Моя мать литовка по отцу и бог знает кто по матери: смесь шведской, белорусской и какой-то ещё из славянских кровей. Мой отец, без роду и племени, с армянской фамилией и внешностью цыгана, живёт в Ташкенте и врос в узбекскую землю до конца своих дней. По старому советскому паспорту я почему-то русская...
С какого возраста человек начинает помнить себя? Кто говорит: три года, кто: пять... Моя память бережно рисует тихий вечер в казёной потсдамской квартире: приглушённый звук телевизора и младенческую кроватку с высокими бортиками, держась за которые и покачиваясь на ещё нетвёрдых ногах, я смотрю детскую передачу про Песочного человечка. Человечек говорит по-немецки. Я понимаю каждое слово. Родная, густая, домашняя, звучная речь... Дойчланд... Я была совсем маленькой, когда меня увезли из ГДР. Но иногда мне кажется, что я осталась там навсегда.
Фильмы про фашистов, которые показывало советское телевидение, в юности вызывали у меня двойственное чувство. С одной стороны, очевидно, что они изуверы. Но боже, как они говорят! Какое смятение чувств происходило в моей душе от осознания преступлений людей, владеющих самым красивым из существующих языков... И я старательно вымарывала из черновиков своих школьных сочинений про Великую Отечественную мелькающее там слово "гражданская"...
Я съездила в ГДР. Берлин – чужой и всё же родной, как мои побледневшие распашонки из бабушкиного сундука – испугал меня своей половинчатостью, полуузнаваемостью. Словно я знала про него нечто большее, чем его жители: что-то таинственно-ценное из его недавнего прошлого, секрет, который я потеряла и больше не смогла найти. Я так боялась там остаться, так отчаянно скучала по своим детским ощущениям покоя, что поспешила сбежать обратно...
Но каждый раз при звуках немецкой речи моё сердце вновь и вновь замирает: я опять возвращаюсь домой, в гулкий, расплывчатый, уютный Потсдам, я возвращаюсь к своим истокам...