько минут она ощутила легкое опьянение и грустно со слезами на глазах, посмотрела на мужа.
– Ты что-то хочешь сказать? – догадался Аркадий.
– Я встречалась с мамой, – с трудом начала Ирочка.
– Это не осторожно, я же просил не делать этого! – повысил голос Берман.
– Не перебивай меня! – запротестовала Ирочка. – По моей просьбе мама звонила из телефона-автомата в Алма-Ату. Вот что ей ответили чужие, нерусские люди. – Ирочка передала Аркадию листок с несколькими ужасно искаженными и страшными словами.
Берман наклонился поближе к костру и прочитал.
– Это все? – спросил он после нескольких минут тяжелого молчания.
– Все, – тихо ответила сжавшаяся в комочек Ирочка.
Берман взглянул на часы, достал из кармана свой мобильник и, вспомнив телефон маминой соседки, который отличался от маминого всего на одну цифру, позвонил пожилой женщине в два часа ночи по местному времени. Он долго ждал. Наконец, на другом конце прежде огромной страны ему ответили. Он не был знаком с этой женщиной, взяв  номер её телефона на всякий случай.
– Клавдия Султановна? – спросил Берман.
– Да. Кто это? Почему звоните так поздно! – послышался раздражённый голос ещё не проснувшейся окончательно пожилой женщины.
– Я сын Ольги Трофимовны, вашей соседки. Скажите, что с ней?
– Вы Олег! –  воскликнула женщина.
– Да. Что с ней? – повторил свой вопрос Берман.
– Её больше нет, она умерла… – задрожал женский голос.
Берман отключил мобильник.
– Мама здесь не причём! – негромко, но жёстко произнес Берман, до которого дошёл весь ужас случившегося. Он все понял.
– Я зарою вас, гады! – Берман закрыл лицо руками и долго молчал. Потом извлек из-под рубашки мамин подарок – серебряный крестик и поцеловал, Ирочка извлекла свой крестик, подарок Ольги Трофимовны, и тоже поцеловала. Она сильно переживала за мужа, ей было страшно, а он тяжело вздохнул и разлил остатки водки по стаканчикам.
– Помянем маму, – молвил глухим, чужим голосом, который Ирочка не узнавала.
Он выпил, она последовала его примеру, почувствовав, что сильно опьянела, чего с ней давно уже не было.
– Так значит, это произошло в тот перенасыщенный событиями «день дурака», когда он соблазнил вдову олигарха и «распечатал» первую машину покойного Тартасова – «пятьдесят седьмой» «Майбах», покоившийся теперь на дне реки…
– Мама, мама… – Стонал Берман, а сердце обливалось кровью, и в глазах застыли слезы.
Спустя несколько минут, он молча ел салат и ветчину, запивая соком, и жалел, что водки больше нет. Потом, словно очнувшись, раскрыл ноутбук и, усевшись на бревно возле костра, подключился к интернету.       
Ознакомившись с прогнозом погоды, который лез на экран без всякого запроса, стал просматривать информацию об автомобилях «Порше Каррера» и «Ролс-Ройс» соответственно по Петербургу и Тбилиси. Ирочка присоединилась к нему, заглядывая на светящийся в ночном лесу экран монитора.
На грузинском сайте с его буквами-завитушками ни черта не разберешь. Зато Аркадий и Ирочка хорошо рассмотрели цветное фото во весь рост нового владельца «Ролс-Ройса» Гиви Гомикадзе, снятого рядом с дорогой машиной.
Если бы они владели языком поэта Шота Руставели, или хотя бы спортивного спонсора и лидера одной из московских криминальных группировок начала девяностых годов Отари Квинтаришвили, убитого неизвестным снайпером на пороге Краснопресненских бань, а также его родного брата Амирана, погибшего чуть раньше в неравном бою на подступах к коммерческому банку на Якиманке, то они могли бы узнать из глобальной «всемирной паутины», что Гиви Гомикадзе, изображенный на интернет-фото, «отмазался» от очередного обвинения в похищении и изнасиловании девушки, и теперь отправляется поправлять нервы, отдохнуть и попить целительного вина, врачующего нежные души «элитных детей Иверии», в свое родовое гнездо – благодатную Кахетию.
Таких важных подробности из жизни тбилисской элиты наши «концессионеры» узнать не могли, не разбираясь в завитушках и языке перечисленных выше персон, а так же генералиссимуса товарища Сталина, который к концу жизни и сам стал забывать родной алфавит. Однако, убедившись, по фото, что «Ройс-Ройс» пока в «надежных руках»,  наши «концессионеры» стали изучать петербургские интернет-новости на родной кириллице и почти сразу обнаружили важную и тревожную информацию. Собственно это обнаружил Аркадий, а захмелевшая от водки и залитая слезами, Ирочка, прильнув к его плечу, тихо уснула…

4.
Искомую «Порше Каррера» несколько часов назад пытались захватить двое неизвестных в районе Приморского шоссе. Неизвестные в масках неожиданно выехали на встречную полосу, задели корпусом своего джипа  «Гранд Чероке» спортивный «Порше»,  и сделали это так аккуратно, что Порше остался цел и лишь вылетел с шоссе на обочину, остановившись среди сосен.  «Гранд Чероке» виновный в дорожном происшествии, развернулся и последовал за Порше, в котором сидели не пострадавшие, но перепуганные молодые люди, катавшиеся на дорогом спортивном автомобиле по Приморскому шоссе.
Из джипа выскочили двое одинаково высоких и крепких мужчин в черных куртках и масках, натянутых на лица. В их руках были короткоствольные автоматы «Узи» израильского производства. Один из нападавших бросился к «Порше», а другой, прикрывая первого, открыл огонь из автомата по мчавшемуся к месту происшествия  джипу охраны – огромному, словно грузовик черному «Хаммеру». Из джипа охраны ударили сразу два автомата. Нападавший, знавший технические характеристики бронированного «Хаммера», метнул в него безотказную советскую противотанковую гранату времен Второй мировой войны, но случилось непредвиденное. Многократно отработанный на тренировках приём не сработал. Надо же такому случиться! Гранату очевидно сбил с курса сам чёрт и вместо того, чтобы врезаться в джип как в немецкий танк и разнести его в клочья, граната попала в ствол тонкой березки, неосмотрительно выросшей у нее на пути, упала и с грохотом разорвалась, не долетев до джипа охраны добрых десяти метров.
Могучий «Хаммер» подпрыгнул от взрывной волны, но не рассыпался. Спустя несколько секунд из него  дружно застучали два отечественных автомата «Калашникова».
Пули  настигли не метавшего гранату террориста, а того, кто вытряхивал из «Порше» молодых людей – дочь самой важной в городе персоны и её юного друга из не менее влиятельной семьи, ворочавшей миллиардами.
Судя по всему, стреляли профессионалы, бравшие на себя огромную ответственность – не задеть молодых людей из правящей в городе и стране «новой элиты».
Налет не удался, и это понял прежде других тот террорист, что неудачно метнул гранату. В его распоряжении была другая граната, но поскольку напарник был убит или тяжело ранен, план атаки приходилось менять на ходу. Метать вторую грану в джип охраны не имело смысла. Автоматчики, к которым присоединился водитель, вооруженный пистолетом, оперативно покинул джип, рассредоточились и, перебегая от дерева к дереву, стреляли в террориста. Профессионально  отстреливаясь и не подставляя себя под огонь, террорист вскочил в свой джип «Гранд Чероке» и развернулся к «Порше». Пули щёлкали по бронированному кузову, защитившему нападавшего, который  рванул к тяжело раненому товарищу и, затащил его в свой джип.
Пассажиры «Порше», между тем, дали такого дёру, что их потом разыскивали не менее четверти часа, и обнаружили дрожавшими от страха в густом ельнике. Оставшийся невредимым террорист метнул вторую противотанковую гранату времен Второй мировой через открытую дверцу в салон пустого «Порше» и нажал на газ, устремляясь вглубь леса, ломая по пути кусты и мелкие деревья.
Через четыре секунды позади джипа террориста, которого не брали пули охраны, раздался второй мощный взрыв и дорогой коллекционный «Порше Каррера», превратился в кучу металлолома и чёрный дым…
Не решаясь преследовать джип, скрывшийся в лесу, ввиду недостаточности сил, охрана  бросилась на розыски молодых людей, за драгоценную жизнь которых отвечала головой. «Венценосная» девица и ее спутник – бледный и худосочный отпрыск «богом избранных предков», ставших ни с того ни с сего обладателями «манны небесной» в виде гигантского «нефтяного пирога», не пострадали, если не считать мокрых от страха джинсов. Зато от «Порше» почти ничего не осталось.
Как удалось установить позднее, не пострадавший террорист, иссеченный пулями джип которого завяз в болоте, заметая следы, сжёг  машину вместе со своим убитым  напарником…
Все это «безобразие», связанное с покушением на жизнь невинных отпрысков «отцов города», которое случилось среди белого дня всего в нескольких километрах от Северной столицы, на глазах у десятков автомобилистов, потрясло городских обывателей, но не надолго. Днем позже в городе начались кем-то скоординированные вылазки скинхедов, избиения и убийства «гостей» с Кавказа, Средней Азии, Африки и еще откуда-то, которые по слухам «держали наркотрафик» и  производство «паленого алкоголя».   
Вот такая загадочная история случилась в городе на Неве, кем-то метко названном «Криминальной столицей». 

*
Побитый автоматными пулями и заляпанный грязью американский джип-внедорожник, ведомый Валерьяном Качко, потерявшим «брата по легенде» Василия в последнем бою,  завяз в болоте уже через двести метров. Валерьян облил его бензином и поджег, а сам, сменив магазин  автомата, ушёл в сторону Финского залива. Для этого ему пришлось сделать круг по сырому весеннему лесу и пересечь Приморское шоссе. Но сделал он это стремительно в короткий интервал между следовавшими по шоссе машинами.
Он вновь углубился в редкий сосновый бор, в котором стали попадаться дачи. Их пришлось обходить. Наконец, усталый, заляпанный грязью Валерьян выбрался на поросший камышом берег залива, ступил в воду и, заметая следы от неизбежной погони с розыскными собаками, побрел вдоль берега. Вода была холодной, но Валерьян был хорошим спортсменом и закалялся купанием в зимних условиях.
Он выполнил свой долг, сделал все что мог. «Порше» не удалось взять, следовательно, его пришлось согласно приказу уничтожить. Глодала гибель Василия, с которым они так тесно сдружились, что стали ближе и роднее братьев. Еще полчаса назад Василий был жив, а теперь, в сгоревшем дотла «Град Чероке», остались его обгоревшие кости…
Так, под прикрытием заболоченного берега, Валерьян брел по мелководью минут десять, пока не заметил, ладившего моторную лодку мужичка, намеревавшегося выйти на морскую прогулку.
Валерьян зашел с тыла и, слегка придушив мужичка, положил его в кусты, приходить в себя, а сам, запустив мотор, отплыл к едва видневшейся вдали дамбе, смыкавшейся со славным городом Кронштадтом.
Свой «Узи» с полным магазином Валерьян бросил в воду. Весенний туман над  Финским заливом, скоро накрыл моторную лодку Валерьяна, а следы его, оставшиеся на песчаной кромке морского берега, исчезли в воде от нагрянувших сыщиков со служебно-розыскными собаками, лай которых наполнил весенний лес.

5.
Берман закрыл крышку ноутбука.
– Ну что ж, – подумал он. Командировка в Питер отменяется. Жаль, если документы были именно в «Порше». Но Вас, гады, я достану гораздо раньше, чем Вы могли бы подумать. Если же документов в «Порше» не было, то я их разыщу любой ценой, а вас надолго упрячут в лагеря. Если же в других машинах их не окажется, судить вас придется мне…
Рядом сопела согревшаяся у костра усталая за этот сумасшедший день и опьяневшая от водки родная Ирочка, прислонившаяся к его плечу.  Берман взглянул на свои командирские часы, которые показывали без четверти  двенадцать.
– Как-то незаметно пробежало время. Вот уже и звезд полное небо и через несколько минут наступит май, сменив тяжелый апрель, в самом начале которого умерла мама. Наверное, ее похитили люди этих мерзких олигархов, требовали информацию о сыне, а мама молчала… – Думать об этом было мучительно.
Берман снял голову Ирочки с плеча. Надо было наломать еловых веток, подстелить их на землю и устраиваться спать. Она проснулась и потянулась, не сразу сообразив, где находится.
– Без пяти двенадцать, – напомнил Аркадий.
– Как, уже! – встрепенулась Ирочка.
– Ты поняла, «Порше» больше нет. Взорвана неизвестными. Думаю, что это люди олигархов – этих гнид, Виленского, Мирского, Лужникова, которые ответят мне за смерть мамы!
Ирочка чуть протрезвела после ста, а может быть и больше, грамм водки и ничего не понимала. Она не читала последних Питерских новостей на экране ноутбука в ночном лесопарке на южной окраине Москвы. 
– Двое профессионалов, по-видимому, пытались угнать «Порше». В перестрелке один из них был убит, а другому удалось уйти, подорвав машину. Так что, если документы были в «Порше», то их больше нет…
– Почему именно в «Порше»? – не согласилась Ирочка. – Этой машиной Тартасов почти не пользовался. А ведь неплохо, когда важные документы всегда под руками, пардон, под задницей, –  чуть покраснев неожиданно вырвавшемуся сравнению, поправилась Ирочка.
– Может быть и так, будем надеяться, – не заметил её шалости Берман. – Надо спешить, не то они сделают тоже самое с тбилисским «Ролс-Ройсом», – заключил Берман.
– Как ты думаешь, в какой из машин могут быть документы и шифры к банковским кодам? – спросил Берман.
– В «Порше» вряд ли, в «Ролс-Ройсе» – возможно, но, скорее всего, они в «Майбахе-62». Этой машиной Тартасов пользовался чаще, чем другими, любил её, – принялась рассуждать Ирочка, которую окончательно покинул хмель и вероятно надолго – сон.
– Да где он, этот «Майбах!» – в сердцах вскричал Берман, да так громко, что спугнул какую-то крупную ночную птицу, захлопавшую крыльями, и улетевшую куда-то прочь.
Ирочка пожала плечами, чувствуя себя почти так же неуютно, как Киса Воробьянинов после Крымского землетрясения 1927 года, когда остался один стул, да и тот – неизвестно где.
– Добудем «Ролс-Ройс», а там видно будет, – Берман стал успокаивать себя и её. 
Между тем время забежало заполночь, и Ирочка вспомнила, как три года назад провела такую же ночь с тридцатого апреля на первое мая, называемую Вальпургиевой, на лысой горе возвышавшейся над средним течением Рейна.
В тех тёплых краях весна уже давно одела ухоженные леса и парки в зеленый и цветущий наряды. Цвели рододендроны всех оттенков, сирень, тюльпаны и множество прочих благоухавших весенних цветов.
На специальной площадке в удобных плетеных креслах сидели зрители, в большинстве своем из состоятельных туристов и следили за ночным, усыпанным звёздами небом. По обеим сторонам блестевшего внизу Рейна, высились старинные темные замки, в которых, под влиянием всякой нечисти, активизировались в эту волшебную ночь духи средневековых рыцарей, узников подземелий и сожженных на кострах женщин, обвиненных в колдовстве и приравненных к ведьмам.
  Наблюдая за ночным небом, немногочисленные зрители, разогретые виски, коньками, винами и гидом, который фантазировал на тему колдовства и нечистой силы, видели вихри этой самой силы, среди мерцавших звезд, падавших метеоритов и пролетавших искусственных спутников, запущенных американскими, советскими, а теперь российскими космическими специалистами, а так французами, китайцами и еще кем-то, но так, по мелочам.
Самым впечатлительным, в том числе и Ирочке, пригрезилась тогда небесная феерия и шабаш тёмных сил, слетавшихся невесть откуда в самую темную часть горизонта на верхушки рейнских невысоких гор, скорее холмов. При всём при том, где-то гремела музыка Вагнера – великого мистика «сумрачного германского гения», нагонявшая торжественного страха. И вот уже чёрные силы  «окружают гору», на которой жмутся друг к другу  потрясенные зрители. Фантастическое зрелище, ни с чем не сравнимые переживания…
Но это там, на Рейне, да ещё под музыку Вагнера. Здесь в глубине московского лесопарка под шумок автомобилей, пробегавших по кольцевой автодороге, находившейся от наших бездомных «концессионеров», на которых ополчилась все московская милиция и прочие силовики, всего в полукилометре, ничего такого разглядеть протрезвевшей Ирочке не удалось. Да и зелень была ещё робкая, кроме вечнозелёных ёлок. Цвели только медуницы, да ещё какие-то желтенькие цветочки, а до цветения черемухи, которой, впрочем, поблизости не наблюдалось, была ещё целая неделя.
– Скуден наш край, и замков в нём никаких древних нет, одни старые «хрущобы» – с грустью подумала Ирочка, прижимая к себе измятые душистые гиацинты. Отвлекать всякими глупостями Аркадия, от важного дела она не решилась. Берман ломал еловые лапы и стелил на землю возле прогоравшего костра. Добровольский догадался купить два грубошерстных одеяла, одним из которых прикрыли пружинистые и колючие еловые ветки, а во второе завернулись сами, тесно прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть…
Разбудили их часов в семь утра две бабушки-пенсионерки, в стареньких болоньевых плащах, ломившиеся через ельник.
– Гляди-ка, Петровна, совсем совесть потеряли. Спят в лесу вместо того, чтобы сидеть с семьями по домам!
– Наверное бомжи, – предположила Петровна, на вид  интеллигентная женщина в очках и наверняка с высшим образованием, просидевшая лет тридцать в каком-нибудь НИИ, а теперь «выброшенная» на мизерную  пенсию в «дикий рынок», и вынужденная «выживать».
– Пойдем, Надя, отсюда, а то бомжи очень злые.
В это время Берман отбросил одеяло, а Ирочка вскрикнула, увидев чужих людей.
– Какая хорошенькая! – удивилась Петровна, увидев Ирочку.
– Не бомжи это. Тут у них блуд! – вывела своё беспощадное резюме хамовитая баба Надя.
– Шли бы вы отсюда подальше, мамаши, – напутствовал их Берман, которого пенсионерки  испугались. – Какого чёрта бродите по лесу в такую рань?
– Грибы собираем на пропитание. Строчки и сморчки. Пенсия маленькая, за квартиру платить нечем, а еще на лекарства надо, да чего-то поесть, – ответила Петровна, ныряя под раскидистую ель.
– Так не за грибами ходить надо, мамаша, а становиться в Первомайскую колонну и топать к Кремлю, – посоветовал ей подобревший Берман.
– Сам митингуй! – окрысилась на него баба Надя. – Бывайте, шалавы! – попрощалась она, резво последовав за Петровной.
– Уж и не знаю, что лучше, бомжи или блуд? – задумалась вслух Ирочка.
– Брось, Ирочка, всякие глупости. В подполье мы. Давай собираться, да двигать в область. А то эти «божьи одуванчики» встретят конный милицейский патруль, да ещё наведут на нас, – пресек Берман её непутёвые мысли  неприятной реальностью. 



















                «Первая жена – от бога, вторую – сам выбираешь,
                третья – от чёрта»

                Народная мудрость   

Глава 12.

День Рождения

1.
Старый армейский «УАЗ-469», возивший ещё лет тридцать назад пограничников, охранявших на этих пустынных ныне плоскогорьях, рубежи СССР, бесславно погибшего от внутренней смуты и денег международных финансовых воротил, накачавших валютой предательские СМИ и алчных партийных бонз, обещавших выстроить «социализм с  человеческим лицом», но сваливших страну в яму дикого капитализма со звериным оскалом, катил по едва приметной грунтовой дороге по цветущей горной степи, полыхавшей раскрывшимися к Первомаю алыми маками, ранними ирисами всех оттенков и пахучим шиповником, жавшимся к нагромождениям камней, рассыпанных там и сям. Прежде лишь у каменных россыпей плодородная горная степь, растившая ячмень и пшеницу, была не распахана, но теперь опустели в спешно брошенных сёлах простые дома, называвшиеся  в этих местах «тунами», сложенные из вулканического туфа и крытые дёрном.
В «УАЗе» без брезентового верха ввиду жаркой солнечной погоды, помимо водителя разместились три пассажира. Невысокий стройный кавказец лет сорока в гражданском костюме и широкой кепке, прикрывавшей от солнечных лучей его голову с узким лицом и орлиным профилем и наши неутомимые «концессионеры», одетые в новенький армейский камуфляж с камуфлированными кепи на головах. Все прочие вещи и цивильная одежда купленная вчера Игорем Добровольским в московских магазинах, была аккуратно сложена в большом рюкзаке, стоявшем тут же.
Водитель – огромный бородатый и русоволосый с ранней проседью мужик в линялом камуфляже без знаков различия и старой армейской панаме, какие носили пограничники на южных рубежах бывшего СССР, пояснял следовавшим горными тропами пассажирам, какие они проезжали места.
– Раньше здесь жили азербайджанцы, а там дальше, за горами, месхетинцы, которых ещё помнят мои предки. Первых прогнали из этих мест, когда начались Бакинские и Карабахские события, вторых ещё раньше, при Сталине. Месхетинцы прежде жили в Средней Азии, но их и оттуда прогнали. Теперь кучкуются на Кубани, но казакам не любы. Зато получили приглашение ехать в Америку и вроде как собираются, а азербайджанцы сейчас где-то возле Баку, – рассказывал водитель, звали которого, как пояснил он, по паспорту Силантием, а по жизни как нарек отец-старовер – Силой. Встречается среди староверов еще такое древнее славянское имя, напрочь вычеркнутое их православного именослова.
– Да не в Баку они, а в Москве и в других городах на рынках сидят, перепродают все, что ни попадя, – поправил Силантия Берман.
– Возможно и так, – охотно согласился Силантий, – сам не видел. Но здесь их нет и сёла стоят пустые, зарастают бурьяном. Сюда им возврата нет. Заселять земли некем, вот и пустуют пока. Наши тоже, почти все, подались в Россию. Там теперь тоже много пустых земель, вымирает сельский православный народ от тоски и палёной водки, разбегается по городам, где легче прожить. Под «нашими» Силантий подразумевал русских староверов, бежавших от притеснений властей в самые глухие места Закавказья еще в девятнадцатом веке, едва эти края были освобождены от турок и вошли в состав Российской Империи.
– А ты чего остался? – спросил Берман.
– Шесть поколений моих предков жили в этих местах, я седьмой, дети мои – восьмое поколение. Вот и остались самые крепкие семьи возле бывшей Богдановки. Местные, а их не так уж и много – тоже подались кто куда, а те, что остались, нас не обижают.  Мы не лезем в их дела, они –  в наши. Так и живем натуральным хозяйством. Землю пашем, скотину держим. Для себя хватает, а вот чтобы заработать немного денег, подрабатываем на стороне. Я вот извозом занимаюсь, а Резо мой постоянный клиент. Машина у меня хорошая, от пограничников осталась. Выкупил её в девяносто первом, когда все рушилось и валилось за ящик конька. Климат горный, здоровый.  Дети хорошо растут, не болеют, – рассказывал дорогой словоохотливый водитель.
– Правда, Резо? – обратился Силантий к своему спутнику, которого хорошо знал и не раз возил через горы из грузинского Ахалцаки в армянский Дюмри с крупными суммами денег в американской валюте. На валюту закупались контрабандные ювелирные изделия из дешёвого южноафриканского золота и дорогие лекарства, Все это увозилось обратно и растекалось без уплаты пошлины дальше. Бизнес Резо не был связан с наркотиками или оружием, а потому казался ему «не таким грязным» и вполне оправданным, хотя и совершенно незаконным. Вот и приходилось провозить товар горными тропами, которые хорошо знал Силантий, регулярно наведывавшийся в сестре, жившей в бывшей русской крепости на Кавказе, где и теперь размещалась российская военная база и бравший за плату пассажиров. Эти пассажиры, вроде контрабандиста Резо, предпочитали путь по горным тропам в обход  дорог с вооруженными постами, бравшими  мзду по любому поводу.
Резо плохо понимал по-русски, а потому молчал, предпочитая незаметно рассматривать очень красивую девушку, следовавшую в его родной городок, затерянный в горах Малого Кавказа. Однако вопрос Силантия, требовавший ответа, вывел его из долгого молчания:
– Да, – не слишком охотно ответил Резо и покосился на Бермана. Водителя он знал хорошо, а этого крепкого русского мужчину в камуфляже принял насторожено. В чемодане Резо лежали ювелирные изделия на пятьдесят тысяч долларов.
С Силантием Бермана свёл через знакомого офицера  Игорь Добровольский, который очень рисковал, доставив военным боротом в чреве опечатанной бээмпешки переодетых в камуфляж Аркадия и Ирочку. Особенно не просто было с Ирочкой. Как ни маскируй, её красоту и фигуру не скроешь, разве только надеть противогаз. Любой неосторожный мужской взгляд мог испортить всё дело. Их могли взять под стражу и вернуть в Москву прямо в объятия милиции. Впрочем, в эти же недружественны объятия, попал бы и сам Добровольский…
Ирочка взглянула на часики, скрытые под рукавом камуфляжа. Было около девяти утра по московскому времени или около десяти по местному. Прошло уже более суток с той минуты, когда по залитому водой тоннелю в виде огромной бетонной трубы проложенной под кольцевой автодорогой, отделявшей город от области, они покинули Москву в резиновых сапогах.
На другой стороне дышалось уже легче. Пели птицы. За раскидистыми елями шумели машины москвичей, спешивших на свои шесть и более соток, чтобы в трудах и весенних заботах провести праздничные дни, называющиеся теперь «Праздником весны, мира и труда».
Через полчаса сквозь еловые ветки Берман увидел машину Добровольского, притормозившую на обочине загруженной транспортом кольцевой. Аркадий и Ирочка быстро сели в машину, где переоделись в приготовленные комплекты новенького армейского камуфляжа. Обнова подошла обоим, еще раз подтвердив, что у Игорька «глаз – алмаз!». При этом Игорь так посмотрел на Ирочку, а она на него, что Берману стало не по себе, но он сдержался и сделал вид, что не заметил их взглядов.
– «Стечкин», – взволнованный Добровольский протянул Берману плоскую картонную коробку из-под шоколадных конфет, где был упакован лучший советский пистолет-автомат и две запасные обоймы – итого, с той, что в рукоятке,  шестьдесят патронов.
– В коробке шестьсот евро. Сторговались за две четыреста,  – пояснил Добровольский уже Ирочке.
– Спасибо, Игорёк. Ты верный друг! – С чувством произнесла Ирочка и поцеловала Добровольского в гладко выбритую щёку. Берман промолчал, а Добровольский слегка покраснел.
Дальше всё развивалось в состоянии крайнего нервного напряжения, когда одно не осторожное движение могло сорвать все планы.
К счастью, разгильдяйство и безалаберность у нас ещё не перевелись, и им, избежав осмотра машины Добровольского, а ведь понервничал Игорёк, так что взмок! удалось перебраться уже в просторном боксе внутрь БМП и с головой накрыться брезентом. Никто сюда больше не заглядывал, а Добровольский поскорее опечатал боевую машину, предназначенную к транспортировке по воздуху.               
В боевом отсеке БМП Берманы просидели почти семь часов, прежде чем Игорь сам загнал ее в грузовой отсек огромного военно-транспортного «АН-22». Потом был четырёхчасовой полет при полной конспирации в «компании» двух «Тунгусок», ещё одной БМП и взвода солдат.
Время в полёте Аркадий и Ирочка провели в не очень-то уютном «салоне» БМП и в абсолютном мраке, прижавшись друг к другу и укрывшись брезентом. Несколько раз Ирочку разбирало чихать, и ей стоило больших трудов себя сдерживать, давясь и закрывая рот руками. Хотя кто мог услышать её слабое чихание за шумом могучих авиационных моторов. 
Посадка была осуществлена уже поздним вечером на военном аэродроме. Здесь Добровольский, пользуясь темнотой, опять же не без труда вывел их из БМП, которую передавал военным здесь же, затем помог выбраться за пределы базы в микроавтобусе и доставил уже ночью в город.
Что делать дальше, ни Добровольский, ни Берман не знали, а уставшая за день Ирочка пребывала в полном отчаянии. Выручила пожилая армянка, предоставившая за пятьдесят долларов в своём частном доме ночлег для русской супружеской  пары – оба в военной форме, но без знаков различия.
А ранним утром, пока не рассвело, в сопровождении Добровольского, которому так и не удалось сомкнуть глаз в течение всей тревожной ночи, за ними заехал уже знакомый нам Силантий на своем «УАЗе» и с пассажиром-попутчиком.
Дав взятку полицейским при выезде из города, машина укатила в раскинувшуюся на горном плато цветущую весеннюю степь, над которой вставало большое и тёплое оранжевое солнце. Западнее тропы, по которой катил неутомимый «УАЗ», находилась бывшая государственная граница СССР, которую, очевидно по инерции, продолжали охранять русские офицеры-пограничники и местные солдаты. От них следовало держаться подальше. Восточнее тропы вот уже пятнадцать лет затевалось строительство железной дороги на Батуми, и время от времени появлялись команды изыскателей, намечавших прохождение трассы через плато и горы. Встреча с ними тоже не входила в планы Силантия, поскольку изыскателей сопровождала вооруженная охрана. Поэтому он выбирал глухие горные тропы, пробитые ставшими  редкими в последние годы отарами овец, где встреча с людьми была маловероятна, а пастухи и их лохматые помощники – овчарки были не в счет. На всякий «охотничий случай», под руками у Силантия было импортное помповое ружьё, естественно с разрешением.
Уже через час пути стало припекать, и водитель сделал первую техническую остановку возле огромного камня, почти скалы, торчавшего из земли. Ирочка вышла из машины и забежала на минутку за эту скалу по своим делам.
Не скованные присутствием дамы, мужчины последовали её примеру, выбрав удобную позицию с другой стороны. После чего Силантий поднял капот и принялся осматривать мотор. Резо из Ахалцаки, молча любовавшийся в пути классическим Ирочкиным профилем, попытался заговорить с очень красивой, по его мнению, девушкой почему-то одетой в армейский камуфляж, в то время как Берман принялся рвать весенние цветы в изобилии росшие вокруг.
Собрав все свои познания в русском языке, ограниченные сотней слов, Резо начал с комплимента:
– Ви красывий дэвышка!
– Я знаю, – улыбнулась Ирочка.
Резо долго мучился, собирая в уме следующую фразу и, наконец, разродился вопросом:
– Зачэм едэш Ахалцаки?
– Надо, – ответила Ирочка и шутливо показала грузину язычок.
– Ва-ах! – Непонятно на каком наречии изрек горец, признавая тем самым, что следующую фразу ему уже не составить.
Берман был неподалеку  и слышал этот короткий и незамысловатый диалог.
– Дитя гор, что с него взять, – подумал он.
– Началась перестройка, и русский язык в школе отменили, вот и остался неграмотным, – пояснил Силантий. – Мы своих детей сами учим, дома.
– А ты как изъясняешься с ними? – спросил Берман.
– Я здесь коренной житель и все местные наречия знаю, – ответил водитель, заканчивая осмотр мотора, которому уже скоро предстояло тянут в гору.
– Тебе, я слышал, надо в Тифлис? – Спросил Силантий, назвавший город по-старому.
– Туда.
– Из Ахалцаки можно добраться по железной дороге, но не советую. Тяжело и проверок много, а тебе, как я понял, это ни к чему.  С Резо, браток, подружись. У него в Ахалцаки своя машина – японский джип. В Дюмри он на ней ездить не решается, а вот в Тифлис ездит регулярно. Дорога там вполне приличная, не то, что эта тропа. А его в этих краях знает каждая собака и полиция не трогает. Он сегодня же поедет в Тифлис с товаром в сопровождении брата, так что поезжайте с ними. Так будет вернее.
– Спасибо за совет, – поблагодарил Берман и, расцеловав Ирочку, вручил ей букет из алых маков и синих ирисов, призванный заменить увядшие гиацинты, подаренные Добровольским. Он вспомнил, что у Ирочки сегодня день рождения – настоящий юбилей, который пришлось встретить в дороге. Сегодня вечером Ирочке исполнится двадцать пять лет! А она промолчала, даже не напомнив. Ничего, чтобы не случилось, сегодня вечером они непременно отметят это праздник!
А пока, с помощью Силантия, давшего добрый совет и знавшего местные наречия, он стал сговариваться с Резо относительно «тбилисского транзита».
До Ахалцаки было ещё далеко. Необходимо было преодолеть горные кряжи Малого Кавказа, пробираясь к цели глухими тропами, которые научился преодолевать безотказный трудяга «УАЗ» и его опытный водитель.
Цветущая теплая степь вскоре закончилась. Трудяга «УАЗ-469» лет десять «прослуживший» в погранвойсках, полез в горы к альпийским лугам и еще не растаявшим  пластам снега, укрытым в тени. Такая дорога, которая лежала впереди, скорее всего, была не под силу ни американским «Хаммеру» или «Гранд Чероке», ни прочим японским или британским джипам.      

2.
В офисе Мирского в отсутствие извечного «лондонского сидельца» Виленского и в присутствии всё ещё хворавшего теперь уже от нервных расстройств Илюши Лужникова, Лев Голуб, сменивший Соколького, отчитывался перед хозяевами за последние часы широкомасштабной  операции, проводимой сразу в двух далеко отстоявших друг от друга регионах – Санкт-Петербурге и Тбилиси.
Сообщение об уничтожении «Порше Каррера» было принято если не с радостью, то всё же с некоторым облегчением и даже воодушевлением.
– Черт с ними, со счетами! – вслух размышлял Мирский. – Зато можно утверждать, что документы, если они находились в «Порше», уже никогда «не заговорят».
Во время операции был потерян один из «лучших спецов» Виленского, некто Василий, «по легенде Качко», а его напарник и брат по той же легенде Валерьян укрылся на конспиративной квартире в Кронштадте, где будет вынужден просидеть «не казав и носа» не менее месяца. Теперь следовало оперативно «подчистить все хвосты», так чтобы  громко дело, заведенное Питерскими отделами МВД и ФСБ по факту дерзкого налета на дочь и сына известнейших и влиятельнейших городских персон, «похоронить» или пустить по ложному следу. Сейчас эта задача была наиважнейшей и требовала многих средств и усилий штаба, спешно перелопаченного Львом Голубом. Кое-кого их бывших «спецов» Сокольского, которого прошлой ночью подкосил инфаркт, и по этому поводу уже во всю работала похоронная комиссия, пришлось нейтрализовать. Дело конечно грязное, но без этого никак не обойтись. Такие уж нынче непростые времена.
С Тбилиси вышел досаднейший «прокол». Группа захвата в количестве трёх человек – все уроженцы Кавказа, срочно вылетевшая в Тбилиси, была арестована прямо в аэропорту очевидно по чьей-то наводке.
– «Крота» надо немедленно взять и уничтожить! – возмущался Мирский, раздраженно меряя шагами свой просторный кабинет.
– «Клота» надо слочно выявить и доплосить, а потом уничтожить! – не менее возмущенно спотыкался на проклятых «р» Илюша Лужников, у которого в голове был ещё не полный порядок, после незавершённого курса лечения.
– Чёлт знает что тволится! С этим надо кончать! – упорствовал Илюша, вымещая свой «праведный гнев» на новом руководителе штаба Льве Голубе.
Но Голуб не напрасно носил своё грозное имя Лев. Он был человеком действия. Спешно готовилась новая группа захвата для Тбилиси, которую  было решено забрасывать в эту непростую бывшую союзную республику, а теперь неспокойное государство в самом центре неспокойного Кавказа, где ещё не завершилась «Революция роз», а уже начались «винные скандалы» и проблемы с минеральной водой «Боржоми».
Та группа, что была схвачена в аэропорту, выдать следственным органам серьёзную информацию, к счастью, не могла. Обычные исполнители, нанятые за деньги. В круг их задач входило похищение или уничтожение «Ролс-Ройса», принадлежавшего Гиви Гомикадзе – известному московскому и кавказскому предпринимателю и влиятельному человеку в Тбилиси.
И вот в самый важный момент неполноценного «мозгового штурма» ввиду отсутствия Виленского  и головных болячек Лужникова, Льву Голубу поступила срочная информация.
Голуб прочитал записку, и в его мрачных тёмных глазах мгновенно посветлело и появился блеск.
– Что там? – спросил Мирский.
– Что? – живо поинтересовался Илья Лужников.
– Господа! Очень важное сообщение! – воскликнул Голуб, – час назад на дне реки обнаружен похищенный у Фаины Тартасовой «Майбах»! Машина была замечена с вертолета губернатора, который облетал область.
– Надо же! – воскликнул теперь уже Мирский.
– Ула! – закричал Илья Лужников, словно пятиклассник, у которого отменили занятия, и на радостях выпил полный стакан минеральной воды, почувствовав прилив сил и просветление в голове.
– Миша, это большая удача! – нигде не споткнувшись на ненавистных «р» сделал свой важный вывод Лужников и принялся вытирать выступивший на лбу от волнения пот.
– Лучше я солок лаз скажу «Лихтенштейн» чем один лаз «Лоссия»! – вякал иногда Илюша, когда буквы «р» просто донимали!
– «Шестьдесят второй»? –  с придыханием спросил Мирский.
– Что, «шестьдесят второй»? – не  сразу сообразил Лев Голуб.
– «Шестьдесят вторая» модель или «пятьдесят седьмая»! – заорал на Голуба обычно уравновешенный Мирский. Но и у него могли сдать нервы.
– В записке не сказано, – побледнел Голуб.
– Немедленно уточните! – потребовал Мирский и разразился такими ругательствами, какими пользовался лишь во времена своей комсомольской юности на всяких сборищах активистов, которые теперь, не слишком задумываясь, назвали бы тусовками.

3.
В Тифлис новые «концессионеры» въехали на машине Резо с юга, в отличие от Остапа Ибрагимовича и Ипполита Матвеевича, пришедших в веселый и радушный город пешком и с севера. Весь путь, на удивление спокойный, кавказец, не страдавший повышенной пылкостью и возбудимостью к женскому полу, словом нечастый для этих мест типаж, провёл под впечатлением Ирочкиной красоты, которая переоделась в элегантный брючный костюм и стала совершенно неотразимой.
– Ви, красывий, как царыц Тамар! – сделал ей комплимент Резо, собрав ещё одну длинную фразу на невообразимо трудном для него русском языке.
– Ваша Тамара была чёрная и крючконосая, это как пить дать! – подумал Берман, но промолчал, не желая огорчать любителя женской красоты, который подарил Ирочке на прощанье роскошные золотые серьги с бирюзой, стоившие не менее половины из пятисот долларов, которые Берман заплатил ему за дорогу. Ирочка пыталась отказаться, но Резо был неумолим, объяснив ей и её спутнику с помощью брата, который был лет на десять старше и ещё неплохо говорил на языке межнационального общения бывших народов СССР, потому, что учил его в школе, а потом служил в армии,  что этот подарок: «от чистого сердца».
–  Добрый Резо, ты попал в точку, даже не подозревая, что у Ирочки сегодня большой праздник, – подумал с теплотой Берман, мысленно поблагодарив невысокого худенького грузина с тёмными грустными глазами, которому очень понравилась его терпеливая и неприхотливая красавица-жена.
На прощанье, которое произошло неподалеку от вокзала, Резо попросил у Ирочки адрес и обещал написать. Ирочке неудобно было ему отказать, и она придумала какой-то, возможно и существующий  московский адрес, тут же его забыв.
Визы на въезд в страну у Берманов не было, да и документы были не слишком надежные, поэтому остановиться на ночлег следовало на «частном секторе» и подальше от центра города, в котором, а это было видно с вокзала, кипели политические страсти.
Очевидно, первомайские празднества ещё не завершились. На соседней улице, в небольшом сквере собрались люди преклонного возраста – бывшие советские пенсионеры, получавшие когда-то пенсию в сто двадцать и даже сто тридцать, как теперь выяснилось  «оккупационных рублей», на которые можно было безбедно прожить, не тяготясь мизерной квартирной платой и отоплением в зимний период.
С центрального отопления пришлось переходить на личные печки-буржуйки для нищих семей и на импортные иранские газо-нагревательные приборы для элиты страны, к которой, несомненно, относился бывший премьер-министр, задохнувшийся от угарного газа  вместе со своим молодым другом прошлой зимой. Но теперь была весна, и о печках и отоплении можно было на время забыть. 
Теперь, когда с оккупацией было покончено, был свергнут, разоривший свою историческую родину бывший партийный функционер, союзного масштаба, «заведовавший иностранными делами» в огромной сверхдержаве, а потому  уже пособник бывших «оккупантов», жить стало не то чтобы лучше, а просто невмоготу, зато веселей.
Вот и очередная «Революция цветов», все никак не кончается. А новый «отец нации» – молод и хорош собой, говорлив и импозантен. Чего ещё надо народу, особенно пожилому, которого едва ли не треть? Неужели им хочется обратно в кабалу? И разве пенсии в четырнадцать лари – в новой, выстраданной в счёт двухсотлетней оккупации, валюте, соответствующей аж семи американским долларам! им мало? Да ведь за эти национальные деньги вполне можно купить одну даже живую курицу и еще останется на пучок петрушки и пару лепешек!
Вы спросите, а как же жить, когда эта курица съедена? А в городской квартире нет тепла и нечем платить за свет и воду? Впрочем, и то, и другое, и третье, бывает далеко не всегда.
Ну, если сами не знаете, как, то пойдите и спросите у тех стариков, что митингуют в сквере под красными флагами и портретами своего всемирно известного земляка с благородными усами, в белом кителе, при погонах с огромными звездами генералиссимуса и с золотой звездой на груди.
Аркадий и Ирочка не искали ответа на эти непростые вопросы. Им и так всё было ясно. С дороги ощущалась усталость, а, кроме того, заметив лиц европейской наружности, к ним уже направился пузатый полицейский.
Берман вынул из кармана два значка, на оранжевом фоне которых были изображены два «президента-революционера» дружественных стран, освободившихся от господства Москвы, купленные еще в Киеве сразу же после регистрации компании «Золотой Вакх», и приколол их к костюмам – своему и Ирочкиному. Значок украсил её великолепный светлый брючный костюм и очень гармонировал с букетом горных маков и ирисов, которые Ирочка поставила в обрезанную пластиковую бутылку с водой, чтобы не завяли, и держала в руках.
Подошедший полицейский вяло козырнул и сразу же спросил по-русски:
– Прэдъявите докумэнты.
– Well, – Берман как можно небрежнее и увереннее обозначил контакт с полицейским на английском языке и раскрыл бумажник, в котором кроме визиток представителей компании «Золотой Вакх» и нескольких пятидесятидолларовых банкнот больше ничего не было. Не показывать же паспорт первому встречному, хоть он и при исполнении.
Полицейский уставился на доллары.
Берман сдвинул пальцем верхнюю купюру, которая коснулась руки полицейского и тут же куда-то исчезла.
– Vorwarts! – Неожиданно по-немецки послала Ирочка полицейского на то место, откуда он явился. Это жёсткое слово прозвучало так неожиданно, что Берман едва не рассмеялся, вспомнив Кису Воробьянинова. Очевидно, сама того не осознавая, Ирочка интуитивно играла отведенную ей судьбою роль.
Полицейский покосился на оранжевые значки с президентами, один из которых был свой, машинально козырнул и, не имея больше никаких претензий к гостям солнечного города, резво заковылял обратно на свой пост.
– С деньгами мы и здесь не пропадём. В гостинице нам останавливаться всё же не стоит, а потому попросимся на постой вот к этой немолодой и интеллигентной женщине, – предложил Берман, указав глазами на миловидную женщину в черном платье с пластиковым пакетом в руке, из которого виднелся свежевыпеченный хлеб в форме большой лепёшки и какая-то зелень, завёрнутая в газету.
День клонился к концу, и пора было подумать о ночлеге, памятуя о прошлой и позапрошлой ночах, когда выспаться так и не удалось.

* *
Ирочка очнулась от сна задолго до рассвета и не сразу поняла, где находится. За тёмным окном шелестел небольшой дождик. В комнате было тепло, и во сне она или Аркадий сбросили одеяло, вдетое в свежевыстиранный пододеяльник, который заботливая хозяйка, получившая в виде платы за ночлег сто долларов – целое состояние, соответствовавшее семи её пенсиям! извлекла из шкафчика, входившего в добротный румынский гарнитур, купленный лет тридцать назад.
Аркадий спал как младенец, лежа на спине и раскинув руки, и едва слышно похрапывая. Ирочка не хотела его будить. Вставать тоже не хотелось. В двухкомнатной квартире помимо них находились ещё две семьи, спавшие теперь в другой комнате, уступив квартирантам, заплатившим за ночь такие большие деньги, большую из комнат с широкой двуспальной кроватью.
Помимо всего прочего, свалившегося на их головы, несколько последних дней Ирочку тревожили дела глубоко личные. Похоже, что она была беременна…
Нет, её не мучили не тошнота, ни прочие неприятные явления, возникавшие у многих при беременности. Напротив, Ирочка чувствовала себя хорошо, а вот всё остальные признаки указывали на беременность в самой начальной стадии. Это и радостное и тревожное чувство не покидало Ирочку. В ней появилась и разрасталась новая жизнь!
Берману она об этом не говорила, полагая, что преждевременно. Следует убедиться наверняка, а вот потом порадовать. К тому же она боялась, что он оставит её в Москве, а остаться одной было страшно.
Оставалась всего одна машина, не считая той, которая была похищена неизвестно кем. Найти её вряд ли удастся, разве что позже или она всплывёт случайно. Впрочем, сейчас было не до неё, хотя теперь Ирочка была почти уверена, что документы и шифры к банковским счетам именно в «Майбахе-62», самой крупной  и комфортабельной машине Тартасова, которой он пользовался чаще других.
Возможно, что её похитили некие лица, которые знали тайну Тартасова, но это были не «ненавистные пауки»  – Мирский, Виленский и Лужников… – размышляла Ирочка, уснуть у которой никак не получалось, несмотря на убаюкивающий шелест дождя.
Она прикинула, сколько наличных денег они истратили за два месяца, с тех пор, как судьба их свела морозным и солнечным днем у ворот колонии. Не случись Олегу выйти на волю в тот день, всё сложилось бы иначе.
– А как иначе? – подумала Ирочка, и ей стало страшно. Она поняла, что её в этом случае уже не было бы на этом свете, как опасной свидетельницы, посвященной в тайну Тартасова…
Но прочь подобные мысли. Надо жить! во имя  той новой жизни, которая поселилась в ней…
Мысленно Ирочка вернулась к финансовым расчетам, и у неё получилось, что за два месяца бурной деятельности новых «концессионеров» было потрачено около ста тысяч долларов и евро. Сумма, за которую уже невозможно купить однокомнатную квартиру в «спальном районе» Москвы.
Ирочка вспомнила безвременно умершего отца, который любил вспоминать, как в семидесятых годах, когда Ирочки ещё не было, они с мамой купили кооперативную квартиру, не захотев дожидаться улучшения жилищных условий в порядке очереди.
«Ждать десять лет – не по мне» – рассказывал отец, бывший в те времена начинающим инженером с окладом в сто двадцать пять рублей. Мама, получала девяносто. Деньги на первый взнос, составивший сорок процентов от стоимости «двушки», собирали год, живя на мамину зарплату. Два раза в неделю папа ходил по ночам подрабатывать грузчиком на овощной базе. Отказывая себе в новой одежде, собрали две с половиной тысячи рублей или половину стоимости автомобиля «Жигули». Вот на эти деньги в течение года от института, где работал отец, и была построена квартира, в которой через несколько лет родилась и выросла Ирочка и где теперь жила одинокая мама.
Теперь, когда в стране «свирепствовал дикий рынок», ценности поменялись. Теперь за сто двадцать тысяч долларом в Москве можно было купить скромную однокомнатную квартирку или целый десяток приличных автомобилей, даже иномарок!
От такой жути меркантильные мысли иссякли. Ирочке показалось, что дождик закончился и за окном стало светать.
Ирочка вновь вернулась к вчерашнему вечеру.
Едва они разместились в снятой на ночь комнате, Берман попросил Вахтанга – пожилого и нездорового на вид мужа-пенсионера своей квартирной хозяйки купить хорошего вина, ветчины, сыра, фруктов и ещё чего-нибудь на его усмотрение.
Хозяйка – тётушка Софико, работавшая до пенсии в школе, удивлённо вскинула на богатого квартиранта глаза.
– А Вы испёчете к ужину хачапури. Сегодня у Ирочки день рождения, – попросил Берман.
К девяти часам вечера был накрыт праздничный стол. Грузинская семья подарила Ирочке букет роскошных алых роз, стоявший в вазе рядом с заметно увядшими, но все еще очаровательными горными маками и ирисами. Хозяйка подала горячие хачапури, и Берман разлил по стаканам  хорошую не разбавленную какой-нибудь гадостью «Хванчкару», которую ещё можно купить в маленьких тбилисских магазинчиках. К вину последовали тосты и поздравления сиявшей от счастья Ирочке.
Батоно Вахтанг, Тётушка Софико, их молодой зять и дочь хозяев, державшая на коленях двухлетнюю дочку с еще светлыми кудряшками, все произнесли красивые тосты. Пожилые на хорошем русском языке, молодые на не очень, но зато от чистого сердца. Праздник среди чужих людей удался. А когда часы-ходики пробили десять вечера, уставшие, но довольные Аркадий и Ирочка  простились и отправились в выделенную для них спальную комнату.
Отгоняя сон, Берман просматривал на ноутбуке интернет-сообщения  относительно «Ролс-Ройса», на котором Гиви Гомикадзе укатил в Кахетию. Изучал по скупым на русский язык текстам род занятий, привычки, наклонности и интересы этого Гиви, на которого необходимо было выходить в ближайшие часы.
На новостном московском  сайте они наткнулись на свежую информацию об аресте в Тбилисском аэропорту преступной группы  из трёх человек, которая была нанята неизвестным заказчиком с целью покушения на Гиви Гомикадзе и похищения принадлежавшего ему «Ролс-Ройса». Компетентные органы считают, что это политическое преступление, и направлено оно против уважаемого человека свободной  закавказской республики, противостоящей экспансии большого соседа за Кавказским хребтом.
Как было завялено, пресс-секретарём министра, следы замышлявшегося преступления ведут в район военных действий за хребтом, откуда прибыли преступники, а, следовательно, и здесь просматривалась вездесущая «рука Москвы», рвавшая гордую республику на куски, а теперь ещё, раструбившая на весь мир об отравленных пестицидами и ещё чёрт знает чем винах и некачественном «Боржоми», которые после этого решительно отказывается импортировать, несмотря на фирменные бутылки с оленем для минералки и на красивые этикетки с надписью «Made in Georgia» на бутылках довольно скверного вина, если, конечно, сравнивать с прежними временами!
Берман знал гораздо больше, чем следственные органы. Следы вели действительно в Москву в стан «заклятых товарищей» покойного Тартасова, которые не успокоятся, пока не захватят или не уничтожат автомобиль, как это им удалось с «Порше» в Санк-Петербурге.
Но это, если их не опередят наши «концессионеры», которые засыпали уже заполночь после взаимных ласк, особенно нежных со стороны Аркадия в такой вот необычный день рождения Ирочки.
















                «Кто не знает начала – не понимает и конца»

                Грузинская поговорка

Глава 13.


Алазанская долина




1.

Наутро новые «концессионеры» заказали по телефону такси-частника и, сговорившись за двести долларов, выехали на северо-восток из большого города, вытянувшегося вдоль мутной Куры и охваченного очередным приступом народных волнений. Митинговавшие и шествовавшие под разнообразными лозунгами и флагами толпы темпераментных кавказцев, которые остались на земле предков и ещё не разбежались на заработки по городам ближних и дальних стран, разогретые весенним теплом, занимались внутренними разборками, и сбившаяся с ног полиция, потная от жары и плотной униформы, плохо тому препятствовала.
Водитель старенькой, но всё ещё могучей «Волги», сработанной лет тридцать назад в славном городе, носившем в те времена литературный псевдоним известного классика русской литературы, написавшего роман «Мать», натружено пыхтя стареньким мотором, упорно карабкался на подъём, преодолев который путешественники попадали в прекрасную Алазанскую долину. Это и была многострадальная Кахетия, которая, согласно авторитетным заявлениям всеми любимого классика русской поэзии, путешествовавшего поблизости от  этих мест почти двести лет назад:
 
«… цвела в тени своих садов,
не опасаяся врагов,
за гранью дружеских штыков…»

Для тех, кто не понял сути стихов Михаила Лермонтова, разумно пояснить, что, спасаясь от турецких и персидских набегов, завершавшихся, как правило, поголовной резнёй, Восточная Грузия, основой которой была Кахетия, слёзно умоляла Российскую империю и просилась под её крепкую длань, вымолив покровительство в самом конце восемнадцатого века.
Другой, тоже «классик», но не литературы, а «нового мышления», уже сравнительно недавно, сильно попортил со своими незадачливыми коллегами по присно памятному Политбюро местный ландшафт. Ни черта не понимая, ни в экономике, ни в ботанике, ни в виноделии,  эти «новые геростраты»,  извели много чего такого, в том числе и вековые виноградники. Но даже им не удалось справиться с буйством весенней природы, с трудом залечившей нанесенные ей раны.
«Дружественных штыков», теперь поблизости не наблюдалось. Напротив, в долину из проклятого ущелья пробирались отряды потрепанных боевиков, вытесняемых с той стороны Главного Кавказского хребта. Этих бородачей вино не интересовало, но местному населению, панически боявшемуся непрошеных гостей, от них доставалось по полной программе. Бывшим колхозникам прежде процветавшего, а теперь стремительно нищавшего края, вновь приходилось объединяться и выходить ночным дозором возле своих сёл, поскольку на коррумпированную полицию, засевшую в крупных населённых пунктах, рассчитывать особенно не приходилось.
Таксист, назвавшийся Гогой и всё время пяливший бесстыжие чёрные глазки на Ирочку, так что Берману приходилось его одергивать:
– Следи, генацвале, за дорогой!
Без устали тараторил, страшно, порой до неузнаваемости, корёжа  русские слова:
– Эдыт вадном вагонэ русский и грузын.
Скажы, генацвалэ, Тыбилыси балшой город?
Масква знаэш? В дэсят раз болшэ!
Скажы, гэнацвалэ, в Тыбилыси рэка эст?
Эст. Кура.
Скажы, генацвалэ, Кура балшой рэка?
Волга знаэш? В дэсят раз болшэ!
Скажы, генацвалэ, в Тыбилыси дураки ест?
Прыезжай, кацо, одын будэш! –
Хохотал Гога, пытаясь развеселить пассажиров.
– Следи за дорогой, Гога! – повторно одёрнул весёлого водилу Берман, сделав вид, что не понял юмора. Что касается Ирочки, то, устав любоваться красивой природой просторной долины, окаймлённой с севера и востока ещё заснеженными, синими горами, она задремала.
На окраине Пелави такси остановилось возле пустынной автобусной остановки, с которой мелкие воришки сняли крышу, и ехать дальше, в родовое гнездо Гиви Гомикадзе, по сведениям, полученным ещё в Тбилиси, водила отказался.
– Далшэ, генацвалэ, нэ поэду. Мэста нэспакойные. У мэня сэмья, дэти…
– Нам надо до Ахлахани. Плачу ещё сто долларов, – предложил Берман.
–  Что, приехали? – очнулась Ирочка.
– Почти, осталось совсем немного, – ответил Берман. – Однако Гога боится везти нас дальше.
– Да что Вы, Георгий, – почему-то так, полностью, назвала Ирочка Гогу, – такой отважный мужчина!
– Гога, он же Георгий, как, только что, угадав полные паспортные данные водителя, заметила Ирочка, покраснел от удовольствия.
– Ладно, эдим. Давай, генацвале, двесты!
– Двести, так двести, – согласился Берман. – Вперёд!
– Nur vorwarts!  – жёстко, по-немецки, добавила Ирочка, и «Волга» с новыми силами покатилась дальше, минуя на всякий случай городской центр, который контролировали безбашенные криминальные авторитеты и местная полиция.
Едва обшарпанные городские кварталы скрылись за свежей зеленью огромных тутовых деревьев, наперерез нашей «Волге» вырвался целый кортеж из трёх иномарок. Два здоровенных чёрных «Хаммера» спереди и сзади, набитые мордастыми парнями в одинаковых тёмных костюмах, сопровождали роскошный белый «Линкольн», в котором, помимо водителя, закинув ногу на ногу восседал смуглый краснощёкий мужчина в белом под цвет машины костюме и темной шёлковой сорочке с распахнутым воротником.
– Вах! – ахнул мгновенно покрывшийся испариной Гога, и резко затормозил. – Рукавадител! – добавил он и побледнел.
– Что! Бандиты? – забеспокоилась Ирочка.
– Как бы не хуже, – понизив голос, озаботился Берман.
Из переднего «Хаммера» вышли четверо охранников с бычьими шеями и качающейся походкой направились к «Волге».
Однако они не успели ни разобраться с пассажирами, ни даже перевернуть «Волгу», посмевшую едва не переехать кортежу дорогу.
Распахнулась дверца «Линкольна» и на плохо заасфальтированную дорогу  ступила нога в белых брюках и белых штиблетах. Вслед за этим показался сам владелец прекрасно пошитого белого костюма. Как выяснилось минутой позже, владелец белого костюма, в котором любители просмотра теле новостей непременно узнают сытого розовощекого господина, чем-то похожего на обиженного большого ребёнка, возомнившего себя «собирателем земель», через стекло старенькой «Волги» разглядел красивую блондинку, разместившуюся на заднем сидении, зорким карим взглядом настоящего мачо.
Остановив жестом охрану, собиравшуюся проверить документы подозрительных пассажиров славянской внешности, возможно пробиравшихся в кавказский тыл с другой стороны гор, «собиратель» грациозно, словно павлин приблизился к «Волге» парализованного страхом Гоги и весьма озабоченного Бермана, нервно нащупавшего холодящую спину рукоятку «Стечкина» через ткань спортивной куртки.
– Не приведи господь стрелять! Это же международный скандал! – подумал он.
– Выдержка и только выдержка… – успокаивал себя Берман, лихорадочно соображая, что же делать, если эти новые «абреки» попытаются увезти Ирочку силой.
– Здрасьте! Я руководитель Георгии. В Америке есть штат с таким названием! – похвалился «собиратель земель», сравнивавший свою разорённую безолаберными руководителями страну с успешным штатом Джорджия, плохо разбирающиеся в географии жители которого пугаются, когда электронные СМИ помянут, да ещё, не дай бог, вдруг покажут, на ночь глядя, далёкую страну-тёзку, расположившуюся вдоль берегов Куры.
– Меня зовут Нико, я руководитель, – увидев белых людей в своих владениях, обратился теперь уже к красивой блондинке, старательно не замечая её спутника, краснощёкий обладатель белого костюма на вполне приличном русском языке.
– Видно, что не художник Пиросманишвили, – огорчённо подумал Берман.
– Guten Tag!  – предельно мужественно и по-немецки ответила не растерявшаяся Ирочка, вызвав некоторое замешательство у краснощёкого Нико, но уже через несколько секунд между ними завязалась беседа на немецком языке, который обладатель белого костюма, назвавшийся руководителем, знал в недостаточном объёме, а потому вскоре перешёл на английский.
Вот о чем они говорили, и как это понял Берман, подсовывая Ирочке визитную карточку, заблаговременно изготовленную в Киеве:   
Нико: «О, Вы из Германии?»
Ирочка, читая мелкий текст на визитной карточке: «Из Украины. Учредители компании «Золотой Вакх» Аркадий и Ирэна Берман. Юридический адрес кампании – Брайтон, Великобритания. Филиалы – Киев, Бердичев, Одесса».
Нико: «Украина наш союзник. С какой целью Вы посетили нашу страну?»
Ирочка: «Закупка крупной партии местных вин».
Нико: Это хорошо. Россия отказалась импортировать наши вина. Это её имперские амбиции. Куда направляетесь?»
Ирочка: «В имение Гиви Гомикадзе».
Нико: «Вот как! Нам по пути». Он косо посмотрел на Бермана. «Это Ваш супруг?»
Ирочка: «Да. И компаньон»
Нико: «Ваша фамилия Берман. Вы…?»
Ирочка, догадалась, что так волнует розовощекого мачо, представившегося руководителем: «Этнические немцы».
Нико: «Это хорошо, садитесь в мою машину. Нам по пути. Мы едем к батоно Гомикадзе».
При этом розовощёкий мачо, нехорошо посмотрел на Аркадия, всем своим видом сообщая, что тот лишний, а вот блондинка ему понравилась.
Берман сунул постепенно приходившему в себя Гоге две стодолларовые бумажки и пошёл к «Линкльну» вслед за Нико и Ирочкой. Ничего не оставалось, как в данной комбинации сыграть по правилам, предложенным другой стороной.

2.
– Прости, Фаина, за то, что вынужден причинить тебе ещё одну, даже не знаю боль или, радость… – Мирский склонил голову и словно аристократ позапрошлого века поцеловал печальной как никогда гламурной даме ручку, унизанную высококачественными перстнями с сиявшими загадочными огоньками амстердамскими и израильскими бриллиантами.
Фаина тихо всхлипнула и поднесла к глазам платочек. Вчера младший Тартасов и Аллочка, его тель-авивская невеста, на только что купленной, совершенно новой, приличной и недорогой «Тойоте» разбились в автокатастрофе на Третьем транспортном кольце в Лефортовском «тоннеле смерти»,  как окрестили этот новодел, прорытый над исторической частью города, московские автолюбители.
Когда Фая была печальна, страдала или тихо плакала, то в те ненастные минуты жизни она была особенно красива и заставляла болезненно сжиматься и даже чуточку страдать неравнодушное к ней сердце Мирского. 
– Спасибо, Миша. Ты был и остаёшься самым верным другом. – Фаина уткнулась Мирскому в плечо, скользнув внезапно полными горячими губами по гладко выбритой щеке. – Профессор Брыксин сообщил, что состояние Аркашеньки стабильно-тяжёлое, но есть надежда. – Фаина отстранилась, вновь поднесла к глазам благоухавший дорогими духами платочек и промокнула слёзы.
– Бедный мальчик. Аллочка погибла, а он ещё не знает, – всхлипнула Фаина…
– Что же ты хочешь мне сказать, какую ещё боль приготовил? – взяв себя в руки, слезами горю не поможешь, спросила Мирского такая гламурная и такая чувственная дама.
– Фаина, найдена твоя машина…
– Да что ты говоришь, Мишель! – Фаина оживилась, страдальчески томные глаза её внезапно заблестели, и всё очарование опечаленной гламурной леди тотчас же растаяло.
– Так, где же она? Кто её похитил?
– Прости, Фаина, ты его знаешь. Это тот самый мошенник, в компании которого ты неразумно покинула казино «Мираж», предоставив расстроенному Вове возможность добираться  до своей квартирки на такси.
– Так это «Майбах» «пятьдесят седьмой»! – простонала Фаина, а где же первый, «шестьдесят второй»? – запуталась она в своей элитной, дорогой движимости, подверженной, словно стихиям внезапным и катастрофическим угонам.
– Про «шестьдесят второй» пока нам не известно, но есть догадки, что следы от дорогих колёс «Майбаха-62», который мы и милиция разыскиваем днём и ночью, ведут в Южный федеральный округ, точнее – на Кавказ,  – признался Мирский.
– А господин Берман, он найден? – вновь простонала эмоциональная Фаина, охваченная незабываемыми чувствами короткого и яркого первоапрельского романа, внезапно оборвавшегося в трагическую ночь уже на второе апреля, когда бессовестный и незабвенный, ах какой мужчина! Аркадий подло покинул её, нейтрализовав охрану и угнав дорогую машину.
– Бермана, настоящая фамилия которого Берсенев и его подельницу, небезызвестную тебе Ирину Воробьёву, мы ищем, и обязательно найдём! – твёрдо заметил Мирский.
– Тартасовская шлюха! Я выцарапаю ей бесстыжие глаза! А ему, ему… – задыхаясь от гнева, Фаина не придумала пока достойной мести для Бермана, который оказался вдруг какой-то там Берсенев…
– Так эту боль ты обещал мне причинить, Мишель?
– Прости, Фаина. Машину, «Майбах» «пятьдесят седьмой» доставят в твой загородный дом. Она  в приличном состоянии и подлежит восстановлению. Повреждены лишь сидения. Этот мерзавец искромсал их ножом, словно искал в них что-то. Ты не знаешь, что Тартасов мог хранить в сидениях своих автомобилей? – спросил вдруг Мирский.
– Какое это имеет теперь значение. Не знаю! – простонала Фаина.
Мирский обнял её за плечи, пытаясь хоть как-то успокоить. Он верил, что Фаина  ничего не знала, зато теперь точно знал, где хранятся Тартасовские компраматы на всю троицу: Виленского, Лужникова и на него грешного, Мишу Мирского.
Только вот в какой из оставшихся машин: «Ролс-Ройсе», на пути к которому, так ничего и не сделав, была обезврежена группа захвата? Или в «шестьдесят втором» «Майбахе», который пока не обнаружен, или же в «Порше», сгоревшем под Санкт-Петербургом? О, это был бы наилучший вариант! Этого Мирский не знал.   
– Прости, Фаина, сейчас придёт мой новый руководитель службы безопасности Лев Голуб вместе с Лужниковым. У нас будет очень долгий и утомительный разговор, а тебя ждёт Оксана. Ты вся на нервах. Так нельзя. Бог даст всё будет хорошо, поправится Аркаша, – при этих словах Михаил Мирский проглотил слёзы, ведь и Аркашенька был для  него родным…
– Ступай, Фаина, и расслабься, поужинайте вместе.

*
– Михаил Борисович, я исполнил Ваше указание, переговорите с Гиви Автадиловичем, он у телефона, – Лев Голуб передал Мирскому массивную трубку спутникового телефона.
В нерешительности Мирский принял трубку, раздумывая, а не напрасен ли этот разговор? Но Гомикадзе ждал его у телефона.
– Алло, Гиви, это Мирский. Да знаю, что в аэропорту задержали троих. Наплюй на них. Считай, что их больше нет.
Кто такие? А чёрт их знает, не бери в голову, Гиви. 
Политика? Какая к чёрту политика! Нет никакой политики, сплошная уголовщина, забудь, Гиви и лучше охраняй своё имущество…
Далее Гиви что-то вещал о наболевшем, стараясь подбирать правильные русские слова и их произносить, как будто поступал на филфак Московского университета, но Мирский его уже не слушал. Он думал, предупреждать Гиви о возможном и весьма скором визите неуловимой парочки Берсенева и Воробьевой, мастерски обыгравших его в Тель-Авиве и Риге, или же не предупреждать…
– Скажешь «а», так этот Гиви – не дурак, потребует ответить на кучу других вопросов: на «б», на «в», на «д» и далее, до «я». А там, чего доброго, сам доберётся до документов, которые с высокой долей вероятности, если они, конечно, не сгорели в «Порше» под Петербургом, могут находиться в его «Ролс-Ройсе», и тогда начнёт нас шантажировать, вытягивая миллионы долларов. Нет, пожалуй, пока рано, а, скорее всего, не стоит совсем раскрывать карты перед этим «папуасом», – так Мирский обозвал в раздумьях князя Гиви и чуть не рассмеялся. Сравнение ему понравилось.
– Тогда какого чёрта я разговариваю с ним? – подумал Мирский, стряхивая такие вредные и непродуманные мысли и приходя в себя.
– Алло, Миха, – совсем уж фамильярно, нахально опуская отчество, и имя вовсе даже не по-русски, совсем брат обнаглел! – зачем звонил? – резонно удивился Гомикадзе, не понимая странного такого разговора с большим московским олигархом.
Но и он, Гиви, не «лыком шит», как поговаривают русские, его не проведёшь!
– Тебя проведать, Гиви. Прощай и береги себя, – закончил Мирский и вернул трубку Голубу.
– Если он вдруг позвонит, меня здесь больше нет, скажи, что уехал в Лондон, – предупредил Михаил Борисович Голуба и уставился на Лужникова:
– Ну что, Илюша, скажешь?
– Да хлен его знает, Миша, – с присущей ему простотой признался Лужников, «съев» по привычке несчастную букву «р». – Виленский в Лондоне, в Москву уже не кажет носа. Может и мне туда податься, посмотлеть на Стоунхендж? Такого чуда я ещё не видел.
Мирский тоскливо посмотрел на Лужникова, тяжело вздохнул, сочувствуя Фаине, которая в последнее время вновь стала ему очень нравиться, и уже не раз являлись праведные мысли прогнать ко всем чертям капризную Оксану. Потом немного попереживал за жизнь Аркаши, и попросил холодной минеральной воды.
Мозгового штурма не получилось.   

3.
В родовое имение Гиви Гомикадзе, наши «концессионеры» прибыли в составе долгожданного кортежа.
Новоиспечённый «кахетинский князь», чёрный и поджарый с профилем горного орла, встречал батоно Нико с широтой кавказского размаха. И это ничего, что дед Гиви Гомикидзе пас баранов в окрестностях старинного села Ахлахани, а отец после окончания десятилетки откосил от армии и перебрался в Тбилиси, где прошёл все ступени карьерного роста торгового работника, став к моменту обретения гордой горной республики долгожданной независимости фактическим хозяином крупнейшего «зелёного базара». Ещё на «излёте» Советской власти, что случилось в горной республике, жаждущей рыночных отношений, лет на десять раньше, чем в целом по стране, Гомикадзе старший, пользуясь служебным положением, скопил немалые средства, на которые «выкупил» де-факто официально государственный «зелёный базар», где сбывали продукцию садов и огородов рядовые колхозники. В миг обретения независимости, базар стал собственностью семьи Гомикадзе теперь уже де-юре. А дальше, опираясь на финансовую мощь, наследник рода, молодой и фартовый Гиви, перенёс поле деятельности коммерческих интересов севернее Кавказского хребта, сразу же в столицу свободной от имперских пут России.
Через несколько бурных и героических лет, когда наиактивнейшие предприниматели, бросились законно и незаконно расхищать былую общенародную собственность и в «борьбе роковой» гибли  десятками за день под пулями киллеров, нанятых конкурентами, Гиви, заблаговременно заручившийся поддержкой «авторитетов» из числа земляков, имел в Москве шикарное казино, пару банков для отмывания денег и прочий разнообразный бизнес, приносивший доходы, соизмеримые с бюджетом гордой горной республики, едва ли не половина населения которой разъехалась на разного рода заработки, как в ближнее, так и дальнее зарубежье.
Так уж случилось, что все трое, Нико и Берманы вышли из «Линкольна» под старинную  приветственную песню, исполняемую старейшинами села в национальных одеждах и чёрных барашковых папахах. Усатые старцы, хорошо помнившие босоногого деда  своего нового князя Гиви,  раздували торчавшие в разные стороны, словно кинжалы,  седые усы и самозабвенно выводили издавна спетыми голосами старинную, как и эта земля, мелодию, в которой более всего было раскатистых, словно горное эхо могучих гласных звуков: «О-о-о… и Э-э-э…»
Словом, пожилые горцы были на высоте, растрогав до слёз эмоционального Нико, очевидно понимавшего кое-какие слова из песни предков.
Затем, девушки в национальных костюмах с чёрными, словно воронье крыло косами, преподнеси дорогому гостю в белом, и так уж получилось, его спутникам, хлеб, соль и, конечно же, вино – кровь здешней земли.
Пока кормили и поили Аркадия и Ирочку, Гиви Гомикадзе подхватил Нико под руку и отвёл в сторону. Между князем Гиви и руководителем Нико завязалась горячая беседа, понять сути которой не владевшим местными картлийскими наречия было невозможно. Интенсивность беседы нарастала, руководитель Нико краснел, князь Гиви, наоборот, бледнел, затем обе персоны удалились в тень акаций, и на время пропали из поля зрения наших «концессионеров».
Берман к этому времени успокоился и размышлял над своими дальнейшими действиями. Краем глаза он уже приметил заветный «Ролс-Ройс», отдыхавший под кроной огромной шелковицы, именовавшейся в этих краях ещё и тутовым деревом, листья которого являлись основным источником кормов для гусеницы-шелкопряда.
Отведав вслед за Нико свежего хлеба с глотком великолепного вина, ничем, кроме цвета, не напоминавшего того, что совсем недавно ещё стояло на прилавках московских магазинов, гости прошли в огромный трёхэтажный недавно выстроенный  особняк, ставший резиденцией новоявленного князя Гомикадзе, и здесь лицом к лицу столкнулись, как вы думаете с кем? Да с тем колоритным персонажем, с которым и были-то знакомы всего несколько минут, пожертвовав проходимцу, от которого следовало отвязаться любой ценой, целых двести долларов!         
Навстречу гостям вышел прежде незримый для них, но наблюдавший из дома за встречей гостей Гарри Прошмындович! Ирочка вздрогнула от неожиданности, а Берман сдержал себя, однако нахмурился.
– Приветствую старых знакомых! – изрекла противно усмехавшаяся рожа.
– Не шумите, Прошмындович, Вас узнали. Что же Вы тут делаете? – спросил Берман.
– Торгую танками, а Вы что?
– Танками? – удивился Берман.
– Именно танками, – не моргнув глазом, подтвердил Прошмындович.
– И где же Ваши танки?
– В пути… – признался Прошмындович, однако Берману показалось, что в голосе «поставщика танков» мелькнула всё же некая неуверенность, но вслед за этим последовал повторный вопрос:
– Я командирован по части танков, а вы что здесь делаете, господин Пульман? А?
– Да вот приехал закупить партию местного вина.
– А почему Вы здесь не Пульман, а уже Берман?
– Это мой литературный псевдоним, – солгал Аркадий.
– Чёрт с Вами. Берман так Берман, – согласился Прошмындович.
– Так значит Вам надо вина? – расплылась в гаденькой улыбке противная рожа Прошмындовича.
– Вина! – подтвердила Ирочка. – Что же здесь смешного?
– Да нет, ничего, – поправился Прошмындович и задвинул свою гадкую улыбку. – Только я думал, что вы здесь по автомобильной части… – Он собрался было припомнить «Бенц Макларен» угнанный у Яночки и почему-то сожжённый, но его опередили:
– Не думайте лишнего, Прошмындович, и тогда торговля танками, возможно, принесёт Вам прибыль! – посоветовал ему Берман.
– Спасибо за совет. Только не могли бы вы мне одолжить ещё денег?
– Сколько же на этот раз? – поинтересовался Берман.
– Тысяч десять.
– Ого! – не выдержала Ирочка. – Зачем Вам так много!
– Дадите, не расскажу о ваших проделках в Киеве. Не дадите – пеняйте на себя! – пригрозил Прошмындович. – Да поторопитесь!
– Да, этот «фрукт» так просто не отстанет, – подумал Берман. – Это вам не Кислярский, которого Остап Ибрагимович встретил неподалёку от этих мест на исходе лета 1927 года, выудив у бедолаги пятьсот советских рублей! Тут всё совсем даже наоборот, да и ставки резко подскочили за прошедшие годы.
– Дадим мы Вам денег, поменьше. Но помалкивайте, не то у нас «длинные руки» и мы Вас везде достанем! – жёстко ответил Берман.
– Да, у нас очень «длинные руки» и Вы ответите! – подтвердила Ирочка.
– Теперь я, кажется, начинаю понимать. Вы агенты ФСБ и прибыли из России? – неожиданно выдал свои сумбурные мысли Прошмындович и чтобы не наболтать лишнего, заткнул свой противный рот кулаком.
– Как же я не догадался! Только вчера в аэропорту захватили целую бригаду из Москвы, которая собиралась расправиться с батоно Гомикадзе! – тупо соображал Прошмындович. – А эти вот, прибыли вместе с самим Нико!
– Для Вас всё гораздо хуже, мы не из ФСБ а из ГРУ. Вы знаете, что это за организация? – сурово ответил Берман на не озвученную часть не слишком далёких мыслей Прошмындовича.
Прошмындович очень серьёзно посмотрел на Бермана, подтвердив, что знает.
– Вам, «торговец танками», хватит и двухсот долларов, – прищурив глаза, Берман ещё жёстче посмотрел на быстро менявшегося в лице Прошмындовича.
– Хватит! – испуганно согласился  Прошмындович, пряча в карман брюк две мятые купюры.
– Только танки настоящие. Я представляю здесь наш, суверенный «Танкоэкспорт», – обиделся Прошмындович.
– Судя по всему, за неполный месяц Вы сделали блестящую карьеру! – подсластила пилюлю Ирочка.
– Да, уж, – вынужденно согласился Прошмындович, решив не связываться с коварными агентами, у которых «длинные руки». – У них свои интересы, у меня свои – разумно рассудил он, а двести баксов не помешают.

*
Незаметно подкрался обед. Погода была чудесная, и слуги накрыли стол на большой веранде с видом на Главный Кавказский хребет. Красотища была такая, что лишний кусок, как говорится, просто не лез в горло.
Берманов пригласили за стол, причём Нико, не страдавший отсутствием аппетита, сел по левую руку от Ирочки и в перерывах между принятием пищи и глотками чудесного кахетинского вина, постоянно болтал с ней, не заметив, как и в какой момент все перешли на русский язык, которым в разной степени владели все без исключения, собравшиеся за обедом.
Хозяин владений, Гиви Гомикадзе, уже ознакомившийся с визитной карточкой виноторговцев Берманов – учредителей компании «Золотой Вакх», которые обещали прорвать винную блокаду, установленную Москвой и расширить экспорт кахетинских вин не только до Киева, но и до самой Англии, ломал голову над требованиями Нико, не принять которых было нельзя.
Вот и посланец дружественного президента с берегов Днепра, предлагавшего выгодную сделку с бронетехникой, которая ох как необходима для восстановления территориальной целостности, сидит напротив и кушает шашлык из молодого барашка, приготовленный с острым кахетинским соусом – пальчики оближешь!
Нико потребовал у Гиви, как у истинного патриота, обещая пожаловать освобождёнными землями, шесть, потом восемь, а под конец двенадцать миллионов! Нет не лари, которых мог напечатать и сам сколько угодно, а настоящих американских долларов. Ему их не хватало от не слишком густой иностранной помощи на создание целого танкового батальона.
– Это немалые деньги, батоно Нико, – отнекивался Гиви Гомикадзе. – С тех пор, как развалился СССР и мы потеряли свою самую большую колонию – Россию, мы стали бедным народом.
– Ладно, Гиви, не прибедняйся, – остановил хитрого кахетинского князя Нико. – Я же тебя прикрыл от смертельной опасности, задержав в аэропорту трёх опасных террористов, подосланных твоими недругами. Сейчас их «колют». А Казино приносит хорошие доходы, и ты обязан внести свой вклад в святое дело –  восстановление территориальной целостности нашей любимой страны! – сказал, как отрезал краснощёкий Нико.
– И ещё, батоно Гиви, убери куда-нибудь подальше этого учредителя «Золотого Вакха» от хорошенькой учредительницы хотя бы на часок, а хочешь – навсегда.
– Вот кобель! – Гиви восхищался способностями Нико одновременно  руководить и не пропускать мимо себя ни одной смазливой бабёнки. А эта и в самом деле хороша! Гиви и сам уже размечтался поучаствовать в предстоявшем эротическом приключении, которое у нас зовётся обычным блудом, вместе с краснощёким красавцем Нико.
– И хорошо бы не откладывая, через полчасика после обеда, когда пища уляжется, вино взбодрит кровь и ты снова молод душой и телом! – так рассудил про себя Гиви, думая, что ему делать с господином Берманом:
– Приказать слугам упрятать в подвале, просто удавить, наплевав на кавказское гостеприимство или же услать подальше и напоить «до чёртиков» вином…
Но за столом Гиви был не слишком жесток, а потому решил отправить учредителя на виноградные плантации и в главный погреб, где  хранились десятки тонн отличных вин из урожаев последних пяти лет.
– Пусть виноградари и виноделы покажут ему хозяйство, а мы с Нико тем временем займёмся этой хорошенькой блондинкой, кушавшей сациви так аккуратно, ну словно кошечка сметану. – От таких приятных сравнений, кровь Гиви заиграла праздничным огнём.
Ещё огня добавила вдруг Ирочка. Взяла, да обратилась ни с того и ни с сего к батоно Гомикадзе по имени и отчеству, которые, наверное, узнала у слуг:
– Скажите, Гиви Автандилович, Вы случайно не родственник советского артиста Гомиашвили?
– Кто такой? – удивился Гиви, не любивший советских фильмов, а потому не сразу вспомнивший фамилию известного земляка, великолепно сыгравшего роль Остапа Бендера в бессмертной кинокомедии Гайдая. 
– Ну, как же, разве вы не помните «Двенадцать стульев»?
– Ах да, – припомнил детство, школьные походы в кинотеатр и знаменитый фильм современный владелец московских казино и банков, по совместительству самопровозглашённый кахетинский князь.
– Дальний, – собравшись, наконец, с расстроенными мыслями, решил Гиви. Вообще-то его родовая фамилия звучала как Камикадзе, но после Второй мировой войны, узнав, что такое слово есть у японских милитаристов и что оно означает, дед Гиви, колхозный пастух, отправился в сельсовет и настоял на замене нехорошей буквы «К» на хорошую «Г». Так что Гиви бессовестно солгал доверчивой красивой женщине.
Фамилии от этого не полегчало, и позже Гиви дразнили в школе, обидно называя «гомиком», о чём, конечно, не могли знать ни отец, ни дед. Просто не было в их времена такого нехорошего слова.
– Скажите, Гиви, сколько весит Ваш крест на толстой цепочке? – не унималась Ирочка, кушая прекрасно сохранившийся прошлогодний виноград. Делала она это очень красиво. Снимала тонкими пальчиками с ухоженными ногтями ягодку с кисточки и клала в рот, отправляясь за следующей ягодой. Гиви не любил свежего винограда, предпочитая вино, но, глядя на Ирочку, у него текли слюнки, которые приходилось промокать салфеткой.
– Одын килограмм двэсты грамм чыстого золота! – гордо изрёк Гиви.
– А Вам не тяжело носить такой груз? – удивилась Ирочка, продолжая кушать виноград.
– Нэт! – ответил Гиви, почитавший себя человеком верующим, к тому же православным, и, посмотрев на Ирочку, как-то странно улыбнулся.   
– Добрый парень этот Гиви, пьёт вино и ест сациви… – неожиданно и вслух продекламировал Берман, припомнив, услышанную где-то дурацкую фразу.   
Гомикадзе нехорошо посмотрел на гостя и затаил обиду, намереваясь очень скоро  рассчитаться со своим  обидчиком к тому же обладателем такой красивой женщины.
А вот и управляющий имением.
– Знакомьтесь, господин Берман, – отрываясь от любимого сациви, представил Гиви управляющего, – это наш Васо. Он покажет Вам виноградники и винные погреба. С его помощью Вы сможете определить объёмы закупок наших вин и примерную стоимость контракта. Васо с отличием окончил Московский университет и понимает толк в вине. Правда, Васо?
– Ой, правда, батоно Гиви, понимаю, – загадочно и вместе с тем недобро улыбнулся худой и длинный под два метра, неприятный на лицо Васо, кивнув плешивой головой в подтверждение своих слов. Он понял Гиви Гомикадзе с полуслова и внимательно осмотрел гостей, словно сравнивая их с кем-то.
– Я пойду с тобой, Аркадий, – Ирочка поднялась из-за стола.
– Нет, мы Вас так просто не отпустим! – заявил Гиви. Впереди десерт, да и Нико не прочь побеседовать с Вами, на иностранных языках. Ему скоро за границу, следует потренироваться.
– Да, предстоит поездка, – подтвердил руководитель. – Оставайтесь, Вы интересная собеседница, а мы с Вами еще не обсудили новинки современной литературы. Я знаете, так замотался, что безнадежно от всего отстал. Всё дела, дела… – Нико поддельно улыбнулся, изобразив усталость, в то время как Прошмындович, отобедавший молча и без всякого аппетита, ухмыльнулся, но потом чего-то испугался и склонил голову над тарелкой.
– Да,  Васо, обязательно отведайте с господином Берманом наших лучших вин, и не забудьте о моём любимом кувшине, – хитро подмигнув, наказал управляющему князь Гиви.
– Васо склонил голову в знак понимания той задачи, которая от него требовалась, и повел за собой Аркадия, невольно ощутившего спиной холод «Стечкина», скрытого курткой.

*
– Эти виноградники ещё очень молоды. Эти лозы, как и юные пятнадцатилетние девушки, прекрасны, но еще не зрелые и не могут родить самых лучших ягод. Их корни ещё не достигли тех глубин, где хранится «Кровь земли», – увлечённо рассказывал Берману старик-виноградарь, на удивление правильно, почти без акцента разговаривавший по-русски.
– «Саперави» – «Кровь земли» – вот сорт винограда, самый лучший для наших мест. Очень давно, в пятидесятых годах меня не раз посылали в Москву на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. В павильон «Грузия» приходило много народу, и я рассказывал людям о нашем вине. Вот какое было время, – вспоминал старый виноградарь.
– Прежде у нас росли корни, которым было по сто, двести и даже триста лет. С них собирали самый лучший виноград. Чубук, от которого отрастают лозы, достигал полуметра в диаметре. Когда корень погибал от старости иди болезни, хозяин плакал от горя, выкапывал чубук и распиливал на доски. На этих досках писали иконы… – дедушка Вано, так звали виноградаря, прослезился, промокнул глаза сморщенными коричневыми пальцами и стал рассказывать о своей военной молодости, в которой довелось ему воевать в пехоте и освобождать от фашистов Румынию, Болгарию и Югославию.
– В тех краях повсюду виноградники, но таких как у нас нигде больше нет…
– Эх, Вано, хватит гостю рассказывать о винограде, пойдём пробовать вина в наш главный погреб. Там в землю врыты глиняные кувшины по три и больше тонн. В них вина трёх, пяти, девятилетней давности. Сладки, словно мёд, хмельны, словно ласки девушки, – нахваливал управляющий.
– Пойдём, батоно Васо, – согласился старик-виноградарь и, опираясь на ореховую палку с большой закрученной рукоятью, заковылял вслед за главным распорядителем в имении и гостем, который, наверное, собирался купить вина.
Покинув виноградники, они шли вдоль узкой дороги, обсаженной персиковыми деревьями, на которых уже завязались крохотные зелёные плоды. В тёплом весеннем небе пел жаворонок, шелестела-убаюкивала молодая листва, над придорожными травами, разыскивая медоносные цветы, жужжали пчёлы, прогоняя питавшихся нежной пыльцой  красавиц-бабочек. Идиллия, да и только…
Сзади послышался шум мотора. Берман и оба грузина обернулись. На них надвигалась давно не мытая, серая от пыли «Нива», которой пришлось уступать дорогу.
«Нива» поравнялась с ними, дверца раскрылась и заросший чёрной щетиной тип в тёмных очках, спросил по-русски, внимательно рассматривая Бермана скрытыми за стёклами глазами:
– Гамарджоба, батоно Васо, хозяин дома?
– Дома, батоно Руслан, только у него высокий гость, – забеспокоился Васо.
– Какой такой гость?
– Руководитель Нико…
– Вах, как не вовремя! – возмутился тот, кого распорядитель назвал Русланом, и, приподняв очки, уставился на Бермана, успевшего разглядеть в «Ниве» ещё троих небритых мужчин в чёрных кожаных куртках, от которых исходил стойкий отвратительный запах давно не мытых тел.
– Кого я вижу! Да ты ли это, капитан? – широко разинув нечищеную пасть со вставными челюстями, сменившими то, что вышибли в жестоком рукопашном бою крепкие русские парни из армейского спецназа, спросил небритый пассажир «Нивы» и вынул из-за пояса пистолет с глушителем.
Берман сделал шаг назад и, скрываясь за Васо, выхватил свой «Стечкин».
– Ну, брат ты мой родной «Стечкин» – лучшее оружие спецназа – выручай!
Берман рванул, что было сил, пока град пуль не посыпался ему в спину, и скрылся в винограднике, начинавшемся сразу же за персиковыми деревьями. Он узнал главаря отряда боевиков, ушедшего по слухам за хребет в ущелье, с которым не раз сводила их судьба на той, Второй войне.
По свежим листьям, срезая лозы, защелкали пули из трёх стволов, к которым через пару секунд, затрещав, добавился «Калашников».
Уцелеть в том рое пуль Берману помогла канава, заполненная грязной жижей, неожиданно явившаяся на пути. Он упал на дно, распрощавшись к счастью не жизнью, а со спортивным костюмом, вмиг напитавшимся грязью.
Объезжая персиковые деревья, всепроходимая «Нива» выскочила на окраину виноградника. Торчавшие из неё боевики пытались разглядеть среди кустов труп капитана.
Загрохотал брат-«Стечкин», зажатый в двух крепких перепачканных руках, и все двадцать пуль из драгоценнейшей обоймы, упрятанной в рифлёной рукояти пистолета-автомата, ударили по «Ниве», искромсав в одно мгновенье четверых неосторожных боевиков.
Заляпанный жирной грязью с головы до ног, Берман вскочил и бросился к машине, из которой, один за другим вывалились три трупа. Лишь тяжело раненый водитель уткнулся лицом в руль и, заливаясь кровью, тяжело хрипел. Руслан был мертв, но левая рука боевика цепко сжимала ручку кейса.
– Вот где довелось встретиться, – подумал Берман и, вырвав из безжизненной руки Руслана кейс, посмотрел на жавшихся к деревьям управляющего Васо и дедушку Вано. В правой руке Васо держал пистолет, но был настолько перепуган, что, наверное, о нём забыл. В левой руке Васо зажал трубку спутникового телефона, пытаясь двумя свободными пальцами набрать номер
Берман выбил ногой оружие из руки Васо, раздавил телефон и нанёс растерянному управляющему сильнейший удар в солнечное сплетение, обезвредив как минимум на полчаса, а то и навсегда.
– Простите, дедушка Вано, – извинился перед старым виноградарем Аркадий, – Придёт время, и мы ещё отведаем Вашего вина в другой, спокойной обстановке… 

*
Уже куда-то скрылся проныра Прошмындович. Разогретые вином Гиви и Нико уводили за белые руки отчаянно сопротивлявшуюся Ирочку от богатого стола, так и не дав ей закончить с десертом. Вот как велика была страсть горячих горцев, пользующихся в своих владениях вопиющей вседозволенностью и полной безнаказанностью.
– Пустите меня, скоты! Вы за всё ответите! – кричала Ирочка, пытаясь укусить поочерёдно то князя Гиви, то руководителя Нико.
Но грянул шум короткого и яростного боя, вмиг охладив охваченных половым инстинктом мачо, более всего напоминавших в тот отчаянный момент горных козлов во время брачного сезона.
– Что это! – вылупив глаза, спросил у Гиви  Нико, и выпустил свою жертву.
Внизу затопали телохранители двух растерянных персон, пребывавших этажом выше, завыли моторы «Хаммеров» и оба безалаберных отряда помчались на шум боя, оставив возле охваченных нервной дрожью тел своих хозяев явно недостаточные силы.
Пара накачанных стражей с бритыми затылками и бычьими шеями позорно спасовала перед запыхавшимся от бега Берманом, неожиданно возникшим перед ними в обличье перепачканного грязью «чёрта» с кейсом в левой и со «Стечкиным» в правой руке. В пути он поменял обойму и был готов на всё.
Увидев Бермана, заляпанного грязью с ног до головы, Ирочка закричала и машинально, пытаясь справится с собой, влепила мелкому и не тяжёлому на вес Князю Гиви такую крепкую пощёчину, что тот споткнулся и покатился вниз по лестнице. Телохранители Нико подняли руки и обронили пистолеты.
– А ну, вонючие козлы, ложись на пол! – скомандовал  Берман, поднимая пистолеты телохранителей. Те вмиг поняли русские слова и распластались на полу.
– Тебе что требуется особое приглашение! – заорал Берман и замахнулся пистолетом на  Нико.
– Не трогай! Ведь это пахнет международным скандалом! – остановила его Ирочка, вешая на левое плечо свою сумочку с деньгами и документами, которую нашла под стулом, а на правое спортивную сумку Аркадия с вещами и ноутбуком.
– Не убивай! – взмолился Нико, пытаясь падать на колени, но этого, пинком пониже спины, ему не дали сделать, некогда, следовало спешить – Семья, много детей! Пощади! – простонал Нико.
Спрашивать сколько это «много» и что это за дети, не было времени. Всё решали секунды. План дальнейших действий родился мгновенно. Берман нанёс отработанные на службе в армейском спецназе удары пистолетом по затылкам распластавшихся телохранителей, которые нейтрализуют их на полчаса и, схватив Нико за шиворот, швырнул с широкой лестницы на первый этаж. Тот покатился вслед за князем Гиви.  От восторга, что ответственность, обещанная ею мерзопакостным козлам, пришла так скоро, Ирочка захлопала в ладоши. Она была в восторге от жёстких действий Аркадия.
– Ирка! (так Аркадий впервые назвал Ирочку – вот до чего довели!) Беги во двор! Налево, под деревом стоит «Ролс-Ройс». Заводи мотор! Едем! Этих берём с собой в заложники. И пусть только попробуют преследовать нас. Я раскрою им черепа вот этим самым «Стечкиным»! – скомандовал Берман, выталкивая помятых лестницей Нико и Гиви во двор. Здесь крупных сил противника не наблюдалось. Несколько безоружных слуг, разинув рты, наблюдали за происходящим. А оба «Хаммера» с главными силами охраны двух персон, похоже, разбирались с расстрелянными на дороге боевиками и если тотчас же помчатся обратно, то будут здесь минуты через три.
– Мобильники при вас? – спохватившись, спросил Берман у заложников, которых подгонял пинками к раскидистой шелковице, под сенью которой стоял «Ролс-Ройс».
Ошарашенный князь Гиви, не терпевший никогда и ни от кого над собой ничего подобного, растерянно шарил по карманам и не нашёл.
– На столе остался, – еле слышно выдавил из себя Гомикадзе.
 Зато у Нико с этим был полный порядок. Он вынул из кармана свой сверхдорогой мобильный телефон и передал его наглому захватчику, запачканному с ног до головы жирной землёю Алазанской долины вид которого внушал незадачливому руководителю животный ужас, мешавший срочно заявить решительный протест. Теперь, несмотря на то, что у этой «сладкой парочки» так и не проверили документы, Нико твёрдо знал, куда надо протестовать, но это не сейчас, потом.
– Ирочка, – поправился Берман, – быстренько вернись, поднимись наверх и возьми телефон со стола, кажется у него спутниковый. Он нам пригодиться, – попросил Аркадий.
– Есть! – Ирочка бросилась наверх и через тридцать секунд вернулась. Сунув большую, навороченную трубку спутникового телефона в сумку, она перепрыгнула через бесчувственных телохранителе Нико, и побежала впереди в сторону раскидистой шелковицы, под которой стояла машина. Берман и оба заложника, подгоняемые пинками, едва поспевали за ней.   
– Аркадий, здесь установлена система зажигания от пальца владельца! Что делать – кричала Ирочка, в бессилии стуча кулачком по приборной панели.
– Сейчас, Иришка (так Берман называл Ирочку, но не слишком часто), приложим нужный палец, и если «Ролс» не заведется, то я поотрываю его непутёвому владельцу не только пальцы, но и всё остальное! – Для подтверждения своих угроз Берман дал князю Гиви такого пинка, что бедолага ростом в неполных сто шестьдесят сантиметров, но зато с орлиным профилем, уже простившийся с родимым краем и заснеженными горами, влетел в салон шикарной иномарки, достойной королей и президентов крупных стран, через предусмотрительно открытую Ирочкой дверцу.
– Прикладывайте нужный палец, Гиви, иначе он убьёт Вас! – посоветовала Ирочка, уступая несчастному князю оперативное пространство у руля.
– Чичас! – дрожа от страха и ужасно исковеркав простое русское слово, которому его учили в средней школе, князь Гиви, облизал зачем-то большой палец на правой руке и приложил его туда, куда надо.
Отличный британский мотор включился и ровно, словно сытый кот, заурчал. Можно было ехать. Берман легко перебросил мелковатого князя Гиви, весившего не более шестидесяти килограмм, на заднее сидение. Туда же затолкал Нико, и уселся между ними, не выпуская из правой руки грозный «Стечкин», минут десять назад изрешетивший «Ниву» и четверых боевиков во главе с полевым командиром Русланом, не желавшим сдаться законным властям и ушедшим за кордон. Он многое мог бы порассказать о восьми месяцах боёв в горах, где успел многим насолить, но на эту тему наложено табу. Итак, три года в лагере за то, что слишком хорошо исполнил свой офицерский долг…
Ирочка уселась впереди, рядом с вещами: сумками, трофейным кейсом и захваченными пистолетами охраны, уверенно взялась за руль, с которым подружилась в те времена, когда машина принадлежала Тартасову и важный, как павлин, «Ролс-Ройс» резво покатился по дороге в сторону синевших гор.
На повороте Берман заметил оба «Хаммера», вызванные слугами, стремительно приближавшиеся к родовому гнезду Гомикадзе. Сейчас они свернут за «Ролс-Ройсом», и начнётся погоня. Этого нельзя было допустить.
– Господин Нико, позвоните, пожалуйста, начальнику Вашей охраны и запретите ему преследовать нас, иначе у Вас и у Гиви будут очень большие неприятности, возможно, что даже, как говорят доктора, несовместимые с жизнью. Разговаривайте только по-русски, чтобы мы могли слышать и понимать, о чём вы там «щебечите», – как можно вежливее потребовал Берман.
– Вы ответите за это! – хотелось заявить  Нико, однако он испугался, послушно вынул из кармана свой дорогой, отделанный золотом мобильный телефон, и оперативно связался с начальником охраны.
– Зураб, оставайтесь до моего распоряжения в доме Гомикадзе. Я запрещаю преследовать нас! – у Нико вдруг прорезался властный голос.
– Но… – в мобильнике послышался неуверенный голос Зураба.
– Никаких но! – осадил начальника охраны Нико.
– Вот таким Вы мне нравитесь, – скупо похвалил Нико Берман.
– Каким таким?
– Послушным. Если не будете дёргаться, я сохраню Вам жизнь, а свой мобильник отдайте мне.
– Зачем? Это подарок от руководителя соседней суверенной страны.
– Слишком богатый подарок, – забирая мобильный телефон  у Нико, оценил Берман, грязь на одежде которого начала подсыхать, но выглядел он всё так же ужасно, к тому же начала зудеть голова, покрытая коркой засохшей грязи.
– На память, Нико, может быть, когда-нибудь позвоню Вам и поздравлю с днём рождения или с рождением очередного ребёнка. Думаете легко было падать в грязь под пулями бандитов, которые, похоже, дружат с этим вот подонком! – Берман ткнул пистолетом в Гиви и тот сжался в комочек, стал до того жалок и противен, что захотелось его выбросить из машины.
– Что за бандиты? – не понял Нико, и повернул голову в сторону Гиви.
– Боевики, пробравшиеся в Вашу страну с того склона гор и не желающие сдаваться законным властям. Когда я Вас отпущу, Гиви самым подробнейшим образом расскажет о них, – пояснил Берман.
– Между прочим, Ирочка, как выяснилось, этот Гиви владеет тем самым казино «Мираж», где мне было суждено познакомится с Фаиной. Вот так-то! – неожиданно сообщил Берман. – Но думаю, что очень скоро все эти заведения позакрывают ко всем чертям или сошлют в пустые степи, чтобы просаживали в тех местах деньги те идиоты, кому совсем уж невтерпёж…
Сказанное не для Ирочки, а чуть раньше для Нико, не стало шоком для краснощёкого и молодого «отца древней кавказской нации». Ему докладывали о проделках Гиви, повязанного с криминальным бизнесом и незаконными вооружёнными формированиями, но, положа руку на сердце, кто в нынешнее время живёт иначе. Всё нынче смешалось в нашем сумбурном мире…
Между тем «Ролс-Ройс» вгрызался в горный серпантин. Пустынная дорога скоро стала такой плохой, что начал сдавать и британский красавец стоимостью в треть миллиона долларов, ещё не обесцененных манипуляциями Федеральной резервной системы США, ставшей в глазах рядового российского обывателя, хранившего «в чулке» штуку баксов на «чёрный день», простаки «шарашкиной конторой».
– Останови, Ирочка, – попросил Берман. – Всё, приехали, господа «батоны нехорошие», вылезайте и ступайте обратно. На прощание хочется набить ваши морды, но не люблю международных осложнений. Замнём эту неприятную историю. Это и в ваших личных интересах.
Вам, Гиви, советую закрыть свое казино и придти пока не поздно с повинной в московскую милицию. А Вам совет, господин Нико, поскольку Вы мне всё же симпатичны – гоните в шею этого проходимца Гиви, а ещё лучше – посадите в тюрьму. Сами откажитесь от непосильного креста, и живите себе спокойно где-нибудь в тихом местечке с семьёй и многими детьми! Откажитесь пока не поздно, а то ведь свернут шею неблагодарные граждане-соотечественники… – такими вот словами напутствовал Берман князя Гиви, у которого изымался дорогущий  «Ролс-Ройс», и руководителя Нико, который лишался дорогого подарка от руководителя соседней страны, оставаясь без средств связи и всё по своей же глупости.
– Следовало сразу же проверить у этой парочки документы, и не стоило прикасаться к этой и в самом деле «очаровательной белой кошечке», – так Нико по всей видимости подумал, виновато взглянув на Ирочку. 
– Простите нас, Нико, и не держите зла, за то, что было не так. Но и Вы в этом повинны. Вы красивый мужчина в самом расцвете лет, Вам бы играть героев в романтических кинофильмах или телесериалах. Попробуйте обратиться в Голливуд. У них сейчас не хватает колоритных актёров. В большинстве какие-то облезлые и щуплые мужчины, а душечка Шварценеггер, вот чудак, всё бросил и стал зачем-то губернатором! Вам бы, Нико, не отказали. А надоест сниматься в фильмах – всегда можно вернуться на руководящую работу… – неожиданно наговорила чёрти чего отходчивая Ирочка, щедро отвесила таких вот странных комплиментов разволновавшемуся и вспотевшему Нико, а затем посмотрела на Аркадия и сама покраснела. Наверное, подумала:
– И дурочка  же я…
Нико и Гиви высадили из машины на дорогу. 
– Самое неприятное, что я остался без средств связи, – спохватился вдруг Нико, виновато взглянув на Ирочку ещё раз.
– Вот чтобы на моём месте делал президент Америки, не имеющий права расставаться ни на минуту с «ядерным чемоданчиком»? – задумался он, и сам себе ответил, потирая лоб от напряжения:
– Как всё-таки  хорошо, что у меня его нет! – словно большой ребёнок радовался Нико, бодро спускавшийся с каменистых кавказских предгорий в красивую Алазанскую долину на пару с хромавшим, жалким князем Гиви Гомикадзе, тоскливо посмотревшим при расставании на трофейный кейс.             




«Хаз-булат удалой, бедна сакля твоя,
Золотою казной, Я осыплю тебя…»
                Русская народная песня
Глава 14.

Через Кавказский хребет

1.
Ещё с полчаса, обдирая о камни днище, «Ролс-Ройс» карабкался по пустынному горному серпантину, устроенному полвека назад пленными немецкими солдатами для добычи каких-то полезных ископаемых в теперь заброшенном карьере, затерянном среди векового дубового леса. Преодолели от силы километров десять. Дальше начинался такой крутой подъём, что ехать было не только бессмысленно, но и опасно. К тому же у наших «концессионеров» нестерпимо зудели руки – пора было кромсать великолепную кожу сидений, которую ещё не так давно «полировал» плотный зад Тартасова,  да и Ирочка в том тоже хоть и скромно, но поучаствовала…
Пора было искать ужасный компромат на «заклятых друзей» покойного олигарха и ключи к заветным сокровищам, скрытым в зарубежных банках.
– Пятьдесят на пятьдесят! Неплохая комбинация, – молвил Берман, подбадривая себя и раскрывая большое лезвие замечательного швейцарского армейского ножа, имевшего ещё два десятка различных инструментов на все случаи жизни.
Ирочка была вся внимание, ожидая, когда блестящее стальное лезвие разрежет кожу первого, водительского сидения.
– С богом, – напутствовал себя Берман и, прислушиваясь к ударам собственного сердца, решительно вонзил лезвие в кожу сидения…
Опять пусто…
Хотелось выть и кричать от отчаяния. Бледную Ирочку била нервная дрожь. Ей казалось, что уплывает последняя надежда, и двухмесячная гонка, начавшаяся в первых числах марта в холодной заснеженной Сибири и завершившаяся четвёртого мая в семнадцать часов пятнадцать минут по московскому времени в южных предгорьях Большого Кавказского хребта, закончилась ничем. Попробуй, найди последнюю машину покойного Тартасова, которая пропала в конце марта и до сих пор о ней ни слуху, ни духу…
Первым, как это и было положено капитану армейского спецназа, а бывших капитанов не бывает, они всегда в строю! взял себя в руки Аркадий.
– Не расстраивайся, Ирочка, Сейчас заберём всё, что может пригодиться, столкнем выпотрошенную «тачку» в пропасть и с новыми силами отправимся на поиски «шестьдесят второго» «Майбаха». Всё в точности, как у Кисы и Оси по окончании пятигорской эпопеи со стульями, после которых без того, пустого, занесённого «колумбами» в Ялту, остался последний, «бриллиантовый» стул, исчезнувший где-то в районе Октябрьского вокзала города Москвы.
Впрочем, положение наших «концессионеров» была немного предпочтительнее. Им не надо было пробираться в Ялту, рискуя подобно концессионерам из далёкого двадцать седьмого года прошлого века попасть в район разрушительного землетрясения.
– Вернемся  в Москву, осмотримся и попытаемся разыскать последнюю из тартасовских машин, в которой документы и ключи к сокровищам в зарубежных банках теперь уже на все сто процентом!… Если конечно они не сгорели под Питером в «Порше» или же их уже не обнаружили неизвестные угонщики в нашем последнем «Майбахе»… – начал «за здравие», а кончил «за упокой» командор Берман, вступивший несколько часов назад в неравный бой со старыми и хорошо знакомыми врагами и вышедший из яростного боя победителем.
– Кстати, а где наши трофеи? – Аркадий повертел в руках подозрительно тяжёлый кейс, не бомба ли? Приложил к уху, послушал, не тикают ли часики устройства. Нет, в кейсе было тихо.
Ключей не было и он, отправив Ирочку на всякий случай подальше, вскрыл кейс ножом.
– Мать честная! – ахнул Берман. Из чемодана посыпались тугие пачки долларов, какие-то бумаги и фотографии.
Ирочка подбежала к нему и, всплеснув руками, схватилась за голову. Но внимание её привлекли не деньги, которых было много, а фотография. Она подняла её с земли и, побледнев, вскрикнула:
– «Майбах»! «шестьдесят второй»! Наш!
Берман бросил пустой кейс и посмотрел на фото, которым вертела перед ним перевозбуждённая  Ирочка, пустившаяся в пляс на кромке горного серпантина, что было в данном случае не безопасно.
– Наша машина! Наша машина! – причитала она, вертя фотографию в руках и при этом изображая экзотические па, очевидно сродни танцу охотников-зулусов, заваливших дикого буйвола где-нибудь в африканской саванне. 
– А ну, дай сюда! – потребовал Берман и выхватил из Ирочкиных рук цветную фотографию десять на пятнадцать, на которой красовался темно-серый, благороднейшей конструкции «Майбах-62».
– Вот это да! – просто дух захватывало. А ведь он мог и не вырвать из мёртвой руки мелкого полевого командира Руслана этот кейс, даже не подумав, что там скрываются такие сокровища!
– А почему же ты решила, что эта машина их коллекции Тартасова? – переведя дух, задал резонный вопрос Берман.
– Да посмотри! Они её даже не перекрасили! Вот здесь, на дверце «фамильный герб» Тартасова, который, прости, мы сочиняли вместе с ним, от скуки, отдыхая на Ваикики! Вот рысь в короне, а вот венок с дубовыми листьями и голубыми лентами. Я-то знаю…
– Где это? – зачем-то поинтересовался Берман, которому пока не доводилось бывать дальше Тель-Авива и Сибири.
– На Гавайских островах, а что? – удивилась странному вопросу Ирочка.
– А-а-а… – многозначительно отметил Берман, так и не поняв, что Ваикики это берег или пляж на острове Оаху.
– Это меняет дело! – деловито добавил он к многозначительному «а-а-а» после небольшой паузы и, уложив пачки с деньгами и фотографии обратно в кейс, скомандовал:
– Машину в пропасть и уходим!

2.
Прослушав блок последних новостей в девятичасовом  выпуске программы «Время» на Первом канале, Мирский собирался лечь пораньше. Сказывалась усталость, накопившаяся за день, побаливала голова, но принимать лекарства он отказался. Оксана увезла бедную Фаину в ночной клуб, и до утра можно было спокойно от неё отдохнуть.
Но не тут-то было.
– Михаил Борисович, – с Вами срочно хочет говорить Гиви Автандилович.
– Голуб! Я же предупреждал, меня нет! – недовольно продолжал Мирский, так и не добравшийся до постели.
– Очень важное сообщение, Михаил Борисович! Сегодня примерно в половине четвёртого дня у него был похищен «Ролс-Ройс» из бывшей коллекции Тартасова, – сохраняя выдержку, сообщил боссу последние и весьма тревожные известия Лев Голуб, протягивая Мирскому второй раз за день массивную трубку спутникового телефона.
– Боже мой! Какой ужас! Я это чувствовал! – побледнел Мирский и вырвал трубку из услужливых рук Голуба, установившего прямую связь с Кахетией.
– Алло, Гиви дорогой, здравствуй ещё раз! Мирский! Слушаю тебя!
– Какой здравствуй, генацвале! – кричал в трубку Гиви Гомикадзе. – Ты зачем не сказал, что приедут эти и угонят машину?
– Кто эти? Я не понимаю тебя, Гиви!
– Мужик, сильный такой, как шайтан! С ним баба, красивая такая. Убил четверых людей, забрал деньги и угнал машину!
– Какую машину, Гиви? – юлил, Мирский, пытаясь скрыть свой интерес к наследству покойного Тартасова.
– «Ролс-Ройс», ты же знаешь. Купил у вдовы Тартасова, Триста пятьдесят тысяч долларов!
– Переплатил ты, Гиви, тысяч двадцать переплатил, – подумал Мирский, и, сдерживая нервную дрожь, спросил:
– Где эти негодяи? Их ищут?
– В горном лесу. Их ищет вся полиция Кахетии и из Тбилиси. Задета честь и достоинство моего друга и нашего руководителя!
Ого! – подумал Мирский, – у нас и так дела «с ними» хреновые, а тут повод для дипломатического скандала! Машину нашли, Гиви?
– Столкнули в пропасть. Разбилась и сгорела! – тут Гиви разразился в адрес похитителей жестокими проклятиями, не понятыми Мирским. 
– Ищите, Гиви, хорошо ищите! Как думаешь, куда они пойдут? – как можно мягче спросил он у Гомикадзе.
– Не знаю, генацвале. Не известно, откуда они появились и куда теперь пропали, – с большой обидой в голосе признался Гиви.
– Что посоветуешь, батоно Мирский, а?
На это Михаил Борисович пожал плечами, попрощался и, не дождавшись ответа, передал трубку Льву Голубу.
– Срочно верните наших людей из Закавказья и сосредоточьтесь поисках Берсенева и Воробьевой севернее Кавказских гор. Думаю, что они направятся в эту сторону, – предположил Мирский.
– На каком пространстве, Михаил Борисович? – уточнил Лев Голуб.
Мирский сурово посмотрел на Голуба.
– Ваш предшественник Сокольский не задавал подобных вопросов! Ищите везде и, прежде всего на Кавказе и в Москве. Как они это сделают, мне не известно, но обязательно появятся в Москве. Усильте охрану семей Виленского и Лужникова. Охраняйте меня и мой дом! Делайте хоть что-нибудь! – раскричался Мирский, у которого случился нервный срыв.

*
Мирский промучился всю ночь, тревожно задремав лишь под утро.
Ему снились демоны в мужском и женском обличье. Он был в обличье монстра, напоминавшего всесокрушающего терминатора из кассового американского блокбастера.
Она была в обличье ведьмы из гоголевских  «Вечеров  на хуторе, что близ Деканьки».
Из маленького городка Миргорода, с тех самых гоголевских мест, таких вот неспокойных от нечистой силы, лет сто назад или чуть больше, в Московию подались предки Михаила Борисовича, унёсшие с собой удачную во всех вопросах фамилию Мирский, на память от родного городка.
Намучившись во время революций, но уцелев, удачливые предки Мирского взросли на тучных столичных хлебах от скромного бухгалтера и рядовой стряпухи до олигарха  Всероссийского масштаба, одиноко метавшегося  этой ночью в холодном поту на очень дорогом белье поверх огромной импортной кровати из редкостного дерева, вытягивавшего из спящего все отрицательные энергии, накопленные за день. Но этой ночью Михаилу Борисовичу не помогала и волшебная заморская древесина.
Демоны рвали его на части, требуя отдать всё, что скоплено непосильным трудом в такие непростые годы,  венчавшие конец одного трагического века, и начало другого, ещё не ясно какого.
Сон не кончался и терзал Михаила Борисовича до шести утра, когда измученный олигарх, наконец, очнулся от шести ударов часов на Спасской башне, которых он в иные дни совсем не замечал. Демоны исчезли, растаяли в эфире и в спальню сквозь щель в портьерах, пробивались солнечные блики.
– Просто демоны какие-то! – продолжал уже наяву рассуждать Михаил Борисович.
– Двадцать восьмого апреля по пути из Риги в Москву пропал, как в воду канул, «Бентли». Их рук дело!
Тридцатого апреля их ловила московская милиция, которой не помог ни бог, ни план-перехват, а третьего мая, уже в Кахетии был угнан и «Ролс-Ройс»!
Животный ужас охватил беднягу Мирского.
– Что если документы там?

3.
Дело принимало серьёзный оборот. Совсем недалеко, за хребтом, ещё покрытым глубокими снегами, в затерянной среди горных лесов долине, во дворе дома, приютившего в прошлом крупного полевого командира Хамзата, продолжавшего вести боевые действия против законной власти, объявившей амнистию для тех, кто скрывается в горах и не повинен в крупных преступлениях, стояла дорогая и не нужная ему машина. Это и был «Майбах-62», угнанный в Москве и доставленный в горы в фургоне огромного всепроходимого «Камаза». Зачем, теперь не понимал и сам Хамзат. Здесь даже прокатиться толком негде.
На Хамзата амнистия не распространялась. Отряд из тех, кому не следовало ждать пощады, копил зимой оружие и силы, чтобы с приходом летнего тепла спуститься на равнину и продолжать бессмысленную борьбу, названную для солидности газаватом, с новыми властями замирившейся республики, неведомо за что.
Такую информацию Аркадий и Ирочка почерпнули уже глубокой ночью из адресованного Гиви Гомикадзе письма полевого командира Хамзата, скрывавшегося в маленьком высокогорном ауле по ту сторону хребта. Письмо, написанное по-русски с огромным количеством ошибок, другого средства межнационального общения для Гиви и Хамзата не нашлось, читали при свете фонарика, потом пересчитали деньги – двадцать пять тугих пачек по десять тысяч долларов, итого двести пятьдесят тысяч, что с лихвой перекрывало все предыдущие расходы.
– А не фальшивые? – засомневалась Ирочка.
– Ни в коем разе, – уверенно ответил Берман. – Хамзат, к которому нам предстоит явиться за последней тартасовской машиной, себе такого не позволит. Гиви его партнёр и вероятно снабжает оружием. Через него идут и моджахеды из арабов и афганцев. Так что отсидимся и через горы на родную сторону.
В горном лесу было холодно, но костра не разжигали, ввиду отсутствия сухого валежника, а также, опасаясь, что их могут заметить.

*
Остаток дня прошел в тяжких трудах. Едва Берман столкнул в пропасть выпотрошенный «Ролс-Ройс», с которого сняли всё, что могло принести хоть какую-то пользу, в горах разразилась сильная гроза с обильным ливнем и даже градом. Наши «концессионеры» укрылись в маленькой пещерке, обнаруженной в лесу, а Берман, наблюдая за разгулом стихии, констатировал:
– Гроза и ливень нам на руку. В такую погоду всякого рода розыскные мероприятия не возможны, а дождь хорошенько смоет наши следы, и полицейские с собачками будут бессильны.
Дождь принимался несколько раз, и в перерывах они спускались с гор по залитому водой серпантину, уходя вниз от разбитой и сгоревшей машины как можно дальше. Вот и место, где они высадили князя Гиви и руководителя Нико. Берман понимал, что к их поискам будут привлечены большие силы. Шутка ли, попытка похищения таких важных особ! Нужны были неординарные решения, способные сбить с толку многочисленных преследователей.  Вот где пригодился опыт офицера армейского спецназа.
Берман резонно предположил, что поиски начнутся с места, где обнаружат останки «Ролс-Ройса», а налётчики, нарушившие покой Алазанской долины, в которую теперь свезли сотни полицейских, сразу полезут в горы, чтобы укрыться в глухих лесах. Всю прилегавшую местность, квадрат этак, двадцать на двадцать километров начнут обшаривать, разбив на сектора, сдвигаясь в сторону Тхинвала, в окрестностях которого патрулируют отряды сепаратистов и куда центральная власть не распространяется. Такое направление движения налётчиков наиболее вероятно. На эту операцию у полицейских уйдет уйма времени, а наши «концессионеры» уйдут подальше из зоны поисков совсем в другую сторону, где нет ни сепаратистов, ни населённых пунктов, ни дорог, а простирается глухое и глубокое ущелье – оплот боевиков, вытесненных с севера из-за хребта российскими федералами и республиканскими частями МВД.
Из этого ущелья выехал к Гиви Гомикадзе Руслан с подельниками. Везли большие деньги за «дорогой груз» и предложение расплатиться за новую партию «товара» роскошным «Майбахом», который пока находился по ту сторону хребта, но если Гиви, посмотрев на фотографии, вдруг согласиться, то драгоценную машину доставят к нему кружным путём.
Еды в  «Ролс-Ройсе», кроме недопитой бутылки дорогого шотландского виски, не оказалось, зато был обнаружен спортивный костюм хозяина, кроссовки и тёплая куртка. Эти вещи от малорослого князя Гиви, оказались, как нельзя кстати, и хотя были для Ирочки слишком коротки, но ничего, натянула тянущийся спортивный костюм поверх парадного брючного костюма и кое-как согрелась. Особенно Ирочка обрадовалась кроссовкам, которые были даже чуть великоваты, так как идти в туфлях на каблучках по горному лесу было бы очень непросто. Туфельки она сняла и убрала в сумку до лучших времён.
Ночью Берману в сырой и лёгкой одежде было холодно, зато обильный дождь смыл грязь в виде плодороднейшей почвы Алазанской долины. Костюм выглядел теперь не так ужасно, как в тот момент, когда после яростного боя, данного из канавы, сыгравшей роль окопа, Берман внезапно появился перед Гиви и Нико, перепугав последних до полусмерти.
– Хочешь глоток виски? – предложил Ирочке Берман. – Согреешься.
– Давай!
Ирочка отхлебнула из бутылки и вытерла губы рукой.
– Крепкий! Хорошо бы сейчас чашечку кофе…
– Будет нам и кофе и какао с чаем, – пошутил Берман словами отрицательного персонажа известной кинокомедии Гайдая, и, запрокинув голову, сделал несколько больших глотков, допив содержимое бутылки, надеясь таким образом согреться.
– Всё, передохнули, идём дальше.
– Куда? – спросила Ирочка, – кругом такая темень?
– Надо уходить как можно дальше. Полагаю, что нас будут разыскивать несколько дней и надеюсь, что поиски будут смещаться в западном направлении в сторону Тхинвала, который местные власти не контролируют.
– Так может быть и нам следует идти туда? – озадачилась Ирочка, ещё не столь хорошо разбиравшаяся в политической ситуации, сложившейся в таком не простом регионе.
– Ни в коем случае, милая моя девочка, – улыбнулся в темноте Берман, обнимая Ирочку. – Там нас схватят свои. Не забывай, как нас обложили в Москве, еле вырвались, ещё и недели не прошло!
Ему показалось, что Ирочка всхлипнула. Берман поцеловал её в лицо, ощутив соленый вкус слёз.
– Мне страшно, – прошептала Ирочка, – давай всё бросим, выберемся как-нибудь отсюда, уедем далеко-далеко, за тридевять земель, на край света и будем жить на те деньги, что в этом кейсе. Будем жить скромно, нам хватит надолго… – Ирочка затряслась. Она тихо плакала, а тихие слёзы самые горькие.
– Ну, успокойся, милая моя, не надо. Не доведём дело до конца – не будет нам покоя и в «тридесятом царстве». Не всё так плохо, как тебе кажется. Осталась последняя машина. Она совсем рядом с нами, и мы её возьмём! Эти мерзавцы ответят за всё, ответят за маму. Маму им трогать не следовало! – Берман до хруста в суставах стиснул кулаки. За поясом слева, под правую руку, был заткнут безотказный пистолет-автомат «Стечкин» с полной обоймой, второй пистолет – «Макаров», изъятый у охраны был справа, а третий лежал про запас в спортивной сумке. Слово – целый арсенал.
Небо очистилось. Из-за крон тёмных деревьев, проглядывала половинка луны, в чёрном небе сверкали южные звезды. По Полярной звезде Берман уточнил восточное направление, и наши «концессионеры» направились в сторону ущелья, где хозяйничали боевики, вытесненные с той стороны хребта. Ущелье, в котором разместились несколько аулов, тоже не контролировалось местными властями. В том ущелье у Бермана уже были, а теперь, после уничтожения в бою четверых боевиков, появились новые кровники, но он полагался на свои силы и смекалку, выпутывался и не из таких переделок.
Вот бы подивился литературный образ Остапа Ибрагимовича образца 1927 года нынешним  временам, когда и шагу нельзя ступить без проверки документов, которых у него не было совсем, а стрелять товарищ Бендер в жёлтых ботинках, надетых на босую ногу, вряд ли умел. И шли Ося с Кисой через Кавказский хребет в цветущие мирные края, где простые советские служащие и ещё не упразднённые нэпманы, вроде Кислярского, отдыхали в обществе загорелых женщин, кушали шашлыки, пили натуральное вино, которое в те времена не принято было портить чёрти какими добавками. Не следует забывать, что Кислярский, честно плативший налоги в казну родного Старгорода, на которые, несмотря на  происки «голубого воришки» Александра Яковлевича, в муках совести расхищавшего имущество богадельни, вполне прилично (по нынешним временам) проживали старушки, имевшие тёплое койко-место на каждую и гарантированное трёхразовое питание, да ещё кое-что оставалось после мордастых Яковлевичей и прожорливого Паши Эмильевича . 
– Ох, о еде лучше не думать! – отмахнулся Берман, ведя за руку Ирочку.
Он вспоминал и рассказывал Ирочке о школьных годах, проведённых в Алма-Ате, когда во время летних каникул вместе с учителем физкультуры почти весь класс ходил через Заилийский Алатау  на большое и красивое, словно море озеро Иссык-Куль. Напрямую от города до озера было менее ста километров, а если подниматься от Медео, куда ходили троллейбусы и где горожане круглый год катались на коньках целыми семьями, то и того меньше. В августе весь путь через горы занимал три дня. Алатау был примерно той же высоты, что и Восточный Кавказ, но сейчас был не август и перевалы покрыты толстым слоем снега. В такой экипировке далеко не уйдешь, следовательно, надо было выходить к жилью и лучше всего в тех местах, где их не ищет полиция всей Кахетии, а также из Тбилиси. Таким местом было ущелье, но идти туда, было равносильно добровольному положению головы в пасть тигра.
– Ну что ж, в пасть так в пасть! – решил Берман. Другого выхода у наших «концессионеров» не было.

4.
Над приземистым, сложенным из камня и крытым дёрном жилищем, напоминавшим внешним видом кошару, вился дымок. Над таким же строением, но попроще, дымка не было, зато оттуда пахло овечьей шерстью, помётом, кисловатым молоком и ещё непонятно чем, но незабываемым для того, кто хоть однажды побывал возле кошары полной овец, загнанных на ночь от непогоды и волков, которые не прочь полакомится свежей бараниной.
От волков, которые могут пробраться и в кошару, сделав подкоп, овец оберегала крупная лохматая кавказская овчарка, первой забившая тревогу. Собака зарычала, поднявшись на лапы, вслушиваясь, внюхиваясь и вглядываясь в предрассветную мглу.
Берман замер, Ирочка прижалась к нему. Впереди, на небольшой поляне, под сенью могучих раскидистых деревьев находилось человеческое жилье. За остаток прошлого дня и за ночь, они прошли километров тридцать от того места, где отпустили заложников, резво побежавших в долину. Лучше было бы связать их, и пусть охрана разыскивает бедолаг, но Берман этого не сделал, просто прогнал, а зря. Сейчас они могли бы ещё дальше уйти от района вероятных поисков. Ирочка очень устала, буквально валилась с ног, и последний километр Аркадий нёс её на закорках. При росте в метр семьдесят пять, Ирочка весила меньше шестидесяти килограммов, но и этого, включая кое-какие пожитки и оружие, было не мало. Берман был сильным человеком, однако, к рассвету, и он окончательно вымотался и чтобы утешить себя, попытался представить Остапа с Ипполитом Матвеевичем за плечами.
Правда, смешно? Однако Остап вряд ли бы справился с такой обузой. Кису бы ни за что не понёс, а если бы тот вдруг стал качать права, то, не задумываясь, спихнул бы без пяти минут советского пенсионера в канаву, а то и в пропасть.
– Посиди здесь тихо, – приказал Берман Ирочке, усаживая её под огромным дубом, – а я разведаю, что к чему. А тебе вот это, – Берман протянул Ирочке заряженный пистолет, извлечённый из сумки.
– Зачем? – Ирочка вскинула на него глаза.
– Затем чтобы видели, что я не один. Если свисну – стреляй!
– Куда?
– Лучше вверх. Стреляла когда-нибудь?
– В школе из «мелкашки». Потом Тартасов учил стрелять из пистолета. У нас был свой тир, – призналась Ирочка, усталость которой в предчувствии близкого боя мгновенно улетучилась.
– Да ты у меня прирождённый снайпер, а я этого даже не знал! – удивился Берман. – Но всё равно, стреляй в небо. Пистолет на взводе. Жмёшь на курок и всё! Ну, да не мне тебя учить. Всё ясно?
– Ясно, товарищ командир! – глаза Ирочки давно высохли и теперь блестели в последних бликах лунного света, ввиду того, что луна неумолимо уползала за Кавказский хребет.
Ирочка прижалась к шершавому стволу дерева, зажав в руках «Макаров», а Берман вынул из-за пояса «Стечкин» и выдвинулся вперед. Овчарка его почуяла и, наверное, заметила. Будучи не привязанной, сорвалась с места,  но далеко не отбегала, очевидно, боялась. Места здесь дикие, люди встречаются лихие к тому же, вооружённые и убить человека не то, что собаку им ничего не стоит.
Из той кошары, откуда вился дымок, вышел хозяин с «Калашниковым» армейского образца с нормальным прикладом и без всякого укорачивания ствола.
Он о чём-то поговорил с собакой, и они, вдвоём осторожно направились в сторону затаившегося среди деревьев Бермана. Из отапливаемой кошары, оказавшей, как мы узнаем чуть позже, жилым домом или саклей, выглянула женщина, закутанная в длинную шаль, и позвала мужчину с автоматом. Что она сказала, и что ответил ей «автоматчик», Берман не понял, говорили не по-русски, однако хозяин с собакой и автоматом были уже близко. Между тем, заметно посветлело, небо над горами порозовело, предвещая скорый восход солнца.
– Легкомысленно вот так выдвигаться, сразу видно, что человек невоенный и двустволка ему подходит больше, чем боевое, к тому же автоматическое оружие, – подумал Берман, оценивая обстановку и решая, как ему поступить. Наконец решил:
– Эй, хозяин! – позвал он по-русски. – Положи-ка автомат на землю и придержи собачку за ошейник. Я подойду, и мы с тобой мирно обсудим наши проблемы. Если послушаешь меня, не трону и награжу, если нет, то пеняй, брат, на себя, убью…
Ты понял меня? –  сделав паузу, напомнил Берман.
– Не стреляй, командир, я понял! – на хорошем русском языке, которому учили даже самых дальних горцев вначале в школе, а потом в армии, прокричал хозяин сакли, положил автомат на землю и взял овчарку за ошейник. Услышав русский язык, он не на шутку испугался – неужели русский спецназ или разведка движется в сторону ущелья?
– Теперь прикажи всем, кто в доме, выходить наружу. Если кто-нибудь не подчинится, уничтожим всех. – Берман негромко свистнул, и тотчас же за деревьями грохнул выстрел.
Присутствие в лесу вооружённых солдат больше того, что уже случилось, не напугало хозяина. На многие километры вокруг его одинокой сакли был горный лес, до ущелья не менее двух часов ходьбы, так что даже выстрелов не услышат. Хозяин сакли сдался, велев жене с дочерью выйти из дома.
Берман вошёл в жилое помещение, сложенное их необработанного камня, разделённое каменной стенкой на две комнаты. В комнатах помимо топчанов, приткнутых к стенам, завешанным овечьими шкурами, был самодельный стол с несколькими грубыми табуретами, застеленными кусками овчины и пара больших ящиков, очевидно для одежды и припасов.
В доме, словно наседки, согнанные с насиженных яиц, хлопотали напуганные простоволосые женщины: жена хозяина, назвавшегося Хаз-Булатом и его дочь, симпатичная девушка лет двадцати. То, как они вели себя, показалось Берману подозрительным. Он осмотрел обе комнаты и заметил, что на постели, где спала дочь хозяина, две подушки и обе примяты, а из-под топчана торчат большие сапоги, явно не с женской ноги.
Берман навел пистолет на хозяина.
– Мы так не договаривались! Кого укрываешь?
– Не стреляй! – закричала жена Хаз-Булата и встала между Берманом и мужем, к ней подбежала расплакавшаяся дочь и прижалась к матери. Вид неожиданно вторгшегося в их маленький мир неизвестного русского и не в камуфляже, а в измятой и грязной гражданской одежде, перепугал их ещё больше. Дочь расплакалась не на шутку, и в этот момент в прикрытую дверь кто-то постучал. Берман решил, что это Ирочка, нарушившая его приказ и преждевременно вышедшая из леса, однако в щель из-за приоткрытой двери протиснулась мужская рука и неизвестный мужчина, продолжая прятаться за дверью, на чистом русском языке представился:
– Рядовой третьей роты отдельного мотострелкового батальона Ринат Мингазов…
Берман укрылся за стеной, делившей саклю пополам.
– Кто это? – спросил он, положив палец на спусковой крючок.
Дочь хозяина оторвалась от матери и бросилась в ноги Берману, запричитав что-то по-своему. Похоже, что в отличие от родителей она совершенно не знала русского языка.
– Товарищ капитан, это я, рядовой Мингазов. Вы меня, конечно, не узнаёте, но я Вас помню. Под Деной-Юртом Вы взяли взвод из нашего батальона для прочёсывания местности. В том взводе служил я, Ринат Мингазов, татарин, пулёметчик, – солдат боязливо вошёл в саклю и втянул в плечи светловолосую, нетипичную для татарина голову.
– Значит Мингазов? – Берман внимательно посмотрел на вошедшего, – в лицо я тебя припоминаю, хорошо стрелял из пулемета. Глаза как васильки, даже не скажешь что татарин! – удивился Берман. – Чего же ты тут делаешь?
– В плен попал, товарищ капитан. Отстал от своих, вот и схватили. Два с половиной года был в рабстве, таскал как ишак грузы из ущелья за хребет и обратно. Как выжил, даже не знаю. Били меньше других, потому что мусульманин, хотя какой я верующий…
Сбежал, вот сюда прибился, место тихое. Приняли меня, не выдали, – сбивчиво, с дрожью в голосе всё так же с порога, рассказывал о себе бывший солдат, а молодая горянка поднялась с земляного пола, бросилась к нему, обняла, прижалась. Непонятно как, но девушка догадалась, что буря прошла стороной, а её Ринат и этот русский с большим пистолетом как будто даже знакомы.
– Тут и Ирочка подошла, сжимая в руках пистолет поменьше, в котором не хватало оного патрона. Совсем рассвело, и керосиновая лампа была не нужна. Сквозь окошко, застеклённое неровными кусками стекла, закреплённого твердым, как камень высохшим навозом, пробивались лучи всходившего над горами солнца.   

*
– Дома  меня не ждут, детдомовский я, да и боязно возвращаться, куда и как, сам не знаю. Ни документов, ни денег, – отхлёбывая чай их эмалированной кружки, рассказывал за хозяйским столом о своем житье-бытье бывший рядовой Мингазов, а теперь непонятно кто.
– Живёт у нас третий месяц, хороший парень, Алия полюбила его. Мы не возражали, других женихов здесь нет. Веры они одной, пусть живут вместе, – хозяин ласково посмотрел на дочь, приклонившую голову к плечу Рината.
– Хотят перебраться жить в Турцию, так многие сейчас делают, да нет денег, а денег надо много, – утирая слёзы, сетовала хозяйка, тоже, как оказалось, неплохо говорившая по-русски и имевшая в школе оценку «пять» и по русскому языку и по литературе.
– До войны мы жили в большой станице на Сунже, где проживало немало русских и казачьих семей, и вот где теперь оказались. И то хорошо, что уцелели. Оба сына погибли, и мы даже не знаем, где зарыты их косточки… – тихо плакала хозяйка, а сама всё посматривала украдкой на Ирочку, верно, сравнивала её с дочерью.
– Назад ехать боимся, в ущелье жить страшно, нам бы всем в Турцию, да как? – продолжил за жену хозяин.
– Скажите, а Руслан Хазбулатов, бывший спикер Верховного совета, часом не Ваш родственник? – неожиданно задала странный, если не сказать нелепый, вопрос Ирочка, плотно позавтракавшая овечьим сыром и вкусным хлебом домашней выпечки, разомлевшая в тепле и теперь упорно боровшаяся со сном.
– Нет! – улыбнулся доселе грустный хозяин. – Так меня назвали родители. Вот и живу в бедной сакле, как пелось в старой русской песне в станице на Сунже.
– Послушай, дорогой Хаз-Булат, нам  надо перебраться не в Турцию, а гораздо ближе, через хребет, и как можно скорее, – перебил Берман следующий, наверное, тоже лишний вопрос Ирочки, которую сердобольная хозяйка приготовилась проводить в постель, успев заблаговременно поменять простынку.
Услышав о пути через хребет, Ирочка на мгновение очнулась, но многопудовые гири усталости от бессонной ночи вновь навались на её веки. Берман поднял её, словно ребёнка на руки и в сопровождении хозяйки отнёс на топчан.
– Так вот, я ещё раз повторяю – нам необходимо сегодня, в крайнем случае, завтра быть по ту сторону хребта, – высказал свои намерения Берман.
– Это не возможно ни завтра, ни послезавтра. Горы покрыты глубоким снегом, а перевалы откроются не раньше июля, – ответил Хаз-Булат и вскинул удивлённые глаза на странного гостя, который о себе, кроме того, что был со слов Рината капитаном, так ничего и не сказал.
– Странный какой-то, по-видимому, случайно оказался в этих местах. Почему с ним женщина? – думал хозяин, не решаясь ни о чём расспрашивать Бермана.
– Так, по снегу нельзя, понимаю, что очень долго и трудно. А если по воздуху? – спросил Берман.
– В ущелье нет своих вертолётов, но бывают из соседней страны. За деньги могут переправить и за Каспий, – пояснил Хаз-Булат, – но договориться с ними непросто, а лететь в Россию откажутся. Слишком велик риск. Могут посадить или сбить.
– Плачу любые деньги, плачу сто тысяч долларов за то, чтобы нас доставили сегодня к вечеру и туда, куда я попрошу! Этих денег хватит и вертолётчикам и вам всем на Турцию, – Берман пристально посмотрел на Хаз-Булата, а потом на Мингазова, опустившего глаза.
Хозяин, разволновавшийся от таких огромных денег, покраснел и вспотел. Он не знал что ответить.
Горянка Алия, понимавшая с помощью Мингазова о чём идёт речь, умоляюще посмотрела на отца и с невероятным темпераментом принялась убеждать его помочь гостям и заработать на документы и дорогу в Турцию. Другого такого случая уже не представится.
К Алие присоединилась мать, да и бывший рядовой Мингазов, хоть молчал, но по лицу его было видно – он на стороне женщин. 
– Хорошо, – наконец, сдался Хаз-Булат, у которого были знакомые в ущелье. Вчера вечером он видел, как в ущелье садился вертолёт, прилетевший с востока. Возможно он ещё там.
– Я попробую. Иду сейчас же. – Хаз-булат надел потёртую кожаную куртку, вязаную шапочку и видавшие виды, но прочные и удобные для ходьбы по горам кроссовки. Обычно, спускаясь в ущелье, он брал автомат, но русский его забрал и вряд ли отдаст. Переступив порог, хозяин пообещал вернуться не позже чем к обеду.
– Купишь для нас камуфляж, хорошие кроссовки и десяток гранат. Денег не жалей, и смотри, Хаз-Булат, – не приведи сюда боевиков. Женщины остаются с нами! – жёстко напомнил хозяину Берман, похлопав по поясу за который был заткнут большой пистолет «Стечкин», доказавший во вчерашнем бою, что ему нет равных среди оружия такого класса.

* *
После полуночи возле сакли Хаз-Булата приземлился вертолёт, в чреве которого находились троё угрюмых горцев в гражданской одежде и одна женщина, завернутая в черную шаль, через которую блестели лишь глаза.
Горцы ворчали на двух пилотов, которые совершили посадку в горах вопреки намеченному маршруту в соседнее исламское государство, некоторые тайные круги которого сочувствовали борьбе боевиков, укрывавшихся в ущелье, с большим северным соседом, наводившим конституционный порядок на своей территории. Но с вертолётчиками не поспоришь, и через пять минут после посадки в чрево вертолёта забрались двое: мужчина в камуфляже и вязаной шапочке-маске, вооружённый автоматом и двумя пистолетами, один из которых был «Стечкин» – лучшее оружие спецназа в ближнем бою. Из нагрудного кармана его куртки торчал крутой спутниковый телефон,  конфискованный у Гиви, а на поясе висели гранаты, купленные Хаз-Булатом в ущелье. Во втором пассажире, облачённом в такую же униформу, угадывалась женщина. Из вещей у них были две объемистые спортивные сумки.
Что подумали о них вертолётчики, отхватившие огромный куш и решившие рискнуть, что подумали о них остальные пассажиры, так и осталось не известно.
Винты закрутились, вертолет поднялся в тёмное небо, а с земли ему помахали Хаз-Булат, на которого нежданно-негаданно свалилось огромной богатство, позволявшее бросить свою бедную саклю и перебраться в Турцию, и все члены его семьи.
Луна и звёзды в ту ночь лишь изредка выглядывали из-за туч, Над заснеженными горами разразилась метель, и вертолётчикам пришлось применить всё своё мастерство и весь свой недюжинный опыт, чтобы не врезаться в какой-нибудь горный пик, хоть бы и в  сам красавец двуглавый Казбек.
Ирочке было очень страшно, а Берман, размышлял над тем, каким страннейшим образом все изменилось за неполных восемьдесят лет. Концессионеры Ося и Киса, искавшие на просторах замирившейся молодой страны злополучные стулья, подрабатывая в пути и «альпийским нищенством» и вымогательством, были защищены получше, чем современные торговцы мандаринами или китайским ширпотребом, который производился не в Одессе на знаменитой Малой Арнаутской, а за Великой китайской стеной. Разумеется, они бы не поверили, что те места, которые когда-то преодолевали, не имея подходящих документов, ныне обособились, отгородились границами, преодолевать которые нашим новым «концессионерам» приходилось ночью, в метель, да ещё и в чреве видавшего виды раздолбанного вертолета, рисковавшего столкнуться со скалой или попасть под огонь пограничников, федералов или боевиков.
Приоткрыв дверцу кабины, Берман рассматривал рельеф местности в те моменты, когда луна ненадолго пробивалась сквозь тучи. Он хорошо помнил расположение горных хребтов и ущелий, различал блестевшие ниточки вскрывшихся рек, разыскивая точку, где следовало приземлиться.
– Садись здесь! – приказал Берман и сунул пилотам, получившим аванс, пакет с остальными деньгами. Вертолёт пошёл на посадку. Они сели на маленькой полянке в весеннем лесу, снег в котором растаял с неделю назад. Избавившись от странных попутчиков, которых и экипаж и пассажиры с «криминальным душком», всё-таки приняли за каких-то ужасных боевиков, а женщину со светлой прядью волос, выбившихся из-под шерстяной шапочки-маски, за снайпершу из Прибалтики, вертолёт взмыл в тёмное небо и полетел на восток в надежде пересечь Главный Кавказский хребет поближе к Каспийскому морю.
Однако на этот раз вертолётчикам и оставшимся на борту пассажирам не повезло. Минут через пять в горах послышался отдаленный взрыв.
– Похоже, врезались в гору, километрах в пятнадцати, – заметил Берман, снимая шапочку и вытирая пот.
– Считай, Ирочка, что ты родилась в рубашке! 































«Деньги не пахнут» («Non olet» латинск.)
Веспасиан, Римский император

Глава 15.

Есть!

1.
– Я уже всё знаю! – заявил запыхавшийся Виленский, врываясь в апартаменты Мирского, наглотавшегося дорогих заморских пилюль и кое-как подавивший нестерпимую головную боль, вызванную нервным переутомлением и второй подряд тяжёлой бессонной ночью, наполненной жуткими кошмарами.
– Вот жизнь, некогда вызвать врача! – Он только что из клиники, куда с острым психическим расстройством опять и так же скоропостижно угодил Лужников, с которым на этот раз происходили странные явления.
– Бедняга начисто забыл русский язык, разговаривает только по-английски, называет себя Рональдом Рейганом, но почему-то полагает, что он мэр Нью-Йорка и озабочен проведением очередного гей-парада. Вот к чему привели увлечения сайентологией в незрелые годы! – возмущался Мирский. – Мне пришлось упрятать его в особую палату, где нет ни просмотра, ни прослушки, иначе Илья наболтает в таком состоянии, бог знает чего!
Знаешь, Алекс, скоро мы все свихнёмся. Этот чёртов капитан с Тартасовской девкой обскакивают нас раз за разом!
– Знаю, Миша, знаю. «Ролс-Ройс» угнан, вскрыт и сброшен в ущелье, а наши противники опять исчезли, несмотря на то, что их разыскивают крупные силы. Информация о захвате террористами руководителя Нико и Гиви Гомикадзе дошла до Лондона. Оба похищенных, которых бросили в горах без средств связи, утверждают, что это происки наших спецслужб.
Знали бы наши генералы, чьих рук эти проделки! – возмущался Мирский. – Может быть, подсказать им, а?
– Ни в коем случае! – воскликнул Виленский, которому тоже не здоровилось. Только что завершился трудный перелёт из Лондона, сильно задержавшийся в связи с угрозами террористов взорвать самолёт,  во время которого не удалось даже подремать, вот и сердечко стало пошаливать.
– Времена нынче тревожные, Миша, началась очередная компания по национализации экономики. «На верху» метят в самый доходный бизнес. Деньги вывозить пока не препятствуют, а вот нефтяные поля, скважины, металлургические заводы и рудники включаются в планы возврата в госсобственность и когда эта «компанейшина» закончится, никто не знает. По слухам готовится национализация вино-водочного бизнеса и изгнание игорных заведений из Москвы и крупных городов. Ищут только повод. Знаешь, Миша, я давно заметил, что из Лондона всё видится гораздо яснее, – признался Виленский, которого Мирский и так уже за глаза называл «Герценом».
– Погодим пока с Лондоном, все там будем, – остановил Виленского Мирский.
– Ты, Алекс, ещё не знаешь самого главного. Всего полчаса назад, когда я был в клинике у несчастного Илюши, который упорно твердил, что пойдёт в первых рядах с именитыми геями на завтрашнем марше, вновь позвонил Гиви Гомикадзе и сказал то, о чём должен был сообщить вчера. Вот чурбан …ный! – в сердцах выругался Мирский и забился в нервном кашле.
Виленский заботливо похлопал его по спине. Помогло.
– Последняя из Тартасовских машин, «шестьдесят второй» «Майбах» обнаружен!
– Да что ты говоришь! – ахнул Виленский. – Говори же, где он?
– Гиви признался, что машина, похищенная у Тартасова, находится в горах у его знакомого бандита по имени Хамзат. Гиви имеет с ним какой-то бизнес, вот Хамзат и предложил расплатиться за товар дорогой машиной, на которой ему негде кататься.
Хамзат звонил Гиви и спрашивал его о решении. Он послал ему письмо и фото машины со своими людьми из ущелья. Но этот капитан перестрелял их, захватил письмо, фотографии и двести пятьдесят тысяч долларов! Про «Ролс-Ройс» и заложников ты уже знаешь. 
– Так! – задумался Виленский. – Следует с помощью Гиви немедленно связаться с этим, назовём его, помягче, полевым командиром, и предупредить его о возможной атаке террористов с целью захвата «Майбаха». Нет, не то, что я говорю! – спохватился Виленский, мысли которого были расстроены как никогда. Нам следует срочно послать группу захвата, как это планировалось в случае с «Ролс-Ройсом», а тебе, Миша, лететь на Кавказ и руководить всем на месте. Как говорится – «последний парад наступает»!
– Почему мне? Почему не вместе? – недовольно проворчал Мирский, справедливо заметив, что Виленский сегодня очевидно слишком переутомился, а потому неадекватен и путается в своих же собственных мыслях. Такое часто случалось с Лужниковым и кончилось тем, что не позже как утром, сбрендивший Илюша, поведением которого глубоко озабочены высокооплачиваемые светила отечественной психиатрии, «поведет по Нью-Йорку колонну сексуальных меньшинств»… За Виленским и за собой Мирский такого пока не замечал.
– Во-первых, Миша, этот Гиви твой знакомый, а не мой. Во-вторых, утром я возвращаюсь в Лондон, а сейчас бегу, ещё столько дел надо провернуть в Москве! – Виленский страдальчески закатил глаза, и что-то гневно забормотал, помянув, кажется, бога, хотя насколько Михаил Борисович знал своего старого друга, тот был идейным атеистом, однако всё-таки построил православный храм в одном из спальных районов Москвы.
– Там тоже не сладко, – прервав гневное бормотание и открыв глаза страдальца, продолжил Виленский. – Я защищаю наши интересы, в том числе и твои, Миша. А почему здесь нет Голуба? – вдруг спохватился он.
– Он и его люди готовятся к вылету на Кавказ.
– Это хорошо. И тебе ехать с ними, Миша. Задержи Голуба, а то они без нашего руководства наломают там дров. Задержи их, не опоздай! – обеспокоился Виленский. – С какими инструкциями ты их направил?
– Любой ценой захватить «Майбах», пока этого не сделал «наш чёртов капитан»! Если, конечно он жив.
– Что ты имеешь в виду?
– Гиви передал, что этой ночью, не больше часа назад, в горах на нашей территории разбился неизвестный вертолёт. Его засекли пограничники при перелёте через хребет, но позже потеряли. Вертолёт скрылся в одном из ущелий, а спустя четверть часа, похоже, произошло столкновение и взрыв… – рассказал Мирский Виленскому всё, что узнал из телефонного разговора.
– Хорошо если они разбились, но если их успели высадить, то они скоро будут возле того места, где укрывается этот полевой командир Хамзат. Наши люди не должны опоздать. Вот случай рассчитаться с капитаном и Тартасовской девкой! – заключил Виленский. – Хотя, будь у меня выбор, я взял бы его к себе на любые деньги. Ни покойный Сокольский, ни Голуб в сравнении с ним ни на что не годятся. Впрочем, следует направить наших людей и на место крушения вертолёта, чтобы убедиться, живы или нет капитан и мадам Воробьева.
– А если они нашли документы в «Ролс-Ройсе»? – спросил Мирский.
– Не думаю, тогда они, скорее всего, не стали бы рисковать с вертолётом. Однако мы должны учесть и такую возможность. Если всё так, они были в вертолёте и теперь мертвы, то документы следует искать на месте крушения. Если же их высадили раньше, в горах, то документов у них нет, и их следует ждать у Хамзата!
– Уж лучше бы они разбились в том вертолёте! – хватаясь за болевшую голову, промычал Мирский, у которого подскочило давление, но, несмотря на это вынужденный в срочном порядке вместе с Голубом и группой захвата лететь в горы.

*
У Михаила Борисовича болела голова…
Спешно простившись, Виленский побежал на ночь глядя «проворачивать» какие-то московские дела, а утром, как на службу, опять в Лондон.
Часы показывали половину первого ночи. Измученный Мирский взял в руки трубку, и позвонил Голубу.
– Михаил Борисович! Я с группой на аэродроме. Через десять минут вылетаем! Пересадка на вертолёт в три тридцать! На месте будем в четыре часа утра! – кричал в трубку Голуб.
– Отставить через десять минут! Ждите меня! Предупредите экипаж вертолёта, что мы задержимся примерно на час! Я выезжаю! Подготовьте для меня экипировку! Вам всё ясно, Голуб? – превозмогая головную боль, Мирский с надрывом, отдавал новые приказы.
– Всё понял! Ждём, – ответил в трубку Голуб. 
Проглотив пилюли от головной боли, Мирский вызвал секретаря и приказал немедленно подать машину. «Мозгового штурма», подобного одному из тех, что проводились ранее, когда эта эпопея с машинами покойного олигарха Тартасова  только начиналась, не получилось. Развязка стремительно приближалась.

2.
Берман сориентировался на местности по компасу. До логова Хамзата было километров семь, если идти по тропе вдоль горной речки. Эти места Берман хорошо знал, не раз ходил со своей группой по здешним горам. До маленького аула, где засел со своими боевиками Хамзат, вела и грунтовая дорога, пробитая лет пятьдесят назад, но она, скорее всего, была блокирована укреплёнными постами боевиков, встревоженных пролетевшим вертолётом и последовавшим взрывом, или же была разрушена.
На тропе тоже могли быть дозоры, поэтому Берман решил идти горным лесом, перед рассветом выйти к аулу и попытаться захватить одного из местных жителей, чтобы прояснить ситуацию. В запасе было три с лишним часа, а опыт вчерашнего ночного марша по горам у Ирочки уже был.
Вначале он предложил ей схорониться в лесу, но Ирочка решительно отказалась. Она был вооружена двумя пистолетами, и могла оказать Аркадию помощь. Если же операция по захвату «Майбаха», который было необходимо отогнать и выпотрошить, на что уйдёт не менее четверти часа, завершится трагически, она сможет застрелиться и не попасть в плен к боевикам, от которых не следовало ждать пощады, лишь страшных мучений. Рука у неё не дрогнет…
Ипполит Матвеевич Воробьянинов, роль которого в пьесе под названием «Новые концессионеры или семь машин олигарха», они начали в шутку разыгрывать в скромном садовом домике у подножья Алатау, был бы в шоке, узнав, в каких условиях приходится «доигрывать» этот непростой «спектакль». Но трудности и опасности закаляют, и Ирочка ощущала себя рядом с этаким непобедимым «коммандо» Берманом настоящим бойцом!
Берман еще не включал мобильного телефона Нико и спутникового Гиви Гомикадзе. Тому были причины. Место их пребывания могли засечь. Теперь, за хребтом можно было включить мобильник Нико, что Аркадий и сделал на первом привале. В «телефонной книге» было много чего позаписано, но ничего интересного для себя Берман в ней не нашёл. Мобильник можно было выбросить, но отделка благородными металлами стоила дорого, и Аркадий убрал его подальше. Может быть, удастся когда-нибудь вернуть этот подарок его незадачливому владельцу.
По спутниковому телефону их могли засечь, поэтому включать его неосторожно было не безопасно. Там наверняка записаны очень «интересные номера» и имена их владельцев. Берман знал, как это сделать, офицеров спецназа обучали пользоваться всеми доступными средствами связи, в том числе и спутниковыми телефонами. Следовало отключить режим поиска или передачи, перейдя в режим приёма и на всякий случай отключить антенну. Он так и сделал, сев на землю и прижавшись спиной к дереву. Ирочка, уставшая от полуторачасовой ходьбы по ночному горному лесу, присела рядом с ним на спортивную сумку и перевела дыхание. Пока Берман просматривал объёмистую «телефонную книгу» Гиви Гомикадзе, большинство записей в которой были сделаны, очевидно, на грузинском языке, но латинскими буквами, которые он пропускал, Ирочка посмотрела на часы с подсветкой. Было три с четвертью ночи и в лесу, ещё не покрывшемся листвой, было очень темно, однако она неожиданно разглядела множество подснежников, покрывавших все пространство меду голыми деревьями, не закрывавшими солнечный свет.
– Ой, смотри, сколько цветов! – тихо ахнула Ирочка, протянув руки к нежным подснежникам, маленькие букетики которых, завернутые в красивые листья, перетянутые нитками, самодеятельные цветочницы, побаивавшиеся милицию, ещё в марте продавали в Москве возле станций метро и в подземных переходах. Ей вспомнился хороший мальчик Дима, одноклассник, который ещё в восьмом классе подарил ей к Восьмому марта такой букетик…
– Как же это было давно! – простонала Ирочка, уже и не помнившая когда и куда пропал мальчик Дима, с которым она рассорилась уже в следующем классе…
И вот теперь после стольких жизненных перемен, когда ей показалось, что улыбнулась большая, на всю жизнь любовь, она оказалась втянутой в такую опасную историю, да ещё во время своего первого «интересного положения», в чём уже не сомневалась, переживая внутри, как бы с этим не случилось плохого и не решаясь пока посвятить в эту тайну Аркадия.
– Ты о чём? – не понял Берман, возившийся со спутниковым телефоном  Гиви.
 – Так, ни о чём, – возвращаясь от грёз к реальности, ответила Ирочка. – Нашёл что-нибудь?
– Твоими молитвами, Иришка! Представляешь, среди знакомых самозванного кахетинского князя Гиви есть не только полевой командир Хамзат, в логово которого лежит наш уже близкий путь, но и несколько наших общих знакомы, телефоны которых записаны здесь!
– Кто же это? – сразу забыла и о подснежниках, и о мальчике Диме, и о своём «интересном положении» заинтригованная Ирочка, успевшая к тому времени передохнуть.
– Во-первых, пан Брунько Богдан Осипович с Прошмындовичем!
– Неужели! – отозвалась Ирочка.
–  Во-вторых, депутат сейма Сикис!
– Вот это да! – прокомментировала удивлённая Ирочка.
– В-третьих… Угадай, кто в-третьих?
– Ну, я не знаю, наверное, Нико? Нет, он не в счёт! – с ходу отвергла Ирочка. – Тогда… Неужели твоя  знакомая по игорному заведению Фаина? – уколола Бермана Ирочка, не раз пытавшаяся представить себе в самых ярких красках, как Берман ублажал всю из себя гламурную Фаю, выдавшую в ночь с первого на второе апреля вместе со вздохами и чувственными стенаниями всех покупателей тартасовской автомобильной коллекции.
– Почти угадала, моя хорошая. Совсем близко. Так вот – это Михаил Борисович Мирский, собственной персоной! Ты представляешь себе, Ирочка, каков клубок!
– Ого! – ответила Ирочка, выразив при этом свои эмоции столь кратко и убедительно.
– Исходя из таких данных, резонно предположить, что Гиви уже сообщил Мирскому, что произошло в Алазанской долине и, возможно, рассказал о «шестьдесят втором» «Майбахе», которым, известно за какой «товар», собирался расплатиться с ним Хамзат, – размышлял Берман, ощущая спиной холод верного друга «Стечкина», заткнутого за поясом.
Очень хотелось позвонить Мирскому и выяснить его намерения, но обнаружить себя они не имели права. Если версия о группе захвата реальна, то Мирский и его подельники не остановятся даже перед ракетно-бомбовым ударом по ненавистной для них цели.
– Подъём, Иришка, надо двигать. Через час мы должны быть в ауле, где Хамзат укрывает наш последний «Майбах», иначе вполне можем опоздать.      
 
3.
Будучи переодетым в камуфляж, Мирский выглядел моложе и стройнее, а волевым лицом вполне возможно походил на одного из многочисленных генералов, постоянно инспектирующих военные базы в Южном федеральном округе. Голуб смотрелся не ниже полковника, а прочие члены группы захвата, смотрелись чинами соответственно ниже, но сказать, кто кем из них был, не представлялось возможным, ввиду отсутствия каких-либо знаков различия.
Между самолётом и вертолётом, ждавшим в полной готовности московскую группу около двух часов ночи, у Мирского и Голуба было не более пяти минут. Однако, на аэродроме их с нетерпением ждали несколько высокопоставленных военных в камуфляже с поднятыми тёплыми воротникам, кучно державшиеся в тени вертолёта, прикрывавшего их от лунного света.
Мирский обменялся рукопожатиями с группой встречавших, а Голуб передал им пухлую пластиковую папку. Минутой спустя, вертолет поднялся в ночное небо и взял курс в направлении гор. 
Мирский взглянул на часы.
– Двадцать минут пятого. Уже утро. Лёту минут двадцать, значит, будем в четыре сорок  на месте, – подумал он, пытаясь через окошко рассматривать складки гористой местности, но было ещё очень темно.
– Чёрт возьми! – внезапно Мирский хлопнул себя по лбу. – Проклятая спешка! Нет времени обдумать всё, как следует! – Мирский быстро достал спутниковый телефон и из «адресной книжки» выбрал нужный номер.
– Алло! Алло! Гиви? Почему молчишь?
– Да это я, зачем тревожишь ночью? – после непродолжительной паузы, не сразу сообразив, на каком языке следует разговаривать, ответил сонный Гиви Гомикадзе.
– Просыпайся, да поживей! Уже утро. Это Мирский!
Хозяйский тон московского олигарха не на шутку встревожил Гиви, московский бизнес которого сильно зависел от Мирского.
– Что случилось, Михаил Борисович!  Какие такие разборки в Москве? В чём дело?
– Ты говорил, что Хамзат предлагал продать тебе машину? 
– Предлагал, фото послал с людьми, но их убил этот бандит, которого привёз Нико, – Гиви разразился долгими проклятиями на родном языке, за что получил резкий нагоняй от Мирского.
– Хватит орать, Гиви! Дай мне телефон Хамзата.
– Зачем?
– Надо позвонить.
– Он отключает свой телефон. Звонит только мне, из разных мест. Боится, что его тоже ракетой, как…– Гиви не договорил, связь неожиданно оборвалась.
Мирский обложил матом и Гиви, и спутник, и всё министерство связи, ругая себя, что не догадался захватить хотя бы миллион долларов наличностью. Как же он сразу не сообразил, что все дела можно уладить миром, купить у Хамзата поистине драгоценный «Майбах» и выпотрошить его прямо на месте! Вот что делает головная боль, к счастью незаметно и куда-то подевавшаяся, возможно унесённая свежим ветром, принёсшим с гор чистый весенний воздух.
Несмотря на бессонную ночь, организм Мирского мобилизовался, мозги чудеснейшим образом прояснились, и, не очень-то полагаясь на Голуба, он стал строить планы на ближайшие полчаса.
Пилоты вертолёта, терялись в догадках, что же это за такая группа, которую провожало большое начальство, и зачем этим крутым ребятам лететь ночью в такой неспокойный горный район, однако вскоре им стало не до догадок. В горах было облачно, да и опасность быть обстрелянными с земли заставляла вертолётчиков быть особенно бдительными.
– Приготовиться, через две минуты идём на посадку! – сообщил пассажирам командир экипажа.   


4.
Над кронами деревьев послышался шум вертолётных винтов. Берман и Ирочка прижались к деревьям. До аула оставалось около километра, но вертолёт завис прямо над ними, очевидно высматривая место для посадки.
– Неужели это за нами? – с тревогой подумал Берман, однако холодка от заткнутого за поясом «Стечкина» он не ощутил.
Они залегли за толстым стволом поваленного бурей старого дерева и приготовили оружие. Ирочка сильно разнервничалась:
– Олег! Ты не дашь им меня захватить, а? Ты застрелишь меня? Сделай это, пожалуйста. Я, наверное, сама не смогу…
– Да что ты, Ирочка! Не робей! Мы их видим, они нас нет. Мне приходилось бывать ещё и не в таких переделках. Наша возьмёт! Потерпи ещё полчасика, час, и всё закончится. Проберёмся к морю. В Ялту или в Сочи. Отдохнём недельку. Хочешь в Сочи? – успокаивал её Берман, а сам приготовил автомат, и отцепил от пояса пару гранат.
Он узнал в садившемся на тропинке посреди поляны «Ми-24» – «летающую бронемашину», как окрестили её бойцы, отлично вооружённую и принимавшую на борт небольшие группы. Вертолёт был один. В нём могла разместиться небольшая группа разведчиков или спецназа, но для работы мобильных спецподразделений такая тактика не походила. Преимущество спецназа в секретности и внезапности, а этот «Ми-24» садился слишком близко от аула и вне всяких сомнений разбудил половину его жителей. Какая же здесь внезапность? А для проведения войсковой операции прилетели бы пару «коров», как любовно называли большие десантные «Ми-26» или несколько «Ми-17». 
– Лучше в Анапу. Когда мне было шесть лет мы всей семьёй: мама, папа и я ездили отдыхать в Анапу. Сняли комнатку в частном доме с садом, курами и поросёнком. Ели фрукты, купались в море. Оно там мелкое и песочек. Я хорошо помню… – Ирочку, похоже, била нервная дрожь, ей стало очень страшно.
– Ладно, поедем в Анапу. Я там ещё не бывал. Успокойся, родная, – Берман поцеловал Ирочку в щёчку.
Ирочка глубоко и тяжело вздохнула, немного успокоилась, положила на покрытый мхом полусгнивший ствол дерева свой пистолет и попросила:
– Дай хоть одну гранату.
– Нет, гранату не дам. Граната штука коварная. Женщинам и обезьянкам гранаты давать не следует. Так «прописано» в воинском уставе, – съязвил Берман, пытаясь хоть чуть-чуть поднять Ирочкино настроение. – Лучше я их сам перекидаю. Ну, как, дорогуша, успокоилась?
– Ага…
– Вот и хорошо.
Вертолет завис в метре от земли, и на тропу один за другим попрыгали шестеро, а седьмого, самого грузного пассажира подхватили за руки и помогли приземлиться.
Берман припал к биноклю с прибором ночного видения, который купил за тысячу долларов у вертолётчика, переправившего их через хребет. Правда, деньги тому так и не понадобились, зато, будучи правоверным магометанином, он теперь «наслаждается в раю общением с черноглазыми девственницами», которых должно быть не менее сорока.
– Вот те раз!
– Что там? – встревожилась Ирочка.
– Посмотри! – Берман передал ей бинокль.
– Узнаёшь?
– Кого?
– Посмотри вот на того, грузного. Я его знаю по фото в газетах, а ты живьём, – пояснил Ирочке Берман.
– Мамочки! Ведь это Мирский Михаил Борисович! Зачем он здесь?
– Очевидно, припекло. Сам пожаловал потрошить «Майбах»! – в душе Берман крепко выругался и задумался над тем, как ему теперь быть. Планы менялись на ходу. Возможно, что Мирскому уже удалось связаться с этим Хамзатом и он просто-напросто выкупит машину. Тогда не понятно, зачем вертолёт высадил его и такую большую вооружённую группу так далеко от аула. Пятеро из десанта были вооружены автоматами, а один пулемётом. Лишь Мирский был без оружия, однако в бронежилете, делавшем его ещё грузнее.
Вступить такими небольшими силами в бой с отрядом Хамзата, лишив себя внезапности, было равносильно самоубийству.
– Неужели и Мирский вынужден менять свои планы на ходу, поэтому, и прилетел сам. Возможно, что-то случилось в Москве? – мучительно размышлял Берман. – Ну и ребус же вы, господа олигархи нехорошие, задали нам!
– Аркадий, они уходят! – Ирочка с тревогой посмотрела на Бермана.
– Вижу. Ещё достаточно темно. Следуем за ними. Устроим наблюдательный пункт на окраине аула, и будем наблюдать, – ничего другого Берман пока предложить не мог, решив действовать по обстоятельствам. Худшим вариантом мог стать бой, но внезапность была на его стороне, а это огромное преимущество. Кроме того, вертолет, отлетев километров на пять в обратном направлении, приземлился. Берман определил это по шуму мотора.
– Будет дожидаться сигнала, чтобы вернуться и подобрать группу. А отлетел подальше чтобы случайные боевики, которые могли находиться поблизости от аула, не атаковали вертолёт и его экипаж, – догадался бывший капитан армейского спецназа, не раз ходивший в рейды по горам со своей группой, с доставкой на «Ми-17» или «Ми-24» и хорошо разбиравшийся в таких делах.
Они залегли на опушке леса метрах в ста пятидесяти от крайнего дома. Аул проснулся от шума винтов близкого вертолёта, остервенело лаяли собаки на цепях, почуяв чужих людей.
Группа во главе с Мирским остановилась возле фрагмента старой полуразрушенной стены, и в сторону аула немедленно направился один из них, это был Лев Голуб, с большим белым флагом на длинном древке, сделанном наспех то ли из рубашки, то ли ещё из какой тряпки.
– Значит, меняли планы на ходу и похоже о встрече с Хамзатом предварительно не договаривались, – догадался Берман. – Рискованно, вдруг боевики откроют пальбу, не заметив парламентёра.
Навстречу парламентеру из тёмной улочки вышли трое. С помощью своей оптики Берман хорошо видел их. Боевики были вооружены автоматами, но стрелять не станут, Берман чувствовал это. Вот парламентер исчез вместе с боевиками за углом крайнего дома.
Потянулись томительные минуты ожидания. Стало светать. Ломаный гористый горизонт на востоке окрасился в малиновый цвет. Ещё минут двадцать и над горами вспыхнет солнце. Тогда станет небезопасным наблюдательный пункт наших «концессионеров», залёгших в кустарнике. Что ни говорите, а на долю наших героев выпало столько опасностей, что Ося с Кисой, едва не побитые шахматистами-любителями из провинциального городка Васюки, разъярёнными мошенничеством заезжего гроссмейстера, могли отдыхать.
Надо было уходить подальше в лес, а этого очень не хотелось. Можно было вернуться к тому месту, где группу высадил вертолёт, который, скорее всего, вернётся по условленному сигналу или приказу, отданному по рации, на прежнее место, и устроить засаду, но Берман решил подождать до восхода солнца.
До Мирского и его людей было менее ста метров. Они присели, укрывшись за остатками стены. Вот один из сотрудников его охраны, в прошлом, наверное, офицер ГРУ, ФСБ или спецназа, многие их которых, наплевав на долг перед Родиной, охотно шли работать за «хорошие деньги» в коммерческие структуры, передал Мирскому рацию армейского образца. Берман многое бы отдал, чтобы слышать, о чём он говорит, очевидно, с тем, кто вошёл в аул с наспех сооружённым белым флагом, но было слишком далеко, чтобы слышать разговор, к тому же в ауле лаяли собаки.
Мирский закончил разговор. Берман рассмотрел его лицо. Михаил Борисович был удовлетворён.
– Похоже, сделка состоялась, – подумал Берман. – Сейчас боевики Хамзата выкатят из аула последнюю машину из коллекции Тартасова и Мирский со своими подельниками вмиг распотрошат её. Приближался критический момент…
В душе Берман выругался и тяжело вздохнул. Не оставалось ничего другого, как возвращаться к месту вероятного приземления вертолёта и там попытаться отбить добычу, вступив в неравный бой. Перспектива не из радостных…
– Что будем делать? – спросила Ирочка. Она была бледна, но держалась молодцом.
– Подождём ещё чуть-чуть, и как только краешек солнца появится над горами, вернемся в лес, – ответил Берман, продолжая наблюдать.
Вот вышел парламентёр в сопровождении нескольких боевиков, среди которых был Хамзат. Берман узнал его. Увидев однажды такое бородатое  лицо с огромным носом, хотя бы и на фото,  забыть его было невозможно, таков типаж!
– Ого! Старый знакомый! – усмехнулся он, припомнив это незабываемое лицо, носившее, правда, три с лишним года назад другое имя. Ничего удивительного, впрочем, в этом не было. Он и сам звался теперь Аркадием Берманом.
– Скрывается, залёг на дно или же копит силы для летних набегов на равнину, – размышлял Берман, представив сколько ещё бед принесёт этот головорез людям, хотевшим жить в мире.
Но «Майбах» из аула почему-то не выкатывали, а два боевика отправились вверх по заросшей прошлогодней травой грунтовой дороге, уходившей в лес. Остальные смотрели им вслед.
– Куда это они? –  озадачился Берман. – Неужели гараж для «Майбаха» не в ауле, а где-то там. Всё у них не как у людей, да и зачем такую дорогую машину загнали в горы, где и прокатиться на ней негде?
Берман посмотрел на Ирочку. Измученная двумя бессонными ночами и устав бороться с дремотой, она  сладко уснула, положив под голову руку из которой не выпускала пистолета.
– Не спать! Отползаем в лес! – приказал Берман, растормошив Ирочку. – Следуй за мной, что есть духу, посмотрим, куда они пошли. Во время томительного ожидания Берман извлёк из-за пояса «Стечкин», за который большое спасибо Игорьку Добровольскому, удачно подбросившему их на Кавказ, и установил на пистолет глушитель.

5.
– Вах! Гиви мой друг. Сказал – продавай, значит продам, – Хамзат достал из кармана серебряную коробочку, открыл её, извлёк щепотку порошка и с удовольствием вдохнул, поднеся к жадно дрожавшим ноздрям большого горбатого носа, который не прикрыть ни какими, даже самыми пышными усами.
– Вах, какой кокаин! присылают из Турции, – пояснил полевой командир, не желавший себе отказывать ни в одной из «земных радостей».
– Хочешь попробовать? – предложил он Мирскому.
– Нет, – брезгливо поморщился Мирский, неприятно скривив тонкое интеллигентное лицо, – наркотики не употребляю.
– Вах! Разве это наркотики? – удивился Хамзат. – Это не героин и не конопля. Это замечательный кокаин из Америки, который любят во всём мире!
– Из-за этой гадости уже лет сто идёт война в Колумбии, а им всё ни почём, как и этим «детям гор», – подумал Мирский, но промолчал.
– Жаль, что у тебя нет с собой наличности, – вновь посетовал Хамзат, бесцеремонно, как и многие его соплеменники, звавший Мирского «на ты».
– «Дети гор», что с них возьмёшь, – подумал Мирский и ещё раз подтвердил:
– Деньги на Ваш счёт, – Мирский посмотрел на данную ему записку, –  будут переведены в банк «Эфенди» в Анкаре в течение двух дней. Надеюсь моего слова и поручительства уважаемого Гиви Гомикадзе Вам достаточно.
– Вах! Ладно, я верю тебе. Машина стоит больше чем пятьсот тысяч. Мне отдал её за долги в шестьсот тысяч один приятель, – беспардонно манипулировал денежными эквивалентами Хамзат, не упомянув, однако, что приятеля того уже нет в живых, да и долг был значительно меньше. – Но пятьсот тысяч долларов тоже деньги.
– Как ты заберешь её? – поинтересовался Хамзат. – Неужели у вас в Москве нет таких «тачек»?
– В Москве всё есть, но эта машина дорога мне как память о преждевременно ушедшем от нас дорогом друге, – надавил на слезу Михаил Борисович, с нетерпением ждавший, когда же эти горцы пригонят «Майбах», который почему-то держали так далеко от аула в какой-то пещере. Возвращаясь к собеседнику, Мирский пояснил:
– Как доставлю, это уж моя забота. И давайте договоримся, Хамзат, не распространяться об этой сделке. Это  в наших же интересах, Ладно?
– Вах! Слово мужчины, – охотно заверил Мирского Хамзат, жадно вдохнув очередную порцию кокаина.
– Где же они, почему так долго. Вот и солнце уже взошло, заметил Мирский.
– Да, день будет хороший! – согласился Хамзат, почесав волосатый нос.
– Вах! Вот шакалы! Не могут завести что ли? Им на ослах ездить, а не на такой дорогой машине. Подождём, Сейчас прикатят на руках. Тут всё время вниз, только тормози.
Однако время шло, солнце показалось над горами целиком, а ни машины, ни людей Хамзата всё не было. Собаки в ауле давно смолкли, в лесу вовсю щебетали птицы, радуясь хорошему весеннему утру.
– Ну и где же они? – забеспокоился  Мирский. – Где они? Почему не возвращаются?
– Вах! Идём, сами посмотрим, что там такое, – изрёк, наконец, Хамзат, и оба предводителя: значимый московский олигарх Мирский и полевой командир среднего звена, самопровозглашённый «бригадный генерал», имевший под ружьём до полусотни боевиков, во главе своих свит побрели по дороге, уводившей в лес и на подъём.
На полукилометровую дорогу у уважаемых людей ушло минут десять. Впрочем,  и большинство москвичей, которым посчастливилось иметь железобетонный гараж на окраине Москвы, не могут похвастаться тем, что до своих четырёхколёсных любимцев добираются скорее, не пользуясь общественным транспортом. Вот и пещера, вход в которую закрывали большие железные ворота. В этом природном гараже, почти не заметном с воздуха и хорошо защищённом от снарядов и ракет, которыми вертолёты федералов время от времени обстреливают боевиков, укрывшихся в горах, стояли несколько автомашин, принадлежавших Хамзату: пара огромных «Камазов»,  побитый американский джип «Хаммер», Нива, пара Жигулей, Газель и дорогущий, но бесполезный в горах «Майбах». На этой шикарной машине Хамзат собирался прокатиться до самого Стамбула после полной победы. Но это всё в несбыточных мечтах.
Железные ворота были закрыты на замок. Ни людей Хамзата, посланных за «Майбахом», ни часового, караулившего гараж с вечера, нигде не было видно.
– Вах! Шакалы! – изрёк Хамзат и большой нос на его мужественном, словно вытесанном из камня лице, зашевелился, не предвещая ничего хорошего.
– Что всё это значит?! – недоумевал побледневший Мирский. – Где же Ваши! джигиты?  Где машина?
– Вах! – это всё, что смог ответить на этот раз Хамзат, и жестом повелел открыть ворота. Другого ключа не нашлось, пришлось расстрелять замок из пулемёта. Замок разлетелся после длинной очереди бронебойными в упор, и нетерпеливый Мирский заглянул внутрь. У входа в пещеру в лужах крови лежали те двое, что отправились за машиной и караульный. Между двумя «Камазами», как ни в чём не бывало, стоял «Майбах» с раскрытыми дверцами, и во всей просторной пещере царила гнетущая тишина.
Мирских заглянул в салон «Майбаха» и закричал он нестерпимой боли, обиды и ужаса. Все сидения автомобиля были вскрыты.

6.
– Всё, Ирочка, пора причаливать! – Берман ухватился рукой за ветку и подтянул лодку к берегу. Ирочка перебралась на большой плоский камень, и Берман передал ей обе спортивные сумки и автомат.
– Плыви дальше! – напутствовал он надувную лодку и оттолкнул её от берега. Через несколько секунд Берман и Ирочка скрылись в лесу, быстро покрывавшемся свежей зеленью…
В сумке Бермана в двух тонких пластиковых папках лежали драгоценные документы, зашитые покойным олигархом Тартасовым в сидении «Майбаха-62». Эта машина оказалась  последней  из выпотрошенной нашими «концессионерами» коллекции. Но никакой радости ни в душах, ни на лицах Аркадия и Ирочки почему-то не наблюдалось. Была лишь усталость и огромное желание выбраться как можно скорее из этих диких мест.
Заключительная операция, прошедшая стремительно, без всякого плана, прошла на редкость гладко, однако с кровью. Они нагнали людей Хамзата по пути к пещере, где полевой командир укрывал свой автопарк. Едва подошедшие боевики с помощью караульного открыли ворота и вошли в пещеру с забетонированным полом, Берман уложил их несколькими  выстрелами из «Стечкина». Глушитель сработал как надо, и вместо громких выстрелов, которые могли услышать внизу, раздались лишь хлопки.
Бледная Ирочка брезгливо переступила через трупы боевиков с прострелянными головами и пришла на помощь Берману, быстро вспарывавшему кожу сидений «Майбаха».
– Есть! – воскликнул Аркадий, извлекая две влагонепроницаемые пластиковые папки, застёгнутые на кнопки и заклеенные скотчем. Распоров последнее сидение и убедившись, что ничего другого, кроме этих папок нет, он убрал их в сумку. Вскрывать и смотреть содержимое папок, не было времени. Надо было отходить, а куда и как следовало продумать на ходу. Самое большое через четверть часа, не дождавшись своих людей и «Майбаха», Хамзат с Мирским пожалуют в пещеру собственными персонами, а потом начнётся погоня и уйти, имея столь мизерный запас по времени, будет очень не просто.
Покончив с Майбахом, Берман окинул взглядом просторный природный гараж полевого командира Хамзата и заметил пару надувных лодок, прислонённых к стене. Рядом была горная речка, по которой боевики иногда спускались вниз.
– Не попробовать ли и нам? Течение сильное, тает снег, речка полноводная и за полчаса, пока Хамзат раскумекает, что и как, можно проплыть несколько километров и сойти на берег в любом удобном месте. Места высадки боевикам не обнаружить, а значит поиски по «горячему следу» станут не возможными, а дальше места мне хорошо знакомы, уйдём! – думал Берман…
– Ирочка, возьми сумки, я беру лодку! – Берман взвалил на спину хорошо накачанную лодку и, быстро покинув пещеру, двери которой закрыли на замок, наши «концессионеры», нашедшие документы, гораздо важнее и дороже «тёщиных бриллиантов», принялись спускаться к речке. Минут через пять они уже проплывали мимо аула, скрытого узкой полоской леса. Берман приготовил автомат, но к счастью на берегу речки в такой ранний час никого не было, а Хамзат и Мирский со своими людьми уже шли по дороге вверх, обеспокоенные затянувшимся ожиданием.
– Всё хорошо, Ирочка! Просто поразительно хорошо! – приговаривал Берман, орудуя веслом. – Нам бы только не налететь на острый камень и не распороть днище лодки. Уйдём, и уже через пару деньков, как и задумано, будем греться на весеннем солнышке в бывшей  всесоюзной детской здравнице Анапе! Отдохнём с недельку, бог даст, купим новые документы и в Москву. Эти гады за всё ответят! Ох, как ответят за маму! Маму трогать они не имели права! – при этих словах лицо Бермана становилось таким жестоким, что Ирочке измученной двумя бессонными ночами, было не по себе.
Неужели все их злоключения, длившиеся всего-то два месяца, и казавшиеся теперь большущей прожитой жизнью, сделавшей её много старше и умудрённее  жизненным опытом, приобретённым в бесконечной игре с опасностью, вдруг да закончатся?
– Как бы не так! Ещё не известно, что сулит нам этот день? – подумала Ирочка, пытаясь прогнать все страхи. Она верила в Аркадия, вот только тревожилась – почему-то не стало к нему прежних чувств, и случилось  это совсем недавно, наверное, этой ужасной ночью. Засыпая буквально на ходу, пытаясь вырвать у ночи минутки драгоценного сна, она с радостью встречалась в них с Игорьком Добровольским, а когда просыпалась, он исчезал до следующей сладкой минутки…
Теперь, когда документы, способные уничтожить или, по крайней мере, надолго упрятать в тюрьму тех, кто погубил Тартасова, а так же коды к секретным сейфам западных банков, где скрыты «несметные сокровища» покойного олигарха, заблаговременно вывезенные из страны, лежат в спортивной сумке, ей стало страшно.
– Что же теперь будет? Что с этим теперь делать? Не раздавят ли эти документы и нас? – от этих мыслей Ирочке становилось не по себе, и она вновь и вновь возвращалась к сладким минуткам недавнего сна, а вслед за ними к тревожно-радостному собственному состоянию неожиданной беременности…
Каждая девочка, девушка, женщина постоянно думает об этом.
Для девочки – это прекрасная мечта и отложенное на будущее природное желание материнства.
Для девушки  – это постоянные тревоги, связанные с романтическими историями, неизбежно возникающими при поиске своего избранника, которого надо увлечь, которому надо понравиться, довериться, не ошибиться….
Для женщины – это богом данная и всё-таки непростая реальность.
С такой вот реальностью впервые и наконец-то! столкнулась и наша  Ирочка в свои, скажем, уже не малые годы для двадцатипятилетней и всё ещё неустроенной женщины. Скажите, положа руку на сердце, о чем она могла ещё думать, как не об этом, будучи в «интересном положении»?               
 
   
      









               
                «Беда не приходит одна»

                Русская  поговорка

Глава 16.


Возвращение в столицу




1.

В начале второй декады мая, когда отгуляв День Победы с «придвинутыми» к нему выходными днями, «новые москвичи» вернулись в город на шикарных иномарках с мигалками из своих не менее шикарных загородных особняков, другие москвичи попроще, и их гораздо больше, намаявшись в огромных пробках, пробрались в свои спальные районы на подержанных или дешёвых иномарках, а так же «Волгах», «Ладах», «Нивах» с дач скромнее, а третьи многочисленные горожане садоводы-огородники и основные создатели дорожных пробок, жившие чуть выше установленного порога бедности, но гордо полагавшие себя «средним классом», обладателями «дач и колёс», всё ещё пробивались к любимым городским ракушкам на стареньких «Жигулях», чадящих «Москвичах», иномарках «Тавриях» или ещё неведомо на чём с бензином и колёсами, наши «концессионеры» въезжали в столицу, покинутую в спешке одиннадцать дней назад, в заплёванной зелёной электричке, вместе с четвёртой категорией самых отважных и преданных земле садоводов-огородников. 
Эти трудящиеся со скромными доходами, принципиально не желавшие покупать «тачку-металлолом» за пару сотен долларов и к ней бензин по двадцать рубликов за литр, катились по «железке» от своих обычных садовых участков, полученных в наследство от прежней власти или же купленных за скопленную «штуку баксов». Участки площадью в шесть соток, что составляет примерно одну тридцатимиллиардную долю общероссийской территории, стали для несостоятельных московских семей местом отдохновения от городской жизни и пополнения семейного рациона витаминами.
Народу в вагон набилось больше, чем имелось посадочных мест. Детей и девушек сажали на колени, а те «неоместеченные», кому это не грозило, стояли в проходе или размещались на подсобных средствах:  ящиках, сумках, ведрах и прочих предметах. Словом ехали в тесноте и слушали всю дорогу рассказы о грядках, картошке, морковке, клубниках, цветах…
За теми разговорами не заметили, как сгустились сумерки, наплыла сплошная облачность, и поезд пересёк кольцевую автодорогу, запруженную автотранспортом. Дорога стояла.
– Понакупали развалюх со всего света, сели за руль, почувствовав себя «белыми людьми», а за всё надо платить. Вот и мучаются теперь в пробках, дышат гарью вместо того, чтобы развивать экологически чистый общественный транспорт, – заметил интеллигентного вида дачник, предпенсионного возраста, возвращавшийся со своих шести соток вместе с женой – миловидной дамой того же возраста. Жене досталось посадочное место, а дачник разместился в проходе, на раскладном стульчике.
– Вот вступим в ВТО, бензинчик подскочит в цене до евро за литр, а с ним и всё остальное. А там реформа ЖКХ и ещё много чего другого.
Сестра старшая, замужем за немцем. Жили в ГДР, как сыр в масле катались, и работа хорошая и социальные права. Теперь живут там же, но уже в объединённой Германии. Безработица, пособия маленькие, а пенсионный возраст подрос. Ждут не дождутся пенсии, она у них неплохая, вот и мечтают хоть на старости лет пожить так чтобы ни от кого не зависеть.
– Это хорошо, что пенсии хорошие, – позавидовала пожилая женщина. – У нас пенсии такие, что не прожить, на одни лекарства половина уходит, а по радио говорят, что и лекарства фальшивые, не польза от них, а вред.
Картошку с капустой растим, подрабатывать приходится, а тяжело. Теперь вот Пенсионный фонд проворовался, как жить?
– Не проворовался, а коррумпирован, вместе со своим непотопляемым министром, который хотел и транспорт для пенсионеров сделать платным, да не вышло. Восстали в Воронеже пенсионеры, пока отстояли, – поправил политически грамотный дачник бесцеремонно влезшую в его монолог озабоченную пенсионерку, и продолжил о родственниках:   
– Была у них машина, к нам в Москву приезжали, а теперь содержать её – нет средств. Продали. Помнишь, Вера? – обратился дачник за поддержкой к жене.
– Да, приезжали, подарки привозили. Мы у них тоже два раза гостили, ещё до перестройки, – охотно подтвердила миловидная дама, читавшая журнал.
– От садового участка, в четыре сотки, какие раздавали трудящимся прежние власти, – продолжал дачник, – тоже пришлось отказаться. В новой Германии загородные дома и участки с газонами и цветниками имеют только богатые. У нас будет то же самое, но позже.
Переехали сестра с мужем, детей им бог не дал, в маленькую квартирку, но и за неё надо платить четыреста евро. Продукты питания стали отвратительные, одна химия. Вот и нажил зять язву на старости лет. А раньше, городок их возле границы, приезжали к жителям с запада родственники на выходные, скупали всё подряд, набивали багажники молоком, мясом, овощами и даже хлебом. Всё натуральное, без пищевых добавок. Вот бургомистр и издал указ – все продовольственные магазины на выходные дни закрывать. Нечего привлекать мешочников.
– С мешками к ним не приезжали, все на машинах, – поправила мужа дама, оторвавшись глазами от журнала.
– Ну не мешочники, так багажнич… – мужчина не смог подобрать аналогии слову мешочник. С тем и закончил свою политинформацию, поднялся и сложил стульчик.
– Всё, дорогая, приехали.
Дама поднялась, перехватила свободной рукой роскошный букет тюльпанов, и супруги направились к выходу. За окном вагона заморосил нудный холодный дождь, которому лишь порадовались загорелые и отдохнувшие за три дня дачники, успевшие вовремя отсеяться. Пусть теперь поливает. 
 
*
Из горного леса они вырвались, наняв ближе к вечеру остановленного на дороге местного милиционера, ехавшего на старенькой «Ниве». Понятливый горец, бывший боевик, сдавшийся новым властям в самом начале объявленной амнистии, теперь служил в республиканском МВД. Даже не взглянув на документы и вещи, среди которых был автомат, завернутый в кусок брезента, понятливый милиционер за тысячу долларов, пользуясь темнотой, вывез их по заброшенным полям, минуя блокпосты, на территорию Ставропольского края, откуда уже не сложно было добраться до обещанной Ирочке Анапы.
В Анапе остановились в частном доме, но больше трёх дней безделья не выдержали, а попытки купить новые документы у сотрудников местного МВД не увенчались успехом, мало того, Бермана едва не задержали, и пришлось уходить, если не с боем, то с кулаками, свернув по дороге челюсти самому ретивому стражу порядка. Из курортного городка, давно потерявшего статус «детской здравницы», очевидно ввиду того, что количество пляжей после распада СССР и появления независимых Украины и Грузии резко сократилось, они отходили на лихом казаке-частнике, сумевшем преодолеть все засады, возведённые в рамках плана-перехвата на пути преступников, объявленных в краевой розыск.
Казак, сменивший уже во втором поколении коня на автомобиль, вывез их на «Жигулёнке-кормильце» в Ростов-на-Дону, сорвав с пассажиров большой куш. А там уже и область другая и милиция тоже, к счастью наших «концессионеров» такая же нерасторопная.
Город, который блатные когда-то называли «Ростов-папа», в пику «Одессе-маме», осмотреть не удалось. Выбираться из него поездом, где при покупке билетов требовалось предоставлять документы, было рискованно, а потому вновь наняли частника, каких расплодилось в послеперестроечные годы на просторах матушки-России превеликое множество, благо деньги на проезд у наших «концессионеров» имелись. Из денег, добытых в бою с боевиками, незаконно проникшими в Алазанскую долину, оставалось почти сто пятьдесят тысяч долларов, да и в Ирочкиной сумочке ещё кое-что имелось. Так что спасибо «его величеству» частному извозчику, стремительно ворвавшемуся в рыночную экономику, довезли ростовские «Жигули» до старинного города Каширы, откуда Берман и Ирочка въехали в Москву на электричке, под зарядивший глядя на ночь холодный дождь. Почему на электричке? Да чтобы избежать паспортной проверки водителя и пассажиров «Жигулей» с неместными номерами при въезде в режимный город-герой, каковым является наша Москва.
Не доезжая до Павелецкого вокзала, Аркадий и Ирочка сошли с основной массой пассажиров на станции, близко соседствующей с метрополитеном. Разумеется, на них не было камуфляжа, и большей части из недавнего добытого арсенала. Всё, кроме пары гранат,  и верного «Стечкина» пришлось выбросить в безымянную степную речку ещё по дороге в Анапу. Гранаты Берман упрятал на дно сумки, прикрыв вещами, а верный «Стечкин» держал за поясом. Немного подурневшая с лица Ирочка, измученная трудной и опасной дорогой, а так же начинавшимся токсикозом, еле плелась вслед за Берманом. Единственным её желанием было поскорее лечь в постель и хорошенько выспаться, а там – будь что будет…
Однако с этим было не просто. Еще на вокзале славного города Кашира на крашенном фанерном щите, озаглавленном «Их разыскивает милиция», Берман обнаружил среди прочих, в основном лиц неславянских национальностей, которых нынче в России столько, что и сосчитать невозможно, своё родимое фото, сделанное ещё в СИЗО, размноженное на ксероксе, и к счастью плохо узнаваемое. Себя то он узнал, а значит, не исключено, что его могут опознать и другие. В гостиницах, в том числе и частных, благоразумнее было не появляться, а об уютном отеле господина Гртчяна, который продолжал лечиться после урока, преподанного ему Берманом в последний апрельский день, лучше и не вспоминать.
Они задержались в запущенном подземном переходе, ведущем от платформы в метро. Ирочке хотелось пить, и она купила полулитровую пластиковую бутылочку минеральной воды, а Берман тем временем осмотрелся:
– Нет, это не Рио-де-Жанейро, – мрачно произнёс известную сакраментальную фразу, не полинявшую в прошедших временах, человек в кроссовках и третий день не стиранных носках, и он был прав. Ирочка вяло улыбнулась грустной шутке и взяла его под руку.
В переходе было полно мокрого народу в плащах и с зонтиками, спешившего в Москву и в обратном направлении. К стенам жались побитые и зловонные бомжи с бомжихами, в местах  получше, на правах старожилов, дремали добродушные и грязные бродячие собаки, жившие подаянием прохожих и торговок крохотных киосков, прилепившихся к стене. 
В этих мини-магазинчиках можно было купить практически всё – от горячего пирожка со скверной сосиской, вымазанной кетчупом, сделанным, как было указано на этикетке из «отборных помидоров», до пузырька «палёных» «импортных» духов и сразу двух «желтоватых молодёжных» газет с неоправданным намёком на «Комсомол», которые читают пол Москвы.
Если же Вам не нравится такая вполне приличная по нынешним временам пресса, то купите красочный журнальчик с обнажёнными поп-дивами, вроде непутёвой дочки миловидной белокурой депутатши от малоизвестной обывателю республики, расположенной где-то между Сибирью и Монголией, и первого ныне покойного руководителя «культурной столицы» нашей страны, ставшего жертвой неожиданного сердечного приступа, случившегося как будто в бане.
Что же касается одежды, то Вам следует вернуться на платформу, заполненную отчаянными представительницами «малого бизнеса», которые оденут Вас с ног до головы в подозрительно дешёвые (неужели «палёные»?) шмотки с пристроченными к ним лейблами солидных зарубежных фирм. Если Вам вдруг захочется посмотреть очередную новинку западного кинематографа или старый советский фильм, кому что по вкусу, берите дешёвый контрафакт прямо здесь. Его Вам охотно и за минимальную плату выдадут добрые молодцы в кожаных куртках. Если же кино Вам не надо, но страсть как хочется закусить хрустящим домашним солёным огурчиком, много лучше тех, какие подавали Ипполиту Матвеевичу в ресторане, то милости просим на площадку возле подземного перехода. Там энергичные бабульки, занятые совсем «малым бизнесом» и прикрытые зонтами ввиду дождя, охотно удовлетворят и эти Ваши такие, казалось бы, непомерные в недалёком прошлом запросы.
Ирочка попила водички и перед тем, как нырнуть в метро, попросилась наружу немного подышать воздухом. Под открытым небом шёл дождь, и они без всяких проблем купили по дешёвому зонтику, которыми приторговывала в церковной лавочке, занимавшей площадь в полтора квадратных метра, миловидная женщина в темном платочке и с грустными глазами. Отчего она грустила, то ли от страданий великомучеников, жизнь которых была описана в многочисленных книжках, выставленных в киоске, которые почему-то покупали крайне редко, или же от того, что никак не удавалось выйти замуж, или же из-за дурной погоды, выяснить не удалось, да и не к чему. Впрочем, зонтики у неё были тоже никуда не годные, одноразовые. У Ирочки, попытавшейся его закрыть через десять минут после покупки, зонтик сломался.
– Я училась в школе, наверное, в пятом или в шестом классе, когда мама с папой покупали вот в этом здании билеты «МММ», а потом с замиранием сердца следили в телерекламе за коммерческими успехами Лёни Голубкова и за немыслимым ростом котировок купленных акций. Папа возмущался, утверждая, что нас непременно «обуют», а мама радовалась фантастическом росту наших воздушных капиталов, не желая продавать купленные билеты.
Всё рухнуло в одночасье. На контору наложили арест, а организаторов «МММ» стали брать под стражу. Наивные люди, которых называли «совками», ещё не познавшие коварства грабительских «лохотронов», кинулись продавать свои билеты, записываясь в километровые очереди. Но билеты на деньги никак не меняли, выискивая тысячи причин.
Вот на этой жёлтой стене, вывешивали списки очередников. Очереди росли, люди, отдавшие последнее, что у них было, продавшие старые квартиры, чтобы купить новые, рыдали у этих стен, впадали в инфаркты и комы, но денег никому не давали. Сердечные приступ случился у папы. Эту страшную стену назвали «Стеной плача», – со слезами на глазах вспоминала Ирочка, прижимаясь к Аркадию.
– Пойдём в метро, а то ты промокнешь, – предложил Ирочке растроганный Берман.      
– Да, да, – согласилась Ирочка, смахнув слезинку. – Можно я позвоню?
– Кому?
– Игорю Добровольскому, кому же ещё…
– Хорошо, позвони, если хочешь, только не с мобильного телефона.
– Из телефона-автомата, – согласилась Ирочка.
Они вернулись в подземный переход, купили карточку, и Ирочка набрала номер, волнуясь, дома ли?
– Алло, я слушаю! – отозвался Добровольский.
– Ирочка улыбнулась и сразу же похорошела.
– Игорь, это я, Ира. Мы вернулись.
– Ирочка! Где ты? – послышался радостно-возбуждённый голос Добровольского.
– Мы в метро. Очень устали. Нам некуда идти…
– Скажи где, я сейчас  приеду!
Трубку взял Берман.
– Игорь, мы на Нагатинской.
– Как съездили?
– Порядок! Всё у нас, – кратко ответил Берман. – А у тебя как?
– Не беспокойся, У меня все в порядке. Варшавка сейчас забита, подъезжайте к Новослободской и выходите в город в сторону от центра. Если не успею подъехать, подождите на выходе, – Добровольский положил трубку и помчался к своему подержанному, но хорошему на ходу «БМВ».

2.
– Бедный мой, Мишель… – Фаина гладила Мирского по густым каштановым волосам, едва подёрнутым сединой. Мирский был видным мужчиной и всегда нравился Фаине.
Теперь он был беспомощен, словно малое дитя. Узнал её, пытается улыбаться, наверное, понимает, что она ему говорит.
– Бедный Мишель, – Фаина приложила платочек к красным от слёз глазам. Она только что от Аркашеньки. Глаза ещё не высохли. Мальчик лежит в соседней палате в этой же клинике. Врачи говорят, что будет жить, но поправиться, если так можно сказать, не скоро и ходить вряд ли сможет – тяжелейшая травма позвоночника.
– Да видно беда не приходит одна и что-то ещё с нами должно случиться, – подумала и тихо всплакнула несчастная Фаина.   
– Теперь вот Мирский. Инсульт и инфаркт – всё сразу. Еле привезли с Кавказа, а ведь самолёт для него в таком положении – смерть, – мучалась Фаина, едва сдерживая рыдания. 
– Чудо, что ещё жив, но полностью парализован, и, по словам профессора Здоровенько-Хитрова – светила отечественной и зарубежной медицины, обречён. Вряд ли протянет до утра. Делать операцию на сердце не возможно, не перенесёт наркоза, да и инсульт поразил мозг. Здесь, как говориться, медицина бессильна…
Что он там делал на этом богом забытом Кавказе, где ныне творятся такие ужасы. Детей похищают у богатых предпринимателей и требуют выкуп в миллионы долларов, а чтобы несчастные родители не думали отпираться и не обращались в милицию, отстреливают деточкам пальцы и присылают видео! – справедливо возмущалась Фаина. – И зачем этот Голуб, сменивший бедолагу Сокольского, привёз Мирского в самолёте!
В соседней палате дремлёт её единственный искалёченный сын, который всё ещё думает, что его отец Тартасов! Какая дикая несправедливость! Мальчик до сих пор не знает, кто его папа и теперь уже никогда не увидит его на этом свете… – переживала, мучаясь в душе, Фаина. Она вспоминала свой «сладкий грех», случившийся в те славные времена, когда Михаил Мирский, мужчина в расцвете сил, неумолимо приближавшийся к возрасту Иисуса Христа, заставлял трепетать сердца многих замужних женщин-активисток и юных дев-комсомолок. Тот «сладкий грех» случился с непорочной Фаей и не под яблоней в Эдеме, а в кабинете идейного комсомольского функционера прямо на глазах у бронзового бюста основателя первого в мире государства рабочих и крестьян, с великой добротой взиравшего на молодых людей, объятых страстью…      
– Эта смазливая патаскушка, Оксана, и носа к нему не кажет, уже подсчитывает сумму состояния, которое свалится на неё после кончины Мирского. Как же, законная супруга! – сменив мотив, переживала Фаина. – Спасибо Тартасову, что он хоть не вступил в брак с этой стервой Воробьевой, которая увела у неё не только деньги в зарубежных банках покойного мужа, но и красавца-мужчину Бермана, которого просто не возможно забыть. Такого мужчины у неё уже никогда не будет. Довольствоваться слабым, инертным и меланхольным Вовой – вот её удел. И хотя, как очень скоро выяснилось, он вовсе и не Берман – мужчина с красивой «европейской фамилией», но всё равно не забываем… – грезила Фаина, забыв на мгновенье обо всём на свете, и об Аркашеньке и о Мирском, шелковистые волосы которого вяло перебирала пальцами усталой руки. 
– Налетят, как стая коршунов: Прежняя жена, дочки-погодки, родственники и эта зараза Оксанка – ждёт не дождётся когда овдовеет. Всё растащат, бессовестные паразиты! – вновь очнулась, вернулась к печальным реалиям и справедливо негодовала Фаина.
–  Только вот нам с Аркашенькой ничего от этого не достанется!
Господи! Да за что же нам такие беды и муки? – Фаина люто, всем своим бывшим комсомольско-атеистическим нутром страстной женщины южных кровей возненавидела Всевышнего, которому до неё и дела нет, за вопиющую несправедливость.
– Фая, как Миша, он плоснулся? – вяло украв букву «р», спросил Илья Лужников, облачённый в белых халат и незаметно прошедший в палату. Последние трагические события заставили его досрочно выписаться из психиатрической клиники и вместо «организации гей-парадов где-то в голубых облаках», опуститься на грешную землю и быть готовым к организации неминуемых похорон…
– Проснулся, Илюша. А ты, как себя чувствуешь?
– Холошо, Фая. Влач сказал, что всё плойдёт! – охотно пояснил Лужников.
Фаина посмотрела ему в лицо и незаметно вздохнула. Кроме глупости она ничего там не увидела.
– Вот и рассыпалась вся великолепная четверка: Мирский, Тартасов, Лужников, Виленский… – скорбно подумала вдова Тартасова.
– Илюша, а где Виленский?
– В Лондоне. Толчит там всё влемя. Что он там делает, никто ничего не знает. Звонил ему. Говолит, что очень занят. Пележивает за Мишу и за документы, котолые тепель у этих мелзавцев, – признался Лужников, украв из слов так много нелюбимых «р», но если бы только это. Ведь и вправду говорят в народе про глупцов: «что на уме, то и на языке», а Илюша Лужников и был таков, как не крути.
– Какие такие документы? Почему мне об этом ничего не известно?! – разом высохли и вспыхнули жёлтым огнём красивые, словно у Пинелопы Круз, коричневые глаза Фаины в обрамлении длинных, как у библейских девушек чёрных ресниц.

3.
Когда Берман и Ирочка выбрались из метро на поверхность, уже стемнело. Холодный дождь усилился, разогнав по домам  москвичей. Добровольский ещё не подъехал, а у входа в метро, как назло, скучали два молодых, но уже тёртых  милиционера. «Гостей столицы» или нелегальных иммигрантов, с которых можно было сшибать по полсотни рублей, не наблюдалось. Милиционеры были при полном параде. В куртках их искусственной кожи, серых кеппи, напоминавших те, которые носили в середине прошлого века солдаты Вермахта или Ваффен-СС, с короткими автоматами на груди, дубинками и наручниками на поясе. Общаться со стражами порядка у наших «концессионеров» не было никакого желания. К счастью и милиционеры, зацикленные на лицах неславянской наружности, не обратили должного внимания на Бермана, зато подмигнули Ирочки, которая, несмотря на усталость и неважный цвет лица, была симпатичной, а может быть и того больше. Словом, эти ребята плохо запоминали лица объявленных в розыск, а, следовательно, недобросовестно выполняли свои служебные обязанности.
Так продолжалось минут десять. Лил дождь, милиция скучала, а Берман и Ирочка на пределе нервных возможностей стояли под крышей у входа в метро и ждали Добровольского. Он появился неожиданно, притормозил у светофора, вышел из машины и помахал Ирочке и Берману. Подхватив свои сумки, те быстро перебежали через улицу и сели в машину. Милиционеры даже помахали Ирочке в след.
В удобном салоне «БМВ» было сухо и тепло. Ирочка с вещами разместилась на заднем сидении, а Берман сел спереди рядом с Добровольским.
– Я снимаю комнату, но у моего товарища, он сейчас в командировке в Иране и будет там еще с неделю, однокомнатная квартира. Ключи у меня, отвезу Вас туда. А потом подыщем что-нибудь получше, – сразу же объяснил Добровольский.
– А почему он оставляет ключи тебе, Игорь? – зачем-то спросила Ирочка.
– Да так, по дружбе. Во время его частых командировок, я живу в этой квартире, так удобнее, – слегка покраснев, признался Добровольский.
– Наверное, приглашает туда своих подружек, – ревниво подумала Ирочка. Думать о чём-либо ещё у неё не было сил и, подложив под щечку ладонь и поджав ножки, она уснула, укачиваемая плавным движением машины по залитым водой московским улицами.

*
В квартиру проникли незаметно от соседей. Ирочка придирчиво смотрела холостяцкий быт откомандированного в Иран товарища Добровольского, но ничего предосудительного не заметила.
– Располагайтесь и отдыхайте. Ключ я Вам оставляю, но выходить на улицу без острой необходимости не советую. Хуже всего с соседями. Представлять вас им рискованно, а не представлять ещё хуже. Могут настучать. Видел я ваши фото в милиции. Телевизор и воду громко не включать. Свет лучше не зажигать, пользоваться фонариком или настольной лампой. Свежее бельё в шкафчике. По вечерам буду навещать, и приносить еду. Какие будут просьбы?
– Нам срочно нужен сканнер.
– Сканнер, для чего? – удивился Добровольский.
– Отсканировать некоторые документы и разослать по электронной почте.
– У меня всё это есть, дома. Люблю побродить по «бескрайним просторам интернета», – признался Добровольский. – Могу отсканировать и послать.
– Нет, так не пойдёт. Принеси сканнер сюда, мы сами отсканируем, а отошлём файлы со своего ноутбука, - пояснил Берман. –  Можешь принести сегодня?
– Могу.
– Тогда не будем терять время. Вот тебе сотня долларов. Купи что-нибудь поесть по дороге и захвати бутылку водки, ладно? – Берман протянул Добровольскому банкноту, и тот отправился за сканнером.
– Ирочка прилегла на диван, который на ночь следовало раздвинуть и застелить бельём из шкафчика. Усталость, накопленная за последние две недели, навалилась на неё. Ей было очень плохо, болела голова, спина, не проходило чувство тошноты. На тумбочке возле дивана она обнаружила градусник, очевидно хозяин тоже иногда хворал и мерил температуру. Расстегнув кофточку, Ирочка стряхнула ртуть и сунула градусник подмышку.
Берман ничего этого не видел. Он просматривал документы, изъятые из «шестьдесят второго» «Майбаха». Компромат был убийственный, Тартасов знал что делал. Здесь были и документы, подтверждавшие отмывание огромных средств, поступавших от наркодиллеров и прочих мафиозных структур из Колумбии, Нигерии, Италии и ряда других стран, документы, подтверждавшие увод от налогов миллиардных активов в валюте и рублях, документы о заказных убийствах, похищениях людей и привлечении в качестве исполнителей боевиков с Северного Кавказа. Словом, компромат тянул на «вышку», но поскольку она была отменена, то на очень длительные сроки.
– Маму трогать не следовало! За всё ответите, сволочи! – вырвалось у Бермана вслух.
Ирочка вздрогнула, но подняться с дивана и подойти к нему, просто не было сил.
Она пыталась представить себе, как Аркадий отнесётся к её беременности. Всё выбирала момент, никак не решаясь сказать.
– Подожду, скажу, когда закончится весь этот кошмар и мы вздохнём с облегчением где-нибудь на берегу Средиземного моря, – размечталась Ирочка, копаясь в себе и переживая, что нет уже прежних чувств к человеку, с которым свела её судьба и который проделал огромную и смертельно-опасную работу, чтобы разыскать наследство, завещанное ей Тартасовым на смертном одре. В маленькой папке были ключи и коды к многомиллионным зарубежным счетам, которые позволят им обустроить дальнейшую жизнь. В большой – компромат, за обладание которым они совершили столь опасное и насыщенное невероятными приключениями путешествие. Когда-нибудь она опишет это в своих воспоминаниях…    
Но пока Ирочка не представляла себе, что делать с документами, найденными в машине. Несколько последних, беспокойных ночей ей снился умиравший Тартасов, просивший найти документы и наказать тех, кто упрятал его за решётку. А ведь это были вчерашние друзья-соратники по комсомольской работе, а потом по бизнесу. Делать огромные деньги на рушившемся общенародном хозяйстве их делегировали старшие товарищи, прятавшие подальше, а то и уничтожавшие партийные билеты…
Ужасное было время. Каждый был сам за себя, ну словом: «человек человеку – волк». Меток, однако, русский народ, вложивший тысячелетнюю мудрость в пословицы и поговорки!
Лёжа, Ирочка посмотрела на Олега, дав слово избавляться от ставшего привычным псевдонима «Аркадий Берман», тем более, что их документы были давно «засвечены», а ей очень хотелось вернуть себе девичью, родительскую фамилию и с ней пойти под венец…

*
Вернулся Добровольский со сканнером и провизией. Ирочка оживилась и встала, принимая пакеты и коробки с продуктами. Она прошла на кухню, разыскала соль, сахар, репчатый лук, подсолнечное масло и сообщила:
– Сейчас я приготовлю яичницу с луком и ветчиной. Игорь, ты поужинаешь с нами?
Добровольский с благодарностью посмотрел на Ирочку и перевёл взгляд на Бермана.
– Оставайся. Поужинаем. Выпьем за встречу, а потом поможешь разобраться со своим сканнером, – предложил Аркадий и взглянул на часы, показывавшие без малого двадцать два часа. – А пока прервемся, посмотрим новости «НТВ».
– Да, да! – откликнулся Добровольский и включил телевизор, сделав звук потише. Все вместе уселись на диван поближе к экрану и погрузились в обзор вечерних новостей.
Опять взрывы газа, обрушение домов, аварии в электросетях, гибель солдат и милиционеров от пуль и фугасов боевиков на Кавказе. Убийство в Санкт-Петербурге очередного африканского студента, и погром на рынке, где торгуют азербайджанцы. Протестующие дольщики, обманутые липовыми строительными фирмами, крестьяне, у которых нет горючего, чтобы провести сев…, словом тяжкая и безрадостная картина, но вот неожиданное сообщение, заставившее вздрогнуть наших «концессионеров» и к которому совершенно равнодушно отнёсся непосвящённый Добровольский, терпеливо дожидавшийся спортивных новостей и прогноза погоды.
«Мы уже сообщали в семичасовых новостях, что известный предприниматель, банкир и меценат  Михаил Борисович Мирский, доставленный несколько дней назад с обширным инфарктом и инсультом в клинику профессора Здоровенько-Хитрова скончался, придя ненадолго в сознание и попрощавшись с близкими друзьями».
Экран представил всем телезрителям четвёртого канала, в том числе и нашим «концессионерам» профессора с навсегда запоминающимся лицом, редкой украинско-русской фамилией и с ещё более удивительными корнями, заглубленными не иначе как в Месопотамии, который, оперируя медицинскими терминами, описал течение болезни известного пациента и причину его смерти. Затем камеры показали мельком близких друзей и соратников покойного олигарха Мирского: известного предпринимателя Илью Лужникова, вдову  погибшего два месяца назад при невыясненных обстоятельствах в колонии общего режима крупного предпринимателя Андрея Тартасова, показательно осуждённого за уклонение от налогов на капитал, и господина Голуба, начальника службы безопасности Михаила Мирского. 
– Хватил таки «кондрашка» паразита! – вскричал Берман, вскочил с дивана и вдарил кулаком к счастью по пока ещё пустому столу. В глазах его светилась какая-то безумная радость, испугавшая Ирочку и озадачившая Добровольского.
– Один есть! – Берман уставился на Лужникова, едва успев заметить, что Фаину сильно украшает печаль.
«В этой же клинике проходит курс лечения сын госпожи Тартасовой Аркадий, попавший в автомобильную катастрофу вместе со своей невестой в конце апреля. К счастью, жизнь его вне опасности, чего не скажешь о здоровье. Невесте младшего Тартасова, – ТВ представило зрителям фото Аркадия и Аллы, – повезло меньше. Она скончалась на месте. Вот такой рок тяготеет над олигархами и их семьями, как говорится, «богатые тоже плачут», – прокомментировал уже какой-то белобрысый молокосос с нахальными глазами, возомнивший себя телеведущим новостей.
Вслед за этим сообщением на телезрителей обрушилась реклама, после которой главная и хорошенькая телеведущая пообещала прогноз погоды, а вот на спорт, к разочарованию Игоря Добровольского, опять не хватило времени.
Телевизор был решительно выключен. Огонь малой победы заметно поугас в глазах Бермана, а Ирочка всё никак не могла отойти от страшных новостей, жалея добрым женским сердцем несчастную Фаину, успев отметить и почувствовать, как Аркадий, нет Олег! на неё смотрел, хоть и мельком, пожалела искалеченного Аркашеньку и его девочку Аллочку, погибшую в автокатастрофе. К смерти Мирского она отнеслась как-то равнодушно, однако то ли отдохнула, то ли ещё отчего, но в ней вдруг прорезался аппетит. 
Все вместе накрыли на стол, разложив закуски на тарелочки, а Ирочка поджарила три порции яичницы с луком и ветчиной и сварила кофе.
Ужин, скрашенный несколькими рюмками водки, затянулся заполночь. За ужином Берман кое-что пояснил Добровольскому, а когда Ирочка ненадолго покинула их, спросил:
– Как там дела у Гольцова. Таскали из-за меня в милицию?
– Таскали и не один раз, допытывались, куда ты подевался.
– И что же?
– Откуда Гольцову знать. Следователи это скоро поняли, но нервы Гольцову потрепали. Отстали. Из гостиницы его уволили. Сейчас работает в одном ЧОПе, охрамняет коммерческие объекты.
– А хозяин гостиницы, я его здорово потрепал. Как он? – поинтересовался Берман.
– Толком не знаю, так как с Гольцовым с тех пор не встречался, а то и меня бы привлекли. Прочитал в одной газетке о том, как разыскиваемый преступник покалечил предпринимателя родом из Баку. Похоже, у того что-то с позвоночником, так и будет ходить согнутым.
– Жаль, это я сгоряча, – покаялся Берман. – Однако сам виноват, не надо было набрасываться на чужих женщин.
– На каких женщин? – спросил Добровольский.
– Не бери, Игорь, в голову, давно проехали, – отмахнулся Берман и попросил: 
– Друг, если со мной что-нибудь случиться, позаботься об Ирочке. Если есть где, укрой хотя бы на время.
– Хорошо, только будь осторожней. Такие дела гораздо опаснее рейдов по горам, – откликнулся встревоженный Добровольский.
– Это я знаю, – согласился Берман. – Так есть где укрыться?
– Родом я из маленького и тихого городка Невельска. Там у меня родственники, там в своем домике, одна после смерти отца, живёт моя мама, – сообщил Игорь. – Если что, укрою. Помощь нужна?
– Нет, спасибо, друг. Твой «Стечкин» уже сослужил мне большую службу. Это дело моё. Сам управлюсь. Так, где он, этот Невельск? – спросил вдруг Берман.
– В Псковской области, на самом юге, недалеко от Белоруссии.
– Надо же, недавно был в тех краях, а про городок Невельск не знаю, – искренне удивился Берман. – Велика матушка-Россия.
– Велика, – согласился Добровольский и мужчины выпили по рюмке, а тут и Ирочка вернулась
По ряду причин она отказалась даже попробовать украинскую водку, настоянную  на берёзовых бруньках, которая живо напомнила о Киеве и о пане Брунько, а вот яичницу съела с маринованными огурчиками и кофе с пирожными, выпила, благо тошнота отступила. Она давно заметила, что кофе, выпитый на ночь, вопреки расхожему мнению, самым чудесным образом позволяет ей быстро заснуть.
Добровольский простился, пожал руку Берману и, грустно взглянув на Ирочку, уехал. Не менее грустная Ирочка попросила Олега раздвинуть диван, постелила белье, приняла душ и легла, уснув через пару минут. Кофе не подвело и на этот раз.
Берман, успевший проконсультироваться у Добровольского, разложил на столе свой ноутбук и сканнер. Лист за листом он копировал документы, формируя файл компромата, который немедленно разошлёт по всем почтовым ящикам «компетентных органов» ряда СМИ и органов правосудия.
Он не сомневался, что ищейки службы безопасности олигарха Виленского – главного своего противника после смерти Мирского, давно вышли на след провайдера, который подключил его ноутбук к «всемирной паутине».  Это значит, что уже завтра утром Виленскому, этому дебилу Лужникову, а возможно и Фаине, которую он искренне жалел, будет известно, что бывший капитан армейского спецназа Олег Берсенев и Ирина Воробьева опять в Москве и территориально как никогда близки к «компетентным органам» всех уровней, а так же к правосудию.   










      




 «Чем нагрешил, тем и накажещься»
Русская поговорка
               

Глава 17.

Пресс-конференция

1.
В большом зале пресс-центра было столько народу, что, как говорится –  «яблоку негде упасть». Пресс-конференция одного из светил отечественного Бизнеса Александра Семёновича Виленского, организованная в виде ответов на вопросы главного редактора влиятельного столичного издания «Успешный бизнес» господина Брюханова и комментариев известных адвокатов-правоведов Гарри Сенчика и Макса Правды, собрала видных представителей  столичного истеблишмента, бизнеса, силовых структур и журналистско-телевизионного корпуса.
Что касается странноватой фамилии второго адвоката, прозванного «освободителем» в тех кругах, которые имели не шуточные трения с законом, то это был его широко известный юридический псевдоним. Фамилия и имя весьма способного юриста, начинавшего трудиться на «тучных нивах закона и правопорядка», звучали не очень-то благозвучно – Миша Задов, и достались ему от родителей.  К счастью, в последние годы эти недостатки, способные подпортить карьеру адвоката, были основательно подзабыты. Согласитесь, что с такими «личностными идентификаторами» можно отпугнуть богатого клиента. То ли дело Макс Правда, звучит!
Его товарищу по гильдии и конкуренту в самых выгодных с материальной точки зрения делах Гарри Сенчику с фамилией повезло, а имена Гриша или Гарри, почти одно и тоже.
Вся пишущая и снимающая братия, аккредитованная на пресс-конференции, была основательно укомплектована ноутбуками, мобильными телефонами и съёмочными камерами всевозможных типов и габаритов. Многоопытные журналисты, которых недоброжелатели называют почему-то прожжёнными, выглядели не хуже американских морских пехотинцев, оснащенных по наивысшим стандартам и бродивших, словно голливудские терминаторы, по берегам Тигра и Евфрата, защищая общечеловеческие ценности и весь цивилизованный мир от международного терроризма.
Виленский, в строгом тёмном костюме, нежно-голубой сорочке и бесподобном галстуке, появился в сопровождении своих адвокатов-правоведов, которых знала вся страна. Привлечённые оглушительно громкой пресс-конференцией, адвокаты отложили на время все свои прочие дела, а были эти господа, что называется «нарасхват». Невысокий и щуплый, с полными чувственными губами Гарри Сенчик, способный отмыть на самом сложном процессе своим ловким языком и тонким пониманием законов даже чёрта до божественной чистоты ангела, и полный, вальяжный Макс Правда, великолепно владеющий прорехами уголовно-процессуального кодекса и принципиально не носивший галстуков, напоминавших ему петлю палача, едва поспевали за статным и породистым Виленским, которого  демократки, среднего возраста, как кухонные так и микрофонные, безумно жаждали видеть президентом или на худой конец премьер-министром.
– Этого и за границу посылать не стыдно, – оживлённо шептались при встрече очарованные Виленским недалёкие дамочки, представлявшие в ночном сумраке собственных спален вместо своих вечно храпящих, потных и пузатых мужей, не способных достойно ответить на запоздалую женскую страсть, этого пятидесятилетнего «Апполона», к которому так и хочется прижаться гладкой и чувственной филейной частью… Ну что ж, мечтать не запретишь.      
Илья Лужников уже разминался перед грядущей пресс-конференцией своей любимой скороговоркой: «Калл у Клалы уклал коллалы». Своим не слишком чутким ухом он не замечал изъянов в собственной речи, радуясь, словно ребёнок складным и грамотно произнесённым словам.
Увидев входящего в зал Виленского, он глупо заулыбался и помахал рукой, тотчас же попав в сверкающие объективы прессы.

* *
Бросив все дела, Виленский прилетел из Лондона на похороны Михаила Борисовича, «павшего жертвой в борьбе роковой». Этот грустный мотивчик из старинной песни политкаторжан-коммунаров столетней давности, крутившийся в подверженной тяжким недугам голове Лужникова, и проникавший на его язык, разумеется, без буквы «р», изводил Виленского, о чём ни думай. Впору было обращаться к лечащему профессору, да некогда. Жаль Илюшу, ибо сказано в каком-то старинном писании, что «каждый мучается и страдает, как может».
Еще не успели отпеть и похоронить по православному обряду Мишу Мирского, как в прессе разразились ураган, тайфун, цунами и падение Тунгусского метеорита в одном флаконе. Страшный компромат попал сразу же в несколько крупных изданий – от жёлтой, всеми читаемой молодёжной газеты, до солидных газет и журналов, пишущих для чиновников и коммерсантов. И если бы только туда. Нетрудно было догадаться, что компромат был направлен в «компетентные органы» всех уровней и заодно в Генеральную прокуратуру. Но там работали солидные люди, которые, прежде всего, должны были во всём разобраться, а потому, в отличие от прессы, пока молчали.
В последнем бою за обладание этими страшными документами из тайника Тартасова геройски пал Михаил Борисович Мирский, проиграв вчистую ненавистной парочке Берсенев – Воробьева, засыпавших теперь электронную почту газет, журналов и силовых органов файлами с отсканированными страницами компромата на всю именитую троицу.
Первым весть о буре, разразившейся в интернет-пространстве, принёс сын Льва Голуба Георгий, пришедший в органы после юридического вуза в МВД и занимавшийся отслеживанием сообщений, циркулировавших в электронной интернет-почте. По заданию отца он отслеживал всё, что было связано с тройкой олигархов.
Лев Голуб привёз сына в главный офис Виленского накануне похорон и представил своим боссам, лелея мечту, что молодой человек будет оценен и принят на высокооплачиваемую работу.
– Мне удалось вскрыть почтовый ящик ежедневного издания «Успешный бизнес» и скачать файл. Вот его распечатка, – разволновавшийся Георгий Голуб, в семье и среди близких знакомых  – просто Гоша, протянул Виленскому стопку листов формата А4, вложенных в целлофановый файл.
Виленский извлек листы и, просмотрев их в течение двух-трёх минут, передал Лужникову.
– Посмотри, Илья, как постарался Тартасов. Вот сукин сын!
Лужников пробежал глазами листы убийственного компромата, покраснел, вспотел и после продолжительных раздумий изрек сакраментальную фразу:
– Всё плопало…
– Чёртова компьютеризация. Сидит этот капитан неведомо где, может быть и не в Москве, и рассылает файлы куда хочет! – проворчал Виленский, обдумывая как теперь быть.
– Почему неведомо где! – поспешил обрадовать его опытный компьютерщик Гоша Голуб. – Объект под именем «Берман» работает с ноутбука через спутниковый канал связи. Мне удалось засечь место выхода на связь с почтовым сервером.
У Вас есть компьютер с интернетом? – поинтересовался молодой Голуб.
– Да, вот он, включайте, – Виленский указал на большой монитор, возвышавшийся на отдельном столе в другой части просторного кабинета.
Опытный специалист Гоша, на которого любовно смотрел отец, включил компьютер и быстро разыскал подробную карту Москвы, сделанную с помощью американского спутника, на которую все подошли смотреть
– Берман работал вот из этого микрорайона. Если будут ещё передачи, то я уточню его местонахождение с точностью до дома, – пообещал младший Голуб.
– Боюсь, что он этого больше не сделает или сменит дислокацию, – по-военному чётко оценил опытного противника старший Голуб.
– Вы взяли под наблюдение этот микрорайон? – спросил Виленский у старшего Голуба. – Поторопитесь, а то упустите!
– Уже берём, – незаметно покраснев, солгал Лев Голуб. – Подключаем оперативников из местного отделения милиции, участковых и активистов из числа местных жителей.
– Стукачей? – Виленский поднял сердитые глаза на Льва Голуба.
– Активистов, помощников милиции. Без них в нашем деле никак нельзя, – скромно ответил Голуб.
– Так что же делать, Алекс? – простонал Лужников, напомнив о себе. – А если вдалить большой лакетой по этому миклолайону, как по Будаеву в горах? А?
Виленский грустно посмотрел на идиота и промолчал.
Илюша не оценил его взгляда и высказал другую глупость, но чуть получше первой:
– Надо связаться с теми, кто получил документы, и замять это дело, – предложил он, удачно подобрав в этой фразе слова без ненавистных «р».
– Ничего не выйдет, Илюша. Адресатов слишком много, а времени мало. Завтра или послезавтра  всё это появится в газетах, – отверг предложения Лужникова Виленский.
– Но что же тогда делать? Что? – по страсти, какой всё это было произнесено, печальный глас Лужникова несомненно стал сродни «гласу вопиющего в пустыне», с той лишь разницей, что кабинет не пустыня и его услышали.
– Следует нанести опережающий удар! – жёстко ответил Виленский. – Соберём пресс-конференцию, на которой заявим от имени представителей крупного капитала о готовящейся провокации, призванной дестабилизировать обстановку в стране, о вбросе сфабрикованного компромата через прессу на достойнейших представителей отечественного бизнеса. Вот как мы сделаем! – голос Виленского окреп, и колёсики запущенного им механизма завертелись.

* *
Улыбающийся Лужников обнял за плечи и троекратно по-русски расцеловал Виленского, вызвав овации публики и блеск объективов фото и кинокамер, а потом картинно пожал руки адвокатам-правоведам Гарри Сенчику  и Максу Правде.
– Ну что ж, господа, начнём нашу пресс-конференцию, вызванную массированной атакой в электронной сети сфальсифицированным компроматом на ряд крупнейших предпринимателей нашей Великой, я не побоюсь этого слова, страны! – начал как всегда подтянутый и обаятельный, безукоризненно владевший словом Александр Семёнович Виленский.
– Враги нашей молодой и неокрепшей демократии, враги экономического подъёма страны пытаются раскачать краеугольные основы нашей экономики – самые рентабельные предприятия страны, наполняющие бюджет, дающие рабочие места сотням тысяч соотечественников и приносящие славу новой России!
Последние слова обаятельного Александра Виленского, произнесённые с благородной дрожью в голосе, «золотые слова» красавца, модно повязавшего дорогой шёлковый галстук, сотканный из цветов российского триколора, утонули в продолжительных аплодисментах собравшихся.
Александр Виленский брал инициативу в свои руки. Предстояла ещё долгая словесная борьба за умы общества, где, «патриотически настроенному» олигарху, искусно помогали известнейшие юристы Гарри Сенчик и Макс Правда, а так же щедро проплаченный главный редактор издательского дома «Успешный бизнес» невозмутимый и вальяжный господин Брюханов.
Всё это заранее отрепетированное действо было такой силы, что все прочие шавки из многочисленного семейства СМИ заткнутся, а «компетентные органы» растеряются.
– Они, эти чёрные враги нашей, с трудом поднимающейся с колен Великой страны, замахнулись на самое святое, на нашу проверенную двумя трудными десятилетиями, комсомольскую дружбу! Они оклеветали, осудили и уничтожили в тюрьме нашего боевого товарища Андрея Тартасова, чтобы от его имени сфабриковать ложь! Они, эти разрушители нашего общества, должны быть выявлены и беспощадно наказаны! – самозабвенно продолжал Виленский, воодушевлённый поддержкой зала.
Трещали камеры репортёров, рукоплескали в большинстве своём «свои же люди», заполнившие зал, в карманчиках и кошельках которых лежали по сотне «халявно срубленных» баксов, а из динамиков доносилась старая доперестроечная песня, заставившая трепетать горячие сердца «пятидесятников», «шестидесятников» и даже нескольких «семидесятников».

«Комсомольцы – добровольцы, вы сильны бескорыстною дружбой,
Сквозь огонь мы пройдём, если нужно, открывать молодые дела…»

Разносился по залу голос известного, вечно молодого, не седеющего артиста и депутата Государственной думы, по совместительству.
Еще и эту песню не отпели, как самые задорные голоса, их тех, кому было чуть-чуть за пятьдесят, пытались яростно продолжить вместе с репортёрами из двух, что следовало из значков, приколотых к их джинсовым курткам, по-прежнему «комсомольских газет», давно сменивших ориентацию и сильно «пожелтевших».

«Не расстанусь с Комсомолом, буду вечно молодым…»
 
Однако и среди этого всеобщего единодушия неожиданно объявился один несогласный со всеми правдолюб из народной газеты, которую недалёкий обыватель прозвал зачем-то то ли «Савраской», то ли «Сивкой-Буркой», и ухитрился песню прекратить, пробив один пренеприятный вопрос:
– Товарищи! Пора решительно покончить с этим жульём! В интересах народа провести независимое расследование с использованием оригиналов, вброшенных в прессу документов и допросом лиц, совершивших вброс компромата! – прозвучал твёрдый голос этого неподкупного правдолюба, мгновенно оказавшегося в центре внимания. Замелькали огромные мозолистые ручищи, захлопали в грубые ладоши угрюмые пожилые мужики, числом с полдюжины, непонятно как оказавшиеся в зале среди всей прочей публики, а юные  «мандариновцы» – эти идейные политхулиганы, которые пролезут всюду, даже в штаб-квартиру НАТО,  принялись закидывать олигархов Виленского и Лужникова, а так же  юристов Сенчика и Правду продуктами питания: сырыми яйцами, помидорами и даже дряблыми прошлогодними солёными огурцами, ничуть не лучшими тех, какими в мае 1927 года закусывал пока ещё отменную водку в коммерческом ресторане Ипполит Матвеевич Воробьянинов, пригласивший поужинать Лизу Калачёву, с гнусной целью опоить доверчивую дурочку и затащить «в нумера»…
И вот в довершение обстрела всеми перечисленными и дополнительными средствами, закупленными на оптовом рынке, самая маленькая и отчаянная девчонка в буденовке на голове, метнула в виновников пресс-конференции полный крема просроченный бисквитный торт, приобретённый «мандариновцами» в складчину в универсаме «Перекрёсток».
Словно из римской катапульты или трубы ротного миномёта времён Великой отечественной войны, этот высококалорийный и крупнокалиберный снаряд, угодил прямо в лицо не успевшему увернуться юристу-правоведу Гарри Сенчику. Известный адвокат ахнул, проглотил от неожиданности кусок испорченного крема, от которого беднягу непременно пронесёт понос уже перед обедом, утёр лицо руками и истерично закричал какую-то чушь, тем самым, подрывая собственный имидж:
– Верните торт в зад! Верните в зад, говорю! Всех задержать! Ух, засужу! – кричал юрист, вспомнив, наверное, родовую фамилию своего коллеги и конкурента, отделавшегося помидорами и огурцами.
Но дружные «мандариновцы», успешно завершив атаку и вызвав в зале всеобщий переполох, бесследно и так же неожиданно, как появились, исчезли, словно их и не было.          
– У них нет оригиналов документов, а всё, что распространяется в электронном виде, не является доказательством! – стал зачем-то оправдываться сохранивший выдержку Виленский, смахивая с дорогого костюма яичный белок пополам с желтком и зловонный томатный сок от разбившихся о грудь олигарха гнилых помидоров.
После этих его, оправдательных слов, всё поехало вкривь и вкось. Пресс-конференция с треском разваливалась. Упрямый правдолюб из «Сивки-Бурки» и обладатель голоса с таким объёмом децибел, каких не знали даже «иерихонские трубы», добился внимания телевизионщиков. В итоге правоохранительные службы вроде бы как «взяли под козырёк» после таинственного телефонного звонка откуда-то «сверху».

2.
Берман отложил свежий номер газеты и задумался.
– Прочитал? – спросил Добровольский.
– Прочитал.
– Что ты намерен делать?
– Что? – от себя добавила с тревогой Ирочка, взяла газету с материалами сорванной пресс-конференции, живописно описанной в жёсткой и справедливой народной газете, издающейся, однако, по причине скудных средств не таким уж и большим тиражом.
– Электронные копии рассматриваться не будут. Кто-то и кого-то там дожал, чёрт ногу сломит от такой вот бюрократии! – едва не выругался прямо, по-солдатски бывший капитан армейского спецназа. – На что надеялся Тартасов? Или не знал, какой царит повсюду беспредел! – Берман был едва ли не в отчаянии, но офицер не смеет уступать подобным чувствам!
– За маму вы ответите! – уже не выдуманный Берман, а бывший капитан Олег Берсенев сурово заскрипел зубами и, промолчав, прошёл к окну. На улице, с высот восьмого этажа виделась свежая весенняя лужайка. По травке бегала собачка. Чуть в стороне в песочнице, играли дети. Светило солнце. Прошёл наряд милиции, проехала и скрылась за углом милицейская машина.
– Сегодня меня остановили и проверили документы, спросили куда иду.  В микрорайоне подозрительно много милиции. Что-то вынюхивают, – сообщил Добровольский.
– Не что-то, а нас. Засекли передачу через спутниковый телефон, когда я рассылал письма,  – раскрыл секрет Берсенев. – Больше в сеть не выходил, иначе вычислили бы и дом, а дальше повальные проверки по квартирам. Вот так-то, и больше не зови меня ни Аркадием, ни Берманом. Кончился товарищ Берман – «мужчина без жёлтых ботинок». Пошутили-подурачились, и хватит. Нынче не спокойный двадцать седьмой год, да и век другой. «Финита ля комедия», как говорят французы. Конец «концессии». Законного возмездия, похоже, не получится, придётся разбираться самому. Таким жучилам всё нипочём. Что хочешь проплатят, от чего угодно отмажутся…    
Мне надо уходить. Дам мальчишке сотню, попрошу сунуть пакет с документами в ящик на Лубянке, а там видно будет.
– А я? Что будет со мной? – испугалась Ирочка.
– Останешься, моя хорошая, пока что здесь. Игорь тебе поможет. Увидишь, завтра милиции здесь будет не больше, чем в обычные дни, – пообещал Берсенев и уединился в ванной комнате. Вернулся через четверть часа причёсанный иначе, в тёмных очках и с усиками, сделанными из части срезанных  волос. Чем  он их приклеил, так и осталось тайной.
– Прости, Ирочка, мне мою конспирацию. Ухожу, пока не отвалились усики.
Не бойся, всё будет хорошо! – Он поцеловал её, ощутив вкус слёз. Сунул в спортивную сумку ноутбук, накинул куртку, прихватил в качестве маскировки хозяйские ракетки для игры в теннис и покинул квартиру.
Семь вечера. На улицах людно. Горожане возвращаются с работы. Минуя милицейские кордоны, Олегу удалось беспрепятственно добраться до входа в метро и спуститься глубоко под землю.
В вагоне было полно народу, и его прижали к противоположным дверцам, оклеенным всевозможными объявлениями.
Чего тут только не было. Предлагались к продаже школьные аттестаты,  дипломы училищ, колледжей, техникумов и институтов. Не было разве что дипломов военных академий и то, наверное, пока. А вот предлагались водительские удостоверения с талонами техосмотра автомобилей. Рядом розовая бумажка, извещавшая, что предоставит за пятьсот рублей регистрацию и медицинскую книжку для иммигранта-нелегала из ближнего и дальнего зарубежья, причём легально! Чуть выше красовалась ярко-жёлтая бумажка с цифрой «7», предлагавшая зарегистрировать «Вашу фирму за семь дней и семь тысяч рублей». Соседняя бумажка другого цвета предлагала то же самое за пять тысяч – конкуренция!  А эта голубая предлагала купить больничные листы и рядом номер сотового телефона.
– Всё, приехали! Вот он, «реальный сектор экономики», вот он «малый бизнес»… 
Берсенев выбрался из душного метро на самой окраине города, в обжитом спальном районе. Но и тут не было покоя. Рядом проходил митинг протеста жителей трёх старых девятиэтажных домов, во дворе которых мощная землеройная техника, укрытая бетонный забором, воздвигнутым ударными темпами, остервенело рыла котлован. Экскаваторы копали весь день, а могучие германские самосвалы «MAN», вывозили грунт.
Опустевшие гаражи-ракушки, хозяева которых легкомысленно уехали на работу утром, не ведая, что вернуться уже некуда, выкопанные экскаватором цветущие деревья и остатки ограды от площадки для выгула собак, оказавшиеся внутри бетонного забора, смуглолицые гастарбайтеры аккуратно сносили в одно место, чтобы ночью убрать с территории стройки. Ракушки с автомобилями пока не трогали.
Друг против друга, как строй русских ратников против Мамаева воинства стояли жильцы соседних домов, возведённых лет сорок назад, с наспех нарисованными плакатами протеста, и представители застройщика вкупе с прибывшим им на подмогу отрядом милиции. Тут же ушлые телевизионщики с ТВЦ, снимали и брали интервью у конфликтующих сторон.   
– Что здесь происходит? – спросил Берсенев у крупной женщины средних лет с искажённым от гнева лицом и с красно-сине-белым флагом в руках.
– «Точечная застройка». Два тридцатиэтажных дома с подземными гаражами хотят построить на месте нашего двора. Хуже, чем в Южном Бутово! – ответила женщина. – Место им приглянулось, двор большой, метро рядом. Говорят, что выкупили землю, а мы ничего не знали. Построят дом на продажу, а на нас им плевать, не то чтобы солнца – света белого не увидишь! Сволочи!
– Кому это «им» на вас наплевать?
– Им! – не уточнила женщина и матерно выругалась. Довели.
– Гражданин, если интересуетесь, читайте рубрику «Оборона Москвы» в «Новой газете». Зажигательно пишут! – подсказал прохожему какой-то старичок боевого вида.   
Берсенев не ответил. Ему показалось, что милицейский майор как-то странно посмотрел на него. Пора было уходить.
Минут через пять, укрывшись в зелени маленького укромного дворика, на территории которого развернуть масштабное строительство пока было невозможно, Берсенев разместился на одинокой скамеечке и раскрыл ноутбук. Загрузив «Windows», привычно вошёл в интернет и разослал несколько писем по тем же адресам, надеясь в этот раз быть запеленгованным. Затем убрал ноутбук в сумку и отправился в центр, на Лубянку.

3.
Прошло несколько дней. Буря, поднятая в прессе после провальной пресс-конференции, поутихла. Берсенев пару раз звонил из телефона-автомата Добровольскому, справляясь об Ирочке, но ничего не рассказывал, обещая скоро покончить со всем и забрать её. Как и следовало ожидать, после выхода в интернет из зелёного дворика на окраине Москвы, усиленный надзор за микрорайоном, где скрывалась Ирочка, был снят и установлен в квартале, окружавшем зелёный дворик, в котором Олег больше не проявлялся.
Он перебрался в ближнее Подмосковье и попросился на постой к одинокой старушке, опасавшейся пускать к себе чернявых нелегалов из ближнего зарубежья, но Берсенев был «свой» и хорошо заплатил.
Целыми днями он просматривал новостные телевизионные программы по всем каналам, в промежутках читал газеты. Первые два-три дня в прессе ещё мелькали отголоски прошедшей пресс-конференции, а потом и этого не стало. В стране случилось несколько техногенных катастроф, подрыв пассажирского поезда, расстрел бойцов ОМОНа на Кавказе и много других бед, терзавших матушку-Россию в такое вот переходное «смутное время».
О том, что случилось в пресс-центре, похоже, забыли, а оригиналы документов, опущенные в ящик для писем самой «компетентной в стране организации» болтавшимся по Москве подростком, не желавшим посещать школу и нанятым Берсеневым за сторублёвую купюру, неизвестно где теперь находились, а ждать Берсенев не мог. Капитан армейского спецназа уже не мог выйти из яростного боя, в который вступил после трагических известий о смерти матери, косвенным виновником которой оказался сам.
Наконец в респектабельном издании «Успешный бизнес», которым через подставные лица владел Банковский дом Виленского, появилась поминальная статья, на скоропостижную кончину одного из патриархов отечественного бизнеса Михаила Борисовича Мирского, напоминавшая, что завтра исполнится девять дней со дня его смерти. Для родных и близких покойного состоится организованное посещение кладбища, молебен «во спасение души» в храме, выстроенном в подарок церкви на средства Мирского и поминки в загородном доме.
– Вот и настал наш час, дружище «Стечкин»… – напомнил сам себе Берсенев, откладывая газету.
– Марья Васильевна! – позвал он хозяйку.
– Да, Олежек! –  по-матерински просто откликнулась пожилая женщина. – Чего звал?
– Я, Марья Васильевна, завтра уезжаю.
– Надолго?
– Наверное, навсегда, – вздохнув, признался Берсенев, а у самого холодные мурашки пробежали по спине от этих слов. Он чувствовал, что завтра даст свой последний бой, но отступить и сложить оружие, не мог. Об Ирочке Олег старался не думать. В такие часы не стоит думать о женщине, даже очень любимой. Мысли о женщине размягчают душу воина, вселяют слабость…
– Вы не имели права трогать маму, не имели права… – заглушал Берсенев одну душевную боль другой.
– Жаль, Олежек, жаль, – запричитала Марья Васильевна. – Давай я поставлю тесто, напеку на дорогу пирожков.
– Напеките, – грустно улыбнулся Берсенев. – А я Вам оставлю письмо любимой женщине. Завтра вечером, если не вернусь, опустите в почтовый ящик. А утром приготовьте, пожалуйста, пораньше завтрак и рубашку мне постирайте, вот эту, белую, – попросил Олег. – И ещё, позвольте мне покопаться в старых вещах. Я видел их на чердаке.
– Барахла там много, от старика моего осталось, да тебе-то зачем?
– Надо, Марья Васильевна.
– Да что же ты, касатик мой, такой бледный. Не заболел ли, али что задумал? – забеспокоилась хозяйка.
– Нет, матушка, – впервые назвал так Марию Васильевну Берсенев, – здоров я, только очень устал.
– Устал? – удивилась хозяйка и покачала головой.
– Милый мой, так ведь пятый день носа на двор не кажешь. Не пьёшь, не куришь, не бреешься, щетиной весь зарос. Лежишь на диване, газеты читаешь и телевизор смотришь. С чего ж устал?































«Мужчина не имеет права умереть в постели»
Э. Хемингуэй, американский писатель


Глава 18.

Последний бой

1.
То, что случилось вдруг так внезапно, потрясло Фаину, затянутую во всё чёрное.
Прямо на её глазах давно небритый человек в лохмотьях с расцарапанным и грязным лицом, замаскированный под бомжа и устроившийся вместе с прочими попрошайками возле новенького храма с золотыми куполами, открыл огонь короткими очередями из большого пистолета по Виленскому и Лужникову, проходившим метрах в пятидесяти от церкви…
Оставив у ворот шикарные машины и прихватив корзины с цветами, два олигарха в окружении охраны шли в могиле Михаила Мирского во главе печальной процессии близких друзей и родственников покойного, и вдруг попали под истребительный огонь.
Многочисленная охрана, блокировавшая казалось всё пространство, проспала, не углядев опасность, исходившую от грязного бомжа с расцарапанным лицом, покрытым свежей коркой и заросшим недельной щетиной, и не прикрыла своими телами хозяев.
Два десятка пуль из «Стечкина» изрешетили олигархов, не задев чудесным образом их окружения, и лишь тогда опомнилась охрана и открыла бешеный огонь по храму, круша двери, стёкла, нищих и убогих, но было поздно. Бомж, сбросивший с себя старое пальто и шапку и проявивший мастерство натренированного человека, едва не вышел с поля боя невредимым. Берсенев побежал по аллее, потом между могилами, укрываясь от пуль за надгробиями и молодыми деревцами, мешавшими вести прицельный огонь. Весь этот путь до другого конца кладбища он проделал заранее, намечая пути отхода к дальнему углу, за которым начинались железнодорожные пути товарной станции, забитой грузовыми составами. При этом Берсенев прикидывал возможность поражения. По самым оптимистическим расчётам выходило «пятьдесят на пятьдесят».
– Что ж, неплохая комбинация, – подумал тогда Берсенев. В горах бывало и похуже. Боевики, конечно, были никудышными бойцами в сравнении с бывшими офицерами ГРУ, спецназа или ВДВ, которые бросали службу и шли в услужение «денежным мешкам», но шансы всё же были. И лишь ранение, даже лёгкое, сводило их к нулю.
Однако, везение, так долго сопутствовавшее нашим, теперь уже бывшим «концессионерам», не могло быть вечным. Так и случилось, пуля задела ногу. Олег отчаянно хромал. Бежать в полную силу стало невозможно. Из раны, повредившей артерию, хлестала кровь. Он стал терять силы и, в конце концов, залёг за скромным надгробным камнем, на котором, в обрамлении дубовых листьев, было высечено:

«Майор Иванов А.И.  25.X.1917 – 28.II.1974
Помним, любим, скорбим… »

Дата смерти майора удивительнейшим образом совпадала с его, Берсенева, днём, месяцем и годом рождения, который довелось отметить в лагере всего лишь за несколько дней до освобождения. Такая вот история…
– Прости, товарищ майор, что примял тюльпаны, выросшие на твоей могилке. Дети, а быть может, и вдова-супруга придут и огорчатся. А ты, майор, не огорчайся. На войне как на войне, а я ещё не вышел из боя. И хоть в стволе нет ни патрона, но есть ещё обойма, для себя. Не тратить же её на одного из тех несчастных русских мужиков, которые, чтобы сносно кормить свои семьи, прикрывают своими телами мерзавцев, разграбивших народное достояние. Пусть живёт. Может быть, хоть  дети его будут жить лучше и честнее, охранять Родину, а не паразитов.
Растерянные телохранители уничтоженных олигархов, ведомые в атаку Львом Голубом, голову которому теперь быть может и не снесут, потому как не кому, но и по головке не погладят, окружали залёгшего за гранитным надгробием террориста. В нём Голуб успел узнать бывшего капитана армейского спецназа Олега Берсенева.
– Компромат теперь никому не нужен, – здраво рассуждал Голуб, – но есть коды и шифры к секретным счетам на огромные суммы в зарубежных банках. Я добьюсь, чего бы мне этого не стоило, и эти шифры будут принадлежать мне! – от подобных перспектив, захватывало дух.
– Почему бы и нет? Все так начинают. Кругом только и трещат, что первоначальный капитал создаётся криминальным, то есть бандитским способом! А чем он, Лев Голуб, хуже других? И у него есть семья: больная жена, дети. Сын, служащий за гроши и дочь, которой в этом году поступать учиться… – вот так, не ко времени размечтался Лев Яковлевич, руководя операцией по захвату террориста.
За двумя десятками проштрафившихся секьюрити, которых ждёт безжалостное увольнение, а потому не желавших подставлять головы под пули великолепного стрелка, виртуозно расстрелявшего из «Стечкина» двух олигархов, не задев при этом никого из их окружения, короткими перебежками продвигались бесшабашные «рыцари СМИ».  Журналисты и телевизионщики, уже засняли трупы Виленского и Лужникова, мертвых и раненых нищих на паперти храма, возле которых суетились потрясённые прихожане, и спешили урвать сенсационный материал завершения операции по захвату или ликвидации террориста, залёгшего среди могил.
Среди этих подлейших журналюг, делавших имя и деньги на людских страданиях, он вдруг увидел Фаю. Она бежала, что есть сил, её красивое восточное лицо, верно, такое было у библейской Сары, когда её наказывал суровый Авраам, сковал ужас.
– Прости меня, Фаина, – я не хотел тебя обидеть, – в душе и искренне покаялся Берсенев, перезаряжая пистолет.
– Уже через пару минут ты увидишь меня, а может быть и обнимешь. Уложишь простреленную голову на колени и оросишь горючими слезами. Прости за боль, какую причинил тебе… 
Секьюрити, подгоняемые Голубом, охватывали позицию террориста полукольцом, прикрываясь многочисленными дорогими постаментами последних лет и скромными надгробиями канувшей эпохи. С тревогой ожидали стрельбы, но террорист молчал.
– Брать живым! – приказал Голуб, размахивая пистолетом. Он был хорошей мишенью, однако террорист продолжал молчать.
– Мёртв? Потерял сознание? Выжидает? Нет боеприпасов?… – Все эти тревожные мысли смешались в  перегретой голове Голуба. Тут уже не до личной безопасности, когда на кону ключи к огромным деньгам, ещё недавно сокрытые в сидении «Майбаха», о существовании которых знали лишь покойные олигархи  и он, Лев Голуб. Ещё о них догадывалась вдова Тартасова, но нейтрализовать женщину он сможет. Необходимо только взять живым Берсенева, а если нет, то разыскать любой ценой его подельницу Ирину Воробьеву.

*
Берсенев перетянул покрепче ногу брючным ремешком, и кровь приостановилась. Он поменял обойму, но не стрелял, жалёя русских мужиков и оттягивая тот страшный момент, когда придётся  застрелиться. Если уж так случилось, что не удалось уйти, то он не сдастся.
Олег извлёк на свет мамин подарок – серебряный крестик. Солнечные блики, проникавшие сквозь кроны березок, покрывшихся свежей майской листвой, сверкали на белом, начищенном накануне металле. Он вспомнил Ирочку. Она так и не сказала ему, что беременна, а он знал, чувствовал, ждал, когда скажет сама. Не вышло, теперь уже не услышит её слов. Не удалось уйти, подстрелили. И рана то пустяковая…   
Опытным взглядом Берсенев осматривал поле своего последнего боя. Он был удовлетворён. Мирский уже гниёт в земле. Виленского и Лужникова теперь тоже зароют. Никакие врачи им не помогут. Берсенев бил наверняка, в голову и грудь. По десятку пуль калибра 9,8 на олигарха, доза более чем смертельная.
– А это что за «хрен» там машет ручонкой с пистолетом? Да это же тот самый, Лёва Голуб, который шёл парламентёром с белой тряпкой к полевому командиру Хамзату и представленный чуть позже прессой и ТВ руководителем охраны финансово-промышленных групп Виленского и Лужникова!
– Кургуз и толстоват, в бронежилете, гад! Но и на тебя у нас, – он вновь вспомнил на мгновенье Ирочку и спешно попрощался с ней, – найдется пуля!
Подняв свой верный и безотказный «Стечкин», ликвидировавший семь боевиков и двух олигархов, Берсенев уложил короткой очередью в голову Льва Голуба, затем приставил пистолет к виску, но передумал, вспомнив Фаину, которая может быть и положит его буйную головушку на полные и тёплые колени…
Ствол пистолета опустился ниже, коснулся сталью места на груди там, где, тревожно замирая, стучало сердце. Раздался выстрел...
Теперь он был не волен вернуться в мир живых. Сознание, угасшее не сразу, втянуло его в тёмный коридор, наверное, чистилище. Здесь что-то лёгкое вспорхнуло и улетело к небесам…
– «Отдал богу душу», – скажут о нём мудрые Валаамские старцы, прочитав газетку, доставленную на остров, а если и нет, то это уже ничего не меняет…

2.
Среди лесного славянского края, где издревле селились кривичи в кругу чистых студёных озёр, прорытых некогда ледником, раскинулся старинный русский городок Невельск.
Чуть в сторону от центра и узенькие улочки приведут путника к умело срубленным и украшенным резными наличниками избам, поставленным на камень-известняк. Возле тех изб на столетних, раскидистых вётлах, а то и просто на высоких столбах, с прибитыми к ним колёсами от развалившихся старых телег, гнездятся аисты.
В одном таком доме, отстроенном заново после войны и отстоявшем более полвека, сегодня радость – вернулся сын, сказывал матери и родне – насовсем.
– Намучился Игорёк в Москве-столице, устал. Не один приехал, с женщиной.  Говорит – «гражданская жена». Теперь венчаться хотят! – делилась с соседками счастливая мать Добровольского Ксения Васильевна, очень довольная возвращением сына в родительский дом. Старшая дочь жила в Полоцке, в соседке-Белоруссии. Мать навещала с зятем и внучатами по несколько раз в год, но всё-таки жила на стороне, своим хозяйством. 
Дотошные соседские бабульки, каких не проведёшь, не обманешь, сразу приметили, что женщина «в положении». Через полгода, а то и чуть раньше будет у Ксении внук или внучка. Точно сказать мальчик или девочка, пока рано, потому как животика совсем не видать. А женщина  видная, собой хороша, всем понравилась, Игорька любит. И имя у неё хорошее – Ирина, значит Аринушка.