Вероятно, любой ”Поиск утраченного времени” начинается с воспоминания о золотом веке, о мгновении счастья, о детстве. Наши истоки светлее звездного взрыва и тише ночного ангела.
Марсель Пруст рисует картину из грёз, обрамленную пробуждением. Волшебство ”Комбре” - это мечта в оправе реальности. Читатель взваливает на плечи тяжесть быта французской аристократии конца XIX века, чтобы воспарить, вернувшись к своей яви. Более чем сотня страниц сливается менее чем в одну.
Пропасть, разделяющая нас и писателя, исчезает в момент прочтения, когда возникает само настоящее - не толстое покрывало Майи, срываемое ради явления истины, а легкая и прозрачная мантия, скрывающая ушедшую радость.
”Вокруг спящего человека протянута нить часов, чередой располагаются года и миры”, - только тень отдаляет окружающие вещи ото сна, в котором оживает прошлое. В основании мира - не слепой абсолют, а реки времён, очищающие наш исторический опыт. Разве сам творец неба и земли – не режиссер множества кинолент, которые он в силе изменить? И они показываются одновременно: именно сейчас Цезарь переходит Рубикон, его предаёт Брут, сейчас кто-то узнаёт об этом из учебника истории.
Мы отрекаемся от власти минувшего и грядущего: ”…в один миг я пробегал века цивилизации, и смутное понятие о керосиновых лампах, о рубашках с отложным воротничком постепенно восстанавливало особенности моего "я"”.
Оглядываемся назад и понимаем, что годы, из которых прорастает наше ”Я” безвозвратно исчезли в дымке веков. Французский писатель показал, как запахи и мелодии обращаются первейшей необходимостью: ”более стойкие, более надежные, долго еще, подобно душам умерших, напоминают о себе, надеются, ждут, и они, эти еле ощутимые крохотки, среди развалин несут на себе, не сгибаясь, огромное здание воспоминанья”. Здесь совершается метаморфоза – нужнее практической цели становится ”вкус размоченного в липовом чаю бисквита” или…
Упускать время, значит жить в безвременье. Какая бы выгода не шла сегодня от деловых встреч, по сути, они заражены бездельем. Целое поколение гуманитариев провалилось в нишу продавцов и менеджеров. Водоворот бизнеса привел к тому, что теперь нет воздуха для словотворчества, но есть ложе для словоблудия. Лучше современной журналистики и литературы – молчание, ещё лучше – чтение.
В таких условиях - прежде чем думать о единстве профессии и призвания, гораздо важнее - работа над самим собой и поиск своего ”Я”, который разворачивается с первых листов романа. Вряд ли мы достигнем цели, ведь ничто не совершенно, ничто не завершено: ”ощущение того, что жизнь только делается, что она не сделана, – оно и может выражаться в этом знаменитом мистическом присутствии во всех точках мира”. Мераб Мамардашвили комментирует Марселя Пруста, я комментирую Мераба Мамардашвили. Казалось бы чистый постмодернизм.
Нет, тем и приметно наше произведение, что между его строк создается сыворотка от современной ”сериальности”, где личности сливаются в безликую массу – минуты пропадают в часе, а час в полдне. Новый год 2010 ничем не отличается от 2011. Смотришь вокруг, и везде мерещится очередное ”мыло”.
Сколько лет убито после СССР - мертвецами они встают на праздники. Когда же прошлое, высвеченное ”в поисках”, наслаивается на время, в котором я пишу сии строки, происходит некий эффект. И один аромат может ввести в замок вчерашнего дня. Будущее открыто нам только, когда открыто прошлое - оно воскресает в настоящем, и мы не утруждаемся мыслью о былом, но даем ему быть сейчас.
Взрослея, возвращаемся к своему детству: ненадолго опускается занавес жизни, чтобы поднять нас к вечным первоистокам мира. ”Улисс” Джойса – ирландский сценарий такого свершения. Вообще, Великобритания рождена морем и, тем острее тоска по Итаке. Блум целует попу Молли, две половинки рядом, земля обретена. Другое дело – французы. У Марселя Пруста – истина ищется в самой водной стихии, на волнах слов и глубже… давление растёт, пока в нас прорезается ”орган изменения себя и овладения своей реальной судьбой”.
Общение – некий камертон, на который настраивается всё на свете. Какое внимание к речи: ”Чтобы не прослыть педантом, Сван произнес слово "мысли" высокопарно-иронически”, ”Дедушку привело в восторг выражение: “оплошность или подвох”.
Вейдле верно написал, что Джойс и Пруст убили роман, создав двух монстров. Однако, сама форма здесь как таран, пробивающий окружающую действительность. В XX веке наружу вырвались бешеные энергии, осознать их в пространстве языка оказалось чрезвычайно сложно. Писатели ощетинились, а некоторые даже облачились в броню формализма.
Сесть, чтобы взять книгу кажется более неестественным, чем лететь с толпой в пропасть. Сразу найти органичную форму для того, что происходит вокруг, невозможно. Главное – опыты наших авторов хранят зёрна, без которых не взойдут новые посевы. За могильной плитой скрывается живительное начало. Стоит уловить последнее, выказав respect творцам.
Я вижу подростка из русской подворотни, матерящего классиков. Скажем не о ”потерянном поколении”, а о том, какая проблема задаётся им. Что считать критерием успеха? Автор ”Под сенью девушек в цвету” получил Гонкуровскую премию и благосклонные отзывы современников, но провалился в России спустя столетие. И теперь, почетно ли стоять в магазине рядом с ширпотребом? Потакать интересам масс значит расширять Лету, наоборот, слава, удача есть обретение себя в своем времени. Притом особый резон – принадлежать будущему и оказаться непризнанным при жизни. Еще лучше – отдаться вечности и возможно никогда не быть понятым после смерти.
Постоянные сомнения терзают героя – Писатель ли я? Да, мы все бездарны ровно настолько, насколько не замечаем главной работы, работы над собой. Если наш труд или возьмём выше – творчество, связаны со временем и телом, которое нужно поддерживать пищей, то архитектура внутреннего мира обращена к неизменному пространству и душе, создаваемой ежедневно.Строим своё здание или же разрушаем его… остаётся только то, что достойно бессмертия.
Любая деятельность безуспешна: рано или поздно её плоды пропадут. Дела - бледная ткань, в которую прячется все живое, дабы сохраниться на земле и воскреснуть на небе.
”Многое из того, что мы испытываем, что мы думаем и делаем, – мертво” - взглянем на наш рынок труда – разве он не труп? Его питает единственное желание - ничего не делать.
По большому счету историки, социологи, психологии мучают студентов и дают ненужные знания, либо сами идут в подсобные рабочие, охранники, продавцы, менеджеры. Еще вариант - стать ”журналистом”, то есть стругать рекламные тексты и пиарить недостойных.
Спасение там, где нужду в хлебе насущном дополняет необходимость в облаках. Только любовь не замечает часов и не дает утратить ни одного из них. Её алый саван спустится на подножие человеческого мира, проясняя в нём призвание каждого. Тогда, возможно, возникнут социально-психологические перемены – будет создана система хозяйства, где деньги начнут служить людям.
Конечно, из романа нельзя извлечь технические рекомендации по смене российской элиты, о том, как вынести перегной КПСС, где строительство коммунизма легко превратилось в строительство гражданского общества.
Прежде всего – переворот должен произойти внутри нас. ”И, конечно, ощущение того, что жизнь только делается, что она не сделана, – оно и может выражаться в этом знаменитом мистическом присутствии во всех точках мира”, - точно нанизываем на нить настоящего то прошлое, которое не стало прахом, и движение вперёд есть движение к детству, к чуду рождения. Лишь оно приносит обновление в каждом будущем мгновении.
Нет состоявшихся журналистов, бизнесменов… нет безнадежно потерянных. Ничто не окончено, пока не достигнуто начало. Мы не становимся рабами того, что было или будет, а точно парим над жизнью, связывая её в единое целое.