Дырка первая.
Семен Семенович Хлобыстон жил на проценты с былой славы. В юности он закончил железнодорожный техникум в Сызрани и убежал с бродячим цирком уродов, как только подвернулась такая возможность. Родители не особо скучали по Семену Семеновичу, они были алкоголиками и вообще мало о чем скучали, жизнь у родителей Семена Семеновича была не скучная. Железнодорожное образовaние часто помогало Семену Семеновичу в жизни и на арене цирка, подсказывая рациональные решения иррациональных жизненных проблем, а проблем в цирковой жизни хватало. Хозяин цирка, бывший первый секретарь обкома города Вытежма, носил гордый сценический псевдоним Распутин, среди артистов же за глаза его звали Сучамболой, за мерзкий нрав, гомосексуальность и дурацкую привычку платить зарплату мятыми купюрами. Цирк часто переезжал сиз города в город, оставляя за собой шлейф разбитых детских сердец, беременных провинциальных дам среднего возраста и иногда подхватывая с собой особо неустроенных аборигенов, как это вышло с Семеном Семеновичем.
Уродов в цирке было ровно восемнадцать. Сучамбола очень трепетно относился к этой цифре, придавая ей сакральный смысл. Собственно, Семен Семенович и получил свое место благодаря тому, что маленький уродец Петька Таврический выпал из мотоколяски и разбился насмерть во время акробатического номера под куполом. Хоронили Петьку всем цирком, тут Семен Семенович и предложил себя Сучамболе. На том и ударили по рукам. Сговорились на трехе за выход, пяти подъемных и двадцати ежемесячно. Осталось только придумать номер.
Дырка вторая
Мясорубку завезли в цех еще перед праздниками. Она моргала лампочками и блестела никелированными боками. Немецкая дотошность к деталям сквозила из каждого изгиба причудливой конструкции. Производство колбасы, газовые камеры и мрачная философия - все, чем так славен немецкий гений проступало через плавные обводы и жесткие ребра конструкции. Вызвали электриков. Они долго чесали в затылках, потом протянули кабель, что то там скрутили изолентой, посмеиваясь над буржуями и через пару часов доложились Самохину, начальнику производства, что агрегат готов к работе. Самохин был слегка навеселе к концу смены и не обратил внимания на то, что электрики упорно отводили глаза, были излишне многословны и суетливы больше обычного. Работает, и славно, подумал он, прохаживаясь по цеху. Не зря инвалюта потрачена. В цеху стучали ножи, смена катилась к вечеру, в предпраздничный день разделщики были слегка расслаблены, капли крови на их белых халатах были похожи на ягоды рябины, рассыпанные на снегу. Анестезиологи уже закончили смену, и сдавали неизрасходованые ампулы мембутана учетчице тете Клаве, дородной женщине с военлекарским образованием. В цеху гнойной хирургии тоже было уже тихо, квартальный план они выполнили еще вчера и сегодня для передовиков производства в клубе был концерт с фокусником, тремя худосочными балеринами и самодеятельным певцом Палычем Приходько из цеха переливания крови, он сочинял песни на производственную тематику и, хотя и был плохим хирургом, находился на хорошем счету у начальства. Самохин обвел глазами цех, зажмурился, потряс головой и медленно направился в свой кабинет, дерябнуть спирта. До конца смены оставалось еще 45 минут.
Дырка третья.
В подъезде было темно, пахло мочей. Логистики долго искали такой подъезд, без домофона, с перегоревшими лампочками, с заболевшим дворником и входом с оживленного проспекта. На выбор было предложено четыре места операции, но все они были неидеальны с точки зрения эргономики. В конце концов Жало остановился на этом подъезде, в Староколпакском переулке, просто потому, что на чем то надо было остановиться. Объект должен был появится к вечеру, поэтому служба наружного наблюдения выставилась за сутки до акции и проверяла каждого, кто входил и выходил. Как докладывало Управление, никаких осложнений не было выявлено, подходы и пути отступления были расчищены. Жало вышел на позицию за час до предполагаемого появления объекта и ушел в себя, как он обычно делал перед заданием. Жало никогда не брал на задания огнестрельного оружия, хотя имел такое право. Раз уж мы работаем под ограбление, говорил он зеленым салагам из Школы, то все должно быть по честному. Больше всего Жало любил работать трехкилограмовой гантелей. Вот и сегодня он сжимал ее в руке, вглядываясь в темный провал тамбура подъезда. Коротко тренькнул мобильник, объект приближался к месту акции. Через минуту скрипнула входная дверь и в проеме показалась темная высокая фигура. Жало спокойно ждал, хорошо понимая, что увидеть его в кроменшной темноте тамбура невозможно. Пропустив объект, Жало нежно опустил гантелю ему на затылок и, подхватив сразу же обмякшее тело осторожно, без шума опустил его на заплеванный пол. Цель операции - мешок с подарками, выпавший из рук объекта лежал рядом. Жало подхватил его левой рукой и плавно скользнул в дверь. Вся операция заняла двенадцать секунд с момента входа объекта в дверь. За углом здания Жало ждала машина. Можно было звонить Гринчу. И в этом году все прошло как обычно, профессионально, без шума и пыли. Как и должно было произойти.
Дырка четвертая
... таким образом, двухсвязные списки не подходят для решения поставленной задачи. Куррица оглядел аудиторию. Студенты скучали, изредка лениво поглядывая на часы. Тупые свиньи, четвертый курс, ленивые порождения реформы высшего образования. До конца лекции оставалось три минуты, сил уже не было. Куррица повернулся к доске и начал записывать тему исследовательской работы, которую по идее эти дебилы должны были провести на каникулах. Мел крошился, пачкая пальцы. Прозвенела рында в коридоре и студенты потянулись к выходу. На доску никто не глядел. Тупые, ленивые свиньи, повторял про себя Куррица, ненавижу эту работу, ненавижу Университет, его скрипучие полы, облупившиеся двери, вездесущий запах вареной капусты и темные тупики, библиотечные флигельки и гулкие амфитеатры. Куррица оглянулся. Аудитория была пуста. Он вздохнул про себя, собрал портфель, вытер руки тряпкой, оставив на ладони след от мела, поправил очки и направился в лабораторию, дверь от которой была слева от доски. В лаборатории царил бардак, последний лаборант уволился месяц назад и до сих пор Куррица не нашел желающих занять эту должность среди студентов. Ряды пыльных пробирок и реторт, перегонные кубы и два тигеля, лаборатория была убога, как улыбка дешевой проститутки. На стене висел засиженный мухами двойной аттестат : "профессор Вольдемар Ипатьевич Куррица. Действительный член Академии Наук. Глава кафедры алхимии и проблем философского камня ". Куррица страдальчески поморщился, махнул рукой, обернулся черным вороном и вылетел в форточку. Зина ждала его к ужину.
Дырка пятая.
Собственно, вариантов уже не было. Четверо подвыпивших юнцов не оставляли Клаве пространства для маневра. Мантра "ребята, ну чего вы, ну давайте я пойду уже" не работала, детишки были перевозбуждены, воздух пах дешевым алкоголем, молодым потом и мечтами о быстром сексе. Сделав два быстрых шага вперед, Клава сократила дистанцию и впечатала ботинок в лодыжку первого, румяного крепыша в куртке meucci. Хрупнула надкостница, крепыш коротко взвыл и рухнул на снег. Добить бы, промелькнуло в голове у Клавы, но времени не было. Остальные трое, растеряно оглядываясь, медленно проникались серьезностью ситуации. Клава резко выбросила руку вперед, вбивая согнутыми пальцами переносицу в череп второму, худосочному еврейчику в барашковой шапке. Продолжая начатое движение, Клава, развернулась и пнула в живот третьего, набирая нужную дистанцию. Третий был парнем не промах и умудрился не сесть на жопу на скользком тротуаре, правда на этом его везение и закончилось. Боковым зрением Клава контролировала четвертого, но там проблем не было, мелкий щенок все эти три секунды находился в жестком ступоре, не двигался и угрозы не представлял. Добить, добить, продолжало звенеть в голове. Клава достала нож и, поморщившись, принялась за неприятную часть работы. Мелкий попытался развернуться и получил в печень, лезвие вошло грубо, неэстетично. Еврейчик сучил ножками, заходясь кровавыми соплями, здоровяк нянчил лодыжку. Третий, хоть и стоял на своих ногах, двигаться не мог, ошеломленный увиденным. Через минуту все было кончено. Клава набрала горсть снега, вытерла липкий нож, внимательно оглядела себя. Капель крови вроде не было. Порывшись в карманах, Клава достала початую колоду карт, выбрала из нее четырех валетов и аккуратно положила их рубашками вверх на тела. Подумала, и переложила бубнового валета на еврейчика, а крестового - на мелкого засранца. В колоде еще оставались дамы и короли. Пора было идти домой, родители волновались, в это время года на улицах темнело рано.
Дырка шестая
Семиты стройными рядами шли мимо мавзолея, печатая шаг и улыбаясь миллионами белоснежных зубов. Сталин стоял на трибуне, в спину ему упиралось дуло зиг-зауера P49, разработанного для швейцарской армии но покорившего весь мир. Люгеры остались в прошлом. -Улыбайся, сука. Руками маши, прошипел стоящий справа Микоян и ткнул Сталина кулаком в бок. Сталин страдальчески поморщился, ребра болели. Он вымученно улыбнулся и помахал рукой демонстрантам. Семиты взвыли от счастья. На красную площадь вползали тягачи и танки, люди уступали место технике, оставалось еще полчаса, потом пролет сталинских соколов и банкет. Староват я уже для всего этого, подумал Сталин, хорошо бы назад, в камеру, к книгам, теплой постели и простому, но сытному ужину. После того, как по решению общебутырской правилки Сталина кастрировали, его перевели в одиночную камеру. Выводили на прогулки во внутренний дворик, ну и, как сейчас, на общевойсковые парады и демонстрации. Народ должен был видеть вождя, это важно. Сталин в камере старался не читать советских газет, где гремели процессы над врагами народа, он давно уже перестал задумываться о том, что бы было, если бы он по настоящему руководил этой страной, дикой, отсталой, но мощной и страстной. Сталин старался не думать о предстоящей войне, в которой СССР неминуемо проиграет, о Гитлере, таком же узнике совести немецкой плутократии, именем которого совершались ужасные вещи. Сталин вообще старался не думать ни о чем, кроме ужина, книг и дочери. Танки прогрохотали по брусчатке площади и диктор обявил по радиотрансляции, что сейчас начнутся показательные полеты сталинских соколов. На площадь вышли семнадцать ловчих, сдернули колпаки с соколов, сидящих у них на предплечье. Соколы взвились в воздух, собираясь в фигуру пятиконечной звезды. Вся площадь стоя скандировала "Сталин, Сталин, Сталин". Микоян задернул пальто, холодало. Годовщина Революции прошла успешно, пора было ехать в Кремль.
Дырка седьмая
Сыч скупал старые вещи. Прошлогодние газеты, швейные машинки "Чайка", хрустальные салатницы и старые елочные игрушки. Люди часто называли его старьевщиком, бомжом, странным типом. Сыч спокойно относился к невежеству и тупости своих клиентов, ибо чем глупее твой клиент, тем полезнее гешефт, как говорил глава гильдии старец Жора, а он повидал в жизни немало и знал толк в коммерции. Сыч звонил в дверь и предлагал деньги, много денег. Нет, конечно не все спешили расставаться с золотом покойной бабушки, но старую кофемолку или карбюратор от дедовского запорожца, гниющего на даче продать готов был каждый. Сыч увозил домой полную тележку каждый день, кроме пятницы. По пятницам гильдия не работала, это был священный день, день отдыха и медитации. Сыч привозил тяжело груженную тележку на склад, стоял в небольшой очереди, потом учетчик принимал каждую вещь отдельно, записывая в журнал год производства, адрес семьи, где она была куплена, стоимость выкупа. Тяжким грехом считалось найти старую вещь на помойке или выпросить бесплатно. Такие вещи учетчик не принимал, а в карточку члена гильдии ставилась отметка. После трех таких отметок торговец попадал навсегда. Учетчик, закончив заполнять бумаги сверялся с таблицами эквивалентов и выдавал торговцу блесны или капканы. Сыч был рыболовом, он брал блесны. Вот и сегодня, сдав все, что наторговал, он получил четыре больших блесны и два манка. Завтра, в среду, он собирался на озеро, блесен должно было хватить, за неделю он заработал девятнадцать штук, большая рыбалка, если вдуматься. Сыч презирал охотников с их капканами. Хотя в гильдии в последнее время охотников было больше, рыбаки не сдавали позиции. Девятнадцать блесен за неделю, подумал Сыч. Жизнь то, налаживается. Он осторожно упаковал блесны, сдал тележку на склад и вышел на улицу. Шел снег.