Мошкин открыл глаза. С трудом приподнялся с колен. И, держась за заборную сетку, обрёл подобающее для человека вертикальное положение. Мир был неустойчив и всё время норовил опрокинуться вверх тормашками. Мошкин покрепче ухватился за забор и, кое-как уравновесив шатающий мир, открыл свои глаза. Но этот мир (хоть и обрёл относительный покой) остался нерезким и размытым. Тогда Мошкин привычным жестом поднёс руку к переносице, где было должное место очкам, и обнаружил наличие отсутствия таковых. На его руке осталась грязь. Сощурившись, он нагнулся и начал шарить под ногами.
– Вот они, родимые! Под кустиком лежат!
Мошкин тщательнейшим образом протёр единственное стекло на перекрученной оправе и водрузил их на переносицу... и замер: многоэтажные дачи-коттеджи с высокими заборами. Они окружили его со всех сторон!..
– Ой! – вырвалось у Мошкина. – Где это я? – его взгляд остановился на испачканном колене. – Мама дорогая, штаны новые порвал!
Но настоящая паника началась тогда, когда, пошарив по карманам, он обнаружил, что нет денег и мобильного телефона.
Оглядев пустынную улицу, Мошкин беспомощно опустился на корточки и, обхватив голову руками, тихонечко завыл, размазывая грязь со слезами по лицу:
– Сволочь, какая сволочь! Кинула, «сука», под поезд, на бабки меня променял… А я же любил…
Эта омерзительная, толстая, педерастичной наружности сволочь долго не забудется им, и Мошкин будет ругать и проклинать тот день, когда впервые привёл этого урода в свой дом.
Раньше слово ДРУГ для Мошкина читалось с большой буквы. Он ещё не успел испытать самого гадостного из человеческих ощущений – ощущения предательства. Но это случилось. И случилось именно с ним…
– Паяцы! Грязные твари! Они там трахались! Трахались без простыней!.. Прелюбодействовать среди бела дня, на вонючем и грязном диване c отложившимися личинками тараканов и яйцами пауков, на диване, сто раз принимавшим периодические роды мышей.
…А его жена-чистюля, которая не меньше трёх раз на дню принимала ванну и заставляла Мошкина не менее стольких же раз чесаться мочалкой, чтобы от него вкусно пахло… И вот так вот?!
А когда Мошкин увидел собственными глазами, как старпом, будто хряк, взбирается на его жену… Ничего омерзительней и гадостней в своей жизни Мошкин представить себе тогда не мог. И тогда он кинулся своей плоской, как у рахита, грудью на эту машину, именуемую старпомом, и успел конкретно куда-то попасть кулаком в это голое толстое тело. И ещё Мошкин успел услышать визг, будто издаваемый боровом, которого неожиданно кастрировали…
А потом пришло ощущение нирваны, в которой Мошкин и пребывал до сего времени.
«Проблукав» с полчаса среди чудо-теремов западного и восточного искусства дачных построений, Мошкин наконец-то вышел на шоссе и с облегчением вздохнул, когда увидел знакомый номер проехавшей маршрутки. Но сесть на неё не успел, впрочем, как и на все последующие, которые проносились мимо, не останавливаясь и не сбавляя скорости.
Чего в данный момент не хватало Мошкину, так это взгляда на самого себя, то есть в зеркало, поглядев в которое он бы понял, что ни один водитель никогда не остановится перед ним – конченым бомжом с грязной и побитой рожей. Но мыслей таких не возникало, и Мошкин всё голосовал и голосовал, всё тянул и тянул руку, прося увезти его отсюда. Только вот куда он собирался ехать, думать совсем не хотелось. Мошкину было всё равно, лишь бы быстрее свалить подальше от своего позора – от старпома с толстой задницей и жены-блудницы.
Пройдя с полкилометра по трассе, он натолкнулся на группу скучковавшихся мужиков. Они молча достали стаканы и налили ему водки под самое «темечко».
– Помяни Жорика, царствие ему небесное, классный малый был! Вот едем на похороны, автобуса ждём… – сказал молодой стриженый парень с худющей шеей. – Помяни!
Но вместо автобуса, которого ждали полутрезвые мужики, остановилось вдруг пять иномарок с киевскими номерами. Остановились, посигналив, пригласили к себе. Мошкин не сопротивлялся, ему было всё равно – на свадьбу или на похороны ехать, лишь бы забыться от всего и не помнить этого старпома, и вообще послать всех подальше…
Стриженый парень затолкал его в машину и всё время рассказывал про Жорика, периодически подливая себе и Мошкину в пластмассовые стаканчики водки, пока они не оказались рядом с могилой, где уже обслуживающий персонал закидывал верёвки, чтобы опустить гроб в могилу.
И тут Мошкина пробило.
Он увидел у гроба, который уже опускали вниз, свою первую любовь. Она стояла, одетая во всё чёрное, с нелепым платочком в руках, и, роняя слёзы, прощалась с умершим.
Мошкин было рванулся навстречу ей, но остановился. Он вспомнил, где он находится и сколько машин с «бритоголовыми» рядом…
Погребальный марш, извлекаемый медными инструментами, замолк. Последние горсти сырой земли упали в яму, и народ стал постепенно рассасываться, оставляя близких покойного положить венки на могилу и расправить ленты на казенных шрифтовых полосках в память усопшего.
Мошкин прочувствовал нужный момент и, оказавшись рядом, принял на свои руки полубесчувственное тело любимой. Потом он поспешил посадить её в машину, дверь которой услужливо открыл «бритоголовый».
Его «первая любовь», придя в чувство, открыла свои безразмерные глаза и, узнав его, прошептала «Спасибо!» и потянулась к его разбитым губам…
Она не хотела нынче любви, ей было нужно всего лишь тепло, и Мошкин грел свою любимую женщину, как домашнюю кошку, вернувшуюся после долгой случки домой.
Что было потом?.. А кому это надо…