Единица Рассказ

               

    Наше детство живёт в нас, даже если мы не помним какие-либо события той поры. Они откликаются вдруг неожиданно охватившим нас благостным состоянием души или необъяснимой грустью. Мы не задумываемся, почему без видимой причины происходят с нами  внезапные перемены, а ведь многое приходит оттуда, из прошлого, из нашего детства.  Мы такие в настоящее время, сегодня, сейчас, какими сделала нас прошедшая жизнь. Всегда какая-то часть нашего существа будет помнить, как нас любили, ненавидели, были равнодушны к нам, кто обижал нас, кого обижали мы,  и ничего нельзя изменить или исправить. Можно что-то сгладить, попросив прощения.

    С недавних пор я стала замечать, что не люблю цифру ОДИН. Особенно мне не нравилось, когда она стояла особняком. Я припомнила, что не любила транспорт под №1,  назначать встречи на 1 час (предпочитала  1 час с минутами), покупать 1 м. ткани и прочие дела, связанные с этой мелкой циферкой. Меня до поры до времени не интересовало это неприязненное отношение к единице.  «Единица-единица», произносила я иногда, что же ты мне сделала? 
И однажды  память подбросила мне забавное происшествие из моего школьного детства, связанное с этой цифрой. Впрочем, забавным оно мне кажется сейчас. А в то далёкое время, начало 50-х годов прошлого века, «когда деревья были большими», а папа с мамой молодыми, красивыми и сильными, я чуть не поплатилась, выражаясь современным языком, репутацией примерной ученицы, самостоятельного, ответственного, хоть и маленького, человека.  У родителей было мало хлопот со мной. Я была дисциплинированным ребёнком: вовремя, без напоминаний, ложилась вечером спать, никогда не опаздывала на уроки, придя из школы, обязательно переодевалась в домашнюю одежду, выполняла задания. У меня были кое-какие обязанности: полить цветы, купить хлеба, отнести покупателям молоко (у нас была корова) и прочие мелкие поручения. Далее я была свободна, почти всегда находилась в хорошем настроении, дома не засиживалась. Что ещё можно было требовать и ждать от девочки, которую в шесть лет отдали в школу по причине крайней любознательности и безудержной непоседливости. Но, как ни странно, в классе я была одной из первых учениц. С родительских собраний мама возвращалась довольная моими успехами. Кроме того, в десятом классе учился  брат. Случалось, по маминой просьбе, он узнавал у моей учительницы, как идут  дела у сестрёнки. Я очень не хотела огорчать близких, хотя особых усилий для
этого не прикладывала.
    Был месяц май. Я заканчивала первый класс. Впереди уже грезились летние каникулы, подарок от родителей за хорошую учёбу и очень хорошее поведение. Погода стояла солнечная. Зеленела трава. Недалеко от дома пестрели цветами луга. Свежей листвой манил к себе лес. Наша малолетняя ватажка, человек пять соседских детей, бегала по окрестным лесам, сливаясь с природой. То мы находили муравейник, клали в него соломинки, некоторое время выжидали, пока муравьи "описают" их, а затем облизывали. Они приятно кислили. Такую процедуру мы повторяли по несколько раз. Потом догадались класть каждый не по
одной соломинке. Около получаса, иногда дольше, мы проводили рядом с волшебным домиком-холмиком крохотных тружеников, почёсывая на теле места, куда они добрались и оставили свои меточки в виде красных жгучих пятнышек. То мы наблюдали в лесу за птицами. Их порхало множество. Особенно интересны были мелкие пташки, когда они пытались увести от своего гнезда, которое было спрятано в траве вблизи от нашего произвольного маршрута.
Птички вспархивали с гнёзд и, припадая на одно крыло, изображали лёгкую добычу. Эти уловки  были  нам хорошо известны. Мы  не  гонялись за  птичками,  но,  на  сколько это было возможно, старались рассмотреть их размер, расцветку оперения, форму хвостика, клювика. Мой брат сказал мне, что к гнёздам подходить нельзя: птички могут их бросить, и птенцы, если они уже вылупились, погибнут. Я всегда прислушивалась к тому, что говорил брат: гнёзд мы никогда не разоряли. Кузнечики, божьи коровки, жучки-светлячки – всё было предметом нашего внимания и наблюдения.


    Однажды я изменила своим правилам. Возвращаясь из школы, встретила у калитки своих друзей. Быстро забежала домой, переоделась и была такова. Об уроках и прочих домашних делах  даже не вспомнила. Вернулась я с побегаек (так мама называла наши прогулки) через несколько часов. Уставшая, переполненная впечатлениями, я кое-как сделала задание, кое-как поела, рано уснула  с тревожным чувством плохо выполненного долга. Через день нам раздали тетради. Под домашним заданием по-хозяйски разместилась большая чёрная единица. Она стояла на жирной черте твёрдо, как на земле. Я получила КОЛ, не двойку, а злобную, костлявую, самую низкую, самую позорную оценку! Папа редко заглядывал в мои тетради. С маминой подачи он был уверен, что я хорошо учусь. Как я расскажу родным о своём позоре? Я шла к дому, но вместо того, чтобы зайти в калитку, прошла мимо. Теперь я не знала, куда дальше направиться. Если я пойду прямо по улице, то попаду в барачный посёлок. Мне туда ходить не разрешалось, потому что народ там жил неспокойный: драки, шумные ссоры, громогласное пение пьяных, иногда доходило до поножовщины – всё это было частью быта его обитателей. Я остановилась в раздумье. Мне хотелось отдалить встречу с близкими, и неприятное объяснение по поводу единицы. Меня догнала малознакомая девочка из параллельного первого класса, весёлая, шустрая тараторка. Она остановилась рядом, почувствовав моё замешательство, заинтересовавшись, почему я прошла мимо дома. Моя детская душа обрадовалась её вниманию. Я рассказала, что получила единицу. Она рассмеялась:      –Первый раз, что ли, получила?   
-Да. Грустно ответила я.
    Без перехода от моей темы к другой девочка стала рассказывать мне, что в их бараке зарубили топором женщину. Может быть, этим сообщением она хотела утешить меня и на этом жутком примере показать, что единица ещё не самое страшное в жизни.
–Сегодня её хоронить будут, пойдём со мной на похороны.  Предложила она. Я без промедления согласилась. Единица отодвинулась на дальний план, через некоторое время вообще забылась. Мы пошли в запретную для меня зону. Бараки стояли на небольшом расстоянии один от другого. Посёлочек был пуст, потому что время было рабочее. Лишь у одного барака собралась кучка народа. Там же стояли две грузовых машины. В кузове одной из них вдоль бортов  были положены доски-сидения. На другой лежал старенький коврик. Девочка взяла меня за руку и повела внутрь барака. По средине него шел длинный коридор.

    Слева и справа было много дверей. Одна из них была открыта. Я впервые увидела гроб. В нём лежала покойница. Голова у неё была забинтована, а сама она укрыта белым покрывалом. Гроб стоял на двух табуретах, к ним было прислонено несколько венков. В комнате стояли плачущие женщины. Девочка обвела меня вокруг гроба. Мне не было страшно находиться рядом с покойницей. Моё представление об умерших ограничивалось сказкой А. С. Пушкина «О мёртвой Царевне и семи богатырях». Лишь несколькими годами позже я вкусила по полной программе пионерлагерный фольклор о чёрных комнатах, чёрных собаках, завёрнутых в белое покойниках, дурным голосом рассказчика орущих:
–Отдай мою руку!
    Мы не остались в комнате, вышли во двор, а там уже народ забирался в кузов той машины, в которой были скамьи из досок. Я не знала имя моей новой подружки. Её окликнули:
-Валюшка, с нами на кладбище поедете?
    Мы приняли вопрос за приглашение и быстро залезли с помощью взрослых  в кузов. Нас посадили на скамьи в средине, чтобы мы не выпали при поездке. Сверху  хорошо был виден двор, крыльцо барака, на которое несколько мужчин вынесли гроб. Его вместе с венками поставили на другую машину. Там же разместились на табуретах несколько женщин. Мы поехали в таинственное для меня место-кладбище. Машины ехали медленно, как мне показалось, целый школьный урок. На кладбище гроб с машины сняли, снова поставили на табуреты рядом с подготовленной могилой.

    Я помню эти похороны, мои впечатления о них, как будто они проходили совсем недавно, а не более  полувека назад. Я наблюдала за всем с ощущением присутствия на таинственном действе. Мне казалось, что взрослые допустили меня в серьёзную игру. Я не задумывалась над тем, что уехала далеко от дома, нахожусь среди людей, которых увидела сегодня впервые. Забыла, что меня ждут дома. Не вспоминала, что надо объясняться с родителями по поводу единицы. Ничего этого не было в настоящем, всё было либо в прошлом, либо в будущем. Было таинственное сейчас. Кто-то о чём-то говорил, стоя в изголовье гроба. Женщины утирали слёзы. На длинных полотенцах гроб опустили в могилу, туда же опустили полотенца. Я вздрогнула от прикосновения: Валюшка взяла меня за руку, вслед за взрослыми мы подошли к могиле. Набрали по горстке земли и, как взрослые, бросили на крышку гроба. Затем землю в могилу мужчины стали кидать лопатами. Вскоре на её месте вырос холмик. На него поставили металлическую пирамидку-памятник, со звездой, положили к нему венки. Кое-кто перекрестился. Все направились к машинам. Таинственное действо было закончено. Его участники вернулись в тот же двор, куда я, огорчённая тощей единицей, забрела по приглашению бойкой Валюшки. Я стала прощаться с девочкой. Но Валя сказала, что надо обязательно пойти на поминки, там будут кормить. Почувствовав после пережитого и увиденного сильный голод, я сама взяла Валюшку за руку: так было спокойнее и надёжнее. Нас, как полноправных участниц события, посадили за стол и подали всё, что подавали взрослым, кроме поминального полу-стаканчика. Кроме нас, на похоронах детей не было. Позже я узнала, что в посёлке жили, завербованные на строительство электростанции, рабочие. Большинство из них были или одиноки, или ещё не привезли на новое место свои семьи. Взрослые относились к нам с теплотой и вниманием, видимо, присутствие детей создавало им иллюзию семейного уюта. Обед закончился. Больше не было веских причин задерживаться. 
– Давай я тебя провожу. Предложила Валя и вдобавок успокоила:
– Не бойся, не убьют же тебя за единицу.

    Уставшая от переживаний и впечатлений, с портфелем, потяжелевшим от куска поминального пирога, который я не осилила за столом, я поплелась домой. Самое большое наказание, которому я изредка подвергалась в родительском доме, это символическое  стояние в углу. Во время исполнения наказания я получала моральную поддержку от брата. Иногда она выражалась материально: он тайно передавал мне карамельку, пряник, или кусочек белого хлеба, намазанного сметаной и посыпанного сахаром. Поэтому наказания я не боялась. Сознание, что я огорчу родных, вернулось ко мне. Открыв калитку, я увидела маму и папу, не сидящими на крыльце, как это бывало в тёплые вечера, а стоящих в тревожном ожидании. Ждали и меня, и брата, которого отправили на поиски. Ничего угрожающего наказанием в их лицах не было. Тревога у них сменилась беспокойным любопытством. Картина со стороны  выглядела карикатурно: на крыльце стояли два взрослых человека, а внизу – маленькая девочка, виновато склонившая голову. С улицы забежал во двор брат. Обрадовавшись мне, он спросил:               
– Люленька, где ты была?
– На кладбище.        Не громко, но внятно произнесла я, с некоторой печалью в голосе. Ободренная братской радостью, подняла глаза на родителей. Я успела заметить, как любопытство на их лицах сменилось вопросительным удивлением.  Большинство взрослых ошибочно считают, что дети не умеют разбираться в жизненных ситуациях. Конечно, малый жизненный опыт не даёт юным созданиям наравне со взрослыми пробираться по лабиринтах жизненных перипетий. Зато детям часто удаётся на  эмоциональном уровне и благодаря интуиции находить правильную линию поведения, обращать ситуацию в свою пользу. Я решила далее удивлять родных, причём обращалась к папе, почувствовав, что степень  моего наказания сегодня зависит от него.
–У Вали зарубили топором соседку. Мы похоронили её, а потом пошли на поминки. Продолжила я рассказ, объясняющий мой поздний приход. Папа недоверчиво хмыкнул. Мама округлила глаза: её племянницу звали Валентина. Она, видимо была удивлена, что родственница не сообщила ей о таком злодеянии. Папа оказался любопытнее, чем я ожидала. Он спросил:
–А почему ты, не предупредив никого, на похороны пошла?
Вне всякой логики, как о чём-то незначительном,  я ответила:
–Да я сегодня единицу получила.                Тут включился в разговор брат, изобличая меня. Он уже побывал у Валентины, когда бегал по местам моего возможного прибывания: 
–Никого там не хоронили.
    Мне пришлось уточнять, кого  мы хоронили, чьей соседкой была покойница. Как бы в подтверждение  кажущейся родным небылицы, я достала кусок поминального пирога, завёрнутый в вырванный из тетради лист с ненавистной единицей. Я отомстила таким образом учительнице и единице за мою пошатнувшуюся репутацию. В свете моего повествования  позорная единица совсем померкла. Папа, видимо, почувствовал, как сильно я была огорчена.
Он попросил показать работу, за которую мне поставили единицу. Я освободила промасленный лист с оценкой от пирога и крошек, разгладила и подала папе. Он и мама заглянули в него, после чего папа сказал, что за это вполне можно было поставить не единицу, а двойку. Я не поняла тогда папиного юмора и очень обрадовалась его более высокой оценке моей работы. В конце дня за поздним ужином папа, человек немногословный, сказал:
–Если тебе не повезёт, и ты ещё раз получишь единицу, не ходи на похороны, приходи сразу после школы домой, чтобы мы не беспокоились.   
    Будучи взрослой, вспоминая, «единичную» историю, я мысленно благодарю моих  родных  за бережное отношение к моим переживаниям и маленьким проблемам. Они казались очень важными, порой неразрешимыми. От них хотелось спрятаться или куда-нибудь убежать. Большое счастье для маленького человека, если его поймут и помогут в такую минуту.