В администрации нашего заведения тогда работали два офицера среднего звена (они были свояками, то есть их жёны являлись родными сёстрами). Один из них недавно закончил полицейскую академию в Америке и был наиболее цивилизованным и прогрессивным, в сравнении с остальными «отцами-командирами», которые больше были похожи на средневековых инквизиторов. Фэйсал – так звали этого паренька - по возвращении из академии (в звании майора), старался сделать наш быт приближенным к американским тюрьмам. Он, в один из праздничных дней, с гордым видом пришёл с помощниками, которые несли за ним волейбольную сетку и мяч. Долго они размечали на плацу волейбольную площадку (как это происходило я расскажу отдельно), после чего состоялся праздничный турнир по волейболу. В дальнейшем, нам разрешали три раза в неделю, по 2-3 часа вечером играть в волейбол. Но лишали этой радости, если на территории совершались какие-то противоправные действия – драки, разборки и т.п.
Кроме того Фейсал и его старший (по званию и по возрасту) родственник – звали его Ахмед Ассулуми – регулярно посещали утренние поверки, интересовались нуждами и чаяньями сидельцев, аккуратно записывая информацию в свои блокноты. Надо сказать, что многое из записанного исполнялось. Они относились с пониманием и к моей ситуации, пытаясь как-то посодействовать моему освобождению. Устраивали встречи с представителями истца, пытаясь воздействовать на его благоразумие, но – безрезультатно.
И вот, когда сумма всех задолженностей шейхом была проплачена, Ахмед Ассулуми – он был заместителем начальника тюрьмы и наиболее реальным его правопреемником - вызывает меня к себе в кабинет и говорит доверительным тоном: «Андрей, один уважаемый человек, в честь Рамадана хочет тебе помочь и готов заплатить пятьдесят процентов твоей исковой суммы. Если ты внесёшь оставшиеся пятьдесят процентов, то через пару недель поедешь домой». На тот период времени я точно знал, что сумма задолженности погашена полностью. Просто наши «благодетели» использовали всякую возможность «отжать» хоть какую-то сумму от поступивших на освобождение средств. Это у них была, как я уже говорил, очень неплохая статья дохода. Я ему отвечаю: «Спасибо за хорошую новость, но у меня нет возможности оплатить названную сумму». «Ну, нет, так нет, - говорит он мне с явным раздражением, - тогда иди в камеру и сиди дальше. Но подумай, как следует. Второй такой возможности может не быть». Я ему обещал подумать и пошёл в хату.
Через неделю Ахмед опять вызывают меня к себе: «Ладно, давай двадцать тысяч и можешь ехать домой». Я говорю: «К сожалению у меня и такой возможности нет. Пока я здесь нахожусь, у меня связаны руки и я не могу даже две тысячи дирхам доплатить, не то что двадцать тысяч». «Ну, как хочешь, сиди тогда до тех пор, пока у тебя не появится возможности расплатится», - были его слова. Через неделю вызывает он меня опять. Должно быть шейх, который внёс необходимую сумму, интересовался, почему так долго не наступает моё освобождение. Забегая вперёд скажу, что Акрама после Рамадана «мурыжили» и не освобождали почти полгода, всячески пытаясь из него ещё что-то вытянуть. Мне же устроили очередную провокацию и выход на волю отложили на неопределённый срок.
Но это было позже. А тогда, вызывают меня в третий раз и говорят: «Всё, не надо ничего платить. Вся исковая сумма за тебя проплачена, через неделю уезжаешь в Москву». Но, как я уже говорил, в тот период времени, по причине моей непомерной гордыни и, как следствие, большой агрессии против окружающего мира, я ещё не был готов к освобождению. Свыше была послана травмирующая ситуация, на которую я отреагировал агрессивно, вследствие чего в очередной раз пошёл в штрафной изолятор. Освобождение моё «накрылось медным тазом», а наша доблестная администрация с удовольствием поделила денежки, выделенные на моё освобождение.
Получилось это примерно так: каждую неделю в нашей хате, в отличии от других, проводилась генеральная уборка. Все сидельцы должны были принимать в ней посильное участие. Кто-то выносил из хаты лишние шмутки, другие таскали воду, третьи – драили полы и стены. В общем, работы всем хватало. Но один пакистанский паренёк, который через пару дней должен был освобождаться, никак не хотел принимать участия в уборке. Я ему говорю: «Это что за дела? Ты жил в этой хате и в уборке должен поучаствовать». Но пакистанец упорствовал и игнорировал все мои пожелания. Как потом выяснилось, его науськивал Джамаль – главный помощник нашей администрации, от которой он и получил заказ на очередную провокацию, с целью сэкономить средства, выделенные на закрытие моего кейса. Акрам в то время старался не ввязываться ни в какие конфликты и держался в стороне от рисковых событий, во избежание проблем с освобождением. По большому счёту мне бы тоже следовало избегать подобных ситуаций, но непомерная гордыня этому мешала.
В тот день наша хата была дежурной по территории. А это означало, что надо было: навести и поддерживать в течение дня порядок в сортире и на плацу; ходить за пайкой; вывезти в общий контейнер мусор из баков, находящихся на территории. Юный пакистанец и в этих работах не хотел участвовать. Я ему говорю: «Это ещё большой вопрос – улетишь ты завтра или нет, а в уборке, будь любезен, принимай участие. А если не хочешь, то забирай свои вещички и уматывай из нашей хаты». Он начал, мягко говоря, демонстративно выражать своё недовольство услышанным. Стали собираться его землячки и просто зеваки. Всем было интересно, чем же всё закончится. «Если не хочешь сам это сделать, то я могу тебе помочь», - добавил я, взял все его шмутки и выкинул из хаты. Остальные сокамерники меня дружно поддержали. В тот же момент у нашей хаты появляется дежурный офицер, как будто он только этого и ждал (на самом деле – так оно и было). Ни раньше, ни после данного инцидента я того офицера не видел. Такое складывается впечатление, что он был командирован к нам специально для проведения провокации, получив это задание от начальника тюрьмы.
О начальнике хотелось бы сказать отдельно несколько слов. Внешне он напоминал доброго дядю Тома из фильма про его хижину. Здоровенный араб негритянской наружности с удивлённо-улыбчивым выраженьем на лице. Он уже тридцать лет работал в этом заведении, а в должности начальника - последние лет десять. Что такое совесть или честь у него не было ни малейшего понятия. Главная задача, которую он выполнял на своём посту – всеми правдами и неправдами «зарабатывать» деньги для своего хозяина. Не забывая, конечно, и о своих интересах. Хозяином его был руководитель администрации правящего шейха, для которого они и старались «отжать» побольше средств из тех, что были выделены спонсорами на амнистии и Рамадан. А также целенаправленные проплаты исковых сумм, как в моём случае. В тот момент им нужно было найти способ, во что бы то ни стало, завладеть суммой, выплаченной за моё освобождение. Это была первая проплата моей исковой суммы. Забегая вперёд скажу, что всего их было четырнадцать, тринадцать из которых - безрезультатные.
И вот подходит к нашей хате дежурный офицер, в сопровождении Джамаля и двух аскари. Спрашивает: «В чем дело? Почему шум?» Я сообщил причину конфликтной ситуации. Он, не обращая внимания на мои слова, продолжает: «Кто тебе дал право выбрасывать чужие вещи из хаты?» Мне пришлось ему объяснить, что это решение всех сидельцев, а не только моё. Джамаль что-то ему шепнул на ухо и тот перешёл на другую тему: «Почему не произведена уборка в «хамаме»? Убраться и доложить мне лично». Повернулся и пошёл к выходу с гордо поднятой головой. Вся «свита» - за ним.
Хамамом у арабов называется всё, что связано с водными процедурами. Это - и туалет, и умывальник, и душ, и баня и т.п. Нужно сказать, что у Джамальки была специальная команда индусов, которая за мелкие поблажки готова была драить сортир хоть целый день напролёт. Но когда дежурила наша хата, - этого не происходило. Нужно заметить, что у Джамаля была особая неприязнь к русским. Задолго до моего появления в зиндане, какой-то наш соотечественник-каратист настучал ему по «репе». К тому же, когда я появился на основной территории, мне рассказали историю Джамаля, который там был главным шнырём и правой рукой начальника тюрьмы. По слухам он был не только его правой рукой, но и с тылу иногда пристраивался к своему хозяину. Там, надо сказать, это явление очень распространено и практически не осуждается. Наблюдая их наедине (такие моменты случались), можно было понять, что слухи эти были не беспочвенны.
Джамаль до тюрьмы работал в индусском госпитале врачом. И была у него подруга – тоже врач, тоже индуска, очень красивая, как говорят, в которую он влюбился без ума. Она же ему взаимностью не отвечала и всячески издевалась над его чувствами. И вот однажды, после очередных издёвок в свой адрес, в порыве ярости он дал ей по башке, да не рассчитал своих сил - колотушки-то у него были - будь здоров. Красавица-индуска упала и ударилась обо что-то твёрдое головой. После чего взяла, да и отдала Богу душу. Он её уже мертвую изнасиловал. При этом занятии его и «застукали».
Неудачного любовника обвинили в некрофилии и приговорили к высшей мере. Но местное законодательство, как я уже упоминал, на усмотрение родственников убиенного, имеет альтернативный вариант – срок для мокрушника и компенсацию семье пострадавшего в размере 150 тысяч дирхам. Родственники убиенной склонялись ко второму варианту. Так как это была мусульманская семья индусов, то они предложили суду следующий вариант: Джамаль финансирует строительство мечети на родине убиенной и десять лет находится в заключении.
Денег у нашего «героя» не было, поэтому на тюрьме ему пришлось провести не десять а почти восемнадцать лет. При этом он из кожи лез и подмётки рвал, прислуживая администрации в надежде, что они за него заплатят сумму, необходимую для строительства мечети. В конце концов так оно всё и произошло. Но в первые дни моего пребывания в зиндане, Джамаль пытался навязать мне своё мнение и у нас с ним произошла стычка в местном хамаме, во время которой, я без переводчика, на чисто русском языке сказал ему примерно следующее: «Слушай сюда, козлиная твоя рожа, ты учи как надо жить своих сявок, а я это знаю без тебя. Если бы ты, со своей статьёй, попал в наше заведении такого типа, то место твоё было бы под шконкой. Тебя бы трахали там, кто хочет – сзади, а кто хочет – спереди, - все семнадцать лет. И забудь вообще смотреть в мою сторону и указывать мне, что мне делать и чего не делать». Всё это я говорил не стесняясь в выражениях, а интонацию эти ребята, как и животные, понимают очень хорошо, так как они ближе к животному миру.
Надо сказать, что после этого монолога Джамалька больше ко мне не подходил и старался вообще обходить стороной. Слово – русский – у него (да и не только у него) ассоциировалось со словом – мафия, мафиозо. Сам он ко мне подходить боялся, но через своих шнырей не упускал возможности всячески мне «подговнить». Вышеописанная провокация была одним из примеров того, что этим он занимался с большим рвением и вполне профессионально. Неубранный его командой шнырей сортир свидетельствовал о том, что уборкой должны были заниматься мы. В прошлые дежурства мы так и делали, но в тот день до хамама руки ещё не дошли. После того, как дежурный офицер ушёл в офис, наши ребята пошли и быстренько навели там порядок. С чувством выполненного долга мы занесли в чистую хату свои вещи и занялись повседневными делами.
Через какое-то время в хату заходит аскари и сообщает с сочувственным видом: «Андрей, тебя вызывают в администрацию». Не к добру, думаю, вызов в администрацию в выходной день. Обычно оттуда – прямой путь в штрафной изолятор. Собираю, на всякий случай, все необходимые в одиночке принадлежности и иду вслед за аскари в офис. Там с ехидной и довольной улыбочкой встречает меня дежурный офицер, рядом с которым, с такой же довольной рожей стоит Джамалька. «Ты почему не выполняешь мои приказания?», - спрашивает меня офицерик. Я искренне изображаю на своей морде лица удивление: «Как это – не выполняю. Был разговор о том, что нужно навести порядок в сортире. Сейчас там полный порядок. Какие ко мне претензии?» Но дежурный меня не слушал и продолжал свою речь: «Я приказал тебе лично драить толчки, а ты послал других». На что я ему отвечаю: «Никого я пока ещё никуда не посылал, хотя могу послать и очень далеко. Просто мои сокамерники, уважая мои седины, не позволили мне заниматься этим делом. А по большому счёту, обязанность – драить горшки –возложена вот на этого пидора, - показываю я пальцем на Джамальку, - и его команду». Дебаты ещё продолжались какое-то время, но в итоге, как я и предполагал (сказать честно, активно этому посодействовав), меня определили в штрафной изолятор.
Через пару дней ко мне в одиночку, вернее сказать – к зарешеченному дверному окошку, приходит лично начальник тюрьмы в сопровождении своего верного слуги и «защитника тыла» - Джамаля. С ними был переводчик из вновь прибывших египтосов. Он неплохо говорил по-русски. Крупненький такой, симпатичный юноша лет тридцати. Звали его Джалялем, - почти как нашего главного шныря. Этот паренёк заслуживает отдельного внимания в моём повествовании за свои моральные и душевные качества. Но о нём речь пойдёт чуть позже. Пока же он очень усердно исполнял роль переводчика. С чувством глубокого удовлетворения полковник Рашид произносит следующую фразу: «Андрей, если ты не хочешь прислушиваться к нашим пожеланиям, то мы не сможем тебе помочь». Так ласково, с нескрываемым садизмом, он это произнёс, что во мне появилось непреодолимое желание сейчас же придушить эту сволочь вместе с его любовником Джамалькой. Но мешали кандалы, наручники и зарешёченная дверь, разделяющая нас. «На всё Воля Божья, - сказал я ему в ответ, - мне у вас уже начинает нравиться. Разбудят, накормят, спать уложат, - ни о чём заботиться не надо. Красота!» С плохо скрываемым раздражением все трое развернулись и направились к выходу, сопровождаемые небольшим (минуты на три) моим монологом из ненормативной лексики, обращённым в адрес уходящих. Не знаю уж перевёл Джалялька смысл этих моих напутствий своим новым покровителям, но шли они не оборачиваясь до выхода, что-то обсуждая между собой.
В тот же день меня выпустили из одиночки, т.к. смысла там держать уже не было. Цель достигнута - злостных нарушителей дисциплины выпускать на свободу никак нельзя, а средствам, выплаченным на закрытие моего кейса, найдётся более достойное применение. Например, выплатить премиальные высшему командному составу гостеприимного зиндана. Что вскоре и было сделано.
ЧИТАТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ:http://www.proza.ru/2011/01/08/1791