Фото сделано одним из бывших жителей Карагужихи, совсем недавно. Ничего не изменилось там, разве что поредели улицы, так как многие уехали отсюда по миру, да сменила место небольшая школа - гордость местных ребят. Говорят света здесь не было больше десяти лет. Керосиновые лампы помогали ребятишкам учить уроки и учиться при этом на пятерки - вот что удивительно....
********************
.....Я совершенно отчётливо помню хруст морозного снега под ногами отца, запах овчины полушубка в котором был завёрнут и непривычно яркий свет, в валом валящем из открытой настежь двери, пару, в ярко-жёлтой, огромной комнате из свежесрубленного и ещё пахнущего сосной дома.
Ещё отчётливо помню запах кошовки – саней, запряженных норовистым жеребцом, как мне казалось вечно косящим своим огромным глазищем, на меня, лежащего на медвежьей шкуре. Помню проносящийся в полуметре от лица ослепительно чистый снег, превращающийся в сказочную феерию света во время движения.
Помню отцов волчий тулуп, в котором можно было свободно завернуться мне и брату и ещё оставалось место. Пролежать в нём долго в помещении было невозможно – настолько жарко было в густом меху, при том, что в хате протопленной утром, к вечеру было уже довольно свежо при сорокаградусном морозе на улице. Пока мы жили в Семипалатинской области и Восточном Казахстане, слышать звук хрустящего снега зимой было таким же нормальным явлением, как чавканье снежной каши в южных районах, куда поздней, переехали.
Мать лежала в больнице, а отец, с нами - четырьмя детьми, вёл хозяйство и работал.
Вспоминаю деревеньку, с русским названием Мариновка, куда меня - самого младшего, «сослали» к деду, ввиду отсутствия уже на белом свете матери.
Короткий овчинный полушубок, подпоясанный верёвкой, ватные штаны, пимы-самокаты, - рукоделье деда, да шапка с кожаным верхом постоянно сползающая на глаза. Зато, в такой одёжке можно было запросто бухнуться в искрящийся снег возле незамерзающей речки, и снизу наблюдать, как туман от парящей воды медленно оседает на орешнике превращая кусты в сказочной красоты неземное создание, считая при этом, что вот так и выглядит ёлка.
Ёлку «живьём» я ещё тогда не видел. Поэтому, такой и представлял себе лесную красавицу, про которую по слогам мне читали двоюродные братья-сёстры, забравшись после мороза на протопленную русскую печь.
Мы сидели там как мышата, тихонько переговариваясь и млея от тепла, прогревающего перемёрзшие на добром морозе с никогда не прекращающимися, Семипалатинскими ветрами, детские тела.
Ветер здесь дует всегда, меняя только силу. Иногда разойдётся в своей ярости и становится не по себе, от его завываний за двойным, маленьким окном, тщательно промазанном по раме глиной, осенью, бабушкой. Днём, когда мы носимся с ребятами по своим делам - не замечаем звука ветра, а вот вечером, его переливы и стоны становятся жутковатыми. Но мы - четверо или пятеро ребятишек, сбившись в кучку засыпаем на русской печке в позах "как кого настиг", бог сна Морфей.
Можно было утром проснуться, обнимая ногу двоюродной сестры в вязаных разноцветными нитками, носках до колен. Или на лавке возле печки. А кто снял и уложил туда, никому не известно...
Отчётливо помню запах бабушки: она всегда пахла вкусным борщом, пряностями, руки - керосином для лампы, дымом от печки, а подол которым и пот и сопли вытирались одинаково, чем-то очень родным. Наверно так может пахнуть, только бабуля.
Думаю, что пахло однако жарким утюгом, а может - солнышком, высветлившим до неузнаваемости рисунок на цветастом "халате ни халате, платье ни платье".
Вспомнил охвативший меня ужас, когда играя в прятки в небольшой хатёнке, додумался залезть в огромный сундук который коротко «клацнул» накладкой для замка, и закрыл меня в темноте! Если бы не бабуля - неизвестно, чем бы дело кончилось.
...Лето с некоторых пор - ненавистная пора, потому как дед - "мущина" суровый немногословный и неторопливый, всегда успевающий однако звонко врезать деревянной ложкой по лбу, полезшему "чаще" других за колотым сахаром при чаепитии, отправлял меня одного на покос километров за пять, грести и ворошить сено, а сам - подъезжал к вечеру на бричке.
Загружал огромный воз и притянув его жердиной спереди и сзади, мы плыли, покачиваясь, домой.
Плыли-плыли, и я - «приплывал», в темноте очнувшись на чьих-то руках, внизу.
Вскоре приехал отец и увёз в Петропавловку, "под Семском", где он теперь работал на маслозаводе. Поставил меня, заросшего как Маугли, перед доброй кареглазой женщиной, коротко сказав: это теперь, твоя мать.
"Маугли" отмыли, остригли и вперёд - в первый класс, заодно проводив брата на службу, в какую-то армию.
Через пару лет, семья переехала в глухое лесозаготовительное село на границе с Алтайским краем, с интереснейшим названием "Карагужиха", где и прошло моё отрочество, которое не забыть.....
Любой живший или живущий в деревне мальчишка, подтвердит, что деревенская жизнь гораздо интересней, чем городская. Взять хотя бы землю, по которой можно бегать босыми ногами, кожей ощущая мощь земли, её тепло и ласку. А трава - шелковистая, пахнущая мёдом, охлаждающая горящие ноги после пробежки по разогретому на солнышке речному песку!
Или ночь с пацанами у реки при свете костра, когда более старшие ребята ходят по колено в воде с острогой и лампой-карбидкой, временами коротко взмахивая рукой и резкий звук рассекаемой воды, заканчивался коротким «тук»! И тогда, бьется в лучах карбидки сверкая чешуей и разбрасывая лучики в темноте, задремавшая было рыбина.
А кузница?! О-оо, это же настоящее волшебство для пацана! С её огнедышащим вулканом раздуваемым из еле тлеющего огонька, громадными кожаными мехами, в бушующее, гудящее, синевато-красное пламя. Оно в считанные минуты доводило добела заготовку брошенную в пекло горна, кузнецом-силачом, играючи «бахающим» пудовым молотом по звонкой наковальне.
А чего стоил запах горящего угля, перегретого металла, пара с грохотом вырывающегося из чана, когда кузнец опускал туда раскалённую деталь!?
А звук наковальни: динь, динь, донн! - бухают молоты. Динь-динь, донн!
В наковальне тьма дырочек, вставив клещами в одну из которых полоску нагретого добела металла, после нескольких ударов небольшим молотом извлекают на свет божий..... заготовку болта для косилки, или гвоздь для подковы.
Вот, кузнец, зажав в губах несколько гвоздей стал на колено, и взяв под мышку ногу коня, огромным рашпилем чистит копыто, а потом вгоняет одним ударом, гвоздь, в специальное отверстие в подкове. Закончив, отпускает стреноженную животину и та, вздохнув с облегчением нервно поводя боками и кося огромным глазом на кузнеца, всхрапнув в благодарность и кусая удила, кивая головой с иссиня-чёрной гривой послушно идёт за хозяином, куда поведут.....
Мы пропадали днями на речке - тихой, спокойной, неглубокой но насыщенной своими обитателями. Уходили за несколько километров вверх по течению, и надув камеры от машины сплавлялись вниз, до перекидного моста через реку. Мост был границей для нас. Появление в поле зрения его мощных тросов, значило, что пришла пора пообедать порыбачив руками в ручье. А наловив юрких гальянов или вьюнов, вёртких пескариков, затем пожарить их на прутике, над костерком, да продолжить негу на летнем солнышке Восточно-Казахстанского небушка.
.....Я снёс себе ноготь на ноге, когда мчался за грохочущей птицей, у которой крутился сверху огромный пропеллер. Такого в нашем бревенчатом клубе ни в одном кино не показывали.
Здесь состоялось моё знакомство с вертолётом, издалека. А вскоре, меня и ещё нескольких пацанов старающихся не смотреть на стремительную ледяную воду Убы, везли на лодке, "на ту сторону" реки, где сел небольшой вертолёт.
Через некоторое время отец повезёт на другом - побольше вертолёте, в Усть-Каменогорск, на операцию, и я впервые сверху увижу нашу красивейшую землю и место где живу.
Мимо проплывали белые вершины ледников в горах - наверно потому и назвали одну из вершин "Белухой" - а мне казалось, что это происходит не со мной, а с кем-то другим.
Я радовался празднику, когда к нам в глушь приехали сразу оба моих брата: Юра - старший, вернулся из армии отслужив в Германии, а средний - Вадим, вместе с ним приехал погостить к родителям в нашу лесозаготовительную деревеньку.
Моей радости не было конца, в те дни, как и горю когда братья уехали назад, в город, работать, устраивать свою жизнь.
Запомнились зимы, крепчайшими морозами, весна - буйной черёмухой, жаркими и щедрыми на дары природы, летом и осенью. Да ещё зима, когда нас иногда приглашали поработать, помогая взрослым. Ведь снега наметало выше человеческого роста, а деревья готовящиеся к спилке и сплаву, нужно было приготовить для лесорубов окопав каждое дерево до земли.....
Вскоре - через пару лет, мы уехали, так как родителям предложили поработать на строительстве ГЭС, в узком и скалистом месте реки Или, недалеко от одноименной станции.
Так я и переехал в этот красивый край, где город был как сказка в которой было много клумб с живыми цветами, непрерывно покрякивающих басовитыми гудками, автобусов, скульптур с "бетонными пионерам и пионерками", и мороженного - невиданного и вкуснейшего яства. Ведь до этого лучшим угощением для меня были конфеты-подушечки, с белым, свежевыпеченным хлебом.
Вот так - незаметно, и кончилось детство.