С третьего курса меня искушали объявления в институте о наборе студентов в проводники. Друзья рассказывали о впечатлениях от поездок, я завидовала и однажды записалась на курсы подготовки.
Усталый мужчина диктовал технические термины, балагурил о дорожных курьезах, мы прыскали за партами и предвкушали интересное времяпрепровождение.
Набор шел весной, однако в мае приехали родители и непререкаемым тоном сообщили, что «были бы намного счастливее видеть мою помощь на грядках, нежели в разновидности дальнобойной деятельности». Слабо вякнув о становлении личности и новом опыте, я была задета упоминанием об учебных успехах, которые взаправду не радовали в ту сессию.
Меня погрузили в машину и увезли на Вологодчину знакомиться с дальней родней. По возвращении дома мне торжественно вручили шланг и расписали фронт работ. Тестовым испытанием было не спутать амариллис, аспарагус и апокалипсис, не обозвать сельдерей синдереллой и выговорить после бутылки красного «зигокактус шлумбергера».
Так прошло лето.
Звездопад напомнил об окончании августа, заставив подсуетиться с запасами на холода. Вскоре, нагруженная банками с вареньем и соленьями, я погрузилась в поезд.
Суета плацкарта вызвала укол сожаления, что еду в качестве пассажирки. Хрустя на верхней полке печеньем, разглядывала едущих. Отдохнувшие граждане, стремясь продлить отпускное блаженство, щедро разливали крепкие напитки, травили похабные анекдоты, цепляли проходящих женщин.
Измотанные недосыпаниями студенты-проводники делали замечания. Долговязый и тучный пареньки нехотя подметали пыльную дорожку, по очереди опорожняли мусорные корзины, автоматически открывали на полустанках. Мысль помочь работникам застала меня засыпающей над учебником немецкого.
Проснувшись ночью от непонятного стука и приглушенных ругательств, я пожалела о выключенном свете. Шли вторые сутки пути, мы подъезжали к Ленобласти.
На станции проводники взяли подвыпившего пассажира, который мешкообразно свернулся на верхней боковой и пьяно храпел, пока его не укачало. Не приходя в себя, он позволил естественным позывам вывернуть содержимое желудка на простынь. Зловонная жижа стекала по стеклу на спящую внизу дородную женщину. Последнюю разбудил смердящий запах, дама проснулась и начала возмущаться:
- Сделайте что-нибудь! Невозможно спать, - я наблюдала с противоположной стороны, как бедняга-проводник стирал дурно пахнущее месиво тряпкой, немного превосходящей в размерах носовой платок.
Подоспевший напарник, зажав нос, подменил друга. По очереди в течение получаса ребята уменьшали вселенские масштабы катастрофы до локального беспорядка. Попутно они расталкивали виновника происшедшего, что никак не удавалось. Он пьяно матерился и храпел, размазывая по простыни отторгнутое желудком. Проснувшись, пассажиры их блока мрачно созерцали старания проводников.
Справившись с уборкой, бедняги собрались в свое купе.
Пострадавшая, схватив долговязого за рукав, сердито прошипела:
- А запах?
Смерив ее оценивающим взглядом, сотрудник железной дороги удалился на несколько минут, после чего вернулся со стеклянным бутылем. Послышался «пшшик», в темноте блеснуло название «Шипр», и наш блок мгновенно накрыло смрадом цитрусово-прокисше-алкогольных нот.
Запах повис в носовых пазухах как желтый туман в сказке Волкова. Я перестала дышать; в голову полезли мысли о суициде. Позже размышления приняли более конструктивный оборот – кого проще убить, чтобы прекратить мучения,- проводников или пьянчугу?
Теперь проснулся весь вагон.
Обладатели помятых лиц, чей сон был безжалостно прерван, не сразу оценили обстановку, и наивно ждали скорого прекращения неудобств. «Не фига!», злобно шипела тетенька снизу.
Предстояла расправа. Мужика-таки растолкали и выдворили на ближайшей станции (он был посажен в вагон без билета). Остаток пути пассажиры провели в многозначительном молчании.
Желание работать проводницей испарилось по выходу из злополучного вагона.
Да и по учебе в том году я абсолютно не преуспела.