Счастье в ладошке... (Верона Шумилова) / Проза.ру

            И СНОВА МОСКВА!

   Через полтора месяца Наталья Николаевна снова была в командировке в Москве, и Горин всё так же, записав координаты, перекладывал встречу со дня на день. Всегда у него были оправдания.
   Наталья Николаевна почему-то всегда ему верила: Горин – есть Горин! Не бабник! Не лжец! Умный, серьёзный, верный... Значит, в жизни, кроме него, есть ещё неудачи. Вот они-то и преследуют их... А за что?! Наверное, есть за что...
      Однажды, придя в гостиницу, увидела возле своей кровати на тумбочке букет её любимых белых лилий. В букете – записка: «Ну, вот, Ёжик, теперь ты понимаешь, что в последнее время нам не везёт ни в чём? Хотел очень увидеть тебя, ибо появилась свободная минута. Целую. Постараюсь быть вечером, часикам к восьми. Сейчас 11.30. Горин.»
      Наталья Николаевна чуть не заплакала: оказывается пришел через десять минут после её ухода. А вечером заскочил на полчаса.
   - Юру позавчера прооперировали. Надо купить для него лимоны.
      - Как он? – с тревогой спросила Наталья Николаевна.
   - Ну, как? – глухо ответил Горин. – Меня узнал, хотя до этого врачи серьёзно предупреждали, что его память потеряна. А вот говорить... – Горин замолчал. – Говорить и писать не может... Ты, Наташка, не представляешь, как тяжело мне, маме! Уму непостижимо! Умнейший мальчишка, физмат с отличием закончил, а сейчас не знает ни одной буквы... Одни его глаза что-то ещё понимают...
      Как могла и умела Наталья утешала Горина, но, наверное, ничего нет на свете утешительного, чтобы хоть на миг заглушить боль от сознания того, что твой родной человек, молодой и красивый, умный и добрый, уходит от тебя навсегда. И никаких надежд!..
   И снова, в который раз, Наталью провожал Горин, сидя рядом с ней и сжимая худенькую руку своей любимой.
   Поезд раскачивало из стороны в сторону и на поворотах их прижимало друг к другу. Чтобы, не дай Бог, не подумал, что это она сама провоцирует его, уперлась ногами в пол, вдавливая себя в деревянную спинку кресла.
   Вадим Сергеевич неожиданно взял её за руку
- Сядь, Наташа, хорошо! Посвободней! Зачем насилуешь себя?
   Наталья расслабилась. Поезд в это время качнуло так, что она наклонилась к Горину, и он бережно подхватил её, почувствовав такой прилив силы и мужества, словно он спасал женщину от серьёзного обвала.
      - Женщина и есть женщина, - думала уже Наталья, покоясь в ласковых мужских руках. – Да за эти руки, да за эту надёжность можно полжизни отдать, а другую половину – за встречу с ним...
      Долго сидели молча, наслаждаясь теплом и душевным уютом, и каждому казалось, что прильнувший к нему родной человек закрыл собой ту брешь, через которую постоянно несло моросящей осенней сыростью...

            Я РЯДОМ

   В прихожей Горин помог Наталье снять пальто. Затем снял её беретик и удивился, рассматривая её:
   - Какая же ты! Необыкновенная!.. Ещё лучше... Ещё красивее!..
   Вадим Сергеевич кончиками пальцев коснулся её щек, носа, провёл ладонью по открытому лбу и кудрям и стоял рядом молча, не сводя глаз с по-прежнему красивого и утонченного лица Натальи Николаевны.
   Она молчала, наслаждаясь его присутствием, затем взяла его руки и ладонями прикрыла свое вспыхнувшее от волнения лицо: ей казалось, что она в это время, прильнув к Горину, припала к живительному роднику и пьёт и пьёт оттуда чистую влагу, которая была ей так необходима.
   - Ну, вот, - улыбнулась она, подняв просветленное и помолодевшее лицо, - теперь и умирать не страшно.
   - Ты что, Наташка? – Горин склонился и нежно поцеловал её в губы. Она не сопротивлялась. – Зачем же умирать, если мы снова рядом?
   - Так и будешь держать в прихожей? - пошутила Наталья Николаевна.
   - Извини! Заворожила меня...
   Зашли в комнату. Наталья почувствовала себя такой счастливой, словно сейчас только её посадили на царский трон.
   - Вадим! – обратилась к Горину так просто, словно она и не выходила из этой комнаты. – Давай я тебе сделаю сейчас твои любимые блинчики! Несколько минут – и всё будет готово! Даже не думай возражать! Может, об этом я многие годы мечтала... Глупо, да? А мы все женщины глупые в этом... Мука есть?
   - Наташенька! Нет у меня ничего! К следующему твоему приезду я всё подготовлю. А покушать у меня всегда есть в холодильнике.
      Уже когда сидели за столом, Наталья издали пыталась завести разговор о той, их первой не состоявшейся встрече.
   - Горин! Есть один вопрос. Я ношу его в себе уже несколько лет. Почему ты тогда был таким не внимательным ко мне? Ведь и мое письмо, то... помнишь? Оно тоже оттуда.... от неведения и от разных домыслов.
   - А ты что, не понимала?
   - Я и сейчас не понимаю, иначе зачем бы спрашивала?
   Горин на некоторое время задумался.
   - Был, Наташенька, целый комплекс причин. Ну и среди них та, о которой ты знаешь не хуже меня.
   - Это какая же?
   Горин молчал, не решаясь о чем-то сказать, а потом, глядя в упор, выплеснул:
- Ты же была увлечена Берестовым... И не делай, пожалуйста, таких глаз! Они ведь проникают в самые незащищенные от любви места и съедают все мои жизненно важные органы... Расскажи-ка лучше, где сегодня была?
   Наталье был нужен такой разговор, ибо он должен поддерживать её уверенность в Горине. Иначе быть не могло!
   - Моталась по городу за мелочами. В институте чертежи забрала, купила кое-что по рисованию. Была в Третьяковской галерее: там можно часами ходить и не насытишься прекрасным.
   - Что тебе больше всего понравилось?
   - «Боярыня Морозова», - не раздумывая ни секунды, ответила Наталья. Лицо её зарумянилось, глаза загорелись. – Знаешь, Вадим, я туда хожу из-за неё. Можешь смеяться, даже думать, что я не ту тему выбрала для восторга, но когда, сидя на скамейке, вглядываюсь в эту картину, лица людей оживают, и я слышу гул толпы, различаю отдельные выкрики, храп коней, скрип полозьев, фанатичные глаза боярыни сверкают молниями, и низким грудным голосом она кричит: «Два перста! Два перста!» - по коже мороз пробегает, и я чувствую, как втягивает меня в полотно. Я едва преодолеваю желание подойти и зачерпнуть ладонью холодный искристый комочек снега.
   Наталья опустила голову, глаза потухли и по всему было видно, как далеко за пределами этих стен витает её дух.
   Вадиму Сергеевичу было знакомо это погружение в себя. В такие минуты он никогда не тревожил её, понимая и не совсем понимая, что же происходит с её мыслями, лишь чутьем улавливая, что перед ним захлопываются дверцы недоступного для него тайника. Именно этим и притягивала она его, Горина, всегда оставаясь чуть-чуть неразгаданной. Слушал её и думал: «Удивительно! Это не первый случай, когда мы так одинаково чувствуем...»
Мысль о необыкновенном созвучии просветлённой лёгкостью разлилась в душе, вызвав поток благодарной нежности, и он взял Наталью за руку.
- Где ты витаешь? Где твои мысли? Я же рядом... Когда мы так близко сидели? Когда мы чувствовали дыхание друг друга? А ведь всегда желали этого? Всегда!..
- Горин! – потребовала Наталья Николаевна. – Остановись! О другом надо говорить! – но сама, завязывая в узел рвущиеся наружу мысли, многие годы жившие в её тайниках, жаждала именно разговора об этих чувствах, за многие годы съевших их жизни, его и её, наполовину. Она хотела распахнуть перед Гориным наконец-то не только свое платье, но и душу, которой он еще не видел в обнаженном виде, и сорвать с него белоснежную, как всегда, рубашку и наконец-то удовлетворить свое желание и не покинувшую её до сих пор страсть. Но она – женщина! Гордая, честная, верная своей семье!
   Горин чувствовал каждой клеткой смятение Натальиной души, и ему захотелось прямо сейчас открыть ей страшную тайну из его жизни, связанную именно с ней, ту тайну, которую знал лишь он один и врач-хирург...
   Когда-то он клялся самому себе никому об этой тайне не рассказывать, тем более Наталье, но сейчас... Она подвигла его на это сама! Она узнает всю правду сейчас же!... Немедленно!.. Так надо! ..
   Горин, пошатываясь, достал пару рюмок, два фужера и коробку конфет. Поставил на столик спиртное на выбор.
   Руки его волновались...