Заключённый в тюрьме вышел из тюрьмы, и сразу же воздух схватил его за лицо. "Так вот она, свобода! Как будто нож", - заключил он хрипло и побежал, сломя голову, в какие-то заросли, чтобы кататься там на пузе и хвататься руками за камни, а птицы пели у него над головой так, как ни пели ещё никогда на свете.
И вот он уснул. Через голову у него журчал ручей, по невидимым нитям в воздухе лазали различные пауки, и небо свернулось в маленькую чёрную трубочку, точно водоросль на столе у китайского шеф-повара.
Он спал долго и, сквозь сон, не видел, как над пустынным полем поднимаются звёзды, как стрекочет река в непонятном движении. Мировое скольжение осталось для него незаметным, смытое вьюгою сна. И теперь уже никто не смог бы отличить, что это там такое лежит и тревожно вздыхает в кустах, словно бы это была сама земля, древняя и исконная. Заключённый лежал на ней так незаметно, так замаскировано. Его тельце это был бугор, холмик около крапивы.
И спал он так долго. Птицы-вьюны распустили на нём свои гнёзда и устроили гнездование. В его рубашке просверлили ходы мотыльки и окуклились бабочки. А с левого бока его правого сапога, там, где кожа сходится шов на шов со шнурками, вырос огромный и непонятный цветок. Красного цвета, но впотьмах казалось, что это синий.
И заключённому приснилось, что в его тюрьме, в которой он дрог некоторое количество тысячелетий, раскрываются стены, распахиваются окна, и что каждый раскрывает глаза пошире, чтобы схватить в них наступающий свет, как хватают в разверстый рот ключевую воду из песчаного склона весной.
Он проснулся и вспомнил, что так оно и есть.
Ему понадобились некоторые силы, чтоб встать. Потом он отряхнул с себя разные веточки и заморгал. Куда теперь нужно идти, он не помнил. Это получалось из-за того, что идти было просто-запросто некуда.
Заключённый удивился. Он пощупал сердце, и, оказалось, что оно тёплое. Утренний туман поднимался от лужиц. А идти было всё же некуда. Хоть завывай.
И вот он завыл.
Над пасмурным, какое оно бывает в середине сентября, полем раздался ошеломительный вой человека, который совсем не представлял, куда же можно двинуться, когда открыты все горизонты. С ракиты взлетела стайка птиц и скрылась в воздушной массе. От крика заключённого полопались все лягушки, и на окраине городского поселения загорелись лампочки. Окна засветились. Из окон показались ружья. Потом захлопали выстрелы.
В него стреляли. Кто-то лупил по кустам из ружей и обрезов. Какие-то люди, чей сон потревожил крик незадачливого заключённого. Пришлось падать руками в осот. Нужно было уворачиваться от пуль.
Через какое-то время пальба поулеглась. Вдали за углом собралось восходить солнце. Заключённый лежал, не смея пошелохаться. "Буду так лежать, пока всё не прояснится", - плакал он, и улитки смотрели на него с травинок, выдвигая свои антенны прямиком на зарю.
-Чего это он тут лежи? Людей я здесь давно не видел, - говорила одна улитка другой.
-Похоже, это какой-то отбившийся от стада. У людей же стадо, или как оно там... - отвечала ей вторая улитка.
-Нет, друг. У людей общество или, иначе, социум. Вот как это звучит. Этот оторвался от социума.
-Ага. Результат налицо.
Они разглядывали заключённого и были все в слизи.
-Нужно уходить, пока солнце нам не про****олило.
-Пошли.
И улитки скрылись в тени, а заключённого в ней уже не было, и он совершенно отсутствовал, как в траве, так и в луже, словно бы он пропал, оставив один запах пота и примятыши заместо цветов. Он ушёл незаметно, поднялся и вышел. Как будто его вовсе не было. Просто растворился в росе.
И где теперь его найти, нам неведомо. Быть может, он превратился вон в ту старую пожарную каланчу, к которой так боятся подходить маленькие дети, а может он - вон тот мужчина, который закрыл глаза и молча стоит, прислонившись к забору, дабы ни с кем не разговаривать. Он стоит, и сигарета вытряхивается у него изо рта - так сильно сжимаются его губы. Губы сжимаются так сильно, словно бы это происходит с ним уже не в первый раз.