Аркаим - город света

Фэнтези

                Книга I  Аркаим – город света


Предисловие: Прочитав на одном дыхании книги Ю. Никитина Придон, Куявия, Артания, я воспротивился тому, как печально обрывается это повествование о наших славных предках и далеких героических временах, пусть даже и вымышленной эпохи. Мне захотелось своим примитивным языком и небогатым воображением продлить жизнь некоторым героям и богатырям замечательной трилогии, которую, наверное, можно было бы назвать трилогией о войне и любви, перенеся главные действия в соседнию территорию, в царство Аркаим, давно ожидающее своих писателей и читателей. Как царство Аркаим соприкасается погранично с землями Артании, Куявии и Славии, Так и роман мой несовершенный соприкасается и пересекается с некоторыми героями известных книг.


                Часть первая   Славен Расъ 
    
            
Глава 1. Погоня

           Погоня выдалась на славу. Под острыми когтями стаи разлетались комья уже подмерзшей земли вперемежку со снежной крупой, выпавшей накануне на стылую осеннюю землю.
          Сеголетки визгливо подвывали, больше путаясь под ногами у  матерого вожака стаи. Остальные, голодные и веселые от предвкушения удачной охоты волки, вытянулись неровной подковой, все глубже охватывали краями, как будто заглатывая на бегу  загнанную лошадь и её седока.
          А он, судорожно обхватив ногами и руками  потный лошадиный круп, припал к шее коня так, что было не различить, где грива его спутанных волос, а где грива бегущего на последнем издыхании любимого конька Сивки.
          Солнце скатилось за горизонт, и теперь его последние лучики освещали медно-красными бликами край луговины, на которой разыгрывалась прелюдия драмы, кровавили пурпуром верхушки деревьев ближайшего леса, до которого пытались дотянуть конь и всадник.
         И от этого света, пламенеющего языками догорающего костра уходящего за горизонт светила, развязка погони виделась ещё более кровавой и безысходной.
         Конь, роняя клочья пены и пота на пожухлые травы, из последних сил разрывая копытами свалявшиеся под жестким осенним ветром и не собранные никем стебли дикого проса и ячменя, ринулся к спасительному лесу, пересек наискось травянистый ложок, одолел сгоряча в несколько прыжков неглубокий ручей саженей пяти в ширину, оскользнулся на другом его глинистом берегу, и со всего маху грянулся о земь, подмяв под себя половину всадника.
         Затем, на что–то еще надеясь, рванулся кверху головой и мокрым телом, снова упал, скатился ниже к берегу ручья. 
         Но это и дало всаднику малый и единственный шанс. Всадник на мгновенье вообще потерял сознание, врезавшись в берег и грудью, и правым боком.
         Высвободив из-под крупа придавленную ногу, дернув на себя седельные сумки одной рукой, другой успел еще подцепить кончиками негнущихся пальцев легкое копьецо, и ринулся к спасительному родному лесу, в котором по существу и прошла его пока ещё совсем короткая, ничем особым непримечательная  жизнь.
           Не помня, как пролетел мелколесье, выбрал глазами не то чутьём в сумеречной глубине неохватный ствол громадного дерева с корявыми от буйных ветров ветвями, которые близко к земле свисали игольчатыми лапами, образуя некоторое подобие защиты с боков.
         Подбежал, оперся спиной и одеревеневшей от боли  ушибленной ногой о шершавый теплый ствол защитника. Превозмогая боль в груди, перевел дыхание, скинул с плеча лук и  колчан, бросил к ногам переметные сумки со своим бесценным добром, перехватил покрепче левой рукой копьё, вырвал из поясных ножен длинный охотничий нож и приготовился подороже продать свою молодую шкуру.
         Волки, визжа, рыча, задирая друг друга, налетели скопом на Сивку, он еще зашиб одного мародера тяжелым копытом, да захлебнулся в протяжном крике. Но не все, три – четыре самых наглых и дерзких уже стояли близ дерева, жарко дышали и ждали вожака.
         Матерый волчище в пояс рослому человеку, топорща седую холку, не спеша, подходил к жертве, его горящие ненавистью к извечному врагу желтые зрачки прожигали насквозь и  уже отыскали место для единственного и точного броска.
        Перед глазами юноши сквозь розовую пелену успели промелькнуть пестрые картинки: отец, склонившийся над люлькой, мать в нарядном праздничном сарафане, вдевающая в уши жемчужные подвески, сияющие ласковыми солнышками. 
         Малая сестрица Ладушка, протягивающая к нему, Рысю, крошечные ручонки и заливающаяся смехом  радости первых самостоятельных шагов. 
          Мостки на сваях через речку Смородинку, неспешно плывущую мимо их глухой деревеньки в полтора десятка домов и землянок, укрывшейся близ речки на длинной и узкой поляне средь дремучего леса.
           Родовая изба из смолистых вековых сосен, торчащая будто гриб боровик  на освещаемой ярким полуденным солнцем поляне в окружении еще таких же крепышей, срубленных без единого гвоздя ловкими умелыми руками, глядит на реку подслеповатым слюдяным оконцем и отражается в ней зыбкой неясной тенью.
          Вдруг все это разом куда-то исчезло, сознание заволокло тяжелым звериным смрадом. Последнее, что он помнил, нечто огромное, нечеловеческое резко хватает его за шиворот и поднимает высоко над землей.
           Волки, взъерошив шерсть, в страхе скулят побитыми собачонками, пятятся, натыкаются друг на друга, исчезают в сером клубящемся сумраке.

          
            


Глава 2. Спасение

          Временами сознание возвращалось к Рысю. Накидка из теплой оленьей шкуры сбилась, холод легко проникал сквозь полотняную рубаху, обтекал избитое тело, убаюкивал в такт широким скользящим шагам несущего чудовища.
           Рысь осторожно приоткрывал глаза. Огромные волосатые руки, еще волосатее торс, толщиной со столетний дуб. Среди деревьев исполинов, переплетенных корнями и ветвями, едва заметная тропа. Позади, в нескольких шагах еще одно чудище огромных размеров. Идет красиво, свободно, будто парит над тропой.
          Несет мои пожитки, - сквозь щелочки слезящихся ресниц Рысь попытался разглядеть тех, кто шел позади, и ужас сковал его.
         Леший. Я попал в лапы к лешим. Страх. Но ведь они спасли меня. А, может, мне видится Морок. Но меня не съели. Я жив. Я ощущаю, как болит ушибленная нога, весь бок, ноют сломанные, наверное, ребра.
          Куда меня несут? В логово. Я их добыча. Скормят детенышам. Но лешие не едят людей. А могут только заморочить, запутать в лесу ради развлечения. Так говорила старая бабка Анисья, когда нам, несмышленышам, сказы сказывала. Тогда на что я им? - И вновь терял сознание.

          На самой вершине исполинского дуба  над спящим древним капищем, нахохлившись, сидел большой старый ворон и размышлял о вечном. Давно не приходили сюда люди племени Рыси. Не возносили молитвы богам своим, не возлагали на алтарь сладкое жертвенное мясо. Давненько не видывала эта земля подходящей войны или хорошей драки. Вот и приходится на старости лет обходиться обглоданными мослами, найденными у старого костища охотников.
          Ворон вдруг насторожился. Наклонил набок голову цвета синевы перекаленного железа и вслушался в едва различимые шаги. Шел не зверь, человек. Он был один.
          Зоркий блестящий глаз различил сквозь мелькание веток добычу, тушу молодой лани на крепких крутых плечах  идущего человека. Оставляя в неглубоком, еще не слежавшемся снегу размашистые следы, шел он явно в направлении капища.
           Вран оживился, встрепенулся и тут же поперхнулся своим несостоявшимся криком.
           Рано каркать. Вдруг мимо, домой несет добычу, маленьких человечков кормить.
          Вот был у меня приятель средь людей. Да сгинул, видать. Не ходит по нашим тропам охотничьим, не угощает меня косточкой лакомой. А и поговорили мы с ним  о многом. Не ожидал таки тот парень, когда впервые встретились, что понимаю я речь людей и говорить могу, коль захочу. 
          Разговорились мы тогда за ужином, у охотничьего схорона. Горел неяркий костер, отгоняя колечками сизого дымка надоедливую мошку и нечистую силу. Жарилось на  можжевеловых прутиках нежное мясо.
          Гляди, чтоб не сгорело, я этого не люблю. Человек подпрыгнул почти на высоту своего роста, чуть за хвост тогда не ухватил. Не от страха, оказалось, он меня давно на ветке приметил, да к столу не спешил пригласить. Юноша назвался Рысем, я в ответ откликнулся своим именем. Так и познакомились.
          И в охоте потом не раз пересекались. А, когда он по велению матери за сестренкой малой приглядывал, не я ли ему советами помогал. Выпытывал у меня тогда малец тайны Вечного Леса. Да не про всё вырос он…
          Скрип осевшей калитки, отворяющей вход в Капище Велеса, ко Вратам Звездным, вернул старого ворона в Явь, на землю.
          Мужчина был отменно похож лицом и статью на пропавшего молодого Рыся. Подошел к древнему алтарю, почерневшему не столько от непогоды, сколько от пролившейся за многие годы на него жертвенной крови. Смел с него сильной рукою снежную крошку. Умело разделал жертву, собрал в каменный сосуд, найденный тут же, свежую кровь. Плеснул на четыре стороны. Подошел к деревянному Идолу, земному воплощению Бога Велеса. Помазал кровью рот, живот, руки Бога в обеих его ипостасях Медведя и Тура.
          Не как раб твой, а как охотник к Охотнику и как ученик твой к Учителю обращаюсь к Тебе, мой покровитель, больше некого мне спросить, где сын мой любимый Рысь? Сгинул он неизвестно куда. Дома нет. У соседей - родичей тоже нет. В дальних родах искали.  К Дубу Вещему хаживал, Вечный  Лес спрашивал. Молчит. Укажи путь, где искать?
           Не ответил в этот раз и Велес.
           Не молчи. Ты Охотник и я охотник. Сердце отца не камень. Знаешь ведь, как нелегко терять сыновей. Хотя и много нас у тебя. А он у меня один. Наследник. Продолжатель семьи. Как знать, может, и вождем нашего Рода стал бы после меня. А значит, к тебе чаще других за советом приходил.
          Ворон, склонив голову, внимательно вслушивался в разговор человека и Бога. Не все понимал. Не все, но главное усвоил.
          Человек потерял сына и просит Велеса о помощи найти его. В жертву Богу дичи, свежатинки принес, хотя Велес и от каши пшенной бы не отказался.
          Но у Велеса забот немало. Да еще и зима на носу. Обо всех похлопотать успеть надобно. Делами серьезными озадачен, в думы свои неотложные погружен. Не слышит отца. Что ему человечек. Букашка малая, незримая в сумраке Вечного Леса, безграничного и великого, кишащего живностью неисчислимой и заботами многотрудными.
          Не обижайся на Бога нашего и покровителя Велеса, - вмешался, не выдержав, ворон.
          Слышит он тебя. Да не внемлет. Ответа нет у него пока.
          Вздрогнул от неожиданности охотник, пролилась кровь жертвенная на снег. Снег зашипел, паром пошел, туманом полетел к Звездным Вратам. Растворились Врата, приняли дар драгоценный. Сорвалась вдруг одна звездочка с небес, хвостом лучистым небосвод осветила, покатилась недалече за горизонт, растворилась в Вечном Лесу.
         Ты загадал загадку – она услышана. Как видишь, охотник, здесь где – то твой сын, в Вечном Лесу. Давай вместе искать будем. Побратимом стал мне с недавних пор твой сын. С одной стрелы пришпилил врага моего давнего – гадюку саженную в черепе затаившуюся, коим я собирался полакомиться. Должник я ему теперь.
         Говорящий, значит ты, поднял голову Кремень. Знавал я птиц говорящих, но чтобы так чисто лопотать по - нашему.
         Вообще - то, человече, не люблю я попусту речи толкать. Удел пичужек всяких да людишек ничтожных щебетать - чирикать, языком молоть в дело и не в дело.  Особливо когда вы браги своей чрезмерно употребите, пируете так, что кормилец и заступник наш Вечный Лес  только головой качает да бурю на вас напускает, чтоб утихомирить, приструнить малость.
         Слово – серебро, а молчание – золото, станешь ли ты спорить на этот счет?
         Спорить не стану. Сам не горазд говорить речи витийные. Но ответь мне, птица мудрая, что знаешь о сыне моем?
         Скажу, что знаю. Расспрашивал Рысь, сын твой меня о чудесах и тайнах Вечного Леса, о странах ближних и дальних, особенно об Артании и Куявии,  о народах тех стран и о героях великих.
         Молва о героях  впереди них бежит, других на подвиги зовет. Очень уж захотелось парню твоему охватить все, побывать всюду, себя проявить. Сам героем возмечтал стать. Готовился, авось в поход. Как же ты отец не усмотрел?
         Однако и мне он ничего не сказал. И ворон озадаченно почесал себе корявым когтем затылок, ну, как человек равно.
         Сам я уже не молод, старых друзей растерял и похоронил. А к парню твоему привязался. Помогу тебе в поисках. Ты бы поделился со мной мясом оленя. Жертвенное, оно вдвое вкуснее. Проверено. Этот столетний опыт бы да к молодой прыти. Молодой хочет, а старый разумеет.
         Угощайся, милости прошу, птица вещая, Богом одноглазым приближенная. Славов морских тот Бог. Одином величают они его. По рекам и сплавам приходят они иногда к нашим родичам северных окраин Вечного Леса, когда с миром да товарами добрыми заморскими, а когда и с топором войны. Топоры у этих не такие с виду, как  артанские, но секутся ими не хуже.
         Ну, да и мне идти пора. Прощай, крылатый друг моего сына. Рад буду увидеть тебя с вестями добрыми. Авось, знаешь, где мое жилище.


         
Глава 3. В гостях у леших

           Бесконечная и бескрайняя как Вечный Лес, чистая как небесный океан, уютная и плавная как течение родной речки Смородинки песня звучала и звучала в нем, в каждой его клеточке, в каждой живиночке, растворяя огненную боль, сращивая кости, утишая скорбь, укрепляя  истерзанное тело. Чьи – то теплые сильные руки кружили над неподвижным телом, нежно по – матерински прикасались, лечили, умащивали снадобьями, вытягивали наружу непомерную хворь и наполняли душу покоем и любовью.
            Песня матери, тихо и бережно звучавшая в голове как неумолчный разноголосый гомон Вечного Леса, вдруг разом стихла. Исчезли волшебные голоса райских птиц, ласкающий шепот изумрудной листвы и  шелковых трав, стрекотанье ловких стрекоз и жирных кузнечиков, веселое журчание ручейка, сбегающего по белым камешкам хрустального родника в темную заводь знакомой речной излучины.
           Рысь очнулся не то от сна или забытья как-то сразу весь, и телом, и сознанием ощущая легкость, прибыток силы и чувство неутолимого голода. Его тренированное молодое тело, сплошь оплетенное жилами и узлами мышц, сравнимых по прочности с надежным железом кузнеца Авдея, требовало еды и движения.  Даже не столько пищи, сколько движения.
          Ему хотелось немедленно и привычно сорваться, взлететь на вершину самого высокого дерева, и прыгнуть в пропасть точно на крепкий сук, затем перелетать с одного дерева  на другое, хватаясь за прочные сучья, отталкиваясь от шершавых стволов и ветвей, не глядя при этом на землю, виднеющуюся далеко внизу.
          Так он делал бессчетное число раз. Никто лучше него в селении этого делать не умел. Да и во всем роду племени Рысей.
          Огляделся, привстал на локти. Он лежал совершенно без одежды на деревянном настиле из грубо обработанных жердей, покрытых лапником, а поверх несколькими звериными шкурами. Укрытый почти с головою еще одной, тяжелой мохнатой шкурой непонятного зверя. Рядом стояла глиняная плошка с водой.
          Помещение пленника больше всего напоминало искусственную пещеру, вырытую в земле. Сверху кое – где свисали корни растений. Высота потолка говорила о том, что обитали здесь настоящие великаны. От входа сквозь неплотно  запахнутые шкуры небольшими струйками сочился тусклый дневной свет вместе с зимним холодом.
          Посредине слегка вытянутой пещеры десятка шагов в длину, лежал плоский круглый камень в обхват, на нем кое – какая утварь. Пол устлан слоем листвы и сухих трав. В глубине угадывалось отгороженное редкими кольями пространство для сна его спасителей или похитителей, тоже выстеленное плохо выделанными  шкурами.
          Там же виднелись какие – то припасы, у дальней стены прислонены две – три огромные дубины из комля размером с созревшее дерево. Ветки и кора с них тщательно счищены. И огромный каменный топор, вставленный в расщеп толстенного в две руки топорища, сделанного не то из мореного дуба, не то из какого – то неведомого дерева, обмотанный сыромятными ремнями крест накрест.
         Рядом с топором сваленны горкой его вещи.  В пещере было пусто и тихо.
         Рысь жадно набросился на воду. Холодная, свежая она показалась даже слаще меда. А и то, правда, на дне плошки не полностью растворившийся мед. Пленника медом поить не станут.
         Вскочил, метнулся к своим вещам. Все цело. Нож в ножнах, копьецо, лук, колчан со стрелами, сапожки дорожные, одежонка неказистая, торбы походные даже на его секретный узел завязаны, на них накидка небрежно наброшена. Рысь торопливо успел натянуть портки, рубаху.
         Полог на входе вдруг резко отбросила чудовищная мохнатая рука… Огромная угловатая фигура, сплошь покрытая темно – рыжеватой шерстью, полностью закрыла  собой проем. Пещера на миг погрузилась во мрак. Рысь окаменел, тело разом обдало жаром, ноги противно ослабли, рука машинально искала что – нибудь для защиты.
        Не пугайся. Прозвучало вдруг у Рыся в голове на понятном ему родном языке. Только как – то певуче растянуто, вязко. Не словами, а мыслью.
        Также как и сам он с собою, порой, говорил во время многодневных походов по знакомым окраинным тропам  Вечного Леса.
         Научился так говорить в многодневных переходах, когда не с отцом, не с дружками, а один шел по делам охотничьим, ловушки ставить, дичь скрадывать, новые места уловистые разведывать. И на Лебяжье озеро хаживал, и по направлению к Черной Горе, и в Долину диковинных зверей пытался тропу разведать, да не сумел.
        Лес речи громкой человеческой не приветствует, звери попрячутся, птицы смеяться над ротозеем станут, поневоле научишься сам с собою советоваться.
        Ты в нашем племени. Я вождь племени. Тебя лечила моя женка. Ты не враг нам. Будешь жить среди нас. Зима. Скоро глубокие снега. До твоего  племени людей далеко. Ты не дойдешь. Погибнешь. Мы тебя проводить не можем, наше время вышло, нельзя нам сейчас по лесу бродить. 
          Зимой другие боги своих стражей направляют порядок блюсти в лесу.   
          Внук Холода Вселенского Морзко уже тут как тут. Вот - вот и Карачун на охоту выйдет. Сам Велес скоро станет обходить свои владенья, детей своих непослушных вразумлять.
          Чудовище говорило на языке славов, не открывая рта, как будто с трудом, короткими фразами. Но в главном все было понятно.
          Кто же вы? Как мне вас называть? - Рысь во все глаза глядел на лесное чудище.
         Мы можем быть видимы и невидимы для людей, общаемся не словом, а мыслью. Так мы понимаем не только друг друга, но и язык зверей, птиц, деревьев, всего сущего, что нам здесь подвластно. 
          Вы, люди, потеряли это умение, когда стали говорить ртом, которым употребляете пищу и питье.             
           Посему ваша новая речь утратила свою прежнюю красоту и чистоту, обособилась от природы. Вы перестали понимать всех вокруг, и все перестали понимать вас.
          Вы, люди, уже и себе подобных с трудом понимаете. Отсюда и враждуете.  Мы и еще немногие способны вас понимать, а вы считаете нас врагами, чудищами лесными, потому что не понимаете.
          Все, что не понятно, то страшно и противно человеку, а, значит, следует уничтожить по вашему разумению.
          Кто вы? Вскрикнул нетерпеливо Рысь.
          Мы дети Велеса, стражники Вечного Леса. Вы называете нас лешими. Это не совсем верно. Но нас это не обижает. Мы можем стать видимыми, когда захотим, можем принять облик дерева, человека или зверя. Но поступаем так по своему разумению, а не по воле богов или людей.
         Почему вы меня спасли?
         Мой сын Левша так захотел. Он не стерпел, когда толпой на одного. Волков было много. Ты один. Конь твой сначала тебя спас. Он знал, что погибнет первым, и стремился изо всех сил к лесу. Он принес себя в жертву, чтобы ты жил.
        Но главное не в этом. Я успел в те последние для тебя мгновения увидеть, что твое предназначение не в том, чтобы исчезнуть в голодном волчьем брюхе. Совсем другое предназначение. И это великое предназначение.
         Норны сплели для тебя другую нить судьбы. Но ты все постигнешь сам. Для человеческого детеныша ты уже умеешь многое. Но пока не готов покинуть Вечный Лес.
        Там, за его пределами, другой мир, полный жестокости и обмана, лицемерия и подлости, любви и ненависти.
         Без воинского мастерства, живой мысли и родительского благословения в том мире не выжить. Негоже, что ты покинул отчий дом без родительского благословения.
        Тебе надо научиться понимать и выбирать не только умом, но и сердцем, не жалея потом, какой выбор правильнее, а просто идти дальше. К новому выбору.
         Идти к цели по лезвию ножа между плохим и очень плохим, между  добром и злом, между словом и поступком. Простить предавшего друга и спасти злейшего врага. Отречься от любви самой прекрасной женщины во имя всенародной славы. Или наоборот.
         Жизнь – это клубок разноцветных ниток, с которыми наигрался веселый щенок, а тебе затем предстоит отыскать и распутать свою одну единственную нить, да при том не разорвать её и бережно вплести в яркую жизнь героя.
         А я думал, - Рысь опустил голову.
         У тебя теперь будет много времени подумать. Ты останешься у нас. Нас здесь несколько семей. С окрестных лесных угодий собрались на зимовку. 
         Это наш зимний дом, как вы называете. С весной, когда  Ярила пробудит живительные соки Вечного Леса, любовной жаждой наполнит сердца и чресла его обитателей, мы разбредемся по всему Лесу, по своим участкам, на веки вечные нам для присмотра предназначенным Велесом.
        А в тот день, когда тебя волки прищучили, ходили мы к Полеве на Лазореву поляну за последними запасами зерна. И там мы нашли тебя, доставили, выходили. Мы к зимнему сну будем готовиться, а тебе тут рядом небольшую пещерку приготовили.
        Рысь быстро оделся и  последовал за Лешим к выходу. И остолбенел.   
        Среди исполинских деревьев, уходящих вершинами к звездам, на склоне глубокого обрывистого оврага, где по гладким черным, как спины речных животных камням,  еще бурно струился  ручей, не замерзший, или не  замерзающий никогда, стояло около дюжины громадных чудовищ, таких же черно – рыжих  корявых, разве чуть поменьше размерами его спасителя.
         Но от них, угловатых и  нелепых, страшных как сумрак гиблого леса, исходила какая – то непонятная приязнь, доброта безмерно сильного, но не злобного зверя, стремление помочь случайному гостю.
         Его повели по узкой трудно проходимой тропке дальше, вдоль берега. Кое – где из обрыва торчали скальные выходы, упавшие валуны, камни поменьше, припорошенные первым снегом.
         Пещерка показалась уютной, вырытой на достаточную глубину. Вход между двух больших камней  с поворотом, просторное жилище, пол устлан лапником поверх жердей. В углу шкуры, примитивная посуда, среди которой откуда ни возьмись медный казан. Каменная ступа с пестиком. Вяленая рыба подвешена на прутьях, внизу жбан с медом, берестяной туес с зерном.
          Рысь сбросил с плеча свои вещи, вздохнул.
         Даю тебе в помощь своего сына. Все, что понадобится, сделает. Ко сну отойдет потом, позже всех. А нам пора. Прощай. Лешие гурьбой потянулись в свою берлогу. Один остался в пещере. Этот малыш был почти на две головы выше Рыся и раза в три пошире. Как же ему приказывать?
          Как тебя звать – величать?
          Зови Левшой. Тебе привычно, а мне приятно для слуха человеческим именем обзавестись. Я знаю, что тебе нужно. Сейчас займемся неотложными делами.
         Рысь согласно кивнул.
        Оглядевшись, Рысь сообразил: Если углубить на повороте нишу, пробить с другой стороны большого камня наклонное отверстие, можно сложить очаг и поддерживать огонь. Будет огонь, будет и пища, философски молвил.
         Пойдем, подберем подходящие камни для очага. Вдвоем быстро натаскали камней. Нашли глину, обмазали щели изнутри и снаружи. Руки Рыся от холодной воды и глины поначалу занемели, превратились в две ледышки.
         Дохнул Левша на них дыханием летним, разом  полегчало, обдало приятно кожу, согрело нутро. Сверху положили плоскую каменную плиту. Домжар получился на загляденье. Несколько круглых окатышей отложил в сторону. В лютый мороз нагреть на каменной плите над костром, да в ноги себе, будет в самый раз. Сушняка и бересты в верхнем лесу было вдоволь.
         Нарезали лозы по берегу ручья, оттает, отойдет, станет гибкой и послушной. Сойдет для плетеных  снегоступов и плетеной калитки на вход от непрошенных посетителей. Еще принесли несколько огромных кусков толстой коры закрывать вход уже от непогоды. Внутри пещеры в глубине над лежаком сделали подобие шалаша. И теплее так, и земля сверху не будет сыпаться за шиворот.
         Тяжелые работы выполнял Левша, а Рысь больше руководил. В его лета это было впервые и ему очень нравилось. Дома все больше руководили им.
        Достал колчан со стрелами.  Большая часть их оказались целы. И десяток боевых, и почти столько же охотничьих.
         Ничего, починим, главное наконечники. Древца вытешу, перышки достану. Лук хорош, тетива на смену найдется.
         Ну, что, друг Левша, запалим костер, проверим, как печище наше греет, а там и спать. А, когда моргнуло  и разгорелось в очаге пламя первого костра, потеплело на сердце, пахнуло дымком родного дома.
         Подумалось: Как там родичи мои, потеряли меня, мечутся по лесу, ищут или уже перестали?
        Не любим мы, лешие, огонь. Лесу он враг и нам не в радость, - Левша засобирался покинуть новый дом паренька, - а ты без огня пропадешь. 
        Подальше от него я себе лежак и  устрою, попривыкну. А спать не буду, за тебя в ответе, пока ты свой быт не организуешь. Мы ведь только в зиму спим, в остальное время нам не до сна. Во время сна мы уязвимы. Поэтому наши зимние укрытия ни человеку, ни зверю неведомы. Ты первый, кто удостоился увидеть.
         Прошли дни. Рысь несколько раз удачно сходил на охоту. Запас себе мяса, часть его в наскоро и коряво сплетенной корзине опустил в снег близ ручья. Набрел на грибы, примороженные под снегом. Кое - где на больших мшистых кочках еще оставались не склеванные птицами ягоды спелой брусники и клюквы. В зарослях шиповника по руслу ручья тоже нашлась пригоршня плодов.
           Вечерами у костра Рысь много интересного узнал от Левши. Сам мастерил новые древки стрел при неровном свете коптящего жирового светильника.
          Левша говорил медленно, учился вслух языку людей. Однако рассказывал вещи интересные, неслыханные ранее от стариков деревенских и калик перехожих.
          О том, что Вечный Лес – это огромное единое божество, в которое Творец вдунул душу необъятную и повелел быть ему одновременно живым и неживым, стать человеку и зверю жилищем и кормом.
         И появился Лес на земле много раньше человека, даже раньше многих богов и ангелов. Позже вмешивались в жизнь Леса многократно боги старые и новые, дивы большие и малые, сильные и не очень, власть над ним обрести хотели, всяк хотел его на свой манер переделать. А распри те постепенно в войны переросли.
         Войны смерчами губительными пронеслись над  Вечным Лесом. Поначалу урон нанесли ему немалый. Н о Лес выжил. Выстоял. А потом что – то не так пошло.  Что – то видно  надорвалось в  его жизненных соках, испортилось.
         Не по замыслу Творца, а сам по себе Лес теперь живет, наперекор стихиям небесным и земным.
         С тех незапамятных времен в Вечном  Лесу разные разности происходят. Кто чужой во второй раз в Лес приходит даже через малый промежуток времени, не узнает Леса, дорог знакомых не ведает, городов и деревень, через которые ранее проезжал, на местах своих уже не находит.
         А на том месте, где самая жестокая битва была между молодыми Богами и дивами из самых древних, образовался Провал. 
         Кое - кто из воюющих под землю глубоко провалился, земля над ними сомкнулась заклятием не то Ящера самого, не то Громовержца. Как раз в том месте, где три границы сходятся, Артании, Куявии и Славии.
         Известно нам, что глубоко под землей в том месте до сей поры битва продолжается. Кто и на чьей стороне в этой битве участвует, неведомо.  Порой силы невиданные наружу выплескиваются и лес обновляют непрерывно и скоротечно. Жизнь там клокочет и размножается с невиданной быстротой. А человеку там не выжить. Да и зверю не всякому дано.
         Приходил в те края недавно герой один из Артании, сказывают, любовь к женщине его вела, не дала тогда погибнуть, сгинуть в трясине болотной, в пучине лесной, нежить его не тронула, зверье стороной обходило, а дивов местных ему на один прикус хватило.
         Рысь, услыхав слова о любви, тут же вспомнил про отца с матерью, как миловались украдкой, как заботились друг о друге, но дальше этого его фантазии о любви не хватило. Хотя, пожалуй, сильный оберег любовь, - подумал.

               


Глава 4. Сотник из Аркаима

         Далеко, далеко, за сотни верст от Вечного Леса по всей необъятной степи  в эту пору разрасталась другая война, жестокая и кровавая. Уже почти никто не помнил, с чего она началась, или кто слово обронил неосторожное, или клятвы данной не сдержал, а не то предательством расплатился за  гостеприимство, жену чужую украл, власти непомерной не по силе своей восхотел.
          Катилась война от старого горного хребта Ора Эл на востоке через земли артанские,  булгарские, да хазарские до самого сердца  Куявии Куябы, а потом и далее, оставляя за собой пепел и смерть, плач и слезы, вдов и сирот.
          Дожди проливные вымывали до бела косточки павших,  человечьи и конские.  Молодые  травы напитывались живительной влагой и  поднимались следом за пожарищами и копытами тысячных табунов, одичавших без человеческого присмотра, буйными коврами поскорее укрывали  эти гримасы смерти от тех, кто сумел выжить, приспособиться, чтобы дать хоть малую возможность изболевшимся сердцам подумать не о тризне, о новой жизни. 
          Князья не хотели подчиняться тцарам, вожди родов и племен –  князьям.
         Лихие людишки сбивались в свои ватаги, уходили на окраины Артаниии и Куявии, ставили станы вольные, выбирали себе новых вождей, называя их атаманами, делали быстротечные набеги на города и веси, угоняли табуны, воровали славных девушек, хватали все, что плохо лежит, и свозили в свои новые становища.
          Нравы там царили свободные и буйные, вино и брага после набегов текли рекой. Песни звучали чаще, чем боевые кличи. А драки да поножовщина заменяли начинающим разбойникам боевую сноровку.

           Верховный жрец Амон стоял на  плоской площадке Центральной башни Звездного храма, опершись на  каменный парапет, и  задумчиво глядел в сторону уходящего за горизонт светила. Близ него стоял на треноге бронзовый прибор для определения высоты светила или звезды над горизонтом. Он, Амон, достиг всего, к чему стремился многие годы: вершины жреческой власти и высочайшего мастерства, лютой зависти некоторых приближенных Карахана, ненависти  врагов  и безмерного уважения народа.
          Священный город Аркаим, столица черных Артанов покорно лежал у его ног. Легкий вечерний ветерок  доносил с запада едва уловимый запах гари и пыли,  ворошил его волнистую седую бороду, длинные белые одежды, опоясанные черным, расшитым серебром поясом, на котором в строгом порядке располагались многочисленные обереги и амулеты, узорчатые кожаные мешочки с волшебными порошками и снадобьями.
         Накануне вернулся гонец из разведывательного отряда сотника Юзбаша, отправленного по велению Копы в артанские степи их западных родичей.  Далеко ходил, за рекой Ра побывал отряд.
         Неутешительные вести примчал гонец. Совсем плохие. Отряд Юзбаша возвращался изрядно потрепаным, наполовину потерявши отборных воинов, которых тщательно отбирала в поход Копа – большое собрание жрецов и старейшин всех родов.      
         Пригласили также старых доблестных воинов, не один раз ходивших в дальние походы и набеги и доживших до преклонного возраста, не понаслышке знавших лучшие дороги, удобные речные переправы, потаенные схроны в  глубине древних курганов, надежные убежища в лесных урочищах и горных ущельях. Многие воины тогда хотели попасть в отряд смельчаков.   
         Отбор был жесткий. Юзбаш, младший брат Карахана, князя черных Артанов, молодой и славный воин, уже не раз проверенный в жестоких схватках, искусно обученный воинской науке, по праву возглавил отряд, в который вошли девять десятков храбрецов на боевых конях и десяток людей с обозом.   
          Сильный шаман Тургут в походе стал надежным помощником и  советчиком Юзбашу. А лекарем он всегда был лучшим. Очень не хотелось Амону отпускать его от себя, Тургут ему здесь в столице верный  друг и союзник в политических играх жрецов и князей.
          Гонец опередил остатки отряда Юзбаша на несколько дней. Он был легко ранен, поэтому ему приказали донести плохие вести в город на самом быстром скакуне, из уцелевших к тому времени в отряде.
          Карахан в присутствии Амона допросил парня и на мгновение заколебался, умертвить его по обычаю предков за плохие вести или…
          Главное, Юзбаш, любимый брат жив, но тоже ранен, как и многие его воины – вслух размышлял Карахан.
          В башне, говоришь, они закрепились. В той старой полуразрушенной крепости, построенной еще во времена древних Ариев, когда они шли из Гипербореи в страну Си - Бир, а затем в страну Семи Рек.
          Крепость эта всего лишь в трех конных переходах от наших сторожевых застав. Считай, пограничье. Многие там побывали, - Амон, глядя в глаза Карахану, чего никто кроме него не смел, тихо добавил: Все, что происходит в  большой степи, нас пока не коснулось, а нашим воинам надо помочь.
          Сам знаю, рыкнул Карахан, - я уже отдал распоряжение, как только гонец въехал в ворота моего дворца. Пригласите сюда Турана.
          Огромные золоченые двери распахнулись, казалось от одного лишь дыхания вошедшего богатыря. Его огромная голова в круглом медном шлеме, покоившаяся с достоинством на богатырских плечах, походила на отменно начищенный походный казан. Черные с проседью усы закрывали чуть ни весь низ лица. Кривая сабля в простых деревянных, обтянутых кожей ножнах, шириной в добрую ладонь, свисала почти до пола по левую руку.
          Рокочущим басом, от которого заходили ходуном портьеры и занавеси в княжеских палатах, богатырь произнес: Мои воины готовы, Карахан. Приказывай.
          Облегчите страдания гонцу, перевяжите раны и возьмите с собой, пусть укажет путь. Накормите его в дороге. Карахан резко повернулся и вышел из комнаты для приемов.
         Уже через мгновения две сотни отборных конников из личного тумена князя Карахана с полным вооружением,  взбугрив железными копытами землю, разметав в округе испуганную живность, крылатой стаей умчались вслед за уходящим солнцем навстречу славе или смерти.



Глава 5. В окружении


          Юзбаш, смертельно устал от недосыпа и постоянных боев с ордами конных и пеших степных разбойников, не то с недобитыми остатками чьей – то рассеянной армии. Они уже многие дни и ночи преследовали и клевали его отряд, возвращавшийся домой из похода. Быстротечные схватки обескровили и измотали отряд вконец.
          Юзбаш нервно ходил от одного воина к другому, подбадривал, давал советы, как лучше стоять у бойницы, как подольше сберечь себя, унося жизни врагов в этом неравном, пожалуй, последнем бою. Их здоровых и легкораненых оставалось около трех десятков. На всех про всех едва по дюжине выстрелов каждому боевыми стрелами.
          На подходе к башне, вдоль берега озера им удалось нарезать в подлеске тонких и толстых прутьев. Сейчас все воины, кроме дозорных, выстругивали древки для стрел и дротиков.
          Весь подходящий металл с одежды и украшений использовался для наконечников, которые затачивались тут же о камни. Часть стрел и дротиков делалась с факелами для ночного боя. Троих серьезно раненых расположили у каменной стены цокольного этажа башни.
          По личной просьбе они сидели, опершись на шершавую стену, напротив входа в башню с луками и запасом стрел, у каждого на коленях лежал обнаженный кинжал, чтобы достойно уйти к предкам, глядящим с небес на их приготовления к последней битве.
          Здесь же расположились и оставшиеся кони. Вход был заложен наспех каменной пирамидой. Толстые стены шестиугольной башни были сложены из плотно пригнанных каменных блоков.
         Однако время не пощадило её. От многих этажей башни над высоким цоколем остались едва ли три. Какая – то  страшная по мощи сила разрушила её вершину, уходившую по преданию в облака, словно песчинки смела с верхних этажей мощные каменные стены, разметала огромные блоки и перекрытия из мореного дуба по всему берегу озера, а часть из них виднелись в глубине воды.
         Многие камни носили следы такого горячего огня, от которого они расплавились и превратились в застывшие бесформенные каменные трупы.
        Другие строения древней крепости, на которую, ища спасения, набрел отряд Юзбаша, вообще лежали в руинах, постепенно превращаясь в песок и пыль.
         Редкий путник поневоле решался здесь остановиться на ночлег.
         В стене цоколя под обломками обнаружился проход. Винтовые каменные ступени, покрытые тысячелетней пылью и каменной крошкой, вели глубоко вниз и переходили в  узкий подземный ход, который вел в сторону озера и постепенно уходил под воду.
         От жажды мы не умрем, - подумал Юзбаш, когда ему доложили о находке, - но придется и сюда поставить пару воинов, а это ослабит нас на башне.
         К нему неслышно подошел Тургут: Наверху есть немного свободного места, я буду шаманить, узнаю, добрался ли гонец, будет ли помощь? Потом я поговорю с воинами, чтобы укрепить их силу духа.
         Если поведаешь нечто плохое для нас, не говори им. Тургут молча кивнул.
         Коней напоили вдоволь, но накормить было нечем. Боевые кони чуяли врага, скалили зубы, чуть слышно пофыркивали, вздрагивая крупами, но помалкивали, они знали как вести себя в засаде. А враг уже рядом. Передовые разбойники с криками радости достигли подножия башни. Их пока было немного, и они нестройной толпой наматывали петли, смеялись, задирали воинов Юзбаша, изредка постреливали из коротких упругих луков.
          Мысли теснились, одолевали Юзбаша, не давали сосредоточиться: Умеют ли плавать эти шакалы, будут ли они искать проход, спрятанный в толще воды? Если нет, то с трех сторон держать оборону нам будет легче.   
          Гореть тут уже нечему. Огонь нам не страшен. Разве что волшебный.   
          Будь с нами хотя бы самый молодой из двенадцати жрецов Аркаима, он бы своим солнечным зеркалом сжег этих разбойников, которые только и могут, что  вдесятером на одного спящего напасть. Пожалуй, надо приготовить стрелы и дротики с  факелами. Стервятники  могут попытаться напасть ночью.
         Раздайте последнюю еду, завтра она нам может не понадобиться, - обратился он к десятнику Актаму.
         Вечер осторожно наполз на руины крепости, изломал удлинившиеся тени, редкими розовыми облачками отразился в тихой воде озера, задернул дальний край за лесом надвинувшейся серой тучей. В башне готовились к последней битве воины Юзбаша.
          В лагере разбойников, судя по всему, собирались пировать. Где – то далеко, за лесами и реками шел к ним завтрашний день. Для кого – то он будет победный,  для кого – то последний.
          Юзбаш прикрыл глаза. Пред глазами выплыл из легкого облачка грез дивный образ  юной красавицы Далилы. Сквозь колыхание мерцающей дымки она смотрела на храброго молодого воина с одобрением и надеждой на скорую встречу.
          Далила, как ты там без меня? Ждешь ли меня? Ждешь ли встречи нашей? Состоится ли наша встреча, - тоска накатила черной волной, захлестнула с головой, потом отхлынула и растеклась черными змейками в дальние уголки сознания.

Глава 6. Медвежий коготь

         После трех дней и ночей неистовой снежной бури, во время которой из землянки невозможно было высунуть и носа, Рысь руками разгреб намет снега над входом, часть его осыпалась внутрь пещеры и ему за шиворот,  выбрался наружу, зажмурился от яркого солнечного света, попривыкнув, огляделся.
          Мысли калейдоскопом теснились в голове: “Снегу по колено. Пора на охоту. Мне будет нелегко, но и зверю по брюхо. Убегать или догонять, что и кому легче, покажет охота”.
          Пушистый снег оседал под ногами, нежно шелестели, осыпаясь, снежинки. Идти было приятно, особенно после нескольких дней заточения.
          Рысь медленно продвигался, снегоступы мягко проваливались под его тяжестью, но держали, оставляя в снегу диковинные следы. Он шел в направлении, где еще не бывал, он вообще от пещеры еще ни разу далеко не отходил. И с ним всегда рядом шествовал Левша. Под завывание вьюги Левша наконец крепко уснул, не проснулся и  сегодня. И Рысь остался один в этом огромном белом безмолвии.
          Не то из любознания, не то от скуки Рысь собрался тихонько, чтобы не разбудить своего нового друга, прихватил пару вяленых рыбин, проверил тетиву лука, надежность стрел. В лесу стихло.
         Тишина обволакивала, убаюкивала: Остановись, присядь, отдохни, послушай шепот Вечного Леса, ты станешь моим нареченным сыном, из тебя вырастет славное дерево, мое любимое дерево. Рысь заворожено слушал тишину, укорачивал шаг, потом резко стряхивал дрему, шел все дальше и дальше.
         Как бы, не заплутать, - он  забрел уже довольно далеко от землянки, ставшей ему домом, и теперь мог рассчитывать только на себя, на свои силы. Ни птицы, ни зверя. Все затаились, уснули под колыбельную бабушки Пурги.
         Неужели, опять на голодный желудок спать ложиться, - запас зерна, который ему оставили добрые дивы, был на исходе, мед да ягоды, да горстка подмороженных грибов для мужчины не еда вовсе.
         Пересек неглубокий распадок, наскоро продравшись сквозь шипастые заросли ежевики, поднялся на взгорок, огляделся, чуть левее его маршрута виднелся проход в каменистое ущелье. Камни с одной стороны лежали друг на дружке ровными рядками, будто сложенные разудалым великаном Вертигорой, образуя длинную высокую гряду, с другой –  в разнобой выпирали из снега массивными глыбами.
         Проход манил к себе, приглашал: Входи, не бойся. Здесь дичь найдешь, тебя дожидается. Но что - то удерживало, не пускало.
          Рысь осторожно спустился к ущелью. Снял снегоступы и, прижимаясь к каменной гряде, под её козырьком продвинулся внутрь ущелья. Снег главным образом намело вдоль другой, более пологой стены. Идти легче, чем по лесу.
         Ущелье то сужалось, то расширялось. Неожиданно в скале возникло большое отверстие, скорее похожее на вход в большую пещеру. Рысь заглянул. Тихо. Темно. Из глубины пахнет прелью и немного животным теплом.
           Может быть, это пещера моих родичей рысей? Меня они не тронут, я знаю заветное слово, - Рысь огляделся, подобрал небольшой камешек и резко бросил в темень. Было слышно, как тот, обо что - то ударившись, исчез в глубине. Тишина как будто сгустилась. Рысь взял камень по увесистей и запустил его так, чтобы он улетел как можно дальше вглубь пещеры. Летящий снаряд, пущенный ловкой рукой, глухо стукнулся о стены раз, другой, а потом и не о стену...
          Из глубины пещеры раздался раздирающий душу рев огромного зверя, от которого содрогнулись скалы, посыпались камни, напротив входа по всему ущелью вихрем смело весь снег. Рысь успел отшатнуться. Не помня себя, он скатился к началу ущелья. Схватил снегоступы и бросился бежать,  оставляя в снегу глубокие борозды. Взлетев на пригорок, оглянулся.
          Стой! Что ж это я без боя отступаю. Негоже.
          Вновь на всю округу раздался протяжный злобный рев разбуженного зверя. Теперь он слышался уже из ущелья. Лес зашумел, с многих деревьев по всей округе ухнул наземь снежный заряд. Раздался скрежет когтей о камни.
          Из ущелья сначала показалась чудовищных размеров клыкастая заспанная башка, а потом и громадное лохматое туловище пещерного медведя. Он в бешенстве сотрясал каменную гряду. На него сыпались мелкие и крупные камни.
           Медведь этого не замечал. Его маленькие злобные глазки искали обидчика. И тут увидел мальчишку. Огромная лапища подхватила неподъемный камень и бросила в направлении горе – охотника. Камень со свистом пролетел над головой и срезал несколько вековых деревьев за спиной. Сломленные деревья вместе с лавиной снега увлекли за собой другие.
         Пока бушевала стихия, Рысь, не чуя ног, мчался по склону по своим же следам к своему пристанищу, к землянке. Падал, оскальзывался, ломился сквозь буреломы, почти не оглядываясь, но чувствуя за спиной уже близкое несвежее дыхание озверевшего чудовища. Земля, казалось, проседала под его тяжелыми шагами. Мелкое зверье и птицы, откуда ни возьмись, вереща и кудахча, разбегались и разлетались по всей округе, стремительно обгоняя утопающего в снегу Рыся.
         Летом я ушел бы от него по деревьям, - пронеслось в голове, - попробовать взобраться? Нет, не успею. Вот уже близок ставший родным ручей, - Cигану с обрыва, может, он за мною, и разобьется о камни.
         Но медведь вдруг остановился, выпрямился во весь гигантский рост, впился железными когтями в ближайшее дерево и взревел так, что задрожало само небо.
          Когти как былиночку рассекли ствол, тот со стоном и скрежетом повалился на медведя. Отмахнулся от падающего, разодранного в щепы дерева и пошел на Рыся, замершего почти на краю обрыва. Рысь взмокшей спиной вдруг почуял, что он не один, позади кто – то есть.
         Почти рядом, за спиной стояли лешие, они проснулись и теперь своими чародейскими жестами пытались остановить и утихомирить пещерное чудовище почти в три человеческих роста. Вождь леших Левда вышел вперед и что – то стал внушать на медвежьем языке.
         Смрадное дыхание медведя перемежалось с его рыком. Громадные когти то сжимались, то разжимались. Он, казалось, стал вслушиваться в то, что нашептывал ему Левда. Но вдруг неожиданно для всех с необычайной прытью бросился вперед, поддел своей косматой лапой Левду поперек туловища и бросил за спину. Лешие отпрянули. Медведь на миг замер, выбирая очередную жертву.
         От меня сейчас останется мокрое место.
         Не отступлю, - вскрикнул, что есть мочи Рысь, резко  и глубоко натянул тетиву лука.
          Выручай, брат мой лук. Лети стрела каленая, да прямо зверю в левый глаз. Расстояние было почти в упор. Вот уже и торчит она из  глупой медвежьей головы, опереньем украшает глазницу, из которой течет слизь на свалявшуюся рыжую шерсть.
         Закрутился на месте великан, едва ли не последний из этих редких теперь на земле зверей. Попытался вытащить стрелу, да лишь сильнее её загнал в мозг, если он был у медведя. Еще страшнее взревел и, почти  вслепую ринулся на  Рыся и стоявших рядом леших. Все врассыпную.
          Медведь всем своим великанским ростом навис над обрывом, зашатался на краю обрыва, не удержался и уже мертвым рухнул вниз на камни, горой своей туши перегородив ручей поперек.
          Земля глухо содрогнулась, а ручей резво вынырнул из–под снега, обтекая гору мяса, мгновенно ставшею запрудой. Молодой Левша подобрал сук потолще, бросил в медведя, но тот не шевелился. Все наперебой бросились к вожаку леших. Он уже, кряхтя, поднимался.
         За всю свою немалую жизнь не был я повержен никем из смертных. Коих многие годы пасу я в Вечном Лесу. Просил я медведя уйти подобру. Не услышал он меня, злоба разум застила.
         А ты, Рысь, совершил поистине свой первый героический поступок. Смелостью и отвагой, стремлением постоять за тех, кто рядом и беззащитен, ты победил противника, во много раз тебя превосходящего слепою силой и безрассудной яростью. Ты по праву получишь из моих рук Медвежий коготь.
         Не каждый богатырь таким талисманом может похвастать. С этим когтем вдохну я в тебя часть медвежьей силы. Помогать тебе будет этот талисман в минуты крайней опасности и во имя защиты слабого и малого. И пусть твое второе магическое имя будет – Медвежий Коготь, - такую длинную и приятную юноше речь произнес старейшина леших.
          
      
Глава 7. Под покровом ночи

           Почти все пространство между редким сосновым бором, торопливо сбегающим с пологого склона ближайшей сопки, и развалинами древней крепости заполнили орущие, галдящие всадники. Многие спешивались, держась ближе к деревьям, сбивались в ватаги, ставили походные шатры, разводили костры, шли к озеру за водой, обходя башню стороной, прохаживали разгоряченных коней и как будто не обращали никакого внимания на осажденных в башне людей Юзбаша.
         Значит,  получили от своих вождей соответствующие указания. Ждут ночи.
         Но что они могут ночью, вечно голодные степные грабители, -  Юзбаш кликнул к себе наверх Орлана.
         Орлан, ты самый зоркий среди нас. Огляди этих вояк хорошенько, вычисли атаманов, вождей, сколько бы, их там не было, и запомни.  Мне их покажешь потом.
         Сотник, громким шепотом позвал Орлан. Гляди, ты поймешь все сам. Их, головорезов, здесь две банды. Видишь, они разделись на две группы, обособились вокруг шатров своих атаманов, о чем – то громко спорят. Отличаются и одеждой и вооружением. В одной до сотни бойцов, а в другой раза в два с лишним больше. Та, что поменьше ватага и победнее. На некоторых  прямо тряпье.
          Рассчитывают потом с нас снять, ухмыльнулся Юзбаш. Говори дальше.
          Один вождь вон тот, раздутый как копна сена, и весь раззолоченный как продажная женщина. Вот уж не промахнутся наши смельчаки. Однако сейчас не достать, почти два полета стрелы. Второй длинный в красном халате, под халатом железная кольчуга из мелких колец. Он, похоже, возглавляет тех, что малочисленны, но весь вид его говорит, что опаснее клубка гремучих змей.
          А вот уже и вожди сходятся, нашу судьбу решать.
          Судьба наша не ими написана, не им и решать.
          Юзбаш, среди них есть те,  кто говорит на нашем языке.
          В человеческой стае, как у зверей, всегда найдутся изгои.
          Если они собираются напасть ночью, то ближе к рассвету, когда, по их мнению, мы крепко заснем. Недаром проверяют арканы, стены приступом хотят взять.
          А мы сами сделаем ночную вылазку. Мы их обезглавим, мы убьем вождей, наведем смуту в лагере, Юзбаш резко обернулся. Неслышно подошел Тургут.
          Добрые вести сообщили мне наши боги. Гонец добрался, помощь идет к нам. Может лучше переждать, пока придет подкрепление?
          Они убили наших друзей и родичей, а мы будем здесь крысами сидеть. Давай спросим у наших воинов. Месть, месть, - раздалось отовсюду. Меня, меня пошли, Юзбаш!
          Ну, вот и ответ тебе, Тургут. Они знают, что могут не вернуться. Но они пойдут.
          Ночь была безлунной, начал накрапывать редкий дождь, он скрадывал звуки, убаюкивал часовых. Четверо, вооруженные только ножами, выплыли на берег поодаль от осажденной  башни, в кромешной темноте обогнули лесом лагерь разбойников. Ноги были туго обмотаны тряпками. И шаг не слышный, не подвернешь ногу и не поранишься. Хорошо, что эти ротозеи всех коней отогнали в ночное пастись. Лошади скорее, чем люди могли бы почуять смельчаков. Лагерь спал после крепкой попойки.
          Часовые по трое сидели у костров по всем правилам сторожевой науки, спиной к огню, но они постыдно дремали вместо того, чтобы зорко всматриваться в темень.
          Натянутая веревка с бубенчиками тоже подвернулась под руку удачно. Стелилась почти над мокрой травой. Со стороны леса нападения на лагерь разбойники не ждали, вместо дополнительных часовых натянули веревку. По три молниеносных вспышки ножей, и часовые уже хрипели, отправляясь к праотцам.
          Пламя костров почти угасло, изредка пробегая по головешкам голубыми всполохами. Размытые тени нападающих были скорее похожи на призраки. Они промелькнули в неярком свете костров, лишь на мгновенье, заслонив редкие тусклые звезды, пробившиеся кое – где сквозь разрывы в низких тучах, и уже двигались дальше, к самым большим шатрам, обходя их с обеих сторон.
          У входа по часовому стоят. Эти не спят. Но обязательно будет еще лежачий часовой. Так всегда охраняют в степи важных персон, жирных купцов, трусливых разбойничьих атаманов, старых князей, не способных за себя постоять. Он опаснее того, который стоит на страже. Снизу, от земли ему видно всё, что приходит в движение перед шатром, и слышно все, что происходит в шатре. Это самый преданный слуга и молчаливый умелый убийца, - примерно так думали воины Юзбаша.
         Юзбаш не зря ел хлеб сотника с молодых лет. Он достиг этого звания не потому, что был младшим братом князя черных Артанов, по собственному опыту знал, как поступить его храбрым воинам не только в открытом бою, но и  в искусстве тайной войны. По одному лазутчику заняли позицию наискось от входа в шатры атаманов и ждали сигнала от вторых, которые должны были взрезать ткань шатра и бесшумно проникнуть внутрь.
          В тишине вдруг прозвучало как будто фырканье лошади.
          Каждый из стоящих у палатки часовых был мгновенно сражен прилетевшим из темноты ножом. Один мягко завалился на лежащего у входа в шатер слугу. Второй гулко стукнулся уже мертвой головой о каменистую землю. Люди Юзбаша почти одновременно с полетом ножей оказались у входа в шатры. Их молчаливо встретили тут же вскочившие убийцы – охранники.
          Молодой Шанрак сразу получил неожиданный удар ножом в незащищенную грудь от быстрого как молния слуги. Успел перехватить эту быструю руку у своей груди, подтянул к себе более легкого противника,  железными пальцами вцепился в кадык врага, последним усилием хрустко сломал его и умер вместе с ним. Они упали рядом, перегородив вход в шатер.
           Проснувшиеся и набежавшие к шатру разбойники, на миг столпились, замешкались, толкая друг друга. Этой минуты хватило Ильмесу молниеносно рассечь ткань, ворваваться в шатер с обратной стороны, в кромешной темноте по громкому храпу нащупать брюхо, потом заплывшую жиром шею атамана разбойников и косым ударом рассечь её почти до самых позвонков, отделив голову от безобразного жирного туловища.
           Выскользнуть из шатра он не успел. На него навалились, смяли. Ильмес несколько раз ткнул наугад кинжалом. Вскрики, хрипы упавших на него разбойников. Потом смерть пришла и к нему.
           У второго атаманского шатра схватка продолжалась чуть дольше. Огромным прыжком, достигнув входа, воин Юзбаша сразу схватился не только со слугой, но и самим атаманом, то ли чутко спавшим, то ли он и впрямь был в прошлом хорошим воином.
           У слуги в руке бледными молниями засверкал кривой кинжал, сам атаман, пригнувшись и загородив собой вход, сделал несколько быстрых выпадов короткой зазубренной пикой. Со всех сторон к атаману спешили на подмогу. Воина окружили, но его задачей и было отвлечь, взять удар на себя.
            Актам, проникший с противоположной стороны в шатер, уже был за спиной верткого атамана, уже готовился нанести удар, когда в его руку, державшую кинжал, вдруг вцепились женские руки не то наложницы, не то подруги атамана. Резко стряхнул на пол цепляющуюся за него женщину, переступил. Не убивать же и её.
          Атаман успел повернуться лицом к новой опасности. Прямой, трехгранный кинжал, вскрыватель доспехов,  выкованный лучшими кузнецами Аркаима, со скрипом вошел в кольчугу и пронзил сердце вождя разбойников.
           Слуга уже рядом, успел полоснуть наугад, слегка задел руку, горячая кровь с отмашкой руки брызнула тому в глаза, это спасло Актама, его кинжал успел раньше выколоть глаз слуге.   
          Воин схватил за волосы все еще путающуюся под ногами женщину, рывком поднял, ощутив на мгновение сладкую силу движения гибкого, упругого девичьего тела, и выбросил её в прорезанное отверстие на улицу, следом выкатился сам.
          Но никто почему – то не караулил у проделанного им отверстия. И женщина уцелела. Схватив её за руку, воин бросился к лесу. С другой стороны шатра под суету и крики разжигали факелы,  чадящие в мороси дождя.
          При их неровном прыгающем свете было еще труднее понять, что произошло, кто напал, сколько нападающих, кто пострадал. Разбойники метались между шатрами и походными палатками, чуть было, не схватились между собой. Чей – то грозный окрик во время остановил разбойников, одуревших от неразберихи.
          Актам уходил от погони, прижимаясь к лесу, там и тень гуще, и преследователи  заметнее будут. На поляне разбросаны камни и каменные блоки бывшей крепости, быстро не побежишь. По лесу бежать не лучше, глаза выстегаешь. 
          Он выпустил руку девицы, подумал, она отстала. Но та почему – то дикой серной мчалась за ним следом, чуть позади, спотыкаясь на каждом шагу и поскуливая от страха.
          Актам резко присел пониже за мокрый густой куст, чтобы лучше разглядеть погоню, девушка с разбегу налетела. Он крепко зажал ей рот, обхватил за талию, прижал к земле. Преследователей было всего двое – трое, не больше.
          С этой обузой не уйти, - прирежу, - зло прошептал Актам, - молчи, - оскалил зубы, - зачем бежишь, овечка?
           Меня все равно теперь убьют, - жарко зашептала ему в ухо. Скажут, предала.  Не бросай, спаси. Я подобрала черный меч Абуназара, которого ты убил. На, возьми. Меч волшебный, его в темноте не видно почти.
           Придется дать бой. Побежим сразу к воде, будем как на ладони. Меч радостно и удобно лег ему в руку, - не мешай мне, не путайся под ногами.
          Актам стремительно вскочил из-за куста и нижним поперечным косым ударом меча подрезал ноги одному из набегавших преследователей.
          Принял прямой рубящий удар акинака кинжалом и отвел в сторону.   
          Правая рука уже на рефлексе с плеча рубанула наискось, отделив голову нападавшего прямо под ноги третьему. Со страху, оставшись один, тот дико завизжал: Сюда, сюда, эй, я его поймал!
          Актам отрубил ему руку вместе с боевым топориком и вонзил меч под горло. Поодаль в свете костров и факелов замелькали новые тени.
          Теперь мчим очень быстро, беглянка. Туда, к воде, сначала поплывем подальше от берега, потом к башне. Плавать умеешь, а? Жить захочешь, поплывешь. 
          Уже отплывая от берега вглубь, в черноту ночи, девушка, стуча зубами, зашептала отрывисто: Я умею. Я близкая подружка, наперсница дочери хазарского Кагана Шехерезады. У нас во дворце бассейн. Нас везли в Арсу.
          Шехерезаду прочили в жены Ютлану, он недавно стал тцаром артанов. Разбойники наш караван порубили.
          Ладно. Тихо. В воде далеко слышно. Потом расскажешь. Юзбашу.
          Отплыли от берега на перестрел, чтоб случайной стрелой не зацепило. Одежда намокла, стала тянуть вниз. К башне, к башне давай. Актам почувствовал, что девушку уже притапливает. Она барахталась почти на месте как молодой щенок, которого мать решила проверить в воде на прочность.
          Хватайся за пояс, крепче держись, пленница, не поранься о меч.
          Актам и сам доплыл к подножию башни, возвышавшейся над водой безмолвной черной тенью, из последних сил, таща за собой судорожно вцепившуюся девушку. Воды у берега по грудь.
          Кто?  - Послышалось сверху.
          Это Актам. Я не один. Веревка упала почти им на головы.
          Поднимайте, у меня пленник. Он обернул веревку вокруг ноги беглянки.
          Крепко держись, легонько отталкивайся второй ногой от стены, чтоб не ободраться о камни. Ты, пожалуй, дорогой товар. Давай, вперед. И он с удовольствием приподнял девушку за упругие бедра, сколько мог, на вытянутые руки. Переждал.    
          Услышал: Актам, теперь ты. И полез следом.
          В лагере разбойников яростный шум и гвалт не стихал еще долго. Вспыхнули костры, замелькали тени, разбойники готовились к штурму. Однако ночью к башне никто не рискнул приблизиться.

Глава 8. За благословением

          Хвала Роду, - Рысь, тянул руки навстречу теплому весеннему солнцу и блаженно щурился, незримо ощущая связь со своим племенем, родичами, которые уже, наверное, во всю готовились отмечать Комоедицы. Он потерял счет дням, но не решался спросить Числобога.
          Ярко вспомнилось, как спешили все, опережая восход светила, на родовое капище, на высокое место и на подсохшем клочке земли рассыпали драгоценные зерна, чтобы навьи, обернувшись сороками, накинулись на зерно и не мешали проводить праздник. На столы ставили разносолы, кто, чем богат.
           Во главе стола жаркие, как небесный лик Ярилы, блины, а вокруг пироги с разными начинками, меды, взвары, кисели, квасы, кулага. Жрец с добровольными помощниками готовятся к зачину, возжигают свещенный огонь, ставят на стол огромную бадью со свещенным напитком сурьей.   
          Подальше от вездесущей ребятни, за елочками да сосенками наряжаются в обрядовые одежды жрицы Живы и Марены.
          Ярило весело и щедро поливает ласковыми живительными лучами оттаявшую поляну, старое капище, холмистую, покрытую вековыми деревьями местность, заглядывает в темные заснеженные овраги, улыбается небесного цвета первоцветам, тонко и мелодично звенит подтаявшими льдинками, поощряет людские хлопоты в свою честь.
         Рысь стал собираться в поход. Возвращаться домой предстояло через Вечный лес. Не той дорогой, которой он сбежал из дому полгода назад. 
         Старый Левда уже напутствовал его, определил в проводники и помощники Левшу.
         Сказал веско: Нельзя тебе без благословения родительского, поэтому вернешься в отчий дом, получишь благословение, а затем и дела вершить. Война в степи великая идет, неспокойно на границах Вечного Леса, может и жителей леса та война крепко зацепить.
          Чтобы в дальние страны отправиться, приключений и славы ли искать, мир ли проведать, не грех поначалу друзей поболе завести, поддержкой сильных заручиться. 
           Наперво сходи за советом к Яге. А дальше сам решишь. Твоя деревня на речке Смородинке стоит, а Смородинка в нижнем течении на подступах к непроходимым дебрям Вечного Леса впадает в полноводную реку Смородину.
           Вода в этой реке особенная, с одного берега обычная, пей на здоровье, а с другого – мертвая, живому – смерть, а покалеченным раны залечивает, мертвых поднимает.
         Далеко в лесных чащобах непролазных, - продолжал Левда, - в глубине Вечного Леса, если идти на север вдоль русла,  через реку Смородину  мост перекинут между Явью и Навью. 
          Рядом избушка стоит, с виду невелика, а изнутри весь мир виден. Живет в ней старая Яга, Ягиня Перегудовна, если со всем уважением.
          Вот к ней тебе и надобно. Она тебе объяснит куда дальше путь держать и как найти то, о чем я тебе одному шепнул.
         Милая старушенция, - Левда как будто улыбнулся, - всякое колдовство и волхование ведомы ей, мертвого оживит, живого бессмертным сделает, коль по нраву ей будет.
          Красавицей да разумницей была по молодости дочь Вия, подземельного Князя.
          Перун с Велесом из-за неё, чуть было, навеки не перессорились. Стала она женой Велеса. Перун ему до сих пор простить этого не может.
         Напутствие было долгим и обстоятельным: избушка Яги стоит по правой стороне, аккурат у моста, соединяющего миры живых и мертвых. 
         Идти вам к ней дивьими тропами. Левша дорогу ведает и в обиду не даст.
         А от избушки той уже рукой подать до Черной горы. Она по левой стороне реки Смородины. Её Змей обвивает, вход в подземный мир стережет. Это и есть дорога к Чернобогу.
          Не каждый сам добровольно к нему приходит. Он, конечно, всегда рад гостю, уважит, встретит достойно. Кто с ним дружбу водит, за тем сила великая по первому зову пойдет на любую битву, воинство у Чернобога неисчислимое.
         А только платить за эту дружбу придется немалой ценой”.
         Левда подвел к  Рысю лесного оленя.
         Вместо коня тебе будет, путь не близкий. Перемолвился я с красавцем круторогим по-свойски, согласился он тебе помочь в деле малом, доставит к дому в лучшем виде, платы не попросит, слушаться будет как меня.
         А как же Левша? О Левше не беспокойся, он своими путями ходит, поджидать будет тебя на выходе к дому. А после твоей встречи с родичами уже вместе пойдете в дебри лесные.
         Прощание и сборы были недолгими.
         Кланяюсь семье вашей низко в пояс за спасение мое. Простите, если чем виноват перед вами. Рысь поклонился всем и вскочил на оленя, доводилось ему на коне и без седла промчать.
         Девушки – древесницы, проснувшись после суровой зимы, тоже собрались на проводы, расселись на ветвях своих родных деревьев, грелись на солнышке,  весело улыбались, приветливо махали нежными тонкими ручками вослед и желали доброго пути. 
         Рысь не обернулся, тронувшись в путь, так учил его отец. И не  видел, как за его спиной льдинками растаяли в мареве весенних испарений могучие фигуры леших. Они  неслышно растворились средь по-весеннему прозрачных лесных  угодий, чтобы поскорее навести порядок в безбрежном океане Вечного Леса, в котором немало было наворочено бурелома после зимних забав непогоды.

         Дорога была спокойной. Жизнь еще только пробуждалась после зимней спячки. Выбирались на свет медведи после долгих зимних каникул и, щуря заспанные глазки, с удивлением глядели на заново нарождающийся мир.
         Запасливые птахи тащили приглянувшиеся веточки и перышки в старые гнезда подправить, починить, чтобы будущим птенцам было удобнее на мягкой перине.
         Исхудавшие, но развеселые волки заигрывали на первых проталинах со своими  гордыми подругами. Те их беззлобно покусывали и благосклонно принимали ухаживания. Опасливо косясь на любовные волчьи  игры, спустилось к водопою немалое кабанье стадо. Но те, влюбленные, как будто и не замечали вкусной и легкой добычи.
         Жизнь брала верх над Мареной, порхала по округе пестрыми птицами, гудящими на все голоса первыми жуками и мухами, бурлила весенними потоками, разбивала гнилые запруды из слежавшегося снега и валежника, находила новые лазейки и растекалась по всему лесу сначала малыми говорливыми ручьями. Ручьи те собирались в полноводные реки, а реки стремительно мчались дальше, заполняли жизнью озера,  моря,  попутные луга и лесные окрестности.

        Вездесущий Крук первым встретил Рыся задолго до его подхода к родной деревне. Подлетев на толстый еще мокрый от талого снега сук над самой тропой, он радостно каркнул чуть ли не в ухо оленю. Олень под Рысем  прянул от страха, шарахнулся в сторону. Только глубокий слежавшийся снег обочь тропы спас его от падения. Откуда ни возьмись, появился Левша, придержал оленя.
          Рысь вздернул голову, - Крук, ты не меня ли встречаешь? Ох, любишь ты неожиданно так возникнуть ниоткуда.
          Жив, малой?
           А то. Волки, жалко, Сивку моего задрали, а я вот живой да здоровый.
           Небось, с гостинцами возвращаешься?
           Сам первый. Но для тебя кус мяса найду.
           Рысь, спрыгнул с красавца оленя, потрепал по холке с благодарностью и отпустил восвояси.   
           Жив, и то ладно. Вижу, какого друга ты себе завел. Из рода Леших. Не всяк из людей такими друзьями гордиться может.
          Не ревнуй, Крук, любимец богов. Больше друзей, краше жизнь. Расскажи лучше, как там мои родичи поживают, помнят ли меня? Не схоронили ли?
          Мать твоя глаза выплакала. Отец после праздника собирался с охотниками вновь искать тебя, или хоть косточки твои, чтоб схоронить по обряду.
          Левша, опершись на рукоять своего громадного каменного топора, слушал, не встревал. Длинная рукоять была выточена из ствола неведомого черного дерева, и на фоне обычных берез да сосен смотрелась загадочно и угрожающе.
          Лети, Крук, домой, отнеси весточку, что скоро буду, пусть стол накрывают, путь не близкий был. Прощения просить иду у родителей за самовольство.

          Впереди всех по тропе навстречу Рысю мчалась любимица сестренка Ладушка. Её русые косички упругими хвостиками подпрыгивали, ударяли по хрупким плечикам, распахнувшийся нарядный кожушок цеплялся за кустарники, легкие ножки летели, почти не касаясь земли обувкой.
          Детские ручонки стремились вперед, скорее обнять милого братика Рыся, подросшего, возмужавшего. Следом на тропе появились дружки – погодки, родня.
          С радостным визгом бросилась Ладушка на руки к брату, взлетела высоко, как в младенчестве, раскатилась серебристым смехом и прильнула к его широкой крепкой груди. Казалось, никакая сила теперь не способна их разлучить.
          Все остановились. Заробели. Шутка ли, за спиной Рыся маячило неведомое существо, от которого лучилась не только приязненная доброта, но и пугающая звериная сила. Она давила, казалось, пригибала к земле. Один лишь каменный топор, неподъемный и для могутного слава, внушал ужас.
         А богатырей среди славов во все времена хватало с избытком. Сам Святогор родом слав из Вечного  Леса, оседлавший известного Змея Горыныча и распахавший на нём по землям артанским и куявским Змиев вал, тем и спасший от Великого потопа земли предков трех великих народов. Таких богатырей, равных Святогору, больше не было, поменьше были и сейчас есть, но не такие.

           Рысь отвесил глубокие поклоны родителям, племени, встал на колени и, склонив  непокрытую голову, ждал приговора. Простят, нет за самоуправство. Уйти без благословения из дома, означало потерять защиту домашнего очага, оберегов – чуров, поддержку самого Рода, если бы он  осерчал на своевольного мальчишку. Ладушка тоже затихла.
          Замерла недвижно мать Заслава, сжав руки на груди. Все ждали. Даже Ворон, встретивший Рыся на полпути, помалкивал. Что скажет отец и вождь племени Кремень. Недаром он носил это имя. Слово его было всегда крепким и во всех делах решающим. Решений никогда не менял. Поэтому сельчане шли к нему скорее не за советом, а уже за окончательным решением. И на Копе, общем собрании родов и племен, его слово зачастую было последним.
           Прощаю! -  Загремело в лесу слово отеческое, долго отзываясь эхом в его отдаленных уголках. Кремень повернулся и пошел, не оглядываясь, назад в село. Тогда только бросилась вся в слезах мать, уважительно затормошили соседи, завидуще оглядывала молодежь, видя на твердой груди Рыся огромный медвежий коготь на кожаном витом ремешке.


Глава 9. Сражение под башней


           Разбойники, оставшись без атаманов, духом не пали. Все – таки многие из них были когда – то воинами, хотя и падшими для общества. Пошумев, покричав с утра пораньше, выбрав себе новых временных командиров, решились идти на приступ башни. Прикрываясь огромными щитами,  наскоро сплетенными  из ветвей, прутьев и веревок, они под окрики новых вождей передвигались к башне небольшими группами по пять – десять человек.
          То одна, то другая группа останавливались, над щитами на миг показывались головы лучников и в сторону башни летели стрелы с горящими и смрадно дымящими факелами. Некоторые залетали в створ бойниц, частью падали на верхнюю площадку башни, большинство, ударяясь о стены, скатывались к подножию и тоже нещадно чадили.
            Кто – то попытался погасить такой факел, затоптав его, но взвыл, схватился за ногу, обезножил, огонь с факела неожиданно перекинулся на обувь, одежду смельчака. Эти факелы прыскали во все стороны искрами, а те буквально прилипали ко всему, на что попадали и продолжали гореть жарким негасимым огнем. Смрад в свою очередь раздирал горло, вызывал нестерпимый кашель.    
           Колдовство, - вскричали воины Юзбаша, - cам  Поревит им помогает.
           Нет, бог разбойников тут не причем, это всего лишь горючая смесь, - старый воин по имени Прибег знал об этом не понаслышке. Теперь уж никто точно не помнил, когда и какими путями явился он на своем чудном коне в Аркаим, по словам знатоков, из Киммерии, но пришел опытным, повидавшим не одну битву воем, на деле доказал всем желающим свое воинское мастерство и умение, и остался в Аркаиме навсегда.
           Он ничего не просил для себя у князя и его окружения, громкой славы не искал, о прошлом своем не сказывал, это многим нравилось. Поэтому, Прибег жизнь свою бродячую проводил в походах и битвах на рубежах Аркаима, семьи не завел, жил бобылем зимой и летом в простой воинской палатке, уделял своему горячему коню с диковатыми глазами большую часть времени, а конь платил ему тем же.
           Кзыл-Жар, так звался конь Прибега, никогда и никого, кроме хозяина,  к себе не подпускал, если чуял какой – то подвох, по – волчьи скалил свои крупные острые зубы, и у охотника разом пропадало желание с ним сойтись поближе. Даже, когда Прибег садился на заводного коня, чтобы дать Кзыл-Жару отдых, тот ревновал, задирал, готов был сожрать заводного. Кзыл-Жар уцелел в числе тех немногих коней, что стояли внизу, вел себя беспокойно, всхрапывал, глаза сверкали огненными молниями, рвался в бой. Иной такой боевой конь стоил в битве десятка добрых воинов. Он был специально обучен к войне, и другой жизни, как и его хозяин, не знал и не хотел.
          Прибег прикрылся бронзовым щитом, отворачивая лицо, схватил вражескую горящую стрелу со стороны оперения и выбросил наружу. “Вот так выбрасывайте”, - и возвратился к одному из окон.
          Громовой голос Юзбаша перекрыл шум битвы: “Воины! Не давайте лучникам этих шакалов поднять головы над щитами. Стреляйте тоже в ответ зажженными факелами, пусть наши меткие стрелы поджигают горючую смесь там, в руках стрелков. Другие бейте наверняка  тех, кто побежит врассыпную из - под щитов”.
          Две – три попытки удались, стрелы - факелы сталкивались в воздухе над щитами со стрелами защитников, щиты нападавших полыхнули фейерверками, занялась одежда и прятавшихся  за ними разбойников. 
          Многие, однако, уже подобрались под самые стены. Завизжали разбойничьи вожди, подгоняя толпу на штурм. На верхние уцелевшие обломки стен полетели арканы, веревки с крючьями, застучали о камни приставные лестницы. “И когда только успели изготовить”, - мелькнуло в голове Юзбаша.
         Редкие точные выстрелы со стен, из бойниц находили свои цели, выкашивая ряды нападавших, но на место убитого вставали трое. Некоторые смельчаки, взлетев по лестницам наверх,  тут же лишались голов и те лохматыми колобками разлетались под стенами башни, устрашая стоящих внизу своими нелепыми гримасами. Разношерстное войско гнала вперед уже не радость легкой наживы, а слепая ярость мести и инерция при виде слабого доступного врага, над которым можно потом безнаказанно поглумиться.
           В этой разношерстной толпе обособленно выделялась небольшая группа артан. По пояс голые мускулистые продубленные тела, они не прятались за щиты, шли с высоко поднятой головой, иные, гарцуя на конях, высоко подбрасывали свои страшные обоюдоострые топоры, ловили на ходу стрелы, кто рукой, а кто и своим телом.
          Вдруг с востока застонала земля под копытами тяжелой конницы, широко над полем разгоравшейся битвы из сотни выстуженных ветрами и битвами глоток прогремел славный боевой клич аркаимцев: Хур – рр – Ра! Хур – рр – Ра!  Сдувая листву с деревьев, пригибая  молодую поросль, на разбойничью стаю обрушилась с силой слепого урагана железная конница Тургута.
           Разбойничий лагерь смело как осеннюю падалицу, воины Тургута ловко рассекли толпу разбойников на части, и те таяли, таяли под секирами и мечами как рыхлый весенний снег под стрелами Даждьбога.
          Юзбаш и его уцелевшие воины,  способные держать оружие, по  головам разбойников скатились с башни вниз и тоже бросились в сечу. Прибег защищал левый бок сотника, умело орудуя в тесной схватке двумя длинными кривыми ножами. Такими в ближнем бою сподручнее биться, нежели мечом или секирой.
         Актам шел по правую руку, прикрывал Юзбаша, прорубал черным мечом, своим ночным трофеем широкую полосу в рядах разбойников. Меч признал нового хозяина, вспыхивал в его руках черной молнией, смачно всхлипывал, безошибочно находя подходящие цели, разделяя их на куски и кусочки.
         Те из разбойников, что были под стенами башни, оказались в тисках. Немногие из них бросали оружие, падали на колени, закинув сплетенные руки за голову. Среди разбойников было немало бывалых вояк. Осознавая, что пришла их погибель, они сражались ожесточенно, умирали с улыбкой, будто с облегчением, наверное, рассчитывая  все же отправиться прямиком в Ирий.
          Но беспощадный Вий со своими слугами уже  поджидал их на границе Яви и Нави, приглашая по очереди в своею темницу, весело напевая, готовил пыточные инструменты, посматривал, радостно потирая руки, на огненные дыбы, раскаленные клещи, острые железные колья, смазанные свиным салом. За разбой приходилось платить полной чашей.
         Дольше всех рубились артане, они не захотели сдаться. “Нас нигде не ждут, родина наша в огне”, - вскричал их могучий предводитель и бросился на длинные копья охраны Тургута, изо всех сил пытаясь дотянуться в последнем броске до него самого. Он умер, казалось, с облегчением, сжимая толстыми, как деревья, руками свой огромный бронзовый топор, пожалуй, нашел то, что много дней и ночей искала в разбойничьих набегах его мятежная душа.
         Пленных допросить и казнить. Но прежде узнайте у них имя предводителя артанов.
          Тургут повернул коня навстречу Юзбашу, их объятья напоминали скорее схватку борцов за обладание невестой. Трещали кафтаны, поскрипывали кости, вдавливалась под ногами земля, крошились мелкие камешки, окружившие их воины, с одобрением кивали головами, восторженно цокали языками.
          Все знали, Юзбашу очень нравится одна из дочерей Тургута, прекрасная  Далила. Ей совсем недавно исполнилось пятнадцать. И уже приезжали первые сваты с дарами и разговорами. Тургут никому ничего не обещал. Наверное, он был бы совсем не против, чтобы породниться с княжеской семьей, но Юзбаш медлил со сватами, говорят, еще не сказали своего слова жрецы. Мнение Карахана, великого князя Аркаима тоже оставалось тайной.


Глава 10. Война в степях


          Славия, страна непроходимых, страшных своею погибелью болот, непролазных дремучих лесов, в которых мрачными утесами кое – где торчали остроконечные шапки невысоких, но труднодоступных гор, страна неизведанных рек и озер, прячущихся,  словно драгоценные сокровища в глубине Вечного Леса, страна невиданных чудес и удивительных зверей, о которых люди слагали легенды или говорили шепотом, сказывая детям сказки на ночь, готовилась к войне.
          Её границы содрогались от непрерывных набегов больших отрядов и малых разбойничьих шаек, нападавших дерзко, нагло среди бела дня на пограничные городки и селения, отдельные хутора и постоялые дворы. Не щадили никого, ни старых, ни малых.
          Грабили и убивали, чтобы не оставлять свидетелей, уводили в полон только молодых девушек и незрелых юношей.
          Жители с границы бежали вглубь страны, вносили панику и страх, которые волнами прокатывались над Славией, не оставляя никого равнодушными. Народ требовал от вождей, старейшин, волхвов и жрецов немедленной защиты от этого ловкого и неуловимого врага, который свирепыми осами налетал, жалил и исчезал с легкой добычей в бескрайних степных просторах артанов и недоступных горных районах Куявии.   
          На землях Куявии и Артании повсеместно расцвело рабство, которое до великой смуты не поощрялось, особенно в гордой Артании, а было чаще следствием доблестных побед одной из воюющих сторон.
          Рабы признавались, скорее, как живая рабочая сила, необходимая для возмещения потерь, которые понесла в войне та или иная сторона. Теперь же рабство приобретало уродливые безобразные формы торговли человеческим товаром. Человек из героя – воина, трудяги – землепашца или крепкого скотовода превращался в легкую добычу и разменную монету в руках дельцов и проходимцев.
          Сразу, откуда ни возьмись, появились юркие чернявые людишки, для которых рабство стало поистине прибыльным делом, предметом неких интимных услуг для сильных мира сего.
         Одни быстро сколотили баснословные состояния, другие, благодаря рабству, приобрели влиятельных покровителей, третьи стали за большие деньги приобретать себе титулы и знаки особой власти, выторговывать особые привилегии. 
         В некоторых городах в людных местах на удобных площадях  сначала стихийно возникли невольничьи рынки, где торговали только людьми, как раньше животными и редкими заморскими товарами. Стало модно в доме иметь рабов, и, чем больше, тем лучше, тем значительнее становился их владелец в глазах окружающих.
         Гордые артане, для которых понятие чести и свободы еще не являлось пустым звуком, плевались, проходя мимо этих торгашей, иногда пускали в ход оружие и освобождали пленных, добытых не в лихом бою, не в честном поединке, а наверняка украденных под покровом ночи у отца с матерью.  Но такое случалось не часто и везло не всем.
         Ютлан в сопровождении старого воина, загрубевшее лицо которого и тело, обнаженное по пояс, были отмечены многочисленными шрамами, шел меж торговыми рядами, небрежно разглядывая товары и  людей. Люди торопливо сторонились странного юноши, от которого исходила не только тцарская властность, но и неведомая мощь, непонятная и от того вдвойне страшная неодолимая сила, противостоять которой было невозможно никому из смертных.
         За спиной Ютлана и его сопровождающего сами по себе черной тучей, клубящейся по земле, двигались их кони, один обычный, разве что матерый  боевой, и потому тоже в шрамах на загрубевшей шкуре, второй могучий черногривый, огненноглазый жеребец, которого, пожалуй, стоило  опасаться не меньше самого Ютлана.
         Ютлан, Ютлан, сам тцар Артании здесь, - пополз шепоток по торговым рядам.
         Даже базарный шум как будто поутих, съежился, торговцы униженно кланялись вослед тцару. Рабы и рабыни уже не думали о свободе, не мечтали о счастливом побеге из проклятого рабства.
         Они глядели с надеждой, что кого – то из них купит сейчас сам тцар, что, может быть, уже сегодня они попадут на тцарский двор, где над ними не будут хотя бы издеваться, лапать липкими потными руками, прицениваться к нужному в хозяйстве товару, который в дальнейшем, с помощью принуждения и побоев втройне оправдал бы затраты.
         Торговый ряд, вдоль которого были выставлены молодые рабы, тянулся не меньше, чем на два полета стрелы, они стояли, кто в тряпье, кто почти без одежды, скованные цепями. У некоторых, наиболее строптивых, на ногах были надеты деревянные колодки.
          Ютлан, гляди, - старый воин чуть прикоснулся к тцарственной руке, вон туда, на деву ночи. И точно, в шеренге замученных, понурых юношей и девушек, чуть возвышаясь над ними, гордо стояла совсем еще юная девица невиданной красоты и стати. Её припухлые губы были слегка приоткрыты, длинные темные ресницы прикрывали редкой глубины огромные глаза, сверкающие яркой небесной синевой из–под густых черных ресниц.
         Её длинные почти до колен распущенные волосы цвета воронова крыла резко и красиво оттеняли кожу матовой белизны, ниспадали на плечи, спускались волнами на юную точеную грудь, крутые упругие бедра, заставляли каждого, кто бы мог это увидеть, домысливать все остальное.   
         Хитон из легкой и тонкой ткани не столько скрывал, сколько подчеркивал её божественную красоту.
         Украшений было на ней немного. Изящную высокую шею рабыни украшало широкое золотое кольцо с древними письменами, на предплечьях - обычные кольца из дешевого витого куявского золота. На ногах шитая золотом обувь из Хазарии.
         Следом за Ютланом и его грозным спутником остановились и кони. Черный и ужасный как сама смерть конь Ютлана ударил копытом о мостовую, высек сноп искр из тесаных булыжных камней, выбив при этом глубокую яму под ногами, и одобрительно ржакнул.
          Ютлан чуть шевельнул уголками губ, оглянулся на своего любимца, у ног которого сидел не менее ужасный не то пес, не то волк. Его леденящий душу взгляд был обращен на девушку. Но в этом взгляде тоже почудилось одобрение. Волк - пес слегка кивнул головой и вновь уставился, не мигая, на девушку.       
          Дева, поначалу вроде бы отрешенно глядевшая поверх бурлящей толпы, поверх тцарственной особы на серые дома, на унылое небо, на далекое облачко, свободно плывшее в вышине, вдруг вжикнула глазами в Ютлана, будто стрелы огненные полетели и одна попала точно в сердце молодому тцару.
          Ютлан, тебе недоставало третей ипостаси – этой девы. Вмешался в раздумья тцара Ветран. У тебя есть верный конь, есть верный пес, теперь будет и верная наложница Дева ночи. Она заполнит пустоту в твоем сердце после гибели любимых братьев Скилла и Придона.
          Наверное, ты прав, Ветран. После гибели моих любимых братьев мир мой рухнул, и в этой пропасти я не вижу дна. Глаза мои закрыты черной повязкой горя, я не вижу цели, я не знаю, куда и зачем иду.
          Хозяин рабов, в пестром халате и черной ермолке подобострастно склонился в низком поклоне, не смея поднять головы. Как же, сам тцар артанский Ютлан соизволил оказать ему честь. Теперь торговля его утроится прибылью.
          Остановился тцар, заинтересовался.
          Будет ли позволено мне сказать, о, великий тцар!
          Говори, упырь. Не лебези предо мной. Я тебя и так вижу насквозь, мошенник ты. Почем души человечьи ценишь?
          Вижу дева заморская тебе, тцар, по нраву. Позволь мне её подарить тебе, возьми в дар. Ты освободишь меня от великого греха. Я ведь для тебя и берег её, а вот жадность обуяла, чуть было не продал.
          Не лги, пиявка болотная.
          Отведите девушку во дворец, в мои покои. Пусть исполнят все, что она потребует. Ветран махнул призывно рукой. Откуда ни возьмись, за спиной Ютлана возникла дюжина громадных воинов – артанцев. Их боевые кони надавили, на площади вмиг стало тесно и неуютно. Народ прыснул во все стороны, начал расползаться по щелям вкривь и вкось. 
         Хозяин дрожащими от страха руками, отстегнул оковы, девушка взмахнула в его сторону рукой, от чего торговец споткнулся и полетел с помоста, на котором стояли рабы. В толпе раздался злорадный хохот, будто вот только теперь, сейчас с глаз у людей упала пелена, и увидели они всю низость и подлость рабства. Даже рабам хоть на миг полегчало. Многие замерли в надежде, что и их тоже освободит справедливый тцар, но тцар справедлив не ко всем, а к избранным. Ютлан со свитой последовал дальше, для него уже не существовало этой площади, этих рабов, этой мелкой людской суеты. Его заботили тцарские дела, недоступные простым смертным.

     Глава 11. Дорогой судьбы

          Рысь пробыл дома неполных две седмицы и стал теперь уже по – настоящему, по – взрослому  собираться в дорогу, у которой, как ему казалось, не было ни начала, ни конца. На ней лишь, как на карте были отмечены едва заметными точками дата рождения и дата смерти человека. 
          Это дорога судьбы. И какая – то неведомая сила позвала его пройти по ней, изведать все, что суждено, пройти столько, сколько отмерено. Как и каждого смелого и решительного человека, который не желает  сиднем сидеть на завалинке своего дома, поплевывать семечками, почесывать давно не мытую шкуру, грозно зыркать на пугливых домочадцев.
          И эта неудержимая мощь, с которой не справиться ни матери, ни отцу, ни самому молодому человеку, зародившаяся в недрах его души,  пробудившая в нем могучие силы, позвала в дорогу мальчишку, чтобы он, пройдя её до конца, не испугавшись трудностей и неудач, совершил то,  что предназначено именно ему и только ему.

           Рысь привез с собой добрый кусок медвежьей шкуры, добытой им в честном поединке. Нож свой единственный чуть не загубил. Но вырезал тогда, очистил от мездры, как мог. В холоде держал. Сберег.
           Кожемарь, сделай мне из этой шкуры, что сможешь.
           Кожемарь, один из лучших в округе кожевников, присмотрелся, принюхался.   
           Сделаю. Не загублено сырье. Но подождать придется, выделки добыча твоя требует, а возни тут немало. Шкура - то медвежья, но такой вовек не приходилось видеть, с палец толщиной. Не простого медведя завалил. Это по всему видно. Неужели, правда, ты медведя как белку прямо в глаз, сказывают.
          Знатная шкура. Не раз и не два еще она тебе жизнь спасет, - Кожемарь говорил без передыху, любил он поговорить, - её и стрела не возьмет, и копье боевое притупится, и топор артанский в руках богатырских соскользнет, пожалуй. Покрепче черной бронзы.
          Кожаный панцирь до бедер в самый раз будет, на щит ещё кусок нашью, кузнец Заруда опояшет тебе потом щит полосами медными. Остатки, лоскуты на подошвы двойные к сапожкам используешь, им износу не будет. Слыхивал я, отчий дом покинуть собираешься.
         Собираюсь, поклонился Рысь.
         Придешь через седмицу, панцирь и щит будут готовы. Сапоги тоже заранее закажи. Всем миром соберем тебя, как следует. Главное, отец добро дал. На благое дело идешь, значит.
         Иду, Кожемарь, но куда, и сам пока не ведаю.
         Слыхивал я, Дикой с тобой дружит. Вместе вы теперь?
         Да, если б не лешие, сгинул бы я не то в пасти волчьей, не то в лесу чужом. Спасли они меня от смерти неминуемой. А друга моего Левшой кличут. Молодой он ещё, как и я.
        Оно и видно, два сапога пара. Иди с богом, займусь я твоим делом.
         Кожемарь, знак моего рода, будь ласка, устрой мне на панцире.
         Это сам знаю, не учи. Не безродный ты, чай,  в самом деле, хоть и своевольный.

         Рысь и Левша вышли на рассвете, едва заалели верхушки самых высоких сосен, да редкие чуть видимые в светлеющем небе облачка. В лесу по низам было еще совсем темно. Шли известными пока тропами, на знакомых прогалинах путались утренние дымки, потянувшиеся от просыпающейся деревни.
         Пахло мясной похлебкой,  свежим караваем, парным молоком, навозом. Все родные, знакомые запахи щемили сердце, заставляли обернуться. Но нельзя. Пути не будет. Левша шел позади, чуть поодаль. Откуда он взялся, Рысь не спрашивал. Каменный  пудовый топор грозно лежал на плече лешего.
         Левша, шаровары ты себе раздобыл. А сам босиком.
          Это батька мой Левда мне в дорогу справил. Сказал, негоже стражу леса в обличье человечьем голому щеголять.  А, обувка мне, как корове седло. У меня ж копыта.
          А ноги человеческие ты можешь себе наладить?
          Могу, Рысь, да без надобности, обобьешь только в дороге. А так износу нет.
         Хороший ты приятель и попутчик. Одежды тебе не надо, еды не просишь, спать, не спишь. Или я не вижу, когда спишь?
         Выспался за зиму. Теперь до новой зимы нет нужды.
         С тобой и с голоду не помрешь. Тебе ведь все звери и птицы подвластны.
         С голоду помереть не дам, но и баловать убийством попусту не позволю. Угодья здесь не мои, родича нашего Шишиги. Он очень старый, давно тут живет. Он уже знает, что мы через его лес идем. Будет надобность, кликнем, на помощь придет. Может, вечерком на огонек заглянет, скучно ему здесь, люди редко появляются, а все больше нежить да зверье шастают.

          Начинался месяц ветров. Все вокруг быстро и весело покрывалось нежной молодой зеленью, кипело звонкой пробуждающейся жизнью, вплетало в весенний нестройный хор тонкие струны любви и целомудрия.  Лес, поначалу обжитой и привычный, залитый солнечным светом, янтарно растекающимся по звонким стволам елей и сосен, с каждым шагом становился все угрюмее и темнее.
          Охотничьи тропы постепенно сменились звериными, а звериные едва заметными приметами различались в непролазной чаще. Деревья  становились все выше и толще, все чаще под ногами хлюпала болотная вода, в высокой траве среди зеленых кочек и упавших замшелых деревьев кипела своя опасная для человека жизнь.  То гадюки, толщиной с оглоблю, злобно шипели на непрошенных гостей, нехотя уползая с тропы, то матерый кабан, принимающий грязевые ванны чуть ли не посреди тропы, неожиданно вскидывался во весь свой чудовищный рост, требуя к себе непременного уважения, однако, разглядев в путниках лешего, поскорее спешил уступить дорогу.
 
           Уже несколько дней путники шли, продираясь сквозь буреломы, вдоль  правого берега Смородинки. Ночи были еще холодные, приходилось ночь напролет поддерживать в костре огонь, укрываться теплой накидкой. А 
           Левша из племени Диких, так называют леших в некоторых племенах людей, огня не любил, сторонился, отдыхал поодаль. Или делал вид, что отдыхал, Рысь что – то не замечал, чтобы Левша запыхался или хоть на миг приклонился к дереву на привале. Он нес не только свой устрашающе огромный топор, но еще и большой мешок с вещами юноши. А Рысь шел налегке, и это его смущало.
         На прощание кузнец Заруда преподнес Рысю первый в его жизни боевой топор в прочном кожаном чехле с деревянными накладками для сбережения лезвия. На привалах Рысь нетерпеливо доставал топор из чехла; трижды перекованное,  трижды отпущенное и закаленное лезвие матово светилось в сумерках, вспыхивало искрами в неровном свете костра,  очень хотелось его поскорее испробовать. А отец вручил Рысю новый кинжал, взамен того, с которым Рысь из дому сбегал в прошлый раз. Кинжал тот был отцовский, проверенный, на мену отдарились они с отцом.
         Иди, сын, да хранят тебя наши боги, - Кремень и теперь был немногословен.
         Все мальчишки и отроки в роду проходили курс молодого воина в две ступени. Первая ступень завершалась в двенадцать лет, в день исполнения обряда совершеннолетия и имянаречения. Дед Ухват занимался с ними приемами боя на ножах, коротких мечах и боевых топорах. В лесу длинным мечом не повоюешь.
         Дед Выдра заставлял часами  выстаивать с камнем между колен, чтобы молодой воин при необходимости мог управлять конем при помощи только крепких ног, учил азбуке рукопашного боя, метанию камней из пращи, броску копья.
          Стрелять из лука Рысь научился у отца, но больше всего и с упоением тренировался сам. И даже бывалые воины и охотники с одобрением отзывались о его успехах в стрельбе из лука. А среди ровесников, собиравшихся со всей округи на день Перуна, в состязаниях по стрельбе из лука побеждал именно Рысь.
         Добрый клееный лук и две дюжины стрел Рысь бережно нес сам. Очень хотелось Рысю и топор покидать в цель. Да жаль было обновку. Дома он так ловко научился метать топор в колоду, которую стоймя поставил за огородом, что мог метнуть из любого положения, хоть через себя, хоть с завязанными глазами, хоть боковым броском, хоть резким прямым с вращением. Топор в его руках неизменно впивался в цель острием под нужным углом.
          Рысь, советую тебе надеть панцирь и крепкие сапоги, эти лапотки оставь, забрось в котомку. Места дальше пойдут гиблые,  даже нам, божьим слугам, не во всем подвластные, - Левша посерьезнел, весь подобрался, - чую, какая – то неведомая мне сила препятствует. Будто кто – то узнал о нашей цели и собирается помешать дойти до неё.
         Теперь и Рысь ощутил кожей, как вокруг них собирается серая мгла, пока еще редкая, плывет легкими клочьями, обтекает деревья, заслоняет неяркий рассеянный свет густого непролазного леса, скрадывает шаги, подбирается ближе, а с ней будто беда подкрадывается.
          В сгустившихся сумерках выплыли из тумана, замелькали оскаленные рожи, зашевелились тени, у одних над головами блеснули острия копий, рогатин, трезубцев, в руках у других палицы, дубины, серпы, острые рыбьи кости и обломки кос, привязанные наскоро к палкам. А то и просто камни, закрепленные в расщеп корявой палки.
         Нежить клубилась вокруг, приплясывала, а потом полезла нахрапом со всех сторон.
          И откуда столько по наши души. Глядь, среди них мертвецы, вурдалаки, вампиры.  А вон и одноноги скачут. Только бы навки не появились, не заметишь, как и кровь высосут. Невидимые потому что они, - успел наскоро пояснить Левша.
          На ближайших деревьях заплясали нечистики, из речки полезли злыдни – болотники, зашлись в диком хохоте кикиморы.  Вереща, над головами проносились черные нетопыри.
          Неужели, сам Вий балует. Напустил на нас свое войско.
          Готовься брат Рысь, будем пробиваться. Сам смотри, мне под руку не попади. Левша ухватил поудобнее топорище. Каменный топор угрожающе взмыл над беснующейся пестрой толпой.
          Рысь дрожащей от волнения рукой тоже выхватил из чехла боевой топор, другой ухватил обереги на груди: изящную головку ТархЪа, умело выточенную из крепкого  дерева и надетую торжественно в день посвящения, и медвежий коготь, добытый в своем первом поединке, и жарко зашептал слова наговора, моля о защите и помощи. И тот час прилив могучих сил пещерного медведя, подхватил тело Рыся, проник в каждую клеточку, заставил сердце биться мощными ударами; ярость и ловкость рыси, его надежного родового тотема, ударила в голову, прошла волной по телу, приподняла его тело над землей, оно стало необыкновенно легким и послушным.
         Их уже окружили со всех сторон, чуть ли не дотягивались копьями и палицами. И разом бросились. Сначала завертелась немая карусель боя смертельного и непонятного. Затем тишину прорвало визгом и воем напавших. Спасало то, что навалились толпой, теснясь и мешая друг другу.
         Рысь, в одной руке длинный нож, в другой топор, прижался, было, к дереву. Но биться глубоко под деревом было несподручно. Не было нужного замаха и точного удара. Его новый панцирь уже несколько раз испытали на прочность. Рысь чуть подался вперед,  рубил резкими короткими ударами, отражал длинным ножом удары сбоку, принимал верхние удары топорищем, колол прямыми ножом, не позволял  нечисти зайти со спины.
         Левша, уже не надеясь на свои магические заклинания и наговоры, да и некогда было их произносить, крушил нечисть как заправский богатырь Путята.  А твари наседали со всех сторон, и их становилось всё больше. Тогда Рысь, чтоб не попасть под смертельную мельницу Левши, закинул топор в чехол и в мгновение вспрыгнул на нижние ветви дерева, еще, еще выше.
          Перелетая белкой с дерева на дерево, с сучка на ветку, то вверх, то вниз, то, сваливаясь на головы нежити вместе с пружинящим молодым деревцем или мягкой веткой, он смерчем носился над сражающимися и отсекал своим длинным ножом головы, руки, крылья, хвосты, уши,- все, что плохо росло на этих монстрах и чудищах.
          Рассекал надвое не успевших увернуться нетопырей, распарывал животы вурдалакам, и оттуда разбегалась в разные стороны еще не переварившаяся живность.
         Вокруг Левши образовалось мокрое шевелящееся месиво, лохмотья и куски нетопырей и мертвецов смачно разлетались во все стороны, шмякались об деревья и камни, слизью растекались по земле. Но их все прибывало.
         Рысь на мгновенье замер на дереве под надежной кроной, готовясь для нового броска, и вдруг увидел, большая семья огромных рысей обрушилась на нежить сзади. Они пришли на выручку своему родичу, услышали призыв о помощи. Рвали клыками и когтями тела и шкуры, пускали фонтаны зеленой, голубой и красной крови, победно рыча, смешали ряды наседающих на Левшу.
         В тот же миг с другой стороны побоища вдруг затрещали, заскрипели, разом надломились многие деревья и стали падать на нежить, круша в щепы, перемалывая их тела в гигантской мясорубке. Следом в стадо нежити вдруг вломилось нечто огромное, вровень с деревьями, вокруг завыло, засвистало, поднялся ураганный ветер, понес навье войско клочьями в разные стороны, очищая место битвы от грязи и смрада.
          Левша, опустил залепленный слизью и кровью топор, оглянулся и обрадовано вскричал: “Шишига! Хозяин! Мы тут в лесу твоем немного похозяйничали”.
          Шишига сам больше похожий на огромное корявое, поросшее мхом дерево, глядел на них сверху вниз зелеными безбровыми глазами, те вращались в разные стороны, один задержался на Рысе.
          Пониже глазниц древесного великана вдруг распахнулось отверстие рта, рыкнул гром, в котором с трудом угадывались некоторые слова: “Мир вам, путники. Не дам в обиду гостей. Куда путь держите? Следуйте за мной”. Все это сказано разом, не дожидаясь ответа, Шишига повернулся и зашагал прочь. Семья рысей собралась вместе, зализывали друг другу раны, нежно урчали кошками, посверкивали желтыми умными глазами в сторону  Рыся, как будто ждали похвалы. Рысь низко поклонился всем, вожаку в особенности и поблагодарил за помощь, заверил, что, и сам по первому зову.
        Вожак, сильный красивый зверь, склонил большую пятнистую голову и заурчал что – то на языке зверей.
         Левша озвучил на человеческом: “Где тебе впредь доведется побывать, в трудный час позовешь, и придут на помощь звери, наши родичи: рыси, тигры, львы, леопарды, гепарды  и прочие. Сними с моей шеи рожок серебряный, надень, это теперь твой оберег. Тебе только нужно в урочный час подудеть в него. Звука ты не услышишь, не для твоих ушей он”.
          Рысь не без опаски подошел, знал, не обидят, а все же страшновато. Снял с толстой шеи вожака цепочку с серебряным рожком, ощущая под рукой мягкую шелковистую шерсть могучего, красивого зверя.  Решился, почесал его за ухом, подрагивающим рыжей кисточкой, зверь принял дерзость человека благосклонно. Еще раз поклонился родичам и побежал следом за Левшой догонять хозяина здешнего леса Шишигу.

     Глава 12. Амон – верховный жрец Аркаима

         Верховный жрец Аркаима  Амон, его правая рука – Богомил и левая рука – Миробог уже который час выслушивали рассказ шамана Тургута, вернувшегося живым и невредимым из похода вместе с Юзбашем.
         Тургут не блистал особым красноречием, прежде всего он был походным шаманом и лекарем, а также воином.
         И то, и другое делал на совесть. В бою толстый бамбуковый шест, с вбитым железным острием с одного конца, в руках шамана – воина мгновенно превращался в смертельные мельничные жернова. Он получил этот шест в подарок от хозяина каравана, приходившего в Аркаим  из далекой и загадочной Лемурии. А говорить много и красиво, это не его.
         Из того, что видели сами, что нам рассказывали встреченные в пути люди, в лесах и опаленной войной степи, в сожженных городках и заброшенных малых деревушках, хорошего наберется немного.  Степь стонет от пожарищ, жестоких набегов доселе неведомых племен, теснящих артанов с их родных мест.
         Сначала одни неожиданно налетают, грабят, убивают и неожиданно исчезают, следом приходят другие, третьи. Нет покоя и от расплодившихся в последнее время лихих людишек, среди которых, говорят,  нередко встречаются и местные изгои.
         Амон, одобрительно кивая, поощрял нескладную горячую речь Тургута.
         Если в старые времена народы теснили друг друга из–за земли, пастбищ, нехватки пропитания,  а совершить набег, пойти войной на соседа считалось удалью и доблестью, то отныне война становилась обычной работой для наемников, охотой за рабами и другой добычей. Удел пленных теперь был один – рабство.
         Торговля рабами стала самым прибыльным делом. Чем больше рабов у тебя, тем ты богаче, тем больше к тебе уважения и почета. Города и веси в степи в большинстве разорены и сожжены.
          Народы Артании и Куявии рассеяны, унижены, обескровлены в обоюдной вражде. Кругом распри, повсюду льется кровь невинных людей.  Некому  возделывать землю, пасти скот, строить новые дома. Край одичал. Дикие табуны лошадей тучами проносятся по степи, вытаптывают её до камня, сносят все. Горе тому, кто окажется у них на пути, - продолжал Тургут, время от времени прикладываясь к чаше с холодным кумысом.
         Давно степь не видела хороших дождей, боги недовольны делами людей и несут им новые испытания засухой и недородом. Земля перестала родить. Люди за кусок хлеба готовы перегрызть друг другу глотки.
         Женщина в степи перестала быть царицей и предметом горячего поклонения героев. Большинство известных героев сложили свои горячие головы в  жестоких битвах и единоборствах последнего времени.
          Старики теперь не в почете. Молодежь не желает прислушиваться к голосу старцев, требует равного голоса на вече. Князей и вождей расплодилось как сорняков. Безопасных дорог в степи не найти.
          Торговые караваны стали большой редкостью, надо быть отчаянным смельчаком или совсем лишиться разума, чтобы повести караван через степь без сопровождения маленького войска. А маленькое войско – большие расходы.
         Тургут, - перебил вдруг его Богомил, - что ты слышал о черных вещунах?
         Слышали мы там, за рекой по степи ходят непонятные люди в черных одеждах, они пугают народ рассказами о том, что на землю придет беда, какой еще не было. Кто они и откуда, какие цели преследуют, мы толком не выяснили, а встретить таких людей не довелось.
         Мы много прошли и потеряли немало хороших воинов в стычках с мелкими и крупными разбойничьими бандами. Ради наживы эти шакалы идут на все, не ведая страха и чести. Мы допрашивали пленных из их числа. Нам сказали, что их шаманы перед каждым серьезным набегом дают всем отвар какой – то травы. Тело становится легким, а голова послушной слову атамана. Они с радостью идут на смерть и делают все, что им велят.
          Амон жестом остановил рассказ Тургута. Задумался. “Все хорошее требует ухода и заботы, все плохое цепляется само. Этот мор может прийти и на нашу землю. Цена человеческой жизни станет ниже стоимости хлеба.
          Смута, распри, грабежи, погоня за наживой, неуважение к старшим, детям и женщинам растлит нашу молодежь. Рабство взрастит в людях покорность, подобострастие, коварство, предательство, лицемерие.
          Что скажете друзья мои, Богомил и Миробог? 
          Великий жрец, нельзя допустить, чтобы эта зараза пришла на нашу землю, испортила наш народ, поколебала устои власти, всплеснул руками Миробог, - надо помочь нашим братьям артанам. Мы могли бы.
         Не могли бы, а должны, - жестко перебил Амон Богомила. Я понял твою мысль и согласен. Великое ханство Аркаим сегодня оплот мира и спокойствия. Но от плохого соседа забором не огородишься. Мы поможем артанам, нашим братьям на западе, временно утратившим веру в добро и справедливость, надежду на спокойную жизнь, любовь к женщине, заботу о детях и стариках. Беспощадно и жестоко, если понадобится, мы подавим в степи все, что помешает восстановить мир и спокойствие на артанской земле.   
         Наша армия сильна. Наши жрецы и шаманы самые могущественные. Наша вера в могучего и непобедимого Карахана крепче каменной скалы, жарче небесного светила, Наша любовь к свещенной родине ярче утренней зари. Соберем большой совет. Звезды к нам благосклонны. Иди, Тургут, отдыхай.
         Надо отправить послов к Ютлану, тцару артанскому, - повернулся Амон к своим ближайшим сподвижникам Богомилу и Миробогу, после ухода Тургута. Вот об этом будем говорить с Караханом, но сначала все обдумаем.

         Юзбаш проснулся рано на рассвете, лежал с открытыми глазами и думал о Далиле. Они вернулись в Аркаим почти в полночь, затемно. Он и не надеялся увидеть Далилу так поздно. Туран держал своих дочерей в строгости, как и подобало в старинном и уважаемом роду. Едва он отдал повод коня в чьи – то руки, пригласили к Карахану в малый зал для приемов. Карахан и верховный жрец Амон сидели за низким столиком на подушках и пили кумыс.
          Садись, брат. Знаю, ты устал и ранен. Но я соскучился по своему любимому брату. В ногах правды нет. Садись и угощайся.
          Юзбаш с молоком матери усвоил, пока он чего – ни будь, не выпьет, не съест, говорить за столом нельзя.
         Услужливые руки девушки - прислужницы поднесли ему чашку холодного ядреного кумыса. На столе дымилось большое блюдо с кониной и бараниной. Запеченные золотистые перепела,  нежные куропатки, истекающие жиром гуси, дразнили легкими ароматами восточных пряностей и степных трав.
          Юзбаш, хотя и был голоден как весенний волк, ел степенно, не спеша, смакуя каждую косточку. Сидел, выпрямив спину, лицо было невозмутимо, хотя ему было не по себе от усталости и походной грязи.
          Карахан не был бы князем, если бы, не прервал трапезу в нужном месте: Брат мой, Юзбаш, я искренне рад, что ты вернулся из похода живым и невредимым.
          Если не считать мелкой царапины, - добавил жрец Амон. Левая рука Юзбаша покоилась на перевязи. Это уже после той короткой битвы у старинной башни он дал себя перевязать, наложить снадобья на неглубокую, но немного запущенную рану, лекарю самого Турана.
          Мы не станем сейчас тебя мучить расспросами. Считай это  встречей близких  родичей. Я очень скучал по тебе, Юзбаш. Ты мой любимый брат. Поэтому я тебе часто доверяю опасные дела, дабы не говорили, что ты мой любимчик. Завтра наговоримся досыта. В честь вашего прибытия будет большой пир. А теперь можешь идти, нам с Амоном еще многое обсудить нужно.
          Юзбаш  вспоминал, как он затем вышел в ночь из палат князя, миновал охрану, и, пройдя еще некоторое расстояние к своему жилищу, вдруг краем глаза уловил  блеснувший при тусклом свете звезд в десятке шагов кинжал, уже летящий в его сторону, отшатнулся. Беззвучно сверкнувший перед самым носом кинжал улетел в темноту, неясная тень растворилась в ночных кварталах города.
          Не попал только потому, что я замедлил на секунду шаг, чтобы не оступиться на выбоине. Бросал видящий в темноте. Из племени камышовых котов. Эти за деньги готовы на все. Зачем? Ужели я привез нечто такое, о чем нельзя знать нашему правителю и народу, - Юзбаш мучительно думал, но ничего путного на ум не приходило.
          В дверь тихо постучали.
          Войди. Вошел Актам. Ему тоже не спалось. И пришел он не один. Позади, скромно потупившись, стояла красивая девушка. Это была та самая девушка, которую Актам привел ночью из лагеря разбойников.
          Её миндалевидные, обрамленные черными густыми ресницами, карие глаза глядели с ожиданием и надеждой. Весь вид, казалось, изображал смирение и покорность. Но в глазах прыгали веселые чертики. После всего пережитого живая юная душа быстро оправилась и была готова к новым приключениям и неожиданностям.
          Юзбаш, - я выслушал её историю, теперь послушай ты. Её зовут Русанна.  Из каравана князя хазарского Назира,  они его называют каганом.  Попала в полон вместе со своей юной госпожой Шехерезадой, которую в сопровождении слуг и многочисленной охраны везли в Арсу, столицу артанского государства, для того чтобы предложить в жены тцару артанскому Ютлану. После захвата и разграбления каравана их разлучили. Русанну отдали атаману разбойников Абуназару, его я сам лично убил, а что стало с госпожой, Русанна не знает. Но слышала, что её собирались продать в рабство.
           Говори, девушка.
           И Русанна вновь начала свой незамысловатый рассказ.
           Караван был большой. Одних кибиток с принцессой, её нарядами, слугами, припасами, подарками было больше десяти, Еще несколько повозок с оружием и припасами для охраны, воинов пять десятков, все как на подбор.
          На нас напали ночью, в темноте вырезали стражу. Думаю, среди нас был предатель, о нашем маршруте никто заранее не знал. Но в середине пути пропал один из слуг, это произошло за два дня до нападения на караван. Он взял вьючную лошадь, якобы поискать хороший источник воды поблизости. Больше мы его не видели. Напали сразу со всех сторон, вбросили в середину лагеря, который был устроен за кибитками, горящие и дымящие факелы, кони испугались, разметали ограждение, смяли свою же охрану.
         Одного бритоголового я все же ткнула кинжальчиком в глаз, когда он к нам в возок сунулся. Наверное, сдох, не то бы меня сразу казнили, - тут Русанна гордо вскинула головку и продолжила, - наши воины крепкие были как на подбор, но в бою все полегли.
         Они дали клятву на верность принцессе. Ни один не струсил. Поэтому, к башне, где вас окружили эти разбойники, Абуназар привел едва ли половину банды, многих он там, в степи потерял. Но среди добычи достался ему черный меч, который воевода, ехавший во главе охраны, должен был вручить тцару артан Ютлану как самый ценный дар из приданого принцессы”. Юзбаш терпеливо слушал.
         А потом, нас с принцессой разлучили. Я недолго была пленницей у разбойников, меня спас Актам. Я в ответе за Шехерезаду. Если вы меня выдадите кагану Назиру, то он меня допросит и казнит. Или сначала казнит.
         Не тревожься, Русанна, если ты не лжешь, то никто тебя здесь не обидит, ты находишься под моим покровительством, к тому же защитник у тебя  надежный, и Юзбаш, улыбнувшись, кивнул на Актама. Расскажи подробнее про черный меч, что знаешь.
        Знаю я немного.  Шехерезада, сказывала, что меч этот долгое время находился в светилище древнего куявского бога, в их столице Куябе. Во время войны с артанами он куда – то исчез, какими путями попал к кагану хазарскому, мне неведомо. Шехерезада сказала лишь, что его по велению Великого Кагана надо в те края вернуть, преподнести в дар Ютлану. У него, говорят, есть черный конь и черный пес, будет еще черный меч и Дева ночи. Так у нас в шутку, но с любовью называют в народе Шехерезаду.

Глава 13.Шахерезада

      Шехерезада, а именно она была той самой Девой ночи, которую с невольничьего рынка увезли воины тцара Ютлана, сидела у окна своей новой светлицы, перебирала тяжелые пряди волос, льющихся серебристо – черным водопадом на грудь, колени, и думала свою только ей ведомую думу. После захвата их каравана шайкой разбойников Абуназара от смерти и поругания её спасла не охранная грамота, данная тцаром и отцом девушки великим каганом хазарским Назиром, а, скорее, собственная смекалка.
      Когда её поставили перед главарем разбойников, вместе уцелевшими соплеменниками, она сказала, глядя прямо в безжалостные глаза Абуназара: “Я знаю о твоем будущем все. Могу сказать при всех, здесь и сейчас”.
     Абуназар пробуравил её своими маленькими злыми глазками, казалось насквозь, и буркнул своим приближенным: “Продайте её работорговцу Шимону. Пусть колдунья другим предсказывает будущее, а я и так его знаю”. Но заметно было, жестокий главарь разбойников испугался. Видимо, в бездонных синих глазах принцессы этот прожженный убийца и тать увидел свою близкую погибель и дрогнул.
      А эту ко мне в шатер! Цепкие сильные руки подхватили и увели прочь наперстницу и верную подругу Шехерезады  Русанну, которая делила с ней все трудности караванной жизни, которая на протяжении последних лет была для принцессы дороже сестры. Больше они с тех пор не виделись, но Шехерезада догадывалась, для чего увели Русанну.
      Если тцар Ютлан во время первой встречи будет добр ко мне, прежде всего, попрошу его помочь мне разыскать Русанну. Степь велика. Но следы и на траве остаются. Этого разбойника Абуназара там многие должны знать. Русанна, подружка моя, жива ли, где теперь? Скучаю по тебе. Мне бы зеркальце свое волшебное, сразу бы нашла подружку милую. Вещи мои растащили разбойники, а потом и у плюгавого Шимона тем, что уцелело, поживились его слуги.
       Шехерезада знала свою магическую силу, умела ею пользоваться. Передалась она ей от бабушки Суламифи. Но приключения последних дней принесли Шехерезаде сильное нервное истощение, внешне она держалась стойко, но внутри все плакало и стенало. Разлука с отцом и матерью, дорожные переживания, плен, рабство, неясность сегодняшнего дня.
       Ехала к Ютлану невестой, а  стану не то наложницей, не то заложницей. После того, как ей сюда принесли завтрак, уже долгое время никто не беспокоил, не заходил, как будто все забыли о ней. Шехерезада в своем доме всегда была в центре внимания, любимицей и проказницей.
       Иногда убегала от подруг и надолго оставалась в башне у звездочета и астролога Зваруша. Там, забравшись с ногами на его любимое кресло, листала тяжеленные древние книги и манускрипты, пытаясь осмыслить и постигнуть красочные рисунки и неведомые письмена. А то затихала недвижно и с замиранием сердца слушала его сказы о давних временах и древних народах, о жестоких правителях и справедливых героях, об удивительных странах и сказочных существах, населявших большой и загадочный мир.
        Зваруш был очень рад такой любознательной молодой особе, откладывал самые срочные дела и с присущим ему тактом доступно и интересно объяснял принцессе законы природы и Космоса, движения Земли в чертогах богов, увлекательно сказывал историю планет и народов, приоткрывал волшебные тайны древних заклинаний и немыслимые секреты рунического письма. Шехерезада в свои неполные шестнадцать знала и умела больше многих невежд князей, ханов и прочих властителей. 
       Прощаясь с Шехерезадой перед её отъездом, Зваруш тихо шепнул ей: “Помни, коль мужем твоим  станет великий тцар артанский, другой ли властитель народов, не возносись над ним гордыней и  умом своим дерзко, а приворожи его сердце и волю нежною лаской и податливой сметливостью, да так, чтобы сам он к тебе спешил за советом, а уходил как бы со своим собственным решением”.
       Думала о доме, о себе и своей судьбе, а сама ждала с дрожью в сердце первой встречи с тцаром. “Как он её примет и встретит, так все и пойдет”, - cердце девушки билось отчаянно, - как встретит, что скажет. Одно его резкое слово и мечты превратятся в пыль. А может вообще отдаст своим огромным молчаливым воинам, из тех, кто привел её в тцарский дворец. Хотя те, что её сопровождали, были приветливы и обходительны. Они и по земле - то не дали ступить, сразу в седло, на великолепного скакуна, его хозяин шагал рядом и сдерживал ход горячего коня.  Остальные спереди, по бокам и сзади. Как будто некто посмел бы у тцара её отнять.  Думы заполнили её всю без остатка, и она даже не заметила, что разговаривает вслух.
       Сначала ведь я не хотела ехать в Артанию к этим грубым варварам, которые, говорят, пахнут лошадью и дымом, спят на земле, укрывшись дерюгой, потому что у них нет домов и дворцов, ходят полуголые как люди – кони, которых еще порой встречают в степи проводники караванов. Шехерезада на миг отвлеклась от невеселых мыслей, глянула вскользь в окно. Под стенами тцарского дворца толпились воины, полуголые, крепкие, сильные, до зубов вооруженные. Они тесной толпой окружили тцара Ютлана.
         Артаны – так вот какие они. От них веет силой и кровью, свободой и независимостью. Перед моим отцом, Каганом всей Хазарии падают ниц, трясутся как заячьи хвосты, лижут ему руки и ноги. А эти стоят рядом с тцаром и разговаривают как с ровней, а кое – кто возражает тцару. Ютлан еще очень молод, отметила Шехерезада, пожалуй, почти мой ровесник. Может, это и хорошо, мы лучше и скорее поймем друг друга, но тем чаще будем совершать мелкие ошибки. Молодости свойственны ошибки, в которых она не желает признаваться.
        Сердце подсказывает, он не по годам умен, а на лице его глубокая печаль. Отец мне на прощание сказал, Ютлан потерял в жестокой войне двух любимых старших братьев Скилла и Придона. И отныне для него нет на свете никого дороже сестры Блестки. Он её обожает настолько, что готов уничтожить полмира, если кто посмеет обидеть Блестку.
       Шехерезада отвела взгляд от окна, встала, прошлась босыми ножками по теплым плитам каменного пола, нагретым яркими лучами солнца. Надо мне, пожалуй,  с Блесткой сблизиться, станет мне если не подругой, то заступницей перед тцаром.
       Ютлан принцессе понравился сразу, еще на невольничьем рынке. Стройный, худощавый, стремительный, излучающий величавую тцарскую стать и неизъяснимую грозную силу. Он и запомнился в тот миг, появившись вдруг ниоткуда и промчавшись над притихшей от страха толпой черным стремительным вихрем.  И вихрь этот унес её сердце высоко – высоко  в лазурное небо.
       Но Ютлан не пришел к юной принцессе ни в этот день, ни в следующий. После почти бессонной ночи увидела она в узкое узорчатое окно своей комнатки, как рано на заутрене раздался топот многих копыт, и от тцарского дворца стремительно помчались в разные стороны пары  и тройки артанских воинов.  “Похоже, гонцов тцар отправил. Куда, зачем, что будет”?




Глава 14. Обед у Шишиги

        Шишига ждал их в своей поистине необъятной берлоге, украшенной тончайшими кружевами серебряной и золотой паутины, вьющимися лианами дикого винограда и душистого хмеля, крупными цветами неведомых Рысю растений.  По низу  берлога была устелена мягкими мхами и лишайниками, самых немыслимых расцветок. Посредине красовался огромный пень, накрытый парчовой скатертью, и ломившийся от всевозможной снеди.
           На пир после битвы, откуда ни возьмись, и дружище ворон пожаловал, бесцеремонно присел к столу, ухватил кус мяса побольше, следом второй, не прожевав.
           Рысь к нему: “Крук, дорогой, а где ты ранее был, когда на нас с Левшой нечисть навалилась”?
           Эх, человече, а кто ж ты думаешь, к вам Шишигу прислал, ну, в смысле на помощь призвал. То я ж. Да и сам пару – тройку нетопырей склевал по пути. Так что за столом я по праву нахожусь.
           Не сердись, Ворон, ты всегда мне люб, насыщайся. Я тут и сам гость.
Откуда ни возьмись, на полянку с небес свалилась стайка белых лебедей, обернулась девицами – красавицами, и к столу гостям прислуживать. Из кувшина поливают, белы тряпицы подают, к столу ведут, скучать не дают. Рысь едва к столу, под ним уж лавка добротная, широкая. Левша напротив уселся привычно, не растерялся, сел в человечьем обличье, а все ж ровня Шишиге, одно слово леший. А Рысь робеет. Хозяин Шишига решил не смущать парня, тоже человеком обернулся, ну, почти человеком, хоть не так ловко, как Левша.
          Знаю я, молодые люди, куда вы путь держите. Но сначала угощайтесь, о деле потом. Яства неназойливо появлялись и исчезали, стол все время был полон. Лешие к еде почти не прикасались, Рысю пришлось отдуваться за троих. Дошел черед и до разговоров.
          Прищурил Шишига один глаз, другой в Рыся навострил и молвил: “Идешь ты, парень к Ягине Перегудовне, Змея Горыныча племяннице, за советом ли, за ответом. Время теперь неспокойное, мир весь на дыбки встал, ровно конь дикий необъезженный. Мир тот велик, да только Вечный Лес  нам ближе, его благодать да  процветание нам дороже всего. Я почти ровня Вечному Лесу,  и поведано мне, что избран ты спасителем его. Великий Лес повелел всем, кто на пути у тебя,  помогать тебе”. Говорил медленно, но разборчиво.
         Ягина Перегудовна ждет тебя, однако в трауре она уж скоро год как. Была сестра у неё старшая любимая, в Куявии проживала многие века, государей на путь истинный наставляла, людишек несчастных привечала, Мосток между Правью и Навью белой Явью мостила, покой стерегла, да себя не уберегла. Не то артаны лихие порубали не глядючи, не то свои куявские лиходеи поглумились, врасплох, видать, застали. Ни следа, ни косточки Наины Каиновны, сестры нашей Ягины не осталось. Незнамо, куда сгинула.
        Сам Придон, тцар артанский заглядывал в опустевшую избушку к Наине Каиновне, в зеркале тайном отразился, ведомо это стало Ягине Перегудовне.
        Придон к чародеям и магам куявским жесток был, неизвестно, как бы нос к носу с Наиной повстречался, но гостеприимства законы уважал и соблюдал. Может, и защитил бы, охранную грамотку выписал. А в землях тех теперь вражда и усобица лютая,  земля стонет, народ вымирает и гибнет, порядку нет. Отдохните, отоспитесь, гости дорогие, сколько душа пожелает, а потом уж и в путь.
         На глазах Рыся, которые уже совсем слипались от навалившейся усталости, застольный пень вместе с яствами вдруг исчез, а под стенкой берлоги на мягком мху, сами собой расстелились постели лебяжьи, будто для вельмож изнеженных. Рысь упал ниц и дальше ничего не помнил.
         А приснилась ему веселая свадьба, шумная и пьяная, только неизвестно чья.


Глава 15.В царстве черных Артанов


         Аркаим стоял уже  тысячи лет.       
         Это был город жрецов и правителей. Тех жрецов и правителей черных Артанов, потомков древних Ариев, которые пришли сюда, на благодатные земли южной и юго–восточной части древнего хребта Ора-Эл из Гипербореи, и здесь надолго осели.       
        Древние Арии называли эти горы Репейскими. Тцар Ариев Богумир дал эти земли своей любимой жене Славуне, правнучке самого Единого Бога Славян – Рода, и оставил её здесь править.
        Славуня особо благоволила жрецам и ведунам, заложила величественный град прежде всего как научную обсерваторию и назвала его Аркаим  в  честь Бога Медведя – Велеса. Его высокие стены в два радиальных круга защищали город и его население от внешних врагов.
        Тцар Карахан со своей свитой и двенадцать жрецов проживали в Аркаиме. Вокруг столицы располагались поселения  мастеровых, землепашцев, скотоводов, а также личной гвардии Карахана. Но никто из смертных не смел без приглашения самолично пересечь границу даже внешних ворот священного города Аркаим.
        На дальних подступах к столице высились стены еще семи городов, семи князей черных Артанов. А всего городских поселений черных Артанов было более трех десятков, все они связывались между собой несколькими системами быстрого оповещения. Расстояния между ближайшими городами не превышали двух-трех дневных пеших переходов или  одной бешеной скачки гонца на скакуне.
         В каждом городе был свой наместник, стоял небольшой воинский гарнизон. Основные воинские соединения черных Артанов находились в полевых условиях. Каждый город и с его прилегающими поселениями содержал тысячу воинов. Все прочее мужское население черных Артанов от шестнадцати и до сорока лет входило в ополчение, и поставляло в войско в случае необходимости пропорциональное количество воинов, от каждого населенного пункта, даже самого малого. Все они также проходили необходимую и достаточную военную подготовку, и ежегодно обкатывались в походах.
         Другие племена Ариев ушли в Семиречье, а самые отчаянные пошли заселять земли на Западе, шли и шли вслед за Светилом, за три реки и три моря, до самого соленого Океана, разделились на многие племена, размножились, обособились, создали свои государства, позабыли о своем прежнем родстве и принялись враждовать.
         Однако черные Артаны, благодаря своим могучим жрецам, Волшебному Всевидящему Кристаллу и мощной разведке, многое знали о своих соседях, ближних и  дальних родичах – Артанском тцарстве по другую сторону Репейских гор. С некоторыми ближними племенами изредка встречались, торговали, обменивались невестами и скакунами.
          Карты, имевшиеся в распоряжении жрецов и верховного правителя Аркаима, были в те времена едва ли не самыми лучшими и точными на Земле. Они, добытые непостижимыми путями в разных странах и землях, доставшиеся по наследству от предков, хранились в специальном подземном хранилище, на седьмом уровне. Скорее можно было попасть в чертоги Богов, нежели в это хранилище. Вместе с картами здесь находились удивительные приборы и машины Атлантов, Гипербореев, Лемурийцев, других древних народов. Назначение и принцип действия многих из них не знали даже жрецы, и никто не решался их опробовать.
          Здесь же находилась сокровищница самых великолепных и отборных самоцветов, добытых в Репейских горах маленьким народом. Один – два раза в год черные Артаны ходили к горным карликам за этими дивными сокровищами и выменивали на железо, бронзу, зерно и мясо. Самые крупные и чистые самоцветы жрецы Аркаима использовали в изготовлении новых мудреных аппаратов, приборов для астрономических наблюдений, боевых машин.
           Главной ценностью в этом подземном хранилище сокровищ был Волшебный Всевидящий Кристалл. Он висел в воздухе почти в центре зала, не касаясь подставки, над специальным возвышением в форме куба, излучал спокойный и ровный свет, и, казалось, не реагировал ни на что вокруг.
          Зал седьмого уровня имел форму купола, в середине его опускалась прозрачная шахта, по которой на движущейся вниз и вверх платформе, только и можно было попасть на седьмой уровень.
          А вокруг на каменных, а также на угольно- черных и прозрачных подставках из неизвестного материала стояли и лежали немыслимой формы и назначения аппараты, от самых простеньких и невзрачных на вид,  до невероятных  по форме и назначению, грозных, внушающих страх и ужас лишь своим видом.
           Карты и манускрипты хранились в специальных стеклянных камерах вдоль одной из овальных стен купола. И было их здесь бесчисленное множество. Великие тайны хранили они. И принадлежали эти тайны лишь избранным.
          Стеклянный цилиндр шахты на миг потемнел, вниз на платформе спустился человек, он вышел под купол в ореоле нежно – голубого свечения, излучаемого Волшебным Кристаллом, на миг остановился, затем уверенно направился к одному из хранилищ.
          Это был Амон, Верховный жрец Аркаима. Чуть приостановился в раздумье, затем решительно подошел к одной из прозрачных ячеек, поколдовал с запорами, ячейка бесшумно открылась, за дверцей лежала необычная карта, свернутая в рулон солидных размеров. Амон аккуратно и бережно извлек карту, положил на стол, стоявший неподалеку, развернул.
          Карта была и вправду необычной. С виду плоская, изготовленная из пергамента или кожи, со стороны казалась объемной. На развернувшейся карте все начертания вдруг приобрели рельефный вид. Выпукло выделялись горы и холмы, нежно зеленые равнины переливались сочной травой, их пространства разрезали извилистые русла рек и речушек, озера голубыми линзами лежали в ожерельях песка, камней и крошечных растений. Леса и дубравы как настоящие шевелили листвой, кивали верхушками, убаюкивали нежным звоном прозрачных ручейков. Амон не впервой  открывал эту бесценную карту, но всякий раз замирал в нерешительности перед пронзительной явью изображения.
           Амон, склонившись над чудесной картой, размышлял и приговаривал сам себе: Вот наше ханство, вот горы Рипейские, вот божественная река Ра, что спешит величаво из хладных глубин Вечного Леса к морю Красному, сплетается полюбовно устьями с Данапром великим. Имя ей дано самим Дажьбогом. 
           Вот бескрайние степи, заселенные многочисленными племенами кочевых Артанов и прочих народов. А вот и Гардарика, страна городов. Артане её называют Куявия. Дошли сведения, что многих городов уже нет, стерты с лица земли войнами и набегами, разрушены жестокими кровопролитными  схватками между родственными народами артанов и куявов.
          А выше на тысячи верст раскинулся Вечный Лес. Там тоже есть люди и города, не такие величественные города, как в Куявии, не из прочного камня, а больше из дерева. Там тоже проживают родственные племена славов. Народ могучий, но разобщенный великими просторами, бездорожьем, да ещё разноплеменным многоцветием.
          Чуть ли не в каждом племени или роде свои боги и свои уставы, свои вожди, жрецы и шаманы. Но именно оттуда, из Вечного Леса, сказывают,  придет человек, способный примирить и объединить многие родственные племена и народы на всем  великом пространстве в единое государство и станет это государство называться по имени его Русью. Но это будет еще не скоро.