Детство

Степаныч Казахский
Фото сделано одним из бывших жителей Карагужихи, совсем недавно. Ничего не изменилось там, разве что поредели улицы, так как многие уехали отсюда по миру, да сменила место небольшая школа - гордость местных ребят. Говорят света здесь не было больше десяти лет. Керосиновые лампы помогали ребятишкам учить уроки и учиться при этом на пятерки - вот что удивительно....

                ********************

.....Я совершенно отчётливо помню хруст морозного снега под ногами отца, запах овчины полушубка в котором был завёрнут и непривычно яркий свет, в валом валящем из открытой настежь двери, пару, в ярко-жёлтой, огромной комнате из свежесрубленного и ещё пахнущего сосной дома.
Ещё отчётливо помню запах кошовки – саней, запряженных норовистым жеребцом, как мне казалось вечно косящим своим огромным глазищем, на меня, лежащего на медвежьей шкуре. Помню проносящийся в полуметре от лица ослепительно чистый снег, превращающийся в сказочную феерию света во время движения.

Помню отцов волчий тулуп, в котором можно было свободно завернуться мне и брату и ещё оставалось место. Пролежать в нём долго в помещении было невозможно – настолько жарко было в густом меху, при том, что в хате протопленной утром, к вечеру было уже довольно свежо при сорокаградусном морозе на улице. Пока мы жили в Семипалатинской области и Восточном Казахстане, слышать звук хрустящего снега зимой было таким же нормальным явлением, как чавканье снежной каши в южных районах, куда поздней, переехали.
Мать лежала в больнице, а отец, с нами - четырьмя детьми, вёл хозяйство и работал.

Вспоминаю деревеньку, с русским названием Мариновка, куда меня - самого младшего, «сослали» к деду, ввиду отсутствия уже на белом свете матери.

Короткий овчинный полушубок, подпоясанный верёвкой, ватные штаны, пимы-самокаты, - рукоделье деда, да шапка с кожаным верхом постоянно сползающая на глаза. Зато, в такой одёжке можно было запросто бухнуться в искрящийся снег возле незамерзающей речки, и снизу наблюдать, как туман от парящей воды медленно оседает на орешнике превращая кусты в сказочной красоты неземное создание, считая при этом, что вот так и выглядит ёлка.
Ёлку «живьём» я ещё тогда не видел. Поэтому, такой и представлял себе лесную красавицу, про которую по слогам мне читали двоюродные братья-сёстры, забравшись после мороза на протопленную русскую печь.
Мы сидели там как мышата, тихонько переговариваясь и млея от тепла, прогревающего перемёрзшие на добром морозе с никогда не прекращающимися, Семипалатинскими ветрами, детские тела.

Ветер здесь дует всегда, меняя только силу. Иногда разойдётся в своей ярости и становится не по себе, от его завываний за двойным, маленьким окном, тщательно промазанном по раме глиной, осенью, бабушкой. Днём, когда мы носимся с ребятами по своим делам - не замечаем звука ветра, а вот вечером, его переливы и стоны становятся жутковатыми. Но мы - четверо или пятеро ребятишек, сбившись в кучку засыпаем на русской печке в позах "как кого настиг", бог сна Морфей.
Можно было утром проснуться, обнимая ногу двоюродной сестры в вязаных разноцветными нитками, носках до колен. Или на лавке возле печки. А кто снял и уложил туда, никому не известно...
Отчётливо помню запах бабушки: она всегда пахла вкусным борщом, пряностями, руки - керосином для лампы, дымом от печки, а подол которым и пот и сопли вытирались одинаково, чем-то очень родным. Наверно так может пахнуть, только бабуля.
Думаю, что пахло однако жарким утюгом, а может - солнышком, высветлившим до неузнаваемости рисунок на цветастом "халате ни халате, платье ни платье".

Вспомнил охвативший меня ужас, когда играя в прятки в небольшой хатёнке, додумался залезть в огромный сундук который коротко «клацнул» накладкой для замка, и закрыл меня в темноте! Если бы не бабуля - неизвестно, чем бы дело кончилось.

...Лето с некоторых пор - ненавистная пора, потому как дед - "мущина" суровый немногословный и неторопливый, всегда успевающий однако звонко врезать деревянной ложкой по лбу, полезшему "чаще" других за колотым сахаром при чаепитии, отправлял меня одного на покос километров за пять, грести и ворошить сено, а сам - подъезжал к вечеру на бричке.
Загружал огромный воз и притянув его жердиной спереди и сзади, мы плыли, покачиваясь, домой.
Плыли-плыли, и я - «приплывал», в темноте очнувшись на чьих-то руках, внизу.

Вскоре приехал отец и увёз в Петропавловку, "под Семском", где он теперь работал на маслозаводе. Поставил меня, заросшего как Маугли, перед доброй кареглазой женщиной, коротко сказав: это теперь, твоя мать.

"Маугли" отмыли, остригли и вперёд - в первый класс, заодно проводив брата на службу, в какую-то армию.

Через пару лет, семья переехала в глухое лесозаготовительное село на границе с Алтайским краем, с интереснейшим названием "Карагужиха", где и прошло моё отрочество, которое не забыть.....

Любой живший или живущий в деревне мальчишка, подтвердит, что деревенская жизнь гораздо интересней, чем городская. Взять хотя бы землю, по которой можно бегать босыми ногами, кожей ощущая мощь земли, её тепло и ласку. А трава - шелковистая, пахнущая мёдом, охлаждающая горящие ноги после пробежки по разогретому на солнышке речному песку!
Или ночь с пацанами у реки при свете костра, когда более старшие ребята ходят по колено в воде с острогой и лампой-карбидкой, временами коротко взмахивая рукой и резкий звук рассекаемой воды, заканчивался коротким «тук»! И тогда, бьется в лучах карбидки сверкая чешуей и разбрасывая лучики в темноте, задремавшая было рыбина.

А кузница?! О-оо, это же настоящее волшебство для пацана! С её огнедышащим вулканом раздуваемым из еле тлеющего огонька, громадными кожаными мехами, в бушующее, гудящее, синевато-красное пламя. Оно в считанные минуты доводило добела заготовку брошенную в пекло горна, кузнецом-силачом, играючи «бахающим» пудовым молотом по звонкой наковальне.
А чего стоил запах горящего угля, перегретого металла, пара с грохотом вырывающегося из чана, когда кузнец опускал туда раскалённую деталь!?
А звук наковальни: динь, динь, донн! - бухают молоты. Динь-динь, донн!

В наковальне тьма дырочек, вставив клещами в одну из которых полоску нагретого добела металла, после нескольких ударов небольшим молотом извлекают на свет божий..... заготовку болта для косилки, или гвоздь для подковы.

Вот, кузнец, зажав в губах несколько гвоздей стал на колено, и взяв под мышку ногу коня, огромным рашпилем чистит копыто, а потом вгоняет одним ударом, гвоздь, в специальное отверстие в подкове. Закончив, отпускает стреноженную животину и та, вздохнув с облегчением нервно поводя боками и кося огромным глазом на кузнеца, всхрапнув в благодарность и кусая удила, кивая головой с иссиня-чёрной гривой послушно идёт за хозяином, куда поведут.....

Мы пропадали днями на речке - тихой, спокойной, неглубокой но насыщенной своими обитателями. Уходили за несколько километров вверх по течению, и надув камеры от машины сплавлялись вниз, до перекидного моста через реку. Мост был границей для нас. Появление в поле зрения его мощных тросов, значило, что пришла пора пообедать порыбачив руками в ручье. А наловив юрких гальянов или вьюнов, вёртких пескариков, затем пожарить их на прутике, над костерком, да продолжить негу на летнем солнышке Восточно-Казахстанского небушка.

.....Я снёс себе ноготь на ноге, когда мчался за грохочущей птицей, у которой крутился сверху огромный пропеллер. Такого в нашем бревенчатом клубе ни в одном кино не показывали.
Здесь состоялось моё знакомство с вертолётом, издалека. А вскоре, меня и ещё нескольких пацанов старающихся не смотреть на стремительную ледяную воду Убы, везли на лодке, "на ту сторону" реки, где сел небольшой вертолёт.
Через некоторое время отец повезёт на другом - побольше вертолёте, в Усть-Каменогорск, на операцию, и я впервые сверху увижу нашу красивейшую землю и место где живу.
Мимо проплывали белые вершины ледников в горах - наверно потому и назвали одну из вершин "Белухой" - а мне казалось, что это происходит не со мной, а с кем-то другим.

Я радовался празднику, когда к нам в глушь приехали сразу оба моих брата: Юра - старший, вернулся из армии отслужив в Германии, а средний - Вадим, вместе с ним приехал погостить к родителям в нашу лесозаготовительную деревеньку.
Моей радости не было конца, в те дни, как и горю когда братья уехали назад, в город, работать, устраивать свою жизнь.
Запомнились зимы, крепчайшими морозами, весна - буйной черёмухой, жаркими и щедрыми на дары природы, летом и осенью. Да ещё зима, когда нас иногда приглашали поработать, помогая взрослым. Ведь снега наметало выше человеческого роста, а деревья готовящиеся к спилке и сплаву, нужно было приготовить для лесорубов окопав каждое дерево до земли.....

Вскоре - через пару лет, мы уехали, так как родителям предложили поработать на строительстве ГЭС, в узком и скалистом месте реки Или, недалеко от одноименной станции.
Так я и переехал в этот красивый край, где город был как сказка в которой было много клумб с живыми цветами, непрерывно покрякивающих басовитыми гудками, автобусов, скульптур с "бетонными пионерам и пионерками", и мороженного - невиданного и вкуснейшего яства. Ведь до этого лучшим угощением для меня были конфеты-подушечки, с белым, свежевыпеченным хлебом.

Вот так - незаметно, и кончилось детство.