В детстве меня удивляли животные, но интересных книг о них почему-то не попадалось. «Белый пудель», "Каштанка"… все это трогало меньше, чем Жюль Верн или Незнайка. В голове отложилось, что зверье тема скучная и не для историй.
Дважды меня в этом разубедили - один раз люди, другой раз сами животные.
Было так. В 90-е я подрабатывал киномехаником в Планетарии, и услышал там лекцию, которую от сопровождал оглушительный хохот. Он был настолько сильный, что заставил отвлечься от проектора и послушать. Лекция была о бурундуке. Это зверек, который прячет к зиме запасы, а потом не может найти, поэтому делает их раз в десять больше, чем надо.
Самый громкий хохот был в тот момент, когда лектор показывал, как бурундук ищет свои закладки в лесу...
Прослушав лекцию раз двадцать, я понял, что мир зверей, о котором за петербургским образом жизни забылось, опять возвращается. Мне стали сниться хвостатые существа небольших размеров и неизвестных наименований. Наверное, это были бурундуки. Однажды я даже попробовал завести кота. Но неудачно - он поссорился с моей женой, нагадил ей на одеяло и был отдан подруге.
Но интерес никуда не исчез, а перерос в затаенную стадию. Это дало результат - я понял, что есть безобидная форма отношений с животными. При которой можно быть рядом, но не пускать их в дом. Я сделал у себя на окне кормушку. Она была необычной - пластиковое корыто размером с поднос, прикрепленное к антенне, торчащей из нашего окна. Получилось очень удачно. Кормушка вместе с рогами антенны представляла из себя живописную конструкцию, на которой птицы могли не только питаться, но также чирикать и отдыхать.
Какие именно, я не знал. Хотелось, чтобы удачные.
Через пару дней мне повезло. На кормушку среагировали синицы. Не знаю, в чем дело, но прилетали только они. Я их раньше вблизи не видел, поэтому наблюдать было любопытно.
Синицы оказались на редкость придурковатыми. У них была привычка устраиваться на антенне, а потом стартовать внезапно к корыту. Буквально пулей. Дурь заключалась в том, что эти пули первое время сталкивались. Ударившись, они на лету успевали вскрикнуть, схватить себя за голову и свалиться куда-то вниз.
В общем, народ был правильный и что надо. Прожили мы с ними зиму. Она прошла для меня удивительно легко. Каждое утро я просыпался под дробный стук, открывал глаза и видел в окне мельтешащую стаю, которая носилась по периметру рамы, долбила клювами семечки, а если их не было, то оконное стекло. Эта долбежка, заставлявшая просыпаться с каждым днем все раньше, удивительно поднимала тонус. Я вставал, пил чай и садился за текст.
Разнообразия в наших отношениях не было. Я сидел за компьютером у окна, а синицы носились и клевали корм. Траектория их всегда была разной и все время одна и та же.
Постепенно я так привык к этому, что стал воспринимать их броуновское движение как некий магический шар. Он меня заводил. Странно, но я даже стал получать от него какое-то вдохновение. Как будто живой бесконечный салют - он переливался, мелькал и наполнял меня не очень понятно чем.
Наверное это была энергия. Словно мягкий заряд двух сообщающихся субстанций - этот шар в окне и мой мозг. Хотя скорее всего дело было в обычных эмоциях. Получая их, мне удавалось за утро написать одну или даже две страницы. Причем текст, когда я просматривал его вечером, выглядел так же, как кувыркание синиц - хаотично, но наполнено. После правки было заметно, что в нем есть что-то, что начинает работать. Какая-то составляющая, которую я не знал, как назвать.
Волшебный шар помог написать мне первую книгу. Она получилась до странности необычной, а причиной тому была энергетика двух десятков синиц. Это была тайна, о которой никто не знал.
Но однажды все изменилось. Про кормушку узнали воробьи. Они появились стаей и сразу же изменили мир к худшему. Оказались они совершенно другими, чем я представлял их раньше.
Что в нашем понимании воробей? Маленький, шустрый, перелетающий с места на место и чирикающий чиж. Не знаю, что из себя представляют чижи, но, думаю, они с воробьями являются одной и той же романтической составляющей городской действительности.
Реальные воробьи оказались другими. Они ввалились толпой – и толпа эта была грязная, наглая и, что странно, малоподвижная. Обнаружив кормушку, они приземлились поблизости на антенну, выстроились свиньей и пошли по рогам антенны в направлении еды. Несколько секунд - и синицы были вытеснены из кормушки. Окружив ее плотным кольцом, воробьи стали неспешно жрать.
Ничего общего с тем, что мы видим у этих птиц на земле, здесь не было и в помине. Они были крупные, злые и походили на банду неторопливых сплотившихся кулаков.
Синицы растерялись, я тоже. Понял это не сразу, а обнаружив, что тех, кто мне нравится, просто не стало. Как не стало и артефакта, который меня заводил.
Вместо волшебного шара была ведущая образ жизни свиньи воробьиная стая. Она жрала, ничего не делала и не пускала к кормушке других. Прогонять этих тварей было бессмысленно. Как только я отходил от окна, они возвращались.
Через несколько дней я понял, что не могу сочинять.
Это было как удар кирпичом. Я вставал, пил чай, садился у окна... в общем, делал все как положено. А дальше чувствовал себя идиотом. Ничего интересного не приходило в голову. Там было пусто, бессмысленно и одиноко. Источник энергии, который меня питал, исчез.
Это было как состояние наркомана, лишенного энергетического миража. Что делать с подобной зависимостью, я не знал. Мир без наркотиков, - говорил я себе, но это не помогало.
От абсурдности происходящего я стал понемногу пить. Сколько это длилось, неделю, две или больше, не помню.
И вдруг все изменилось. Я встал после очередного похмелья, отогнал воробьев и насыпал корм - ради пары минут, когда прилетят синицы и успеют слегка поклевать, после чего их привычно выгонят воробьи. Так и случилось, только синицы были в этот раз не одни. Среди них оказался странного вида здоровенный синиц. Такой же раскраски и формы, только чуть вытянутый и раза в два больше.
Когда прилетели воробьи, синиц сдуло, а их товарищ остался.
Дальше случилось то, чего я не видел ни разу. Синиц осмотрел диспозицию, вздыбился, увеличившись в полтора раза, и двинулся на воробьев. Он начал по кругу - подходил к каждому и молча бил в морду. Сила ударов была такой, что воробьи стали падать как кегли. А он продолжал бить – молча, страшно и методично. После того, как он сбил штук восемь, у мерзавцев не выдержали нервы и они сбежали.
Тотчас появились синицы. Они не просто чирикали, а пели – и песня их была как хор беспризорников, обретших счастье. На радостях я скормил им остатки семечек и пошел покупать еще.
По возвращении обнаружил, что воробьев по-прежнему нет, синицы на месте, а я снова могу писать. Произошло это сразу - как будто, пока ходил, кто-то щелкнул тумблером, и в голове одна за другой стали выскакивать и путаться мысли. Главное было их записать.
Захотелось даже сделать это чернильной ручкой на полноценной писательской бумаге, а не перенести в компьютер, оскверняя то высокое и большое…
В общем, меня понесло.
Синиц появлялся зорко, дисциплинированно и несколько раз - до тех пор, пока воробьи не потеряли интерес к кормушке. Я за это время закончил книгу, которая ужасающе не давалась.
После чего, отлежавшись с неделю, пошел к Константину.
Константин был единственным человеком, к которому я всегда заходил, когда у меня что-нибудь заканчивалось или начиналось. Сочинительство, деньги или любая другая романтика. Вначале не помню зачем, потом по привычке, а потом уже выполняя некий сложившийся ритуал.
Константин был моложе меня на несколько лет и моих вещей никогда не читал. Но зато очень много знал – на мой взгляд, он знал всё.
Практически сразу я рассказал ему про синица. Было это после того, как мы достаточно опьянели. Разговаривать раньше у нас было не принято. Не знаю, в чем дело, но началось это после того, как Константин увлекся айкидо. Увлекшись этим странным видом борьбы, он стал косить под китайца и начинать общение с кем бы то ни было не сразу, а после целого ряда процедур. Они мне, если честно, не нравились. Мы должны были пить и молчать с видом пары китайских идиотов.
Вот и в этот раз. Константин задумался и молчал едва ли не полчаса. После чего сказал:
- Это зяблик. Очень злобное животное.
Ясно, зяблик.
Слово было знакомое, но только гипотетически. Гипотетический зяблик в моем представлении не ассоциировался с такими вещами, как мордобитие и героизм.
- И как быть? – единственное, что пришло в голову.
- Лучше не связываться, - посоветовал Костя. – Он очень гордый, его нельзя приручить.
Это знание было единственным. Как я понял из шаолиньской белиберды, выслушиваемой весь остаток вечера, «скудность слов не дает расплескаться мыслям».
Больше я зяблика не видел.
(пишу прямо здесь, извините, буду заканчивать и править не сразу:)))