Ее портрета не сохранилось. У этой женщины могла быть трудная, но прекрасная судьба жены декабриста, однако злой рок распорядился иначе. Рядом с портретами Марии Волконской или Екатерины Трубецкой мы не найдем изображения Марии Поджио. И этой несправедливости уже не исправить, так давайте восстановим хотя бы раму этого утраченного портрета.
Семнадцатилетняя Маша встретила своего будущего мужа Иосифа Поджио, как тогда водилось, на балу. В гостеприимном доме ее дяди В. Л. Давыдова в сале Каменка Чигиринского уезда Киевской губернии часто устраивались семейные праздники с большим числом гостей. Только через два года, прошедших со дня их первой встречи, после ареста мужа узнала Маша, что под предлогом этих балов в Каменку съезжались члены тайного Южного общества декабристов.
Не знал об этом и сам Иосиф, когда его младший брат Александр, полный пламенных революционных идей и безумной жажды воплотить их в жизнь, привез его в Каменку. В душе Иосифа тоже возникла страсть, не отнюдь не та, которую намеревался возжечь его брат: он мечтал не о свержении самодержавия, а о том, чтобы постоянно видеть возле себя юную Марию Андреевну Бороздину.
Но влиятельный вельможа, статс-секретарь, сенатор Андрей Михайлович Бороздин ни в какую не хотел, чтобы его дочь стала женой отставного штабс-капитана Иосифа Поджио. Сын небогатого итальянца, вдовец с четырьмя детьми, к тому же общавшийся офицерами дерзкого направления мысли – разве такой жених нужен его дочери? Нет не такой – Иосифу Поджио это дали понять весьма недвусмысленно: его попросту не принимали в доме Бороздиных.
Вот что вспоминал сам Поджио уже под арестом, давая письменные показания: «В 1824 году, в апреле месяце, господин Давыдов предложил мне вступить в тайное общество, я же, будучи в те время влюблен в его племянницу, согласился вступить в тайное общество. Отказаться побоялся, чтобы не навлечь на себя негодование господина Давыдова и через то лишиться способу видеться в его дома с теперешней женой моею, ибо я только там ее и встречал; не имея случая к свиданию, лишился бы надежды иметь в супружестве теперешнюю жену мою...
... господин Бестужев, прицепившись к сказанному мной в шутку, что я готов быть одним из наговорщиков, отвел меня в другую комнату и спросил, хорошо ли я обдумал то, что предложил. Я был так смущен торжественным тоном, которым он мне предложил этот вопрос, что, опасаясь, как он не подумал, что я отступаю из трусости, я заявил ему тогда, что хорошо обдумал.
Несколько минут спустя я понял, что сделал большую неосмотрительность, обещав из-за ложного стыда, участвовать в деле, противном моим принципам, моей совести, и которое я ни за что на свете не мог бы выполнить».
Нет оснований сомневаться, что именно так Иосиф Поджио и стал членом тайного общества. Не всем же быть героями, а он, занятый поправкой запущенных дел в имении и заботами о детях, настолько не интересовался политикой, что даже газет не выписывал.
Получив таким образом возможность видеться с ненаглядной своей Машенькой, он почти полтора года добивался ее взаимности, убеждая девушку пойти против воли родителей и обвенчаться с ним. Летам 1825 года они поженились. Скорее всего, это было похищение невесты и тайное бракосочетание в маленькой сельской церкви. Чем иначе объяснить такую ненависть сенатора Бороздина к мужу своей дочери и такую его безжалостность к ней самой?
14 января 1826 года фельдъегерь увез в Петербург арестованного Иосифа Поджио. От беременной жены его удалось скрыть причину внезапного отъезда. Переживая свою первую разлуку с мужем, Маша еще не знала, что больше никогда не увидит его и не получит ни единого слова привета от своего любимого.
В донесении следственного комитета по делу Иосифа Поджио сказано: «Главнейшие преступления Поджио состоят в знании злоумышленнейших заговоров, в участии в разговорах о сих замыслах, но он никогда действительным членом общества не был».
Казалось, можно было ждать и оправдания, но тут Андрей Михайлович Бороздин пустил в ход все свои связи – и ненавистного зятя приговорили к двенадцати годам каторжных работ с лишением чинов, дворянства, и поселению в Сибирь.
После вынесения приговора осужденные получили возможность свидания с родными, но Мария приехать в крепость не смогла: она сама уже была под арестом. Собственный отец запер ее в доме, не допуская к ней даже родных. Письма, которыми пытались обмениваться супруги, конечно, тоже не доходили.
Отец требовал, чтобы дочь признала своего мужа преступником и считала себя вдовой, готовой к новому браку, благо такое право было дано царем всем женам осужденных декабристов. Но Мария Андреевна стояла на своем: она поедет за мужем в Сибирь. Даже первенец, который родился уже после ареста Иосифа, не был преградой. Мария Андреевна считала, что она нужнее мужу.
Бороздин, видя, что он не в силах сам бороться с дочерью, добился аудиенции у императора. Николай I милостиво снизошел к просьбе сенатора и приказал заменить Иосифу Поджио сибирскую каторгу на одиночное заключение в Шлиссельбургской крепости. Матери Поджио и его жене сообщать об этом строго запрещалось.
Виновный только в «участии в разговорах» Поджио понес несравнимо более тяжелое наказание, чем другие декабристы. Большинство их общались друг с другом, не было изолировано от окружающего мира, многие даже имели возможность вновь жить со своими женами. Почти восемь лет находился Поджио в одиночной камере, куда не проникал дневной свет и от сырости все покрывалось плесенью. Он не видел никого, кроме тюремщика, но и с тем разговаривать ему было запрещено.
Мария Андреевна ничего об этом не знала. В марте 1828 года она обратилась с письмом к шефу жандармов Бенкендорфу, умоляя сообщить, где находится ее муж. В апреле она получила ответ: «Жене государственного преступника Поджио. В настоящий момент еще на имеется положительного сведения о местопребывании его».
Ответ оставлял надежду – всё-таки написано «жене», а не «вдове». «Жена», – повторяла Мария Андреевна, пытаясь радоваться хотя бы одному этому слову. Перепробовав все способы узнать что-нибудь о муже, она решилась в августе 1828 года подать прошение императору. Наивно было думать, что об этом не узнает ее отец. Ответа она не получила.
А там временам комендант Шлиссельбургской крепости докладывал Бенкендорфу, что Поджио «просит неотступно позволения писать жене своей». Просьба была передана царю, и тот только в январе 1829 года разрешил Поджио писать жене, не объявляя о месте своего пребывания. Иосиф, конечно, писал, но по злой воле сенатора Бороздина ни одно письмо получено не было.
Мария Андреевна неустанно питалась узнать хоть что-нибудь о судьбе мужа, но смогла лишь убедиться в том, что его нет на сибирской каторге. В феврале 1830 года она подала еще одно прошение императору, но, не зная жив или умер ее муж, закончила его словами: «Государь, я не знаю, чего я должна просить у Вашего императорского величества». Прошение, как всегда, осталось без ответа.
10 июля 1834 года истекал срок заключения Иосифа Поджио. Тайный узник должен был стать явным ссыльным, и тогда уже ничто не помешало бы его встрече с женой. Зная об этом, сенатор Бороздин ночами не спал, думая о том, как спасти упрямую дочь от позорной участи жены ссыльного. Одно ему было утешением: дочь уже не та, что восемь лет назад. Измученная бесплодной и безнадежной борьбой, она все меньше протестует, когда отец заводит снова ежедневную речь о тем, что ее мужа давно пора считать умершим. В год, когда распахнулась дверь одиночной камеры Иосифа Поджио, его жена уступила требованиям своего отца и стала княгиней Гагариной.
Сосланный на поселение в Сибирь в село Усть-Кудинское, Поджио оказался соседом живших там летом декабристов Волконских, в обществе которых он проводил целые дни. Трудно предположить, что Мария Николаевна Волконская не сообщила о нем своей двоюродной сестре – Марии Андреевне Гагариной…
Иосиф Поджио скончался в январе 1848 года в Иркутске, в доме Волконских.
Как хотелось бы мне написать, что княгиня Гагарина умерла вскоре после свадьбы от тоски по единственному своему любимому! Но ее дальнейшая жизнь просто затерялась во мраке времени. Все же поместим ее образ в галерее портретов замечательных жен декабристов. Мария Поджио заслужила эту честь своим страданием.