- Мам, ты знаешь, когда пройдет эта холодная, серая осень… настанет холодная, серая зима. Она, будет не менее противной, с грязной снежной кашей на дорогах и свинцовым небом над головой. Всё это будет длиться невыносимо долго, особенно тогда, когда за всем этим изо дня в день наблюдаешь через оконное стекло. Но всё проходит, даже грязь под ногами. Придут и те дни, когда взойдет ясное солнышко и безжизненное оживет, а серое и скрюченное – зазеленеет. Возвратятся с курортов стаи птиц…добрые, радостные птицы… Будут петь о том, как они любят свою хозяйку, как хорошо в родном краю…А хозяюшка Весна-красна - для всех со подарками явится. Как я любила весну! А теперь, я её боюсь. Теперь, я не знаю, как ей посмотреть в глаза и что ей сказать при встрече. Ведь, даже она, всесильная, не в силах мне помочь.
Голос Марьи был тих и монотонен. Казалось, она прощупывала каждое своё слово, перед тем как его выпустить наружу. Она доставала слова из какой-то мрачной глубины, словно необработанные кристаллы. Эти кристаллы были холодны, подобно тем звездам, которые однажды загораются ярчайшим огоньком, что бы погаснуть навсегда.
За окном, через дорогу, стояли по стойке "смирно" всё те же вечнозеленые войны – сосны; стояли на страже порядка, стояли один за другого. На их фоне смутно вырисовывались тощие, стройные березки, завалившиеся на бок липы и таинственные осины, которым нечем уже было дрожать. Вековые дубы напоминали мрачных лесных чудищ, с корявыми лапищами. К ноябрю все они облетели листвой и застыли в общей серости, словно заколдованное неведомой силой братство, словно манекены, с которых сняли вышедшую из моды прошлогоднюю коллекцию. Показ мод был закончен.
Старушка гладила дочь по волосам и плакала. В одиночной больничной палате было тепло и пахло медикаментами. Девушка лежала на белоснежной простыне, укутанная с боков шерстяным одеялом. На ее бледном, совсем еще юном лице резкими штрихами выделялись свежие шрамы. Обе ноги выше колена отсутствовали.
Осень моросила. Разноцветное тряпье, давно уж отмокало в мутных лужах, словно никому не нужная роскошь. Многочисленные сапоги и ботинки с безразличием втаптывали в грязь некогда дорогие наряды, которыми, в дни бабьего лета, так восхищался праздно гуляющий люд. Автомобили наматывали золоченые лоскутки на свои колеса, бродяга ветер разносил их мишурой по дорогам. А ведь, только недавно, это были чудесные, нерукотворные шедевры, наряды лучшего модельера всех времен и народов. И так из года в год.
- А, вместе с весной, вернется и он, мой любимый, Ванюша, – продолжала Марья, уставившись в одну точку на стене, - возмужавший, красивый, голубой берет набекрень. Все девчонки по улице чуть глаза не ломают. А он с букетом в руках идет.
- Не трави, не мучай сердечко ни свое, ни моё, доченька. Поспи, отдохни милая. Всё образуется…
- Он ко мне пойдет, ко мне с цветами. Мам, только, ты ничего не говори ему. Нет, скажи, уехала куда-нибудь, скажи, вышла замуж за другого, и уехала с ним, уехала далеко, на север…за границу. Ладно? – всё так же, не отрывая взгляд от стены, девушка продолжала монотонно и тихо бормотать своё.
- Хорошо, хорошо Марьюшка…как скажешь, так и сделаю. Мы вместе уедем, в деревню. Там тихо, спокойно. Туда, в глубинку, за нами никто и ехать не подумает. Будем вдвоем жить, а я тебе сказки твои любимые буду читать. Рукодельничать будем, с огорода питаться. Все будет хорошо. Вот увидишь, и с такой бедой люди уживаются. Там церквушка старенькая имеется, служба благодатная – душа успокоится твоя. Крепись ласточка моя, крепись милая.
- Это ты, верно, говоришь, матушка….уедем в Михайловку, там хорошо, спокойно. Я с детства люблю те края. Березки кругом, речка с кувшинками….а как птицы там поют, заслушаешься. И сказки мне опять читать будешь и в храме молиться станем…А, Ванюшка, пусть гуляет, родимый. Переболеет, перемелется всё – полюбит ещё, найдет своё счастье. Разошлись дорожки наши.
- Полно, доченька, полно думами тяжкими себя ранить. Вот выпей травяного сбору, успокоишься, поспишь.
- Уснуть бы мне, матушка, да не проснуться. Зачем, господь, меня не забрал, зачем страдать здесь оставил? В чем я повинна?
- Не надо роптать, милая, господь побольше нашего страдал, каких только мук за грехи людские не стерпел…Ему одному известно - кому в какой срок на небеса вознестись. Не пришло, значит, время твоё, дитятко. Всё пройдет, всё перемелется и горюшко и кручина. Главное молись богородице, молись, ласточка и проси успокоения.
- Нет таких молитв, от которых ноги по весне вырастают, словно молодые ветви на дереве. Одними молитвами, стало быть - славу богу воздают, другими - отпевают покойных, третьими - грехи замаливают…А, какими молитвами чудеса творят, мам? Какими?! – Марья бросила пристальный взгляд на старушку, перепуганную резкой сменой настроения дочери. Глаза её светились, словно, до синевы раскаленные угольки. - Нет таких молитв, мама! Полны всякими чудесами «жития святых»…и мёртвых оживляли и хромых исцеляли, и слепые прозревали…Да только кто это видел, скажи!? Кто всё это видел!? Бумага, она-то не краснеет – пиши чего угодно, а потом смиренной пастве втирай – всё проглотят. Где теперь эти святые, где они – угодники божьи?! Чето не видать ни одного! Нет никаких чудес, враньё это всё! Не буду я никому молиться!
Девушка приподнялась на локтях, схватила стоявшую на тумбочке чашку с травяным отваром и с силой бросила её в угол стены. Там, кем-то из предыдущих больных, на скорую руку был сооружен небольшой иконостас из репродукций «чудотворных икон». Угодив в цель, глиняная чаша разлетелась на множество осколков, оставив рваное, охристого цвета пятно. Пятно, не спеша стекало вниз, плавно меня свою форму. Одна репродукция, «Богоматерь казанская» слетела вниз.
- Марьюшка, милая моя, побойся бога, что ты делаешь, что же ты говоришь такое! Господи, помилуй… за что такое наказание. Спаси, огради от силы темной, от мыслей греховных…помогите же кто-нибудь!
Марья закрыла лицо ладонями и громко, истерически рыдала. На шум прибежали две медсестры. Они моментально отреагировали успокоительным уколом. Мать, всё причитала, и беспрерывно крестилась. Через какое-то время девушка уснула. Медсестры перестали удерживать её руки и вышли. Старушка изредка всхлипывала, гладила дочь по волосам и шептала какие-то молитвы. Потом подошла к «красному углу», подняла намокший «образ», утирала кругом чистым платком.
Когда Марья проснулась, было очень светло и тепло. Ей даже почудилась, что она на пути в рай. Кругом всё преобразилось и казалось необыкновенно ясным и воздушным. На стенах выбеленной палаты застыл солнечный свет. Осеннее светило заботливо ласкало израненное девичье лицо и слабые руки. За долгие пасмурные недели о таком погодном сюрпризе можно было только мечтать. Мать всё еще дремала сидя в пластиковом стуле и завалившись на один бок. Марья лежала и глядела в потолок, не шевелилась и хлопала ресницами. «Все это мне приснилось и я вполне здорова. Не было ни этой страшной аварии, ни горящей маршрутки, ни жуткого скрежета металла по асфальту…Я просто приболела. Очередной бронхит. А, сегодня, меня выписывают. Наконец-то я вернусь домой. Раз, два, три…» - и она плавно провела рукой сначала по груди, потом спустилась и ощутила кончиками пальцев живот, бедро…и тут рука, словно свалилась в пропасть. Дальше была пустота. Все та же страшная пустота. Мозг еще не привык к этой пустоте, он упрямо твердил, что все тело целое и невредимое. Кого он хотел обмануть? «Чудес не бывает» - с грустью прошептала Марья.
Немного позже проснулась мать и первым, что она увидела - как текут, кристальные слезы по щекам любимой дочери. Никак не могла подобрать нужных слов, что бы хоть как-то отвлечь Марьюшку от жестокой реальности. Словно плотный ком боли и страданий застыл материнском горле...
- Марьюшка, доброе утро, милая. Хочешь, я чаек тебе принесу с булочкой - с изюмом, с маком?
- Нет, не голодна я.
- А давай я схожу на рынок и куплю твою любимую хурму - мягкую, сочную.… А еще… куплю разных шерстяных нитей. Мы же в Михайловку собрались, а там зима - ух, какая лютая бывает. Свяжем с тобой на зиму всякой-всячины – варежки, шапочки…
- Носочки – внезапно, с печальной иронией, словно вернувшись из забытья, прохрипела Марья.
- Доченька, ну глупость старуха сказала, не серчай милая. Только сладенькую хурму куплю и мигом вернусь.
- Да нет, матушка, от чего же, купи и ниток разных. Поглядим, из прочной ли пряжи доля моя сплетена.
Мать ничего не ответила. Набросила на голову цветастый «посадский» платок, тонкое серое пальтишко и скрипнула входной дверью. Марьюшка осталась одна. Она лежала неподвижно и все так же буравила стену стеклянным, безразличным взглядом. Она не знала, почему в её мыслях вдруг всплыл сюжет русской народной сказки «Летучий корабль». Оживали один за другим красочные образы добрых и скверных героев: царь, баба Яга, леший, боярин Полкан… Медленно, словно бутон розы, распускались огромные розовые паруса резного корабля, на верхней палубе которого держались за руки и пели от счастья Иван да Забава. «Прощай земля, в добрый путь!» - громко и звучно произнес заклинание Иван, и корабль медленно поплыл средь облаков, словно белая лебедь по спокойной морской глади.
Через некоторое время вернулась мать и принесла полный пакет. Там было с десяток клубков разноцветных шерстяных нитей и обещанная спелая хурма. За спицами она заходила домой. Старушка достала из тумбочки неглубокую тарелку, выложила в неё несколько сладких плодов, вымыла, и протянула один Марье.
- Вот, съешь-ка, ласточка. Ты погляди только, какие они ладненькие, а сладкие – словно мёд.
- Спасибо, матушка, я съем, только немного попозже...тошненько мне, - едва улыбнувшись, произнесла девушка.
- Это потому, что ты ничего не ешь, вот и тошно тебе. Ужинать – не ужинала, завтракать – не завтракаешь…Откуда хорошему самочувствию взяться? Так совсем себя изведешь.
- Поскорее бы – с безразличием ответила Марья.
- Ты это брось, доченька, выкинь дурь из головы. Жизнь продолжается, слышишь, Марьюшка. Уныние – один из тяжких смертных грехов. Перемелется кручина, перетрется всё худое с божьей помощью и заживем с тобой, ласточка, в любви и милости. Поверь, послушай меня старуху.
- Разуверовала я, матушка…белый свет не мил. Ни водой, ни воском, ни словом ласковым не отлить, не заговорить рану мою. Не говори больше ничего, родимая. Хочу одной побыть. Иди домой, матушка, отдохни. Завтра приходи.
- Ох, горе-горе…, - мать тяжко вздохнула и трижды перекрестилась. - Отдыхай, милая, а я пойду. Завтра поутру зайду на рынок, молочка домашнего тебе принесу.
***
Дотянуть до вечера было сверхмучением. После того как дежурная медсестра провела ночной обход и выдала каждому больному нужное лекарство, Марья достала из пакета, туго сплетенную из разноцветных нитей веревку. Один из её концов девушка привязала к расположенной рядом с кроватью батарее и с силой, несколько раз потянула на себя. Проверка "на прочность" её удовлетворила. На другом конце веревки была навязана петля. Марья достала из тумбочки тюбик с кремом для рук и обильно смазала удавку. Узел скользил «как по маслу».
Набросив веревку на шею, Марья, с трудом перелезла с кровати на тумбочку, а с тумбочки на подоконник. За окном второго этажа было темно и лишь вдалеке, за лесом, разноцветными пятнами суетились городские огни.
Внезапно в палату ворвался свежий, ноябрьский воздух с примесью печного дыма. Где-то рядом ветер наскрипывал таинственную мелодию на сухом стволе. Вот, вспорхнули какие-то птицы, хрустнули и повалились сухие ветки. Тишина. Девушка высунула руку из окна и глянула на ладонь. Моросил дождик.
- Пора. Земля прощай, в добрый путь…
Веревка молниеносно вытянулась, словно ядовитая змея во время смертельного броска, на миг застыла в напряжении и тут же, рваным концом стеганула по подоконнику, упав на пол.
***
Марья, всхлипывая разбитыми губами, лежала на земле. Кругом - грязь, вода, серая трава, сухие ветки и…отжившие, дорогие наряды Великого модельера. Она одевала их на себя, она подбрасывала их вверх, она украшала ими свои чудесные русые волосы…она хваталась за каждый лоскуток, в надежде… Но, показ мод был закончен.
08.11.2010