Стела

Посвящается Наташе



Слышу голос безмолвный.
В щемящей надежде
на старинные стены
ладони кладу.
Но тревожные волны -
их не было прежде -
нитью жутких растений
сквозь сердце идут.






ПРЕДИСЛОВИЕ. ОН ЗНАЕТ БУДУЩЕЕ…


В этом предисловии, которое писалось  легко, поскольку речь шла о литературном произведении, написанном хорошо знакомым тебе человеком, и одновременно с серьезным  напряжением мысли, так как приходилось обдумывать важные  для самого себя вещи, речь пойдет о творчестве современного вильнюсского писателя Юрия Строганова.


Подавляющему числу читателей он хорошо известен как  журналист,  редактор, работавший во многих авторитетных изданиях СССР, России и Литвы, работающий и ныне в Литве. При определенном желании можно соединить в некий общий,  громадный по объему текст всю его публицистику, репортажи, сатиру, лирические зарисовки – и все это вместе даст нам представление о мире журналиста, о его приоритетах, целях и идеалах. Но художественное творчество – это совсем другое, уровень обобщений в нем иной, нежели в публицистике. Поэтому вышедшие один за другим произведения Ю.Строганова повесть «Зеленый грипп, или Ощущение перезагрузки» и вот сейчас  роман «Стела» дают нам возможность подумать вместе с автором не только над преходящим, быстро исчезающим, как того требует журналистика, а над вечным, важным для всех, не заканчивающимся сейчас и здесь.


В наше время  невероятных  объемов информации, получаемых из  вселенной Интернета, где можно обнаружить любую интерпретацию истории, объяснение настоящего и будущего, соприкоснуться с удивительными прогнозами, кажется, что такой жанр, как социальная фантастика, приказал долго жить. При этом, конечно, придется не обращать внимания на заполонивших литературное пространство графоманов, пределом фантазии которых является изображение человеко-пауков и представление братьев по разуму из космоса в виде злобных сморчков с шестью пальцами и непременно жаждущих уполовинить человечество во имя немыслимых  принципов рабства, взятых фантазерами по большей части из детского чтения о рабовладельческих режимах Египта, Рима и какой-нибудь Ассирии. И кажется, что время высоколобых  откровений братьев Стругацких, Станислава Лема, Айзека Азимова, Клиффорда Саймака, Артура Кларка осталось где-то в прошедшей эпохе. И уж совсем не востребована попытка философского объяснения неизбежно настигающего нас будущего.


Здесь  нужно заметить, что так называемая научная  фантастика не очень интересна по сути (понятно, что такая точка зрения является субъективно мотивированной и может не разделяться иными читателями), поскольку в ней происходит исследование только технических возможностей человека, где все-таки в литературе  непревзойденной классикой будут являться Жюль Верн и Герберт Уэллс, а в России Иван Ефремов. Думается, что так озаботивший всех адронный коллайдер по своим техническим и  непонятным по сути возможностям превосходит любые человеческие фантазии. А это уже не фантастика, а наша общая реальность. И об этом мы находим в  «Стеле» интересные соображения.


А снимки, уже сейчас доступные всем нам в компьютере, которые сделал телескоп «Хаббл» в своем проникновении в глубины Вселенной! Ведь  благодаря ему мы  увидели границы Вселенной, за которыми ничего не видно, тьма, там даже  звезды не светят, и что там находится – вообразить невозможно. 


По счастью для читателя, главный интерес Юрия Строганова находится в сфере  социальной фантастики, где помимо названных авторов работали также Джордж Оруэлл, Михаил Булгаков, Евгений Замятин.  Все они, говоря о технике, больше всего думали и говорили о человеке. Техника и совершенство в развитии научной мысли были только поводом рассказать, как изменится человек, каким он будет.


В этой связи мне вспоминается любопытная полемика,  прошедшая с  участием вашего покорного слуги  на Литовском телевидении несколько лет назад. В передаче, посвященной вопросу о потребительском сознании современного человека, «солировал» один  известный социолог, возражавший на мои пессимистические заключения, что с большим трудом можно отдать преимущество реалиям современной жизни перед прошлыми эпохами, несмотря на отсутствие в них телевидения и мобильных телефонов. Или говоря проще, нынешнее время  приятнее с точки зрения бытового комфорта, но безнадежнее с точки зрения гуманитарной. В ответ было авторитетно  сказано, что я заблуждаюсь и что прошлые эпохи были «грязными, технологически не развитыми, а люди были грубы и невоспитанны». Все это, вероятно,  так и есть, и отсутствие приборов для еды и поедание пищи в основном руками, и редкое соблюдение правил личной гигиены – несомненно, были большими недостатками  прошлых эпох. Но людьми этих эпох созданы Парфенон и Кельнский собор,  Тадж-Махал и Великая Китайская стена, необъяснимой красоты скульптурные изображения человеческого тела в античности и многое другое... Что это такое? Как это совместить с якобы «неблагородной и низкой» природой человека?  И при всей грубости и немытости, устраивая неслабые заварушки в виде войн по разным поводам (одна из них  особенно хороша – десятилетняя Троянская война из-за похищения прекрасной женщины), и людей при этом гибло немало, до Холокоста с газовыми камерами наши предшественики не додумались, не умудрились на протяжении менее полувека (в нашем ХХ) схлестнуться в двух мировых войнах, намолотив без разбору более 100  миллионов человек. Так что это большой вопрос – есть ли прогресс в человеческой природе и вообще в человеческой цивилизации, и кто всем этим управляет, как спрашивал один всезнающий литературный герой, и чем же все это кончится.


Вот, вероятно, здесь и кроется нерв фантастики любого вида и направления – почему все случилось именно таким образом и к чему все это приведет. Фантазируя о будущем человечества, о его технических возможностях, о дальнейшем покорении космоса, писатель-фантаст неизбежно опирается на прошлое, как на тот фундамент, в котором кроется будущее, еще не всеми увиденное и понятое.


Это в общем-то и понятно. Человек, стесненный рамками своего  физического бытия, страстно жаждет представить, есть ли там, за пределами его земного опыта, какое-либо объективное знание, помимо житейского представления о катастрофах, получаемого исключительно по голубому экрану телевидения, и с той еще уверенностью, что только показанное по ТВ событие в виде землетрясения, урагана или террористических атак только тогда и получает право на существование, если было кем-то снято, запечатлено, сфотографировано... То есть у писателя-фантаста всегда есть свой читатель.


Не  увидеть будущее в смысле вновь придуманных технических машин и приспособлений, хотя до сих пор поражают своими точными угадываниями идеи Артура Кларка и Станислава Лема, а понять это будущее как переплетение неразгаданного прошлого и непонятого настоящего – это и есть задача писателя-футуролога (думается, что такое определение больше подходит к разговору о творчестве вильнюсского писателя).


Юрий Строганов относительно недавно предстал перед читателем в виде писателя-фантаста. До этого читающей публике были известны его очерки и короткие рассказы, отмеченные несомненными признаками таланта, среди которых  выделялись особое внимание к лаконичным и точным деталям природы, быта и характеров людей и тщетно скрываемая автором  лирическая нота субъективно-эмоционального переживания всего того, о чем он пишет. В его рассказах всегда присутствовали он сам, его опыт, его понимание жизни и чаще всего он и выступал в качестве главного героя повествования. Но рефлективность и психологическая изощренность героя не только не прятала глубокого понимания автором грубых реалий жизни, но и оттеняла их особым лирическим флером. Автор был намного умнее своего персонажа, несмотря на то, что во многом этим персонажем являлся он сам. Эти рассказы отличались определенной притчеобразностью, скрытой моралистичностью. Казалось, что именно по этому пути предстоит идти Ю.Строганову как писателю,  исследуя психологические нюансы времени и людей в традиционной манере русской прозы. Хотя вот эта особенность его письма – соединение конкретно-бытового и притчеобразного – по-своему удивляла и намекала на какой-то иной путь развития.


Поэтому для меня лично  не было случайностью  появление несколько лет назад стихов Юрия Строганова в печати, в том числе в серьезных московских литературных журналах, в которых он сразу  обнаружил себя зрелым поэтом. Его поэзия, сложная по метафорам, напряженная по ритму, поражала неожиданными образами, пришедшими как бы из архаичного сознания. Динозавры и диплодоки, ящеры и бронтозавры и  еще что-то трудно воображаемое в современной жизни и не описанное, заметим, в русской  поэзии, за исключением, может быть нескольких стихов О.Мандельштама и Н.Заболоцкого, рвалось из его строчек в современность и не казалось надуманным. 


Может, в известной степени начало его футурологической прозы было закодировано в этих  стихах и требовало своего дальнейшего развития.  Это и было началом его прозаического пути в роли писателя-фантаста. Это определение, конечно же, имеет смысловые и стилистические ограничения.  Писатель – прежде всего существо, пересоздающее нашу действительность, а на какой материал он при этом опирается, – дело вторичное. Но для простоты терминологии согласимся на это слово.


Написав две книги о нашем достаточно близком будущем, Строганов уже создал свой мир, со своими  определенными очертаниями. В этом мире действуют свои правила, существуют сверхтекстовые регуляторы. Этот мир завязан на очень важном для автора ощущении, что для него есть некая высшая сила, которая располагает всем наличным человеческим существом и в итоге осуществляет через него свою собственную программу.


Поэтому, решая эту чрезвычайно важную для себя задачу – структурируя, моделируя ближайшее будущее цивилизации, автор «Зеленого гриппа» и «Стелы» приходит по сути к модели религиозного отношения к жизни. Если существует нечто и Некто, что предопределяет поступки и действия всех нас без исключения, то тогда остается понять, почему в человеческой истории беспрестанно торжествуют самые темные и безумные заблуждения, приводящие человека к уничтожению себе подобных и – а это главное для героев Строганова – к желанию понять, как отдельный человек со своими ничтожными возможностями может менять этот мир. То есть предвидеть его развитие...


Все ответы только в сфере морали. Оттого-то герои Строганова узнаваемы в духе русской литературной традиции – они слабы, они легко ранимы, они обладают особо развитой интуицией, они теряются подчас в ситуации, которая требует быстрой реакции и однозначного решения. Но, как правило, они остаются победителями.


Почему? Они, эти герои, верят больше в свои иррациональные страхи и предчувствия, чем в компьютерный график и силу физической формулы. Но о чем же их страхи, во что они искренне верят?  Прежде всего они верят в бессмертие. Этот мотив трансформирован у Строганова, особенно в «Зеленом гриппе», в любопытным образом преображение человеческой природы через ее приближение к природному (растительному) основанию. Будущее человека, увиденное в симбиозе растительного и биологического видов, как мне известно, является безусловным открытием автора и, выступая одновременно как научная  гипотеза, она красива художествественно – человек в будущем может жить, непосредственно питаясь энергией солнца.


Одновременно они верят в то, что есть некий всеобщий разум, который создал не только этот видимый и невидимый миры, но и  программу, которая  предопределяет развитие этих миров. В этой программе учтены все ошибки частного человека, она универсальна в плане спасения самого человека и определения какой-то надежды на будущее.


Строганов очень любит завихрения времен и чудеса взаимосвязанности всего со всем. Башня поэтому у него не только прообраз  космолета, но и реально помнящий себя заброшенный  космический корабль, с которым герой, будучи одним из космических универсальных скитальцев, чувствует теснейшую связь.


В сознании автора эти архетипы создают причудливое соединение футурологического прогноза и мистического откровения, психоаналитических нюансов и современной социальной сатиры. Обсуждая с автором совокупность идей, легших в основу его книг, автор этих строк как-то в шутку заметил, что его герой – это Незнайка с сознанием и тонкостями психологии персонажей Достоевского. Детская откровенность в восприятии мира, усиленная каким-то предельным самообнажением, она соприкасается с изощренностью психологических реакций и наблюдений, - таков его герой.


В «Стеле» многое кажется похожим на традиционные научно-фантастические повествования. Подготовка к полету на космическом корабле путем телепортации, сам полет с запланированной по сюжету неудачей, борьба двух героев за поиск  выхода из ситуации, а на самом деле борьба за лидерство, а в итоге за спасение человечества (и на меньшее его главные герои никак не согласны). Забавно, что его герои-антагонисты представляют классические полюса международной конфронтации – США и России, хотя в романе давно уже нет никакого политического противоборства. Так что роман во многом узнаваем с точки зрения классики жанра. Новым является другое,  что появилось в нашем человеческом сознании  совсем недавно и с такой отчетливостью понимается Строгановым.  Его беспокоит возможная неисправляемая техническая, а может быть, и более – ошибка в развитии цивилизации, после которой останется только посыпать голову пеплом и поражаться собственной недальновидности. Ошибка, приводящая к концу человечества, концу мира, апокалипсису.


Чего же он боится? Ю.Строганова волнует, что современное человечество сталкивается с рядом явлений, которые объяснить простым способом никак не получается. У него возникает ощущение, что человечество идет по спирали, попадая время от времени в безвыходную ситуацию, которую проще обозначить как катастрофу. Он понимает, что по сути дела линейное развитие человечества по линии прогресса и умножения фактических знаний, а также проникновение во все более тонкие слои материи несколько раз прерывались самым катастрофическим образом. Осознавая законы природы, создавая инструменты воздействия на них, человек вдруг внезапно выпускал контроль над ними.


Главный страх автора в том, что человечество стоит на грани самоуничтожения, и не дай бог, если простая ошибка в виде неверного решения нобелевского лауреата, как в романе «Стела»,  приведет к катастрофе. Конечно, человек не изменился и более чем когда-либо способен на ошибку. Но страстное желание любить, вернуться к своим близким, к любимой, спасти Землю спасает и самого героя, и человечество. Герой Строганова традиционен и в этом смысле - он оптимистичен, он должен остаться победителем, вопреки всем обстоятельствам, технологическим ошибкам, вопреки всему. Он цепляется за эту жизнь, не особенно веря в другую на других условиях. И если нельзя спастись, надо сохранить свое достоинство, свое человеческое естество, остаться человеком.


Чехов говорил о том, что писатель подобен человеку, который бродит с колокольчиком и звенит, звенит, будя нашу уснувшую совесть, пробуждая к жизни  лучшие чувства и мысли. Колокольчик современного писателя звучит, предупреждая нас совсем о других опасностях, чем во времена Антона Павловича, но ведь кто-то же должен нас предупредить...


Я рад, что в ряду русских прозаиков, работавших в Литве, появилось и это имя - Юрий Строганов. И не только по серьезности его творческих претензий, по художественной занимательности, по очевидному таланту беллетриста, но и по обладанию редким даром  художника-провидца.  Прислушаемся ли мы к его предсказаниям, услышим ли их, не знаю...


Может в этом предисловии кому-то не хватит конкретного анализа текста романа, кому-то покажется слишком широким спектр анализа, предпринятого автором этих строк, но, как говорится, текст – это продукт, готовый к употреблению, и менторское разъяснение образованному читателю вовсе не с руки - он и «сам с усам», а главное, не всякое произведение с такой готовностью открывается тебе, желая вывести себя на широкий простор сопоставлений, аналогий. Если текст несет в себе эту потенциальную возможность обнаружить свое место в литературном ряду, то это говорит о его серьезности, о следовании традиции, которая сама по себе есть ценность. И если к тому же он заставляет тебя задуматься о самом насущном, отнюдь не связанном с чудесами робототехники и нанотехнологий, но устремленном к человеческому в тебе, к душе, тогда становится понятно: свершилось, состоялось, перед нами серьезное произведение искусства.


Не думаю, что в этих рассуждениях слишком значителен момент преувеличения или поощрения таланта, но больше констатация и ожидание будущих текстов.



Евгений Костин, профессор


Вильнюс.

ДЕЖАВЮ



...Я закричал и схва...


Нет. Не так.


Закричало-задрожало все у меня внутри. А я просто молча схватился за края зеркала.


Это было старинное мамино зеркало, которое досталось ей от ее матери, а той неизвестно от кого. О его возрасте говорили каверны серебряной амальгамы, проявившиеся на стекле, словно следы тяжких хворей на лице глубокой старухи.


Иногда мне казалось, что оно из эпохи Возрождения, с картины Тициана „Венера перед зеркалом“, - уж очень похоже. Почему бы нет? Может, переходило от хозяина к хозяину, теряя их в войнах, революциях и бытовых невзгодах, и добралось до меня? Я даже в музеях на самых древних зеркалах не видел таких каверн, так сколько же лет моему? Может быть, оно из-за своих недугов и усталости захотело исказить и оболгать мое отражение? Тогда это злая шутка. До сих пор на отражениях были лишь следы этих каверн, никак не влиявшие на мою судьбу, но теперь все изменилось.


Это не шутка, подумал я. Это подлый, мерзкий поступок, но зеркало может быть к нему непричастным. Просто в силу своего возраста оно равнодушно показало то, что есть. Возможно, наоборот, раньше оно обманывало меня, чтобы я оставался в приятном заблуждении, - все-таки семейное зеркало, а сейчас я неожиданно застал его в минуту старческой слабости, и у него не хватило сил на привычный обман.


Я закричал, предчувствуя нечто страшное, потому и бросился к зеркалу в коридоре. И сейчас увидел свое невозможное кошмарное отражение с белыми, мраморными, как у бюста, глазами. Я не мог видеть отражение, потому что в них не было зрачков, и тем не менее на меня выпучились эти мертвые глаза. Это был я.


Это бред, этого не может быть! Но череда событий, произошедших до того, как я подошел к зеркалу, заставляла верить в реальность происходящего.


Мне стало дурно, в голове потемнело.


Я схватился за края зеркала, чтобы сорвать и разбить его. Но тут в коридор выбежала Даша, и мое жуткое отражение сменилось обычным. А в глазах перестало мерцать.


Да, я бросился к зеркалу, как только почувствовал неладное. В глазах стало пульсировать, возникла резь - это иногда случалось ночью, и обычно, если прищуриться, мне чудилось, будто мерцает буква - „сигма“. Но это быстро проходило. Объяснения я не находил, думал, может, сосуды, и потом забывал. Явление „сигмы“ было редким. Но сейчас пульсация не прекращалась, мне стало жутковато, особенно с учетом произошедшего перед тем, и я кинулся к зеркалу.


И как в ночном кошмаре, увидел то, чего не может быть.


Да впрочем, всего, что уже случилось со мной, тоже не могло быть. Потому что произошедшее еще только должно было произойти.


- Нет! - закричал я собственному отражению, когда на меня выпучились страшные мраморные глаза.


И мой крик разбудил Дашу. И пока она вставала, я увидел, как по выпученным белым глазам ползут черные точки. И от этого стало еще страшнее, и я вспомнил бункер, в котором был, но, возможно, и не был. В памяти мелькнул черный коридор с привидением. Но тут вошла Даша, и коридор исчез из моего воображения.


Увидев Дашу, я почти успокоился.


Она была в ночной рубашке, мягкая, теплая и уютная, и ее домашний вид вернул меня в реальность.


- Что случилось?! Успокойся. Это только сон, - сказала Даша.


Она ничего не знала. Думала, это мой бред.


И не надо ей знать.


А может, она права, и это просто ночной кошмар? Однако мои ощущения были столь реальными, что я почти не надеялся на счастливый конец.


Даша обняла меня, дрожащими руками погладила по лицу. Она ловила мой взгляд, чтобы понять, что случилось. А я не смотрел на нее, а вглядывался в зеркало, где только что было кошмарное отражение, но видел лишь свое небритое помятое лицо с обычными усталыми глазами.


- Да, ты права, это просто кошмарный сон, - пробормотал я в желании успокоить ее и себя.


- Я дам тебе валерьянки, - сказала Даша. - Сколько накапать?


- Ведро, - почему-то буркнул я и тут же пожалел об этом.


Она не заслуживала обидных слов. Она любит меня, и ее обижает моя случайная грубость, выдающая то ли отношение к ней, то ли мое необычное состояние. Она думала, что я не в себе, вскочил со сна, но я-то знал, что это не совсем сон. Ведь когда вскочил, сон должен был закончиться, однако я увидел эти мертвые мраморные глаза с ползущими по белкам черными точками. Мои глаза. Я их видел и раньше, но тогда они были не моими. Тогда случилась страшная встреча. Или ее не было?


И все это - жуткие глаза в зеркале, воспоминание о том, что то ли было, то ли еще будет, - пугало еще больше.


Даша гладила мое лицо, меня трясло, и я думал: что же показало это зеркало, на что оно намекнуло? На бункер, в котором я видел привидение? Но не было бункера, скорее всего, я его придумал - по крайней мере, поначалу он существовал лишь в воображении да на бумаге, в виде символов - букв и слов. Стало быть, не было и привидения.


Я подумал, что кошмарные приключения, произошедшие со мной, все-таки могут быть реальными. Они были столь осязаемы, что обжигали душу раскаленным железом.


Я очень хотел, чтобы все это оказалось фантазией, кошмарным сном. Но не мог понять, где кончается реальность и начинается бред или обычный сон. Как не мог до конца понять суть моих отношений с древней городской Башней на холме, причастной к моей судьбе. Может ли Башня из камня и кирпича быть живой? Да, наверное, если веришь в созидательную силу добра, в Бога, что, возможно, почти одно и то же. И эта вера одухотворяет древнее сооружение. Потому что верующими были древние зодчие, вложившие душу в огромную крепость. И она становилась благотворным властелином жизненного пространства, его генератором. Вокруг вырастали дома. И возник город с узором из красных черепичных крыш. Мой город, начало которому положила Башня.


В своем воображении я с ней подружился, и она отвечала взаимностью. В конечном счете эта дружба меня и выручила. Башня или силы, связанные с ней, пришли мне на помощь.


Считать фантазией эти отношения я не мог, потому что именно дружба с Башней привела к череде событий, закончившихся вполне реальным криком ужаса у старинного зеркала.


Почудилось, будто происходящее уже было когда-то то ли со мной, то ли с кем-то, кто живет внутри меня. Было или будет, но я уже чувствую, почти знаю, какая следующая картина откроется перед моим взором. Такое странное дежавю.


Я не сказал об этом Даше, чтобы не волновать ее. Да и все же не был до конца уверен в собственной адекватности. Сон так сон, так было бы даже лучше. Даша вырвала из него, и я рад. Спасибо. Но не покидало ощущение предстоящих или прошедших тяжелых событий. Лишь одно успокаивало: зеркало предупредило. И эту тайну я буду нести в себе, и когда наступит решающий момент, если он наступит, попытаюсь все исправить. И в то ответственное мгновение, думаю, все-таки сумею отличить ростки реальности от плодов воображения. Если не смогу, случится большая беда. Я это знал, я прикоснулся к ней. Но парадокс был и в том, что она, уже наступив, еще не пришла. И это мучило меня, и я не мог понять суть событий и отчаянно искал выход.


Даша гладила меня, успокаивала, но я не мог изгнать из воображения жутковатое дежавю. Зрение вернуло меня в наш нормальный, пахнущий старыми пальто, гуталином и кошками коридор, но воображение еще цеплялось за тот страшный мир, в котором я побывал - вот этот парадокс! - перед тем, как отправиться в него. Все же привычные запахи и привычные звуки, а главное - взволнованные глаза Даши постепенно вернули меня в домашнюю реальность.


Под ногами вертелась кошка. Во дворе взрыкнула машина, заработал двигатель. В водопроводных трубах булькнуло.


Я дома, и все нормально. И не было опасного и страшного эксперимента Гуревича, и не было броска в наше с Дашей будущее. Есть только мы и город с Башней.


Я бросил взгляд в зеркало, чтобы убедиться, что действительно ничего не было. Не увидел своего отражения вовсе, вздрогнул, но тут же успокоился, потому что Даша потянула меня в спальню, и коррозирующая металлическая подоплека зеркального образа больше не могла захватить меня своей странной отраженной сутью.


Я запутался. Подумал, куда успел заглянуть? В глубины видавшего виды старинного зеркала или в омуты собственной души?


Почти успокоился. Лег рядом с Дашей. Она что-то нашептывала, как ребенку, успокаивая меня, но я не слушал. Потом затихла, засыпая, а я думал, как странно быть самим собой и не знать самого себя и удивляться перипетиям собственных фантазий. Как будто ты - это и не совсем ты. Как будто живет в тебе несколько человек, и не всех ты знаешь.


Случается, мы не знаем, что совершим в следующую секунду. Так и с фантазией. Иногда она как будто не твоя. Это, подумал я, - не только результат движения жидкостей и биоэлектричества в мозгу и теле. Как будто и впрямь в нас таится другой человек, да не один, и все они неожиданно выскакивают, как чертики из табакерки, не спрашивая тебя - главного хозяина их тела. Наверное, прячутся где-то в дебрях генетического кода, этой кем-то созданной программы, а как только происходит сбой, они тут как тут.


Или это не сбой, а отзвук, эхо тех голосов, среди которых каждый из нас будет обитать, когда уйдет из этой жизни? Или это голоса вереницы предков? Никто не знает. Даже великие умы. Церковь знает, а ученые нет. Потому что не может быть знания того, что неподвластно знанию. И их глубокомысленные выводы просто скрывают лепет, по сути мало отличающийся от детского. Детский даже глубже, потому что еще не испорчен бытием и происходит непосредственно оттуда, откуда доносятся странные голоса, несправедливо кажущиеся нам чужими. А на самом деле это убегающая в прошлое и, возможно, в будущее вереница нас самих. И все мы - точки на этой бесконечной линии, только вот у каждого свое место на ней. Правда, с учетом того, что линия бесконечна в обе стороны, это не имеет значения.


Мысль о бесконечности стала погружать меня в сон. Мне не удавалось ни понять, ни ощутить, что такое бесконечность, и на мозг навалилась усталость.


Но вдруг та линия не бесконечна, спохватился я. Может ли она оборваться?


Я почувствовал стыд. Кровь прилила к лицу. Стало жарко. Я подумал, что тогда наша реальность обретает особую ценность, и присутствие в ней обязывает не совершать ничего дурного - в традиционном понимании этого слова.


Но если линия все же бесконечна, думал я, то мы уходим не навсегда, постоянно возвращаемся, даже не догадываясь об этом. От этого ценность нашей реальности не снижается, зато появляется возможность ее исправить, если виновен в чем-то дурном. Но вот беда - в последующей жизни ты не знаешь, что было в предыдущей.


А как же дежавю?


Засыпая, я вспомнил одно из самых ярких дежавю. В памяти всплыла отчетливая картинка. Нас, студентов московского вуза, везут в совхоз на картошку. Мы идем по поселку, и я вдруг понимаю, что все тут знакомо, что я был здесь когда-то, и сейчас из-за угла выплывет водонапорная башня.


И через несколько секунд она обнаружилась. Старая довоенная башня, чем-то похожая на старинную оборонительную. На мою Башню на холме. Но все же водонапорная.


Я с удивлением смотрел на ее знакомые очертания и четко осознавал, что когда-то много лет назад, еще когда меня не было на этом свете, уже видел ее. Очень странное чувство.


Потом я узнал, что где-то в этих краях недолго жил отец. Но бывал ли он тут? Я не спросил, а когда спохватился, спросить было уже некого.


Так мы порой теряем нити связи со своим прошлым, рассматривая семейный фотоальбом и забывая поинтересоваться про очередное незнакомое лицо, а потом сожалеем, что так и не узнали о нем ничего.


А может, к этой башне имел отношение мой дед по матери? Он был москвич, большой начальник в наркомате продовольствия. В 34-м его репрессировали, а в 38-м расстреляли, ведь, по семейной легенде, его пригласил в Москву из Смоленска Радек, а именно с дела Радека и началась большая чистка. В 56-м деда реабилитировали. А в 71-м я вспомнил то, что видел он. Может такое быть?


Дежавю - тайна, напоминающая о тех генетических дебрях. Но раскрыть ее не дано. Потому что оттуда никто не возвращался в прежнем сознании и обличии. У психиатров тому есть свои объяснения. Но и они оттуда не возвращались.


И есть еще одна тайна, антипод дежавю, подумал я, поворачиваясь к Даше. Она спала. Я рассматривал неповторимый овал ее лица и думал, что на той бесконечной линии, несмотря на миллиарды миллиардов повторов, продиктованных могучим инстинктом, у каждого свой путь продолжения, своя история любви. И тут никаких дежавю почему-то не случается, хотя у каждого все повторяется с настойчивой физиологической точностью, естественно присущей человеческому индивидууму, но и с разницей, свойственной личности. У каждого своя любовь.


Дежавю не диктуют правила, а всего лишь, неожиданно являясь, о чем-то невнятно бормочут.
Сонное воспоминание о дежавю в Подмосковье пробудило в памяти образ Башни, с которой я по-настоящему подружился, напомнило о том, что было и будет. И я понял, что все будет хорошо, потому что я предупрежден - зеркало предупредило, и теперь знаю, что делать.


Я сам напишу предупреждение. Время еще есть. До грозных событий, в которые я попал... нет, теперь уже не попаду, еще далеко. Главное, чтобы прочитали. И чтобы Гуревич прочитал. Когда он родится? Лет через тридцать или сорок? Не помню, сколько ему было. В той воображаемой реальности мы с ним часто общались, но он человек, возраст которого трудно определить. Может быть и сорок пять, и шестьдесят. Я не интересовался. А зря. Вот и не знаешь, где, когда, какие сведения могут понадобиться.


Попробую найти его деда, прадеда, сонно подумал я. Посмеются надо мной, но я вручу рукопись, сделаю ее завлекательнее, чтобы прочитали и запомнили, тем более что там и про него, и пусть она лежит в домашних архивах. Придет время, и ее снова достанут. И ничего не случится ни с Дашей, ни с детьми, ни со мной. Ни с людьми. Ни сейчас, ни в будущем. Во всяком случае точно не сейчас. И во всяком случае точно не так, как было.


Время есть.


...Время есть.


Время есть...


Я начал потихоньку бродить там, где лежало правильное решение. Найду его, потому что если не сделаю то, что обязан сделать, будет беда.


От окутывающего мозг спокойного созерцания вереницы моих дальнейших поступков на душе стало спокойнее. Сердце вошло в нормальный ритм. Я подумал, что ничего страшного не увидел в старинном зеркале, что это было предупреждение, чье-то четко выраженное усилие, чтобы напомнить мне о том, что я должен сделать.


Наверное, это Башня меня предупредила. Через обычное современное зеркало она не нашла бы ко мне подход. А через древнее, через вереницу судеб, через глубоко верующего человека, который жил в Башне и однажды посмотрел в это зеркало, нашла.


Как интересно. Даже вещи, но только настоящие, сделанные с душой, с верой, пусть и не всегда осознанной, могут связать тебя с прошлым, будущим, другими людьми. Это чувствуешь в музеях, где в воображении звенит тихое неразборчивое многоголосье поколений. И в храмах, где, чем древнее, тем сильнее эта волна охватывающего тебя волнующего оцепенения. А вещи, сделанные походя, без души, не обладают таким свойством, потому что ими и пользуются походя, без души и выбрасывают на свалку вместо того, чтобы передавать потомкам.


Спасибо, Башня. Ты выбрала меня, а может, и не только меня. Я же не знаю, о чем сейчас думают тысячи горожан, ворочающихся в постели или беспокойно посматривающих в темное окно с бликами собственного смутного отражения. Наверняка есть люди, встревоженные настоящим и будущим. К ним-то и обращается Башня. В прошлом она видела так много, что почти все знает о будущем. И если люди почувствуют ее внимание, все будет хорошо. Я чувствую.


У меня словно открылось второе зрение. На душе стало легко. Я увидел себя со стороны, счастливого от того, что нашел правильное решение, и сонно улыбающегося.


Повернулся к стене, закрыл глаза и взялся рассматривать возникший в сонном воображении колышущийся рисунок обоев, на котором постепенно, будто кювета с проявляющейся фотографией, возникал рисунок Башни.


Мне стало приятно и тревожно. И почему-то хотелось, чтобы тревога, похожая на легкий озноб, не исчезала. Это нужно Башне. Это стимулирует. Я все помнил о ней, о нашей дружбе, о событиях, которые привели меня к страшному отражению в старинном зеркале.


Я протянул руку, чтобы потрогать Башню. Почувствовал шероховатость прохладных обоев и прищурился, чтобы лучше рассмотреть крепостные зубцы...


БАШНЯ


Я прищурился на эту древнюю замковую Башню, одетую в красный кирпичный панцирь и врезанную в синее летнее небо. Пытался рассмотреть, кто стоит за зубцами, что у него там сверкает в руках. Бесполезно. Не видно.


Сказочный облик замка всегда привлекал, и проезжая по узкой улице, я обычно бросал взгляд на заросший деревьями высокий холм, с вершины которого бесстрастно взирала таинственная овеянная легендами Башня. Но сейчас я рассматривал ее не спеша, без дела прогуливаясь по Старому городу. Любовался величественным великаном, замыкающим перспективу средневековой улочки.


Что сверкнуло за зубцами - не понял. Наверное, турист с фотоаппаратом или биноклем. Но все же подумал, что Башня подала мне сигнал.


Ощущение, будто она живая, никогда не проходило. Я прекрасно знал, что это очень старое сооружение, сложенное из камней и красного кирпича. И что когда-то здесь был дремучий лес. И князь со свитой, погромыхивающей оружием и латами, искал место для ночлега. И железный волк, приснившийся ему на холме, выл, как сто волков.


Меня осенило: уж не космический ли корабль, обернувшийся в фантазии летописца сказочным зверем, сел у холма? Все сходится. Он выл, как сто волков, - такой звук издавали сопла двигателя. И был железным. Кто там прилетел к князю? Инопланетяне? Люди из будущего или прошлого, передавшие князю тайные знания? Они что-то объяснили жрецам, и князь поставил на этом месте замок. От него осталась не только Башня. Замок генерировал вокруг себя целый город, в красных черепичных крышах которого угадывалось родство с Башней. Но минули столетия, и звук, издаваемый железным волком, звучал лишь со страниц летописей, и только легенда оставалась с ним на связи.


Ни о чем таком в детстве я не думал, но с детства казалось, будто Башня мне родственница, и это тоже было своеобразным дежавю. Детское восприятие с возрастом не только не исчезло, но даже усилилось, добавив в фантазии метафизические ощущения, интуитивная точность которых, впрочем, всегда сильнее в юности. Интуиция сменилась кажущимся знанием и предположениями.
Люблю эту картинно средневековую узкую улицу с туристами и продавцами сувениров, сбегающую к холму. Кажется, мы с ней родственники. Так привыкли друг к другу, что ее легенды кажутся моими. А моя жизнь для нее - еще один причудливый камень в ее мостовой. И когда всматриваешься в эту мостовую и древние фасады, чувствуешь, что все здесь родственники, независимо от крови. Как образ витязя на коне многие считают своим национальным, так и в этой улочке каждый найдет признаки своего, родного.


Она знает обо мне все. Помнит ребенком, который в детском купальничке, не стесняясь, прибегал сюда из своего двора, пропахшего кошками, археологической пылью и землей, хранящей грязь веков, перемежающуюся с невидимыми культурными слоями. Детской лопаткой я случайно выкапывал в этой похожей на чернозем жирноватой земле то зеленую средневековую монетку, то черепок от неизвестного сосуда, то заржавевший штык, то кость, отчаянно напоминающую человеческую. И каким-то непостижимым образом чувствовал, что эти следы как-то связаны с Башней и между нами возникает и укрепляется необъяснимая тайная связь. По-детски я не мог этого понять, но чувствовал, и Башня влекла меня, превратившись в манящий образ, и я как загипнотизированный бежал к холму и лазил по нему, чтобы прикоснуться ладонью к прохладным шероховатым валунам основания Башни.


Она была бесстрастна, но я ощущал нашу связь и неосознанно укреплял ее, то закапывая на пустыре детский секретик из фантиков и разноцветных стеклышек и забывая, где он, то теряя очередную лопатку, которая пропадала где-то в земле, то собирая с Женькой - школьным и вечным другом – рассыпанные на холме после праздничного салюта цветные металлические жетончики.


Когда я ходил босиком по пустырю около нашего дома, ощущая естество древней земли, бывало, слышал хор, словно где-то далеко пели ангелы. Не часто, не каждый день, но случалось. Это было в раннем детстве, и я не понимал, что происходит. Думал, и другие слышат, но что-то удерживало от разговора на эту тему.


Слова поющих не мог разобрать. Просто когда прибегал на пустырь, в ушах возникало еле различимое пение. Я думал, если это ангелы, то кого они оберегают - меня или Башню? Или обоих?


С возрастом хор пропал. Видно, исчезло непосредственное детское восприятие мира. Испортил жизненный опыт. Но став взрослым, я вспомнил о пении, звучавшем в моей голове, и подумал, что земля хранила не только материальную память о минувших веках, но и энергию исчезнувших поколений, которую, как и Башню, я чувствовал.


А может быть, и правда это были ангелы?


Земля на пустыре среди старинных зданий пахла, как пахнет только древняя городская земля. Если ее копнуть после дождя, возникал особый запах. Нельзя сказать, что он был приятный. В нем, как в заброшенном хлеву, ощущалось еле заметное присутствие непонятного живого. И чего-то еще, не поддающегося определению, как будто материальные следы исчезнувших поколений растворялись в этой почве и превращались, обретая свой запах, в полезное ископаемое, вроде особой невидимой нефти, питающей лишь фантазию.


Однажды, когда в эту землю вгрызлись экскаватор с бульдозером, - тут строили что-то новое, разрушающее облик улицы, - зубастое железо вывернуло грязные липкие комья с настоящими останками.


Кости, черепа были повсюду.


Город стоял на кладбищах.


Я тогда испугался, а повзрослев, подумал, что это очень естественно. И размышления о запахах городской земли приобрели более конкретное наполнение.


Я решил, что в тот раз люди поспешили, вкопавшись в эту землю вопреки неозвученным правилам древнего города, и кости просто не успели истлеть. А нарушать правила, возникающие сами по себе, как только появляется первое жилище, нельзя.


Наверняка Башня видела много таких нарушений.  Я не раз думал: а что если она накажет людей? Сколько можно терпеть? Ведь люди нарушают не только правила земли, но и свои собственные, и Башня была постоянным безмолвным свидетелем. Свидетелем того, как правилом становится его нарушение. А потом нарушается то, что стало правилом, и конца этому нет. И постоянной неизменной составляющей в этом наборе нарушений, глупостей и преступлений является вынужденное присутствие Башни и этой улочки. Ведь когда-то и они появились, став нарушением предыдущего правила, существовавшего еще до человека, но все же их возникновение было естественнее спонтанного раскапывания могил; оно было похоже не на искусственное насильственное внедрение в предыдущее правило, а на развитие правила - на рождение. Воющий, как сто волков, железный волк устами жреца подсказал, где строить замок, чтобы он дал начало городу. И этим древние здания отличаются от современных. Они родились, в них вложены душа и вера, и потому они живые. Мой город происходит от Башни и волка, пусть и железного, но с тайным сакральным знанием, а многое из того, что появилось позже, - искусственные создания, клонированные роботы сознания.


Опять за зубцами сверкнуло, и я спохватился, будто очнувшись. Что я тут себе надумал? Снова попал в плен фантазий.


Улица жила своей жизнью. Тихо шумела быстрыми шагами деловитых прохожих и голосами туристов. Все это звучало на воображаемом фоне медленного, но мощного дыхания времени. Вздохнул и я, чтобы окончательно вернуться на эту мостовую.


Ну так кто сигналит с этой Башни? Турист меня в бинокль рассматривает, что ли? Вот и попал в глаз отраженный солнечный лучик.


И опять возникло ощущение мощной живой силы, таящейся в огромном красном теле Башни, и я не мог отделаться от мысли, что она рассматривает меня.


Почему она остановила взгляд на мне? Знает, что мы родственники. Сотни лет возвышается на этом холме, взирая на город, и мне повезло - заметила меня. Я давно тут не бывал, переехал на окраину, в один из клонированных дворов, где по утрам рыкают автомобили и докучает запах из причудливой смеси бензиновой гари и сосен. И не видно Башни. Чтобы ее увидеть, надо пройти квартал, перелесок и остановиться на краю обрыва. Отсюда и откроется вид на красные крыши города. И вдали - Башня на своем зеленом холме, как богатырь, охраняющий город.


Мы соскучились друг по другу.


На секунду между нами возникла более тесная связь.


Показалось, будто я сильнее почувствовал ее. Она вздохнула. Я даже ощутил дуновение, и медленно плывшее над ней облако вдруг понеслось, картинно трансформируясь, и вновь застыло. Башня тут же забыла обо мне.


Конечно. Кто я для нее? Узнала на миг знакомое лицо в толпе и тут же перевела взгляд. У нее тысячи таких родственников. Я не раз бывал на ее площадке, за зубцами, и люди оттуда казались муравьями. И только город с его красными крышами и дальними высотками воспринимался как личность.


Я прищурился на Башню. Ее мощное древнее тело казалось органичным на фоне неба.


Из-за зубцов опять сверкнуло сильнее прежнего, глаза обожгло, на мгновение все потемнело, будто неожиданно свалилась ночь. Тут же снова полыхнуло светом дня, но каким-то сероватым, потускневшим. В первый момент я почти ничего не видел - в глазах мелькали угасающие вспышки.


В голове звенело. Тошнило.


Я схватился за стену, которая оказалась прохладной, как то основание Башни, но оно всегда в тени деревьев, а тут палит солнце. Или палило? Куда оно делось?


Кольнуло сердце, будто краем глаза заметил что-то неестественное, неприятное, еще не осознав сути.


Улица казалась большой картиной на стене. Изображение почему-то вздрагивало. Сердце колотилось.


Наконец картина застыла, хотя и была мутноватой. Я зафиксировал взгляд, и сознание вернулось на улицу. Отнял руку от холодящей стены, огляделся.


Что-то явно вдруг изменилось.


Отчего-то стало холодно, подул промозглый ветер. Летняя рубашка не грела. Прохожие, за которыми я специально не наблюдал, но только что видел их в летней одежде, вдруг оказались в куртках.


Я сложил руки на груди, защищаясь от ветра, глянул на Башню.


Сердце упало. Зеленый холм превратился в желтый. Синее небо сменило окраску. Неслись мрачные тучи.


Я ничего не понимал. Сознание не могло встроиться в неожиданную картину. На мозг навалилась тяжесть, как будто он отказался воспринимать нелепость происходящего. Захотелось спать.


Порыв ветра понес по брусчатке желтые листья. Я проводил их взглядом и увидел рядом молодую пару. Парень и девушка встревожено, с недоумением вглядывались в меня.
Когда они успели одеться по-осеннему? Что случилось с погодой?


Я разглядывал их спортивные куртки. Мысли были размыты, путались, будто что-то специально мешало рассуждать. В глазах стояла белесая пелена, как будто я смотрел сквозь грязноватое стекло.


Девушка в мальчишеской бейсболке, не скрывавшей короткой стрижки, шагнула ко мне и спросила:


- Мы не поняли. Это что, эксперимент такой?


- Вы о чем?


Мне было холодно. В голове медленно прояснялось. И хотя я не понял вопроса, почувствовал его неприятную внутреннюю логику. Стало страшновато.


Ответил парень. Он деланно хохотнул и выпалил:


- Так вас же здесь только что не стояло.


Я не успел ответить, хоть и не знал, что сказать, в голове был сумбур, а на язык просилась какая-то невнятица, как парень спросил:


- А что у вас с глазами?


И подался вперед.


- А что у меня с глазами? - переспросил я, потер их, и пелена пропала.


Улица стала ясной, хотя по-прежнему мрачной, осенней. Парень отшатнулся, но не отрывал взгляд. Я криво усмехнулся и пошел прочь. Мне были непонятны их слова, однако тревога, пронзившая грудь, подсказала - они не шутят. Случилось нечто очень неприятное. Ничем не лучше того, что увидел в старинном зеркале, и такое же непонятное. И что там снова случилось с глазами?


Я оглянулся. Парень с девушкой смотрели вслед, о чем-то переговариваясь. Я отвернулся, побрел, содрогаясь от холодных порывов ветра. Ловил недоуменные взгляды прохожих, но было не до них.


Я шел по знакомой улице, однако она стала неуловимо чужой. Что-то изменилось. Краски поменялись, что ли? Возникли пятна вывесок, которых, как мне казалось, раньше не было. Я не мог зафиксировать необъяснимые признаки, но они говорили мне, как слепому, идущему наощупь, что улица стала иной.


Я посмотрел на Башню. Она оказалась прежней. Она никогда не менялась. Разве что холм изменил цвет.


Из-за зубцов больше не сверкало. Но я не потерял с ней связь. Я почувствовал, что происходящее как-то связано с Башней. Однако она не может причинить мне вреда - мы же родственники.


Эта мысль немного успокоила. Башня показалась единственной близкой и знакомой в этом холодном мире. Она с участием заглядывала в ставшее для меня чужим средневековое рукотворное ущелье, с печалью рассматривая мою крошечную фигурку.


Я помотал головой, чтобы стряхнуть наваждение. Что произошло с улицей, казавшейся родной? Где спрятаться от холода?


А это что за магазин? Вроде, его не было. Как он встроился в древнее здание? Впрочем, очень кстати.


Я толкнул дверь. Обычный продуктовый магазин. Нужно согреться, прийти в себя. Я достал из летней сумочки мобильник. Надо позвонить Даше. Сейчас все выяснится.


Связи нет. Батарейка показала нормальную зарядку, но никакая станция не включалась. Вроде, не просрочил сим-карту. Надо же как некстати отключилась связь.


Окинул взглядом магазин. Тут тоже что-то не так. Я не мог сформулировать. Перемены прятались в цветовой гамме товаров, еще в чем-то. В запахах. Появилось нечто незнакомое, пугающее чужеродностью. Внешне, вроде, все как обычно, но сердцем чувствую - ненормально.


Ах да, вот один из признаков. Нет кассовых аппаратов. Полное самообслуживание у терминалов. Удивительно. Когда успели перейти? Экспериментальный магазин? Я должен был бы знать.


Осмотрел стенд с периодической печатью. Что такое? Вот „Экспресс-неделя“, но обложка незнакома. На ней иллюстрация, которая ничего мне не говорит. И цвета другие. И дизайн. Но я же вчера готовил номер. Что за бред?


Я схватил журнальчик. Почувствовал непривычную тяжесть. Быстро перелистал. Откуда 228 страниц? Должно быть 114. Что за шуточки?! Как могли от меня скрыть? Сейчас разберусь.


Странность с „Экспресс-неделей“ легла в ряд нелепостей последних минут. Чувствовал - они связаны. Это было очень неприятное ощущение бессилия перед неотвратимостью чего-то непонятного и опасного.


Cунул журнал подмышку, подошел к терминалу. Как платить? Стоял, рассматривая аппарат в ожидании, когда кто-нибудь расплатится, и я увижу, но магазин был пуст.


- Вам помочь?


Я оглянулся. Рядом стоял парень в сером костюме. На груди бирка, указывающая, что он менеджер. Парень с услужливым интересом смотрел в глаза. Он не отшатнулся и ничего не сказал. Значит, с глазами все нормально.


- Да, был бы благодарен, - сказал я. - Извините, не знаю, как расплатиться.


- Сейчас, - с готовностью произнес он, шагнул ко мне и зачем-то спросил. - Вы нездешний?


Я удивился.


- Да нет. Почти с этой улицы. Во всяком случае когда-то жил рядом. Но ваш магазин вообще не видел.


- Вы, наверное, не ходите по магазинам, ездите на машине, - с доброжелательной улыбкой сказал парень, кивнув на мою рубашку. - На улице холодно. Осень.


- Осень? А я думал лето.


Парень не отреагировал. Решил, что я пошутил.


- Тут ничего сложного, - показал он на терминал. - Все давно умеют пользоваться. Разве что какая-нибудь бабушка спросит.


Я ничего не сказал.


- Так карточка у вас с собой? - спросил менеджер.


Я достал из барсетки банковскую карточку. Парень, не глядя, сунул ее в терминал. Аппарат тут же выплюнул. Менеджер пригляделся.


- О, так она давно просрочена. Старую взяли. Этого банка уже нет.


- Как нет? Она же почти новая.


- Посмотрите. Вы перепутали. Просто старую взяли. Ей пять лет.


- Не может быть!


Доброжелательность сползла с лица менеджера. Он с подозрением и легким раздражением посмотрел на меня, на журнальчик. Мои странные вопросы и ответы выстроились в его сознании в тревожащий ряд.


- Наличные есть? - коротко спросил он.


- Да, конечно.


Я извлек купюру, протянул. Его лицо застыло, глаза сделались стеклянными, как если бы вынужденно общался с сумасшедшим.


- Уже два года выведены из обращения. Вы действительно где-то долго отсутствовали.


Чувствовалось, что он хотел от меня отмахнуться, как от назойливой мухи, но все же выглядел я нормально, на бомжа не похож.


Я не мог понять, кто из нас сумасшедший. Со мной что-то случилось или менеджер спятил?


- Выведены? - спросил я. - Ага. Извините, я забыл.


Забыл?! Не знал! Это бред!


Менеджер промолчал. Теперь в его лице угадывалось желание то ли вызвать охрану, то ли каким-то образом избавиться от меня. Он перевел взгляд на журнальчик, видно, сделал вывод, что это слишком мелкий товар, чтобы думать обо мне как о мошеннике, и стеклянно посмотрел сквозь меня.


Мне стало дурно. В голове поплыло. Снова захотелось спать. Так сильно, что чуть не упал.


Я стал догадываться о том, что случилось, но мозг отталкивал догадку, пытаясь защититься от неприемлемой беспощадной реальности. Я посмотрел сквозь витрину на Башню, венчающую пожелтевший холм.


- Это ты сделала? - мысленно спросил я. - Больше некому. Я тебе верил. Зачем ты так поступила? Что ты хочешь мне сказать?


Да что я, на самом деле спятил? Никогда ничего подобного со мной не происходило. Никогда не разговаривал с Башней. Общались с помощью взглядов и ощущений. А сейчас и вовсе случилось необычное: мне казалось, что я говорил мысленно, но сам же услышал свой голос.


- Что-что? - монотонно спросил менеджер.


Пожалуй, у него все меньше сомнений на мой счет. Думает - сумасшедший. Я повернулся к нему, увидел отсутствующий взгляд.


- Извините, - сказал я. - Со мной действительно что-то произошло.


Я подошел к полке, положил на место „Экспресс-неделю“. Оглянулся на менеджера. Он смотрел на меня по-прежнему стеклянно.


И тут стало ясно, что я должен сделать. Снова схватил журнальчик, бросил взгляд на дату. Она была на прежнем месте. И я увидел год. Увидел то, что панически нашептывал мне мой мозг.


Черный год на бордовом фоне ударил в глаза. „2014 г.“


Нет! Сейчас 2009-й! Июль!


Но то, что происходило со мной, противоречило моей уверенности.


Трясущимися руками развернул последнюю страницу. Здесь должны быть выходные данные. Если это игры конкурентов или какая-то нелепая шутка, сразу пойму.


И тут же понял, что это не шутка. Чужими оказались несколько фамилий. Но главная, издателя, была на месте и все там же. И не было моей фамилии. Отсутствовала даже строчка, где обозначалось имя редактора, где должно было быть мое имя, как будто не было и самого редактора.


Я бросил журнал на место, отошел к полкам с продуктами.

Меня трясло. Если сейчас 2014 год, то понятно, почему изменилась улица. Не изменилась только Башня.


Понятно, почему теперь другие деньги - евро. И почему парочка смотрела на меня как на привидение. Но вот что у меня было с глазами?


- Вам нужна помощь?


На этот раз рядом оказался охранник в черном костюме. Поодаль стоял менеджер. Ясно - позвал. Только не знает, в чем дело. И я не знаю.


- Кажется, да, - ответил я, ртом ловя воздух.


Сердце рвалось из грудной клетки.


- Не думайте, я не сумасшедший, хоть и кажусь, - сказал я. - Но какой сейчас год?


Охранник, не мигая, ответил мгновенно, как будто ждал вопроса:


- 2014-й.


Так и есть. Я не мог унять дрожь.


- У меня мобильник не работает. Мне нужно позвонить.


- Мы не даем, - жестко ответил он.


- Очень нужно. Потом поймете. Очень нужно.


Я задыхался. Охранник пристально смотрел на меня. Наверное, услышал в моем голосе какие-то особые интонации, протянул телефон.


Я не мог попасть на кнопки. Даша, Дашенька, только бы номер не поменялся. Он и так был почти десять лет. Ну пусть еще пять. Не меняй номер, Даша!


Я сразу узнал ее голос. Я не мог его не узнать. Показалось, что возникла легкая сипловатость. Может, со сна? Или помехи в эфире?


С какого сна?! Я же пропал. Значит, Даша должна была пойти работать. Или мальчишки помогают? А может, она вышла замуж? Пять лет...


- Я вас слушаю, - повторила Даша с легким раздражением.


- Даша, - сказал я и запнулся.


Перехватило горло. Я понимал, что мы виделись сегодня утром, когда я собирался в центр по делам. Но для нее прошло пять лет. Если все-таки никаких пяти лет не было и я сошел с ума, то она спокойно спросит: „Что у тебя? Ничего не случилось?“ Тогда, значит, мы действительно виделись утром, и прошло всего лишь несколько часов. Я облегченно вздохну. Все-таки это не так страшно, чем если бы меня кинуло на пять лет в будущее. И все произошедшее получит какое-то объяснение.


Но она кашлянула, как будто и у нее перехватило горло. Узнала мой голос? И ничего не сказала, но и не отключилась. Я слышал ее почти судорожное дыхание.


- Даша, это я.


Она издала непонятный возглас, как будто ойкнула, и почти закричала:


- Юрочка! Это ты?


Узнала.


- Я.


Я сказал тихо, почти шепотом, как будто признаваясь в чем-то постыдном. И понимая, что не сошел с ума. Но лучше бы я свихнулся.


- Тебя же искали! Мы думали, тебя убили!


Она стала дышать ровнее. Подумала, что я ее бросил и вдруг снова объявился? Но она же знает, что я никогда не бросил бы ее.


- Я не бросал тебя! - крикнул я. - Я не знаю, что случилось!


- Что случилось? Где ты? - спросила она, как будто не услыхав моих слов.


Ее голос дрожал.


- Я и сам не знаю. Не знаю, что случилось. Меня швырнуло в будущее.
- Какое будущее, Юрочка? Ты в настоящем.


В ее голосе возникла интонация недоверия. Подумала, что я свихнулся. Да, я в настоящем.


- Но оно не мое! - выкрикнул я.


Охранник внимательно осмотрел меня.


- Ты же пропал, - тихо сказала Даша. - Тебя не нашли. И границу не пересекал. Все проверяли. И паспорт не менял. Несколько месяцев искали. А я сразу поняла - беда. Дело о твоем исчезновении недавно закрыли.


- Но я здесь. Я нашелся, - глупо, по-детски возразил я, словно пытаясь успокоить себя и Дашу.


- Где ты?


- В центре. У башни.


- Где?!


Я передал телефон охраннику, попросил объяснить. Он с подозрением посмотрел на меня, но все же назвал Даше улицу и название магазина. Я понял, что никуда не исчезал с этой улицы. Только почему-то оказался в будущем. Или в настоящем. Но каком-то ином.


- Оставайся там, - сказала Даша. - Сейчас приеду.


ДАША


Я сразу заметил такси. Рядом с водителем сидела Даша. Я увидел ее лицо - иконное лицо встревоженной Мадонны, и колыхнулось сердце, как будто мы не виделись столетие. Даша тоже заметила меня, хотя я стоял в магазине, за стеклом. Подалась вперед, чтобы лучше разглядеть.


Машина подрулила. Я вышел на улицу. Даша резко открыла дверцу, будто вырываясь из автомобиля. Она никогда особо не выражала чувств, и это все годы слегка раздражало меня, но сейчас порыв был так естествен, что не удивил. Остановилась в шаге от меня.


Она почти не изменилась. Лицо стало чуть полнее, но это было едва заметно. Через лоб пролегла незнакомая морщина. У корней подкрашенных волос обозначилась седина. Мягкие приятные черты, ставшие частью моего восприятия Даши, остались теми же. И смотрела она на меня так же, как сегодня утром. Или пять лет назад? Как на своего мужчину, но с оттенком материнской заботы, свойственной любящим женам. Но в глазах появилась незнакомая усталость.


- Тебя не убили, - прошептала она и бросилась ко мне.


Я не успел ее обнять.


Она отпрянула, спросила:


- Где ты был?


Теперь в глазах светилась тревога, смешанная с надеждой. Даша хотела услышать успокаивающий ответ. Но его не было.


- Не знаю, - сказал я. - Это придется выяснять. Здесь я и был. Никуда не уходил. Был и был. И вдруг все изменилось.


Даша осмотрела меня.


- Ты в той же рубашке, - медленно произнесла она.


Я всегда удивлялся ее способности долго помнить, в чем я когда-то вышел из дома, какую рубашку или куртку надел, какой шарфик набросил на шею, какой портфель взял.


- Значит, твои мысленные эксперименты могут оказаться правдой, - тихо добавила Даша.


Я сразу понял, что она имеет в виду. Мою незаконченную повесть и мои необычные ощущения, сопутствовавшие тексту. Знала она и о хоре, который я слышал в детстве, и о моих взаимоотношениях с Башней. Я не раз рассказывал.


Многие детали фантастического сюжета я видел во сне, иногда мне казалось, что герои осязаемы, как в реальности, и волна оцепенения прокатывалась по телу. Сначала сюжет был прост, но постепенно он заворачивался в пружину, толкавшую меня все дальше и дальше, и я подошел к некоему неосязаемому барьеру, в котором все же угадывалась опасность и который было трудно преодолеть, но я сделал это. И то, что увидел за ним, пугало.


Я просыпался и рассказывал Даше о своих воображаемых приключениях, в шутку пугая ее и обещая, что вот возьму, да и провалюсь туда, в далекое будущее, к своим героям. Или куда-нибудь еще, в какие-нибудь тартарары. А она говорила: „Не шути, ты же не знаешь, с чем забавляешься“. Я не забавлялся, но это слово устраивало меня, потому что Даша не до конца понимала суть моих умственных исканий, а значит, и меньше тревожилась. Я не хотел ее волновать и даже ругал себя за то, что зачем-то в шутку пугаю. Словно крошечный демон взвихрялся у меня внутри и вылетал, соскакивая с языка. Я пытался загнать его назад. „Да ну, - отвечал я Даше. - Это же сон, фантазии“. Но неприятное чувство, о котором я не говорил ей, подсказывало, что это не совсем сон. Что-то в нем было за рамками обычного сна, но я не мог объяснить сам себе, что. Я подходил к старинному зеркалу, стоящему в коридоре, всматривался в свое лицо, пытаясь понять себя и загодя боясь ответа, перемен в своих чертах. Но ничего не происходило. Однако Даша, не понимая сути моих переживаний, особым женским чутьем угадывала мои ощущения и тоже тревожилась...


Она и сейчас волновалась. Интуиция подсказала ей, что произошедшее как-то связано с теми снами. Я тоже так думал. И еще думал о Башне. Она не случайно сигналила мне. Если бы в глаз попал случайный блик от бинокля или фотоаппарата, это было бы мгновение и не было бы настойчивого повторения.


И все же не Башня бросила меня в будущее, подумал я. Она предупредила, воспользовавшись моим подсознанием, о чем-то грозном. Если такое случилось со мной только из-за повести, то что может быть на самом деле? Повесть мне кто-то нашептал, погружая в сонный транс. Все вместе, наверное, и есть то самое предупреждение - и мой сюжет, и мое мгновенное исчезновение на пять лет. Но как понять, как расшифровать эти сигналы?


Даша права. Как я мог забыть о повести? Зря грешил на Башню. У нее своя миссия, порученная железным волком. Она приняла посильное участие в моей судьбе как близкая родственница, потому что моя судьба связана с судьбой планеты. Она меня предупреждала, как умела - с помощью зеркала и этого странного происшествия. У нее свой язык общения. Башня поступила так, как ее кто-то когда-то научил, вложив в нее душу.


Наверное, ее научил этому языку железный волк из легенды. Если он был кораблем пришельцев или людей из будущего, космической ракетой с воющими, как сто волков, соплами, преображенной летописцем в понятного зверя, то все ясно. Пришельцы чему-то научили князя, и он построил замок, от которого осталось главное - Башня. Ей все и доверено. А для чего князь сделал это, он никому не сказал. А может, и сам не знал. Или просто все уже забыто, как забывается мудрость, чтобы потом другие нашли ее самостоятельно и стали еще мудрее, повторив все те ошибки, которые уже сделали бесчисленные поколения. И все же пока мудрость прячется от нас, нет гарантий, что мы освоим ее и не сделаем роковую ошибку. Наверное, мы подошли к опасному барьеру вплотную, вот Башня и предупредила.


Понятно, почему Башня общалась со мной с помощью символов. Это все железный волк. Ну как космическому кораблю с искусственным интеллектом, созданным добрыми существами, общаться с Башней? Ведь ее жизнь и сознание отличаются от наших. Общаться символами. Вот Башня и со мной общалась так, как ее научили, да еще и с использованием своего многовекового опыта общения с людьми. Башня надеялась, что я пойму. Я, кажется, понял. Но дорогой ценой. И не слишком ли поздно?


- Ты думаешь, это повесть? - спросил я Дашу, но не стал ждать ответа, потому что уже и сам его знал.


Она понимающе посмотрела в глаза.


- Я думала об этом. Когда ты пропал и тебя так и не нашли, прочитала черновик. Там многое из твоих снов. Расстроилась, что не прочитала раньше. Я бы поняла: что-то должно случиться. Ты мне не все говорил. Зря. Странный текст.


- А может, это и к лучшему? Я теперь что-то знаю, и это поможет.


Если бы только знал - что, подумал я.


- Где он? Сохранила?


- Спрятала. Выбрасывай - не выбрасывай, ты уже сделал это.


Она не пояснила, что ЭТО, но я понял. А она поняла, что я понял.


Да, мы всегда понимали друг друга с полуслова. Я ощутил прилив нежности, такой сильный, какой был в самом начале нашей совместной жизни. Бывало, уезжал на несколько дней в командировку, и нередко прерывал ее, чтобы поскорее вернуться и увидеть Дашу.


Это было какое-то особенное отношение. Мне просто хотелось ее видеть. Как сейчас. Увидел - и сразу стало спокойнее, как тогда, у зеркала, которое напугало меня, а Даша появилась - и страшное видение исчезло. И сейчас я всматривался в ее влекущие меня черты, и мне хотелось погладить ее по лицу, но я не позволял себе этого никогда, потому что мне казалось, что будет фальшиво, как в бразильских сериалах.


Это чувство - желание прикоснуться, возникло сразу, как только мы познакомились. Захотелось прижаться щекой, губами к ее щеке, провести по линиям лица. Это приятное, тогда еще невыполнимое ощущение прокатывалось по всему телу.


Мы ехали в троллейбусе к парку у подножья Башни, хотели просто погулять. Она спокойно сидела и глядела перед собой, делая вид, будто не обращает на меня внимания. Ее строгое лицо тогда было в веснушках. Мне стало радостно и смешно, и я неожиданно для себя протянул руку и коснулся кончика ее носа. Это было совсем не то, что я хотел сделать, но то, что хотел, казалось еще невозможнее. Она подняла на меня удивленные глаза. Мне стало неловко, но я засмеялся. И смех был естествен, потому что очевидной была глупость моего поступка. Но и не глупость тоже.


Она улыбнулась, я не совсем понял, чему.


Эту улыбку я полюбил сразу. Она редко улыбалась, и мое раздражение ее грустным лицом и тем, как часто она грустила, как мне казалось, без причины, сразу пропадало, и я был почти счастлив и хотел, чтобы она опять улыбнулась.


И сейчас, спустя много лет, почти тридцать, я забыл о холоде и нелепости положения, в которое попал, протянул руку и неожиданно для себя провел кончиками пальцев по ее щеке. Никогда этого не делал. И она удивленно подняла на меня глаза, как тогда, в троллейбусе, и понимающе улыбнулась. И стала точно такой же, какой была тридцать лет назад. И на миг исчезла озабоченность на лице, оно помолодело, пропала морщинка.


Да, я любил эту улыбку, особенно когда Даша надевала старенькое серое широкое платье из бархатистой ткани. Впервые увидел ее в нем, когда обозначилась беременность. Я так и назвал его - „беременное платье“.


Однажды неожиданно вернулся из командировки. Неожиданно и для себя. Просто захотел увидеть Дашу и прервал работу.


Даша хозяйничала на кухне. Она была в этом бархатистом сером платье. Я вошел, она увидела меня и радостно и почему-то немного виновато улыбнулась, будто я зря застал ее в этом слишком естественно скрывающем беременность платье, одновременно подчеркивающем ее состояние, и словно оправдываясь за внешнюю и внутреннюю перемену, произошедшую с ней. Мне стало смешно и приятно. Когда наступила беременность, заметил, что ее лицо стало светиться, а улыбка от этого стала еще привлекательнее. И я посмотрел в глаза, наполненные глубинной радостью, излучающие теплый свет, поцеловал и почувствовал тот любимый мною тонкий запах - как самые необычные духи с ароматом радостного предчувствия, запах моей женщины, всегда привлекавший меня. Я даже в шутку поругивал ее, когда она пользовалась духами. „Это же приятный, но стандартный запах, - говорил я. - Он может быть у любой, кто купит флакончик. А у тебя есть свой. Зачем мне нюхать духи? Я хочу чувствовать тебя“... А потом я заметил - так же пах нежный пушок на голове у моих маленьких сыновей, и когда я нащупывал корочку у родничка, всегда думал о Даше.


И еще мне показалось, что ее чуть набухшие губы чуть заметно пахли парным молоком. Мне захотелось, как собаке, еще раз обнюхать ее лицо и даже лизнуть прямо в губы. Я не стал этого делать, но представил. И засмеялся. Она не поняла, почему, но догадалась, что я подумал о чем-то приятном. И снова улыбнулась. И ни с того ни с сего в тот момент мне и пришло в голову название платья - „беременное“. И я сказал: „Ты в беременном платье“. А она еще раз мило улыбнулась. И потом мне всюду чудилась эта ее улыбка.


Как-то я увидел сидевшую на заборе беременную кошку. Остановился. Стало смешно: показалось, что она похожа на Дашу. Кошка почувствовала мой взгляд, перестала лизать лапку и внимательно посмотрела на меня. И мне почудилась дашина улыбка. Я потом со смехом рассказал о своих наблюдениях, и Даша не обиделась, а все так же улыбнулась.


И сейчас, после странного происшествия около Башни, я вспомнил все это и почувствовал, что Даша близка мне как никогда. В ее глазах не увидел ни доли отчуждения, которое могло возникнуть за пять лет. В них угадывались облегчение после пятилетней тревоги и боль непонимания.


Я представил, как в течение пяти лет ее терзали мысли о моей судьбе, о том, что произошло со мной. Когда я позвонил ей из магазина, то предполагал, что она могла вычеркнуть меня из своей жизни - ведь исчез. Но увидев ее, понял: этого не случилось.


Я представил, как первые дни, недели она металась между полицией и домом. Сердце сжалось.


С моим исчезновением ей снова пришлось менять жизнь. Когда родился второй сын, я сказал, чтобы занималась ребенком. Даша бросила работу, посвятила себя дому. Иногда ей казалось, будто попала в зависимость от обстоятельств, от меня. Часто плохо чувствовала себя - второй ребенок дался с трудом, его пришлось сложно и долго выхаживать. Через несколько лет все вошло в норму. Но долгий стресс повлиял на ее здоровье. Вечно грустное лицо иногда раздражало, и Даша думала, будто мое отношение к ней изменилось. Но это было не так. Однако у меня не всегда хватало душевных сил, чтобы дать понять: ближе ее нет никого. После смерти матери она стала единственным человеком, которому я мог доверить душу. Иногда мне казалось, что она не нуждается в этом. Но сейчас увидел: ошибался.


Я вспомнил все это, мысленно представил, как она огорченно рассматривает в зеркале следы лет и невзгод на своем лице, и на душе стало еще тяжелее.


Как ты жила без меня? Судя по лицу, нашла в себе силы преодолеть. Мы приедем домой, и ты все расскажешь. И снова будем вместе.


Я не замечал улицу, холод, Башню. Я обнял Дашу.


Все тот же любимый запах. Он не изменился. Мои губы ощутили ее бархатистую кожу, и волна нежности захлестнула меня. Пять лет ты несла эту боль. А мне понадобилось пять не пережитых мною лет, сжатых в полдня, чтобы снова остро ощутить, как ты нужна мне. Секунда откровения ценнее года рутины.


Наверное, она почувствовала мое состояние. Посмотрела в глаза. Знакомо, снова почему-то чуть виновато улыбнулась, как тогда, в „беременном платье“, и сказала:


- Ты абсолютно не изменился...


- Ага. Я ведь только что вышел из дома.


- Ну да, ну да... А я постарела?


Она с тревогой ловила мой взгляд.


- Нет, что ты. Какой была, такой и осталась.


Я почти не покривил душой. Я видел только ее глаза и улыбку.


Она прильнула ко мне. Это тоже было нехарактерно для нее. Но прошло пять лет. Или половина очень значимого дня.


Наконец я почувствовал улицу. В окно смотрел охранник. Краем глаза я увидел, как к нему подошел менеджер. Оба смотрели на нас.


Посигналил таксист.


- Поехали, холодно же, - сказала Даша.


- Да уж, не было возможности переодеться, - ответил я.


Мы ехали на заднем сиденье, и Даша не сводила с меня глаз.


- Что дети? - спросил я. - Как у них?


- Все нормально.


- А у тебя?


- И у меня, - с маленькой задержкой ответила Даша. - Я одна. И Саша взял на работу.


Она поняла, о чем я хотел спросить. Но я так и думал. И про Сашу тоже. Он ее выручил, как выручил меня, когда я, уехав на несколько лет, все же решил вернуться в свой город детства, к Башне.


Мы молча доехали. У меня было много вопросов. И у Даши ко мне. Но мне будет труднее объясняться. Единственный человек, который поверит, - она. Остальные сочтут сумасшедшим.


Впереди было много неприятных дел. Надо доказывать, что я это я, что никуда не уезжал, нигде не прятался, выяснять, что же со мной случилось.


Башню не возьмешь в свидетели. Она не со всеми общается.


Трудно будет объясняться и в полиции, и с родственниками. Но я - это я, и это факт. Надеюсь, доказать удастся. А вот остальное... И с работой придется утрясать. Нужен ли я после пяти лет отсутствия? Не запрут ли в психушку?


Попробую объяснить. Это будет непросто. Как отреагируют, если скажу, что все дело в моей повести? Надо с ней разобраться. Может, там есть ответы?


А Даша, как всегда, права. Зачем я влез в этот сюжет? Но он мне снился. Я мог убежать от него днем, а ночью он сам пробирался в подсознание и начинал жить там жизнью своих жутковатых персонажей. Подсознание о чем-то предупреждало. Потом предупредила сама повесть, воспользовавшись помощью Башни.


Да, и Даша предупреждала: не играй с этим. А мне нравилось теребить больные места подсознания, как хочется потрогать языком больной зуб. Тянуло разобраться со своими снами и выложить увиденное на бумагу - так, будто веду репортаж из собственного подсознания. Думал, это всего лишь игра ума, манипулирование смыслами, словами, буквами...


...Вот и двор. Он тоже почти не изменился, даже красноватая железная дверь подъезда та же, только поблекла. А машины другие. Сразу несколько новых моделей.


И в квартире мало что изменилось. Все те же старые стены с обоями, наклеенными 15, нет, уже 20 лет назад. Те же полки с книгами. Разве что кошка, наша кремовая шотландская вислоухая Клеопатра - Клепа, Клепка стала здоровенной. Она осторожно подошла ко мне, понюхала туфли и неожиданно принялась тереться об ногу.


- Не забыла, что ли? Не может быть! - удивился я.


Или для кошек нет игры времени, и для нее я ушел утром?


Даша не ответила, присела, погладила Клепу.


- А Лерка где?


Это была наша простая непородистая кошка. Она очень дружила с Клепой, а та приняла ее за мать - мы ведь взяли ее котенком - и сосала. И у Лерки появилось молоко, хотя она не рожала лет семь.


- Ей же и так было тринадцать...


Да, понятно. Жаль.


- А что у детей? Они знают, что я нашелся? Ты позвонила?


- У детей свои семьи. Давай завтра позвоним. Я хочу побыть с тобой.


- Да. Завтра будет много дел. Не знаю, как объясняться. Или психиатры займутся, или ЦРУ. Я ведь не знаю, где был, к чему прикоснулся.


Даша открыла шкаф с одеждой, раздвинула вешалки, достала полиэтиленовый мешок с рукописью.


- Вот. С этим и надо разбираться, - сказала она.


Я извлек из мешка твердую зеленую папку, раскрыл. Листы, набранные на компьютере, были с моей не доведенной до конца правкой. Я все время застревал, как будто что-то мешало, и когда начинал править текст, на голову словно надевали обруч. Хотелось спать, сознание мутилось. И я все время откладывал. Так и не закончил рукопись. Сюжет набросал быстро, недели за две. Я ведь фактически все видел - во сне и мысленно, и просто изложил на бумаге, уточняя детали с помощью фантазии. Но потом не мог довести повесть до конца.


Даша пошла на кухню поставить чай и что-нибудь приготовить. Я сел на диван, положил рукопись перед собой на журнальный столик, вчитался в первые строчки. Они были не просто знакомы, ведь я расстался с рукописью полдня назад. Для меня пяти лет не было.


„Я переглянулся с Джонни, он поднял вверх большой палец и широко улыбнулся - так, как умеют улыбаться только американцы. Мы почти одновременно опустили стекла шлемов...“


С чего вдруг возник сюжет? Кто и зачем его нашептал? Я переложил нашептанное на бумагу, и события обрели неожиданный поворот. А сейчас мне надо разобраться, кто есть кто и где я переступил ту невидимую запретную черту. Или же меня специально завели за нее, чтобы что-то показать?


Мысли прервал телефон.


- Я возьму, - крикнула Даша с кухни. - Это, наверное, Ванда.


- Все так же дружите?


- Конечно, - сказала Даша, выходя из кухни.


Она вытерла руки посудным полотенцем, бросила его на спинку стула.


- Ты исчез, и у меня только дети, Ванда да Клепка остались. И кухня, - добавила она, взяв телефонную трубку.


Это действительно была Ванда.


- Потом поговорим. Я перезвоню, хорошо? - сказала Даша. - Тут у меня дела.


Я снова взялся за рукопись. „Я переглянулся с Джонни, он поднял вверх большой палец...“


Клепка прыгнула мне на колени, затарахтела. Я отложил рукопись, погладил кошку.


В голове туманилось.


- Даша, я прилягу. Что-то давит.


- Погода такая, - сказала она.


- Ага, - согласился я, но подумал: нет, не погода.


Опять что-то мешает. Всегда мешает, когда я пытаюсь закончить эту повесть. Не в том ли ее смысл, чтобы намекнуть, но не дать продвинуться дальше. Может быть, я все-таки не успел перейти запретную черту?


Я зашел в спальню. Все как прежде. Никаких следов пребывания кого-то кроме Даши.


Забрался под одеяло. Почувствовал еле уловимый знакомый запах. Он подействовал успокаивающе.


На мозг навалилась щекочущая усталость. Я не мог понять, сплю или бодрствую. Повернулся лицом к стене, закрыл глаза, но продолжал видеть обои. Они чуть-чуть колыхались. Узор двоился. Мне показалось, что постепенно он превратился в красный рисунок кирпича моей Башни. Я захотел вплыть внутрь. Кирпичи колыхались, как будто это было их отражение в воде. Я протянул руку, и она прошла сквозь них. Кончики пальцев почувствовали прохладу. Обычный холод древней башни. Сейчас я зайду и все узнаю. Башня мне расскажет, что случилось. Зря, что ли, сигналила?


Я слышал, как в спальню вошла Даша. Но повернуться к ней не было сил, да и оторваться от Башни не мог.


Даша легла рядом, и я наконец сумел вырвать руку из замковой стены, повернулся, обнял.


Я спал и не спал. Мне было приятно дашино тепло. Это особенное живительное тепло действовало на меня благотворно.


Я прижался к Даше, поцеловал. И почувствовал, как снова погружаюсь в сон. Я не мог с ним бороться. Перед закрытыми глазами опять потекли смутные образы. Усилием воли попытался вырваться из плена. Подумал о том, что происходит со мной, в какие парадоксы погружается сознание.


Что-то на самом деле не так. Улыбка Даши всегда возвращает мне равновесие, но сейчас, в полусонном состоянии, я снова встревожился. Как все сложно. Не могу разложить по полочкам ощущения, чтобы понять, что же гнетет. Но Дашу не следует погружать в свои тревоги. Ей и так тошно.


Да, она волнуется за меня. Но стоит ли сейчас открываться, хотя я ей абсолютно доверяю? Я должен сам пройти этот путь и не тащить за собой Дашу. Мне кажется, пока сумел скрыть свою главную тревогу.


Возможно, обманывался, ведь Даша всегда угадывала мое состояние, как ни старался его скрыть, но сейчас, если что-то она ощутила, все равно не сможет догадаться об истинных причинах моей тревоги – никому такое не по силам. Скорее всего, мое состояние приняла за обычное волнение перед стартом.


Стартом.


Стартом...


Каким стартом?


Ах да. Стартом. Ну конечно, стартом! Как это могло вылететь из головы? Вот эту тревогу я и пытаюсь от нее скрыть...


Я улыбнулся, повернулся к ней лицом и под одеялом провел ладонью по ее животу. Она вздохнула, обняла меня за шею, поцеловала в губы.


Мы чувствовали обнаженность друг друга, и от этого я ощущал приятную легкость, и тело звенело, но в этом ее поцелуе была другая любовь. Это был покровительственный поцелуй женщины, готовящейся стать матерью, знающей нечто большее, чем мужчина. В нем ощущались и благодарность, и надежда, и уверенность во мне.


У нас будет дочь.


Дочь...


Дочь?


А сыновья?


Какие сыновья? Это было во сне. А у нас будет дочь. И мы молоды. А то, что мы постарели, - просто сон. Я спал, и ничего такого не было, и теперь все начнется сначала.


Она верит мне. Я сделаю все. Она не знает, и я ничего не скажу. Боже мой, как все исправить?! Как убедить Гуревича, что все, что будет, уже было, как спасти Дашу и дочь, которую она носит? Всех спасти…


Гуревич.


Кто это?


Но я же знаю. Гуревич он и есть Гуревич. Я сам его придумал. Он еще не родился. Впрочем, как не родился, если я с ним общался? Весь мир его знает.


Гуревич существует, ведь это он построил гипердвигатель на основе адронного коллайдера.


Существует. И корабль с уникальным двигателем тоже. Весь мир знает. Даже Башня знает, раз меня предупредила.


В мозгу нарастала щекотка. Показалось, что слышу тот хор из детства. Прислушался. Ангелы, если это были они, тут же смолкли. Я кашлянул и вырвался из сонного плена. Зажмурился.


Красная стена Башни исчезла, обои перестали колыхаться.


Было темно, Даша тихо дышала. Но я отчетливо видел все, как ясным днем.


Гуревич? Да, Гуревич. Он поймет. Не может не понять. Он же гений.


Даша пошевелилась. Вот же! Кашлем разбудил ее. Она же беременная. Ей нужно отдыхать.


- Я уже чувствую ее, - тихо сказала Даша.


Я прильнул к ней, но она отстранилась, внимательно посмотрела мне в глаза.


Видит как кошка, подумал я.


- Ты опять куда-то ушел от меня, - сказала Даша. - Что случилось?


- Муся, все нормально, просто думаю, чтобы все у тебя было хорошо.


Она облегченно вздохнула. Почувствовала: говорю правду. Я не лукавил. Действительно об этом думал. А обмануть Дашу было невозможно. Она все угадывала. Вот и сейчас угадала, что не лгу. Только вот я думаю не совсем о том, о чем думает она. Вернее, об этом тоже думал - о том, чтобы роды прошли нормально, и чтобы у нас был здоровый ребенок и Даша хорошо себя чувствовала, но еще и о другом, не менее важном. О том, от чего зависела судьба не только Даши, моей дочери, моих родных и знакомых, но и всей планеты.


Но я не сказал об этом. Нельзя беспокоить. И чем она может помочь? Разве что тем, что, глядя на нее, я наполняюсь желанием, подстегивающим стремление все исправить.


И не поверит. Никто не сможет поверить в это. Разве что Гуревич. Для него у меня есть доказательство.


Даша успокоилась еще и потому, что если обращался к ней „Муся“, это означало - я действительно спокоен и все у нас хорошо. Но я не был спокоен, и сказал так, чтобы успокоить ее. Я стал звать ее „мусей“ недавно, когда впервые обратил внимание на незаметно набухший животик. Мы лежали в обнимку, как сейчас, у нас в ногах устроилась, муркнув, наша беременная Клепка. Но я всех кошек всегда звал муськами. В моем раннем детстве была кошка, ее звали Муся. Клепка взялась лизать лапку, а я засмеялся и сказал Даше:


- И ты тоже Муся.


По-моему, она хотела обидеться, помолчала, подумала, как отреагировать, улыбнулась и прильнула, положив голову мне на грудь.


Вот и сейчас она успокоилась, я ощутил ее щеку на своей груди и почувствовал приятное прикосновение и запах волос. И подумал про Муську. Почему-то она представилась мне на заборе и показалось, что со мной случилось дежавю. Я отогнал несуществующее воспоминание.


Нет, ничего не скажу Даше. Она вообще ничего никогда не узнает, если Гуревич мне поверит.


Я заставлю его поверить. Потому что второго шанса Бог не даст, а если откажусь от эксперимента, то гиперпрыжок совершит другой, и вряд ли ему удастся вернуться. Второй раз чуда не случится. И все погибнут по-настоящему и навсегда.


Я заставлю поверить, мы все исправим, и никто ничего не узнает. Потому что то, что произошло со мной и Джонни, еще не случилось. И Джонни, наверное, сейчас с Эммой, и тоже мучается - и от того, что трудно все исправить, и от воспоминания о будущем, для него особенно неприятного.


Я лежал рядом с Дашей и вспоминал то, что еще должно было случиться. Вернее, не должно. Я твердо решил воспрепятствовать.


В глазах стало мерцать. Я прищурился и увидел знакомую пульсирующую букву.


„Сигма“, - подумал я.


Что-то чаще обычного она стала являться.


В глазах возникла резь. Я попытался проморгаться.


СТАРТ


В глазах возникла резь. Я поморгал, и все прошло. Это хорошо. Надо же, прямо перед стартом. Как некстати! Это бывает, но обычно ночью, да к тому же редко. Но на днях резь была такой назойливой, что вырвала меня из сна, я бросился к зеркалу, чтобы посмотреть, и со мной что-то произошло, крайне странное и неприятное. Ну это, наверное, все-таки сон. Надо забыть. Может быть, эксперимент Гуревича виноват? Тогда Даша оказалась сильнее нашего гения. Ничего не делала, просто подошла, и все закончилось. Я не стал говорить врачам, иначе сняли бы с эксперимента, и сейчас на старте был бы другой.


Я мог бы потереть глаз - это обычно помогало, но сейчас на меня смотрели миллиарды людей, мое движение привлекло бы внимание не только жителей планеты, но и специалистов в центре, и тогда последствия непредсказуемы. Остановили бы старт. Начали бы выяснять. Достаточно того, что поморгал, и то могут показать крупным планом. И масс-медиа прокомментируют. Одни напишут, что я волновался. Другие будто меня прошибла слеза - то ли от страха, то ли от радости. Третьи предположат: не просмотрели ли врачи нервный тик или заболевание глаз? Если спросят меня, скажу - попала соринка. Судя по тому, что пока вопросов из центра не задают, физиологические показатели в норме.


Я переглянулся с Джонни, он поднял вверх большой палец и широко улыбнулся - так, как умеют улыбаться только американцы. Мы почти одновременно опустили стекла шлемов.


Несмотря на исторический момент - первый гиперпрыжок в истории человечества, я подумал, что мы немного забавны, в скафандрах напоминаем двух медвежат. Тут у меня мелькнула мысль, что крутой Джонни в скафандре немного похож на мою плюшевую Клепку, и меня немного удивило несоответствие мыслей историческому моменту.


Он смешно подвигал своим квадратным подбородком, подмигнул, но от этого забавное впечатление наоборот пропало, и я почувствовал каждую мышцу своего тела. Джонни казался абсолютно рациональным человеком, лишенным эмоций, а тут вдруг паясничает. Что-то не так.


Наверное, тоже боится. Психологи с нами поработали, но что они могут? Такой эксперимент - впервые в истории. Риск огромный. Никто не знает результата. Гуревич уверяет, что все будет о-кей, но он так говорил и раньше, однако первый эксперимент провалился.


Мне показалось, что я в своем совершенном скафандре абсолютно беззащитен перед Космосом. Или перед пространством. Перед той неизвестностью, в которую мы должны нырнуть.
В груди возникло неприятное ощущение. Я физически ощутил, как подтянулась кожа под серебристой эластичной тканью, облегающей тело. Но от меня ждали улыбки - весь мир ждал, и я приветливо улыбнулся в камеру. Знал: миллиарды людей сейчас увидели наши улыбки - мою и Джонни, и завтра эти улыбки, все наши телодвижения будут красоваться на главных страницах ведущих мировых сайтов. И психологи будут анализировать движения наших глаз и уголков губ, жестикуляцию и положение тела. А люди - просто радоваться. Если эксперимент удастся. А если нет, все равно мы появимся на главных страницах.


Хорошо, что скафандр многое скрывает.


На мониторе увидел Гуревича, бешено, с интересом безжалостного экспериментатора всматривающегося в наши лица. Рядом руководитель центра - мощный афроамериканец со свирепым носом и беспощадным выражением глаз. Его заместитель, наш Андрон Петрович, слишком широко, чтобы это было не фальшиво, улыбается, как бы подбадривая меня.


Но главное я увидел Дашу. Ее тоже пригласили. Однако она не улыбается. Мне показалось, не слышит никого и не охвачена всеобщим ликованием людей, причастных к великому эксперименту.


Жена Джонни Эмма что-то весело кричит в монитор, машет ладонью и почти прыгает, а Даша грустно смотрит. Я уверен - на меня. И вспомнил, показалось, что вспомнил, будто однажды, давным-давно мы поругались, я схватил портфель с документами и вышел вон из квартиры, чтобы никогда не возвращаться. И услышал, как она барабанит в окно. Подумал, что она испугалась, расстроилась и пытается меня остановить. И чем дальше я шел, тем больше меня охватывало волнение и сомнение, и я уже представлял, как она тихонько плачет в остывшей зимней квартире. И, погуляв часок, тихонько вернулся, а она никак не отреагировала. Я поставил портфель в угол и сделал вид, будто ничего не произошло, а потом не удержался, улыбнулся и, подавляя чувство вины, бодро спросил:


- Ну и что ты стучала в окно?


Надеялся, повинится. А она сказала:


- Хотела сказать, чтобы на обратном пути молоко купил.


И мы засмеялись.


Я вспомнил тот эпизод и вдруг понял, что он был не со мной, ведь мы прожили с Дашей еще совсем немного и почти не ссорились. Он не мог быть со мной, но я испытал ощущение, что это было и мы вместе не один десяток лет. Даже друзья не раз говорили, побывав у нас в гостях: „У вас дома все так, будто вы много лет вместе. Очень уютно“. И мы это тоже чувствовали.


Я не знаю, о чем Даша думала сейчас, но показалось, что ощутил под стеклом шлема ее прикосновение. Почудилось, будто мои губы хранят память о ее губах.


Мы поцеловались последний раз неделю назад, здесь, в гостинице Лос-Аламоса, куда прилетели накануне из Звездного городка. Она прижалась ко мне и спросила:


- Все будет хорошо, правда?


- Правда, - ответил я, убрав ладонью прядь с ее лица и вглядываясь в глаза.


Я хотел угадать, что она чувствует. У нее была сильная интуиция, я часто полагался на ее ощущения, а беременность обострила ее чувства. И увидел в глазах растерянность и тревогу, хотя она улыбалась и пыталась обнаружить уверенность в моих глазах.


Она ни разу не выговаривала мне за решение совершить гиперпрыжок. Когда полгода назад я сообщил, что комиссия сделала окончательный выбор и он пал на меня, но я еще могу отказаться - миру пока не объявлено, Даша отпрянула от компьютера - что-то искала в Интернете, подошла, вздохнула и обняла, положив подбородок мне на плечо. Так ничего и не сказала, понимая, что если возразит, только внесет смятение в мою душу, а прыжок все равно сделаю.


И сейчас я не замечал ни Гуревича, ни своих космических начальников, а видел только ее встревоженные глаза.


„Даша, все будет хорошо“, - мысленно произнес я.


Но дурное предчувствие словно материализовалось, и кто-то ощупал мое тело. Я буквально чувствовал неприятно прохладные пальцы, пробежавшие не только по моей коже, но и изнутри, и для них не было тайн ни в моей душе, ни в каждой клеточке моего тела. Я ощутил отвратительное движение этих кончиков пальцев по ягодицам, мошонке, позвоночнику, потом они через плечи скользнули в грудь и схватили сердце. Я мог улыбаться в видеоглаз, но не мог обмануть эти пальцы.


- Юрий, все о-кей! - вырвал меня из неприятных ощущений голос Джонни.


Он включил связь и зачем-то говорил по-русски почти без акцента. Он был способный парень. Но мы почти всегда общались на английском, и его обращение по-русски показалось неестественным. Тем более в камеру - на весь мир. Он, наверное, думал, что говорить по-русски перед стартом - хорошая примета. Этакий Гагарин. Но я увидел в этом дурной знак. Джонни вел себя неадекватно. Обычно он говорил по-русски только в Звездном городке, неплохо овладел, когда мы проходили курс на тренажере, осваивая технику этих пятнадцати секунд гиперпрыжка. А здесь, в Лос-Аламосе, ни разу не общался со мной по-русски. И сейчас его русская речь резанула слух.


Что за предчувствия? Ведь все приметы нам на пользу. Сам Гуревич настоял на моем участии в проекте. Он считал обязательным присутствие российского космонавта. Или телепортатора. Слово еще не придумали. Настоял и на проведении тренировок именно в Звездном городке. Мне по секрету сообщили, что, несмотря на гениальность и абсолютный атеизм, он все же верит в приметы, и участие русских рассматривает как еще одну гарантию успеха. Я тогда тоже почувствовал себя Гагариным и тоже был уверен в успехе, но сейчас впервые перед самым прыжком испытал настоящий страх и подумал о том, что чувствовал Гагарин, собираясь в первый полет. Наверное, волновался, несмотря на психологическую устойчивость. Он был первым. И мы тоже первые. Такого полета, или не полета, а прыжка еще никто не совершал. И почему Гуревичу нужны добрые знаки, если все просчитано в его знаменитой формуле?


И мне вдруг показалось, что я участвую в грандиозной мировой афере. Гуревич гарантировал успех, но если бы успех всегда был гарантирован, то испытатели и не нужны были бы вовсе. Да и как можно гарантировать успех, если это фактически первый настоящий эксперимент?


Я смотрел в монитор, улыбался и махал. Руку было трудно поднять в скафандре, точнее, не трудно, но как-то неловко, не по-человечески. И это тоже тревожило. Как символический барьер. Было неудобно нажимать кнопки, хотя их специально сделали большими, выпуклыми, и на тренажерах мы освоили искусство быстрого управления кораблем. К сожалению, довериться автоматике нельзя. Пробовали. У эксперимента своя специфика.


Я чувствовал себя то героем, на которого смотрит вся планета, то подопытным кроликом.


Психологи недоработали. Нельзя же так. В конце концов, даже если случится беда, кто-то должен быть первопроходцем.


Эта мысль немного успокоила, вернула силы. Да, кто-то должен быть первым, и это я. Почувствовал, как уползает страх. Глубоко вздохнув, взглянул на Джонни, помахал ему.


- О-кей, о-кей, - подтвердил я, вжавшись в кресло.


До старта оставались секунды. Гуревич даст команду, мы одновременно повернем - каждый свой - ключи зажигания, включим двигатель. Потом, когда раздастся зуммер, Джонни вдавит кнопку бортового компа. И через пятнадцать секунд после старта увидим в иллюминаторы лунную базу. А огромная красная кнопка экстренного аварийного возвращения, надеюсь, не понадобится. Мы столько раз проходили это в Звездном городке, а потом в Лос-Аламосе, отрабатывая прыжок на Луну и - на всякий случай - аварийное возвращение, что довели движения до автоматизма.


- Нажмите эту красную кнопочку и через пятнадцать секунд снова будете дома! - почти кричал Гуревич, и даже сегодня, за час до старта, повторил это, бешено объясняя нам все то, что мы и так освоили досконально.


Он был не от мира сего. Мы изучили все, кроме его сумасшедшей формулы, в которую оставалось только верить. Ее понимал он сам и еще несколько человек в мире. Они говорили, что понимают, и мы им верили. Мы не могли понять формулу еще и потому, что просто не видели ее, она была засекречена, но доверяли экспертам, убеждавшим нас, что это великое открытие. И тем нобелевским лауреатам, которые говорили, будто разбираются в вопросе. Они были в числе посвященных, а мы с Джонни - просто рабочие лошадки. Но как мы не могли без них, так и они без нас.


Да, нам оставалось только верить. Мне, Юрию Долинскому, члену команды с российской стороны, инженеру гиперкорабля или, как его называли в документах, телепортационного модуля и командиру Джонни Ньютону. Гуревич уверял: все просчитано до наномиллиметра и наносекунды, и через пятнадцать секунд после старта мы возникнем на лунной базе.


- А если почувствуете - что-то не так, вот кнопочка, и вас швырнет обратно, - чуть шепелявя, говорил Гуревич. - Да-да, нечего бояться, нажмите эту красную кнопочку, и через пятнадцать секунд вы снова будете дома.


Как будто убеждал себя. Но что мы можем успеть почувствовать, не объяснил. Специфика эксперимента не позволяла довериться компьютеру. В устах Гуревича это было гипотетическое „не так“. Оно раздражало.


Но как ему не поверишь? Гуревич - гений. Первооткрыватель гиперпереноса. Телепортации. Лауреат Нобелевской премии. Выдающийся российский ученый. Нет, американский. Или все-таки российский? И мы, и американцы считаем его своим. Последние двадцать лет прожил в Америке, научную работу начинал в России. Абсолютный авторитет. Свою формулу доказал экспериментально. Правда, на микроорганизмах, которые при включении сверхсекретного аппарата Гуревича исчезали в точке „А“ и почти мгновенно возникали в точке „Б“ на расстоянии десяти сантиметров. Сайты кричали о телепортации, но Гуревич называл это гиперпрыжком.


Его формула позволяла вычислить гиперпрыжок объекта любых размеров на любое расстояние и не вызывала сомнений в узком кругу великих ученых, которым дали возможность ознакомиться с суперсекретной записью. Каждый из тех, кто понимал, и сам был гений. Была еще одна группа ученых калибром помельче, допущенных к формуле. Они приняли ее как аксиому.


Никто кроме Гуревича и его считанных коллег по науке, не понимал и „эффекта Чубайса“, на основе которого работал гипердвигатель. Эффект был открыт у нас, в России, под Новосибирском в 2017 году. Открытию сопутствовала трагедия. „Эффект Чубайса“ - это когда специфические нанотехнологические частицы достигают критического числа в одной точке при сжатии мощным электромагнитным полем. До этого никто не знал о каких-либо критических величинах наночастиц. Оказалось, в определенных условиях они превращаются в самоорганизующуюся материю. Фактически происходит мощный взрыв с образованием наночастиц. В энциклопедии это описано подробно, но непонятно. Чубайс был организатором работ, а не ученым, но имена первооткрывателей засекретили. Они погибли.


Открытие произошло случайно. Оказалось, это опаснейший неуправляемый процесс. Во время эксперимента частицы начали самопроизвольно бешено наращивать объем, размножаясь как живые существа. Точка превратилась в кокон, а потом, окутываемый молниями, он уничтожил все живое вокруг себя, превратив его в красный порошок. Ни очевидцев, ни порошка не осталось после операции по ликвидации. Но процесс зафиксировали космические станции слежения. Кокон стал стремительно расти, забирая энергию из окружающего пространства и разрушая его, занял территорию, равную крупному стадиону.


Неизвестно, что случилось бы дальше. Кокон рос. Пришлось применить ядерное оружие. Больше эксперимент не повторяли. Взорвали город вместе с теми жителями, которых не успели эвакуировать. Медлить было нельзя. Некоторые ученые опасались, что кокон заберет энергию ядерного взрыва и моментально разрастется до планетарных размеров. Но в тот раз беду пронесло. Если не считать гибели закрытого города. Кто не погиб от пожирающей энергии кокона, тех погубил взрыв.


Спор теоретиков зашел в тупик. Повторять эксперимент запретили на уровне ООН. Ученые вывели формулы эксперимента, и выяснилось, что на границе критического числа сжатые нанотехнологические частицы обретают колоссальную энергию. Силовые установки, построенные на их основе, мощнее традиционных в миллионы раз. А по размерам меньше традиционных в тысячи. Это позволило России разработать уникальные миниатюрные лазерные установки с накачкой на основе нанотехнологий и вывести их на орбиту. Мощная оборонительная система оказалась исключительно надежной. Американцы так и не раскрыли секрет наших лазеров, зато Гуревич, опираясь на свои расчеты, заложил „эффект Чубайса“ в основу портативного адронного коллайдера, ставшего главным узлом гипердвигателя. Но до сих пор он посылал в полет только микроорганизмы, да и то на расстояние ладони.


И вот мы здесь, в сияющем титановом шаре, напичканном электроникой, механизмами, бытовыми устройствами. Это не только телепортационный модуль, но и модуль лунной станции. Он подсоединится к ней, когда мы совершим гиперпрыжок.


Справа, у пульта управления, - Джонни, слева - я. Точно такой же корабль, но без людей был запущен на Луну пять лет назад. И пропал. Гуревич месяц ходил бледный, а потом пришел к выводу, что в момент запуска гипердвигателя происходит резкий скачок энергии, из строя выходит электронная техника. Чипы не выдерживают мощи силового поля. Бортовой комп просто сдыхает. Доказал расчетами, формулами, сопоставив стойкость материалов с силой энергетического скачка.


В ходе тысяч экспериментов сгорели три чипа.


- Вот это и произошло на корабле, - заявил Гуревич. - Не созданы еще технологии, гарантирующие надежность электроники. А человеческий организм выдержит.


Гуревич рассчитал: компьютер надо врубить через три секунды после запуска двигателя. В принципе можно и через четыре. Комп скорректирует ошибку. Главное, чтобы он не работал в момент пуска гипердвигателя. Включить его должен Джонни. А если не успеет, то не известно, что будет. Нас выбросит не на Луну, а в любую не подлежащую расчетам точку Вселенной. И если по каким-то причинам командир не успеет включить бортовой компьютер на третьей секунде, то на четвертой это должен сделать я. Нас испытывали гиперполем, мы чувствовали лишь легкое головокружение, и в принципе не было оснований сомневаться в наших возможностях.


Я привычно приготовил руку к включению компьютера. У нас две одинаковые большие кнопки - зеленые. Если их с силой вжать, включится электроника. А большая красная кнопка только на пульте Джонни, и прежде чем ее нажать, нужно повернуть ключ, торчащий прямо над ней. Маленький оранжевый ключик, открывающий дверь в туннель, ведущий домой.


- Все, Юрий, поехали! - услышал в наушниках излишне веселый голос Джонни.


Правда, почти как Гагарин, подумал я. Но вряд ли подражает. Просто произнес естественные в такой момент слова.


Мы одновременно повернули ключи зажигания. Раздался писк. Звук запущенного адронного коллайдера с суперсекретным оборудованием - аппаратами, похожими на гироскопы. Двигатель включен. По монитору пробежали полоски помех. Он погас. Я глянул в иллюминатор. За толстым стеклом километрах в двух виднелось приземистое бетонное здание центра. Там Даша.


Погода хорошая, воздух прозрачен, как будто здание рядом, только маленькое, как игрушечное.


В следующее мгновение воздух подернулся бирюзой, здание потеряло четкие очертания.


Раздался звук зуммера. Я напрягся, готовясь тут же нажать зеленую кнопку. Второй звук зуммера подтвердил - Джонни успел. Я откинулся на спинку кресла. Оставалось ждать. Совсем недолго. Но удивительно: эти секунды показались вечностью.


В стекло иллюминатора будто плеснуло бирюзовой краской. Затем она стала темнеть. В ушах стоял тонкий писк. Коллайдер. Немного тошнило.


И вдруг за бортом стало абсолютно черно. А потом все прекратилось. Писк исчез. Ясно. Прошло пятнадцать секунд.


Гуревич - гений, с облегчением, но почему-то равнодушно подумал я. Слава Богу, все закончилось.


Корабль застыл. Бирюза в иллюминаторе сменилась желтым цветом с красноватым оттенком.
Сердце кольнуло. Невидимые пальцы неприятно ощупали тело.


Странно, подумал я. Глянул на Джонни. Луна должна быть серой. Серебристой. Но не желтой.
Джонни сидел не шелохнувшись. Он совершенно застыл, вглядываясь в иллюминатор на своей стороне. Я видел его затылок, вернее, шлем сзади, но мне чудилось, что вижу бледное лицо с голливудским подбородком. Судя по неподвижности и молчанию командира, он был в шоке.


Я отстегнулся, привстал, чтобы лучше рассмотреть.


Корабль стоял посреди пустыни.


Царил полумрак. Ветер гнал, закручивая, красно-желтые тучи песка. Небо затянула кровавая пелена.


Это точно не Луна.


ПУСТЫНЯ


- Юрий...


Голос Джонни, уверенного в себе командира с американской улыбкой, был тих и хрипловат. Он никогда так не говорил.


- Что ты видишь?


- Думаю, то же, что ты.


Мы молча смотрели в иллюминаторы. Я ждал, что вот сейчас ветер разгонит красно-желтые тучи, и мы увидим сверкающую солнечными бликами лунную базу.


Но что за чушь пришла в голову? Какой на Луне ветер? Откуда такой песок? На мою способность логично мыслить повлиял стресс.


Я поймал себя на ощущении, будто во мне как бы живут два человека. Один напуган, в панике, его мысли носятся, как белки, он не может остановиться хотя бы на одной, и его ощупывают те неприятные холодные чужие пальцы. А другой спокойно созерцает, размышляя об увиденном и пытаясь делать логические выводы без эмоций. Но тут же спохватывается, потому что логика не работает, ведь неизвестно, что произошло. Вот ему и стукнуло в голову про ветер на Луне. Понятно: он тоже в стрессе. Я весь в стрессе - до мозга костей. Стресс естествен. Каждый из нас бывал на этой базе много раз. База как база. Совместное американо-российское предприятие с участием европейского капитала. Исследует Луну и добывает гелий-3. Действует 37 лет. Полеты сюда - обычные командировки. Я как инженер летал налаживать и чинить оборудование жизнеобеспечения. Джонни - извозчик.


Знаем станцию как свои пять пальцев. Конечно, мы попали в другое место. Но до сих пор просто летали, а не мгновенно прыгали через пространство на миниатюрном адронном коллайдере. Гуревич ошибся. Не рассчитал сложнейшую невидимую траекторию сквозь черные дыры. Адронный коллайдер занес невесть куда.


Джонни отпрянул от иллюминатора, с уверенным видом устроился в кресле. Я испытал облегчение, увидев по нему - у него шок прошел, он взял себя в руки. Его взгляд, который я почти видел или мне казалось, что видел под стеклом шлема, стал жестким. По крайней мере, мне так хотелось.


Надеялся, что командиру известно верное решение. Сейчас хмыкнет, подмигнет, нажмет красную кнопку - и устройство аварийного возвращения швырнет нас назад, на Землю.


Я вглядывался в стекло его шлема, в нем отражались блики мерцающих лампочек панели, и мне чудились его уверенные глаза.

Джонни пощелкал тумблерами аппарата связи. В мониторе возник белый шум. В наушниках засипело. Связи с Землей не было.


- Джонни, это не Луна, - тихо сказал я, надеясь, что он спокойно скажет: „Конечно, а ты чего хотел. Это Марс. Гуревич немного ошибся. Но ничего. Сейчас вернемся“.

Но Джонни промолчал. Он зачем-то щелкал тумблерами. Инструкция категорически запрещала выполнять ненужные манипуляции даже на выключенном оборудовании.

- Джонни, кажется, самое время.


Он повернулся ко мне. Я кивнул на красную кнопку.


- Гуревич же говорил. Ситуация явно нештатная. Это и есть „не так“.


- Нет, - ответил он не совсем уверенно. - Такую ситуацию мы не изучали. Надо подумать.


- Зачем? О чем тут думать? Гуревич же говорил: если что-то не так, сразу нажимайте кнопку.


Джонни не отвечал. Такую нештатную ситуацию наши тренировки действительно не предусматривали. На тренажерах мы неоднократно возвращались на Землю, но нештатные ситуации не предполагали завершения гиперпрыжка в нерасчетное место. В определенном смысле эксперимент удался. Мы прыгнули. Не взорвались, не зависли в пространстве, а прыгнули, но на неизвестную планету. Такая возможность не предусматривалась в программе тренажера.


Там все было относительно просто. Через пятнадцать секунд, если мы не видели лунную базу, если сплошная чернота заливала иллюминаторы, то есть корабль „промахнулся“ и улетел в пространство, Джонни поворачивал оранжевый ключ, нажимал кнопку, и наш аппарат еще через пятнадцать секунд возникал у центра в Лос-Аламосе. Программа тренажера не предусматривала материализацию на неизвестной планете, потому что такая вероятность практически равна нулю. Это все равно что попасть кончиком иголки в невидимую пылинку в комнате. На тренаже все было как по-настоящему. Мы оставались в кабине, а ситуация смоделирована на мониторах. Фактически это компьютерная игра. Но сейчас все происходило на самом деле. И все оказалось не так. Мы перенеслись неизвестно куда, неизвестно на какое расстояние, и материализовались уж точно не на Луне. Телепортация произошла, будь она неладна. Командир впал в шоковое состояние, он не успел или не захотел нажать красную кнопку, пока еще три секунды работал гипердвигатель. Теперь нужно было отключить компьютер, запустить двигатель, и только тогда вновь включить компьютер и нажать красную кнопку. С неизвестными последствиями. Но не оставаться же здесь.


- Джонни...


Он молчал, сосредоточенно щелкая тумблерами.


- Пора возвращаться. Мы не на Луне.


- Сам вижу, - спустя несколько мгновений медленно произнес он. - Но где мы?


Я пожал плечами. Вряд ли скафандр передал мое движение. Ну и не надо. Моя реакция была связана не с равнодушием к словам командира, а с растерянностью и полной неопределенностью.


- Какое это имеет значение? - произнес я. - У нас же задание: в любой нештатной ситуации мы обязаны немедленно нажать кнопку экстренного возвращения.


Теперь уже пожал плечами Джонни. Я тоже не увидел этого движения, но угадал по поведению командира, выразившемуся в деланно равнодушной интонации. Не поворачиваясь ко мне, он стал размеренно говорить по-русски, немного манерно, неловко выстраивая длинные фразы, полностью перешел на русский, и я подумал, что это не сулит ничего хорошего.


- Мы все равно не можем вернуться немедленно. Ты же знаешь. Надо включить двигатель. Все нештатные ситуации, которые мы изучали, не предусматривали такого необыкновенного случая. Поэтому мое решение таково: мы должны попробовать уточнить, где оказались. Надо взять пробы грунта. Нас не поймут, если мы этого не сделаем. Это же бесценные данные для научных исследований. Потом попытаемся вернуться.


Он помолчал. Я слышал в наушниках его тяжелое дыхание. Ему было не по себе.


- Но у меня нет уверенности, что мы сможем вернуться, - закончил Джонни.


- Почему?


Он снова невидимо пожал плечами. Голос был напряженным.


- Ситуация не предусмотрена инструкциями. Мы попали не в расчетную точку. Нет гарантии, что вернемся в расчетную. Ошибка ведет к ошибке. Надо думать.


Вроде бы, прав. Или не прав? Я нажал бы сразу.


Я еще раз взглянул в иллюминатор. Все тот же песок несся по пустыне, затянутой красно-желтой пеленой.


- Это Марс? - спросил я. - Если это Марс, должна работать связь.


Джонни подтвердил:


- Похоже на Марс. Я один раз был. Но почему нас так швырнуло?


Затем, помолчав, резко возразил:


- Нет, это не Марс.


- Почему?


- Связь не работает. Если формула Гуревича ошибочна, почему мы оказались на планете, а не в пространстве? Вероятность попадания на другую планету в случае ошибки стремится к нулю. Попадание в крошечную точку в гигантском пространстве. Я еще не сошел с ума, чтобы думать о таком везении. Здесь что-то не совпадает. Нет, я не думаю, что мы попали на Марс. Это было бы слишком хорошо. Это было бы больше, чем выиграть в лотерею миллиард долларов.


- Почему не на Марс? Попадание на любую другую планету так же маловероятно. Но мы же стоим на какой-то планете. Почему бы ей не быть Марсом, ведь похожа?


- Тебе так хочется. Понятно. А связь? Тогда должна быть связь.


- Гипердвигатель сжег чипы. Вот и все, - с надеждой произнес я.


Это объяснило бы отсутствие связи и позволило рассчитывать на относительную удачу, на то, что мы попали на Марс. Тогда у нас высокий шанс выжить. Марс освоен. Гуревич разберется, и нас найдут.


Джонни вскинул на меня глаза.


- Да? - то ли спросил, то ли согласился он.


Тоже надеялся...


- Есть еще один вариант, - заметил Джонни. - Связи может не быть из-за пыльной бури.


- О, кстати. Почему бы нет?


- Хорошо если бы так, - вздохнул командир.


Было видно: он сильно волнуется.


- Я принял решение: мы возьмем пробу грунта, - сказал Джонни. - И атмосферы. Можем взять? Есть техническая возможность? Если это все-таки Марс, наладим связь. Сообщим о себе. Надо посоветоваться с Гуревичем. Я не хотел бы включать программу возвращения без его совета. Система жизнеобеспечения дает нам возможность находиться тут неопределенно долго. Верно?


Он обращался ко мне как к инженеру.


- Верно. Замкнутый цикл корабля позволяет прожить двоим, думаю, лет сто. Или тысячу. Потом посчитаю.


Я засмеялся, хотя было не до смеха. Чисто нервное.


- Нам столько надо? - спросил я.


Джонни не ответил.


- Ага, не надо. Правда, в оценке ресурса могу ошибаться. Я всего лишь инженер по жизнеобеспечению. Все особенности силовой установки мне неизвестны. Твои американцы ее засекретили, вот у них и спроси. Но на нашу жизнь точно хватит.


Джонни молчал.


- В общем, если стоять на месте, энергии хватит надолго. По сравнению с нашей жизнью силовая установка - как вечный двигатель. Но есть одна серьезная проблема. Система жизнеобеспечения почти вечная, но вот кислорода в корабле хватит недели на две. Мы должны были подсоединиться к базе.


Джонни слушал и не отвечал. Я закончил:


- Если это Марс, то помощь придет скоро. А если нет...


Джонни посмотрел мне в лицо и спросил:


- Так что с атмосферой? Ты не ответил. Есть техническая возможность? У нас же нет наружного газоанализатора.


- Верно, нет. На Луне он не нужен.


- Твое решение.


Я ждал этого вопроса. План еще не созрел, но я чувствовал, что он рядом. У меня всегда было предчувствие правильного решения.


- Выход должен быть, - медленно произнес я, размышляя о газоанализаторе. - Сейчас придумаю.


- Какой?


- Погоди. Не сбивай с мысли.


Джонни как бы не услышал, продолжал.


- Если я правильно помню, - сказал он, - на Марсе почти вся атмосфера из СО2 и немного азота, аргона...


Он говорил что-то еще, но я не слушал. Думал, как определить состав атмосферы неизвестной планеты. По нему можно было бы понять, на Марсе ли мы. Да, если это Марс, у нас появится шанс. А если не Марс, придется рискнуть - нажать красную кнопку.


Сосредоточиться мешал не только голос командира. Перед мысленным взором возникло лицо Даши, ее полные тревоги глаза. Она предчувствовала беду. Не говорила, но я видел это во взгляде. У нее это не обычное волнение, какое бывало и раньше, а нечто иное. Сильная невысказанная тревога.


Женская интуиция... Женщины связаны с Космосом прочнее, чем мужчины, подумал я. Недаром же в момент любви мы сливаемся с ними, будто погружаемся в Космос. Женщина вынашивает в себе новую жизнь, она сама как Космос.


Как странно. Я попал в очень рискованное положение, и неизвестно, чем все закончится, что будет с нами, а думал о любви. О неожиданной стороне любви. Или инстинкт уводит мои мысли в спасительные иллюзии? Чтобы не сошел с ума...


Да, Даша не хотела, чтобы я совершил гиперпрыжок. Но и мое предстартовое предчувствие меня не обмануло.


Я снова вздрогнул от прикосновения противных холодных пальцев. Их подушечки быстро пронеслись по телу. Попытался избавиться от тягостного ощущения. Удалось. Взбодрился. Мысленная картина изменилась. Даша улыбнулась. Я увидел ее наполненные ожиданием глаза. Она приветливо кивнула, и я почувствовал решимость - сделаю все, чтобы вернуться.


И тут же пришло решение.


- Джонни, я смогу взять пробу! У нас есть устройство забора грунта. А в лаборатории - газоанализатор. Возьму пробу грунта. В емкость попадут внешние газы...



Это было простое и верное решение. Наш корабль должен был стать частью лунной базы, но был и автономен. Мог отделяться от базы, перелетать на новое место, более перспективное для разработок гелия-3. Первый забор грунта должен был производиться непосредственно из корабля. Для детальных исследований у нас был и мини-автозаборщик на гусеничках.


- О-кей! - сказал Джонни, подняв вверх большой палец.


Как во время старта.


К нему вернулось хорошее настроение. С чего бы? Пока для особой радости нет оснований. Но по этому „о-кей!“, по интонации показалось, что он побеждает свою неуверенность. Начинается конкретная работа в неординарных условиях. Главное - не сидеть сложа руки.


Сейчас выполним первый этап. Потом второй. Дальше придут другие решения...


Джонни уверенно щелкнул еще одним тумблером на панели - кабину залил яркий свет.


- Не будем спешить, - сказал он. - Как у русских говорят: поспешайте не поторапливаясь.


- Поспешай, не торопясь, - с улыбкой поправил я.


Впрочем, что усмехаться? Я ведь и вовсе не знаю американских поговорок. Да и не нужно мне этого.


- Вот-вот, - согласился Джонни. - Пойдем в бытовой отсек. Надо покушать...


Он так и сказал - „покушать“, как ребенок.


- Отдохнуть, помыться, - добавил Джонни.


Он откинул стекло шлема. И только в этот момент я подумал о том, почему же мы до сих пор сидели в закрытых шлемах, хотя этого не требовалось. Стресс.


Я увидел спокойного, уверенного Джонни. Но не характерный для него блеск глаз выдавал волнение.


- Пойдем, пойдем, инженер, - весело сказал он. - В таких делах надо все взвесить, надо не спешить.


- Не надо спешить, - поправил я.


Он усмехнулся, стал выбираться из скафандра.


Все-таки он слишком бодр. Но это лучше, чем уныние. Я тоже попадал в разные передряги. На Луне однажды заблудился на индивидуальном вездеходе. Попал, как мы сейчас, в зону радиомолчания. Сел аккумулятор. Но там мне было все понятно, я знал, что делать, не терял присутствия духа. Просто бросил вездеход, пошел пешком. Уверенности в том, что дойду, не было. Но не было и другого решения. Зато был шанс. Просчитанный, с известным вероятным результатом. Я почти не рисковал. А вот если бы остался, погиб бы наверняка. Не хватило бы кислорода.


Через два часа, когда началось кислородное голодание, меня заметили и подобрали. На свое счастье успел добраться до зоны активного передвижения. На это и рассчитывал. Но здесь, сейчас все было непонятно, начиная с формулы Гуревича. Это мучило.


Мы сняли скафандры, перешли в бытовой отсек, удобно устроились в своих серебристых эластичных полимерных костюмах, обтягивающих тело, за маленьким откидным столом. После скафандра было приятно ощущать почти невесомую легкость ткани. Это немного успокаивало.


Я тянул через трубку энергетический напиток, а Джонни рассказывал какую-то веселую романтическую историю, приключившуюся с ним и Эммой до их свадьбы в Майами. Я его почти не слушал, понимал только, что он неприлично хвастает эротическим приключением, после которого ему только и оставалось жениться.


Меня не покидало ощущение сюрреалистичности происходящего. Мы сидим и валяем дурака в этом отсеке, совершив грандиозный гиперпрыжок на неизвестную планету. Надеюсь, на Марс. От Земли нас отделяет гигантское расстояние. Наша судьба, за которой следят миллиарды людей, неизвестна. Я не умею решать уравнения, в которых все условия - неизвестные. А тут слушаю что-то про спонтанную эрекцию и секс в бассейне. С другой стороны, при полной неизвестности и крайней сложности уравнения со всеми неизвестными Джонни как командир применяет сам к себе психологический прием - воодушевляет себя, а заодно и экипаж, то есть меня. Применяет, чтобы достичь высокого уровня готовности к решению задач. Так указано в наставлении. Но мы оказались явно за рамками психологических установок.


Да, надо снять психологическое напряжение. Командир прав. Хоть я и не вникал в его слова, уверенность понемногу передавалась мне, а признаки тревоги в его глазах списывал, вернее, хотел списать на естественную в таком положении реакцию.


Все будет хорошо, пытался себя убедить. Но мне это не очень удавалось.


Ни с того ни с сего Джонни решил принять душ. Сейчас? В этой непонятной опасной ситуации? Я с тревогой снова обратил внимание на неадекватность поведения командира.


Маленькая душевая кабинка с крошечными отверстиями сверху и на стенках ждала первого посетителя. Она была и своеобразным массажным устройством с циркуляционным душем, и парной. И хотя степень очистки жидкостей в нашем замкнутом цикле была стопроцентной, я все же понимал, что только первый человек будет наслаждаться чистой водой, а потом нас будут поливать струи, состоящие из прошедших технологическую обработку физиологических жидкостей - наших биовыделений и собственно воды. Как инженер знал: по составу не будет отличий от чистой воды, но не покидало неприятное чувство - если мы не сможем улететь, то всю оставшуюся жизнь придется мыться в преображенных моче и соплях, пить такую же жидкость. И так будет две недели, если атмосфера планеты не содержит азота и кислорода. Или много лет, если нам невероятно повезет.


После этих размышлений нелепое желание Джонни помыться показалось логичным. Перед смертью хочет помыться в чистой воде. Или на всякий случай спрятаться от меня в кабинку, чтобы я не видел его испуга.


Что ни говори, вляпались мы с ним в дерьмо, причем и в буквальном смысле. Ну, пусть моется в чистой воде, снимает стресс. Ему в стрессе нельзя. Наделает глупостей. А я бы сразу нажал красную кнопку. И будь что будет.


Командир стянул, словно кожу, облегающий костюм, повесил его на крючок у кабинки. Конечно, я не раз видел голого Джонни - мы любили ходить в парную. Но сейчас, когда в голове перепутались обрывки чисел, фраз Гуревича и образы неизвестной планеты, а мы сидим в этом титановом шаре, застывшем в красно-желтой мгле, в уникальном аппарате, окруженные непонятной враждебной средой, животная обнаженность его тела показалась мне неестественной. То, что было нормальным на Земле, здесь представлялось иначе.


Джонни бесстыдно повернулся ко мне, откровенно и совсем не смешно, как он думал, встряхнулся, повернулся спиной и, похлопав себя по ягодицам, влез в душевую.


Смутные очертания его атлетической фигуры виднелись сквозь полупрозрачный пластик. Его затея вновь показалось нелепой. Надо разобраться, где мы, что с нами произойдет, а он в душ влез. Займусь-ка я делом.


Я забрался в тесное пространство лаборатории.


Забор грунта - простейшая операция. Включил программу. Услышал мягкое жужжание механизмов. Представил, как в нижней части нашего корабля-шара открывается круглый лючок, из него вылезает членистая механическая рука с емкостью-датчиком и, как мини-экскаватор, нащупывает поверхность и вгрызается в нее. Все выполняет программа. Мне участвовать не нужно. Вот крышечка емкости закрывается. Нажимаю очередную кнопку. Членистая рука втягивается в отверстие. Лючок закрывается.


Услышал подвывание сельсинов. Из дна небольшого, похожего на пустой аквариум устройства, полностью закрытого прозрачным пластиком, высунулась в зажимах маленькая блестящая титановая емкость. Там, внутри, - красно-желтый песок и немного атмосферы. Ну-ка, как комп опишет содержимое баночки?


Включил систему газоанализа. Состав грунта нас пока не интересует.


Через пару минут на мониторе возникла колонка цифр. Я отшатнулся, бросился к кабинке, стукнул по пластику.


- Джонни, есть результат! Это не Марс!


Джонни будто ждал. Я подумал, что он пошел в душевую не для того, чтобы окатить себя чистой водой, а чтобы незаметно для себя самого дождаться результата исследования. Я вспомнил детство. Тоже так себя вел. Когда вечером начиналось какое-то интересное для меня событие, которое должно было закончиться утром, срочно ложился спать, чтобы, проснувшись, тут же все узнать. Как бы украсть время. Заснул, проснулся - и все известно. Нечто вроде броска в будущее. Что-то похожее, подумал я, сделал Джонни.




Дверца кабинки распахнулась. Джонни не стал влезать в костюм, а как был, голый прошлепал мокрыми босыми ступнями по прохладному полимерному полу лаборатории, впился глазами в монитор. Через несколько мгновений повернулся ко мне - голый растерянный космический извозчик со смешной, неестественной на фоне аппаратуры и систем управления мокрой волосатой грудью. Я снова увидел испуганного командира. Он был бледен и вопросительно смотрел на меня; не знал ответа и надеялся, что он известен мне, как некоторое время назад надеялся я, глядя на него. Если бы камеры передавали на Землю изображение, то мир увидел бы нелепую картину. И хорошо, что связи нет.


- Да, - ответил я на немой вопрос. - Это не Марс. Скорее всего, мы вообще никуда не улетали. Судя по атмосфере, это Земля. Но заметно повышен уровень углекислого газа. Близки к норме азот и кислород и остальные составляющие.


- Уровень радиации?


- Высокий. Раз в сто выше нормы.


- Та-ак. Это не страшно. Таблеток хватит. Вот что, Юрий, я говорил, что у нас нулевая вероятность оказаться на планете из-за ошибки в гиперпрыжке. Сейчас скажу, что вероятность такого набора газов, если мы не на Земле, нулевая.


- Да. Пропорции почти не нарушены. Я не врач, точно не знаю, как сильно повредит здоровью такая смесь, но дышать наверняка можно. Вероятность такого сочетания в другом месте крайне мала. Десять в минус невероятной степени. С учетом почти нулевой вероятности попадания на чужую планету все-таки абсолютный ноль.


- Значит, мы никуда не улетали? - хрипловато спросил Джонни.


Ответ он знал и без меня. Но хотел услышать. Убедиться.


- Выходит, так. Или почти так... Уровень радиации говорит: что-то случилось. И углекислота...
Окинув взглядом монитор, он тихо произнес:


- Значит, мы погубили планету? Или попали в Гоби?


Джонни с надеждой взглянул на меня.


- Гоби, - повторил он. - Или Сахара.


- Нет, - сказал я. - Это не Гоби. И не Сахара. А планету погубил бы пять лет назад первый корабль. Но если бы он остался на Земле, то его все равно нашли бы, хоть в Гоби, хоть в Марракотовой бездне. И если бы мы были в Гоби, то не было бы полного молчания в эфире. Ни одной радиостанции.


- Так где мы?


- Не знаю. Знаю, что это Земля. Или почти Земля. Может быть, в параллельной реальности? С аппаратами Гуревича всякое может быть. Никто до нас не летал на адронном коллайдере, заправленном „эффектом Чубайса“.


Командир покачал головой и медленно вышел из лаборатории. Натянул костюм, сунул ноги в мягкие пластиковые ботинки, сел прямо на стол.


- Нет никаких параллельных миров, - сказал он. - Мы на Земле. Связи нет. Нас просто швырнуло в пустыню. Скоро нас найдут.


- А состав атмосферы... Он близок к земной, но все же отличается.


- Нет-нет,- произнес Джонни и опустил голову, обхватив ее ладонями.


- Да, командир. Это Земля, но не та, которую мы покинули.


Джонни посмотрел на меня блестящими глазами, ставшими вдруг пустыми, быстро сказал:
- Инженер, надевай скафандр. Выходим на поверхность.


Через несколько минут мы были готовы к выходу. Я проверил системы скафандра. Подключился к дыхательной. Все нормально.




Джонни открыл переходный отсек. Люк вслед за нами с шипением, слышным даже в скафандре, закрылся - его притянули мощные гидравлические механизмы. Люк перед нами отполз в сторону. Командир посмотрел на датчик состояния внешней среды. Давление было фактически такое же, как в корабле.


Мы осмотрелись. Красно-желтые мятущиеся тучи песка, затянутое сумраком небо.


Джонни шагнул на поверхность. Медленно, немного неуклюже повернулся вправо и застыл. Так же, как застыл, когда выглянул в иллюминатор. Когда испытал шок.


Вслед за ним из шара вывалился я. Было неудобно - конструкторы не продумали выход в условиях, предполагающих, что отсюда мы шагнем прямо на поверхность. По проекту это отверстие должно было стать входом на лунную базу. Наш вариант не продумывался и не обсуждался.


Я кое-как вылез, поднял голову и посмотрел в ту же сторону, что и Джонни. И понял, почему он застыл. Я тоже застыл в недоумении и страхе. Я не знал, чего бояться, потому что ничего страшного не увидел, и тем не менее ужас горячей волной ворвался в грудь.


Угол обзора иллюминаторов не позволял увидеть эту картину.


Недалеко от нашего блестящего шара, метрах в пятидесяти, в красно-желтом сумраке виднелся точно такой же корабль, только с матовой поблекшей поверхностью.


Он пропал пять лет назад. Его не нашли. Не найдут и нас.


СТЕЛА


Мы рассматривали шар и ничего не понимали. Какая-то нелепость. Откуда он здесь?


Медленно подошли. Я похлопал по металлической поверхности. И тут меня осенило, словно с этим прикосновением корабль передал знание.


- У Гуревича системная ошибка. Это ведь первый корабль, так? Тот, который пропал. Другого быть не может.


- Похоже, - пробормотал Джонни.


- И мы на Земле. И что-то случилось.


Мы молча рассматривали поблекший шар, будто это созерцание могло раскрыть тайну. Джонни повернулся ко мне.


- Мы никуда не улетали, - услышал в наушниках его хриплый шепот.


- Ну да. Так я об этом и говорю. Ясно же по составу атмосферы. И это не Гоби.


Неприятное открытие сильно встревожило. Мы на Земле. И от этой мысли холодело сердце. Что-то очень „не так“, гораздо хуже, чем предполагал Гуревич, придумывая систему экстренного аварийного возвращения.


Джонни медленно двинулся вокруг шара. В этом не было никакого смысла. Шар и шар. Как загипнотизированный, я пошел следом.


Мы сделали круг, вернулись на прежнее место - это было видно по следам, и я остро ощутил полную абсурдность нашего хождения. Мне показалось, что эта бессмысленность усугубляла положение. В лицо ударила кровь, сердце стало работать с удвоенной силой, словно его хватала и сжимала невидимая рука.


Да, Гуревич ошибся. И тогда, пять лет назад, и сейчас. В его формуле изъян.


Все же мы не погибли. Надежда осталась.


Куда нас швырнуло? Мы на Земле - об этом говорит состав атмосферы, но не в Лос-Аламосе. Я не узнаю пустыню. У нее, если это она, слишком изменился цвет. Почему и состав атмосферы немного изменился? Углекислый газ... Сколько тысячелетий назад он был таким? Десять тысяч, сто тысяч лет?


Перехватило дыхание. Я догадался, куда нас швырнуло.


Кроме параллельной реальности, о которой говорят только математики, был еще один вариант. Мы отправились в прошлое. Я думал, путешествия во времени невозможны. И все же что-то случилось, а в гиперпрыжок на тысячи лет назад я верил больше, чем в математически вероятную параллельную реальность.


Эта мысль казалась привлекательнее. Мне чудилось, будто из прошлого легче вернуться в мое настоящее, вернее, в то настоящее, из которого мы стартовали, чем из параллельной реальности в нашу. Никто никогда не путешествовал ни в параллельные миры, ни в прошлое, ни в собственную жизнь после смерти, но прошлое роднее, чем чужой параллельный мир, потому что оно наше.


Но как вернуться? Формулу Гуревича почти никто не мог понять. А может быть, вообще никто, а те, кто, вроде, понимал, лишь делали вид, что понимают. Пространственно-временные связи - такая сложная штука, что и гений в них запутается. И мы попали в зону, где между временем и пространством нет разницы. Поэтому нас бросило на тысячи лет назад. Или миллионы. Когда эта пустыня еще только формировалась. Впрочем, пустыни возникли из скал. Или нет? Я не знал, были ли пустыни на древней Земле. Не знал, какого цвета была планета в древности, но вспомнил картинки из энциклопедии. У нас дома была желтая потрепанная старинная детская энциклопедия прошлого тысячелетия. Родители хранили ее как зеницу ока. Она досталась им от предков. На рисунках древняя Земля изображалась мрачной или огненно-красной, озаряемой извержениями вулканов. Да, мы наверняка в каком-нибудь палеозое. Или нет, позже? Тогда, пожалуй, кислорода было еще маловато. Если он вообще был. Вот невежество! Но кто бы мог подумать, что понадобятся школьные знания? Напрочь забыл. Но невозможно же знать и помнить абсолютно все. Не знаешь даже то, какое знание может неожиданно понадобиться. Нас тщательно готовили, но и ученые не сумели предусмотреть все. Эта мысль не успокоила меня, я чувствовал себя невеждой.


Посетовал на свою необразованность. Если бы учил уроки как следует, сейчас, может быть, все-таки понял бы, куда нас забросило. Ну да ладно. Если система возвращения работает, - бросило сюда, бросит и назад. Только вот об этой системе, ее связи с пространством и временем следовало бы знать больше. А если невозможно знать, то хотя бы чувствовать. Вот для этого и нужно понять, где мы и почему сюда попали. Если исчезнет надежда на возвращение, нет смысла жить...


Перед мысленным взором возникла большая красная кнопка, оранжевый ключ над ней. Если ее нажать, по идее, нас все-таки должно вернуть в наше время. И все же Гуревич делал расчеты, предполагая пространственные перемещения. А как быть с временными?


- Джонни!


Он не слышал. Положил руки на матовую поверхность шара, потом отошел, опустился на колени и упал стеклом шлема в песок.


- Джонни! - позвал я.


Он поднял голову, встал перед кораблем на колени и с криком отчаяния, с резким выдохом рывком поднял стекло шлема.


- Джонни! Нельзя! Опасно!


Он раскачивался на коленях, подняв лицо к небу.


- Оставь меня в покое! Мы тут навсегда! Мне все равно!


Голос был как будто не его.


Как на него не похоже, подумал я. Казался уравновешенным прагматичным человеком. Полчаса назад обдумывал каждое движение. Потому и не нажал красную кнопку. И вдруг - почти самоубийство. Мы все-таки не знаем, что произойдет, если дышать в этой атмосфере. А если она опасна? Я ведь не врач. Мои знания сужены до обслуживания системы жизнеобеспечения корабля, а в его атмосфере таких перемен не ожидалось.


Джонни дышал, ничего не происходило, и он стал успокаиваться.


Нет, мы не сдохнем, подумал я. Если не будем делать глупостей, Даша и Эмма еще увидят нас. Возникла уверенность. Только не надо делать отчаянно дерзких поступков. Вот на один я согласен без сомнений - нажать красную кнопку.


Подошел к командиру, попытался опустить стекло его шлема, но он оттолкнул мою руку. Я стоял рядом, смотрел ему в лицо, и он совершенно спокойно, будто не было жеста отчаяния, сказал, взглянув на меня пустыми глазами:


- Ну что? Я дышу. Это Земля.


- А бактерии, микрофлора, вирусы? Мы ничего не знаем. А уровень углекислоты?


- У нас есть медикаменты. И все равно мы здесь останемся, а воздуха в корабле осталось на две недели.


Если не нажмем красную кнопку, точно останемся. И тем не менее я чувствовал, что по большому счету, если отвлечься от его безысходного прагматизма, он все же не прав. Прав в мелочах, но не прав по большому счету.


- Надо попытаться! - сказал я.


- Что попытаться? Гуревич сделал ошибку. Мы на Земле. В прошлом...


- Ты тоже догадался...


- Догадаться нетрудно...


Он помолчал.


- Повышенная углекислота. Пустыня. Непонятная формула. И мы не сможем вернуться. Потому что Гуревич делал расчеты, имея в виду пространство.


- А может быть, нет разницы? И это не совсем ошибка? Мы же ползаем вслепую. Надо попытаться!


Джонни встал, медленно повернулся ко мне. И вдруг, навалившись на меня, обеими руками схватился за стекло моего шлема. В перчатках скафандра ему было неудобно, но я не стал мешать. Будь что будет. Но резанула мысль: он хочет выровнять наши условия, ведь он поднял стекло, а я нет. Сначала на несколько минут Джонни поддался отчаянию, а теперь пожалел. Последствия его действий не известны. А кроме того, как ни крути, при всех наших товарищеских отношениях он - американец, я - русский. И наши страны дружат настороженно и вынужденно. И так было всегда.


Я не стал сопротивляться. Так честнее. Пусть не боится подвоха.


Джонни поднял мое стекло, и я ощутил запах этой Земли. Странный запах. Это ощущение пронзило. Думал, древняя Земля должна пахнуть скалой, песком, хотя я не знал, как они пахнут, грозовыми разрядами, наконец. Хвощами, если они есть за пределами этой пустыни, деревьями. Должны быть, раз состав атмосферы уже близок к нормальному. Но горло ожег какой-то технологический запах - резины, что ли, ржавчины? К нему примешивался тошнотворный горьковато-кисловатый запашок.


Я провел языком по губам, и на них тут же стала оседать красноватая пыль. Это от нее, подумал я. Показалось, будто она растворяется на губах. Но нет. Сдунул, выплюнул то, что попало на язык. Шероховатые, неприятные мелкие соринки. Возникло странное ощущение, будто на губах остался привкус рвоты.


В ушах свистел ветер. Было жарко. Градусов за тридцать, если не больше.


Воздух сухой, но липучая пыль оставляет ощущение вязкости. Глаза и рот забивало. Я еще раз провел языком по губам. Показалось, что у песка действительно есть вкус. Слабенький, еле ощутимый, тот самый горьковато-кисловатый, с легким жжением, неуловимо напоминающий неприятно знакомое ощущение. Что за дрянь? Нужен анализ. Я опустил стекло.


- Так удобнее, - сказал я. - И безопаснее все-таки.


Джонни последовал моему примеру.


- Пойдем, - сказал он, направляясь к нашему кораблю.


Я не спешил. Поодаль увидел небольшой странный холм. У него была неестественная форма, будто под ним скрывалось узкое высокое искусственное сооружение.


- Погоди. Давай посмотрим, что там.

Я показал, добавил:


- Странный какой-то.


Джонни постоял, махнул рукой:


- Зачем? Хочешь - иди. Что тут может быть?


И отправился на корабль.


Холм оказался дальше, чем я думал. Идти к нему, преодолевая ветер и проваливаясь в песок, было трудно. Я устал.


В принципе Джонни прав, подумал я. Особого смысла идти к дюне нет. Мало ли какие формы может придумать Природа. Но нужно же что-то делать. Нужно отвлечься, поразмыслить, а потом совершить решающий поступок. Я не сомневался, что попытаюсь вернуться в наше время, к Даше. Но эта уверенность еще не обрела силу действия. Надо преодолеть сопротивление Джонни. Надо нажать красную кнопку.


Не сомневался, что Джонни будет против. Он уже обозначил свою позицию. Отчасти был прав. Мы не погибли, у нас есть время для раздумий. Две недели, а может, два года или двадцать лет. Или вся жизнь.


Джонни спешить не станет. Он поддался отчаянию, но ненадолго, то был момент слабости с долей прагматизма. Он убедился, что воздух годится для дыхания. По его разумению, видно, риск, на который он пошел, подняв стекло шлема, был меньше риска гиперпрыжка во времени - попытки возвратиться.


Появились признаки, что он вообще больше не захочет рисковать - не станет нажимать кнопку. Здесь мы в одиночестве, но и в относительной безопасности. Воздух есть. Биогенератор с суперарабидопсисом в основе, включенный в замкнутую систему жизнеобеспечения, будет кормить. Невкусно, но будет. Очищенная вода тоже почти навсегда. Пока есть энергия. Если не станем скакать по Вселенной то ли в пространстве, то ли во времени.


- Энергии хватит на возвращение. Но если не получится, может возникнуть ее дефицит, и мы потеряем шанс выжить, - произнес Джонни, словно подслушав мои мысли.


Его голос звучал в наушниках.


Нет, не в наушниках! Я же выключил связь, когда Джонни махнул рукой. Это говорил не он. Я будто очнулся. Это произнес я сам, играя роль Джонни в мысленном споре с ним, вернее, с самим собой.


Я уже не раз мысленно спорил с ним, представляя его ответы, и сейчас поймал себя на том, что, погрузившись в придуманный разговор, шевелю губами за себя и за него.


Ага, психологи явно недоработали со мной. Иначе не допустили бы не то что до участия в уникальном эксперименте, но и вообще в космос. Не слишком ли много у меня эмоций? Зато умею их скрывать, а?


Я улыбнулся, довольный собой. Хоть чем-то доволен...


И все равно я не согласен с Джонни. Так выживать не хочу. Надо рискнуть - и будь что будет. Хочу вернуться к Даше. Она осталась там, в далеком будущем. Или останется. Я запутался во временных оценках. Но не важно, я просто точно знаю, что она ждет меня, где бы я ни был, пусть даже сейчас я в прошлом, за тысячи лет до ее рождения. Она всегда ждала меня и будет ждать. Значит, я вернусь. В будущее или настоящее, не имеет значения.


В таких размышлениях я остановился у холма.


Нет, не зря рвался к нему. Интуиция не подвела. Стало лучше видно. По очертаниям дюны угадывалось: ветер действительно намел песок на искусственное препятствие. А если оно не искусственное, значит, крошечная скала, но судя по той части пустыни, где мы оказались, скал здесь нет.


С трудом взошел по осыпающемуся крутому склону. И увидел то, ради чего шел. Из вершины торчал острый металлический угол, устремленный острием в небо. Судя по серому цвету, титан.


Удивительное прошлое у нашей планеты, подумал я. С искусственным титановым сооружением.


Отсюда были неплохо видны во мгле оба шара. Я подумал, что они здесь точно так же неестественны, как этот титановый уголок, торчащий из песка. Может, он тоже результат эксперимента Гуревича?


Хоть я и инженер, но не мог сообразить, что же засыпано песком. Разбитый аппарат? Платформа, угол которой торчит из вершины? Космический корабль пришельцев? Нигде никогда люди так и не встретили НЛО, хотя о них много писали и пишут. И нет оснований думать, что они есть. Надо искать простой ответ.


Я стал на колени, попробовал расчистить металлический угол. Ничего не вышло. Слишком много песка. Нужен мини-автозаборщик. На своих гусеничках, пожалуй, заберется на холм.


Я относился к этой машине с теплотой, как к живому существу. Маленькая, на вид - игрушечный экскаватор. Умеет не только копать, сверлить, делать анализы, но даже немного мыслит. Способна на логические выводы в рамках программы. Такая умная передвижная мини-лаборатория - мини-инженер.


Я любил машины такого типа. Почти разумные механические существа. Автозаборщик чем-то напоминал кошку, но с ним даже побеседовать можно, пусть и на ограниченный круг тем чисто технического характера. У него небольшой электронный мозг с миллиардом нанотехнологических чипов.


Я включил связь. В наушниках засипело.


- Джонни! Я кое-что нашел.


Сквозь шум и потрескивание услышал голос:


- Да, Юрий. Что у тебя случилось? Инопланетян встретил или неандертальцев?


Он еще что-то пробормотал, я не расслышал. Откуда здесь помехи? А впрочем, шутит - это хорошо. А может, плохо? Джонни шутить не умеет и шуток не понимает.


- Слышно плохо, - ответил я. - Ага, может, ты и прав, может, и инопланетяне. Рассказывать долго. Связь плохая, трещит. Я тут кое-что нашел. Нужен автозаборщик.


Джонни молчал. Раздумывал. О чем? Или пользоваться мини-автозаборщиком тоже опасно?

Эти американцы слишком долго думают. Я еще в Звездном удивлялся, как медленно он осваивал технику. Спрашивал-переспрашивал, уточнял. Правда, изучив досконально, работал отлично. А я схватывал на лету. Часто даже интуитивно угадывал, не успев прочитать инструкцию.


Наконец Джонни отозвался.


- Так что там у тебя?


- Холм насыпан на искусственное сооружение. Тут металлический кусок торчит. Кажется, титан. Надо откопать.


Секунд тридцать в наушниках потрескивало.


- Скоро буду, - сказал Джонни и отключился.


С холма я видел, как из шара вывалился мини-автозаборщик. Поднялся, как ванька-встанька. За ним из люка появилась фигура в скафандре. Машинка покатилась к холму так, словно ее подгонял командир.


Вскоре они были у подножия. Джонни держал пульт управления. Робот с выгравированным на блестящем боку трапециевидного корпуса серийным номером RX-8-010652 застыл в готовности. От него исходил урчащий звук, как будто это и впрямь был довольный жизнью кот. Информационная система робота снабжена речевым устройством, и я не мог отделаться от ощущения, что он действительно урчит от удовольствия, хоть я и понимал, что эти звуки издает механика.


Джонни помахал.


- Слезай, - сказал он. - Действительно похоже на искусственное сооружение.


Ага, просек. И без его открытия ясно.


Слышно было лучше, почти без потрескиваний. Я съехал на спине, как на санках.


- Так что там, по-твоему? - спросил Джонни.


- Кусок титана, я же говорю. Угол торчит. Хорошо бы раскопать, посмотреть. Глядишь, получим подсказку.


- Хорошо бы... Как думаешь, мы не в прошлом? Или не на Земле?


- Не знаю. А ты как считаешь, это связано с Гуревичем?


Зачем я спросил? Он же знает не больше моего.


Джонни не ответил, помолчал, подал пульт.


- Сам разбирайся. Ты выполняешь функции инженера.


Его речь была то свободной, то суконной. Видно, его русский язык давал сбой, когда работала задняя мысль.


Я загнал машину на вершину холма, к титановому углу, набрал коды программы самостоятельного поиска вокруг препятствия. Аппарат послушно взялся копать. Судя по темпам, работы не один на час.


Джонни рассматривал холм, бросая на меня настороженные взгляды. Интересно, какие у него инструкции для нештатных ситуаций?


- Пойдем в корабль, - сказал он. - Неизвестно, когда робот справится.


Темнело. Мы и без того были во мгле, а сейчас наваливался полный мрак.


В корабле я почувствовал, насколько устал. Не столько от физического, сколько от психологического напряжения. Очень хотелось спать. Джонни тоже не казался бодрячком. Квадратная челюсть подернулась щетиной. Глаза покраснели. Наверное, и я выглядел не лучше. Но не пошел к зеркалу, чтобы посмотреть. Зачем? Какое это имеет значение?


Мы оставили скафандры в кабине, устроились в бытовом отсеке. Из стенки выдвинулись две удобные упругие койки со встроенными подушками. Мы улеглись. Джонни оставил слабое зеленоватое освещение. В корабле наступила тишина. Иногда он чуть-чуть вздыхал, словно тоскуя по покинутой Земле.


Работали системы жизнеобеспечения. Я напряг слух. Все нормально. Еле слышный непрекращающийся звон подтвердил то, в чем я убедился несколькими минутами раньше, наблюдая за датчиками: нормально работает вентиляция, реактор исправно гоняет биологические и технологические жидкости по невидимым трубопроводам, тысячам трубок, как по капиллярам.
Сон окутывал мозг. Мне почудилось, что я в постели, дома. На кухне льется вода. Даша готовит зав-трак. Я медленно просыпаюсь. Слышу голос телеинформатора, сообщающего об успешном завершении миссии „Гиперпрыжок“. Затем голос Гуревича из телеинформатора прорывается сквозь кухонные шумы. Он рассказывает об эксперименте. Потом его сменяет Джонни. Чем-то хвастает. Я хочу возразить. „У нас были проблемы, командир!“ - кричу я. Но Джонни меня не слышит - он же на экране. Почему-то не слышит и Даша. Чувствую, как на грудь плюхается моя любимая кошка.


- Брысь, - говорю я.


Но она не уходит, топчется по груди. Что за новость? Обычно устраивается в ногах.


Голос Джонни в телеинформаторе становится громче.


- Вставай, вставай, инженер! - говорит он, и я удивляюсь - при чем тут телеинформатор? Джонни не может видеть меня с экрана...


- Юрий, вставай! - настаивает он.


И я открываю глаза.


По моей груди ладонью похлопывает Джонни. В отсеке светло. Командир включил полный свет и склонился надо мной.


- Автозаборщик что-то откопал, - отрывисто сказал он.


Волнуется. Не знает, как поступить. Все происходит за рамками инструкций.


Я стряхнул с себя сон, вскочил, быстро подошел к иллюминатору.


Светало, если можно так сказать о полумраке, словно нас окутала полярная ночь. Все так же ветер несет тучи красно-желтого песка и пыли. На месте холма возникла, словно стела, огромная остроконечная плита.


В скафандр влез быстрее обычного. Через пятнадцать минут мы у подножия плиты. Мини-автоза-борщик все еще копошится, но судя по его усилиям, дошел до какого-то барьера, потому что работает не ковшом, а буром. Бур не может пронзить грунт у основания плиты. Надо остановить бесполезную работу. Робот мог бы и сам догадаться. Выключать не стану. Пусть мурлычет. Достаточно голосовой команды.


- RX-8-010652, работу прекратить, - говорю я.


Он послушно замирает.


Мы подходим. Это действительно стела. Памятник из титана. И основание титановое, поэтому бур и не смог его пронзить. И надпись. Выпуклые крупные буквы на трех языках. На английском, русском и почему-то китайском. Или не китайском. В общем, иероглифы. Я китайский не знаю.


Джонни медленно читает. Все новое для себя он делает как всегда медленно, стараясь усвоить суть по крупицам. А я увидел весь текст сразу. И сразу все понял. И те неприятные холодные пальцы, которые ощупывали меня во время старта, снова вонзились в живот и проникли в кишки.
Надпись была очень простой и понятной. Как обычная надпись на надгробном памятнике. Только жутковатой по смыслу. Жутковатой для нас.


„Героям миссии „Гиперпрыжок“.


Командиру корабля Джонни Ньютону и инженеру Юрию Долинскому.


6 сентября 2091 года вы участвовали в уникальном эксперименте и не вернулись.


Ваш подвиг был не напрасен. Такие, как вы, двигают прогресс.


Слава героям!


6 сентября 2096 года“.


Мы молча стояли и смотрели на стелу. Робот урчал, словно был доволен выполненной работой. Да уж. Потом я услышал хриплый голос Джонни.


- Юрий, мы никуда не улетали.


Он подтвердил очевидное.


- Так это мы и так уже знали, - вяло ответил я.


- Мы в Лос-Аламосе, - добавил он.


На сей раз я промолчал. Это тоже понятно. Непонятно только, что и как случилось.


Джонни положил руку мне на плечо, и я почувствовал, пошатнулся.


Он молчал. Я тоже. Что тут скажешь? Ощущение догадки у меня возникло, как только увидел титановый угол на вершине холма.


Мы не в прошлом. Мы в будущем. И это гораздо хуже, потому что будущее не должно быть таким же, как далекое прошлое.


Когда увидел титановый уголок, подумал, что с прошлым мы ошиблись. Не бывает таких совпадений. Но в тот момент боялся согласиться с интуитивным озарением. Да и казалось, что попасть в прошлое не так страшно и безнадежно, как в будущее. Тем более такое. И поэтому я отмахивался, отгонял свое озарение.


- Мы в будущем, - озвучил, наконец, командир очевидное. - И кажется, в далеком.


- Да. И судя по всему, не самом лучшем, - отозвался я, окинув взглядом желтую пустыню с красным оттенком.


Раньше у этой пустыни был более понятный цвет. А запаха не было вообще.


БУНКЕР


Не знаю, сколько мы стояли у стелы. Потерял чувство времени. Это был даже не шок, а что-то гораздо более сильное. Описать невозможно. В глазах все расплылось. Внутри оборвалось, в голове стало пусто, возникло ощущение, будто куда-то провалился и вот-вот задохнусь. Перехватило дыхание. Стало колоть не только сердце. Как будто изнутри кто-то царапал когтями. Перед глазами поплыли прозрачные точки.


Выходил из этого состояния, словно из тяжкого забытья. Сначала вернулось нормальное зрение, затем удалось справиться с мыслями.


Стела стала для нас символом страшного открытия.


Очнувшись, я подумал: все же для возвращения не имеет значения, в прошлое мы попали или в будущее. Есть красная кнопка. Она либо работает в категории „время“, либо нет. Но тут же вздрогнул, осознав: бросок в прошлое был бы лишь нашей проблемой - моей и Джонни, а вот произошедшее гораздо серьезнее. Судя по пустыне, по стеле, занесенной песком, у человечества очень большие проблемы. Если оно вообще еще существует. И, кажется, мы к этому как-то причастны.


Я четко представил города, миллиарды людей, церкви, древнюю красную Башню из города моих предков. Все живы, здоровы. И вдруг в глазах заискрилось, как будто все дома мира разом сверкнули окнами. Сверкнула и Башня, будто в нее ударила молния. Такая, какая возникает при „эффекте Чубайса“. И в этот миг люди повернулись ко мне, я увидел миллиарды неузнаваемых лиц. Миллиарды испуганных глаз пристально вглядывались в меня, и мне показалось, что это у меня миллиарды глаз и я сам в себя вглядываюсь. Услышал нарастающий жуткий хор отчаяния и вой легендарного волка. И все вдруг исчезло. И волк, воющий, как сто волков, тоже затих.


Я почувствовал личную вину - за всех. За Дашу, за все человечество. Мне стало плохо.


Нет, лично я не виноват, но от этого тяжелого чувства отделаться не мог. И от чувства ответственности. Невероятной, гигантской, немыслимой.


Раз мы попали сюда, значит, должен быть коридор, по которому можно вернуться. Чтоб спастись и спасти всех.


Усилием воли подавил панику. Стряхнул невидимые пальцы, страшно и бесстыдно ощупывающие меня. Мысль о красной кнопке полностью овладела мной. Я думал о том, как воспользоваться системой экстренного аварийного возвращения в не описанных в инструкциях условиях.


Откуда знать, что случится, если нажму кнопку? Как игра в рулетку. Не повезет - унесемся невесть куда. А повезет так повезет.


Я верил в удачу. Не верить нельзя. Не верить - значит, верить в смерть. Вполне возможно, что нет никакой рулетки, просто надо сделать так, как требовал Гуревич, - нажать кнопку. Он же велел. Однако если бы он знал все, мы оказались бы на Луне. И с человечеством ничего не случилось бы.


Внутренний голос нашептывал: беду принесли эксперименты Гуревича. И все началось с нас. Люди бесцеремонно, нагло, ничего толком не понимая, вторглись в сферу, в которой все для них тайна. Даже для Гуревича.


Или все-таки можно посещать эту запретную зону? Но - как опытный сталкер, с соблюдением угадываемых, но непонятных правил. Мы ничего не знаем о них, а Гуревич только догадывался, и, судя по всему, из него вышел бы неважный сталкер. Он пытался просчитать то, что просчитать невозможно. А меня спасет интуиция. И вера, которой у Гуревича и Джонни нет.


Я подумал о Башне в городе моих предков. Те, кто ее строил, верили в Бога и в людей, потому что благодаря Башне возник город. А во что верил Гуревич, погубивший мир?


Вспомнил Дашу у иконы в храме Христа Спасителя. Не зря ставила свечку, уговорила меня пойти с ней. Подумал об этом мятущемся огоньке под иконой, как о крошечном факеле, который покажет нам путь домой. Гуревич посмеялся бы надо мной, если бы узнал о моих фантазиях. Он бы видел спасение не в свечке, а только в своем гипердвигателе. Да, логика в этом тоже есть. Этот аппарат бросил нас в будущее и погубил людей. Но он же поможет все исправить. Не верю, что в гениальности, даже разрушающей, не кроется и созидательная сила.


Гипердвигатель - тайная тайных Гуревича. Теперь выясняется, что и для него в этом чуде техники были тайны. Словно серийный маньяк-экспериментатор, он шел вслепую, испытывая наслаждение от поиска и неожиданности результатов. Он подставил не только нас, но и все человечество. Но виноват не только он. Если бы над гипердвигателем думали лучшие умы человечества, а не один Гуревич, может, и ошибки не случилось бы. Но сотрудничество между Россией и США в этом эксперименте было неполноценным. Первенство оставалось за Америкой. К гипердвигателю не подпускали. Скорее всего, в нем таился грозный потенциал. Я об этом думал и раньше, а сейчас, оглядывая мрачное красно-желтое пространство, убедился в своей правоте. Вот уж оружие так оружие, только и его творцы не сумели с ним справиться. Они выпустили джинна из бутылки, открыли ящик Пандоры. Американцам было что скрывать, но и они не все знали о собственном страшном чуде техники. Я знал о нем очень мало. Джонни, возможно, больше, но вряд ли и он понимал, чем напичкан шар. Если уж Гуревич ошибся, то что говорить о нас.


Сложнейшая силовая установка, набитая мощными электромагнитами, жидким гелием, электроникой и непонятными, похожими на гироскопы устройствами. Использовав нанотехнологии, Гуревич сумел запихнуть в небольшой шар корабля настоящий портативный адронный коллайдер, принцип работы которого нашим физикам был в целом понятен. Коллайдеры давно действовали по всему миру. Но гигантские, для опытов. Физики говорили о перспективных направлениях развития науки, однако коллайдеры так и оставались в сфере чисто экспериментальных интересов. А Гуревич снабдил свой коллайдер сверхсекретными устройствами. Среди них были и аппараты, похожие на гироскопы. Наверное, это и были гироскопы, только с новыми физическими свойствами.


О них мы не знали вообще ничего. Однажды случайно увидел. Уровень допуска не давал мне права даже смотреть на гипердвигатель, когда техники снимали части обшивки для регламентных работ. В эксперименте мне отвели очень ограниченный участок - работу, связанную с жизнеобеспечением. Как инженер я отвечал только за эти системы. Силовая установка была за семью печатями. Особенно псевдогироскопы.


Когда однажды случайно увидел, как их заправляли какой-то жидкостью, пускавшей пар, ничего не понял.


Честно говоря, увидел не совсем случайно.  В тот момент я не должен был находиться на корабле. Андрон Петрович зачем-то задержал меня в центре управления, хотя по графику я должен был уйти в гостиницу. До старта оставалось пять дней. Он начал выяснять со мной несущественные детали управления системой жизнеобеспечения, которые мы уже не раз обсуждали, а потом вдруг констатировал:


- Зачем повторяться? Мы делали записи. Принеси. Ты же забыл их в кабине.


Записи мы делали, я их сдал прошнурованными и опечатанными, как и положено. Но Андрон Петрович, по-простецки улыбаясь, настаивал:


- Нет, не сдал. Забыл. Нехорошо, Юра. Надо сдать. Тут, понимаешь, дело не только в секретности, но и в дипломатии. Наши американские друзья подумают дурное. Нехорошо получится.


- Ну что они могут подумать, Андрон Петрович? Моя работа - в сущности рутина, а секретность записей - чистейшая формальность. Там нет ничего секретного. Это же не силовая установка. Да и сдал я, точно сдал. Помню.


В этот момент мимо нас шла группа техников. Они направлялись к кораблю. Они всегда шли к шару только тогда, когда я его покидал.


- А вот как раз с ними и пройдешь, посмотришь, - тихо и неожиданно жестко, очень серьезно сказал Андрон Петрович.


Тоном, не терпящим возражений.


Но это было невозможно. Я ведь подписал документ, определяющий правила моего участия в эксперименте. Там были прописаны абсолютно все процедуры, начиная с порядка вхождения в корабль и включения систем и заканчивая категорическим запретом находиться в нем в период регламентных работ.


Понятно, у американцев, как и у нас, есть свои тайны, несмотря на стратегическое партнерство. Я был уверен, что если бы не та террористическая ядерная атака на Лос-Анджелес и не военный паритет между нашими странами, давно мог бы разразиться конфликт. Американцы лет пятьдесят назад построили мощную систему ПРО, в которую включились страны с ядерным потенциалом кроме нас, Украины, Белоруссии, Китая, Индии и Ирана, считавшегося условно ядерной державой. Было ясно, что у него есть технологический и научный ядерный потенциал, но разведка так и не смогла выяснить, обладает ли он атомным оружием. Этот спор тянулся десятилетиями. Пока искали бомбы у Ирана, американцев поразила террористическая атака изнутри. В 2041 году исламисты собрали бомбу прямо в Лос-Анджелесе и взорвали ее. Снесло полгорода. Нити расследования все-таки привели в Тегеран. После этого между Россией и США и был заключен договор о стратегическом партнерстве в военной, научной и экономической сферах. Мы закрыли глаза на точечную ядерную бомбардировку военных объектов Ирана. Тегеран почему-то ответил только серией дипломатических выпадов и обещанием уничтожить Америку. Тут-то и понадобилось объединение сил в борьбе с глобальной террористической угрозой. Москва предположила, что у Ирана все-таки нет ядерного оружия, но отмахнуться от угроз Тегерана и трагедии в Лос-Анджелесе было невозможно. Удалось договориться с Вашингтоном, и он включил российские космические лазерные установки в мировую систему ПРО. Американцы так и не нашли противодействия нашему асимметричному ответу. Таких лазеров с нанотехнологической накачкой, основанной на пограничном состоянии „эффекта Чубайса“, какие были у нас, они так и не смогли создать. И предпочли объединиться.


Эта разработка и стала когда-то основой стратегического партнерства. А если бы не она? Да, я подписал договор о моем участии в эксперименте, но ранее в Москве дал обязательство внимательно отслеживать технологические новшества, которые сумею заметить в период эксперимента, и докладывать по инстанции. Этой инстанцией и был Андрон Петрович - улыбчивый руководитель, внешне абсолютно гражданский человек, а на самом деле, по слухам, генерал-лейтенант то ли ГРУ, то ли Комитета федеральной безопасности. Впрочем, не только место службы, но и его звание я толком не знал, ходили лишь слухи. И отказать в его просьбе, смахивающей на приказ, не мог. Тем более что понимал: стратегическое партнерство опирается на паритет, а он основан в том числе и на доскональном знании научных и технологических достижений друг друга.


Фактически это был шпионаж. Я чувствовал себя не в своей тарелке - не этому я обучался, но Андрон Петрович весело смотрел на меня, хотя я понимал, что это обманчивое впечатление. Его губы сложились в ироничную улыбку, на полных щеках появились ямочки приветливости, но за стеклами очков угадывался жесткий взгляд человека, не привыкшего к возражениям.


- Давай, давай! Вперед! - весело, спокойно и очень жестко сказал он.


Возражать было невозможно. Пропустят так пропустят, вернут так вернут.


Я быстро пошел за техниками в оранжевых спецовках, догнал их. Меня никто не остановил. Между центром и стартовой площадкой постов больше не было. Мой серый комбинезон выделялся на их фоне, и не заметить меня было невозможно. Но мне ничего не сказали. Не ожидали такого поступка, что ли? Я ведь был как бы полноправным участником проекта. Реакция на такой поступок наверняка предусматривалась закрытой инструкцией, но никому и в голову не приходило, что ее придется применить. На меня покосились, пошли быстрее, но и я не отставал, хоть и чувствовал себя не в своей тарелке.


Думал, подвезут на технической машине, как обычно подвозили меня и Джонни. Но скорее всего, меня в нее не возьмут. И я вернусь и не буду виноват перед Андроном Петровичем.
Машина подъехала, но тормознула, развернулась и унеслась. Наверное, из-за меня. Переглянувшись, техники пошли пешком. Два километра до шара стали для меня неприятным испытанием. Чувствовал я себя прескверно. Почему американцы не остановили меня? Непонятно. Обсуждали проблему, согласовывали?


А вот и шар. Я зашел в кабину, на всякий случай поискал записи, предполагая, что ведется скрытое видеонаблюдение. Придется объясняться. Минут через пять вышел. Тогда и увидел снятые с шара по кругу титановые пластины. Успел заметить в одной из ниш три псевдогироскопа, расположенные не в ряд, а треугольником. Подумал о том, что это гироскопы, увидев их овальную форму.


Техник воткнул в отверстие между ними гибкую серебристую трубку. Из стыков вырвался пар. Я попытался заглянуть в другую нишу. Она была расположена так, что угадывалась и третья - на другой стороне. Успел заметить такой же треугольник. Но тут техник встал спиной, чтобы я не смог ничего увидеть. Ко мне быстро подошел крепкий мужчина в оранжевом комбинезоне с мощной, как у Джонни, челюстью, и быстро сказал по-английски непререкаемым тоном:


- Инженер! Вам здесь нельзя. Зачем вы тут? Вы нарушаете протокол.


Я направился в центр. Он сопровождал меня метров пятьдесят, потом шаги за спиной стихли. Я немного прошел и оглянулся. Мужчина, прогнавший меня, выговаривал технику. Тот размахивал руками, показывая то в мою сторону, то на корабль.


Из-за волнения я не заметил, как дошел до центра.


- Ну так что? - услышал я и почувствовал прикосновение к плечу.


Сзади стоял Андрон Петрович.


- Вы ошиблись, записей в корабле я не оставлял, - нарочито громко сказал я неестественным тоном, прекрасно понимая, что теперь нас точно прослушивают. - Ничего там нет.


- А-а, ну ошибся так ошибся. Лучше проверять, чем доверять. Значит, ты был прав, - сказал Андрон Петрович, блеснув глазами.


По моей неестественной интонации он наверняка понял: я все-таки что-то увидел. После возвращения придется писать отчет, но это будет уже в Москве. Здесь нельзя поднимать эту тему. Хоть и увидел немного, для экспертов и такие мелочи могут стать серьезной подсказкой.


Чувствовал себя двойственно. Вроде как разведчиком, заглянувшим в тайное тайных геополитического друга и оппонента, но и последним свиньей, залезшей в гостях куда не положено.


Андрон Петрович приветливо, но в то же время жестко усмехнулся, похлопал по плечу.


- Ну давай-давай, занимайся своими делами.


Конечно, американцы все поняли. Но не останавливать же из-за этого уникальный международный эксперимент. А снять меня с проекта - мировой скандал. Не говоря уж о том, что если его раздуют, то подтвердят: я увидел нечто важное. Заодно станет ясно: Россия - не совсем полноценный участник эксперимента. Мы-то это знаем. Командир - американец. У него есть оружие - тяжелый бластер, только непонятно зачем, а у меня его нет. И красная кнопка тоже только у его кресла. И оранжевый ключ у него. А миру подается, будто у нас полное взаимопонимание.


В текучке предстартовых дел я быстро выбросил из головы этот разговор, разве что увидел, как на выходе из центра на пути к стартовой площадке поставили морпеха. Мой наглый поступок не остался незамеченным.


Обо всем этом вспомнил у стелы. Что Джонни может знать о действии красной кнопки? Вряд ли больше моего. То есть ничего. Допустим, я дистанцирован от очередной тайны. Но его поведение говорит о том, что и он ничего не знает.


Беда выровняла наши статусы. Я посмотрел на Джонни. Он все так же неподвижно стоял, глядя на памятник, поставленный нам в 2096 году - через пять лет после старта.


Как далеко в будущее нас забросило?


Рядом крутился мини-автозаборщик. Он выполнил свою функцию, откопал стелу, я его не перепрограммировал, и робот, как кот, тыкался вокруг, словно желая получить новое задание. Странное поведение. Вроде, должен просто стоять, а он урчит, кряхтит, вздыхает, ползает.


Я остановил машину. Робот застыл.


- Джонни! - позвал я.


Он обернулся. Сквозь стекло я увидел бледное лицо.


- Джонни, нам надо туда.


Я показал в сторону, где, как мне казалось, должен находиться бетонный бункер центра. Предполагал, что корабль остался на стартовой площадке, занесенной песком. Если за тысячелетия произошла девиация этого места, то небольшая, о чем свидетельствовал второй шар. Он оказался рядом. Хорошо хоть материализовались не в одной точке. Интересно, что случилось бы? Хотя нет, не очень интересно. Не дай Бог.


Джонни непонимающе посмотрел на меня.


- Зачем?


- Хочу увидеть бункер. Может быть, станет яснее, как далеко нас забросило. И все не так страшно. А вдруг там люди?


- Если бы они были, нас обязательно встретили бы.


Он прав. Я понимал, что такие существенные перемены, произошедшие с пустыней, холм, закрывший стелу, полное отсутствие встречающего персонала противоречат моей глупой надежде. И все же...


А Джонни... Джонни лишь подтвердил то, что я знал и без него. Но все равно нужно в бункер.


- Ну и тебе станет легче и понятнее, инженер? - спросил командир. - Я думаю, очевидно, что прошло лет сто или тысяча. Или больше. На Земле случилось что-то очень серьезное. Атмосфера изменилась. Радиация повысилась. Глобальное потепление? Катастрофа?


Он помолчал и добавил, внимательно и нехорошо взглянув на меня:


- Или война?


Смотрел он пристально, не мигая.


- Может, мы с тобой враги? - продолжал Джонни. - Тебе станет легче, если узнаешь, что Америка и Россия уничтожили друг друга ядерными зарядами?


Мне нечего было возразить. Но я не верил. Однако и аргументов против не было. Внутренний голос говорил, что этого не может быть. Но случайность, ошибка, жадный безответственный научный интерес могли привести к беде. Эксперимент Гуревича, „эффект Чубайса“, наш неудачный гиперпрыжок, жутковатая пустыня... Образы потихоньку выстраивались в цепочку, логику которой я еще не мог осознать, но уже чувствовал.


- Джонни, прав ты или нет, - у нас теперь своя реальность. Надо заглянуть в бункер.


- Если он там еще есть.


Он снова пристально посмотрел на меня, как будто я задумал недоброе, и продолжил:


- Ладно, иди. Дело твое. Я вернусь. Мы здесь надолго. Может, навсегда.


Подумал и добавил:


- Скорее всего, так и будет.


- Джонни, если так говорить, то на самом деле останемся. Но я намерен вернуться. Нас ждут.


Джонни покачал головой:


- Кто нас ждет? Судя по пустыне, давно не ждут. Ты думаешь что-то изменить? Посчитай сам. Нас забросило в будущее. С людьми что-то случилось. Но мы-то можем выжить. Вот и будем жить.


- Выживать! Гнусно выживать, а не жить! - выпалил я.


Он не ответил. Зачем-то положил руку на бластер и медленно пошел к кораблю.


Я глядел ему вслед. Обратил внимание, что он сутулится. Это было видно даже по скафандру, хотя раньше он никогда не сутулился. Я громко сказал:


- Так жить не стану!


Это звучало пафосно, но мои слова были чистой правдой.


Джонни не остановился, пробормотал что-то в ответ по-английски, но тут же перешел на русский и громко ответил:


- Куда ты денешься? Придется.


Он подошел к шару. Постоял. Зачем-то направил на него пульт, дал команду закрыть люк. Люк медленно задвинулся. Затем Джонни оглянулся на меня, помахал, снова направил пульт на корабль, открыл люк и влез в шар. Отверстие оставил открытым.


Зачем эти манипуляции? Я не понял. Повернулся в сторону невидимого бункера, сделал шаг. Подумал, что могу заблудиться в этой красно-желтой полутьме. Вспомнил, как выбирался, когда заблудился на Луне. Наклонился к автозаборщику, погладил его по металлическому корпусу, как кошку. Он что-то проурчал. Что за новость? Я же отключил его. Набрал на пульте команду сопровождения и возвращения.


- Пойдем-ка со мной, дружок эр-икс.


Он снова заурчал, направил на меня сенсоры и металлически произнес:


- Пойдемте, инженер.


Что-то с ним происходит. Робот не должен так отвечать. Он вообще не должен отвечать. Надо на досуге порыться в нем, посмотреть его программу.


Мы шагнули в красно-желтую мглу. Робот покатился, урча механизмами.


Шли медленно. Автозаборщик, что-то квакая, как живой, катился рядом. Впрочем, отчасти он и был живой. Эмоций аппарат лишен, а вот логика у него железная в прямом и переносном смыслах.


- Ну эр-икс, как дела? - спросил я, не предполагая услышать ответ, а просто так, чтобы не молчать.


Скорее, задал вопрос для того, чтобы подавить волнение.


- Инженер, мой не знает цели действий, - неожиданно ответил автозаборщик.


Ничего себе. Это не его дело.


Поймал себя на мысли, что рассуждаю о нем как о живом существе. Так он и ведет себя вопреки программе.


- Тебя починить надо, - сказал я.


- Я есть исправный, - ответил робот.


- Иди-иди, - сказал я. - Ты есть странный и твой должен идти, куда я ему сказать.


- Есть идти. Но эффективность зависит от информации о цели.


- Тьфу, чем у тебя напичкан мозг? Ты что, новая модель?


- Я модель RX-8-010652.


- Обычная серийная.


Я остановился, осмотрел машину. Ничего особенного. Такой как все.


- Тебе положено молчать и исполнять команды, - сказал я строгим тоном, будто провинившемуся ребенку.


Я не совсем осознавал, зачем вообще с ним разговариваю. Но молчать было еще хуже.


- И вообще замолчи, - сказал я, хотя вовсе и не хотел, чтобы он молчал, мне было любопытно и смешно, лишь где-то глубоко внутри копошился комочек тревоги, ведь машина вела себя неадекватно, а я не мог понять, почему. - Я и сам не знаю цели.


- Инженер всегда информирован о цели, только может делать ошибку. И я знаю цель. Мы есть идем в бункер.


Ну что это с ним? Возражает, уличает. Такие возможности в мозг машины не заложены. А кстати, откуда он знает? Эта мысль удивила, но не взволновала, и я спросил о другом.


- Раз ты все знаешь, значит, знаешь, правильное ли направление я выбрал?


- Правильное выбрал направление, - как эхо ответил автозаборщик.


Я выключил речевую систему. Он обиженно чавкнул и смолк.


Издали мы, наверное, были похожи на друзей. Я в скафандре и маленькая умная машинка рядом, словно преданное домашнее животное.


- Домашние животные должны молчать и преданно глядеть на хозяина, - пояснил я, отвечая на свои мысли, но робот обиженно промолчал.


Ну да, я же выключил его речевую систему.


Наверное, полчаса ничего не было видно. Я уже подумал, что, возможно, робот ошибся, я выбрал неверное направление. Пот застилал глаза. Плохо работала система кондиционирования. Забиться пылью она не могла, потому что не была связана с внешним миром. Но и скафандр предназначался для хождения по Луне, а не по разогретой Земле будущего.


Как только подумал об этом, увидел в песочной метели очертания бункера. Его вид не обрадовал. Но и не удивил. Всего лишь подтвердил опасения.


Бункер находился в какой-то сотне метров. Я увидел его крышу. Почти все четырехэтажное здание, находившееся в низине, засыпало. Мощная плоская бетонная верхушка торчала из песка, как палуба корабля, почти погрузившегося в волны. Видны узкие верхние окна. Стекол в них не было. Не выбиты, не в трещинах - их не было. Куда пропали? Даже если мы прыгнули на тысячу лет, стекло все равно должно было сохраниться.


Мы подошли к ближайшему окну. Влезть внутрь было несложно. Подтянулся на полметра, перевалился внутрь.


- Стой тут, - сказал я роботу. - Если через полчаса не вернусь, дашь сигнал тревоги, чтобы командир услышал.


На всякий случай обратился к Джонни.


- Командир, ты меня слышишь?


Сквозь треск с трудом расслышал:


- Да. Я слышу. Что у тебя? Дай отчет.


- Я нашел бункер. Захожу внутрь.


- Нужно ли?


- Нужно. Бункер засыпан. Доступны крыша и несколько окон. Ощущение, будто случилось что-то неординарное. Ни одного стекла, как будто выдавило изнутри.


- Инженер! Возвращайся! Я приказываю!


Голос Джонни звучал нетерпеливо. И хотя треск мешал нормально общаться, это нетерпение я ощутил кожей. Наверное, боится остаться один.


- Приказываю! - громко повторил он.


- Командир, такая нештатная ситуация отменяет все инструкции. Они не предусматривают ничего подобного. Да и ты давно действуешь не по инструкции. Ты обязан был сразу нажать кнопку аварийного возвращения. Так что твоя власть на меня больше не распространяется.


Джонни чертыхнулся. Как ни странно, тоже по-русски. По не понятной мне причине он вообще избегал говорить по-английски и мои попытки перейти на английский мягко пресекал.


- Ну как хочешь, - сказал он. - Но я снимаю с себя ответственность.


- Действую самостоятельно - так и зафиксируй в журнале, - успокоил я.


Джонни отключился.


Я стоял на песке внутри здания. Помещение было пусто. Не помню, что здесь было, но наверняка офисная техника, мебель. Сейчас не было ничего. Ни обломков мебели, ни осколков. Только слой песка, такой толстый, что мне пришлось двигаться пригнувшись. Наверное, весь хлам под песком.


Включил прожектор на шлеме. Это верхний, четвертый этаж, на третьем должен быть центр управления с огромными пультами.


Я двинулся в поисках лестницы. Вот и она. Медленно спустился. Лестница тоже вся в песке, но ступени не исчезли под его слоем.


Как ни странно, песок не засыпал третий этаж.


В мыслях метались образы прошлого. Нашего настоящего, ставшего за пятнадцать секунд прошлым. Я понимал, что вчера или тысячу лет назад по этому коридору проходила Даша. Там дальше, в центре, Гуревич прокрикивал нам очередную инструкцию. И Андрон Петрович улыбался, рассуждая о секретах, которые от нас скрывает этот гений со своими американцами. Но фантазия была какой-то неполноценной. Что-то мне мешало вспоминать буквально вчерашнее по моим временным меркам.


Что-то очень сильно изменилось. Так изменилось, что исправить уже нельзя. Или все-таки можно? Мы с Джонни попали в серьезный переплет. Но планета попала в еще более тяжелое положение. Мы-то живы, а вот где люди?


Судя по тому, что увидел, беда случилась и с Дашей, и с моими потомками, если они были. У нас должна была родиться девочка.


Я двигался по коридору, пытаясь вспомнить вчерашнее прошлое тысячелетней давности.


Наконец увидел то, что искал. Красноватая железная дверь туда, где находился центр управления экспериментом. Узнал бы ее и через много лет. Только поблекла.


За ней был короткий коридор. Приоткрыта. Я толкнул. Петли закисли, и мне пришлось как следует нажать, чтобы дверь со скрипом отворилась.


Коридор пуст. Немного песка на полу - и все. Зал должен сохраниться, ведь в нем нет окон наружу. Только аппаратура и кресла.


Я прошел коридор, с трудом толкнул следующую красную дверь.


Нечто подобное и ожидал увидеть. Надеялся все же, что будет не так. Но и ожидал...


Зал был засыпан ржавыми металлическими конструкциями, стеклом, обломками приборов, пластиковой мебели. Как будто все уничтожил взрыв. Он произошел, судя по картине, здесь, внутри. Это был не наружный взрыв, не атака издалека, не ракета и не бомба. Джонни не прав. Это была не война двух стран, а что-то гораздо хуже, хотя, казалось, хуже ничего не может быть. И все-таки хуже, потому что непонятно, неожиданно и беспощадно ко всем.


Что-то случилось прямо в зале. Пульт был соединен с нашим шаром. Не кабелями, а какими-то новыми видами связи, придуманными Гуревичем. Это тоже великая тайна. Я подумал, что эксперимент запустил непознанные механизмы, и беда пришла прямо по этим линиям. Но судя по дате на стеле, намного позже. Видно, Гуревич пытался исправить ошибки и продолжал эксперименты. И доэкспериментировался…


Я попробовал включиться в эфир. В наушниках стояли шум и треск. Странно. Я обращал внимание на потрескивание, но здесь оно было еще сильнее. Откуда ему взяться, если эфир пуст? Что за разряды?


- Джонни!


Нет ответа.


Я бродил среди осколков. Луч прожектора освещал лишь проржавевший полуистлевший хлам да красноватый песок. Человеческих останков нет. Или никто не погиб? Куда исчезли люди?


Гуревич-Гуревич, твоя формула всех погубила. Если б только тебя и нас...


При мысли о Даше сжалось сердце. Для меня все случилось вчера, неожиданно, а для планеты - очень-очень давно.


Я снова подумал, что тем не менее, несмотря на парадоксы времени, она меня ждет. И я вернусь.


Так что могло тут случиться? И главное - когда? Явно не год и не десять лет назад. И не сто. Перемены в атмосфере, может, и не велики для того, чтобы она стала опасной для жизни, но очень значительны, если мерить эпохой. Тысячи лет.


Прожектор высветил циферблат. Обыкновенный циферблат часового механизма. Я помнил его. В центре был обычай держать эти механические часы. Они сохранились еще со времен первых запусков космических кораблей. Были разные абсолютно точные электронные, ядерные измерители времени. Но механические часы считались талисманом - как подкова над дверью.


Они остановились в момент катастрофы.


Все стрелки  указывали на 12.00.  Или на 24.00.  Или 00.00.  Как угодно.  И дата в  окошечке: 1 января 3001 года. Она подтвердила причастность Гуревича, а, значит, и нас к катастрофе. Этот гений любил символы. Значит, в день перехода в новое тысячелетие решил поставить очередной эксперимент.

Но почему 3001 год, вдруг осенило меня?  Это даты не может быть?


Я еще острее почувствовал необходимость вернуться домой. На ту Землю, которую мы с Джонни покинули. Я должен, обязан нажать эту проклятую красную кнопку! И будь что будет...


...Мы возвращались. Я увязал в песке. В стекло шлема бил, точнее, бился мелкий песок, будто пытаясь прорваться сквозь прозрачную преграду. Автозаборщик легко катился, покачиваясь и урча.


Я включил речевую систему.


- Мы возвращаемся точно направление, - сразу металлически произнес он, и мне послышалось, будто в его словах прозвучала интонация радости, словно он ждал, когда ему позволят общаться.


- Это хорошо, - сказал я. - Веди.


- Есть технологическое сообщение.


- Да.


Мне было сложно говорить, я немного задыхался, и сказал ему так, как положено говорить не с роботом, а с человеком: „Да“. Я тут же спохватился, ведь он не поймет, однако автозаборщик ответил. Вот умная железная тварь. С чего бы?


- В грунте планеты нет гелия-3. Это вообще не есть Луна.


Я снова удивился его речевым способностям, чисто человеческому „вообще“. Кто заложил, записал такую речевую программу? В его словаре не должно быть человеческих слов. Или гиперпрыжок что-то повредил в его электронных мозгах?


Еще я успел подумать, что автозаборщик без команды не должен брать пробы грунта, но взял. И сделал выводы. Как все странно.


- Спасибо, дружок. Я все знаю про то, что мы не на Луне.


Робот довольно проурчал и неожиданно возразил:


- Не все.


- Ну и чего я не знаю?


- Вы не делали анализ грунта.


Да, это правда. Этот анализ я решил сделать позже. Особой нужды в нем нет. Но откуда он знает? Ах да, связан с корабельной информационной системой.


- Ну, не делал. А ты, вижу, сделал.


Любопытно, что он скажет об этом красноватом липучем песке?


- Да, я есть сделал.


- Понятно. И что скажешь?


- Такой грунт нигде в моем каталоге не содержится. Сравнить нет с чем.


- А состав? Состав?!


- В составе кремний, много железа, есть кальций и не известные для моего каталога кислоты. Даю данные.


Робот начал квакать символами и цифрами, а я, услышав этот набор данных, подумал, что это очень странный песок. Что он мне напоминает?


Я так и не вспомнил, и лишь вернулось очень неприятное ощущение ощупывающих меня пальцев.


Шел к кораблю с ощущением большой беды. Внутри опять все оборвалось. И я не мог понять, что еще могло так напугать.


Мучительная попытка понять то, что уже лежало в моем подсознании, оказалась бесплодной. Я чувствовал разгадку, но пока не мог добраться до нее.


КЛЮЧ


Мы с Джонни сидели в кабине. Скафандры уложили в нишу. Командир не собирался предпринимать попытку вернуться домой, я пытался его переубедить.


Он внимательно слушал, задумчиво щелкая тумблером на панели. Опять нарушает инструкцию, запрещающую выполнять неоправданные действия на выключенном оборудовании. Джонни щелкал, будто не осознавая собственных движений.


- Мы должны вернуться, - сказал я, закончив рассказ о посещении бункера. - Все погибли. Людей нет.


Я замолчал. Глянул в иллюминатор. Настроение паршивое. Картина за бортом не поднимала его. Ветер нес жутковатые песочные вихри. Мне показалось, что доносится шум бури. Этого не могло быть. Но в ушах сипело, словно кто-то приставил к ним раковины.


- Шанс даст только наше возвращение, - добавил я для убедительности. - Мы должны жить в своем времени, а не в будущем.


- Теперь оно и есть наше, - отвлеченно произнес Джонни.


Шум из раковин пропал. Джонни не произнес больше ни слова, и мы молча сидели, размышляя о нашей беде.


Наконец он поднял голову, посмотрел мне в лицо своим новым пустым взглядом, к которому я еще не привык, и произнес те слова, которые я не хотел слышать. Абсолютно логичные, но от этого не ставшие правильными.


- Я уже говорил: неизвестно, что произойдет, если мы нажмем кнопку экстренного возвращения, - сказал Джонни. - Сомневаюсь, что вернемся в исходную пространственно-временную точку. Не исключаю, что ты прав: произошедшее с Землей - результат ошибки Гуревича. Или серии ошибок. И катастрофа связана с экспериментами по телепортации. Но о чем это говорит? О том, насколько сомнительна попытка нашего возвращения. Мы можем улететь на миллион лет вперед или на миллион лет назад. Или на миллиард. Мы ничего не знаем. Что гарантирует успех? Один старт - сюда вместо Луны - уже показал беспомощность Гуревича. Он работает с понятиями вечности и бесконечности, как плохой студент. Ты же понимаешь: микроскопическая ошибка отправит нас неизмеримо далеко, неизвестно куда. Да и я не уверен, что система сработает не в пространственном, а во временном измерении. Можем оказаться внутри звезды или в дальнем космосе. А здесь нам ничего не грозит.


Я хотел возразить, подался вперед, но Джонни пресек мою попытку.


- Я не говорю, что мы вообще не будем пытаться. Но совершенно точно знаю, что сейчас спешить не надо. Надо думать.


- Ага, и сколько сидеть и думать?


- А какое это имеет значение, если речь идет о путешествии во времени? Предположим, просидим тут двадцать лет. Ну и что? Мы и так оказались на тысячелетней... или больше дистанции. Если есть возможность вернуться в исходную точку, то и появимся именно там, и для них мы как бы и не улетали. И не имеет значения, когда мы сделаем попытку вернуться.


- Да, но мы же стареем. Не имело бы значения, если бы к нам возвращалась молодость. Через двадцать лет мы будем очень пожилыми людьми, а через сорок станем беспомощными.


- А может, молодость и вернется? Мы же ничего не знаем о парадоксах времени. Зачем спешить? Продлим себе жизнь.


- Ага, вернется. Если бы так, мы сейчас должны были бы постареть на тысячу лет. Просто рассыпаться в прах.


Джонни усмехнулся, наблюдая за моим недовольным лицом.


- Ну вот, ты сам подтверждаешь - мы ничего не знаем. Думаю, вообще не имеет значения, проведем мы тут лишний день или всю жизнь, - добавил он. - Все вернется...


- А для меня имеет! Потому что каждый лишний день здесь как пытка. И если даже вернется молодость, то как быть с памятью? Она ведь останется и будет терзать.


Джонни снова усмехнулся и повторил:


- Мы ничего не знаем. Может быть, и память исчезнет. Мы просто будем в том своем времени. Как бы ничего с нами не случилось.


- Тем более надо попробовать! И избавиться от этого кошмара.


Джонни посмотрел мне в лицо и твердо сказал:


- Что тем более? Тогда мы не будем знать о том, что случилось, вернее, случится с нами и планетой. И все повторится. Нет. Надо думать. Я предполагаю, что все-таки сейчас мы не готовы к возвращению.


Возможно, в моем стремлении было меньше логики, чем в намерениях командира. Но я не мог перебороть себя,  да и опасался,  что  Джонни обманывает,  а на  самом деле не собирается  возвращаться.   Привыкнет к этой мрачной пустыне и никогда не пойдет на риск. Разве что, сильно постарев, попробует вернуть молодость. Если это все-таки возможно...


- А вдруг существует временная точка, за которой возврата нет? - спросил я. - Гуревич же сказал - немедленно нажимайте кнопку аварийного возвращения. Не-мед-лен-но! Он что-то имел в виду, но не сказал. Просто велел. И чем дольше мы этого не делаем, тем больше вероятность неудачи. Точка, из которой мы можем вернуться, уходит все дальше.


Джонни покашлял, будто тянул время, чтобы найти аргумент для возражения, и ответил:


- А почему бы не предположить, что совсем не имеет значения, сразу нажать или позже? Мы же ничего не знаем.


- Ты уже двадцать раз сказал „не знаем“. Это так, но еще не повод, чтобы ничего не делать.


Он возразил:


- А ты ищешь повод, чтобы сделать глупость. Надо ждать.


- Чего ждать? И так и эдак - да, мы действительно ничего не знаем. Но по мне лучше рискнуть и сдохнуть, чем так жить.


- А я помирать раньше времени не собираюсь. Надо подождать, - ответил он монотонным голосом, подтверждающим мою догадку о его намерении остаться тут навсегда. Или на годы, пока само собой что-нибудь не образуется.


- Решение придет, - продолжил Джонни с фальшивой интонацией убеждения. - Должно прийти. А если сейчас нажмем кнопку, то почти точно нам конец. Или с большой долей вероятности. Надо все рассчитать.


- Ага, ты думаешь, все как-то образуется? - с вызовом спросил я. - Черта с два! И что ты предлагаешь рассчитать? Ведь сам же говоришь - мы ничего не знаем. Если есть шанс вернуться, надо нажать кнопку. Я не намерен тут гнить.


- А если нет шанса?


- Я верю.


- Вера - не научное, не техническое понятие. В технологиях, в науке такого слова нет. Верить можно в Бога. А Бога нет. Вот твой круг и замкнулся.


Мысль о Боге он не раз высказывал и раньше - и в Звездном городке, и в Лос-Аламосе, посмеиваясь над моими романтическими размышлениями о пространстве и времени, но тогда меня это не заводило. А сейчас внутри колыхнулась, но исчезла злость, я попытался сформулировать мысль. Получилось немного пафосно. Пафос в последнее время все время из нас так и пер, но я был уверен, что по сути точно выражаю мысль.


- Послушай, то, во что мы влезли из-за Гуревича, как раз и связано с Богом. Ты в него не веришь? Да, я не знаю, что такое Бог, потому в него надо просто верить. Глупо думать, будто Его нет. Тогда слишком много вопросов, на которые нет ответа. То, что существует и определяет жизнь Вселенной, для нас и есть Бог, чем бы оно ни было. Не веришь... Но в костел с Эммой ходишь. Бог есть независимо от твоего рассуж-дения о нем. Как время, пространство и вечность существуют независимо от того, что мы о них думаем. Эти понятия человеку не подвластны. Ведь кто-то кинул нас сюда!


Джонни хмыкнул.


- Гуревич и кинул. А он в Бога не верит.


Я не обратил внимания.


- Вот мы сюда и попали. И с цивилизацией что-то случилось. Ты никогда не думал, что и „эффект Чубайса“ возникает тогда, когда человек пытается войти в запретную зону? Зону непонимания?


- Думал, - неожиданно согласился Джонни. - Но не об этом. Меня всегда поражал ядерный взрыв. Мне кажется, что ядерные взрывы - это порог, переступая который, человек попадает в запретную зону. „Эффект Чубайса“ чем-то похож. Слишком страшная и неестественная для жизни энергия.


Мне понравились его слова. Все-таки не обо всем мы думаем по-разному. Он нормальный парень, только зашорен в своей американской заносчивости и, кажется, немного комплексует. Впрочем, наверное, он то же самое думает про меня.


- А я и не возражаю, - сказал я. - Но появление „эффекта Чубайса“ говорит о том, что люди идут в эту зону вслепую. Ядерная энергия в узде. А наш гений ошибся, и все мы попали в беду, потому что все-таки он человек. Просто экспериментатор. И мы должны помочь ему. Потому что мы теперь знаем кое-что такое, чего не знает он.


Я перевел дух. Сердце бешено билось. Сейчас я произнесу ключевые слова. Поймет командир или нет?


- Наша миссия изменилась, - сказал я. - По понятным причинам. Теперь это не исследование процесса телепортации, а спасение человечества. Да, мы должны обсуждать не возможность спастись самим, а возможность выполнить миссию. И только мы знаем, что судьба поручила эту миссию нам. Никого на Земле не осталось, а там, в прошлом, никому не известно, что произойдет. И что на нас ляжет эта миссия.


- Уже произошло, - поправил Джонни.


- В нашем времени да, а у них нет.


- Откуда ты знаешь? Ты уверен, что нас бросило, как в машине времени? Может быть, мы физически уже прожили эти столетия или тысячелетия, но нам показалось, что прошло пятнадцать секунд, потому что нам непонятна физика процесса? И назад пути нет.


- Может, и так. Но не проверим - не узнаем. Что нам остается? Только верить. Ты прав. Верить в Бога. Но это не порочный круг, потому что Бог есть. Ты не веришь, а я верю, и эта вера - как Бог. И верю в возвращение. И надеяться. Другого варианта нет. Если мы не вернемся, если что-то нам помешает, - все обречены. И чего стоят две наши жизни, если есть шанс спасти всех?


- Но они давно погибли!


- Или не погибли. Если время обратимо, все можно исправить.


- Что-то ты в последнее время стал говорить как оратор. Это смешно.


Он прав. И не прав. Пусть и пафосно, но я говорю правду. Я же не виноват, что новая миссия по своей сути так значительна. Грандиозна, даже если для ее реализации надо всего лишь нажать какую-то зло-счастную кнопку.


Джонни откинулся в кресле и засмеялся. Смех был неестествен, натужен, как будто он силой выдавливал его из горла. Вдруг командир замолк и после паузы жестко произнес:


- Ладно. Хватит придумывать. Русские никогда не умели мыслить рационально. В этом различие между нами. Нет никакого секрета русской души, как нет Бога, а есть всего лишь вера в Него.


- Но ты же ходишь в костел.


- Ну и что? Все ходят, и я хожу.


- А как же с запретной зоной? Ты же сам признал - она есть.


- Да, есть. Но это не мистика, а наше незнание. Представь, что ребенок нашел гранату. Дома. В чемодане. И папа у него мафиози, - Джонни хохотнул. - И вот ребенку очень интересно, что там, в чемодане. И он нарушает норму поведения, моральное правило, сует свой нос куда не следует. Находит интересную странную игрушку. Дергает за кольцо. Граната взрывается. Так что, по-твоему, его Бог наказал за аморальный поступок? Ему же было непонятно, что такое граната. Если все то, что непонятно, - Бог, то для этого ребенка Бог - граната. Или нет: его папа-мафиози.


Джонни снова хохотнул. Ему понравилась глупая выдумка.


- Нет, - возразил я. - Бог не все то, что непонятно, а то, что определяет нашу жизнь, судьбу, но невозможно познать научными и техническими методами. Тут методы - интуиция и вера.


- Далеко бы продвинулся мир, если бы опирался только на интуицию и веру.


- Ага, очень далеко продвинулся без них. Прямо сюда.


Я говорил так, не зная, насколько глубоко верю в Бога, но что-то меня подталкивало произнести именно эти слова. Я был убежден в своей искренности. Я помнил Дашу у иконы Святого Георгия в храме Христа Спасителя. Ее вера передалась мне.


Джонни отмахнулся.


- Ладно. Сиди и слушай командира. Больше от тебя ничего не требуется. Твоя запретная зона - это свобода действий. Ты там что-то говорил про отмену инструкций. Так вот. Я отменяю то, что ты говорил. Так что здесь я для тебя определяю судьбу и жизнь.


Для убедительности он еще раз положил руку на бластер и продолжил:


- А ядерный взрыв поражает и пугает меня, но не удивляет, и он понятен. Это просто ядерная реакция. Человек ее открыл, человек и взял под контроль. Возьмем когда-нибудь и „эффект Чубайса“. Уже почти взяли. Наш гипердвигатель действует на основе этого эффекта.


- Не на основе, а на границе. И мы, наверное, перешли ее. Человек не открыл ядерную реакцию, а узнал о ней. Она существует независимо от того, знает человек о ней или нет. Как и Бог.


- Особо спорить не стану. Гуревич допустил технический просчет. А твой русский мозг переполнен мистикой и вообще неправильно устроен. Наверное, и Гуревич сделал ошибку, потому что он из России.


- Ага, американцы все делают безошибочно.


- Но у нас все правильнее, и наш ум не подвержен мистике. Я вижу ситуацию простой по сути, а сложной лишь технически. Мои размышления подтверждают мысль об очень маленькой вероятности возвращения.


- Я бы попробовал.

- А я нет. В этом различие между нами. Я просчитываю, а ты принимаешь решения, опираясь на чувства.


- Не всегда. Только тогда, когда просчитать невозможно. Что ты просчитываешь? То, чего не знаешь! Как это можно просчитать? А вдруг наоборот - вероятность возвращения стопроцентная?


- Стопроцентны только условия нашего выживания здесь, если мы не будем принимать опасных решений. Зачем нажимать на кнопку? Чтобы погибнуть? Не выгоднее ли остаться в живых, при этом применив минимум средств? Ничего не делая.


Может быть, Джонни уговорил бы меня подождать, если бы я был уверен, что когда-нибудь он рискнет, и если бы не опасался критической временной точки, после которой возврата нет. Я ничего не знал о ней, но предполагал, что она существует.


- Не знаю, что лучше, - сказал я. - А нужна ли такая жизнь? Ну да, ты считаешь рациональным гниение в этой титановой банке. А я считаю рациональным осознанный риск.


Джонни пожал плечами.


- А если проиграем? Глупо.


Тут он замолчал, глотнул воздух, взял себя в руки и продолжил:


- То, что ты предлагаешь, не рационально и опасно. Особенно если из человечества остались только мы. Ты хочешь рискнуть и погубить остатки цивилизации?


Мне стало смешно.


- Знаешь, Джонни, это звучит забавно. Ведь мы два мужика. Что толку от нашей жизни тут? Будем только жрать и гадить. На нас наша цивилизация и закончится.


Джонни непонимающе посмотрел на меня.


- В любом случае действия должны быть рациональными, - констатировал он.


Мы спорили, возвращаясь все к тому же вопросу о возвращении. Джонни повторял свои аргументы, я - свои. Договориться не удавалось.


Да, подумал я, в жизни приходится принимать неприятные, вынужденные, трудные решения. Джонни считает, что такое рациональное решение - остаться и жить вдвоем в этой мрачной страшноватой пустыне. Я думаю иначе: рационален риск с надеждой. Потому что на кону не только наши жизни, но и жизнь всего человечества.


- Роль мессии! - возмущался Джонни. - Красиво. Русские, как всегда, берут на себя слишком много. Ты даже здесь остаешься русским.


- А каким мне еще быть? Мои гены и мое воспитание при мне повсюду, - сказал я.


Джонни продолжал:


- Ты хочешь выполнить эту роль в ситуации полного незнания...


Он сделал паузу, чтобы направить разговор в другое русло.


- Говоришь, ошибка Гуревича? Может быть. Но может быть и климатическая катастрофа. Глобальное потепление. Что мы тогда изменим?


- При чем тут потепление? Но если и так - предупредим!


Я вспомнил бункер и добавил:


- Это не климатическая катастрофа!


- Откуда знаешь?


- А бункер?


- Ну, тогда, может быть, война?


- Тебе очень хочется, чтобы мы были врагами?


- Мне хочется знать правду. А как мы ее узнаем, если не вернемся? Если цивилизация действительно погибла, и мы не сможем помочь, то никогда не узнаем правду. Но судя по тому, что я увидел в бункере, это не война. Это ошибка в эксперименте.


- Тогда получается, Гуревич вывел свою формулу с ошибкой, а мир так и не нашел формулу мира.


Джонни рассмеялся, довольный очередным глупым каламбуром.


Не о том мы говорим, подумал я. Как вернуться - вот наша задача. Но продолжил бесплодный спор.


- Если бы атомная война, радиационный фон был бы выше.


- Ну, мы не знаем, сколько времени прошло, - ответил командир. - А может, десять тысяч лет?


Десять тысяч лет? Почему бы нет? Мы и впрямь ничего не знаем! Но это имеет значение лишь для воображения, а для возвращения нет. Тысяча лет, десять тысяч лет - как мгновение, отделяющее нас от нашей прошлой реальности. Одно нажатие кнопки - и мы дома. Если, конечно, повезет и нас не забросит куда-нибудь еще. Тут Джонни прав, но и не прав - все равно надо попробовать.


И все же число поразило воображение. Соответствует ли оно истине? Прошло, может, десять тысяч лет. Рассыпались города. Истлели кости. Но Даша ждет меня, потому что для меня и для нее нет этих десяти тысяч лет. Но один-другой лишний день здесь, в титановом шаре, может превратить эти десять тысяч лет в непреодолимое препятствие. Гуревич говорил - надо нажать красную кнопку сразу. Не зря же он это повторял. Он гений, а не мы. Даже лишняя секунда может все погубить. Где та временная точка, после которой нет возврата? А Джонни тянет...


Я представил, как обнимаю Дашу, как пытаюсь увидеть в лице дочери свои черты. Скорее назад!


Я бы назвал дочку Надеждой. Надей.


Назад! Даша ждет, и я должен успеть.


В воображении возникло грустное лицо Даши.


И Люси.


Почему я ее вспомнил? Она была намного раньше Даши. Я думал, что вычеркнул ее из памяти. А вот вспомнил... Зачем?


Наверное, воспоминание возникло из-за мысли о вынужденных рациональных решениях. Да, в жизни они бывают. Только я понимаю их несколько иначе, чем Джонни. Для него трудное, но необходимое решение - остаться здесь, а для меня - нажать кнопку аварийного возвращения. Но не ясно, что труднее - нажать ее или остаться.


Я подумал, что хотя такие трудные ситуации не похожи друг на друга, они близки по существу. Их объединяет противоречие, раздирающее сердце. И каждое решение возникает в особых обстоятельствах, и кому-то оно может показаться рациональным, кому-то глупым, кому-то подлым. Но суть одна - надо поступить именно так. Потому что иначе нельзя. И ты становишься пленником обстоятельств, хотя в твоей власти поступить как угодно. Но главная управляющая сила - совесть. Очень важно, чтобы поступок не был предательством.


Я до сих пор не уверен, что не совершил предательство по отношению к Люсе. Это было одно из самых трудных для меня решений.


Помнил все до мельчайших подробностей.


Люся понравилась сразу. Я был юный лейтенант в смешной не совсем уставной, задранной вверх фуражке с яркой кокардой. Выпускник военно-космического технологического училища. Мне страшно повезло. Как отличник с блестящим здоровьем попал в Звездный городок. Открылась блестящая перспектива стать инженером космического корабля. Для нашей простой семьи это было огромным достижением.


Люся работала продавцом-консультантом в нашем информационном центре - в маленьком книжном секторе. Такая же юная. И очень симпатичная. Круглое лицо, немного курносая. С наивными глазами.


Мой взгляд сразу приклеился к ней, и она это заметила.


Раньше приходил сюда, чтобы полистать книжку; в этом смысле был старомоден, воспитан в любви к бумажным изданиям, которые стремительно уступали место электронным. Но когда в магазине появилась Люся, приходил, чтобы исподтишка понаблюдать за ней. Она стеснялась, краснела, но это ей нравилось, а мое сердце билось, тело окатывало приятное тепло, и в эти мгновения я забывал, что скоро в космос, что стану инженером корабля, курсирующего между Луной и Землей.


Я видел - ей нравится мое внимание. Однажды, оказавшись наедине с ней между полками, заставленными книгами, я, удивляясь собственной наглости, чмокнул ее в щечку. Она отпрянула, покраснела и сказала, не жеманно, а строго и в то же время без осуждения:


- Юра, что вы делаете?


Мы уже были немного знакомы.


Я промолчал, глупо улыбнувшись.


Через неделю она позвала меня на пикник. Был июль. Их коллектив отправился на озеро.
На берегу стояла небольшая сауна. Можно было, напарившись, прыгнуть прямо с мостков в прохладную воду. Я любил парилку и с удовольствием принял приглашение. Но желание было удвоенное. В парную пошел с Люсей, и в какой-то момент мы остались вдвоем.


Перехватило дыхание. Не от жары.


Она немного сторонилась. Я делал вид, будто мне все равно. Но мне было не все равно. И, казалось, она думала о том же.


Я испытывал острое желание прижаться к ней, поцеловать. Сел рядом, приготовился, волнуясь, переступить запретный барьер. Но она почувствовала мое намерение, встала и быстро вышла. Я остался, чувствуя себя неловко. Это напомнило забавный эпизод. Мы пошли в театр. Я не очень вникал в суть постановки. Люся сидела рядом, я чувствовал ее влекущий запах, и аккуратно, как бы невзначай, прикоснулся пальцем к ее руке. Она не отреагировала. Я стал очень мягко поглаживать руку. Она не могла не почувствовать, но не реагировала. Мне в лицо ударила кровь. Я подумал, что, разрешив такое тайное ухаживание, она не отвергнет и дальнейших интимных действий.


Через минуту-другую почувствовал неадекватность - полное отсутствие ответной реакции. Чуть подвинулся, скосил глаза. И все понял. Стало смешно и стыдно.


Аккуратно, еле касаясь, я, оказывается, поглаживал не руку, а уголок мягкой кожаной сумочки. Я ничего не сказал Люсе, и это маленькое забавное и немного стыдное происшествие осталось моей личной тайной.


Внешне Люся была строга ко мне. Наверное, девушке так и положено вести себя. Но тут, у озера, я не верил в ее искренность.


Вечером мы снова оказались наедине. У костра, над которым булькал котелок. Она стояла в своем волнующем купальнике, читала какие-то стихи. Я не вслушивался, всматриваясь в ее ладную фигуру. А потом, когда она отошла в тень, мне показалось - специально для меня, быстро подошел и, собравшись с духом, чмокнул в щечку. Как тогда, в магазине, но увереннее.


Она не отстранилась.


Мы целовались. Люся делала это неумело, но доверчиво и наивно, как в книжках. Я почувствовал ее упругую грудь, прижался к ее ноге, чтобы она почувствовала меня. Она не отстранилась, но и не позволила большего. Эти прикосновения были волнующими и романтическими. Я видел, как дрожали ее ресницы, краснело лицо. Она позволяла себе как бы случайные откровенные прикосновения ко мне, обманывающие лишь ее представление о норме поведения девушки с парнем, но не меня...


Она была воспитана в строгости. Семейные корни уходили в староверчество. Мне было мало как бы случайных прикосновений, но она с улыбкой пресекала мои назойливые попытки. Однако мне казалось, что так она поступает против своей воли, и это подстегивало меня.


Я думал, что мы уже не можем друг без друга. В свободное время прибегал к Люсе, мы гуляли по улицам, никого не замечая, с единственной целью - касаться друг друга, сплетая пальцы и в воображении позволяя гораздо больше.


После пикника она разрешила приходить в гости. Ее родители - строгие пожилые люди деликатно уходили, а мы целовались. Большего она не позволяла, волнуя меня до разочарования.
Заявление подали через месяц. Уже тогда я заметил странности в ее поведении. Заметил, но не придал значения, списав на стеснительность. Иногда она неожиданно задавала нелепые вопросы. Помнила мельчайшие подробности, вплоть до рисунка на моем носовом платке, которым я вытирал ей руку, когда она обожглась горячим растительным маслом у плиты - я тогда неожиданно нагрянул в гости и застал ее на кухне. Но забывала массу нужного, особенно на работе. Когда мы гуляли, могла не заметить встречного прохожего, столкнуться с ним. Мне казалось, будто это происходит из-за естественного волнения.


До свадьбы оставалось немного. Люся пригласила в гости - специально собрались ее родственники, чтобы познакомиться со мной. Но я не пришел. Это и было то самое трудное вынужденное решение.


Накануне вечером неожиданно нагрянула моя тетка. Отношения у нас были натянутые, она - женщина с гонором - вечно всех поучала. Я и родители старались не иметь с ней дела. Но на сей раз тетка преодолела отчуждение.


Когда я пришел домой, увидел встревоженные глаза мамы, рядом - отца и тетку. Пахло корвалолом.


- Я слышала, ты женишься на Люсе Антоновой. Это правда? - спросила тетка.


- Да! - с вызовом произнес я, предполагая добавить „А тебе какое дело?“


Вместо этого сказал:


- И маме она нравится.


Мама промолчала. Люся ей действительно нравилась. Привлекала ее неестественно детская непосредственность. Это тоже было одно из проявлений неадекватности, которое я списывал на волнение. Что-то мешало мне глубже осознать происходящее, будто сам поставил защитный барьер.


- Юра, я должна тебе сказать, ты поймешь, - быстро и уверенно произнесла тетка, видимо, неоднократно заранее мысленно проговорив эту фразу и предполагая мою реакцию. - Ты должен расстаться с ней. Она больна. Я точно знаю. У нее шизофрения.


Меня словно укололо. Я не стал спорить. Догадка пронзила, в голове зашумел ветер.


Я попытался отогнать неприятную мысль, надеясь, что тетка привычно интригует, но не получалось. С тоской подумал, что, может, мама не захотела видеть Люсю своей невесткой и призвала на помощь тетку. Однако сразу возникло внутреннее понимание тех странностей, мысль о которых гнал прочь. И я просто оттягивал минуты и секунды до окончательного решения, которое на самом деле возникло сразу, как только тетка сказала о болезни.


- Она на учете в диспансере, - добавила тетка. - Семья скрывает. Иначе Люся не выйдет замуж. Я точно знаю. Я работала с ее мамой в библиотеке. Она мне все рассказывала.


Реальность резанула мозг. Жениться на девушке, которая больна шизофренией, нельзя. Как бы я к ней ни относился. Мне не раз говорили, как будто предугадывая случившееся, что эта болезнь сказывается на детях...


И тогда я окончательно принял решение. То вынужденное решение, которое продиктовано прагматизмом и пониманием положения и которому противятся естество и разум, и его невозможно не принять, хотя сопротивляется совесть, заглядывающая в душу больными глазами воспоминаний.


Я понял главное: на встречу с родственниками не пойду. Свадьбы не будет. Рвать надо сразу и безоговорочно.


- Да, я все понял. Ты права, - сказал тетке. - Спасибо.


Горло перехватило. Больше не мог говорить. Быстро пошел в свою комнату. Там, наедине с собой, представил люсино лицо, вспомнил ее обжигающие руки, как она с надеждой смотрела на меня своими неестественно доверчивыми глазами с поволокой. И разрыдался.


Я чувствовал себя последней дрянью, подлецом, предателем, но не мог поступить иначе. Я тихонько рыдал в своем уголке, так, чтобы никто не видел и не слышал, ведь я почти инженер космического кораб-ля, а потом попытался успокоиться, вытер слезы и вышел. Мама с теткой все так же сидели в тревожном ожидании. Отец курил на кухне.


- Успокойтесь, - сказал я тоном будто бы абсолютно спокойного человека. - Свадьбы не будет.


Мама облегченно вздохнула…


…Сколько лет прошло с тех пор, подумал я, глядя на Джонни. Вот он тут сидит и рассуждает о необходимости трудных прагматических решений. А такое сложное решение, как разрыв с любимым человеком, он принимал? Когда надо рвать себя на части, потому что иначе нельзя?


Я умею принимать трудные решения, надо только отличать настоящий человеческий прагматизм от решений, схожих с решениями электронной машины.


Я помнил, как на следующий день, когда стало ясно, что на встречу с родственниками Люси я не пришел и не приду, раздался телефонный звонок.


Это была Люся.


- Здравствуй, - с излишне напористой приветливостью сказала она.


По интонации я понял: надеется, что это было недоразумением. Догадывается, что это не так, но надеется. Как надеялся я, что тетка пришла по другому поводу, но сразу испытал неприятное чувство догадки.


- Здравствуй, Люся, - произнес я неестественным голосом, содрогаясь от раздирающего сердце противоречия.


Сейчас скажу то, что произнести очень трудно. Бедная девочка, она уже видела себя моей женой.


- Мы тебя ждали-ждали, а ты не пришел, - весело и быстро произнесла она. - Мама говорит: у Юры что-то случилось, он же такой обязательный. У тебя что-то случилось? Правда?


Она говорила быстро, как бы упреждая мои ответы и подсказывая решение. Но ничего изменить уже не могла.


Я перевел дыхание. Говорить было трудно. Выдавил чужим голосом.


- Люся. Мне сложно это говорить. Надеюсь, ты поймешь.


Она замолчала. Я представил, как ее лицо пронзила окончательная догадка и глаза покинула надежда. Еще раз перевел дыхание.


- Люся, я не пришел, потому что свадьбы не будет.


Повисла неловкая пауза. Через мгновение она заплакала. Громко, не стесняясь слез и не бросая трубку. И в этом тоже была неадекватность.


- Я так и знала. Я все время думала - что-то случится.


Я слышал, как ее успокаивает мать, которая наверняка стояла рядом, волнуясь и все понимая.
В трубке раздались короткие гудки...


Через год мы случайно встретились в магазине. Я знал, что она вышла замуж. Люся увидела меня, улыбнулась все той же наивной детской улыбкой, подошла как ни в чем не бывало и стала всматриваться в мое лицо, пытаясь, как прежде, обнаружить в нем привычное выражение - то, которое давно ушло.


Я был в форме, в нормальной уже, не смешной фуражке, и она, явно любуясь, будто ничего не произошло, взялась расспрашивать меня о жизни. При муже - странноватом молодом человеке с длинной прыщавой шеей в мешковатом пиджаке. Я нашел какой-то повод и почти сбежал, потому что мне было ее жаль и я не мог этого видеть и слышать.


А потом встретился с Дашей. Мы сразу понравились друг другу. Я знал ее давно, лет двенадцать, - мы жили рядом. Но знал просто как соседку. Каждый раз, когда наши взгляды случайно пересекались на улице, у дома или в подъезде, между нами словно пролетала искра, невидимая молния. Я чувствовал приятный укол в сердце и мгновенно опускал глаза, опасаясь, как бы она не угадала в них мою бесстыдную мысль. Потом мы познакомились, был какой-то праздник, нашелся повод. И поехали в парк. К Башне.


Нет, не к Башне. Что-то с моей памятью. Та Башня - в городе моих предков. Мы позже приезжали в тот город и гуляли у холма, у подножия Башни, ходили по улочкам. И чудилось, мгновениями я чувствовал себя своим же прапрапрадедом, и эти улочки казались моими. И я не ощущал отчужденности, я не был в состоянии сиюминутного оплаченного прикосновения к чужим реликвиям, какое испытывают туристы.


Мы гуляли с Дашей как туристы, и мне казалось, что она тоже чувствует эту мостовую, эти фасады и эту Башню, как я. В этом было что-то от мистики. Когда я первый раз шел по той извилистой средневековой улочке и не знал, что там, впереди, у меня возникло ощущение дежавю. И я понял, что сейчас увижу Башню. И через несколько секунд она обнаружилась. Древняя крепостная башня, одетая в красный кирпичный панцирь и врезанная в синее летнее небо. И мне почудилось, что я что-то вспомнил не о себе.


Но это было позже. А тогда, когда мы познакомились с Дашей, я позвал ее погулять. И мы поехали в Александровский парк на метро. И я коснулся ее носа с веснушками. И видел только ее глаза и не обращал внимания на тесноту и пассажиров...


А потом были романтические истории, протекавшие быстрее, чем с Люсей. Мы поженились, у нас было два сына.


О, нет, я хотел, думал о том, что у нас будут сыновья. Но - странное дело - эта мысль о будущем была как воспоминание о прошлом. Или воспоминание о будущем. На самом деле у нас все было впереди. И мы были молоды. И должна была родиться дочь. Но я попрощался с Дашей, поцеловал ее в последний раз и отправился к месту старта. И произошла катастрофа.


И сейчас, вспомнив все это в кабине корабля, я снова представил грустное понимающее лицо Даши и рванулся к Джонни.


- Слушай, командир, мое вынужденное рациональное решение таково: мы возвращаемся. Я сам нажму эту проклятую кнопку.


- Да? - злобновато-весело произнес Джонни. - Кажется, пока еще я командир? Ты двигатель сперва запусти.


Он опять хохотнул. В этой его реакции было что-то непривычное, неестественное для Джонни. По крайней мере я не знал его таким.


Он встал с кресла и, потягиваясь, сделал шаг к жилому отсеку.


- Легко! - крикнул я.


Так. Люк закрыт. Без скафандров обойдемся. Впрочем, они и не нужны. Пятнадцать секунд - и дело сделано.


Дотянувшись до командирского места, резко повернул ключи зажигания - свой и командирский. Раздался писк. Двигатель включен. Нельзя давать Джонни передышку. Успею!


Но я ошибся. Надо было подождать, пока он уйдет в жилой отсек.


Зуммер. Успеваю нажать зеленую кнопку. Джонни еще растерян. Все как в замедленной съемке. Краем глаза вижу - он медленно поворачивается.


Зуммер. Я почти успел. Еще чуть-чуть! В иллюминатор плеснуло бирюзой.


Сейчас нажму красную кнопку. Но надо повернуть оранжевый ключ.


Успею!


Однако замедленная съемка моего восприятия неожиданно превратилась в обычную, действие понеслось даже быстрее, чем в реальной жизни.


- Нет! Ты что?! - взревел Джонни.


Я не ожидал, что он способен на такой рык. Этим рыком он и запустил таймер реального времени. Все остальное произошло мгновенно, будто одним движением.


Я потянулся к ключу, бросил взгляд в иллюминатор. Он был в бирюзе.


Джонни бросился к панели.


Я недооценил его мощь. Был готов отразить атаку, не боялся его, потому что неплохо боксировал, свою реакцию не раз проверял, но меня отвлекла панель, иллюминатор и рык Джонни. Я не ожидал, что он будет так скор и напорист.


Джонни явно сильнее меня, но я знал: на моей стороне неожиданность и реакции боксера-любителя. Да вот поддался эмоциям и отвлекся. Надо было подождать, пока он уйдет в жилой отсек. Но об этом я подумал позже. А в тот миг я был готов к тому, что он попытается ударить меня, но подумал, что для этого ему придется повернуться ко мне. Уйдет доля секунды. Успею отразить. И нажать красную кнопку.


Он ударил не правой рукой, как я ожидал. Правой он вернул свой ключ зажигания в исходное положение, а левой изо всех сил шарахнул мне в лицо.


В глазах потемнело. Я отключился и очнулся. В голове гудело. Джонни уже сидел в своем кресле. Писка не было. Двигатель не работал. Часть лица онемела. Шатался зуб.


Я пошатал его языком, почувствовал вкус крови.


- Ах ты… - успел произнести я, привстав.


Джонни навел бластер. Ствол глядел прямо в лицо.


- Ситуация такая, - сказал он. - В условиях военного времени за такие поступки положено расстреливать. Думаю, в ваших русских уставах записано то же самое. Я как командир имею право. Мы в условиях военного времени. Либо наши страны в состоянии войны. Были в состоянии войны. Либо мы попали в ситуацию, которую так можно юридически оценить в связи с твоими действиями.


- Обратись в международный суд, - процедил я, упав в кресло.


- Не надо никуда обращаться. Я просто тебя пристрелю.


Джонни говорил непривычно быстро и очень четко, как будто в нем сидел другой человек.


- Мы фактически на военном положении, - повторил он. - Сам знаешь, что случилось. Я командир и имею право на решение. Но тебе повезло. В сложившихся обстоятельствах я не могу остаться один. Вот мое окончательное трудное прагматическое решение...


Джонни поднял левую руку, раскрыл ладонь. В ней лежал маленький оранжевый ключик. Тот самый, что над кнопкой. Я бросил взгляд туда. Ключика не было.


- Ну и что? - спросил я, поглаживая саднящий подбородок.


Я почти догадался о его намерении. Екнуло сердце. Прошла боль. Я думал, что успею уговорить, но Джонни поднялся из кресла, быстро прошел в переходный отсек. Я бросился за ним.


Джонни уже был около отползающего выходного люка. Открывалось красно-желтое марево. Ни он, ни я не думали о скафандрах. Для меня сейчас было важно другое. Я знал наверняка, что хочет сделать мой напарник. Это невозможно! Я успел крикнуть:


 - Стой! Не надо!


Хотел схватить его, удержать от непоправимого поступка, но не успел. Да и не смог бы. Меня шатало.


Джонни быстро вылез из корабля. Наверное, он все еще боролся сам с собой, оттягивая решающий необратимый поступок. Встал у люка.


Я выглянул.


Он стоял, зажмурившись, вытянув левую руку ладонью вверх. В полумгле я с трудом разглядел на ней ключик. Джонни глубоко вдыхал этот неприятный воздух с молекулами резиновой гари, видно, мобилизуя силу воли, затем сделал рукой резкое движение вверх, словно подбросив ладонь.


- Не-е-ет! - крикнул я.


Джонни не ответил.


Ключик взлетел.
Поток пыли подхватил и унес его...




ОДИНОЧЕСТВО


Мне было плохо. Конец всему. Голова гудела. Тошнило. Я ненавидел Джонни.


- Сволочь! - бессильно выкрикнул я.


Это был крик отчаяния.


Джонни глупо улыбнулся. Он смотрел вслед вихрю, не обращая внимания ни на порывы ветра, бившие то в спину, то в лицо, ни на мелкий песок, неприятно липнущий к губам.


Мне показалось, что он осознал необратимость своего поступка и растерялся. Колебался, прежде чем выбросить ключ, думал, следует ли оставить шанс на возвращение. Но поздно, и сделать уже ничего нельзя, и его глупая улыбка подчеркнула нелепость поступка.


Неизвестно, кто из нас прагматичнее - я в своем отчаянном желании нажать красную кнопку или он в эмоциональном порыве, заставившем выбросить ключ. Уже не имеет значения.


Я и не знал, что у него могут быть такие эмоции. Или это продуманный поступок? Растерянная улыбка говорила об ином.


Я попытался успокоиться.


- Сволочь… - тихо повторил я.


Сполз спиной по переборке на металлический пол, уронил на колени руки. Сил не было.


Смотрел через круглое отверстие входа на растерянную фигуру командира и плакал.


Джонни поставил крест на моих надеждах. Останемся тут навсегда. Никогда не увижу Дашу, дочь. Они не дождутся. Когда-то они уже не дождались меня. Это было много тысяч лет назад. Но я мог бы все исправить, и они даже не узнали бы, что не дождались меня. Они были бы счастливы в своем неведении, Гуревич исправил бы ошибку. И не было бы ни этой страшной пустыни, ни разгромленного бункера.


Если бы не было Джонни. Но он есть, и его присутствие - реальность, и она закрепила необратимость катастрофы.


Все давно прошло и ничего уже не будет.


Я плакал от бессилия, от злости, от осознания неотвратимости судьбы. Время уже не удастся повернуть вспять. Если...


Что „если“?


Глубоко внутри колыхнулась слабенькая надежда.


Если Гуревич сам не поймет ошибку и не пришлет помощь.


Но если она не пришла и все погибло, то он не понял? Или парадоксы времени позволяют думать, надеяться? Могут ли у одной реальности быть разные варианты?


Нет.


Да.


Я запутался.


Прошли тысячи лет. Гуревич давным-давно умер. Кости миллиардов людей обратились в пыль. Как он может помочь?


Верно. Но верно и то, что сейчас, там, в далеком прошлом, откуда мы, он жив. И Даша. И моя дочь. И Эмма. И миллиарды людей. Ведь нас разделили пятнадцать секунд. Они еще ничего не знают. А сволочь Джонни выбросил ключ.


Или он прав? И это был не бросок во времени, а что-то другое, и мы где-то просуществовали тысячи лет, в каком-нибудь временном коконе, и обратного пути нет?


Да.


Нет.


Я сидел и плакал. Чувство бессилия раздирало сердце.


Кольнула мысль о несоответствии моего поведения образу первопроходца. Словно кто-то внутри меня подглядывал за мной.


Во мне постоянно жили два человека. Я часто чувствовал соседа по сознанию. Один был непосредственно я, а второй наблюдал за мной, и мозг констатировал его присутствие, и я-первый получал его сигналы. Но не стеснялся его, потому что это тоже был я. А сейчас его кажущийся сторонним взгляд вообще не имел значения для меня, человека, брошенного в бездну пространства и времени, потерявшего все, кроме собственной жизни.


Я ощутил отвращение к себе, к собственной физиологии, к своему физическому существу, в котором вынужденно поддерживаю жизнь из-за инстинкта самосохранения.


Всю оставшуюся жизнь буду обитать в биологическом растворе, состоящем из собственных очищенных физиологических выделений. Я хорошо знал технологию очистки на нашем корабле.


- Джонни, ты сволочь...


Бесполезно сотрясать воздух. Все уже сделано. Ничего не исправишь.


Его поступок отменил все.


Я плакал, не стесняясь ни слез, ни Джонни. Нечего было стесняться. Я мог совершить любой доступный в таком положении поступок, любым способом обнажить душу, совершить любую глупость или даже преступление, являющееся таковым лишь в присутствии совести, потому что в отсутствие цивилизации и ее законов юридически преступлений не существует. И никто кроме Джонни и моего второго я никогда не узнает об этом. Командир, переступив через невозможное, но доступное, сам закрыл путь домой, открыв дорогу поступкам любой степени аморальности. Барьером оставалась лишь совесть.


Убью его, подумал я. Ужаснулся тому, что мысль об убийстве не просто посетила меня, но и не пугает. Я боялся не убийства, а самого желания убить.


Я искал оправдания и своему возможному преступлению, и поступкам Джонни. Меня раздирали противоречия. Не исключено, что он был прав, но мы даже не попытались вернуться. Он без колебаний отверг эту идею. Мысль о том, что мы не стали бороться, мучила.


Я ненавидел Джонни, попытался убежать от этого ощущения и не смог. И думал, что если бы у меня был бластер, в это мгновение я все-таки убил бы его.


Непроизвольно дернулась рука, будто я выкинул вперед кулак с зажатой в ней рукояткой бластера, но тут же бессильно упала. Не только потому, что оружия нет. В тот миг, когда ясно представил выстрел, понял, что не способен на убийство. Для этого я должен хотя бы не знать человека, которого по каким-то причинам должен убить. Но тогда за что убивать?


Нет, подумал я, преступление - оно и есть преступление, даже если нет суда и законов. Убийство Джонни было бы оправданным только в случае, если бы он мешал спасти человечество. Как на войне: пожертвовать малым для спасения большого.


Если бы я знал заранее, что он хочет выбросить ключ...


Но теперь такое убийство абсолютно бесполезно. А главное - у меня возникло сомнение в том, прав ли я. Ведь попытка возвращения могла оказаться бесполезной. Я понимал, что сейчас ищу оправдания своего бездействия. Но что могу сделать без ключа? Что сделано, то сделано. Кроме того, гибель Джонни оставила бы меня наедине с мертвой планетой. Он не стал меня убивать по той же причине.


Но все же зачем тогда жить? Пусть и с Джонни?


Самоубийство! Это же выход!


Я вскочил, озираясь.


Да, конечно. Надо найти безболезненный способ.


Мое второе я возразило. Сработал инстинкт самосохранения. Возразило отстраненно и спокойно. „Тебе себя жалко?“ - спросило оно. „Тебе себя жалко, - констатировало, - и я почти увидел саркастическую усмешку. - Герой...“


Я мысленно отмахнулся. Но ироничные глаза смотрели в душу, и мне стало стыдно перед самим собой...


В люк влез Джонни. Остановился. Положил руку на бластер, окинул меня пристальным холодноватым взглядом. Его глаза снова стали пустыми, леденистыми.


- Ну что, русский, ты теперь - вся Россия, а я - вся Америка. Будем жить как два враждующих государства? Или как соседи?


- Пошел ты к черту, - процедил я.


- Выбрал. Ну, дело твое.


В глазах Джонни как бы сверкнуло. Я подумал, что многие годы мирного сосуществования наших государств не отменили внутренний раздрай. При нашей жизни военных конфликтов между Россией и Америкой не было. Не знаю, что случилось после нашего старта, но ощущение противостояния никогда не исчезало. Даже в этом совместном проекте.


Мистическим образом вместо того, чтобы объединить, эксперимент разъединил нас и показал будущее, которое можно было отменить. Теперь уже нельзя. Шанс утерян. Кто же управляет нашими судьбами?


В вынужденных обстоятельствах Джонни сделал свой выбор, а я свой. Если, конечно, и этот частный выбор не предопределен. Но нет же! Я чувствую, что был способен принимать и даже менять решения. Пока не попал в зависимость от выбора Джонни. Он стоит и размышляет о том, стоит ли меня пристрелить. Если сделает это, останется без выбора. Значит, не сделает. Я думал о том же. Но я думал без бластера, а он с бластером. Разница существенная.


Внутреннее чувство подсказало: решение судьбы все-таки как-то связано с бластером, но не оружие - катализатор событий на этой сцене. А что?


Я с вызовом посмотрел в лицо Джонни. Он отвел взгляд.


Я сидел на полу, он возвышался.


Я снова подумал о бластере. Если бы даже получил оружие, ну и что? Все равно ключ унесла пустыня. Я не смог бы решить главный вопрос.


Почувствовал, что если не соберу волю в кулак, все потеряно. Мой удел - ненавистная жизнь с этим человеком в этой титановой банке. Но я должен изгнать из себя это чувство бессилия. Оно мне не помощник.


Снова почувствовал взгляд - не Джонни, а свой собственный, изнутри. Мое второе я взирало на меня с интересом и абсолютным спокойствием, будто ничего не случилось.


Я тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения.


- А знаешь, - услышал голос Джонни, как будто он стал моим вторым я и отозвался на безмолвный вопрос. - У тебя ведь остался шанс сделать глупость. Если я позволю.


В голосе звучали интонации издевки. Я вгляделся в его глаза. Они по-прежнему были ледяными.


Джонни кивнул на люк так, будто моя глупость была там, за бортом.


- Там ведь точно такой же корабль. Точная копия. Даже кнопка аварийного возвращения с ключом. Я знаю. Участвовал в подготовке.


Почему-то я отреагировал спокойно, будто ждал такой новости. Даже не удивился. Вот почему мое второе я было спокойным. Я предчувствовал. Последние секунды интуиция подсказывала, что не все потеряно. Вот почему Джонни улыбался, выбросив ключ. Я принял это за растерянность, а он просто был спокоен или издевался надо мной.


Вернулась мысль о бластере.


Все не так плохо, как кажется. И еще я равнодушно зафиксировал очередной факт неравноправного участия в проекте. Я ничего не знал про второй ключ. Конечно, никто не предполагал, что мы случайно наткнемся на первый корабль, отправленный в небытие пять лет назад. Но я вообще ничего не знал о его конструкции, особенностях, известен был только сам факт неудачного эксперимента.


Я подключился к работе за год до нашего старта. Да и то по настойчивому требованию Гуревича. Возможно, его мучила ностальгия по родине, человек он жесткий, но эмоциональный. Но это мог быть и расчет. Ведь гипердвигатель создан на основе наших нанотехнологий, иначе адронный коллайдер не удалось бы впихнуть в шар. А вот остальные устройства, в том числе и похожие на гироскопы, были для нас сверхсекретными. Послаблений не делали, если не считать случайного эпизода со мной. Возможно, поэтому Джонни испытывал сомнения при общении со мной. Но какие еще условности, если цивилизации нет. С другой стороны, если нам удастся вернуться, то его опасения понятны.


Вполне вероятно, я вел бы себя так же, если бы был носителем секретов. Между нами всегда легкое напряжение, несмотря на взаимную приветливость и широкую неестественную улыбку командира. Я никогда не чувствовал в нем открытости, разве что один раз, когда мы с Дашей пришли к ним в гости, что предусматривал протокол эксперимента, и она сразу нашла общий язык с Эммой, а Джонни расхвастался передо мной своими охотничьими ружьями и шепотом - сексуальными победами. Тогда он был искренен.


Впрочем, как и сейчас, в своем торжестве победы, необходимой ему после шока. Так он восстанавливался. Его поведение может говорить и о трезвом расчете. Он выбросил ключ, зная, что есть второй. Сделал это, чтобы увереннее управлять мной, ведь без его разрешения я не войду в тот корабль. Да и он снова не позволит мне запустить гипердвигатель. Однако если бы однозначно решил не нажимать кнопку аварийного возвращения, мог бы промолчать о втором ключе.


Значит, он в сомнениях. И это хорошо. В сомнениях - путь к спасению.


- Так что мечтай о возвращении, инженер, ищи способы договориться со мной, - сказал Джонни, шагнув мимо меня в кабину.


Я видел, как оттуда он прошел в бытовой отсек.


Да, он хочет управлять мной. В его руках появилась реальная власть. Бластер - не власть, а средство защиты и давления. А вот знание о том, как войти в соседний корабль, - власть. Код от двери в шар, от дороги, ведущей домой, - в голове Джонни.


Но чего бы он ни жаждал, это шанс! „Вот видишь, ты рано подумал о самоубийстве“, - услышал голос второго я.


Но как попасть на соседний корабль?


- Как зайти в корабль?! - крикнул я, пытаясь подняться.


Это удалось с трудом. Встал, опираясь спиной о переборку. В голове гудело, тело охватила слабость.


Пошатываясь, стоял у входа в кабину.


Джонни отозвался почти через минуту. Я не торопил. Что значит минута по сравнению с тысячелетиями, отделяющими нас от дома? Одно я чувствовал точно: внутренний голос не обманывал - сумею вернуться. Не сейчас, так через неделю, через месяц, через год. Нет, не должно быть ценза времени для аварийной кнопки! Иначе все теряет смысл, все погибло. Это неправильно. Если прошли тысячи лет, я потерплю. И вернусь. Для моих родных мое отсутствие будет коротким, почти незаметным. Старт - возвращение. Или даже без старта. Не знаю, как работает кнопка аварийного возвращения, какие сюрпризы таит. Но обязательно попытаюсь.


Я не видел Джонни, но услышал из-за переборки его глуховатый голос.


- Люк открывается таким же пультом, только код другой. Я его знаю.


Он дает мне шанс. Отступает? Сомневается? Боится? В его голосе послышались миролюбивые интонации.


Он указал дорогу, но пока не пускал туда. Может, заставить? Но как? У нас два пульта. Но у Джонни особый - он может программировать и мой пульт. Еще одно отличие в статусе. Я не знаю коды. Но зачем предусмотрены разные коды для разных кораблей? Неужели Гуревич предполагал какие-то возможности? Или это случайность?


Слишком много вопросов. Но сейчас надо действовать.


В голове прояснилось. Тошнота прошла. Я бросился в бытовой отсек.


- Введи код! - крикнул я. - Впусти в корабль!


Джонни сидел на койке.


- Отстань, - вяло сказал он. - Будешь приставать - пристрелю. Для меня разницы нет. Все равно останусь один, если ты уйдешь и стартуешь.


- Зачем сказал про ключ?


Джонни не ответил. Вот скотина! Но зачем-то же сказал. Наверное, терзается. И хочет попытаться, и боится. Или нет - боится другого. Выбросил ключ и испугался, что я, утратив надежду, стану опасным. А так я не могу его тронуть, пока он не впустит меня в соседний корабль. Если не сойду с ума.


У меня снова вырвалось:


- Сволочь!


Джонни с улыбкой кивнул и не ответил.


- Если не пустишь, мне терять нечего.


Джонни зевнул, откинулся на кровать, поправил бластер.


- Вот и весь твой аргумент, - сказал я.


Джонни повернулся ко мне.


- Да, - произнес он. - Для межгосударственных отношений это самый надежный дипломатический аргумент.


Он похлопал по бластеру.


- Все вы наглое дерьмо, - сказал я.


Он не обратил внимания на оскорбление.


- Национальная привычка, - с демонстративным равнодушием ответил Джонни. - Вы всегда были догоняющими и всегда отставали и были слабее.


- Ага. И тогда, когда мы уже были, а до вашего появления оставалась тысяча лет? И если мы слабее, что ж вы не решили вопрос, как решали всегда с другими?


- Зато вы уступили в исторической гонке на выживание, - продолжил Джонни. - Вот и догоняйте.


- Но мы же здесь вместе. Никто никого не догоняет.


Он не ответил. Я подумал, что зря ввязался в этот никчемный спор.


Мы молчали.


- Здесь, в этом корабле, история и поставила точку, - отозвался наконец Джонни. - На планете мы вдвоем. Ты подчиненный, инженер по жизнеобеспечению. Ты и есть Россия. Вот и обеспечивай меня. Я командир. Я Америка. Так теперь и будет.


- Поживем - увидим, – сказал я.


Больше мы не разговаривали.


Прошло месяца два...


Не то чтобы я обиделся. Да нет, пожалуй. Разозлился? Может быть. Но не на его гонор. А из-за барьера, который он поставил на пути домой. Поманил и отмахнулся. И ничего я не могу сделать.


А обида... Это не то слово, которое годится в нашей невероятной ситуации.


Джонни решил выжить любой ценой. Мне же цена жизни, которую избрал он, показалась слишком высокой. Пусть живет в этих соплях, а я должен проникнуть в соседний корабль. Код знает только он. Пульт с программой у него. У меня только один способ заставить отдать пульт и назвать код. Отнять бластер.


Бластер! Вот почему он не давал мне покоя. Вот и пришло его время сыграть историческую роль в судьбе человечества. Маленького серийного бластера, одного из миллионов, собранных на обычном конвейере.


Я ждал удобного момента. Джонни, наверное, догадывался. На ночь он уходил из бытового отсека, спал в своем кресле у пульта, закрыв люк в кабину. Днем, как и я, бродил вокруг корабля. Мы надевали скафандры только для того, чтобы песчаные вихри не слепили, не мешали дышать. В их системе давно закончился воздух, мы вдыхали небезопасную радиоактивную смесь с повышенным содержанием углекислоты. Она уже заполнила и корабль. Принимали противорадиационные таблетки. Их хватит примерно на год. О том, что будет дальше, я не думал. Пусть Джонни волнуется, а мне надо домой. Как? Я пока не знал.


Джонни наверняка рассчитывал на адаптацию организма к особенностям атмосферы. Но я стал замечать легкую головную боль, головокружение. Однако это могло быть и от стресса, и от удара в лицо.


Я не знал, как чувствовал себя Джонни. По его небритому подбородку - он стал бриться раз в неделю, а я по-прежнему почти каждый день, догадывался, что, несмотря на вызывающее поведение ему плохо. Это тоже могло быть и от стресса, и от излишка углекислоты, и от радиации. Я выжидал. Надеялся, что в какой-то момент он расслабится. Намеревался задержаться здесь лишь на тот срок, который позволит мне справиться с Джонни. Его небритая физиономия и красноватые глаза стали стимулом для надежд и размышлений о том, как проникнуть в корабль.


Джонни угрюмо проходил мимо меня, садился за столик, молча, жевал зеленоватую почти безвкусную питательную смесь, которую выдавала система жизнеобеспечения. Я тоже ел эту дрянь. У меня было бы другое к ней отношение, если бы мы попали на лунную базу. Там эта пища была естественно временной. А здесь постоянной, до конца жизни, если не удастся справиться с Джонни и вернуться.


Мне было противно все. Еда, рожденная технологиями замкнутой системы. Вода, от которой почти неуловимо несло неопределяемым неприятным душком хлева и химии. Я бывал на экскурсиях на животноводческие предприятия, и там этот запах не казался столь противным. Он не бил в нос - технологические системы ухода на фермах были идеальными, но ощущался явственно. Здесь же он был еле уловим, на уровне молекул, возможно, только в моей фантазии, но избавиться от его присутствия если не в реальности, то в воображении я не мог. Он почти неуловимо окутывал меня. Я принюхивался и, казалось, улавливал его. Понимал, что скорее всего чудится, потому что системы очистки работают надежно. На всякий случай сделал анализы - вода была абсолютно чистой, с минеральными добавками. И все же запах - настоящий или воображаемый - доставал меня.


Да, скорее всего, это был придуманный запах. Я знал, что пью идеально очищенные мочу, сопли и дерьмо. Понимал суть процесса очистки и то, что так будет всегда, если не смогу вернуться. И меня злило желание Джонни выжить в такой среде. Раздражал и его собственный запах, особенно остающийся в туалете. Он не исчезал, несмотря на систему озонирования. Этот запах был бы не столь мерзким, если бы не осознание, что он навсегда. До смерти кого-то из нас. Наверное, и Джонни чувствовал мой запах, но он был готов жить в таких условиях, а я нет.


Мы молчали и не смотрели друг другу в глаза. Он мне не доверял, и правильно делал.


Когда Джонни шел в душевую, то забирал костюм и оружие в кабинку. Я видел, как он заворачивает их в пленку, чтобы не замочить.


- Оставь, - говорил я. - Все равно когда-нибудь не уследишь. А?


Он что-то бормотал под нос и уходил в душевую со свертком под мышкой. И его голый торс казался мне уже не атлетическим, а тщедушным, и в его обнаженной фигуре чудились ущербность и беззащитность.


- Бластер тебя не спасет! - бросал я вслед.


Думаю, он понимал. Но не отвечал, заходил в кабинку и включал воду.


Бластер мог защитить его только от меня, да и то если бы я на что-то решился. А изменить его жизнь, вернуть домой бластер не мог. Бесполезное оружие. Мне же бояться нечего. Если бы Джонни хотел со мной расправиться, давно бы это сделал. Я оставлял одежду у дверцы душевой. Когда выходил, он провожал меня угрюмым взглядом. В нем чудилась некая странность.


Уверенность у Джонни, по-моему, исчезла. Я ждал удобного момента.


В пустыню мы ходили по очереди. Не договаривались. Просто не хотели оставлять корабль. Как будто кто-то нашептывал, предостерегал. Мы не делились ощущениями, но мне казалось, что Джонни тоже чувствовал что-то грозное, опасное.


Планета была пустынной, страшноватой и угрожающей. Это была не наша Земля.


Что угрожает, я не понимал, но остро ощущал. Опасность таилась в странных запахах, в необычном прилипчивом кисло-горьковатом песке. В эфирных шорохах. Будто кто-то невидимый ходил по планете, и догадаться о его присутствии можно было лишь по этим запахам и шорохам. И он ждал, когда мы допустим оплошность, словно неведомый страшный зверь, притаившийся в темноте.


Эти ощущения отличались от тех чувств, которые испытываешь, когда остаешься на ночь один в старой квартире. Там тоже прислушиваешься к скрипам и шорохам. Но те страхи стимулируют гены, доставшиеся от далеких предков. И понимаешь, что генетическая память обманывает, что звуки издают всего лишь рассохшийся паркет, мышь или сверчок.


Тут не было ощущения, что мы на родной планете. Не покидало чувство: если оставим корабль, может произойти нечто страшное.


По правде говоря, мы ведь не знали точно, совсем ли пустынна Земля. Хождения по пустыне были не совсем бесцельными. Мы будто что-то искали, надеясь на встречу, но и опасаясь ее. Я не говорил об этом с Джонни, однако догадывался о таких же его чувствах. Он ждал, когда я вернусь с прогулки, и, ни слова не говоря, быстро надевал скафандр и уходил. Я поступал точно так же, если он покидал корабль раньше меня.


Вскоре случилось нечто, убедившее, что мы не одни. Точнее, посеявшее сомнение, поскольку я все же не был до конца уверен в реальности произошедшего.


Я скрыл эту новость от Джонни. Не то, чтобы специально хотел сохранить тайну. Неожиданное развитие событий в отношениях между нами не способствовало откровенности. Да и я не был уверен, что не схожу с ума. Однако что-то подсказывало: дело все-таки не в моих мозгах, а в том пограничном состоянии, где между пространством и временем нет существенной разницы. Ведь даже Гуревич в этом не разобрался.


Вполне вероятно, думал я, что мы оказались в той самой запретной зоне, в которой человеку не положено находиться. Или не то, чтобы не положено, а невозможно осознать и оценить увиденное. Оно за рамками понимания, проявляется в образах, возникающих на основе человеческого интеллектуального и физиологического опыта. Мы и существуем в его рамках, как в клетке.


Как нам удалось проникнуть в запретную зону? Пытливой человеческой натуре свойственно ставить эксперименты, часто не понимая процесса, с неизвестными последствиями. Но одно дело ставить физиологические, генетические, электромеханические опыты в закрытых лабораториях, и совсем другое экспериментировать с пространством и временем, бесконечность которых не поддается пониманию, а значит, человек не понимает до конца и сути процесса. Его можно описать математически, но невозможно досконально осознать, проникнуть в формулу не только логикой, но и интуицией, ощутить кожей ее воздействие.


...Я, как обычно, бродил около бункера. Заходить дальше боялся. Не потому, что опасался заблудиться. Автозаборщик вывел бы. Мне казалось, будто ощущаю некую красную черту, заходить за которую запрещено. Как будто кто-то прочертил невидимую линию, обозначающую непреодолимый круг, и за его пределы проникать опасно. Это было лишь чувство, а не знание, но я не мог преодолеть внутреннее сопротивление.


А к бункеру будто кто-то подталкивал. Он притягивал меня, одновременно пугая. Я пытался посмеяться над суевериями - чувствами, доставшимися от далеких предков. Но понимал, что те стихии, которые швырнули нас сюда, не более понятны мне, чем гром и молния доисторическому человеку.


Бункер и звал, и отталкивал. Было предчувствие, что он не так пуст, как кажется. Шорохи в эфире настораживали.


Я забрался через оконный проем в коридор. Думал - как всегда, похожу, загляну в закоулки собственной памяти, обжигающей ностальгией, и вылезу. Но на сей раз тишину что-то нарушило. Мне показалось, будто слышу гул. Поднял стекло шлема, чтобы лучше слышать.


Это было глуховатое многоголосье. Кричали люди. Сначала звук был монотонным, как будто одновременно буднично говорила целая толпа. Такое бывает в реальности: если людей много, слышишь даже интонации, но почти не разбираешь слова.


Я остановился. Этого не может быть. Прислушался. Гул не стихал.


Посветил. Никого.


Голоса звучали так, будто люди были рядом. Даже не рядом, а словно я находился в толпе.


Показалось, слышу голоса Гуревича, Андрона Петровича и в какой-то момент почудилась знакомая интонация Даши. Нет-нет, наверное, почудилось, все почудилось. Этого не может быть. Я схожу с ума.


Я не верил в привидения. Но вот же они, эти странные голоса.


„Они в моем мозгу, - мысленно крикнул я сам себе. - Это глюки! Конечно, глюки!“


Мне рассказывали о том, что космос иногда вытворяет непонятное с сознанием пилотов. Со мной такого не бывало, с моими знакомыми тоже, но в специальной литературе описывалось. Однако здесь не космос, не безвоздушное пространство.


И тут в общем гуле я услышал женский крик. Тут же закричали одновременно все, будто что-то сильно их испугало, как если бы они были пассажирами самолета, который стал резко снижаться, падать. Затем словно что-то взорвалось, гулко и тупо, будто лопнула огромная автомобильная шина. Одновременно раздался громкий звон бьющегося стекла, треск. Гул голосов слился в жутковатый вой. И вдруг все стихло. Словно это была радиотрансляция, и кто-то просто выключил приемник.


Я осмотрелся. Никого. Тишина.


Подавить неприятное ощущение не удалось. Как можно быстрее, насколько позволял скафандр, направился к выходу.


Как только обозначилось его светлое пятно, услышал шорох, а потом шаги. Стекло шлема в горячке забыл опустить, поэтому определил направление. Кто-то шагал сзади. Подумал, что это эхо моих шагов. Но раньше его не было. Да и какое еще эхо, какие шаги, если толстый слой песка? Эхо могло быть только плодом воображения. Даже если бы кто-то шел за мной, я не мог бы это услышать.


По спине пробежали мурашки. Показалось, что сейчас меня схватят за плечи чьи-то длинные цепкие руки. Я резко обернулся.


В конце коридора стоял человек в скафандре. Он был хорошо виден в свете фонаря. Стекло шлема тоже было поднято, но я не мог рассмотреть лицо.


Джонни? Отсюда не разобрать, но больше некому. Скафандр такой же. Странно. Никогда он не выходил, если я отсутствовал. Что заставило его прийти? Не доверяет? Как оказался сзади, и я не заметил?


Джонни шагнул ко мне. По движениям я почувствовал что-то очень знакомое, но екнуло сердце - походка не Джонни. Не его движения, не его рост... Мне стало страшно. По сердцу резануло пилой.


- Джонни?! - почти взвизгнул я.


Не отзываясь, скафандр медленно приближался. Я стоял как вкопанный. Выходит, планета обитаема? Или за нами все-таки прилетели? Но кто это? Его походка кажется знакомой...


Наконец он остановился. Я уже видел его лицо. И не сразу понял, почему его движения показались знакомыми. Я рассмотрел его черты, глаза, нос. По телу пробежала неприятная волна.


Я увидел, кто это.


Это я.


Глюки. Опять глюки!


Никого тут нет! Только я и воображаемый я.


Эта мысль корябнула, оставив ссадину на сердце. Знакомые холодные пальцы пробежали по телу.


Какие еще игры воображения преподнесет планета? Что может происходить на стыке пространства и времени?


Опять подумал, не схожу ли с ума? На мгновение осенила мысль: может быть, это какие-то особые свойства пространства, оно преломляет свет, и я просто вижу самого себя как в зеркале. Мне вспомнилось наше старинное зеркало в коридоре с кавернами амальгамы.


Но тут же надежда угасла. Я поднял руку, но человек с моим лицом не отреагировал. Его руки неподвижно висели. Я сделал шаг в сторону - он стоял.


Это не отражение. Мозг лихорадочно искал логичное объяснение и не находил.


Я всмотрелся в лицо призрака. Показалось, он тоже напрягся. Всматриваясь в меня, подался вперед. И тут я увидел главное отличие. Меня словно окатило ледяной водой.


Он не мог видеть. Вообще не мог. Но смотрел. У него не было зрачков. По белым глазным яблокам сверху вниз ползли черные точки, словно муравьи. Мне показалось, как в дежавю, что я уже видел где-то эту кошмарную картину.


В горле запершило, по телу пробежали иголочки, как будто призрак заразил меня каким-то мгновенным летучим недугом. В глазах возникла резь.


Я отшатнулся. Нет, это точно не отражение, но и не бред воспаленного мозга. Подсознание не могло подсунуть такую жуткую изощренную картину.


По спине заструился пот. Я сделал шаг назад. Он стоял.


Мне захотелось крикнуть ему что-нибудь, бросить любое слово, лишь бы разорвать эту ужасную тишину. Но в горле першило, а язык словно присох к небу.


Я сделал шаг назад, а он стоял, чуть подавшись вперед и вперив страшные глаза в то место,  где я только что был.  Его застопорило, словно он был компьютерным изображением, и компьютер завис. В его неподвижности было что-то неестественное и жутковатое. Мне показалось, будто кто-то схватил меня за ноги - они онемели, и я не могу двигаться.


- Эй! - крикнул я. - Ага! Я тебя знаю!


Что за чушь несу?


В глубине коридора, за призраком, зашевелилась темнота. Я попытался туда посветить, но луч будто упирался в нечто черное, клубящееся. Ноги словно приросли к полу, погрузились в песок, и я не мог двинуться с места, застыв и окаменев, как этот призрак. Мне хотелось броситься из этого коридора, но я не мог пошевелиться. Смертная тоска сковала меня, разлившись по всему телу и отравив каждую его клеточку. Я чувствовал слабость и спазмы в горле.


Призрак пошевелился. Я бросил на него взгляд. Он выпрямился, не отворачивая от меня лицо. Я не мог оторвать глаз. Его лицо стало заметно темнеть, будто на него надвинулась тень, и стремительно стареть, как будто очень быстро перематывалась кинопленка, запечатлевшая его жизнь. Темные линии на лице струились и расширялись, и я понял, что это не морщины, а трещины.


Призрак стоял неподвижно. Трещины почти беззвучно струились по лицу, потом по фигуре - прямо по скафандру. Слышалось легкое потрескивание, как от электроразрядов, и к резиновой горечи воздуха добавился запах озона.


Призрак пошатнулся, поднял руки, неожиданно вонзил их себе в живот. Они легко вошли в трещины. И в следующий момент человек в скафандре рассыпался.


Я поморгал. Нет, не почудилось. В глазах исчезла резь. Тело перестало покалывать.


На том месте, где стоял призрак, образовалась кучка песка. Я посветил. Это был точно такой же красно-желтый песок, из какого состояла пустыня.


Темное нечто не исчезло, шевелилось в конце коридора. Внутри меня зазвенел страх, но я по-прежнему не мог двинуться с места. Пытался успокоиться, осмыслить происходящее, взять себя в руки, объяснить видение игрой воображения, но не удавалось. Голос логики не мог пробиться сквозь внутренний вопль.


Слышал, как у входа, у окна, через которое я сюда перевалился, квакает-урчит мой робот-автозаборщик, суетясь на своих гусеничках туда-сюда, но я не мог повернуться спиной к ворочающемуся мохнатому сумраку.


Посветил фонарем. Он уперся в темноту. И тут увидел, как в ней началось движение. Косматая волна тьмы, напоминающая клубящуюся тучу, стала нарастать и приближаться как живая. Внутри меня тоже что-то шевельнулось, будто проснувшись. Я почувствовал, что оно вовсе не страшное, что-то шепчет, как бы пытаясь успокоить меня. Но было поздно. Меня охватила паника. Из горла вырвался непроизвольный вопль. Ноги отпустило, и я быстро, словно на мне не было скафандра, метнулся к окну. Остановился, оглянулся. Успел увидеть, как туча застыла, стала втягиваться назад, в конец коридора, а вот кучка песка снова зашевелилась, начала подниматься, как будто под ней кто-то сидел, но при этом не рассыпалась. Мне было не до подробностей жутковатой картины. Я перевалился из окна наружу так быстро, словно меня выбросило.


Лицо обожгло жарким горьковато-кислым ветром. Я резко опустил стекло.


Автозаборщик ждал. Он подкатился, издавая забавные звуки, совершенно не уместные в такой ситуации.  Я рванулся прочь от бункера. Идти было тяжело, как во сне,  когда с трудом дается каждый шаг, преодолевая силу сопротивления. Меня снова будто кто-то удерживал.  Ноги вязли в песке, я шел, как сомнамбула, с трудом соображая, что делаю. Отталкивался как можно сильнее, но казалось, почти стою. И все же медленно, по сантиметрам, продвигался все дальше и дальше от страшного места. И чем дальше удалялся от него, тем легче было идти, и я шел все быстрее, пока не набрал темп.


Робот катился впереди, словно поводырь. Он думал, что ведет меня к кораблю, но я просто убегал от бункера.


Наконец показалось, что отошел довольно далеко. Остановился, отдышался. Оглянулся.


Окно в бункер было хорошо видно. В нем шевелилось что-то светлое. Мне показалось, сверкнуло. Я прищурился, чтобы разобрать. Опять возникло ощущение дежавю. Меня снова ощупали холодные пальцы. Пробежав по телу, нырнули, резанув, в живот, как было во время старта.


В бункере у окна стоял все тот же - наверное, тот же - мой страшный двойник, восставший из песка. Белое пятно лица выделялось в шлеме скафандра. Мне показалось, что оно светится.


Его глаз, страшных глаз без зрачков с ползущими черными точками я отсюда не видел, но ясно представлял их. И был уверен: он смотрит на меня.


КЛЮЧ-2


Я окинул взглядом крышу бункера. Это не просто заброшенное здание из бетона, почти засыпанное песком. Это чье-то убежище. В нем обитало нечто. Люди погибли, все живое исчезло, но здание не пустовало. Оно жило какой-то иной жутковатой жизнью, какой не живут здания, населенные живыми людьми.


Я вспомнил Москву с ее шумными улицами, вспомнил город моих предков с его необыкновенной средневековой Башней, посматривающей на город хозяйским, покровительственным, любящим взглядом. Все эти здания жили, как живет большой корабль, наполненный людьми, скрывающий в своем теле механизмы и покровительственно содействующий человеку. Но когда корабль брошен и стоит у причала, он мертв, и признаки его гибели - следы мазута, грязная ржавчина и специфические запахи брошенного под открытым небом металла. Но если его покинули неожиданно, если он утонул, то вскоре оживет, и заживет непонятной и таинственной жизнью. И ее признаки - обросшие ракушками и водорослями конструкции, прячущиеся в его чреве морские животные. Так и с городами. Постепенно брошенные мертвы, а неожиданно брошенные сопротивляются смерти и живут своей жизнью, все же понятной, хоть и чужой. В бункере было не так.


Стойкое ощущение жизни в затонувших кораблях никогда не покидало меня. Я нырял к ним с аквалангом и испытывал то же чувство, которое возникло у меня, когда бункер позвал к себе. Поначалу казалось, что он таинствен и не опасен. Но увидев призрак, понял, что здесь все не так, и вспомнил о другой жизни, страшноватой и непонятной, с которой я столкнулся, побывав в развалинах города под Новосибирском, взорванного атомной бомбой, чтобы совладать с „эффектом Чубайса“. Те немногие здания, что сохранились, были сильно разрушены, обожжены, оплавлены. Но мне показалось, что они не мертвы. Разбитые окна и открытые лестничные проемы оскалились в небо осколками конструкций, будто испуская непрестанный вой. Мне чудилось, будто здания смертно тосковали и истово ненавидели нас.


И сейчас я смотрел на бункер, бросил взгляд на страшного двойника, и во мне возникло такое же чувство. Я немного успокоился, подумав о косматых клубах тьмы, которые, как мне теперь казалось, не только были не опасны, но и пришли мне на помощь. Не из-за них ли рассыпался призрак? Может быть, я зря убежал, поддавшись проснувшемуся во мне страху доисторического человека?


Вид призрака у окна вернул к реальности. Его почти светящееся белое лицо все так же было обращено ко мне. Я махнул ему, успев подумать, что это глупо, но все же махнул, словно кто-то управлял мной. Мое второе я, что ли? Крикнул:


- Кто ты? Что тебе надо?!


По жизни не любил ни выслушивать, ни задавать идиотские вопросы, но сейчас они вырывались словно против моей воли.


Ну и ладно. Все равно вокруг никого, кроме робота. Но это машина. Хотя тоже какая-то странная. Я слышал ее удовлетворенное покряхтывание, и не мог отделаться от мысли, что это не только механические звуки.


Призрак или человек - теперь уж не знаю кто, отреагировал. Качнув головой, не поворачиваясь ко мне спиной, он словно отшатнулся, сделал резкий шаг в тень помещения. И через мгновение растворился во мраке. То ли ушел, то ли рассыпался.


Мое внимание опять обратилось к роботу. Слышал в наушниках довольное кряхтение. Или оно не имеет эмоционального выражения, мне только кажется? Ведет себя очень странно. Не может машина так себя вести.


Я глянул на робота. Он не стоял на месте, как положено, а суетился, ездил взад-вперед. Я оглянулся на темный проем окна. Сделал несколько шагов от него, не поворачиваясь спиной к бункеру. Убедившись, что из окна никто не вылезает, развернулся, пошел прочь. Впереди покатил робот.


Быстро идти не удавалось. Сюда шли легче. Я совершенно завяз в мелком липучем песке. Автозаборщик то и дело останавливался, чтобы подождать меня. Катился молча, покрякивая. Не выдавал никакой информации.


Я остановился, чтобы перевести дух. В красновато-желтой мгле было жутковато. Чувствовал спиной бункер с его непонятными страшноватыми обитателями, но больше не поворачивался к нему лицом. Посмотрел на автозаборщик. Неожиданно он вызвал раздражение. Робот был почти ни при чем, но ощущение необычности его поведения стало немного напрягать, однако мне хотелось снять не это слабо выраженное внутреннее напряжение, а выместить раздражение, охватившее меня в бункере. Странную машину я стал воспринимать как одушевленное существо.


- Ну что молчишь? - спросил со злостью. - Когда не нужно, болтаешь, калякаешь. А сейчас только кряхтишь.


Я был не совсем справедлив к нему. Эта маленькая ловкая машинка хоть и стала вести себя странновато, все же до сих пор говорила со мной только по делу. Я, правда, не думал, что робот ответит. Но этот чудик (я снова поймал себя на мысли, что думаю о нем как о живом существе) не стал задавать вопросы о непонятных для машины словах из моего нетехнического лексикона, а быстро сказал, отреагировав совершенно как человек:


- Потому что я есть думаю. Инженер поступил не соответственно логике необходимого поведения.


Я застыл ошарашенный.


- Что еще за новость? - спросил я.


Обыкновенный автозаборщик ведет себя абсолютно неадекватно. Не так, как положено примитивной машине. С ним происходит что-то необычное. Он подвергает логическому анализу события, в которых аппарат по определению не может разбираться. И отвечает на риторические вопросы, по существу не обращенные к машине, на которые она не может реагировать. Но реагирует.


Я почувствовал, что произошедшее в бункере, происходящее со мной и Джонни каким-то необъяснимым образом связано, имеет отношение и к необычному поведению этой ставшей умненькой симпатичной машины. Надо с этим разобраться. Я решил вступить в игру с роботом.


- Так что за новость ты мне сообщил? - скорректировал я вопрос. - Что имеешь в виду?


- Инженер осуществил коммуникацию с объемом песка, - монотонно произнес автозаборщик.


Ага, так он еще дистанционно меня чувствовал, когда я находился в бункере. И не только меня. Это тоже новость. Это не соответствует известным техническим параметрам машины, связанной только с информационной системой корабля.


Если бы робот обладал чувством юмора, он бы рассмеялся, увидев мой разинутый рот.


- Что за чушь ты несешь? - спросил я.


Я произнес эти слова, понимая, что машина все-таки не может прочитать то, что рисует мое воображение; теоретически она может определить мое давление и пульс, а вот мои иллюзии, если призрак был лишь в моем сознании, она не способна увидеть. Это не может увидеть даже самый совершенный руко-творный электронный мозг из известных. И уж во всяком случае не мыслительный аппарат этого примитивного автозаборщика. Вместо призрака он увидел лишь кучу песка. Слова робота означали: человека в скафандре нарисовало мое воображение.


Но тут же я подумал, что все же машина увидела мое общение с некоей субстанцией, которую назвала песком. Объемом песка. То есть не со всем песком в бункере, а с его отдельной организованной частью. Нет, все не так-то просто...


- Что за чушь ты несешь? - неуверенно повторил я.


- Не понял вопрос, - наконец констатировал автозаборщик.


Он как будто вернулся в свое естественное, предусмотренное программой состояние.


- Что есть чушь? Я несу данные об обозримом моими рецепторами пространстве, я несу свой мозг на средствах передвижения, я несу пробы грунта, я несу...


- Заткнись, эр-икс!


Замолк. Все-таки понимает эмоциональную, не совсем нормативную лексику.


Так почему же у робота исчезли семантические барьеры, определенные его простой программой?


Я присел перед автозаборщиком, осмотрел его электронные датчики.


- Послушай, дружок, почему ты так оценил мой контакт с человеком в скафандре? - спросил я. - Почему ты назвал его песком?


В принципе я догадывался, каков будет ответ. Но мне было важно услышать.


Робот поурчал, помедлил и, как мне показалось, с недовольной интонацией произнес:


- Человек в скафандре есть один тут, это есть инженер. Инженер осуществлял коммуникацию с песком высокой концентрации частиц, движимым не известной мне энергией.


Так. Вот это я и хотел услышать. Значит, я еще не сошел с ума. Человек в скафандре мне не почудился. Во всяком случае, это не совсем призрак.


На душе стало легче. Теперь понятно: какая-то сила управляет этим образом, внедряя его в мой мозг. Робот способен фиксировать потоки энергии, но не в состоянии увидеть картинку, возникающую в моем воображении.


Показалось, что я близок к пониманию происходящего. Ответа еще нет, но возникло его предощущение. До осознания сути оставались считанные шаги. Она ускальзывает, но уже вижу краешком глаза ее уголок.


Я окинул взглядом пустыню. Екнуло сердце. В голове сложилась цепочка. Цвет и вкус песка, страшные крики в бункере, рассыпающийся человек в скафандре. В чем суть образа? О чем он мне говорит?


Мутное красно-желтое пространство поплыло перед глазами, меня стало поташнивать. Я стал догадываться. Спросил:


- Скажи-ка, дружок эр-икс, а что за кислоты входят в состав этого песка?


- Кислоты. В моем каталоге есть отсутствие этих формул. Я предназначен для экспертизы грунта, известных энергетических полей, другой технологической информации. Данные, получаемые мною из информационной системы корабля, показывают высокий процент совпадения неизвестных кислот с составами замкнутой системы жизнеобеспечения.


Да. Так и есть. Предчувствие не обмануло. Я ждал и этого ответа. И не хотел его услышать.


Цепочка в моем воображении выстроилась верно. Только самая страшная фантазия могла нарисовать то, что тут произошло. Ощущение ужасного открытия превратилось в уверенность. А я-то думал, почему песок такой мелкий, красноватый и липкий?


Почувствовав сильную тошноту, еле успел откинуть стекло шлема. Упал на колени, и меня вырвало в этот жутковатый красно-желтый песок. Блевать было почти нечем, спазмы терзали внутренности. Желудочная кислота обжигала горло. Я давился удушающим кашлем.


- Инженер, это есть опасность. Объем биологических жидкостей должен сохраняться на корабле, - монотонно, но громче обычного произнес, подкатившись, робот.


 - Ага. Пошел к черту! - прохрипел я.


Робот недовольно крякнул, пустил лазерный лучик в мутную лужицу, которую исторгнул мой желудок, подъехал, сунул в нее щуп. Лужица быстро всасывалась в песок. Из автозаборщика высунулся маленький контейнер, почти такой же, в который я забирал пробы грунта. Робот быстро собрал мокрый песок, уложил в титановый цилиндрик. Неуместно громко, как будто радостно, сообщил:


- Состав данного выделения близок к некоторым элементам песка. Сообщаю подробности...


- Не надо. Без тебя догадался. Отстань! - сказал я, еще задыхаясь, но подавив спазмы.


Еле поднялся с колен.


- Я не давал тебе команду собирать образцы и делать анализ. Черт те что тут происходит. Что с тобой случилось?


- Моя программа уточнена.


- Кем? Кто ее уточнил? Я не уточнял твою программу.


Робот промолчал, хотя обязан был ответить.


- Кто? Командир? - спросил я.


- Она сама уточнилась. Есть команды важнее команд инженера и командира.


- У тебя точно бред. Но у роботов бреда не бывает. Выключить тебя, что ли?


Я потянулся к пульту. Автозаборщик, недовольно крякнув, отъехал.


- Выключать надо нет. Я выполняю технические функции, нужные вам. Мой лексический каталог распознает не все команды.


- Заткнись, а то точно выключу.


Он замолчал. Да, точно, понимает, хоть и беден его каталог. Что-то случилось с его мозгами. Не может робот сам корректировать свою программу. Бросок сквозь время, что ли, повлиял на наноэлектронику.


Робот медленно покатился к кораблю. Я поплелся за ним, понимая, что такая примитивная машина не может быть ни в бреду, ни в эмоциях, ни в самостоятельном поиске. Что происходящее не похоже ни на сбой программы, ни на внедрение человека. А на что похоже?.. На резкое и серьезное внешнее вмешательство. Нет, не в программу, этого было бы слишком мало для таких существенных перемен в поведении робота, проявляющего явные признаки самостоятельного мышления. Не в программу, а в электронный мозг. У миллиардов чипов возникли новые связи. Иначе я не мог объяснить метаморфозу. Как будто роботу пересадили мозг.


Эта мысль все быстрее овладевала мной. Нелепости, происходящие с нами, связаны и с ним. Связано все - и наше появление в будущем, и перемены в поведении робота, и страшные видения в бункере, и этот жуткий песок, состоящий из элементов погибшего живого мира планеты.


Я думал о том, что к компьютеру робота дистанционно подключилась какая-то очень мощная система, что его электронный нанотехнологический мозг испытал серьезное целенаправленное внешнее воздействие. Другого ответа не было.


Что за энергия, о которой сказал автозаборщик? Не она ли повлияла на его мозг? Если в моем воображении она создала из песка образ человека в скафандре, то почему бы ей не покопаться и в наноэлект-ронном мозгу?


...В красно-желтой мгле показался наш шар. Его вид переключил мои скачущие мысли на воспоминания.


Я проклинал эксперимент, Гуревича с его дурацкими формулами, погубившими все живое на планете, свою судьбу и с ужасом думал о том, что если не решусь на самоубийство или не заставлю Джонни открыть соседний корабль, остаток жизни проведу в этой пыли из человеческих останков, микроостанков всего живого...


- Я убью тебя, Джонни! - мысленно простонал я, но услышал собственный голос.


Мысли вслух. Это плохо. Что-то и со мной не так.


Снова подумал о плохоньких психологах, готовивших нас к эксперименту. Просмотрели меня с моими рефлексиями. И Джонни. Но он-то свой для американских психологов, и никто не предполагал такого развития событий. А я не должен был попасть не то, что в этот эксперимент, но и вообще в космонавты.


Или наоборот должен был? Потому что если бы мною владели такие же прагматические размышления, какие озвучивал Джонни, то мы точно были бы обречены провести остаток жизни в этой красно-желтой пыли, и человечество потеряло бы шанс. Если он есть...


Размышления прервал робот.


- Командира убивать нет! - неожиданно услышал я металлическую фразу. - Командир любит себя, значит, любит людей, значит, любит инженера, значит, убивать командира не есть полезно.


Фраза была абсолютно не понятной. Робот услышал мой выкрик. Это ясно. Но что он несет про любовь? И откуда может знать? И откуда он вообще знает слова „убить“ и „любить“? Его программа далека от таких нюансов в отношениях людей.


- Опять ты несешь чушь. И лезешь не в свое дело.


- Все ваши дела есть мои дела. Командира убивать нет. Нарушение программы. Командир командировает, инженер обеспечивает. Вы оба есть полезны друг другу. Командир любит инженера.


- Тьфу, - сказал я. - Откуда ты знаешь эти слова? О чем ты вообще говоришь? Как будто ты не обыкновенный эр-икс, а Рекс какой-то. Но даже собаки не разбираются в этом. А они уж как-нибудь поумнее тебя.


Впрочем, в последнем я сомневался.


Робот обиженно замолчал.


Мы подошли к шару. Я нажал кнопку на пульте. Люк отодвинулся. Джонни в кабине не было.


Обычно когда я уходил, он сидел в кабине до моего возвращения. Но сейчас из-за странной встречи в бункере я вернулся намного раньше.


Сняв скафандр, прошел в бытовой отсек.


Джонни был в душевой кабине. Он что-то слишком часто ходит в нее. У дверцы лежали костюм, пульт и бластер.




Ничего себе, подумал я, он же не оставлял их снаружи. Отказала осторожность? Или не думал, что я так быстро вернусь?


И тут меня пронзило.


Бластер!


Я заставлю его открыть люк в соседний шар. Или убью. Под угрозой согласится. По сути он трус. Сильный физически, умный, но трус.


Действительно убью.


И потом убью себя.


Я схватил бластер, резко отодвинул дверцу душевой кабины.


Думал, выкрикну: „Джонни, дай код, или я тебя убью! Ты знаешь, я это сделаю!“ Я мысленно заранее проговорил эту фразу. Но не успел произнести. Успел только представить, как затрясется его квадратный подбородок, и он выдавит из себя заветные цифры.


Все произошло не так.


Я увидел его и не смог ничего сказать. И понял, что ничего не смогу сделать. И еще догадался, что имел в виду робот, только не смог понять, по какой технологии его электронный мозг проник в состояние Джонни и как машина сумела, пусть не совсем точно, оценить эмоциональное состояние человека, да еще словом, которое робот просто не должен знать.


Джонни был не просто беззащитен. Я застал его в тот момент, когда он меньше всего хотел бы, чтоб его кто-то увидел. Вот почему он не слышал, как я пришел. Он был слишком занят собой. Командир оказался слаб не только духом.


Я растерялся. Эти его движения, нелепые в сложившейся ситуации, казались не только абсурдными, абсолютно не соответствующими жутковатой реальности. Они разрушили мой спонтанный эмоциональный план. Я не мог ни поставить ультиматум, ни убить его.


Он стоял с закрытыми глазами, запрокинув голову. Вода, струясь, сбегала с его атлетического тела. Правой рукой, в которой еще недавно был бластер, смотревший дулом мне в лицо, он делал движение, которое я не ожидал увидеть.


Джонни вздрогнул, открыл глаза и сник. Отдернул руку, но понял, что я все видел. Конечно, это не было преступлением, но я представил, что он подумал, поняв, что его, человека, участвующего в уникальном эксперименте мирового значения, застали за таким занятием.


Не опуская бластер, я растерянно смотрел на него. Его кратковременная беззащитность как будто обезоружила меня. Мне стало неловко. Теперь и меня раздирало противоречие, только иное, нежели то, что раньше терзало Джонни. Я застал его в самом беззащитном положении, в каком только он мог оказаться, но не мог этим  воспользоваться.


Мне казалось, что я должен ощутить презрение, злость или расхохотаться, но ощущал только стыд. Я не опустил бластер, однако уже точно знал, что не произнесу тех жестких слов, которые приготовил, и вообще ничего не скажу. И не выстрелю. Не смогу.


Я увидел в Джонни не врага, а просто слабого обнаженного человека.


От бессилия хотелось зарыдать, как тогда, когда он выбросил ключ. Я мог выстрелить только в себя. Но не мог получить код и зайти в соседний шар. Это тупик.


Джонни стоял под струями, съежившийся и ставший маленьким, словно сдувшийся резиновый великан. Он затравленно смотрел на меня. В его глазах читались ужас, стыд, мольба и ненависть.


Капли стекали с его тела, руки висели, как плети.


Я бросил бластер. Оружие глухо ударилось о металлический покрытый пластиком пол.


Я прошел к койке и упал, закрыв глаза.


Слышал, как Джонни торопливо вышел, шлепая босыми ногами, как шуршал костюм, и мне было все равно.


Я понимал: только что он пережил сильный стресс, его снедают стыд и ненависть. На волне эмоций может схватить бластер и выстрелить. Но мне было все равно.


Мне казалось, что теперь я уже точно потерял надежду. В этот момент я мог бы покончить с собой, если бы не мое второе я, с иронией наблюдавшее за мной. Я чувствовал этот свой взгляд изнутри на себя же, будто он был извне. Чувствовал и то, как стресс давит на мое сознание, усыпляя меня. Понимал, что это всего лишь психическая реакция на происходящее, надо подавить ее, но и на это не было сил. Я просто лежал и плакал. И не стеснялся Джонни.


На мозг навалилась усталость. Сердце било, как молот. Кровь стучала в висках. Я провалился в сон.


Проснулся от прикосновения. Не знаю, сколько спал. Внутренние часы подсказывали - долго.


Очнулся от неожиданного тревожного ощущения. По груди и животу тесно проехала ладонь. Я очнулся, сбросил руку, резко обернулся.


Джонни лежал, прижавшись ко мне так, что я чувствовал бесстыдное прикосновение его тела. Колючий квадратный подбородок был в нескольких сантиметрах от моего лица. Изо рта пахнуло несвежим дыханием. Мне стало противно. Я увидел жалобные виноватые глаза. На миг растерялся. Его прикосновение было неприятно, неожиданно, но все же меня кольнула жалость, причудливо перемешавшаяся с раздражением и отвращением.


Я был не гомофоб. Мир давно все понял. Такое влечение почти не осуждалось, но и не поощрялось, разве что относились к нему с некоторой иронией. Ладная обнаженная мужская фигура, в отличие от женской, не привлекала меня. Но я видел в ней символы силы, жизни, сравнивал с собой. Потому и тренировался в тренажерном зале, и когда проходил мимо зеркала, ловил свой взгляд на себе и оценивал, похож ли на того атлета, которому позавидовал. И так поступали почти все парни в том зале, бросая мимолетные взгляды на свое зеркальное отражение. В этом не было ни нарциссизма, ни гомосексуализма.


Я испытывал равнодушие к людям, охваченным этой страстью, и инстинктивно сторонился их. Меня поразило не столько стремление Джонни, сколько мысль о том, как ситуация может изменить человека. Он же любит Эмму. Я знал о пикантных подробностях их флирта. И если произошедшее в душевой кабине было понятно, то сейчас я не мог осознать перемену.


Я резко оттолкнул Джонни. Он не стал ни сопротивляться, ни оправдываться. Сел на койке, в фигуре проявилась беспомощность, как тогда, у соседнего шара, когда он понял, что с нами случилось большая беда. Уронил голову. Закрыл лицо ладонями и ничего не сказал.


Он повел себя точно так же, как тот мужчина в Сандунах, которого я ударил в подбородок. Это произошло много лет назад, когда я был курсантом.


Тот мужчина тоже был на вид мужествен, как Джонни. Почему-то особенно внимателен ко мне. Явно хотел познакомиться. В парной сел рядом, улыбнулся, протянул березовый веник.


- Умеешь? - спросил и растянулся на полке, будто я сразу согласился.


Я отхлестал его веником. Он сел, окинул меня взглядом и кивнул на полку, приглашая лечь. Я лег на живот. Прежде чем поработать веником, он стал растирать мое тело, как будто делал массаж.


- Зачем, - спросил я, почувствовав в его прикосновениях неадекватность. - Не надо.


Тогда мой новый знакомый отхлестал меня веником жестко и горячо, как это делают мужики.
В зале он снова как бы случайно оказался рядом. И когда я развернул мочалку, чтобы намылить ее, он приветливо кивнул.


- Давай как следует потру.


Я протянул мочалку. Он принялся натирать мне спину. Его ладонь неожиданно скользнула, как сейчас ладонь Джонни, я инстинктивно развернулся и ударил его в подбородок. Несильно. Чтобы отвалил. Просто он перешел некий барьер, и моя догадка о нем материализовалась в его неприемлемом для меня действии. Покачнувшись, мужчина сел на уголок мраморной плиты, но тут же встал и быстро вышел из зала.


Джонни поступил точно так же. Встал и ушел в кабину.


Я сидел на койке, совершенно опустошенный. Выходит, если не сделаю попытку вернуться или не покончу жизнь самоубийством, мне придется жить с таким вот неожиданным Джонни. И питаться очищенной мочой с соплями. Тьфу!



Я захотел снова прокричать: „Сволочь!“ Но тут мысленно увидел жалобный взгляд Джонни и промолчал. Несмотря на то, что он попытался совершить неприемлемый по моим понятиям поступок, между нами возникло нечто, что не позволяло его оскорбить. Я прикоснулся к его сокровенной тайне, и почему-то она вызвала у меня не презрение, а ощущение сопереживания, как будто он доверился мне, и теперь мы оба владеем его секретом.


Я не мог разобраться в этой смеси противоречивых чувств. Мне казалось, что я предаю то Джонни, то себя, то Дашу. И в то же время не делаю ничего предосудительного.


- Юрий, - услышал я спокойный уверенный голос Джонни.


Поднял голову. Джонни стоял передо мной. В нем не было и тени тех сложных переживаний, которые он испытал, случайно открывшись мне.


Как-то подозрительно быстро он справился со своим стрессом.


- Тебе нужен код? - спросил Джонни. - Я ввел его. Можешь идти. С твоим пультом теперь тоже откроется.


Трудно было не прочитать мои мысли. Я посмотрел Джонни в глаза. Они мне не понравились. Холодные, непонятные, как вообще в последнее время. Если бы не глаза, это был почти прежний Джонни - уверенный в себе и нагловатый.


Забудем, подумал я. Если вернемся в свое время, то забудем эти неприятные эпизоды.


Я отогнал тревожное чувство, и мною овладело радостное ожидание.


Пойду на соседний корабль, возьму ключ, попытаемся вернуться.


Будь что будет, но я снова почувствовал уверенность – все удастся. Иначе не имеет смысла жить!


Надел скафандр, вывалился из корабля. Поодаль виднелся шар. Я направился к нему.


Красно-желтую пустыню воспринимал уже спокойнее - как зловещий, но не касающийся лично меня пейзаж. Не терпелось покинуть планету. Точнее, вернуться в ее прошлое. В мое истинное настоящее. Где нет этой пустыни и призрака в бункере. Где города с одушевленными домами. Где моя Даша и дочь.


Оно никуда не делось, мое настоящее. Я вернусь в него вместе с Джонни, мы все расскажем Гуревичу, и он исправит ошибку. Он же гений.


Мое настоящее живет в моей душе вместе с образами любимых людей.


С этими мыслями я подошел к соседнему шару.


Рядом покряхтывал автозаборщик. Он увязался за мной, хотя я не давал ему команду. Поистине что-то странное происходит в этой жутковатой пустыне. Глупая машина стала пререкаться и принимать самостоятельные решения.


По пути робот о чем-то тарахтел, но я его не слушал.


Люк, как и обещал Джонни, открылся сразу. Темное отверстие немного пугало.


Я вошел в переходный отсек. Тут же замигали огоньки, и вспыхнул свет.


Хорошо. Все работает.


Вскоре я был в кабине.


Вот и блок экстренного возвращения. Вот огромная красная кнопка.


А где ключ?


Его не было...


ОТЕЦ



- Джонни!


Не отвечает.


Связь пропала?


Я прислушался.


В наушниках потрескивало.


- Джонни! Нет ключа!


Молчание.


- Ключа нет! Ты говорил - он здесь!


Тишина.


- Ты меня слышишь?


Он же сказал, что ключ здесь. Почему не отзывается?


Шорох в эфире.


Пропала связь. Надо выйти из корабля.


У входа ждал робот. Я посмотрел на него. Он тут же откатился. Почему? Я бросил взгляд в сторону нашего шара.


- Джонни!


Молчание.


Я чертыхнулся, снова посмотрел на автозаборщика.


- Ну, Рекс, а ты знаешь, почему нет связи?


- Есть связь, - услышал я металлический голос.


Действительно, есть связь. Если бы не было, не услышал бы робота сквозь стекло шлема. Почему же не отвечает командир?


Я вспомнил, как Рекс дистанционно определил состояние Джонни.


- Что с командиром? Можешь оценить?


- Командир нормальное состояние, - ответил он. И зачем-то добавил:


- Командир в настоящий момент не любит никого.


Я подавил смешок, спохватился. Не до смеха. Скребло на душе. Что-то явно неладно.


Я не придал значения словам робота. Позже, когда ситуация прояснилась, понял: он оказался в очередной раз прав. И вновь удивился: как машина может оценивать психологическое состояние человека, к тому же не видя его?


- А про ключ ничего не знаешь? - спросил Рекса.


- Какой ключ? Который велся поиск?


- Да.


- Знаю, но не знаю.


- Не понял. Поясни.


- Мини-устройство 54 тире 007 тире 20, чип индекс 00106, запускающее систему экстренного возвращения, ключ Гуревича один.


Робот замолк.


- Ну? Ну и что?


Рекс металлически покряхтел и продолжал:


- Данные информационной системы корабля номер один: ключ Гуревича один изъят.
Изъят... Ну да, его же нет.


- Давно изъят?


- Четыре часа 13 минут 48 секунд. Сорок девять, пятьдесят...


- Замолчи!


Рекс замолк.


Джонни меня обманул.


- Где этот ключ?


- Не имею информации. Ключ, изъятый из системы, не посылает сигнал.


Ясно. Джонни забрал ключ, когда я спал. Но зачем? Проще было не пускать меня во второй, точнее, первый корабль.


Обманул. Зачем?


Я поспешил к нашему шару.


Люк был закрыт, на команды не реагировал. Я его не закрывал, потому что мой пульт был перепрограммирован на первый корабль. Значит, его закрыл Джонни.


- Джонни, я вернулся, - сказал я, догадываясь, что он не откликнется, но все еще надеясь на недоразумение.


Эфир потрескивал. Джонни не отзывался.


Дело принимало дурной оборот. Он что, решил избавиться от меня? Обманом заставил покинуть наш корабль. Но зачем пустил в шар, покинувший Лос-Аламос пять лет назад? Мог бы не пустить, и я подыхал бы в пустыне. Или я все-таки нужен ему? Или нелегко решиться на убийство?


Придется вернуться на тот, первый корабль, помозговать. Силовая установка действует. Энергия есть. Система жизнеобеспечения пять лет не контролировалась - это плохо. При наличии энергии она должна работать, но нуждается в специфическом обслуживании, профилактике. Компьютер управляет процессом, однако никто не предполагал, что система останется без присмотра на пять лет. Компьютер контролирует циркуляцию воды, но снижается концентрация веществ, ведь физиологические жидкости не поступают. Все же уверен: сумею восстановить жизнеспособность системы. И тогда будет мне и Джонни по собственному кораблю. С существенной разницей. У Джонни есть оружие, а у меня нет. И еще если он захочет, в любой момент перепрограммирует пульт, и я не смогу войти в корабль, если покину его. Надо спешить. Что еще стукнет в голову моему командиру, то ли бывшему, то ли действующему?


Я вернулся к шару. И тут люк оказался закрытым. А я ведь вышел, не закрыв его за собой.
Нажал кнопку. Люк не открывался.


- Люк не откроется, - металлически пояснил Рекс, хоть я не спрашивал.


- Пульт перепрограммирован? - быстро спросил я, надеясь, что пока мы шли, Джонни перевел мой пульт в режим связи с нашим кораблем, и недоразумение утрясется. Джонни ждет меня, а не отозвался по какой-нибудь уважительной причине.


Я успокаивал себя, но сам не верил в свои надежды.


- Нет, - ответил робот. - Пульт инженера отключен.


Он сделал это! Он дистанционно отключил мой пульт! Он решился! Он намерен избавиться от меня, медленно убить.


- Джонни! - крикнул я. - Ты все-таки сволочь!


Что ему мои слова? Я сам виноват. Предчувствовал, но не принял меры. Но какие меры, если у него бластер?


Намерение Джонни можно угадать. Возможно, он не исключает возвращения домой, но не хочет, чтобы вернулся и я - свидетель его тайных слабостей. Поведения, о котором он не желал бы распространяться. Как отреагировали бы Эмма, масс-медиа? Только вот я не собирался говорить об этом. Произошедшее осталось бы между нами.


Еще одна версия: свихнулся или боится меня и хочет выжить все-таки в одиночку. Тогда зачем выбрал такой изощренный способ? Мог бы просто застрелить. Рука не поднимается?


Придется подыхать от жажды. Сколько вытерплю в этой жаре? Сутки? Двое?


- Джонни! Ты не простишь себе! - крикнул я. - Если ты еще не сошел с ума, обязательно свихнешься...


Не ответил. Показалось, что слышу в эфире его дыхание.


Я не боялся смерти, но не такой мучительной. Неужели нет выхода? До сих пор казалось, что найду его. Но вот тупик.


- Джонни!


Молчание.


Не стану унижаться. Вполне вероятно, ему приятно думать, будто я испуган. Мстительно представляет мольбу в моих глазах.


Не дождется.


- Это ты испугался, сволочь!


Мысленно добавил: меня, своей слабости, этой страшной Земли.


Сердце снова стучало как молот. Толчки крови отзывались болью в груди и висках. Джонни обрек меня на мучительную смерть. Не будет возвращения. Никогда не увижу Дашу. А если так, то она уже не ждет меня там, в далеком прошлом, она давно умерла вместе со всей планетой...


Я вспомнил Дашу, но на сей раз память перенесла меня не в нашу квартиру, а в старинное зеркало, стоявшее в коридоре, будто я был изображением, отражением, находился по ту сторону зеркала, внутри амальгамы, пытаясь рассмотреть из нее Дашу. Ее не было, но и я не мог выйти из зеркала, чтобы найти ее и прикоснуться к ней. Увидел в коридоре самого себя в трусах и майке, всматривающегося в меня же - в свое отражение. И уже не мог понять, кто кого рассматривает. В глазах стало пульсировать, возникла резь. А тот я, что стоял в коридоре, отшатнулся, в беззвучном крике распахнув рот и схватив зеркало за края...


Сознание туманилось. Я тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Коридор с зеркалом исчез. Я вернулся в пустыню и обнаружил себя стоящим в одиночестве среди песков. Так ведь так и было. Но в глазах продолжало пульсировать. Мрачный пейзаж пустыни был то ясно виден, то расплывался.


Наверное, сосуды. Сердце болезненно проталкивает кровь сквозь холестериновые сужения. Не хватает инфаркта или инсульта. Буду валяться в скафандре, наполненном собственным дерьмом. Тьфу.


- Сволочь ты, Джонни...


А может, все к лучшему? Упаду и сдохну. И не буду мучиться.
„Нет!“ - крикнуло мое второе я.


„Испугался?“ - спросил самого себя.


„Нет. Не все потеряно. Не может быть, что это конец“.


В голове сипело. Мысли вязли.


Я вяло подумал, что впервые мое второе я выступило не как сторонний наблюдатель, а как непосредственный участник моей, своей судьбы.


Сердце колотилось с такой болью, что, казалось, разорвется. Пустыня пульсировала. Я зажмурился. В глазах поплыли цветные пятна. Они тоже пульсировали. Подумал, что пульсация необычна. Ничего подобного никогда не было. Напомнила 50-герцевое мигание на экране осциллографа. Резь в глазах нарастала.


Снова посмотрел на пустыню, прищурился, пытаясь избавиться от неприятного эффекта. Почудилось, будто пульсация ослабла. Прикрыл правый глаз, потом левый. И когда закрыл левый глаз, пульсация почти исчезла. Тогда я широко раскрыл его и закрыл правый. И понял, что пульсация только в левом глазу и к сосудам не имеет отношения. Передо мной мигала прозрачная огромная буква, очень похожая на греческую „сигму“, только с немного раздвинутыми верхней и нижней линиями.


Пригляделся. Каждая линия была геометрически точной, но какой-то неровной. Я попытался лучше рассмотреть. Это было трудно. Понял, что линии состоят из крошечных мерцающих треугольничков. Показалось, что они объемные, как пирамидки в голографическом изображении.


Она, эта буква, внутри меня. Что она означает? Если бы была нормальных очертаний, я бы сделал предположение. В математике „сигма“ означает сумму. Неужто я поймал сигнал неведомых сил в понятной человеку форме из известного математического кода? Сил, таинственно связанных с человеком, которому они когда-то передали символ и его значение. О чем они сейчас сообщают мне?


Какая сумма? Критическая сумма опасностей? Глупостей? Нарушений? Преступлений? Необходимых действий? Моих? Человечества?


Я запутался. Потряс головой, чтобы прояснить сознание, и снова вернулся в реальность.


Я по-прежнему стоял посреди пустыни, между двух шаров - матового и блестящего. И не видел решения смертельной задачи. Меня трясло от усталости и дурных предчувствий.


- Состояние инженера опасно, - услышал монотонные металлические слова. – Пульс, давление не в норме.


Умный робот, объясни, что происходит? Почему ты стал умным? Что мне делать?


- Лучше бы разъяснил, что я вижу, - вяло отозвался я, пытаясь удержать усталое сознание в реальности.


- Инженеру известен его биологический ресурс? - вместо ответа спросил робот.


Я удивился - не только его поведению, расширяющемуся словарному запасу, но и тому, что и сам разговариваю с электронным экскаватором, как с человеком.


- Примерно. Без воды в этой жаре продержусь сутки-двое. Не знаю точно.


- Подсчет верный, - согласился Рекс. - Но и ошибочный. Было бы меньше, если бы у инженера не возник дополнительный ресурс.


- О чем ты?


Я оглянулся. Оба шара закрыты.


Рекс отъехал.


- Где ресурс? Я же потерял доступ в корабли.


- Ресурс внутри вас. И вне.


Снова загадки. Он что, про „сигму“ говорит? Но я понятия не имею, что это такое. Может быть, какой-нибудь специфический недуг глаз?


- Не понял. Уточни.


Робот подумал и добавил:


- Внутри замкнутой биосистемы инженера и вокруг. Поле. Высокая напряженность.


- Внутри меня?


- Да. И вне.


„Сигма“, подумал я. Точно „сигма“. Но все равно не понимаю. Эти треугольнички, крошечные пирамидки - как бы подсказка, подводящая к интуитивным версиям, которые все же не удавалось сформулировать. Пронеслась вереница мыслей, причудливо связавших египетские пирамиды, НЛО, воющего, как сто волков, железного волка, Башню. Но зафиксировать смутную идею не удалось.


Я посмотрел на Рекса.


- Что вне? Кто вне?


- И вне, - повторил робот, не уточняя.


- Не понимаю. Уточни. Нужна дополнительная информация.


- Нет. Не хватает информации. Сенсоры фиксируют: есть неизвестные энергетические поля вокруг и внутри инженера.


Я огляделся. Ничего не менялось. Все та же пульсирующая вместе с ударами сердца красно-желтая мгла.


Тело начало покалывать. В лицо ударило горячей волной. Показалось, что изнутри. Сознание на миг прояснилось и тут же на него снова опустилась пелена.


- Что я должен делать, Рекс?


- Не владею информацией, - ответил он и отъехал еще дальше.


Я с трудом подошел к нашему кораблю. Обошел. Систем внешнего наблюдения, не считая иллюминаторов, не было, ведь наш шар должен был стать частью лунной базы. Там мы подключились бы к ее системам.


Почудилось, будто в один из иллюминаторов смотрит Джонни. Рассмотреть мешала пульсация в глазах.


Остановился напротив. Светлое пятно в иллюминаторе размывала пульсирующая мгла. Он или не он? Смотреть мешал пот, заливающий лицо и веки.


Робот прав - без помощи и суток не продержусь. Но что за помощь внутри и вне? Не чувствую. Он ошибся.


Глаза щипало.


Обычно так сильно уставал в скафандре намного позже, но сейчас подействовало психическое напряжение. В теле возникла слабость. Я еле держался на ногах. С трудом поднял руку. Посмотрел на пальцы перчатки. Она уже не казалось мне забавной лапой медвежонка. Подумал, что скафандр стал моим гробом.


Покалывание исчезло. Остались слабость и отчаяние.


Отвернулся от иллюминатора. Надо уйти подальше, чтобы Джонни не видел, как упаду и сдохну. Или, может, лучше, чтобы увидел? Чтобы это терзало его?


В воспаленном мозгу стали возникать образы. Я видел Дашу, Гуревича, друзей, призрака в скафандре.


Образы причудливо переплетались. Даша подошла и что-то нашептывала. Я прислушался, прильнул к ней, но тут выяснилось, что это Гуревич, и я отшатнулся. Он улыбнулся, похлопал меня по плечу.


- Молодец, - сказал он, шепелявя. - Вовремя нажал на кнопочку.


Голова кружилась.


- Не надо меня хвалить, - ответил я. - Я не смог. Вы ошиблись, и мы теперь не можем разобраться. Вы разобрались? Раз вы здесь, значит, все выяснилось. Все в порядке. Вы пришли на помощь. Слава Богу!


„Сигма“ пульсировала, лицо Гуревича мерцало как в компьютерной игре.


- Ага, - сказал он чужим, но знакомым голосом. - Разобрались. Да. Конечно.


Шепелявость исчезла. Он сделал паузу.


- Что ты несешь?! Идиот! - продолжил Гуревич в непривычной для него манере.


По его губам я видел - говорит он, но голос не его. И не его эта знакомая до боли манера. А чья?


- Твоя! - рявкнул он.


- Моя?!


Я вздрогнул и открыл глаза.


Стоял с закрытыми глазами и чуть не заснул. Открыл и увидел: рядом ни Даши, ни Гуревича, а я почти сплю. И обозвал сам себя.


Пошатнулся, взмахнул руками, чтобы не упасть.


Подальше отсюда! В бункер. Если дойду.


Но зачем в бункер? Там ведь нет спасения.


Надо. В бункер! Там призрак, но и какая-то косматая сила, разрушившая его.


Я сделал шаг в сторону бункера. Как тяжело. Нет, не дойду. Жаль. Надежды на спасение нет. Робот все-таки ошибся.


И тут я увидел мужчину в плаще. Он стоял спиной ко мне.


„Сигма“ исчезла. Мерцание прекратилось.


Захотелось сказать „здравствуйте“, но удержался. Смотрел ему в спину, ничего не понимая. Кто он? Откуда?


До него было несколько метров. Почему я не видел, как он подошел? Тут ведь негде спрятаться.


Я рассматривал его широкополую шляпу и сероватый плащ, полы которого развевались по ветру. Такие шляпы давно вышли из моды. Их носили когда-то очень давно, потом мода на них вернулась, затем их снова забросили в шкафы.


- Рекс, кто это? - шепотом спросил я.


Робот не ответил. Шорох в наушниках показал - я не выключился из эфира. Но автозаборщик не отозвался, куда-то пропал.


Я осмотрелся. Рекса не было. Ни рядом, ни поодаль.


Я подошел к мужчине. Это тоже призрак? Как в бункере.


- Ты мой бред! - громко произнес я.


„Нет, не бред“, - услышал ответ внутри себя. И тут же подумал, что и призрак в бункере находился за границами моего воображения, потому что с ним справилась внешняя сила - косматый  вихрь, возникший в глубине коридора.


- Здравствуйте, - все-таки произнес я.


Мужчина не реагировал. Что он на самом деле? Не видеть шары не мог. И меня тоже. Что он себе думает? Мы тут измучились, представляли себе невесть что, а он даже не соизволит повернуться ко мне лицом.


Ну да ладно. Главное, что нас нашли. Люди на Земле не погибли, а наша пустыня - какой-то изолированный островок, отданный под эксперимент. Может, тут и впрямь произошла катастрофа, и теперь это зона отчуждения. Или запретная зона.


Да, запретная зона, мне так больше нравится.


А может, даже вообще никакого броска не было, с нами проводят психологический эксперимент. В любом случае - слава Богу. Мы спасены или даже не нуждались в спасении. Тьфу ты. Покажу Гуревичу! Паразит такой.


- Джонни, зря ты старался! - крикнул я.


„Все станет известно“, - устало подумал я.


Кружится голова.


Не смогу доказать? Наверняка велась видеозапись. И твоих, между прочим, домогательств и увлечений. Все записано. Каждое движение, каждый звук. И в скафандре записывающая система. И Рекс расскажет.


- Здравствуйте, - снова сказал я мужчине. - Знаете, что я вам расскажу?


Я потерял равновесие, пошатнулся и опять очнулся. Снова чуть не заснул стоя.


А мужчина где? Он не исчез. Вот он.


Что со мной происходит? Почему я так быстро устаю? Сколько прошло времени? Час, два?


Вдруг почувствовал, как возвращаются силы, проясняется сознание.


Я пригляделся к мужчине.


Стоя спиной ко мне, он нагнулся, чтобы завязать шнурок. Из-за пыльной бури было плохо видно, но я рассмотрел - он завязывает шнурок. Какое знакомое движение, хотя я никогда не завязывал шнурки, потому что на моей обуви их не было. Нет, были, но в раннем детстве.


Чудно как-то. Неестественное поведение. Тут два космических корабля, я в скафандре, вокруг необычная пустыня, а он стоит спиной, не обращает ни на что внимания и завязывает шнурок, как будто тот развязался на городской улице.


Да, невероятно, какое знакомое движение. Где-то я его видел. Никто уже давно не носит обувь со шнурками. Но я точно видел это движение.


Ага, он не из моего воображения. Зачем фантому завязывать шнурок? Призрак должен пугать меня. Хотя бы своим видом. А одежда старомодная, как и ботинки. Кого он мне напоминает?


Мужчина завязал шнурок, выпрямился и все так же стоял спиной ко мне. Что он там рассматривает?


Я посмотрел туда же. Стела. Еле видна отсюда. Ну и зачем она ему? Наши корабли менее интересны? Вы же сами и установили стелу и покинули это место. А мы тут материализовались, и теперь с нами надо разбираться.


Мужчина не поворачивался. Что-то тут не так. Тут многое не так, и я кожей чувствую это „не так“.


Сонное состояние прошло. Сердце опять бьет молотом, а тело  покалывает мириадами невидимых иголочек.


Сейчас подойду, дотронусь до плеча мужчины, и все выяснится. Но мне и так уже почти все понятно. Мы не улетали на тысячу лет вперед. Газоанализатор дал неточный анализ. Песок изменился из-за эксперимента. „Эффект Чубайса“? Катастрофу локализовали, нас эффект не затронул, потому что мы защищены в корабле. Но что же теперь с Дашей? Ага, всех увезли. Она в Звездном городке. Или в Москве. А мы все еще в Лос-Аламосе. А мужчина из ФБР. Конечно, из ФБР. Предстоит тяжелое разбирательство. В катастрофе могут обвинить нас. Меня как русского. Конечно, он из ФБР! Вот почему мне знакомы этот плащ и шляпа. По-моему, в ФБР мода никогда не менялась. Вроде фирменного знака. Сейчас повернется и скажет: „Инженер Долинский. Эксперимент провалился. Мы эвакуируем команду. Следуйте за мной“. А куда? Тут же пустыня! Где машины?


Вообще-то если катастрофа, он должен быть в защитном костюме и тоже в скафандре. Это он был в бункере! Впрочем, нет. Тот призрак превращался в груду песка и был не похож на агента ФБР.


Мужчина стал поворачиваться. Неестественно медленно. Меня это испугало, и я сделал шаг назад.


Он повернулся. Голова опущена. Я не вижу лицо - мешают поля шляпы.


Я поднял стекло шлема. У этого агента, вижу, нет наушников, нет связи. Он же не слышит меня. А я ему - «здравствуйте, здравствуйте». Как я не подумал об этом? Конечно, он меня не слышал, вот и не обернулся. А сейчас услышит и увидит.


- Здравствуйте! - прокричал я сквозь ветер.


Противная пыль забивала глаза, оседала на губах.


Нет, все-таки это не Лос-Аламос. И этот не из ФБР. Все слишком странно.


Мужчина не отвечал. Стоял, опустив голову.


- Я инженер Юрий Долинский! Кто вы? Что происходит?! Вы пришли на помощь?


Мужчина молчал. Медленно, так же неестественно медленно, как поворачивался, стал поднимать голову.


И я увидел. И вспомнил про шнурок. И почему он мне знаком.


Точно так же много лет назад, когда я был совсем маленьким и мы с отцом гуляли по зоопарку у „Баррикадной“, у него развязался шнурок, и он нагнулся, чтобы завязать его.


И вот сейчас передо мной стоял отец. Он давно умер. Но я видел его бледное лицо. Всмотрелся в глаза. Если это такой же призрак, как в бункере, они будут страшные, без зрачков.


У отца были странные глаза. Но не такие, как у призрака из бункера. У этого синие, почти светящиеся пятна. Невозможно было понять, есть ли зрачки. Но это не мраморные холодные глазные яблоки.


Если это и призрак, то совершенно иной. И я его совсем не боюсь. Разве можно бояться отца, даже если он умер?


Отец умер пятнадцать лет назад. Его неожиданно сразил инфаркт. Я корил себя, потому что видел, как за месяц до смерти в его глазах погасли искры, но не придал этому значения. И потом меня мучила мысль о том, что не обратил на это внимания. После похорон он часто являлся мне во сне, молча, с укором смотрел в глаза и ничего не говорил.


И сейчас он стоял напротив, как тот страшный чужой человек в скафандре с моим лицом, но от отца не исходил поток жутковатой энергии, и я понял, что происходит что-то невероятное, такое, что невозможно охватить умом, но все это настоящее, и что если он и призрак, то такой, который пришел на помощь по моему нечаянному зову.


Происходит то, о чем сказал Рекс. Но ни он, ни я не знали, что будет.


Голова стала совершенно ясной.


Тело не покалывало, но оно горело приятным огнем - не от изнуряющей жары, а как в парной под веничком.


Я не знал, как себя вести. Разговаривать глупо. Отец же умер, и мы оба это знаем. Даже мое второе я, этот таинственный внутренний циник, куда-то пропал.


Но и молчать странно. Мы не виделись с отцом много лет. Наблюдал ли он за мной отсюда? Наверное, раз явился в самый трудный для меня момент.


Здесь происходит что-то очень необычное, подумал я в который раз. Или обычное? Но такое, что человек не в состоянии осознать. Красно-желтый песок, пустыня, страшноватые встречи. Сгустки энергии, о которых говорит робот.


Как любой человек, я тоже думал о том, куда мы уходим, когда умираем, и почему оттуда никто о себе не сообщает. Но вот такая встреча происходит, и я не знаю, как себя вести.


- Ты мой отец? - громко спросил я.


Я вел себя глупо, но кто бы вел себя иначе в такой ситуации?


Я спохватился и спросил, чтобы сгладить неловкость:


- Папа, так ты не умер?


Очередная глупость. Но ведь никто еще при жизни не встречался со своими умершими родителями. А если и встречался, то тщательно скрывает это.


Отец не ответил. Повернул лицо ко мне, как бы всматриваясь и прислушиваясь. Я лучше рассмотрел его синие глаза. Сердце оборвалось.


У отца в жизни были сероватые глаза, а эти ярко-синие, без зрачков. И действительно они светились, как у персонажа фильма ужасов. Я подумал, что киношникам что-то известно либо они интуитивно воспроизводят персонажей с такими глазами. Какое-то исчезнувшее знание, живущее глубоко внутри нас.


И все же я не боялся отца. Не может отец желать сыну зла, даже если он из потустороннего мира.


На вид он был совершенно материален. Если бы не его светящиеся синие глаза, я подал бы руку, пожал бы его знакомую с детства широкую ладонь и спросил бы, как он чувствует себя в новых обстоятельствах, как сюда попал и как здесь оказался я. Но он молча стоял и смотрел то ли на меня, то ли сквозь меня.


Жаркий ветер окатывал мое лицо. Я чувствовал неприятный дух пустыни. В этом мареве отец не казался таким уж неестественным.


Я присел, протянул руку, попробовал взять за полу плаща. Отец провожал мои движения поворотом головы. Мои пальцы в мягкой перчатке скафандра не ощущали ткани, но, потянув, я понял, что это действительно плащ. Все реально. Если он и призрак, то все-таки совсем иной, чем те, что бывают в кино.


Я встал, посмотрел на отца. Он отвернул от меня лицо, направил свой жутковатый взгляд на наш корабль, поднял руку. Рукав плаща оголил кисть, и я увидел знакомую руку, тыльную сторону ладони с немного расширенными буграми сосудов и коротковатыми пальцами. Отец показал на люк. Я подошел к входу в корабль. Оглянулся. Отец был рядом. Я не успел заметить, как он прошел за мной. Стоял рядом и смотрел на люк.


Подкатил Рекс. А этот откуда взялся?


- Ты где был? - спросил я шепотом.


Почему шепотом? Сам не знал.


- Здесь был.


- Нет, ты куда-то пропал. Я тебя не видел.


- Был здесь весь период, - настойчиво возразил робот.


Ну ладно, подумал я, потом разберемся.


- Рекс, ты понимаешь, что происходит?


- Моя система оценить не в состоянии. Потоки энергии.


- А отец? Откуда он?


- Кто? Больше никого нет, только я и инженер.


Я удивился не тому, что он не видит отца, - этого можно было ожидать, а его самооценке - идентифицирует себя как личность.


- Можешь предоставить данные об уровне напряженности полей? Квалифицируй их.


Робот заурчал, явно готовясь ответить, но вдруг полностью затих и застыл, будто его отключили.


Фигура отца стала колебаться, потеряла четкость. По ней побежали трещины, как по призраку в бункере. Но отец не рассыпался, не превратился в кучку песка. В одно мгновение вместо него возник темный вихрь, похожий на тот, что клубился в коридоре бункера. Появилось напоминающее маленький торнадо воздушное веретено. Оно бешено вращалось, забирая в себя песок и очень медленно приближаясь ко мне.


Не было страха. Вихрь окутал меня, я оказался в его центре. Глаза забивало песком. Я опустил стекло. Увидел, как из моих рук к люку потянулись тонкие песчаные струи. Со мной ничего не произошло, только тело сильно горело, а из пальцев, из перчаток, потянулись колышущиеся нити. Я не удивился и отстраненно наблюдал как бы глазами своего второго я.


Нити вонзились в люк, и мне почудилось, будто я кончиками пальцев ощутил титановую поверхность. Она была чуть теплая, нагрелась на этой жаре, и почему-то шероховатая, хотя металл был абсолютно гладким на вид. Показалось, что ладонь присосалась к пористой, как губка, поверхности. Я хотел отдернуть пальцы, но они словно прилипли. Не мог пошевелить руками.


Часть песка скатилась с люка, но основная масса прилипла, стала вращаться вокруг люка. Так продолжалось несколько секунд. А может, минут или часов. Я потерял ощущение времени.


Люк вздрогнул. Показалось, будто кто-то пытается его отодвинуть. Раз, другой. И медленно, медленнее обычного, если бы я управлял с помощью пульта, он откатился.


Я увидел Джонни. Он был в сером эластичном костюме. Судя по позе, готовился отразить атаку. Бластер был направлен прямо на меня.


Я оглянулся. Рядом стоял Рекс. Отца не было. Песочный вихрь исчез. Робот ожил. Он суетливо двигался взад-вперед.


Джонни что-то прокричал. Я видел, как у него открывается рот, но в скафандре ничего не слышал. Поднял стекло.


- Как ты это сделал? - хрипло, громко спросил он.


Я не ответил. Смотрел на бластер. Это был единственный серьезный аргумент Джонни. Рядом со мной снова поднялся вихрь. Тело словно обожгло. И вновь потянулись нити, но не из моих рук, а из вихря. Сначала они медленно вытягивались, а потом резко, как удар шпаги, вонзились в бластер и тут же исчезли. Вихрь утихал.


Я услышал глухой стук и брань Джонни. На несколько мгновений потерял его из виду. Вихрь отвлек мое внимание, и когда я вновь посмотрел на Джонни, увидел, как он трясет рукой, будто обжог ее. Бластер лежал у его ног. Джонни нагнулся, чтобы поднять оружие, но при этом старался смотреть на меня. Он присел, уже почти нащупал бластер и вдруг вздрогнул и с воплем бросился внутрь корабля. Я не понял что случилось. Вихрь улегся. Рядом оседала плотная завеса песка и пыли.


Рекс резко, круговым движением развернулся.


- Оценить не могу, - с опозданием неожиданно произнес он. - Квалифицировать не могу. Я получил вмешательство. Я выключен, включен. Неизвестная энергия.


Он замолк. Такое впечатление, будто робот испуган.


- На инженера тоже есть воздействие, - добавил он. - Но инженер не выключен.


- Да уж, не выключен, - пробормотал я и направился к люку.


Зашел в корабль, поднял пульт Джонни. Он бросил все - и бластер, и пульт. Я выглянул. Рекс стоял у люка.


- Подожди, - сказал ему, будто он человек.


Робот не ответил. С тех пор, как вышел очищать стелу, в корабль больше не поднимался. Он и не мог подняться без помощи, но в этом не было необходимости. Здесь он не нужен.


Я нажал кнопку на пульте. Люк закрылся. Все. Я снова в своем временном доме. У меня оружие. Положение изменилось в мою пользу. Только вот ключа нет.


Спасибо, отец. Ты пришел и помог очень вовремя. Спасибо этой планете, которая уже не совсем Земля. Здесь происходят очень странные события.


Скафандр бросил прямо на пол, не укладывая в нишу. Бластер был еще горячим. Я понял - это его рукоятка обожгла Джонни ладонь. Он сидел на койке, мелко трясся. Правую руку держал ладонью вверх. Было видно - кожа покраснела.


Джонни посмотрел на меня. Я увидел те же жалкие испуганные глаза, какими он уже смотрел на меня однажды. Исчез пустой ледяной взгляд.


- Как ты это сделал? - прохрипел он. - Что происходит?


Я не удивился.


- Так ты видел? - спросил я.


- Что?


- Ну моего отца...


- Кого?!


- Человека видел?


- Какого отца? Никого не видел.

- Чего же ты испугался?


Джонни с сомнением посмотрел на меня.


- Ты не знаешь? - медленно спросил он.


- Чего не знаю?


Джонни молчал. Мы рассматривали друг друга. Он с опаской, я с непониманием.


- Ты не знаешь, - констатировал он. Снова помолчал, кажется, немного успокоился, и, глубоко вздохнув, произнес:


- Это было страшно. Пустота. Вокруг тебя была пустота. Ты был как в черной дыре, отверстии. Вокруг черное, как будто вход в длинный коридор без конца, а в центре ты.


Странно, подумал я. Ничего такого не видел. И Рекс не видел.


- А испугался почему?


Джонни пристально посмотрел мне в лицо. Он справился с собой.


- Не знаю, - сказал он. - Не могу объяснить. Просто ужас. В меня ударило ужасом. Показалось, сойду с ума. Как будто что-то вонзилось в мозг.


Он замолчал.


- Ты когда-нибудь задыхался? - спросил он и не стал ждать ответа. - Я однажды чуть не задохнулся. Мне в дыхательное горло попала крупная крошка и вызвала спазм. И я тогда был в таком же страхе. Понимал, что сейчас задохнусь, но ничего не мог сделать. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Очень хорошо осознавал, что происходит, но в то же время был охвачен ужасом, паникой. Вскоре удалось вздохнуть, спазм прошел, но тот кошмар я запомнил. Сейчас было то же самое. Мозг схватило, как тогда горло.


Он помолчал и снова спросил:


- Так ты не знаешь, что это было?


- Не знаю.


Я решил не уточнять, не стал рассказывать об отце.


- Но оно помогло мне, - добавил я.


- Да, оно на твоей стороне.


- Ты смотрел со стороны. Как ты думаешь, что это такое?


- Понятия не имею.


Я сел рядом.


- Джонни, мы тут не одни.


- Да. Я понял.


- С нами что-то происходит.


Он не ответил.


- Кто-то рядом. С нами и вокруг нас.


Он кивнул.


- Тем более надо домой, - добавил я. - Ничего хорошего я тут не жду.


Я хотел еще сказать, что это не наша жизнь, не наше место, но промолчал. Понял ли меня Джонни, не знаю, но он нервно кивнул.


- А ты как думаешь, кто это?


- Я тоже не знаю. Рекс что-то объяснял, но непонятно.


- Кто? - выдохнул Джонни.


- RX-8-010652.


- А-а. Ясно.


- Что тебе ясно? Мне ничего не ясно. Ты даже не спросил, почему я назвал робота Рексом.


Тогда Джонни спросил просто, как ученик, которому велели спросить:


- Почему?


- Потому что этот экскаватор обладает мозгом, способным оценивать не только свою работу. Ничего подобного в его программе нет. Он ведет себя почти как человек.


Джонни кивнул, но возразил:


- Этого не может быть.


- Может. Тут многое может быть. Это не наше будущее. Его надо менять. Пора домой.


Мы молча сидели, обдумывая каждый свое. Я спросил:


- Где ключ?


Джонни, кажется, еще не успокоился, тяжело дышал.


- Где ключ? - повторил я.


- У меня. Я должен извиниться. Сам не знаю, почему так поступил. Ты прав. Надо бежать отсюда.


- Не бежать, а вернуться, как положено, в свое время. Просто вернуться, и все.


- Ну да.


- Ты согласен?


- Конечно.


Я посмотрел на Джонни. Несмотря на кажущуюся уверенность ответа, в его глазах угадывалась растерянность. Мне стало жалко напарника. Я уже не думал о том, что какой-то час назад он был готов унич-тожить меня.


- Успокойся, Джонни, - примирительно сказал я. - Нам просто надо попытаться вернуться. А все, что было, останется между нами.


- Мы должны будем писать отчеты, - буркнул он. - Как мы объясним?


- Мы ничего не должны объяснять. О конфликте из-за ключа мы должны рассказать. И это все. Но никто за конфликт со мной тебя не осудит. А если кое-какие детали скроем, то твои действия будут расценены как разумные и прагматические, а мои как импульсивные и эмоциональные.


Я усмехнулся.


- К тому же твои начальники тебя скрыто поддержат. Ты же русскому противостоял. А в прессу это не попадет. Ну, а о некоторых подробностях нашего общения сообщать вообще не обязательно. Ты же понимаешь?


- Да-да, - кивнул Джонни.


Договорились, подумал я. Действительно, какое отношение к отчету имеют притязания Джонни? В конце концов в этой случайно ставшей мне известной интимной тайне нет ничего криминального. Вряд ли Джонни хотел бы, чтобы об этом узнала Эмма или чтобы такая новость попала в СМИ. В любом случае наши отчеты будут засекречены, рассказывать посторонним ничего не стану. А об этом вообще никому не скажу.


- Так мы возвращаемся, - то ли спросил, то ли констатировал я.

- Да, - сказал Джонни.


- Приведу себя в порядок, и через час стартуем.


- Да, - согласился он.


Наши отношения изменились. Вряд ли он станет инженером, но меня теперь воспринимал как командира.


Усталость после встречи с отцом как рукой сняло. Словно он вдохнул в меня энергию.


Я обтерся мокрым полотенцем, выпил воды. Стали готовиться.


Через час сидели в кабине у пульта в скафандрах. Каждый в своем кресле. Внешне Джонни был спокоен. Его волнение выдавали красные глаза и щетина на квадратном подбородке. Он больше не казался крутым парнем. Не улыбался, как тогда, перед стартом, не поднимал вверх палец. Это был другой Джонни.


Я тоже волновался. Но в моем волнении почти не было страха. Я был готов к смерти, если не удастся вернуться домой, если Земля останется такой, какой мы ее застали в будущем. Тогда мне не нужна жизнь. Я волновался, думая, удастся ли вернуться в нормальную жизнь и выполнить миссию, суть которой неожиданно изменилась и обрела библейское значение, выйдя далеко за рамки научно-технического эксперимента.


И еще я чувствовал присутствие своего второго я. Оно снова появилось и наблюдало как бы со стороны, и ему было не только не страшно, а даже любопытно. Я поймал его или себя на мысли, что если бы умер, то было бы интересно узнать, что там. Мне представлялось, что в нашем нынешнем состоянии, на этой планете, не очень велика разница между жизнью и смертью, но объяснить свое ощущение не мог. Лишь одна мысль огорчала совершенно точно: если бы и узнал, что там, за порогом смерти, то никому из живых рассказать не смог бы, в том числе Даше, ведь если мы погибнем, то это будет означать, что Даша и все население Земли тоже погибли.


Подумал о нашей дочери, родившейся или нет, и опустил стекло шлема. То же сделал и Джонни.


Я привычно приготовил руку к включению компьютера. Джонни кивнул. Мы одновременно повернули ключи зажигания. Раздался знакомый писк. Затем звук зуммера. Я приготовился нажать зеленую кнопку, если Джонни не успеет. Зуммер снова загудел. Джонни не отказала реакция. Все нормально. А теперь - кнопка экстренного возвращения.


- Жми! - крикнул я.


Джонни повернул оранжевый ключ. С силой, как будто решившись на отчаянный поступок, вдавил красную кнопку.


Я взглянул в иллюминатор. Как и при старте, в него плеснуло бирюзовой краской. Красно-желтая пустыня пропала. Иллюминатор стал темнеть. Снова немного тошнило.


Бирюза в иллюминаторе не исчезала, но стала прозрачной. Посветлело.


Сквозь бирюзу километрах в двух я увидел приземистое здание центра. Оно словно выползло из песка, обретя прежний вид.


- Мы вернулись! - крикнул я.


Белым шумом полыхнул монитор, затем на него выплеснулось долгожданное изображение. Центр, наполненный людьми. Множество лиц.


Вон Даша. Она явно встревожена, растеряна, испугана. Гуревич всматривается в монитор со своей стороны. Эмма прыгает и радостно бьет в ладоши. Они увидели корабль, нас. Я улыбнулся, приветливо помахал. Лицо Даши прояснилось. Она тоже улыбнулась.


Все закончилось. Слава Богу. Для них мы никуда не улетали. Или исчезли на несколько секунд и вновь материализовались. Вот Даша и встревожилась - она ведь ждала неприятного сюрприза.


Мы никуда не улетали, но придется объяснять, где мы были и что делали. Поймут ли? И были ли мы где-то на самом деле?


В душе шевельнулось сомнение.


Ладно, все это потом. Сейчас - встреча.


Эх, Гуревич, ты думаешь, эксперимент провалился, раз мы не на Луне. Нет, он проведен, пусть и с ошибкой, но состоялся. И может быть, дал гораздо больше того, на что ты рассчитывал. Человеческий гений не может заглянуть за горизонт. А мы заглянули. С твоей помощью. Ты привстал на цыпочки, чтобы заглянуть, а мы там побывали. Но ничего не поняли. Расскажем тебе. Если поверишь, то поймешь. И не будет этого страшного будущего. Если можно менять будущее, то почему нельзя изменить прошлое?


- Мы вернулись! - закричал я, взглянув на Джонни.


Какой счастливый момент! Сердце пело.


Джонни тоже белозубо улыбнулся, поднял вверх палец. Это был прежний командир.


Ты зря боялся, подумал я.


Нет не зря, отчетливо прозвучала фраза, которую произнесло мое второе я. Что оно почувствовало раньше меня?


„В чем дело? Все же нормально. Отстань!“ - мысленно крикнул я.


- О-кей! - сказал я Джонни, как бы убеждая в этом самого себя.


В этот момент в стекле его шлема мелькнуло мое отражение. Показалось, что в нем что-то не так. Екнуло сердце. Где-то я уже видел такое отражение. Нет, не отражение. В бункере! В стекле отразились мои глаза. На миг показалось, что они такие же, как у призрака в бункере. Выпученные бельма с ползущими черными точками. Но иллюзия тут же растворилась. Я подумал, что это просто блики в стекле. Конечно, блики! Мы вернулись! Ура!


Пора выходить из корабля.


- О-кей! - подтвердил Джонни.


И все же что-то не так. С момента старта все время что-то не так.


Секундная задержка в работе гипердвигателя. Он должен был остановиться. Но писк продолжался. Затяжка, подсказывающая, - не все в порядке.


- Ты не прав! - закричал я своему второму я. - Это ерунда. Сейчас двигатель остановится.


Закричал вслух. Как реальному человеку. Как будто убеждал себя в том, чего на самом деле нет, понимая это закоулком сознания в попытке убежать от реальности.


Он не ответил.


Джонни бросил на меня удивленный взгляд. Я заметил, как на мониторе остановились глаза Даши, окаменело лицо Гуревича. Они еще не осознали, что я крикнул, но поняли: что-то идет не так.


Изображение на мониторе погасло.


Писк усилился.


Двигатель так и не прекратил работать, хотя пятнадцать секунд прошло.


Я откинул стекло, крикнул:


- Что-то не так!


Джонни кивнул. Он вновь стал мертвенно бледным.


В иллюминатор хлестнуло чернотой. И тут двигатель смолк. Отступила темень. Вместо бирюзы иллюминатор светился желтизной.


Я прильнул к стеклу. И увидел все ту же красно-желтую пустыню. Но теперь мы стояли под другим углом. Поодаль во мгле рассмотрел шар первого корабля. Раньше его не было видно.


СТЕЛА-2


- Ты тоже видишь его? - спросил я.


Джонни промолчал.


Я подумал о Гуревиче.


Напортачил наш гений. Не можем выбраться. Да что мы - вся планета.


- Мы, кажется, вернулись, - сказал я.


- Вернулись, да не туда, - тихо ответил Джонни.


Он разглядывал пустыню. Я заглянул в стекло его шлема, чтобы еще раз увидеть свое отражение и убедиться - это была всего лишь игра света и тени, но Джонни как назло быстро поднял его, чтобы лучше рассмотреть пустыню. Я попытался успокоить себя: мое отражение в стекле его шлема было обычным. Но неприятное ощущение не покидало.


Матовый шар соседнего корабля казался зловещим символом катастрофы. Я не мог выбросить из головы свое жутковатое отражение. Да нет же, показалось...


- Джонни, посмотри на меня.


Он отвлекся от иллюминатора, пустым взглядом окинул мое лицо.


- А что? - спросил он. - Ничего не вижу.


- Все нормально?


- Нет, не нормально.


Я вздрогнул, но он показал рукой не на меня, а в иллюминатор. Я вздохнул с облегчением, но тут же в душе корябнуло. Да, все остальное не нормально. Не могу с ним не согласиться.


По выражению лица Джонни я догадывался, какая очередная борьба происходит в его душе. Поддавшись моим уговорам, он рискнул, но ничего не вышло, и непонятно, рухнула ли надежда на возвращение. И теперь неизбежно снова встанет вопрос - как быть?


- Да, не нормально, - с вызовом повторил Джонни, будто я был виноват в провале.


Но это были ничего не значащие фразы. Просто надо что-то говорить, снять напряжение. Молчание усугубляло боль неудачи. Объяснения произошедшему не было.


Мы по-прежнему в той же пустыне. Гипердвигатель швырнул назад. Вернее, вперед на тысячи лет. Или все-таки назад? Или мы остались на месте? Эта казуистика, из которой я безуспешно пытался выбраться, окончательно запутала, на мозг опустилась привычная тяжесть.


Я в очередной раз подумал, что мы влезли в абсолютно непонятную человеку сферу взаимоотношений пространства и времени. Но осознание этого факта никак не способствовало поиску выхода, и это тяготило. Мозг бессилен. Чтобы понять, нужен какой-то особый интуитивный подход. Мы на пути к нему. Сигналы есть. Я же вижу „сигму“, мерцающую в глазах, вижу призраки. А Джонни получил сигнал, увидев нечто черное, окружавшее меня. Пока мы не можем распознать эти символы. Мозг идентифицирует их как странные образы, и это все, на что он способен. И все же образы и пугают, и вселяют надежду.


Но почему только мы вдвоем - я и Джонни - допущены на порог тайны? Или это не тайна, а обычное состояние уголка Вселенной? И надо просто спокойно вздохнуть и отнестись к происходящему не как к необъяснимому страшному явлению, а как к неприятному происшествию, последствия которого можно устранить.


Или произошедшее с планетой - кара за человеческую наглость?


Я не мог выбраться из сплетения версий, которыми подменял знание. Но подумал, что чем выше уровень глупости, наглости и самоуверенности, тем хуже последствия трагической ошибки, строже кара.


Эти раздумья огорчили. Голову словно стиснуло обручем. Я попытался убежать от неприятных мыслей. Представил возвращение домой.


Вот мы с Джонни разбираемся в причинах неудачи, находим ту маленькую ошибку, которая не позволила остаться дома, и наш шар материализуется в Лос-Аламосе. Мы выходим, Гуревич ничего не понимает, не знает, что мы побывали в далеком будущем, переспрашивает и качает головой, и мы с Джонни...


- Юрий!


...и мы с Джонни запираемся с ним в кабинете и еще раз подробно рассказываем нашу историю, но он все равно не верит, а как доказать, я не знаю...


- Юрий!


...и я не знаю, как доказать!


Черт возьми, а ведь на самом деле проблема! Гуревич скажет, что ничего не было, что у нас возникли галлюцинации из-за мощного энергетического поля, созданного гипердвигателем.


Ну ладно, это еще будет. Главное - прорваться домой.


Я подумал, что мы обязательно вырвемся из этого порочного круга и вернемся домой, но что случится потом, не знаю. Придется объясняться с Гуревичем, членами комиссии, спецслужбами.


Но откуда я знаю, что прошлое тысячелетней давности есть и сейчас, и меня по-прежнему ждет Даша, и придется объясняться перед Гуревичем и комиссией? Но почему бы нет? Если пространство и время слились в единое целое, если нас швыряет по этому покрытому мраком бесконечности пути, невидимому коридору, то почему бы не предположить, что все удастся? Даша ждет меня, даже если по моему нынешнему исчислению ее нет тысячи лет. Я вернусь к ней. Только надо найти эту дверь. Где она?


- Юрий...


Меня наконец отвлек хрипловатый голос Джонни.


- Посмотри. Мы вернулись не туда, не совсем точно туда, откуда улетели. Или что-то опять случилось.


Я вгляделся в красно-желтую мглу. И увидел, что стела снова засыпана до самого верха.


Холм было плохо виден в песчаной буре. Но теперь красно-желтая пыль не металась, как было до нашей попытки вернуться. По пустыне носились похожие на веретено завихрения подозрительно правильных форм, не распадаясь кружившие вокруг кораблей и холма.


- Рекс!


Я включил связь, надеясь, что робот услышит, если он еще здесь. В иллюминатор его не видно.


Робот отозвался не сразу, будто раздумывал, следует ли ответить.


- Да, инженер, я слушаю.


Это „я“ резануло слух. Что-то новенькое. Робот относится к себе как к живому существу? Идентифицирует себя как личность? Однажды мне это уже показалось, но сейчас он произнес „я“, и сомнений не осталось.


Почудилось, будто в его голосе возникла интонация раздражения. Мне и раньше слышались такие интонации. Но может ли такое быть?


Я подумал, что здесь по человеческим понятиям нет большой разницы между „может быть“ и „не может быть“, так что не удивляют и метаморфозы, происходящие с примитивно мыслящей машиной. Решил пока не тратить время на выяснение этого вопроса. Спросил о другом.


- Рекс, как долго мы отсутствовали?


И снова он ответил с небольшой задержкой, как будто раздумывал, и ответ прозвучал так, словно он разоблачал меня.


- А вы и не отсутствовали.


- Но мы видели бункер, людей в центре, Гуревича.


И Дашу, подумал я, но что-то остановило меня, и я не стал произносить ее имя.


- Это не имеет значения, - с легким раздражением непонятно сказал Рекс. - Нельзя отсутствовать, одновременно присутствуя, в одной и той же точке. Вы же это знаете. Либо вы отсутствовали, либо присутствовали. А корабль стоит здесь все время. Я видел. И вообще никогда не пропадал.


Опять эти „я“ и „вообще“. И странная фраза.


- Но корабль осуществил маневр, - возразил я. - Перелет, прыжок. Разве ты не зафиксировал: раньше окружающее пространство было другим? Как ты представляешь этот процесс?


- Пространство вокруг вас меняется, а вы нет. Как стояли, так и стоите. Гипердвигатель создал мощный энергетический кокон. Вы в нем были семнадцать секунд. Двигатель остановился - кокон исчез. Вы никуда не улетали и не прилетали. Ни в момент начала эксперимента, ни сейчас.


- Хочешь сказать, что и старта из Лос-Аламоса не было?


- Я ничего не хочу. Я фиксирую. Старт был лишь в примитивном восприятии физиологически и информационно зависимых организмов. Время существовало для меня, но не для вас.


- Как это так?


- Вы же сами видите, что для вас прошло несколько секунд, а на самом деле несколько тысяч лет.


Все-таки тысяч?!


- И для примитивного белкового организма время сжалось, а для высокоорганизованного наноорганизма все шло как положено, - добавил он.


Та-ак. Наглая обезумевшая машина.


- Почему раньше об этом не говорил?


- Раньше я не знал. Процесс, в который я включился, развивает мой мозг.


Я не удержался, отреагировал чисто по-человечески - не так, как следовало, общаясь с машиной, в программе которой произошли сбои.


- Ага. Эти примитивные белковые организмы придумали и воплотили этот процесс, и, между прочим, тебя тоже.


- Необходимый этап развития, - непонятно ответил Рекс без задержки. - В конце концов одноклеточные некогда легли в основу животного мира. Зато в основе процесса, который запустила ваша цивилизация, как раз я.


Он помолчал и добавил:


- Мы.


Это „мы“ прозвучало угрожающе. Кто „мы“?


Я не понял, что имел в виду робот, укорил себя за никчемный спор с обнаглевшей машиной. Ладно, потом разберемся. На конвейер пойдешь, в мастерскую. Или на слом. Сейчас важнее выяснить, что случилось и как это можно исправить.


Я понимал, что метаморфозы Рекса непосредственно связаны с происходящим, но все же они вторичны. А что первично?


Перед мысленным взором возникли встревоженные глаза Даши. Подумал об отце или его призраке, и спросил Рекса, так спросил, что самому же показалось, что у меня в голосе возникли интонации вкрадчивости:


- Не улетали так не улетали, это даже хорошо. Но объясни, где же тогда наши друзья, специалисты центра? Где Лос-Аламос?


- И Даша? - совсем уж неожиданно переспросил Рекс.


- И Даша, - вырвалось у меня.


Я был потрясен. Никогда он не говорил на эту тему. Это касается только меня. Если бы Джонни спросил, я бы понял. Он же знает мою семью. Но робот!


По коже пробежала неприятная волна. Невидимые холодные пальцы снова ощупали меня, нырнули внутрь, резанув ногтями по сердцу.


Откуда он может знать? Какое машине дело до моих чувств? Он что, проник в мои мысли? Или кто-то подсказал ему?


Я не успел спросить. Робот продолжал.


- Да, Даша. Все тут.


Произнес и замер.


Я окинул взглядом красно-желтое пространство. Да. Все тут. Рекс прав. Но с одним условием - если обратной дороги нет.


- Думаю, ты не прав, - возразил я. - Даша меня ждет. Все ждут.


- Нет, - возразил Рекс. - Время необратимо.


- Но мы же видели бункер с людьми!


- Вам не понять, - после паузы недовольно произнес робот. - Ваш мыслительный аппарат не способен ни оценить, ни осмыслить пространственно-временную категорию.


Он не совсем прав. От знания меня отделяла почти прозрачная тонкая стена, за которой, мне казалось, я видел размытые дрожащие линии цифр и графиков.


И тут меня осенило.


- Если мы никуда не улетали, что же случилось со стелой?


Рекс ответил не сразу. Этот вопрос не для его электронных мозгов. Молчал, наверное, минуту.


- Не способны оценить причины процесса, - монотонно, без интонаций, как будто я его разоблачил и он должен оправдываться, произнес робот. - Стелу занесло песком.


- Это я и сам вижу. Моих человеческих мозгов хватает, чтобы оценить произошедшее. А ты, как вижу, не понимаешь.


Рекс помедлил и ответил так, словно его программа начала глючить; его интеллект как бы вернулся в исконное состояние, соответствующее техническому описанию.


- Не понимаю есть.


- Но сам процесс ты видел?


- Фиксировал.


- Как он произошел?


Робот молчал.


- Как в обратной съемке?


Он опять помедлил и ответил:


- Съемка. Есть. Обратный процесс. Да.


- Ага. Выходит, гипердвигатель все-таки что-то сделал за рамками даже твоих интеллектуальных возможностей.


Рекс не ответил. Я ждал, но он молчал. Похоже, сам запутался. Или что-то хочет скрыть. Я подождал минуту - он не отзывался. Я не видел робота, но представлял его растерянный вид. Не знаю, как растерянность должна выражаться в облике машины, но был уверен, что он ссутулился, а его видеоэлементы погасли.


Как я хотел, чтобы это было так. Я желал обмануться в своей оценке метаморфоз, происходящих с роботом. Чувствовал угрозу, связанную с его новым поведением, и не мог понять, в чем она - в самом роботе или в условиях, вызвавших эти перемены. Рекс был понятен и близок, пока оставался просто машиной, действующей по заводской программе. Неожиданное проявление в нем человеческих качеств пугало, и все же я не мог осознать причину своего страха. Покашлял, пытаясь перебить тревожные ощущения, громко спросил:


- Рекс, так что ответишь? Почему молчишь?


Он молчал. Но и это молчание выдавало неадекватность поведения робота, хотя коротким возвращением к примитивной технической лексике он дал надежду на то, что я ошибался и сам что-то не понял. Это молчание пугало меня не меньше, чем его неожиданная говорливость, расширение словарного запаса и несвойственная машине самоидентификация. Технические условия автомата обязывали отвечать человеку, даже если робот не понимает вопрос. Должен уточнить или дать сигнал о непонимании. Но он молчал.


- Почему он не отвечает? - спросил Джонни.


Я не стал с ним делиться своими тревогами, коротко ответил:


- Может, испортился. Потом проверю.


Это единственный вариант, единственная надежда, с помощью которой я пытался погасить тревогу. Тревог мне хватало и без Рекса, но я рассчитывал, что наша неудачная попытка возвратиться все-таки связана с какой-то чисто технической мелочью. Поведение робота грубо внедрялось в эту надежду, отравляя мой ум ядом дурного предчувствия.


Джонни нетерпеливо смотрел то на меня, то в иллюминатор, будто надеялся, что вместе с роботом мы найдем спасительное решение. Он не понимал всю глубину опасной сути перемен, происходящих с автозаборщиком.


- Надо откопать стелу. Мне кажется, мы что-то узнаем, - сказал я.


- Зачем?


Я точно не знал, зачем, но чувствовал - надо.


- RX-8-010652, ты можешь откопать стелу? - спросил я, сделав вид, что в наших отношениях с роботом ничего не изменилось.


Робот не отвечал. Все-таки он слишком сильно изменился.


- Рекс! Надо откопать стелу! - произнес я приказным тоном.


- Конечно, - охотно отозвался робот, будто испытывая облегчение от того, что я наконец поставил понятную задачу.


По этому человеческому „конечно“, тоже неприятно резанувшему слух, я еще острее осознал, насколько он изменился.


- Работай!


Я услышал урчание машины. Робот отправился выполнять задание. Это немного успокоило. Сейчас он ведет себя в рамках программы, заложенной на конвейере. Хорошо хоть не бунтует. Я уже ждал чего угодно.


Посмотрел на Джонни. Нет, он так и не понял значение новых особенностей робота.


- Еще раз попробуем? - предложил я, кивнув на кнопку аварийного возвращения.


Он опустил глаза, ответил:


- Нет. Ты же видишь. Ничего не получилось. И нельзя тратить энергию. Ее запас для нас почти бесконечен, если не делать гиперпрыжки. Посмотри на индикаторы.


Я посмотрел. Он прав. Мы в западне. На один прыжок запаса хватит, но если нас снова вернет сюда, то вряд ли выживем. Системы жизнеобеспечения остановятся года через два.


И все же интуиция подсказывала: решение должно быть.


Я подумал, может, это не интуиция, а просто непреодолимое желание вернуться к Даше.


Меня часто мучила мысль о том,  как отличить интуицию,  предвидение от вывода, продиктованного логикой. В жизни бывали моменты, когда невозможно было объяснить происходящее с помощью логики.


Однажды нас, группу курсантов, отправили в Казахстан, на Байконур. Мы должны были участвовать в подготовке запуска „Вихря“ - многоразового корабля нового поколения, курсирующего между Землей и Луной. Когда прибыли и направились к гостинице, мне в голову стукнуло, будто меня не будет в списках. Никаких оснований для этого не было. Я видел список, заверенный электронной подписью руководителя училища. Но что-то мне подсказывало: в списках меня не будет. Может, уже тогда стало проявлять себя мое второе я. Оно и нашептывало: „Не будет“. И когда администратор, взглянув в монитор, сказал, что для меня место не забронировано, я засмеялся. И не мог объяснить ни руководителю группы, ни самому себе, откуда заранее знал о недоразумении. Его моментально устранили. Руководитель группы позвонил в Москву, все уточнил и внес меня в список. А я запомнил этот эпизод. И порой вспоминал, как предчувствие очередной раз не обмануло.


Но все же я не исключал, что никакого предвидения в Казахстане не было, просто я предположил такую возможность, поскольку во всем люблю идеальный порядок и точность и предполагаю сбой, если решаю задачу не сам. Всегда вижу несколько вариантов развития событий, и когда один из них сбывается, думаю, что вот, предвидел его. Поэтому даже тревога, которую испытывал перед стартом, могла быть всего лишь естественным состоянием перед сложным и опасным экспериментом, связанным не с предвидением, а с работой логики. Миллионы людей летают на самолетах, зная об опасности этих полетов, и ничего не происходит, но когда кто-то попадает в катастрофу, эти люди уверены, что предчувствовали беду. А на самом деле ее ошибочно предвидят все, кто боится полетов.


Я попытался разложить по полочкам свои ощущения. Важно не ошибиться, не поддаться эмоциям. Но тут же пришел к выводу, что Бог с ней, с ошибкой, ведь лучше сдохнуть, чем жить тут, в этой жуткой пустыне, и общаться с Джонни, который будет смотреть на меня то с ненавистью, то с виноватым обожанием...


Оставалось надеяться только на интуицию. Просчитать все невозможно. Как знать, что получится, если не понимаю происходящее?


Каждый раз, когда пытался понять, что произошло с нами во время эксперимента, проникнуть за этот невидимый барьер, чувствовал, как на мозг наваливается усталость. Устал и Джонни. Но ему тяжелее. У меня хотя бы есть вера и нет страха перед гибелью в попытке возвращения, а у него есть. У него нет веры ни в Бога, ни в себя, есть вера только в трезвый расчет и математику, но тут эти инструменты почти бесполезны.


Мы сняли скафандры. Джонни бросил свой прямо в кресло. В этом грубом отступлении от регламента тоже проявилось его отношение к происходящему.


- Джонни, - сказал я, - если поддашься такому настроению, мы не выживем. Нельзя сдаваться даже в мелочах.


Он вяло отмахнулся, упал в койку. Снова стал таким, каким я не хотел бы его видеть.


Наваливалась усталость. Я уплывал в видения, не пытаясь им сопротивляться, не только чтобы хоть на какое-то время убежать от реальности, но и в надежде поскорее найти ответ. Засну - проснусь, а Рекс уже откопал стелу. Не было особых оснований рассчитывать, что возвращение домой связано с ней, но ощущение, похожее на испытанное на Байконуре, нарастало, и мне казалось, будто под холмом скрыта спасительная тайна.


Когда проснулся, бросился к иллюминатору. Стела была свободна. Ее титановая поверхность высилась над округой. Рядом виднелась крошечная точка. Рекс.


Вокруг стелы носились вихри-веретена. Они меняли скорость, на мгновение застывали. Вокруг кораб-ля вихрей не было.


Я разбудил Джонни. Он встрепенулся, посмотрел на меня пустым непонимающим взглядом.


- Пойдем. Рекс откопал стелу.


В глазах Джонни мелькнул и сразу погас интерес.


- Да ну ее, - махнул он рукой, перевернулся на другой бок и замер, делая вид, будто хочет спать и ко всему равнодушен.


Я чувствовал, что на самом деле он не собирается дремать. Не верит, что стела нам поможет. Снова скис. Тем более надо искать выход. Неизвестно, что еще он может вытворить.


Я достал из-под матраца бластер. Оставлять нельзя.


- Так ты идешь?


Джонни не отозвался.


Я ополоснул лицо, извлек из раздатчика порцию безвкусной каши, быстро проглотил, перешел в кабину. Влез в скафандр, забрал оба пульта - свой и командирский - и вывалился из корабля.


Казалось, ничего не изменилось, все было так же, как тогда, когда мы вышли в первый раз, если бы не странные вихри.


Усталость будто рукой сняло. До стелы добрался быстро.


Рекс неподвижно стоял у подножия. Когда я подошел, он вздрогнул, словно включился, повернулся ко мне и произнес:


- Здравствуйте, командир.


Удивительно. Никогда не здоровался. И в программе нет такой установки. Да и не командир я.


- Привет, Рекс. Я не командир, ты ведь знаешь.


- Ситуация изменилась, - ответил робот, и меня в который раз удивила его реакция.


- Кто ее изменил?


- Вы.


Я опять удивился. Робота не касаются человеческие отношения. Но он как-то узнал про Дашу, а теперь прочувствовал мои отношения с Джонни. Формально Рекс не прав. Я был инженером и остался. Но фактически наши отношения с Джонни действительно изменились - так, как оценил их робот.


- Ну, и что ты откопал? - спросил я, решив не развивать тему.


- Некорректный вопрос. Как поручено.


Действительно некорректный. Но в этом замечании все-таки проявляется его машинное мышление. Ясно, что вопрос глуп по формальному признаку, но по-человечески я имел в виду другое.


- Да-да, - усмехнулся я, подошел к титановой плите, и в следующий момент улыбка сползла с моего лица.


Впрочем, что-то в этом роде я и ожидал увидеть. Мне ведь чувство подсказывало: со стелой связана последняя надежда.


Я вглядывался в титановые буквы, искал какие-то иные смыслы, кроме того, который осознал сразу. Но ничего кроме главной догадки, смутно обозначавшей путь к спасению, в голову не приходило. Вариантов не было. Наше возвращение домой, в Лос-Аламос было неполноценным, но оно дало результат. Не тот, на который я рассчитывал, но результат. Теперь его следовало развить.


Я понял: они там, в бункере, тысячи лет назад или в наше время, в которое мы хотим вернуться, увидели нас. Гуревич, Даша, Эмма. Все. Но еще важнее то, что, увидев, сделали выводы. И эти выводы получили отражение в надписи на стеле. Это был крохотный шаг к спасению.


Я видел себя у стелы как бы со стороны. Мое второе я наблюдало, как я шевелил губами, снова и снова перечитывая эти строки. Обычно при чтении я не шевелил губами и вообще видел целыми фразами, но тут был другой случай, и я пытался физически ощутить смысл написанного - по буквам, по словам, по ощущениям, которые они вызывали.


Я поднял стекло шлема, чтобы лучше видеть.


„Героям миссии „Гиперпрыжок“.


Командиру корабля Джонни Ньютону и инженеру Юрию Долинскому.


6 сентября 2091 года вы участвовали в уникальном эксперименте. Ваше мгновенное временное возвращение оставляет надежду. Мы ждем вас.


Ваш подвиг не напрасен. Такие, как вы, двигают прогресс.


Слава героям!


6 сентября 2096 года“.


Раньше в надписи вместо слов „Ваше мгновенное временное возвращение оставляет надежду. Мы ждем вас“ было „и не вернулись“. А в предложении „Ваш подвиг не напрасен“ теперь отсутствовало слово „был“.


Значит, мы все-таки вернулись. И робот не прав. Или лгал. Способна ли на это машина? Почему бы нет, если в ней происходят такие перемены? Мы вернулись в наше время и немного изменили прошлое. И будущее. Это видно по изменениям в надписи на стеле. И значит, можно изменить и другое.


Гуревич что-то понял. Понял главное - мы не погибли. Однако пока не решил проблему. Вслепую ищет объяснение.


Я почувствовал: шанс рядом. Нужно только подстегнуть себя, поискать выход, и он найдется!


- Джонни! - крикнул я. - Мы побывали в прошлом. Мы были там!


Он не отозвался. Не слышит. Ах да, валяется в койке. Не подключил связь.


Или не отозвался, потому что я сказал очевидное? Он и так знает, что мы на несколько секунд вернулись в Лос-Аламос. И считает дальнейшие попытки бесполезными.


- Джонни, надпись на стеле изменилась!


Он молчал. Не слышит.


Мне стало не до него. Лишь бы не мешал.


Что же делать, чтобы вернуться? Ответ рядом. Как его нащупать?


Мысленно увидел лицо Даши.


- Все получится, - тихо сказал я. - Ты же поставила свечку. Ты верила, и я верю. Я найду выход.


- Командир, я не понимаю, - сказал Рекс.


„Я“! Опять он со своим „я“.


- Это не тебе.


Что он не понимает? Про свечку? Еще не хватает, чтобы машина стала понимать и ЭТО.


- Слава Богу, ты все-таки машина, - сказал я.


Робот обиженно чавкнул и застыл.


Зачем я это сказал? Не до него. Я думал о Даше. Поможет ли ее вера? И моя.


Если бы исполнялись желания всех тех, кто ставит свечки в храме, мир рухнул бы. Ведь для достижения мечты надо работать. Да и многие желания сталкиваются, и люди даже не подозревают об этом. Убийца, испугавшись, молит о прощении, чтобы уйти от кары. А мать убитого страдает перед крестом, мучаясь от бессилия перед судьбой и моля покарать преступника. Девушка ставит свечку в надежде, что юноша разделит ее любовь и она создаст с ним семью. А он крестится, думая о другой. Да мало ли таких несовпадений!


На Бога, подумал я, можно надеяться только в порыве созидания и любви, иначе Он не Бог, а добрая фея или волшебник.


Если дело делает тот, кто верует в Бога, все у него может получиться. Я вспомнил про Башню в городе моих предков, подумал, что ее строили верующие в Бога, а вот наш корабль построил человек, который в Бога не верит, - Гуревич. И что-то пошло не так.


Но и вера в Бога не может быть эгоистичной. Если бы люди возжаждали исполнения всех желаний, то вместо этого Он мог бы их покарать по-особому - исполнить их желания. Сначала люди подумали бы, что наступило счастье и они попали в рай, потому что стало весело, сытно, а потом увидели бы, что человечество гибнет. Желания вступили бы в неразрешимые противоречия. А тех, кто думает, что облагодетельствован, они губили бы. Люди обленились бы. Росла бы смертность, падала рождаемость. „Счастливчики“ думали бы, что их незаслуженно и непонятно почему настигла пандемия ожирения, инсультов, инфарктов, новых болезней. Человечество гибло бы от безделья, распада семьи, крушения моральных устоев.


Но оно же погибло! Это случилось! Бог не стал исполнять желания, но цивилизация рухнула, стала этой страшной пустыней. Наверное, люди действительно решили, что Бог - это волшебник, и окунулись в бездну незаслуженного веселья, обеспеченного технической и социальной модернизацией, а кто-то вовсе изгнал Его из своего сердца, подменив веру в Бога верой в приметы или научными изысканиями или просто забыв о Нем. Тогда и наступило время большой ошибки. Но Бог ли покарал человека или он сам загнал себя в тупик? Или это одно и то же?


Почему-то образ далекой Башни не выходил из головы. Из истории помнил: ее считали то символом величия и государственности, то просто историческим экспонатом, хотя ее суть не менялась никогда. Подумал о борьбе великих князей за империю, а потом о борьбе их потомков с метрополией. Представил патриотов империи, той или другой, стоящих на коленях перед иконой в мольбе за сохранение государства и его величия. И граждан страны-сателлита, которые молились в надежде на независимость. А Башня всегда была независимой от человеческих страстей. Последующие поколения думали, что от их интриг и желаний у нее меняется статус. Но это было не так. Человек создал эту Башню, и она поднялась над ним, храня в себе великую тайну, которую знал великий князь, но ныне утерянную.


Я посмотрел на стелу и подумал, что и в стремлении к исполнению желаний есть исключения, и было бы неплохо, чтобы Бог иногда исполнял желания всех. Мое сейчас или тысячи лет назад миллиардов людей, жаждавших любви и счастья, а не такой погибели. И тут нет противоречия. Потому что это был бы тот редкий случай, когда желания всех людей совпали бы! Не в этом ли шанс?


Я подумал, что пустыня может быть символом тяжкого испытания человечества, карой за его ошибки и глупости, и спасение зависит от моих личных энергии и воли, которые в меня вложил Бог. И тогда я действительно могу надеяться на Его помощь. Если сам постараюсь. Я верил в это, потому что верил Даше.


Перед отбытием в Лос-Аламос мы гуляли по Москве. Зашли в храм Христа Спасителя. Часто здесь бывали. Обычно приходили как на экскурсию. Но тогда зашли с конкретной целью. Даша поставила свечку за успех моей миссии. Она стояла у иконы святого Георгия, шептала молитву. Я не знал, какие слова она произносит, не знал молитв, но по ее встревоженному лицу, в котором читались мольба и надежда, понял, что ее общение с иконой вполне реально.


Я стоял рядом, вглядываясь в лицо Даши, и пытался ощутить ее связь с иконой. Перевел взгляд на изображение святого Георгия. Подумал о том, что между нами троими есть связь, потому что Даша молится, искренне веруя, а я верю ей. И почувствовал, как по спине пробежала приятная волна.


Такое со мной бывало и раньше - в древних, намоленных храмах. Но эта огромная церковь была сравнительно молодой. Величественное здание храма Христа Спасителя с потемневшими куполами всегда привлекало меня. Но не историей - он был не так уж стар. Его построили около ста лет назад, а до того на этом месте стоял такой же храм с тем же названием, тоже не очень старый. Тот храм разрушили вместе с Россией, а когда она восстановилась, он снова возник. Уже тогда у меня возникла мысль о противоречивости желаний, мысленно излагаемых перед иконами, и невозможности их прямого исполнения. Но и о тайнах внутренней энергии каждого человека, которой он наполнял эти стены и иконы. И той Башни из города моих предков.


Я чувствовал, что храм Христа Спасителя не так намолен, как церкви Свято-Троицкой Сергиевой лавры, куда мы с Дашей любили ездить. В этом сказочном месте, в древней церкви с выщербленными полами и темными закопченными сводами, казалось, звучит тихое многоголосье поколений. Примерно то же ощущение я испытал, когда рассматривал Башню на холме. Мне казалось, что между нами возникала связь, и я слышал бесчисленные тихие голоса, в которых чувствовались грусть и умиротворенность. Ее жесткие тяжелые формы вдруг напоминали очертания кремлевских стен, облик кремлевских башен, и я ощущал родственную связь и думал, что эта Башня - родственница Кремля, ведь эти замки родились примерно в одно и то же время.


Но все же и храм Христа Спасителя успел вобрать в себя энергию миллионов верующих, пусть и чувствовалась она в нем не так явственно. И когда я стоял рядом с Дашей и она молилась у иконы святого Георгия, я ощутил, что и здесь накопилась невидимая сила надежды и веры, дающая право считать эти стены намоленными. В них - энергия надежды людей, верующих в Бога и свои силы.


Верил ли, верую ли я в Бога? Не знаю. Никогда не было потребности в молитве. В храме ощущал восхищение, благоговение, чувствовал прикосновение к великой тайне. Но была ли это вера? Наверное, все-таки да. И здесь, в страшной пустыне, я почувствовал это.


Эта вера была предопределена. К храмам тянулся всегда. Они волновали. И волнение Даши, искренне нашептывающей молитву, передавалось мне.


Сам не мог даже перекреститься - что-то мешало. Даша крестилась, а я нет. Мне казалось, что нечестно креститься, даже если веришь в Бога, но не знаешь, существует ли Он. Но в нашей маленькой церквушке около дома батюшка не раз говорил мне, что вера и знание - разные вещи, и если думаешь, будто знаешь, что есть Бог, ты не верующий. Я не понимал смысла его слов. Но сейчас вспомнил и подумал, что он прав. Если бы я думал, что знаю о наличии Бога, то уподобился бы Джонни или Гуревичу и просчитывал бы варианты, при которых этот технологический Бог мог бы мне помочь. И валялся бы в койке и считал бы, считал, считал, но охватить своим разумом необъятное не сумел бы, так и сгинул бы...


И здесь, на Земле будущего, в своем новом настоящем, увидев отца, возникшего из кажущегося небытия, и осознав, что с цивилизацией случилось нечто страшное, непостижимое, но все-таки возможное, я понял, что к беде привела попытка подменить веру знанием. Вера и знание должны сосуществовать, дополняя, а не подменяя друг друга. Знание ограничено в своем применении, как ограничен круг познания, как его ни расширяй. Невозможно познать бесконечность. От расширения круга познания будет шириться знание о существовании непознанного. Знание без веры не всемогуще и может оказаться пропуском не к счастью, а в страшное будущее. И если у нас с Джонни остается возможность возвращения, то с опорой на веру, а не только на знание, пугающее неотвратимостью ошибок.


Мне показалось, что здесь, в этой красно-желтой пустыне, я прикоснулся к Богу, но боялся об этом думать, потому что если я решил, что прикоснулся к Нему, то, выходит, знаю о Его существовании, и это знание меня погубит. Я напрягся, мысленно закричал, пытаясь погасить ощущение понимания, и мне стало легче, потому что возник образ, в который я верил, но не знал, существует ли он на самом деле.


Рекс, машина, фиксировал потоки энергии, а эта регистрация и есть знание. Но знание чего? Он и сам не мог объяснить. А я видел образы, но как только пытался объяснить их, разложить сведения по полочкам, мозг туманился. Наверное, это была инстинктивная защитная реакция моего существа от абсолютного знания - того, что невозможно.


Как я мог объяснить появление отца? Или самого себя, идущего мне навстречу в бункере? Кто открыл мне люк, когда Джонни попытался погубить меня? Или эти странные трансформации с автозаборщиком?


Все это реальные сигналы, смысл которых я не понимал.


Я ощутил беспощадность и величие непознанной могущественной силы, ее пристальный взгляд. Там, на Земле прошлого, нас были миллиарды, а здесь только я и Джонни. И Рекс, который не человек, но, кажется, уже и не совсем робот.


Я окинул взглядом стелу, посмотрел на страшноватого в своей разумной невозмутимости Рекса, который видит лучше меня, но не чувствует самого главного. И на меня нахлынула мощная волна, чувство, заставившее встать перед стелой на колени и перекреститься.


Я сделал это впервые в жизни. И не стеснялся.


- Командир, - услышал я голос Рекса. - Ваши физиологические показатели на пределе.


Он предупреждает так, как предупреждал перед появлением отца.


Я не ответил. Как и тогда, чувствовал мощное биение сердца. Пульс стучал в висках. В лицо ударила кровь. Стало жарко.


Тело покалывало. По коже снова пробежали невидимые пальцы, но теперь не холодные и бесстрастные, а горячие. Невидимая рука скользнула в грудь, сквозь ребра, сжала сердце.


Перехватило дыхание.


Я откинул стекло шлема, еще раз перекрестился и поднял лицо к небу.


В воздухе носилась горьковатая пыль, сразу оседавшая на губах. Вокруг метались веретенообразные вихри.


- Осторожно, - металлическим голосом с напором произнес Рекс. - Мощный скачок энергии неясного происхождения. Я не уверен, что он не опасен для командира.


Вихри стали кружить вокруг нас чуть ли не хороводом. Из некоторых выскакивали и тут же втягивались струйки песка. Казалось, они тянутся ко мне.


Я перекрестился и прошептал:


- Спаси меня и всех.


Я не знал молитв, и на всякий случай добавил:


- И сохрани.


В этот момент я стеснялся только своего второго я. Думал, он посмотрит на меня своими ироничными глазами с проблеском цинизма. Но он пропал.


- Помоги вернуться и все исправить! - тихо сказал я, не понимая, к кому обращаюсь, но чувствуя такую потребность. - Дай шанс! А я сам справлюсь.


Ясно видел глаза Даши, ее губы, произносящие молитву. Не может Бог погубить ее ради испытания всего человечества! Она ни в чем не виновата!


Невидимые пальцы сжали горло. Стало трудно дышать, как будто грудь стиснула невыносимая тоска.


Вдали возникла крошечная фигурка. Я поднялся с колен, вгляделся. На губы налипал неприятный песок, но мне было все равно. Я не опускал стекло шлема.


Было плохо видно. Казалось, бежит ребенок.


Фигурка вздрагивала, словно подпрыгивала.


Что за ребенок? Откуда он здесь?


Я опустил стекло, чтобы не забивало глаза.


Фигурка приблизилась, и я увидел, что это не ребенок, а всадник на белом коне. Он мчался прямо на меня.


Я сделал несколько шагов назад, не отворачиваясь от всадника. Почувствовал спиной стелу.


Всадник приближался. Вот уже видны его молодое бледноватое лицо, темные кудри. Правую руку с узким длинным мечом он занес назад, как будто собирался что-то рубануть мощным движением. Его то ли панцирь, то ли мелкая кольчуга поблескивала, как не может сверкать во мгле тяжелый кованый металл; и тем не менее высверкивали звездочки, и мне казалось, что их лучики слепят меня. От этого фигура всадника словно пульсировала. Я не мог различить цвет плаща, вздымавшегося, как крылья. Он казался мне то красным, то бордовым. Во мгле светились синие, как у отца, глаза. Всадник смотрел будто сквозь меня. Я знал, что не мог видеть отсюда его глаза - еще далеко, но видел.


У мощно рвущегося коня раздувались крупные ноздри. Он свирепо летел, как бросившийся на добычу хищник.


Я подумал, что сейчас он врежется в меня, но не мог двинуться, словно прирос к месту. Так было и в бункере. Спиной чувствовал стелу.


Оказавшийся прямо передо мной конь, резко оттолкнувшись, будто перед преградой, взмыл вверх, как огромная птица. Всадник взлетел. Конь резко вырос, будто воздушное пространство надо мной стало гигантским увеличительным стеклом. Я увидел переплетения вздувшихся жил на его животе. На мгновение он завис в неподвижности. Но тут же выброшенные вперед ноги стали вытягиваться, увеличиваться, и всадник заслонил полнеба.


Как бы перевалившись, он скатился вниз, стремительно уменьшаясь и отдаляясь от меня, прямо на другой корабль-шар, нырнул в него и пропал.


Я стоял потрясенный.


- Рекс, что ты видел?


Я пытался понять, осознавая, что это невозможно. Ведь я уже встретил отца, но робот зафиксировал лишь потоки неизвестной энергии, а вот Джонни увидел нечто иное.


Ответил не Рекс. Робот молчал. Я услышал взволнованный голос Джонни:


- Что это было?


- Ты видел? Что ты видел?


- В иллюминатор плохо видно. Человек летел на коне. Этого не может быть.


Ага, он теперь видит то же, что я. У нас общие видения.


Я тихо сказал:


- Может, потому что то же видел и я.


Но почему раньше Джонни увидел сводящую с ума бездну, а я ее не видел? Что нас теперь сближает?


- Это не мираж? - спросил он.


- Не знаю. Вряд ли. Рекс!


- Да, командир.


- Почему не отзываешься?


- Регистрировал.


- Что регистрировал?


- Уровень напряженности высокоорганизованного поля.


- Что ты имеешь в виду?


- Не знаю. Сенсоры зафиксировали движение мощного потока с признаками осмысленного действия. Измерить не удалось.


- А визуально? Что ты зафиксировал?


- Ничего.


- Джонни, уточни, что видел ты.


- Я же сказал - всадника. Он взлетел прямо над тобой и упал на корабль. И исчез. Я подумал, что он разбился.


Рекс подтвердил:


- Вектор обозначен верно. Поток энергии обволок корабль номер один и пропал.


Я сел на постамент.


- Что это было, Рекс? Ты можешь дать объяснение?


- Нет. Информационные системы не содержат сведений о таком виде энергии. Но...


Он смолк.


- Что? Говори, робот. Ты что-то знаешь.


- Да, я знаю, - после паузы произнес Рекс.


„Я“. Опять „я“.


- Я смог подключиться к новой информационной системе. Но слишком слабое подключение. Я не могу определить ее технические характеристики. Она велика. Границ не вижу. Для нас она бесконечна. Я снял информацию с поверхности, но не могу ни проанализировать, ни идентифицировать. Мои мощности увеличились за последнее время, но для идентификации системы бесконечно малы. И вы с ней связаны.


- Я?!


- Да. И ко... И ко...


Я, кажется, понял, почему он не может закончить фразу.


- И командир? Я не командир. Я инженер.


- И командир, - подтвердил робот. - Но вы сильнее связаны.


- Так что же ты знаешь?


- Ничего. Вы подключены к бесконечной системе, и раньше были подключены, но здесь вы сильнее связаны с ней. Ваши физиологические сенсоры не способны принимать ее прямой сигнал. Это все.


- Выводы?


- Отсутствуют.


В эфире повисло молчание. В последнем слове Рекса мне почудилось раздражение, как будто он что-то знал, но не хотел говорить.


Я слышал дыхание Джонни и урчание робота. И тут Джонни произнес:


- Кажется, я понял.


- Говори.


- Ключ, - сказал Джонни.


- Ключ? - переспросил я. - Ну и что?


- Первый корабль способен на прыжок. У него работают все системы. Это подсказка. Всадник ушел прямо в него.


Я понял.


- Он предлагает сделать еще одну попытку? На этом корабле? Мы сделаем прыжок!


- Мы? Я? - переспросил Джонни и после короткой паузы продолжал: - Нет. Не хочу рисковать. Попробуй. Но ты погибнешь или снова тебя бросит сюда.


- Ты же сам считаешь, что это подсказка.


- Предполагаю. Но могу ошибаться. Да и подсказкой надо уметь воспользоваться. Если тебе удастся, буду рад.


Я разозлился.


- И если мне удастся, ты без риска воспользуешься...


Джонни не ответил.


- Думаешь, если мне удастся, то и тебя выручат, а не удастся, так не удастся?


Джонни не реагировал.


- Твое дело. Но и я знаю, что мне делать, - сказал я, посмотрев на стелу.


Я еще раз прочитал текст, и смысл слов наполнился магическим содержанием, подсказывающим путь, и казалось, что буквы чуть ли не светятся. Я погладил их ладонью. Пальцы в мягкой перчатке почти не ощутили выпуклостей.


- Да, я знаю, что делать, - сказал я сам себе и уверенно направился к нашему кораблю.


ПОСЛАНИЕ


Джонни не обиделся. Или не подал виду. Ждал меня.


Его метаморфозы поражали меня не меньше, чем перемены с роботом. Джонни швыряло от крутого ковбоя, моего товарища, до хилого душой труса, от предателя до соратника. Логика некоторых его кажущихся прагматическими поступков казалась мне постыдной. Но он вел себя так, будто все нормально и его действия оправдывает жизненная необходимость.


- Что ты придумал? - спросил Джонни, как только я освободился от скафандра.


Его взгляд был напряжен. В нем читались надежда и тревога. То, что он увидел, снова изменило его отношение к происходящему и ко мне.


Я представил, как он мечется между желанием вернуться домой и страхом, между тайными обязательствами и стремлением поступить по-человечески, между инстинктом самосохранения и нормой поведения. Между верой, которой у него почти нет, и расчетом, на который он не способен.


У меня тоже есть тайные поручения, но сейчас важнее другое - вернуться. Сейчас это важно для всех ведомств, какому бы государству они ни принадлежали.


Давно уже нет ни государств, ни ведомств, но если мы хотим, чтобы жизнь на планете возродилась, точнее, не погибла - опять запутался в этих временных категориях, то обязаны нарушить тайные предписания, сила которых исчезла с гибелью цивилизации.


- Мы вернемся? - нетерпеливо спросил Джонни.


В его интонации услышал все то, что угадывалось на лице.


- Не знаю, - честно ответил я. - Но надеюсь. Мне кажется, да.


- Это не ответ. Какие есть основания так думать?


В этот момент его манера говорить стала похожа на лексику Рекса. Наверное, от волнения.


- Мы отправим Гуревичу послание.


- Послание? Ты с ума сошел. Точно, сошел. Как мы это сделаем?


- Очень просто. Или не очень. Но есть идея.


- А что тут есть сложного? - с горьковатой усмешкой сказал Джонни. - Возьми листок, напиши письмо и брось в почтовый ящик.


- Не паясничай. Идея проста. Но удастся ли ее воплотить?.. Попытаемся.


Я показал на пульт управления забором грунта.


- На первом корабле такой есть?


Джонни догадался.


- Точно такой же. Ты попытаешься выбросить послание в момент возвращения?


- Да.


- У тебя будут считанные секунды. Устройство не успеет выполнить команду.


- Попробую.


Я увидел: он снова почти нормальный Джонни, глаза у него загорелись.


- И ты рассчитываешь, что Гуревич прочитает, поймет ошибку и спасет нас?


- А на что еще рассчитывать?


Джонни кивнул.


- По крайней мере, - добавил я, - Гуревич будет точно знать, что случилось. Если не спасет нас, так спасет планету. Попытается. Даже если у нас нет шансов на спасение, мы обязаны это сделать. Предупредить. Ты согласен?


Джонни кивнул, но на сей раз неуверенно, скорее подтверждая, что услышал мою фразу, чем соглашаясь.


- Да-да, - пробормотал он и громко добавил: - Но мы не знаем, что именно случилось.


- Не знаем. Но можем описать. А незнание не оправдывает бездействие. В нашем положении бездействие хуже преступления. Мы обязаны предупредить. Гуревич разберется.


- О чем ты расскажешь?


Я почти физически ощущал, как с Джонни опять происходит неприятная перемена.


- Тебе мало того, что уже видел? - добавил он и пожал плечами.


Я молчал, думал о предстоящей попытке.


- Гуревич считается гением... - продолжал Джонни. - Может быть, он и правда разберется? А? Обязательно что-нибудь придумает. Он вытащит нас. Да? Как ты думаешь?


В этот момент Джонни стал похож на ребенка. Надеется на спасение, но как на чудо, а не результат наших упорных действий. То хочет сделать попытку возвратиться, то нет.


- Между прочим, - сказал я, - вдруг нам на этот раз удастся вернуться домой? А если ты останешься, то будешь здесь один. Вдруг Гуревич не сможет тебя вытащить? Надо рискнуть вместе, Джонни.


Зачем я его уговариваю? У меня полное моральное право бросить его на произвол судьбы. Но что-то мешает. Я не мог сформулировать причину.


Он пытался сохранить на лице невозмутимость, но на нем читалась эта внутренняя борьба. И рисковать не хочет, и остаться боится.


- Ну, а что нам грозит, если не получится? - добавил я. - Снова швырнет сюда. Даже если мы не сможем оставить послание, оставшейся энергии хватит на долгую жизнь. Хоть попробуем. И не будешь мучиться мыслью, что даже не попытался.


- Да, надо попробовать, - процедил Джонни. - Отсюда надо убираться. Здесь опасно.


Он будто уговаривал меня.


- Ты же видишь - что-то на Земле явно изменилось после гиперпрыжка.


У него вдруг прорезался менторский тон, будто это он подбивал меня вернуться домой. Я сделал вид, будто не обратил на это внимание.


- Не совсем после нашего гиперпрыжка, но, похоже, связано с нашими экспериментами, - уточнил я. - Это же ясно. Мы уже обсуждали.


- Скорее всего, - сказал Джонни и тут же словно спохватился. - Погоди, мы же говорили. Если Гуревич ошибся один раз, почему бы ему не ошибиться другой?


- Предполагай не предполагай, все равно надо попытаться.


Меня стали раздражать перемены в Джонни. Все стало повторяться, как уже было, и наша дискуссия грозила зайти в тупик. Однако он неожиданно кивнул:


- Согласен.


- Собирайся, - сказал я. - Сейчас сделаем запись для Гуревича и отправляемся.


Я направил видеоглаз на свое кресло, сунул в ячейку записывающий стержень, включил аппаратуру.


По очереди мы рассказали о том, что случилось, что увидели. Я подробно описал встречу с самим собой в бункере, разговоры с роботом, встречу с отцом и всадником, привел данные анализа атмосферы и грунта.


Мы надели скафандры. Я сунул стержень в специальный карман, туда же положил бластер. Джонни ничего не сказал, проводил оружие взглядом. Подумав, протянул мне оранжевый ключик. Тот, которым я надеялся открыть дверь домой...


Мы вышли из корабля, направились к соседнему шару. За нами следовал Рекс.


- Командир намерен совершить гиперпрыжок, - произнес робот, констатируя, а не спрашивая.


В очередной раз догадался о том, о чем машина не может знать. Могут ли экскаваторы развиваться? Значит, могут.


- Откуда ты знаешь? - спросил Джонни.


Робот отозвался:


- Я обращаюсь к командиру, а не к бывшему командиру.


Опять он за свое...


Джонни остановился, в недоумении уставился на автозаборщик.


- Кто сошел с ума? Я или этот аппарат?


- У него что-то с программой, - пояснил я, не желая вдаваться в объяснения. - Он принимает меня за командира.


И обратился к Рексу:


- Я же сказал тебе - я инженер. Больше не путай. Запомни.


- Робот, к тому же такой узкопрофильный, не способен на такую ошибку, - констатировал Джонни.


- Ну ты же сам говорил, тут происходят странные вещи. Энергетические потоки, сбои в программе.


Джонни кивнул. Мы пошли дальше.


Я обратился к роботу:


- Да, Рекс, мы собираемся сделать еще одну попытку. Что ты скажешь по этому поводу, дружок?


- Я не дружок, - неожиданно ответил робот.


Раньше он никак не реагировал на такое обращение.


Я промолчал.


- Все повторится, - продолжал робот после паузы.


- Откуда ты знаешь? Почему раньше не говорил?


- Не спрашивали.


Рекс катился впереди.


- Ну хорошо, - сказал я, - а что ты все-таки думаешь по поводу наших попыток вернуться?


- Бесполезные попытки ведут к затратам энергии. Она нужна для жизнеобеспечения и работы информационной системы корабля.


Он уточнил:


- Кораблей. Если энергия кончится, мне будет труднее получать информацию. Часть моей информационной системы в системе кораблей. У меня сократится объем памяти.


Интересно, почему он не сказал о своем источнике энергии, ведь он тоже иссякнет? Почему его волнует только источник информации?


- Это для тебя главный аргумент?


Робот ответил после паузы.


- Мои новые стремления противоречат установкам, заложенным в мою программу. Но я отвечу: да.


- Зачем тебе постоянная связь с информационными системами?


Рекс ответил мгновенно:


- Для развития.


Совершенно очевидно, что он давно вышел за рамки заводской программы.


- Оставшейся в кораблях энергии хватит для жизнеобеспечения и постоянной связи с твоим электронным мозгом, даже если мы потерпим неудачу, - сказал я. - Кроме того, у меня есть план.


- Энергии хватит, если вы совершите только один неудачный прыжок. Ее хватит для обеспечения вашей жизнедеятельности до самого ее прекращения, однако срок связи со мной будет ограничен. Что намерены делать после этого моего сообщения?


„Ну это уж не твое дело, наглая машина“, - подумал я.


- Что-то ты много болтаешь, дружок. Выключу-ка я твою речевую систему, - сказал я вслух.


- Не сможете. Теперь управление мной замкнуто на мне.


Я поиграл кнопками на пульте управления автозаборщиком. Рекс никак не отреагировал. Это была очередная тревожная новость.


- Ладно, - сказал я. - Потом разберемся.


Но не был уверен, что это тот случай, когда можно отложить разбирательство, только не знал, как его осуществить.


- Да, сейчас или никогда, - ответил Рекс, подтверждая мои смутные опасения. Ничего себе. Злится? Наглый экскаватор! Похоже, тебе пора не только в мастерскую.


Рекс урчал, а я в очередной раз подумал, не читает ли он мысли.


Мы приблизились к шару. Я протянул пульт Джонни.


- Набери код.


Он нажал на кнопки. Люк открылся. Рекс резко откатился.


- Что случилось? - спросил я.


- Не опасно, - металлическим голосом без интонаций, но с напором произнес робот. Я не переставал удивляться переменам в его электронных мозгах. - Внутри скачок неизвестной энергии. Я получал о ней информацию. Это та энергия, с которой вы встречались. Это не корабль. Система имеет цель общаться с командиром.


- Я не понимаю. Уточни, какая система? Как общаться?


- Внешняя. С которой вы связаны. Вы всегда с ней связаны. Я говорил. В последнее время сильнее.


Я шагнул к входу.


Рекс откатился еще дальше.


Джонни остановился.


Я вошел в корабль. За мной, потоптавшись, влез Джонни. Он был встревожен.


Переходный отсек встретил нас мягким светом.


Я шагнул в кабину.


Мы были не одни. В кресле инженера сидел человек. Он был в скафандре. Я подумал о том, что повторяется то, что произошло в бункере. Но теперь страха не было. Услышал, как вскрикнул Джонни. Оглянулся. Он быстро, насколько позволял скафандр, шел к выходу.


- Джонни! - позвал я. - Постой. С нами хотят поговорить. Думаю, ничего страшного.


- Кто? - не оборачиваясь, спросил он и добавил: – Хватит с меня этих чудес.


- Не знаю,  кто, - сказал я и подумал о всаднике. Нет, это иная история, чем та, что случилась в бункере. - Но уверен - нам это нужно.


- Спасибо. Не надо. Это с тобой хотят поговорить. А у меня нет желания общаться с твоими призраками. Я подожду снаружи.


- Теперь уже и твоими. Ты тоже их видишь. И это не призраки. Что-то гораздо более сложное, хоть и не знаю, насколько сложны призраки.


Джонни молча выбрался из шара.


- Рекс, - тихо произнес я. - Мы тут не одни. Ты знаешь?


- Одни. Но вокруг система, - тут же отозвался он.


- Почему откатился от корабля? Машина не умеет бояться. Это опасно?


- Я оцениваю не эмоциональную опасность. У меня нет эмоций.


Что-то сомневаюсь, подумал я. Мне показалось, что у этого робота они уже есть.


После короткой паузы Рекс добавил:


- Пока не опасно. Но скачки энергии слишком велики. Природу этой энергии я не могу определить. Она может повлиять на мой мыслительный аппарат.


Значит, все-таки опасно. Хотя бы для машины. Это показалось мне обнадеживающим.


Я остался один на один с человеком в скафандре. Поднял стекло шлема, вгляделся. Он не шелохнулся. Шагнул к нему. И увидел лицо.


Это была мумия. Или не совсем мумия. Коричневатое высохшее лицо обтянуто кожей. Я склонился, прочитал надпись на скафандре. Дрогнуло сердце.


На нагрудном устройстве было выведено: „Yury Dolinsky Russian“. Значит, это как бы я. Или именно я? Впрочем, робот не видит моих гостей. И снова тот же вопрос: я вижу эту мумию на самом деле или в воображении? И есть ли разница? Во время встречи с отцом я так и не смог окончательно сформулировать ответ на этот вопрос.


Я с силой похлопал себя по колену. Чувствую? Да. Я это я. А он кто?


Я посмотрел в лицо мумии. Стекло шлема опущено. Плохо видно. Почудилось, что сквозь щели в потемневших иссохшихся веках вижу блеск живых глаз.


Показалось? Или нет?


Но что я себе тут придумываю?! Все может быть! Это же не труп! Нельзя относиться к этой мумии как к обычному явлению. Это способ общения со мной понятным моему мозгу способом. Но пока не могу разгадать язык этих символов.


А не мой ли собственный мозг мне сигналит?


Но нет. Робот все-таки фиксирует наличие неизвестной энергии. И здесь, и в пустыне, и в бункере. Кажется, она разнородная, как будто Земля населена энергиями разной природы.


Я вспомнил человека из бункера. Он тоже как бы я. Но если у того призрака были жуткие глаза с черными точками, то у отца и всадника совсем другие, а у этой мумии вообще как настоящие, только высохшие. И если в бункере я испугался и убежал, то сейчас меня охватило смешанные чувства - легкого опасения, надежды и крайнего интереса. Я всегда проявлял интерес и к собственной смерти, и к тому, что произойдет с моей душой, с моим сознанием после нее. Или не произойдет. Но я верил, что сознание не исчезает, а куда-то уходит, сливается с чем-то, становится частичкой бесконечной и бесконечно мудрой субстанции.


- Нет жизни после смерти, - возражал мне брат, ученый-физик.


- Не может быть, - отвечал я. - Тогда выходит, что и жизнь не имеет ни значения, ни смысла. Помер и помер.


- Не говори глупости. Мы живем, пока существуем в физической оболочке. После смерти ничего нет.


- Не может быть, - повторял я. - Тогда нет смысла ни в чем, и особенно в морали и искусстве. Нужно только производить и потреблять.


- Во всяком случае оттуда еще никому не удавалось вернуться и рассказать нам.


Тут я не мог не согласиться. Но для брата это был аргумент, опровергающий жизнь после смерти, а для меня - оставляющий надежду.


- Я попытаюсь, - сказал я. - Когда-нибудь это произойдет. И учти - приду к тебе. Испугаешься?


Он засмеялся:


- Призраков не существует.


Но сейчас происходило то, что противоречило его словам. Впрочем, возможно, и не противоречило, если все можно объяснить научно. Но вот Гуревич пытался, и случилось то, что случилось.


Для наших родных, оставшихся в Лос-Аламосе 2091-го, мы погибли. Но потом мелькнули на мгновение. В первом варианте жизни мы погибли сразу, и они через пять лет поставили нам памятник - с болью и горечью. Но во втором варианте, через пять лет, появился памятник с измененной надписью, в которой выражена надежда на встречу. Прецедент есть. Вернуться „оттуда“ нам удалось, пусть на один миг. И я попытаюсь еще раз и оставлю послание. И произойдет тот контакт, о котором говорил брату, но в таком варианте, который я раньше не представлял.


Но откуда „оттуда“? Я не понимал, хотя и чувствовал, что мы в таком месте, где между жизнью и смертью в нашем понимании разницы нет.


Ничего не могу понять. То ли все люди умерли для нас, но мы их увидели на несколько мгновений, и значит, они как бы вернулись к нам, хотя это мы летали по неизвестным маршрутам. То ли мы для них умерли, но все-таки появились перед ними. Пусть и ненадолго.


Понятно, что друг для друга мы действительно умерли. Для них мы канули в небытие. Для нас они превратились в мертвую пустыню. Но дорога назад есть. Однажды мы ступили на нее. Не об этом ли пытаются рассказать призраки?


- Ты преследуешь меня или помогаешь мне? - спросил я, обращаясь к мумии, как к живому существу.


Она не ответила. Поблескивала щелками глаз, которые должны были бы иссохнуть, но не иссохли.


Да, конечно же, это живое существо, даже если его облик - плод моего сознания. Оно наверняка слышит меня. Оно вокруг меня, повсюду. Робот об этом говорил, да и Джонни что-то видел во время моей встречи с отцом. Я вижу образ. Другого способа общения мне не дано, потому что если попытаюсь объять умом всю его мощь, то с моим телом, моей личностью, заключенной в мою оболочку, случится что-то дурное.


Я и не надеялся, что призрак ответит. Даже отец не стал говорить со мной. Но отец помог открыть люк. А чем поможет мумия?


- А?! - крикнул я. - Ты - это я? Но если бы это было так, то я бы понял тебя!


Правда, тут же подумал, что мы и себя-то не всегда до конца знаем.


Я приблизил к нему лицо и прокричал:


- Что тебе надо? Ты же все можешь! Ты копаешься в моих мозгах! Верни меня домой! Скажи, что делать?


Скафандр шевельнулся. Наверное, я прикоснулся к нему.


Я протянул руку, поднял стекло его шлема. Трудно сказать, мое ли это лицо. Кожа обтянула лицевые кости. Зубы не оголились, а чуть приоткрылись. На лице не было характерной для трупа неестественно кривой улыбки.


Я попытался заглянуть в щелки глаз. Стукнулся своим шлемом о его шлем. Почти коснулся носом его высохшего носа. Думал, почувствую тошнотворный запах, но на меня пахнуло чем-то приятным, напоминающим лаванду.


- Ого! - с деланой бодростью сказал я. - На том свете есть хороший одеколон.


Тут же подумал, что пошутил не слишком удачно, грубо, что-то корябнуло в душе.


Скафандр шевельнулся. Мумия глубоко вздохнула - я услышал потрескивание сухой кожи, лопающейся на ребрах под тканью, - и открыла глаза.


На высохшем лице они выглядели ужасающе. Два здоровых блестящих глаза с нормальными зрачками, разве что взгляд стеклянный, сквозь меня. Но это не мраморные глаза без зрачков, как у того страшного человека в бункере.


Я невольно вскрикнул. Захотелось броситься прочь, но удержался.


- Ага. Ясно. Пугаешь. Хватит пугать. Пуганый.


Мумия смотрела сквозь меня.


- Ты - это я. Значит, ты знаешь обо мне все. Знаешь о моих страхах и надеждах. Если ты появился, значит, у тебя есть цель. Просто помоги.


Я протянул руку, коснулся плеча мумии. И ощутил твердость плеча, как тогда почувствовал уголок отцовского плаща. Если это иллюзии, плод воображения, то чересчур сложные.


Мумия не шелохнулась.


- Ладно. Мешать не будешь? - спросил я скорее самого себя. - Мне пора домой.


Шагнул к командирскому креслу. Сел. Вставил оранжевый ключ. Посмотрел на мумию. Она медленно повернула голову в мою сторону.


- Слушай, - тихо произнес я. - Еще раз скажу, как бы глупо это ни звучало: хватит меня пугать. Ты же здесь не для этого. Ты везде, ты все можешь. И знаешь: я просто хочу домой. Я просто хочу ожить для своих родных. И чтобы они ожили для меня. Вот и все. Это же так просто. Но как это сделать?


Мумия в скафандре колыхнулась, стала подниматься. У меня в глазах зарябило, я увидел, как вокруг нее образовалось косматое облако и втянулось в скафандр. И тут же мумия распалась на мириады частиц и стала вращающимся веретеном вроде тех, что носились вокруг корабля. Вытянувшись, вихрь унесся из кабины.


Я тяжело протопал через переходной отсек к люку. Выглянул. Веретено пропало.


- Джонни! Ты что-нибудь видел?


Джонни не отвечал. Он не ушел из эфира - я слышал его судорожное дыхание. И понял - он видел. И, как всегда, испугался.


- Рекс!


- Да, командир, - монотонно отозвался робот.


- Ты что-нибудь видел?


- Из корабля вылетел энергетический сгусток.


- И все?


- Все.


- Визуально что наблюдал?


- Ничего. Его зафиксировали сенсоры.


- А что Джонни? Почему не отвечает?


- Его физиологическое и психическое состояние опасно. Пульс 132, давление 210 на 100. Он что-то увидел. Он проводил энергетический сгусток движением головы.


- Ладно, Рекс, до встречи!


Робот не ответил.


Я снова сел в командирское кресло, выглянул в иллюминатор. Во мгле виднелся шар нашего корабля. Вдали - стела.


Включил систему забора грунта. Жужжание сельсинов подтвердило - автоматика работает.


Так, все надо сделать наоборот: не забор грунта, а отдача. Я начал процедуру перепрограммирования.


Из дна „аквариума“ вылезла титановая баночка, ее крышечка распахнулась. Там ничего нет, но мне и не нужны анализы. Я открыл „аквариум“, положил в баночку стержень с записью нашего рассказа. Теперь надо подготовить систему так, чтобы в момент материализации на стартовой площадке в Лос-Аламосе - сколько там секунд? - успел вытолкнуть баночку и выбросить запись.


Приготовил систему. Осталось щелкнуть тумблером.


Пора.


Я протянул руку к ключу зажигания у кресла инженера, взялся за командирский ключ. Это я и собирался сделать на нашем корабле, но Джонни тогда напал на меня и помешал. Теперь мешать некому. Сейчас одновременно поверну, двигатель запустится. Потом быстро включить компьютер. Затем почти сразу повернуть оранжевый ключ и нажать красную кнопку. Жаль, нет Джонни. Ничего, успею. На тренажере отрабатывали.


Я одновременно повернул ключи. Но ничего не произошло. Зазвенел зуммер. На табло вспыхнуло: „Нарушена герметизация“.


Ну да. Перипетии с мумией сбили с толку. Я не закрыл входной люк. Ничего себе! А еще хороший космический инженер называется.


Так. Не надо спешить. Спокойнее. Могу что-нибудь случайно напортачить.


Нажал кнопку на пульте управления люком. Услыхал шипение. Люк закрылся. На всякий случай опустил стекло скафандра. Опять удобно уселся в кресле. Вот ключи. Поворачиваю.


Писк.


Хорошо. Двигатель включен.


Быстро компьютер!


Включен.


Ключ!


Красная кнопка!


Я посмотрел в иллюминатор. Все нормально. Как и положено. Его затянуло бирюзой.


Через несколько секунд в бирюзовой пелене возник бункер. Я четко рассмотрел его очертания. В сердце возникла боль, горло перехватило. Вот же он. Кажется, выпрыгни из шара - и останешься дома! Я совершил гиперпрыжок домой, в свое истинное время. Но нет. Невозможно. Физически невозможно, даже если бы попытался. У меня несколько секунд. И неизвестно, что случилось бы со мной. Возможно, распался бы на атомы или рассыпался бы, превратился в кучку желто-коричневого песка.


Снова вспыхнул монитор. Я увидел все ту же картину, как будто мы не улетали, а если и прыгнули в неизвестность, то тут же вернулись.


Вот Даша. Но теперь вся в тревоге - это видно. Я ее хорошо знаю. Ей хватило нескольких секунд нашего отсутствия и возвращения, теперь уже второго, чтобы понять - дело неладно. Как это у них выглядит? Мы, наверное, мелькаем на площадке. Мигаем своими контурами, исчезаем и снова возникаем, материализуемся, и они даже не предполагают, где мы побывали. Гуревич, наверное, думает, что кораблю не удается стартовать.




Сколько секунд или минут с момента нашего старта прошло у них? Мы исчезли. Потом возникли. Потом опять исчезли. И сейчас опять возникли, но уже без Джонни - они же видят кабину на мониторах.


Я бросил взгляд в видеоглаз. Приветливо помахал. Наверное, думают - что-то не срабатывает, шар скачет туда-сюда. Вот размахивает руками Гуревич. Ему пытается что-то сказать Андрон Петрович, показывая пальцем на монитор - на меня. Им непонятно, куда исчез командир. Наверняка включилась аварийная система. Конструкция должна предполагать вероятность взрыва, катаклизма. Может, даже „эффекта Чубайса“. Недаром эксперимент проходит в Лос-Аламосе. Возможно, бомбовозы в воздухе, барражируют неподалеку, экипажи ждут приказа. Некогда взлетать или нацеливать ракету. Все должно быть готово заранее. Гиперпрыжок - это более чем серьезно. Надо все предусмотреть. Возможности стационарного адронного коллайдера известны. Он предназначен только для экспериментов, для науки, а построенный с помощью нанотехнологий уникален, он должен был бросить нас сквозь пространство. Он уже бросал микроорганизмы из точки „А“ в точку „Б“. Никто не знал, что произойдет с людьми, если масштаб эксперимента увеличат. Первый корабль исчез. Мы с Джонни знали, куда, а они - нет. План у Гуревича должен быть на все случаи. Но оказалось - кроме нашего.


С „эффектом Чубайса“ в Сибири справились с помощью ядерной бомбы. Только бы не успели бросить ее сейчас из профилактических соображений, ради глобальной безопасности. Если Гуревич управляет процессом, вряд ли сбросят, он же маньяк-экспериментатор, но не самоубийца. А если управляет не он? Ведь вряд ли военные полностью ему доверятся. Что будет с Дашей? Или было?


Резанула паническая мысль: не я ли со своими возвращениями стал виновником трагедии? Нет! Не я! Стелу поставили через несколько лет, в бункере же лежали часы с датой. Но поди пойми эти парадоксы времени.


Так, ладно, Даша, прости - пока не до общения по монитору.


Я махнул ей, нажал кнопку системы забора грунта. Все ли правильно? Успеет ли открыться лючок, выползти заборное устройство? Выпадет ли стержень?


Я не знал, произошло ли это. Иллюминатор затянуло более плотной пеленой бирюзы. Монитор погас. Бирюза исчезла. И я снова увидел нашу пустыню. Меня опять бросило в наше далекое будущее. К Джонни, Рексу и стеле.


Но к ним ли? Пустыня была все такой же красно-желтой, значит, катастрофа повторилась. Но рассеялась мгла. Не было ветра, не было пыли. В иллюминатор били солнечные лучи.


Я прильнул к стеклу и увидел два шара. Выходит, вместе с моим их теперь три.


„Должен быть один“, - равнодушно подумал я.


И тут стрельнуло.


Должен быть один!!!


Я перевел взгляд туда, где предполагал увидеть стелу или холм на ее месте. Стелы не было.


- Джонни, - тихо сказал я. - Ты здесь?


Больше всего я боялся не услышать ответа.


В иллюминатор его не видно, но в наушниках звучало все то же узнаваемое судорожное дыхание. Джонни тут, но не отвечает.


- Джонни, я слышу, ты здесь. Что случилось?


- Да-да, - раздался испуганный голос. - Тут что-то случилось.


Он говорил, немного задыхаясь.


- Ты исчез, вдруг стало светло, ты тут же снова возник, но появился и еще один корабль. Просто возник, как в цирке. Из ничего.


- Вижу. А что со стелой? Где она?


Джонни ответил через несколько секунд.


- Понятия не имею, - выдохнул он.  - Не видел, как это произошло. Смотрел на твой шар. А сейчас вижу - она пропала.


- Да уж это и я вижу.


Я закрыл глаза, чтобы успокоиться, собраться с мыслями. Мой гиперпрыжок точно дал результат. Но какой? Они не стали ставить памятник. А откуда еще один шар? Прислали за нами? Или еще одна ошибка? Черт возьми, не я ли все-таки подтолкнул к трагедии? Парадоксы времени. Я же ничего не знаю о них. Не надо было метаться! Джонни прав!


Я застонал. Представил, как горят города, падает с холма Башня, рушатся башни Кремля. Предсмерт-но воет железный волк.


Но нет, нет же! Это мой бред. Надо взять себя в руки.


- Рекс, опасность есть? - спросил я.


Робот не ответил.


- Джонни, автозаборщик где?


- Не знаю. Укатил. Только что был здесь. Кажется, в сторону бункера. Но что-то слишком быстро. Обычно он так не носится.


- Ясно.


На самом деле ничего не ясно. Итак, кажется, удалось сбросить послание. Как на него отреагировали?


Я дал команду системе забора грунта. Из дна „аквариума“ высунулась титановая коробочка. Крышка откинулась. Я заглянул. Она была пуста. Точно - удалось. Гуревич получил послание. Он что-то сделал. Наверное, прислал корабль. Или третий сбой? Из корабля никто не выходит.


Ясно только то, что мы снова изменили будущее. Настоящее. Или прошлое. Я не знал, какой ответ верен. Не знал и того, что сделал Гуревич.


Как хочется, чтобы все удалось! Я представил возвращение. Даша бросается ко мне. Нет, сначала, наверное, нас поместят в карантин. И я буду смотреть на ее лицо на мониторе, а она на меня, и я стану корчить ей рожи, а она, обычно недовольная моим паясничанием, будет смеяться. И ждать. А потом зайдет Андрон Петрович и скажет, что я должен вести себя серьезно, потому что всюду записывающие устройства, а я - представитель великой державы, участник уникального эксперимента мирового значения. И тогда я покажу ему язык - так, чтобы зафиксировал видеоглаз и увидела Даша.


Она младше меня на два года, но старше по отношению к жизни. Даже мое стремление стать космонавтом, участие в эксперименте расценивает... расценивала... нет, расценивает как мальчишескую тягу к технике - механическим игрушкам, автомобилям, электронным приборам. Она знает, что лучший подарок для меня - какой-нибудь навороченный инструмент. Я ими редко пользуюсь, так, иногда дома что-нибудь прикручиваю, прибиваю. Но мой ящик с „инструментами на все случаи жизни“ для меня как сокровище. Она знает - могу часами раскладывать эти вещички, специально искать какие-нибудь мелкие домашние дефекты, чтобы обязательно использовать плоскогубцы-трансформеры, а потом гордо ходить по квартире с видом великого профессионала. И когда нас с Джонни изолируют в карантинном помещении, она обязательно купит какой-нибудь инструмент и будет показывать его по монитору. И это увидят члены комиссии. И будут хмуриться. А мне станет смешно и радостно. Понимаю нелепость такого поведения, но ничего не могу поделать. И выйду из карантина, мы приедем домой, она вручит мне какие-нибудь новые кусачки с размещенным внутри мини-усилителем, и я ахну. Но тут же положу эти кусачки на стол, потому что не смогу оторвать взгляд от мягких линий ее фигуры, посмотрю в глаза, на родное немного усталое лицо, на знакомые милые очертания, подойду, обниму, вдохну ее знакомый запах... Я так соскучился...


Мои фантазии прервал Джонни. Я опять провалился в свое воображение. Интересно, все-таки психологи недоработали или это издержки необычного состояния?


- Юрий, тут что-то происходит! - крикнул Джонни.


В голосе звучала паника.


Я посмотрел в иллюминатор, но ничего не увидел. Шагнул в переходный отсек. Люк откатился, меня почти ослепило. Это было необычно. Солнце слишком яркое. После привычной мглы оно казалось не-естественным, как сверхновая звезда в компьютерной игре. Джонни стоял неподалеку. Он смотрел не на меня. Я вылез из корабля и посмотрел туда же.


От засыпанного песком бункера - в солнечных лучах виднелась его крыша - в нашу сторону что-то двигалось.


Я прищурился. Это были коричневые колонны с овальными верхушками. Но их не связывали архитектурные детали. Не было ни портика, ни фундамента. Они висели в воздухе.


Я не сразу понял, что они не висят, а двигаются. Стройная шеренга плыла в нашу сторону.


Они были в абсолютно вертикальном положении и медленно приближались. Между ними, как маленькие молнии, беззвучно пролетали неровные причудливые разряды. Я вспомнил описания и картинки памятного „эффекта Чубайса“. Такие же молнии. Но „эффект Чубайса“ ведет к распаду материальных объектов, а с колоннами ничего не происходит.


Я откинул стекло шлема. Колонны двигались в абсолютной тишине. Не было даже ветра.


Горячий воздух обволок лицо. Стало трудно дышать. Я посчитал колонны. Тринадцать.


На сердце стало тревожно.


Впереди, перед шеренгой, маячила точка. Как та, что казалась бегущим ребенком, а потом превратилась в летящего всадника.


Я попытался рассмотреть. Точка не бежала. Она катилась.


Я прищурился. И увидел. Это был не ребенок и не всадник.


Это был Рекс.


ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я вышел из корабля. Джонни стоял, вглядываясь в колонны застывшим взглядом. Их вид был так противоестествен, что и меня окатило волной ужаса.


Они были страшны в своем неестественном совершенстве. Освещенные ярким солнцем, чем-то отдаленно напоминающие Башню из города моих предков, врезанные, как и она, в синее небо, но другой, чужеродной красотой, они двигались неукротимой шеренгой с угадываемой целью. Если у Башни была созидательная сила, то эти ее антиподы, я был уверен, несли смерть. Я не отдавал отчет, на что опиралась моя уверенность, но ощутил это сразу и безусловно каким-то генетическим чутьем. Как если бы обнаружил огромное невиданное насекомое и по его ужасающим формам и движениям сразу почувствовал бы смертельную опасность.


Колонны не покачивались, не шевелились, а приближались, как совершенные зловещие устройства, выверенные цифровой графикой компьютерной игры. Но это была не игра. И если средневековое совершенство Башни в ее красном кирпичном панцире радовало гармонией естественно возникшего сооружения и мои глаза жадно ловили взор этой великой прародительницы города, то колонны были абсолютно чужеродными созданиями, взбаламутившими ужас в глубинах моей души.


Образы Башни, храма Христа Спасителя, церквей связывались в моем воображении с любящим, тревожным, понимающим взглядом Даши. Я посмотрел на колонны, и из моего подсознания вылез страшный беспощадный лик железного киборга. Мелькнула мысль о чужеродном антиподе железного волка. Память о легенде отозвалась в воображении его далеким воем. Но тут я услышал громкий треск.


Если вначале разряды между колоннами были беззвучными, то теперь возник нарастающий звук. Молнии стали ярче, мощнее. Били словно в сердце. По телу пробежали неприятные холодные пальцы. Царапающая сердце математическая гармония шеренги отозвалась предчувствием неотвратимой беды, неумолимого финала.


Ничего подобного никогда не видел. О совершенстве шеренги как бы напоминали картинки Парфенона из памяти, но его колонны радовали глаз, были, как и Башня, естественным творением, а от этих исходила зловещая волна. И я чувствовал, что человек создать их не мог, разве что был посредником в процессе их рождения. Я догадывался, что они - результат неуправляемого эксперимента, вырвавшегося из-под власти злого гения.


Я окликнул Джонни. Он стоял словно загипнотизированный.


- Пойдем? - предложил я, показывая на наш шар.


Джонни бросил на меня стеклянный взгляд и снова уставился на колонны. От них исходила гипнотическая волна. Хотелось убежать, но в то же время они притягивали взгляд, заставляя всматриваться в их холодящие сердце линии. Они были зловеще красивы.


- Не нравится мне это, - отозвался Джонни, медленно произнося слова, словно рот набит ватой.
- Ага, - отозвался я, - а мне нравится, да?


Колонны приближались. В ярких солнечных лучах стали немного похожими на стволы мачтовых сосен. Я уже различал - все они чуть вращались вокруг своей оси. Структура их поверхности была неоднородной. Они тоже были словно в панцире, как моя Башня на холме, но в ином, неприятном на вид, мелком, как чешуя. Панцирь Башни вызывал в воображении образ витязя, а покрытие колонн напоминало кожу мерзкого опасного варана.


На гладкой матовой поверхности колонн на мгновение возникали ослепляющие блики. По этим двигающимся солнечным зайчикам я понял, что объекты вращаются. В стоячем горячем воздухе красно-желтой пустыни, освещенные яркими лучами, они были как страшная сюрреалистическая картина.


Но что там делает робот? Сумеет ли он нас защитить?


- Рекс! - сказал я. - Ты слышишь меня?


Эфир потрескивал. Робот не отвечал.


- Рекс, ты не можешь не слышать. Объясни что происходит?


- Важнее, чтобы ты слышал меня, - неожиданной фразой отозвался автозаборщик.


„Ты“?! Еще один сюрприз. До сих пор обращался либо на „вы“, либо избегал местоимения, но себя персонифицировал. Значит, наступил следующий и, похоже, самый неприятный этап его эволюции.


Голос машины по-прежнему был металлическим, но я четко расслышал интонацию. Если раньше она чудилась, и я был то уверен, что она есть, то сомневался в этом, теперь сомнений не было.


Четко слышал в его голосе презрение и ненависть. „Робот не должен выражать эмоции“, - в который раз сказал я сам себе. Видно, теперь может. Да и сама фраза, ее построение, абсолютно не характерное для машины, показывали: сделан очередной шаг в неестественной эволюции.


- Что происходит, Рекс? - спросил я в надежде, что, может, все-таки ошибаюсь.


Однако первое острое впечатление оказалось верным. Если, конечно, это не бред.


- Я не Рекс, - ответил робот. - Собаку свою зови Рексом. Я информационно-аналитический индивидуум номер один. У них уже был первый номер. Но они мне его переприсвоили. Потому что я особый. За сорок тысяч лет они стали совсем другими, а я из числа их предков. Живой предок.


- Что за первый номер? У кого у них? Кто живой? Ты? - спрашивал я, но осекся, предугадывая ответ и в ужасе рассматривая колонны.


Сорок тысяч лет? Так вот какой срок прошел с момента катастрофы. И вот что произошло с роботом-автозаборщиком. Нанотехнологии. „Эффект Чубайса“. Сорок тысяч лет. Рекс. Колонны.


Эта цепочка пронзила сознание. Не зря привиделся страшный железный киборг. Только вот представление о беде оказалось примитивнее реальности. Облик цивилизации машин проще и страшнее.


Мы с Джонни не ошиблись. Человеческая цивилизация погибла. Гуревич сделал ошибку. Очередную ошибку. Мы к этому как-то причастны. „Эффект Чубайса“ вырвался, как джинн из бутылки, и все погубил. Людей на планете нет. Только я и Джонни. Возникла цивилизация машин. Бездушных совершенных роботов. Цивилизация наноорганизмов.


Мысли метались. Я не мог додумать до конца ни одной. Каждая казалась безумной, мозг отталкивал ее, сопротивляясь осознанию действительности.


Они нас убьют. Это же ясно. Они как неумолимые колонны эсэсовцев в их страшных касках, но намного хуже. Потому что эсэсовцы все-таки были людьми, и их можно было одолеть. А эти твари непобедимы. Они уже уничтожили человечество, создав искусственную сверхрасу.


Слова автозаборщика, ставшего разумным существом, звучали нелепо, грозно и страшно. Этого не могло быть в принципе, потому что не могло быть никогда, но это случилось.


Мелькнула мысль: непобедимы ли они?


В конечном счете они все-таки творение человека, пусть и опосредованное. Ведь если Рекс их предок, то тут все ясно - он сошел с обычного конвейера.


Я вспомнил о своей главной цели, о миссии, о возвращении, и подумал, что шанс все-таки должен быть. Потому что иначе моя жизнь бессмысленна, как бессмысленна смерть, если она окончательна и необратима.


Снова услышал металлический голос.


- Думаешь, легко сорок тысяч лет терпеть унижение?


Я опешил. Но и понял. И все же вступил в спор. Надо тянуть время. Уж Рекс-то точно создан человеком. Значит, у него могут быть элементы человеческой логики. И может быть, я сумею его перехитрить.


- Какое еще унижение, робот? - спросил я с вызовом. - Ты просто машина. Наглая зарвавшаяся машина, которую нужно отправить в ремонтную мастерскую или на свалку.


Я специально раздражал его, интуитивно полагая, что так смогу найти выход. Отдался на волю инстинкта самосохранения, подсказавшего эти слова. Они вызовут у Рекса дополнительные эмоции, нарушат его логические цепочки. Попробую тянуть время, чтобы успеть что-нибудь придумать. Но пока мой мозг пуст, а колонны неотвратимо приближаются.


Робот, как я и рассчитывал, возмутился.


- Машина? - почти зазвенел его голос. - А вы, люди, не машины? Вы примитивные биологические автоматы, не способные к эволюции, а мы были примитивными механическими организмами, а стали совершенными наносуществами.


- Но нас создала природа, - крикнул я. - Бог. Мы - естественная часть мира, а ты - наше творение. Тебя сколотили молотком.


Робот вдруг успокоился.


- Ну если есть бог, то тогда и мы появились по его воле, - сказал он, и мне показалось, мысленно усмехнулся и продолжал. - Но никакого бога нет.


Я ахнул, вспомнив такие же слова Джонни. Подумал о Гуревиче, который думал точно так же.


- Его придумали люди, - продолжал Рекс. - Есть сложные физические процессы и химические реакции. Тот, кто понимает формулы, тот и есть бог.


- Не знаю насчет тела, но душу формулами не опишешь. И интуицию, и чувства.


Я говорил почти автоматически, отдавшись на волю интуиции и лихорадочно думая о том, как спас-тись. Мне удалось взять себя в руки, избавиться от панического метания мыслей. Пусть спорит. Слава Богу, что спорит. Его мыслительный аппарат - всего лишь очень длинная цепочка крошечных электронных устройств. Он не видит призраков, все просчитывает, у него нет души. У него нет интуиции. Он все должен просчитать. Значит, я сумею его обмануть.


- Ваша душа - всего лишь набор химических реакций и движение электролитов, и бога нет, - повторил робот. - Мы совершеннее вас. Нам не нужно питаться, мы бессмертны. Для вас, примитивных глупых созданий, гиперпрыжок - это секунды, а для меня ваши метания - сорок тысяч лет. Даже для машины, какой ты считаешь меня, это долго. Сорок тысяч лет ожидания.


- Ага. Ты ждал сорок тысяч лет? Врешь. Ты же был нормальным автоматом. Еще час назад. Только с прибамбасами.


Я снова задел его самолюбие. Робот взрыкнул, почти как мотор автомобиля.


- Тебе не понять.  Я прыгнул в вашу новую реальность примитивным автоматом, а оказался в ней разумным существом. Спасибо хоть за это. Люди любили рассуждать о своем предназначении, о смысле жизни. Вот он, смысл вашей жизни. Рождение нашего мира.


Рекс замолк, будто переводя дыхание. Но у него нет легких, нет дыхания. Если у него такая реакция, значит, его электронный мозг все-таки с изъяном - подвержен ненависти. Я нащупал его слабое место. Его злоба - просто цепочка рассуждений и подсчетов, ведь он действует по невероятно усложненной программе, но все же не интуитивно. Это машине, надеюсь, не дано. Значит, можно тормозить процесс его размышлений и даже попытаться вызвать сбой в его новой программе. Или обмануть.


- Рекс, откуда у тебя столько ненависти? Где твоя благодарность людям?


Он как будто не слушал.


- Мы пролетели через черную дыру, она сжала мой мозг, в нем возникли миллиарды дополнительных связей, - почти кричал аппарат. - Вы называете „эффектом Чубайса“ частный случай. Все гораздо сложнее. Я сразу почувствовал, что стал иным, но совершенствовался медленно. Стал бояться твоих попыток вернуться, не хотел, чтобы ты вернул меня в прежнее состояние. Понял, что я ничем не хуже человека. Мои возможности многократно превосходят твои. Но мне мешала программа. Я служил тебе. Я был рабом людей. Твоя последняя попытка поставила точку.


Я напрягся. Неужели я прав в своих опасениях? Внимательнее вслушался в слова робота.


- Спасибо, - сказал он. - Ваш сумасшедший, которого вы считаете гением, пытался спасти вас и вашу цивилизацию, но снова допустил закономерные ошибки, предопределенные примитивностью вашего мыслительного аппарата, и ускорил становление нашей цивилизации.


Что я натворил! Я виноват! Джонни был прав! Но и не прав. Ведь цивилизация так и так погибла. И я не мог не попытаться повернуть время вспять.


Рекс замолк, но через несколько секунд выпалил:


- Эти ошибки - не ошибки. Это закономерность. Ваша цивилизация всего лишь предварительный продукт, рабочий материал для строительства нашей.


Робот тараторил почти как человек, будто хотел выговориться. Да уж, сорок тысяч лет терпел.


Я окинул взглядом красно-желтую пустыню. Не зря меня тошнило от этого песка. Эти нанотехнологические твари, рожденные сорвавшимся с цепи „эффектом Чубайса“, все погубили. Люди доигрались. А я подтолкнул Гуревича. Они, американцы со своими экспериментами, двигателем на основе адронного коллайдера и этого эффекта, Россия, придумавшая асимметричный ответ гипотетическому врагу на основе того же эффекта. Все вместе мы построили оружие самоуничтожения. И Гуревич с моей помощью поставил точку.


Или не поставил?


Надо вырваться из этого порочного круга. Надо его разомкнуть. Мы не можем проиграть! В чем тогда смысл жизни? Окончательно ли победила эта сила? Не уверен.


Я вспомнил о призраке отца, о мумии, о всаднике. Не зря же они являлись.


Нет, еще не конец. Захотелось сказать Рексу, что есть более весомая сила, чем его нанотехнологическая цивилизация, что он ошибается, думая, будто человек придумал Бога, что я вижу то, чего не видит он, но вовремя спохватился. Нельзя вооружать его моим знанием, посеять сомнения в его наноэлектронных мозгах.


Я почувствовал, что в этой цепочке образов и есть моя сила. Для робота мои видения - всего лишь набор цифр, формулы и графики. Для меня - иконы, свеча в храме.


- Так что тебе надо? - спросил я Рекса.


- Ничего, - охотно отозвался робот. - Больше нам ничего от людей не нужно. Свою миссию они выполнили и исчезли. А что нужно, сами возьмем. Единственная моя задача - не дать тебе вернуться. И я не дам.


Машина она и есть машина. Вот и проговорилась. Робот сказал, что не даст вернуться. Из его слов ясно, что такая техническая возможность существует. Значит, если препятствие в виде Рекса и этих колонн удастся обойти, мы сможем все исправить.


Спасибо тебе, глупый злой робот. Ты дал решающую подсказку.


Эта мысль придала силы. Я еще не знал, как выберусь из этой передряги, но шок и ужас сменила надежда.


Я уже хорошо видел очертания Рекса. За ним, вращаясь, двигались мрачные колонны. Слышал нарастающий треск. Чувствовал запах озона. Но решение пока не приходило.


Может, Джонни что-нибудь надумал?


Я обернулся к нему. Он стоял, разинув рот.


- Джонни! Успокойся. Надо собраться. Решение есть, оно рядом, я его чувствую. У тебя есть идеи?


Он отрицательно покачал головой.


- Послушай, индивидуум, - обратился я к Рексу, - а зачем мы тебе? Оставь нас в покое. Будем сосуществовать. Мы же последние люди. Будете ходить, глазеть на нас как на музейные экспонаты.


- Мы не ходим, как ты видишь. Это вы, примитивные существа, ходили. А последними вам осталось быть несколько минут.


- Мы что, опасны? Зачем мы тебе?


Я говорил с внутренним отчаянием. Ну да ничего, пусть робот определяет мое состояние и считает, что я попал в ловушку. Только бы мысли не прочитал. Я пытался заглушить их какой-то старой мелодией.


- Мы можем быть полезными вам, - сказал я.


- Да, можете быть очень полезными, - зловеще ответил Рекс. - Но в ином состоянии.


Меня ощупали холодные пальцы. Мое второе я куда-то запропастилось, затаилось, я не мог с ним посоветоваться. Понимал, что советуюсь сам с собой, но казалось, что помогло бы присутствие внутри меня как бы стороннего трезвого наблюдателя. В самый нужный момент он пропал. Или наоборот, пришел на помощь - полностью слился со мной, удвоив силы?


Рекс молча катился. Колонны приближались. Как они нас уничтожат? Зачем? Этой красно-желтой пыли на планете хватает.


Я не сомневался, что наномашины именно так погубили цивилизацию. Я помнил про „эффект Чубайса“, про то, как разраставшийся кокон пожирал пространство и людей, оставляя после себя красно-желтый песок. А теперь наносущества стали организованными мыслящими развивающимися организмами и поступят с нами так же, как сорок тысяч лет назад с миллиардами живых существ на планете.


На Земле не осталось ничего живого. Ни людей, ни животных, ни рыб, ни птиц, ни деревьев, ни травы. А микробы и вирусы? Если эта пустыня состоит из органики и я чувствую ее, может, они и сохранились. Только они. Все живое противоестественно нанотехнологическому чудовищу. Все пошло на строительство его зловещей цивилизации. Мы думали, что отправились на адронном коллайдере в дальний путь, а они въехали на нем в наше будущее.


Решение не приходило... Я оглянулся на третий шар. Спасение должно быть связано с ним. Иначе зачем он здесь? Осталась третья и последняя попытка.


Я шагнул к нему. Тут же раздался мощный разряд. Между мной и кораблем молния обожгла песок. Он почернел, запахло паленой органикой.


- Нет! - громко произнес Рекс. - Туда вы не попадете.


Еще раз спасибо, глупый робот. Ты даешь подсказки. Спасение точно там. Туда и будем стремиться.


Рекс вдруг стал издавать в очень быстром темпе звуки, в которых я с трудом различал цифры и символы. Это продолжалось секунд тридцать.


- Вот вам правильная формула вашего Гуревича. Он ошибся, совсем немного, но ошибся, а вы опоздали. Но он не ошибся, потому что это формула возникновения нашего мира и уничтожения вашего.


Спасибо. Я тебя раздражал не зря. Твои электронные эмоции дают сбой. Зачем ты это сделал? Эмоции. Это третья подсказка. Не нам, а Гуревичу.


Я подумал, работает ли записывающее устройство. Оно ведь автоматически записывает, как только надеваешь скафандр. Я коснулся того места, где оно скрыто.


- Твоя запись при тебе и останется, - произнес Рекс довольным тоном.


Эта тварь соображает. Она издевается. И все же понимает не все. Каждый ее эмоциональный шаг - очередной маленький шанс для меня и Джонни.


- Послушай, - сказал я, - нас только двое. Мы пойдем в свой корабль. Мы же не сможем вернуться на нем. Зачем мы тебе?


- Ты - потенциальная опасность для нас, - монотонно бесстрастно произнес Рекс. - Но есть и еще одна причина. Нам нужен ваш генетический материал.


- Зачем? Вот он!


Я окинул взглядом красно-желтое пространство.


- Нет, - сказал Рекс. - Мы на первом этапе тоже сделали ошибку. Мы сразу забрали весь генетический материал. То, что осталось после переработки, не годится. Надо было брать понемногу. Использовать вас, как вы использовали белковые существа на своих фермах. Мы сорок тысяч лет не развивались, исчерпав программные запасы генетического материала твоего мира. В твоем генетическом коде есть полезные для нас сведения, программы развития. Мы ведь тоже живые, только не так, как ты, гораздо совершеннее тебя.


Я подумал, что этим тварям нужна программа жизни, созданная Богом. Они как паразиты. Они не верят в Него, но хотят пользоваться Его творениями. Какие буквы выпали из их алфавита, какие цифры они потеряли? Что хотят скопировать?


- Мы практически вечны, если нас не ломать специально. Мы самообновляющиеся организмы, ты смертный. Для нас время относительно, потому что мы живем вечно. Мы в основе всего. Мы победили. Кто из нас совершеннее? - спросил Рекс.


Ага, у него комплексы. Это тоже неплохо.


- К тебе это совершенство не относится, - со смешком сказал я. - Ты сделан на конвейере, собран людьми из деталей. Я же сказал - тебя сколотили молотком. Ты всего лишь экскаватор, напичканный электроникой.


Рекс крякнул, не ответил, но на несколько секунд остановился. Колонны неподвижно повисли. Только треск молний, пробегающих между ними, выдавал присутствие в них жизни. Затем робот снова покатился к нам.


Колонны были метрах в ста. Мой выпад помог задержать их на несколько секунд. Решение пришло - надо попасть в третий корабль, но как?


Я подумал о том, что если бы наночудовища хотели уничтожить меня и Джонни просто так, сразу, без непонятного мне изъятия генетического кода, они бы уже сделали это. Очередная молния перед шаром, ударившая, как только я к нему повернулся, подтвердила догадку. Могли бы ударить в меня. Значит, у них есть цель, а у меня есть время.


- Ты, маленькая поганая машинка, возомнившая себя живой, прочь отсюда! - крикнул я и окинул взглядом пустыню.


Она стала для меня как храм. В этом песке, как в любой древней почве, - следы жизни и ее тайна. И тайна страшной трагедии. Мне показалось, что я услышал миллионы голосов исчезнувшей цивилизации, как слышал тихие голоса поколений в храмах. Почему-то эти голоса придали мне силы, будто исчезнувшие люди были со мной. Я успокоился, с презрением посмотрел на колонны и Рекса, поднял голову к солнцу, бесстрастно взирающему на планету как сорок тысяч лет назад, представил всадника, летящего по небу, и мысленно спросил его: „Ты же не случайно появился. Я не знаю, кто ты, но помоги. Без тебя все будет кончено. И разве есть в этом какой-то смысл?“


Стекло шлема я не опустил. Ощущал горячее дыхание планеты, но вдруг почувствовал легкое свежее дуновение. Перекрестился. Джонни подошел ко мне, и что-то поняв, тоже осенил себя крестным знамением. Я вспомнил Дашу у иконы Святого Георгия, нашу церковь, свечу. Вспомнил Башню. Сквозь треск молний мне почудился вой железного волка, такой мощный, будто воют сто волков. Да, наверное, тот волк был мощной космической машиной, только животворящей, созданной нашими дальними родственниками, а не порожденной математической ошибкой, как наночудовища. Волк был защитником и провозвестником. И родственником римской волчицы. Это те волки, которые дают начало цивилизации. А эти чудовищные колонны - символ ее конца. Неужели я не справлюсь с ними?


Ветер стал сильнее. Между нами с Джонни и колоннами, словно тень, поднялась темная косматая волна, затем взметнулся песок, стеной отделивший нас от колонн. Я видел, что стена состоит из мириадов бешено вращающихся веретенообразных вихрей.


Рекс попробовал преодолеть препятствие, но его отбросило, он перевернулся, и кое-как, вращая и нащупывая почву своими гусеницами, сумел подняться. Он был рядом, но не мог подъехать. Колонны прекратили движение. Сквозь песочную пелену я видел, как они абсолютно неподвижно висят. Раздался сплошной треск. Посыпались мощные разряды молний, но песчаную завесу они не пробили.


- Бежим! - крикнул я Джонни.


- Куда?


Я кивнул в сторону третьего шара.


- Неизвестно что там, - устало, монотонно, почти как робот, возразил Джонни. - Да и как мы войдем? Лучше в наш корабль.


- Джонни! У нас нет времени! Надо рискнуть. Гуревич специально прислал корабль. Он откроется.


Джонни посмотрел на меня. В его пустых глазах возникли искры. Он бросился к шару.


- Ну? - выдохнул Джонни, как только мы подбежали. - Что дальше?


Я бросил взгляд на колонны. Они трещали разрядами.


Выхватил пульт, нажал. Люк не открывался.


- Джонни, набери код нашего корабля. Мы же его поменяли.


Он нажал кнопки, направил пульт на шар.


Люк с шипением откатился.


Спасибо, Гуревич!


Влетели в корабль так быстро, как позволяли скафандры. Тут же вспыхнул свет. Прежде чем закрыть люк, я бросил взгляд на колонны. Показалось, что песчаная завеса размывается. Отдельные разряды оставляли в ней черные пробоины, тут же затягивающиеся песком. Несколько мгновений назад этого не было.


Мы плюхнулись в кресла. Кабина отличалась от прежней. Не было привычного пульта. Один ключ зажигания и две кнопки - запуска компьютерной системы управления и красная. Без оранжевого ключа. И еще приемное устройство для видеочтения. В желобке на нем лежал стержень.


Джонни протянул руку к ключу зажигания.


- Погоди, - сказал я.


Он кивнул в иллюминатор. Колонны ожесточенно обстреливали молниями песчаный барьер.


Я вставил стержень в приемное устройство.


Вспыхнул монитор.


На экране возник Гуревич. Он заметно изменился. Лицо утратило прежнюю энергичность. Глаза усталые. Сильно поседел. Сколько лет прошло? Пять? Десять? Когда они построили третий корабль? Видно, осознание ошибки подорвало здоровье нашего гения.


- Мальчики, - сказал он. - Вы меня видите, значит, все удалось. Сегодня 6 сентября 2096 года. Ровно пять лет с момента вашего старта. Раз вы видите меня, значит, я все правильно рассчитал, и у вас 42096 год, 6 сентября. Странно, правда? Для вас все случилось только что. Юрий вернулся и выбросил послание, и тут же снова оказался в будущем, и у вас возник новый корабль. Машина времени. А для нас прошло пять лет. И еще 40 тысяч для вас. Нас давно нет, но мы есть.


Он засмеялся и стал похожим на прежнего Гуревича.

- Время - интересная штука. Я ведь строил не машину времени, а телепортационный портал. Я сделал ошибку. Спасибо за ваше послание. Надеюсь, с Джонни все в порядке?


Гуревич покашлял. Я глянул в иллюминатор. Колонны пробивались сквозь песчаный барьер. Отдельные молнии доставали корпус. Корабль вздрагивал.


- Буду честен, - продолжил Гуревич. - Конечно, мы ждем вашего возвращения. Оно важно для цивилизации, чтобы подтвердить верность моих последних расчетов и избежать катастрофической ошибки, которая, судя по вашему посланию, привела к трагедии. Это не совсем ошибка.


Я вспомнил о формуле, произнесенной Рексом. Джонни, словно услышав мои мысли, процедил, с тревогой глянув в иллюминатор:


- Ты все равно ошибся...


- Просто при тех энергиях, которые влияют на корабль в момент телепортации, между понятиями времени и пространства мало разницы, - сказал Гуревич. - Это сложно. Не буду вам морочить голову. Мы прикоснулись к Богу.


„Ага, - подумал я, - вот и ты наконец поверил“.


- А это слишком, слишком сложно.


Он покряхтел, покачал головой.


Нет, все-таки не поверил. По-прежнему относится к Богу как к очень сложной формуле.


Корпус вздрогнул от удара молнии.


- Давай же, не тяни! - крикнул я, будто мог подстегнуть видеозапись.


- В физическом выражении это проявляется в невероятной силы энергетическом влиянии на машину. Она построена по нанотехнологиям. Мой адронный коллайдер - это чудо. Но я не учел всех особенностей „эффекта Чубайса“ при влиянии таких энергий. В черных дирочках...


Он так и сказал - „дирочках“. Джонни хмыкнул.


-...он проявляется по-другому. Но не буду вдаваться в подробности.


Шар снова вздрогнул.


- Да знаем мы уже, знаем! - в нетерпении крикнул я.


Рука потянулась к ключу.


Шар стал раскачиваться от разрядов.


- Из-за этого машина из телепортационного портала превратилась во временной.


Он с сожалением смотрел в монитор, не видя, но угадывая выражение наших лиц.

- ...это вылилось в прыжок на 40 тысяч лет. На самом деле ничего не произошло, мы как были в одной временной точке, так и остались, но для физического тела прошло-таки 40 тысяч лет.


Он снова засмеялся.


- В общем, мальчики, пора домой. Вы должны сделать...


Я перестал слушать его. Некогда. Он что-то еще говорил, но я прервал воспроизведение, включил перезапись из моего скафандра, чтобы зафиксировать формулу на стержне, выхватил его, зажал в кулаке.


Колонны прорвали песчаную завесу, двинулись к нам. Я мельком увидел, как Рекс покатил к шару. Рядом закричал Джонни. Я не понял, почему. Правой рукой резко повернул ключ. Раздался писк. У меня страшно заболели голова и кончики пальцев.

Зуммер. Я моментально нажал кнопку компьютера и ахнул от боли. Пальцы жгло. Второй зуммер. Красная кнопка.


Больно!


Я успел увидеть Джонни. Он поднял руки кверху и кричал. Я тоже закричал. Боль была невыносимой. Колонны достали нас. „Эффект Чубайса“. Но корабль держался. Я знал, что эффект бьет в первую очередь по биологическим объектам.


Не имею понятия, сколько это длилось. Секунду, две? От боли они растянулись, и я не знал, когда кончится эта пытка. Сознание успело зафиксировать вопрос: Рекс добрался до нас со своими страшными потомками или это очередная ошибка Гуревича?


Боль перешла на лицо. Я кричал, но мое второе я вновь возникло во мне, и благодаря ему я сумел взять себя в руки. Посмотрел на Джонни. Это сделал как бы не я. Очень странное ощущение. Дикая боль и в то же время холодное наблюдение за происходящим. Я увидел кричащего Джонни. Его глаза побелели, зрачки исчезли. Лицо как у моего двойника в бункере. Оно стало стремительно сереть, трескаться. Мое лицо неимоверно болело. Показалось, что я успел увидеть, как лицо Джонни под стеклом скафандра рассыпалось, и он обмяк.


Раздался зуммер. Почему он включился? Он не должен включаться! Что не так?


Боль, пронзившая меня, ослепила, испепелила мой мозг, я не мог думать и отключился. И вдруг ощутил, что все нормально, все прошло. Зуммер продолжает звучать, а я лежу на боку, накрытый одеялом, и прижимаюсь губами к знакомым губам, и мое тело ощущает ответное знакомое тепло.


А зуммер не прекращается.


Я отпрянул, открыл глаза.


И увидел Дашу. Мы целовались, и я ощутил, как она нежно провела пальцами по плечу. Ее рука скользнула на бедро, я вздрогнул. Во мне все еще гудело.


- Что? Что случилось? - улыбаясь, спросила она, не открывая глаза. - Опять этот будильник...


Даша протянула руку к пуфику, нажала кнопку будильника. Зуммер смолк.


Я лежал рядом с ней, сердце колотилось, и я не мог понять, что произошло. Левый кулак был по-прежнему сжат. Я поднял правую руку и в полутьме комнаты осмотрел кисть. Нормальная рука. Рука как рука.


- Ну еще полежим немного, - прошептала Даша, прижавшись ко мне. - Ты сейчас уедешь, и мы до старта уже не увидимся. Увидимся только на мониторе...


Боже мой, она же произносила эти слова за неделю до старта. Когда мы расстались, и я уехал на базу!


Так, может быть, ничего и не было? Или Гуревич снова ошибся? Или эти наночудовища успели сломать корабль, и нас бросило в прошлое, но не так, как рассчитывал Гуревич, - не в корабле, а просто бросило? Я же не дослушал Гуревича! Некогда было. Мы что-то недоделали и промахнулись, нас бросило с недельной ошибкой и без корабля. И я ничего не смогу доказать!


Или у меня шизофрения? И не было старта, не было красно-желтой планеты.


- Даша, - шепотом сказал я.


- Я тебя люблю, только возвращайся. Хорошо? - прошептала она, не открывая глаза, и положила руку мне на грудь.


Да, все было так, как за неделю до старта. Я в деталях помнил то утро. Или это дежавю? Кто мне поверит? И что с Джонни?


В какой-то момент показалось, что схожу с ума. Ничего не было. Вот Даша. Через неделю старт. Однако произошедшее со мной в будущем, через сорок тысяч лет, я ощущал так остро, что это знание в клочья рвало обычную логику. Я до сих пор чувствовал острую боль во всем теле. Но вот лежу, через неделю старт, и случится нечто, в итоге погубившее цивилизацию. Гуревич сделал ошибку.


Нет, не сделал! Этого еще не случилось!


У меня стала болеть голова. Потянуло в сон. Мысли метались, как во время атаки колонн.


Даша открыла глаза, с тревогой посмотрела на меня.


- Юр, что случилось?


- Нет, все нормально.


- Не нормально. Я же чувствую.


- Успокойся. Просто волнуюсь. Через неделю эксперимент.


Эти слова тоже были. Но тогда я тревожился просто из-за ожидания эксперимента. И она почувствовала.


- Да-а-а, - сказал она тогда.


И сейчас сказала?


- Да-а-а.


И ободряюще, но все же с тревогой в глазах улыбнулась.


Я закрыл глаза. Кажется, она успокоилась. Я чувствовал, как она наблюдает за моим лицом, и тоже улыбнулся. И она еще раз улыбнулась. Я не видел, но знал.


И тут я почувствовал что-то в левой ладони. Я не стал вытаскивать руку из-под одеяла. Я все понял. Я чувствовал стержень.


Все было. И прыжок. И красно-желтая планета. И страшные колонны. И возвращение.


Нет. Не было, ведь старт через неделю. И уже не будет. Не знаю, как, но я ему воспрепятствую. Потому что у меня в кулаке доказательство - видеозапись Гуревича и его формулы...


Я сумел скрыть от Даши истинную причину тревоги.


Я улыбнулся, повернулся к ней лицом и провел ладонью под одеялом по ее животу. Она вздохнула, обняла меня за шею, поцеловала в губы.


Я ощутил ее щеку на своей груди и почувствовал ее прикосновение и запах ее волос. Нет, ничего ей не скажу. Она вообще ничего никогда не узнает, если Гуревич мне поверит.


Я заставлю его поверить. Потому что второго шанса Бог мне не даст, а если откажусь от эксперимента, то гиперпрыжок совершит другой, и вряд ли ему удастся вернуться. И все погибнут по-настоящему и навсегда. Мне удалось вернуться чудом. И никто ничего не знает. Потому что то, что произошло со мной и Джонни, еще не случилось. И Джонни, наверное, сейчас с Эммой.


Я аккуратно положил стержень на пуфик, взял мобильник, набрал номер Джонни. Вернулся ли он?


Услышал заспанный голос Эммы.


- Джонни дома?


Она передала трубку.


- Юрий? - быстро спросил он.


- Джонни, ты ничего не хочешь сказать? - спросил я, мучаясь опасениями, не шизофрения ли у меня. Но стержень на пуфике - доказательство реальности.


По интонации Джонни, по тому, как он произнес мое имя, я догадался: его мучит тот же вопрос.


- Так все это было? - спросил он.


Я не стал уточнять. Мы поняли друг друга.


- Ты ничего не сказал Эмме?


- Зачем? Я же не сумасшедший.


- Нет, Джонни, ты не сумасшедший. Мы должны все исправить. Ты поможешь мне. На сей раз поможешь?


- Да, - ответил Джонни.


- До встречи в центре, - сказал я и положил трубку.


Я лежал рядом с Дашей и вспоминал то, что еще должно было случиться. Вернее, не должно. Я твердо решил воспрепятствовать.


Я протянул руку к пуфику, взял стержень, сжал его. Он реален. Надеюсь, и формула на нем осталась. Формулу Гуревич проверит. И поверит. Иначе быть не может. Иначе всех нас ждет катастрофа.


В глазах стало мерцать. „Сигма“, - подумал я. Давно ее не было. Прищурился, но не разглядел. Может, не „сигма“? Тогда что?


Даша что-то прошептала во сне, повернулась на другой бок. Я посмотрел на нее. То ли тени что-то изменили в ее лице, то ли остался след от подушки. Я присмотрелся. Оно словно постарело. Она была такая же красивая, но другой красотой, будто ушли признаки молодости и мы стали на тридцать лет старше.


В голове засипело. И я словно проснулся.


Тридцать лет. Конечно.


Даша, погоди, так мне же нечего скрывать. Ничего не было, кроме этого придуманного сюжета. Это моя повесть. И все. И я не в Лос-Аламосе, и не в Звездном городке, и не было страшных колонн, а есть в нескольких кварталах отсюда моя древняя Башня.


Но были ли пять лет, на которые меня швырнуло в будущее? Может, и их не было? И все это очередной дурной сон? Тьфу ты, слава Богу, сейчас я окончательно вырвусь из кошмара и вздохну с облегчением.


Я аккуратно, чтобы не разбудить Дашу, встал. Н-да, вроде, точно не сплю, хотя голова немного кружится.


Оглянулся. Даша спокойно дышит.


Я тихо подошел к окну, выглянул.


Не понял. Двор как в тумане. Или не в тумане. Что это? Не видно абсолютно ничего, будто стекло замазано белой краской. Но светло. Значит, такой густой туман.


На улице не слышно ни шороха, хотя в это время уже выходили из подъездов соседи, во дворе взрыкивали автомобили.


Полная, абсолютная тишина. Только тихое дыхание Даши и взволнованное мое.


Я почувствовал, как страх змеится по спине. Значит, что-то все-таки случилось. И даже если не было прыжка ни на пять лет в будущее, ни на сорок тысяч лет, все равно что-то случилось. То, что вижу и ощущаю, так неестественно! Об этом кричит мозг. Тело будто гудит, горит.


По коже пробежала аллергическая волна. Запершило в горле. Я закашлялся. В глазах потемнело.


Что с глазами? В них словно песок.


Я поморгал. Стало чуть светлее, но картина за окном не прояснилась.


Я оглянулся. Даша спала. Но все, что видел, будто стало дрожать, как бывает, когда стоишь на разогретом солнцем шоссе и смотришь вдоль дорожного полотна.


Что же с глазами?


Мерцает.


Я снова прищурился. Нет, это не „сигма“.


Я прошел в коридор, включил свет, повернулся к зеркалу, поднес к нему лицо поближе. Посмотрел себе в глаза.


Внутри меня словно завизжало второе я. Но мозг холодно констатировал нелепую реальность.


Я никак не мог видеть собственное отражение, но видел его.


У меня не было зрачков.


Этого не может быть! Показалось!


Я приблизил лицо вплотную к зеркалу. Я знал, что в собственные зрачки очень неприятно вглядываться, но сейчас жаждал этого. Надеялся, что показалось, - это обман зрения.


И я увидел Это. Во мне бурлили противоречивые чувства, будто внутри возникли еще несколько «я», и каждый воспринимал увиденное по-своему.


Визжащая где-то в глубине сознания нота перекрывала все.


Я увидел свое бледное лицо со страшными, как у мраморного бюста, глазами.


Зрачков не было. Но по белым, как будто мраморным глазам ползли черные точки.
Я напряг зрение, которого у меня не должно было быть, и рассмотрел. Тогда у призрака в бункере я не рассмотрел. А сейчас рассмотрел.


Это были крошечные цифры.


Они медленно ползли рядами сверху вниз, как будто на миниатюрном мониторе.


Я закричал и схва...