Одно из самых глубоких заблуждений ХХ века состояло в том, что Гитлер при других обстоятельствах мог бы стать неплохим художником-акварелистом, а Сталин – священником, сочиняющим на досуге посредственные лирические стишки. Нет, этого, не могло случиться ни при каких обстоятельствах. Дело в том, что и Сталина, и Гитлера меряют мерками посредственности. А они были не посредственностями, а ничтожествами. Это совершенно иная степень деградации Homo Sapiens. Ничтожество просто патологически не может быть вторым или третьим в ряду. Ничтожеству обязательно, всенепременно нужно быть ПЕРВЫМ. Всё равно где, проще - в политике.
Их чудовищные идеи проще всего находят отзыв в таких же ничтожных массах. И на Сталине, и на Гитлере лежит подлинная харизма охлократии. Оба они совершенно точно угадывали потаённые желания ничтожнейших представителей подвластной массы и преподносили фрейдистские скелеты в шкафу в ярких целлофановых обложках политической демагогии. А эта демагогия и оборачивалась потом программными деяниями вроде Беломоро-Балтийского канала или легендарных автобанов.
Ничтожества у власти нужны были всем: и посредственностям. и гениям. Посредственности вели за их спиной долгоиграющие шахматные партии политической борьбы (Троцкий и оппозиция в России, штурмовики и эсэсовцы в Германии), а гении испытывали в сражениях Второй Мировой свои стратегические инициативы (Жуков, Роммель, Рокоссовский, Гудериан и проч.) Когда одно чудовище победило другое, это казалось вполне закономерным. Главной ошибкой проигравшего была его биологическая ненависть к евреям. Сталин же, сам родившийся в Империи нацменом, обошёл еврейский вопрос шустро и гладко, и даже способствовал созданию еврейского государства Израиль. Пожалуй, одно это и спасло его от перерастания Второй Мировой в Третью. Военные действия застыли на уровне «холодного» противостояния. Но даже здесь ничтожество Сталина одержало убедительную победу. По его посмертной воле коленопреклоненную Европу почти на полстолетия разделили абсурдистской до свирепости Берлинской Стеной. Дав пищу для фантазии всяческим ЛеКарре и Ленам Дейтонам, а также собственным художникам-диссидентам вроде Константина Звездочётова.
Впрочем, никаких Звездочётовых Коба, конечно, не знал. Последние годы он тяжело болел типичной болезнью ничтожеств – манией преследования, выискивая врагов даже среди самых безобидных граждан – врачей и актёров. И умер, как положено ничтожеству – обосравшись в собственной своей скромной солдатской кровати. В смысле эстетики финала Гитлер дал ему изрядную фору со своим цианидом и погребальным костром.
Но что мы, вообще, тут обсуждаем? Смерть двух чудовищных ничтожеств? Кому это сегодня интересно? Вот, например, лидер Уганды Иди Амин, в срочном порядке смываясь от очередных революционных повстанцев в Саудовскую Аравию, оставил дома огромный холодильник, набитый трупами политических противников. Амин не был людоедом. Просто родовой колдун каждый раз подсказывал, чью печень или сердце нужно съесть, чтобы принять мудрое политическое решение и одержать убедительную социальную победу. Вот это эстетика! Вот это феерия блистательного ничтожества! Вот это современно и своевременно…
А Гитлер со Сталиным пусть себе ведут на том свете нескончаемый диспут, что круче: «Майн Кампф» или «Марксизм и вопросы языкознания». (На мой взгляд, обе – одинаковое дерьмо). Но надо же чем-то заняться отставным ничтожествам, пока их услуги здесь, слава Богу, не требуются.
(июль 2007)