…Он носил серебристый плащ до пят, скрепленный изящной брошью, всегда до блеска начищал высокие сапоги, который так полюбили сейчас дети, поддавшиеся очарованию смерти, тщательно расчесывал волосы и немного пудрил лицо – так, чтобы оно казалось даже бледнее, чем природный его цвет кожи. Он стриг когти так, чтобы они смотрелись изящными полумесяцами, носил в ухе сережку-капельку и играл на скрипке.
Он делал все, чтобы показаться как можно изящнее, заманчивее и загадочнее.
Надо сказать, у него это получалось великолепно. Женщины, которым он улыбался, тихо млели, не замечая длинных и острых клыков, приоткрывавшихся в улыбке. На светских приемах находили, что он весьма мил и интересен, хотя и несколько экстравагантен, а гопники в подворотнях или ржали, как кони, или выпадали в столбняк. На него оглядывались на улицах, иногда просили сфотографироваться…
Он был рад – эта внешняя яркость доставляла ему жгучее наслаждение.
Он ходил так, словно был освещен сотней софитов. Он говорил так, словно декламировал монологи. И наклоняясь к шее жертвы, делал это элегантно и непринужденно, тонкими прохладными пальцами ласково придерживая её за подбородок.
Он никогда не опускался до огнестрельного оружия. Он никогда не позволял жажде взять верх над собой – всегда ел аккуратно, почти рисуясь. Укусы его напоминали поцелуи.
Он был вампиром-интеллигентом. Тем, кто, чтобы не сойти с ума после второго рождения, решил играть роль вампира-эстета, жить, словно на сцене. Это было сложно, это было интересно и, укладываясь в гроб, он всегда заботился о том, чтобы волосы легли ровно и красиво, руки были скрещены на груди правая на левую, а из-под века выглядывал настороженный и насмешливый алый глаз.
…А его тень, как и у всех вампиров, отделенная от хозяина, носила черный фрак, лакированные туфли и цилиндр. И, следуя за хозяином по пятам, прокрадываясь следом по стенам и потолкам, была единственным его зрителем.
И надо сказать, что эта бесконечная постановка казалась ей самым интересным зрелищем на свете.
Жаль, что вампир этого не знал.