Он руку мою баюкал в ладонях своих огромных,
в двух раковинах, в двух ласках, в двух люльках – одно дитя.
А дождь по карнизу тюкал воробышком из соломы
и глазом слезил с опаской: не принято на октябрь,
на южное побережье, на солнечно жгучий город,
на тротуар, на помойку с бездомных котов ордой.
Дождь всхлипывал реже, реже. Недолгими были сборы.
Как в прошлом. На речке Мойке. Под – гуще нельзя! – водой.
Прощай. Короче не скажешь. И неотложкиным воем
ударит по нервам слово: прощай! Августин, прощай.
Ах, доля моя, пропажа! Удвою её, утрою,
удесятерю. По новой. Для нищих – на щи да чай.
Отпела осень, поблекла. Ах, как он баюкал руку!
Рождественская открытка. Кураж, цирковым гвоздём:
мне вновь отсыреть от пекла, в жаровнях, в печах разлуки.
Мне высохнуть вновь. До нитки. Под шквальным, слепым дождём.