«Вот интересно, я смотрю в зеркало – мне неизменно нравится то, что я там вижу. Хорошо быть красивой и любоваться собой. Ни одна красивая девушка не откажется от своей красоты, пусть даже из-за нее будут проблемы. Ни одна действительно красивая девушка не изуродует себя специально. Но ведь жизнь – жизнь же важнее красоты, красота без жизни станет идиотским преломлением света, который никто не увидит, который никому не принесет пользы! Но с жизнью почему-то добровольно расстаться стремится уйма народу. Вот я, к примеру… Мне совсем не хочется жить. Мне сжимает грудь каждый вдох, а как представишь, что будет дальше… Я не хочу ничего этого, мне ничто не интересно и ничто не нужно, мне легче всего, когда я лежу и курю, глядя в одну и ту же точку в потолке. Мне пусто и сложно – зачем мне жить? Мне надоело и пора что-то делать. Я ничего не чувствую – ни от чего. Может быть там, после жизни, после смерти будет именно то, что мне необходимо? Смерть принесет легкость, принесет свободу, если после нее есть что-нибудь, если есть душа и все мы не просто куски мяса; а жизнь для меня, как цепи. Жизнь для меня, как цепи, потому что во мне пусто, и больно, и ничего нет, и немеют руки, и мне все равно. Жизнь для меня, как цепи, как цепи».
С Другом свела меня Ляська, знакомая неформалка. Она любила говорить, что хоть я и веду себя обычно, и одеваюсь, и свысока смотрю на чертовых готов и рокеров, я, по сути, безумно на них похожа… Но меня это коробит: они конечно смешные, забавные – в малых дозах – но и только; стать одной из этих напудренных вечно ноющих чучел?? Спасибо. Я лучше поною, оставаясь в формате. Ляська считает, что моя идея про смерть как свободу действительно выглядит почти копией с их идей… Все может быть, но это – моя идея, и я не видела смысла объединять ее с чьей-то еще. Ну, пока не познакомилась с ним.
На вечеринке у Ляськи. Она, наконец, смогла затащить меня туда после долгих уговоров, воспользовавшись тем, что мне так не хотелось идти домой, а больше в тот день по какому-то дикому стечению обстоятельств было некуда. Этот долбанный вертеп заполнялся пудрой, металлическими побрякушками, странной одеждой, странной музыкой и – в меньшей степени - странными мыслями раз в два-три дня. Ляська жила одна, и квартира ее, став однажды проходным двором, – им и осталась. Толпы неформалов, алкоголь, от травки до тяжелее и абсолютная свобода от общепринятых норм – Ляське это нравилось. На самом деле и мне это нравилось, хотя не хватало смелости признаться. Так что в тот вечер, прихватив с собой маску скепсиса и пару язвительных заготовок, безмерно гордая своей решительностью, я милостиво согласилась осветить своим появлением «эту чернушную дрянь». Друг там тоже был в первый раз, Ляська притащила его откуда-то, вознамерившись добавить в свою «коллекцию фриков» - она обожает странных людей, и это всегда наталкивало меня на не очень ободряющие мысли по поводу себя самой.
Друг был альтернативщиком, довольно смазливым, довольно жизнерадостным – короче, форменным ярким пятном во всем великолепии пьяной черной массы. Мы сразу нашли друг друга – он взбесил меня вопросом, почему я такая грустная (это я-то! Как будто вокруг спросить не у кого больше!), и я тут же решила по возможности не пересекаться с ним в измерениях. Не вышло.
Ближе к концу, когда в доме стоял уже полный бардак, я пялилась на дым от своей сигареты, сидя в углу и думала, что же я здесь делаю. Настроение не улучшилось, пить не хотелось, травы тем более. За себя было обидно, и мысли шли по хорошо накатанному кругу.
- Хочешь умереть, ничего не сделав для этого? – раздался над ухом хорошо прошмаленный голос.
- Что? - раздраженно переспросила я, обнаружив хозяином голоса того самого придурочного альтернативщика.
- Чего такая грустная?
- Слушай, чего пристал?! Завали, солнце мое, чтоб я тебя не видела больше, да?
- Чего такая психованная?
- Твое какое дело, иди, куда шел! - не сдержалась. А кто бы сдержался? А ему только смех, конечно. Придурок.
Я лежала и слушала свое сердце. В биении крови, когда прислушиваешься в ухе – кажется, что у тебя как минимум аритмия. Я лежала и слушала свое сердце и представляла, что у меня аритмия. Или рак. Или ВИЧ. Или малокровие. И жить осталось совсем немного, а я – сильная – никому не говорю, и терплю, и только ценю каждую секунду жизни, наедине со своей тайной. Я лежала и слушала свои мысли, а они бились о барьер закрытой черепной коробки и хотели вырваться наружу хотя бы через окна глаз, дверь рта, воздуховод носа… Моя душа, если есть душа, как в тюрьме заперта в теле, нелетающем теле. Дурацкое стремление к трагедии. Это приятно и можно, когда никто не видит и некому заметить твои бездарные попытки умереть на сцене.
Но как бы это было, если бы туберкулез? Анорексия? Неизвестная природе болезнь? Умереть через… Вот чего мне хочется. Но я не больна. Ни анорексии, ни даже глупой чертовой аритмии. Я лежала и слушала сердце; я решила умереть. Только пока не решила как.
Второй раз мы случайно встретились в троллейбусе. Вечером, ночью скорее. Он зашел, осмотрелся и, мгновенно взяв след, подсел рядом.
И не сложно догадаться о чем спросил.
- Слушай, чего ты прицепился ко мне с этим вопросом?! Особенно там. Среди готов выбрать цивилку и спросить, почему она грустная!
- Это ты цивилка? Как скажешь. Ты, может, и не заметила, но среди готов грустной там была ты одна.
Это было почему-то неожиданно приятно услышать. Все равно как мне посвятили песню или стих. Просто выделили, какая я особенная.
- Гложет идея о свободе и смерти? – и, заметив мой удивленный, - Мне Ляська говорила про тебя.
- Ну и дура. Ничего меня не гложет.
- Я серьезно – ты что, реально в это веришь?
- Ляська говорит, это моя религия. Да, верю.
- Хочешь умереть? На самом деле?
- А ты что, помочь хочешь?
- Ну да.
«Ну да», видете ли. Ну-ну.
- И чем я тебе так насолила?
- Почему насолила? Я ж помочь тебе хочу.
- Ты что, маньяк?!
- Нет, просто послушай. Вот смотри – ты смогла бы убить человека? Не отвечай – откуда тебе знать! И никто не может знать, пока не попробует. И я не знаю. А мне очень хочется знать, - говорил мягко, как с ребенком; как с умственно отсталой.
- И поэтому ты решил попробовать? – «что за придурок…»
- Вот именно. Но ты смотри, ведь человека убить трудно не только из-за себя. Человек чаще всего хочет жить, даже если говорит, что не хочет. А я не злой, мне интересно просто, видишь? Поэтому я ищу того, кто не хочет жить. Тебе Ляська не рассказывала? Я спрашиваю у тех, кто говорит, что не хочет жить, действительно они не хотят или это понт.
- Достал всех уже, наверно.
- Не спорю. Ну так как? Хочешь жить?
Я только сейчас заметила его зрачки, которых почти не было. Наркоман? Но…
Мне-то какое дело? Он очень вовремя появился. Просто как на заказ. Ну да, обычно так не бывает, и что? У меня не может быть сказки? Почему бы и нет? Он не мог так вовремя появиться просто так. Значит, все правильно. Ну почему бы и нет!
Запах свободы щекотал ноздри. Возможность невозможного. Билет из рутины. Не верится, что это сработает – тем сильнее хочется попытаться. Почему бы и нет…
- А что тебя посадят потом, не боишься? На все те десять лет, которые тебе остались от героина?
Он улыбнулся, как только он умеет – своей любимой полусумасшедшей жестоко-нежной улыбкой, после которой понимаешь, что ты – дурак, а если хотел его чем-то задеть – то дурак вдвойне; и еще – что он конченый псих:
- Все может быть. А может, и не посадят. Если все продумать – вполне может повезти. Мы все подготовим. Сработаемся.
- Хочешь, я тебе и так точно скажу, что ты сможешь убить кого угодно. Вот к гадалке не ходи.
- Значит, тоже понт?
- Нет.
- А в чем дело? Хочешь обязательно сама?
- Не. Я сама не смогу, - я посмотрела в сторону, скрывая смущение, нерешительность скрывая; закусила губу – как бы хотелось, как в книжках, до крови закусить губу, до крови вонзить ногти в ладони, - но в жизни оказывается, что это вдруг больно. В жизни так не бывает, - Ну и как ты себе это представляешь?
Мы назначили день – и все изменилось. Мы назначили день – и я заболела. Аритмия; рак; ВИЧ; малокровие; анорексия; туберкулез – все, только без боли физически, все без усилий, все с одним только летальным последствием. Мы назначили день – и можно было жить! День назначен – я живая, я живая, я должна быть живой…
Но я ничего не почувствовала. Ничего. И от этого было еще ощутимее пусто, чем обычно. И от этого жить захотелось еще меньше. И смысла, которого должно было стать – теперь-то! – очевидно много в каждом вдохе, не прибавилось. И ничего не изменилось. «Но…постойте! Как это?»
Я провела пальцем по зеркалу. «Может, дело в том, что я не верю? В то, что и правда умру. Не понимаю, как это? Ведь и правда, такое сложное слово – навсегда. Как это – всегда? Сколько это – всегда? Это невозможно представить. Это долго, много – и еще неизмеримо больше. А еще непонятно, как это – меня нет. Совсем нет меня. И ведь в глобальном смысле ничего не изменилось. Только вот для меня – меня нет; куда уж глобальнее! Мне надо поверить, что это будет так. Почувствовать, что это так будет. Что это не просто глупая шутка, что все всерьез. Что я умру – взаправду, действительно умру, как смертельно больной; как смертельно больной».
А утром, щурясь от света, от воздуха щурясь, засунула голову под подушку – не просыпаться, не вставать, обратно куда-то – отсюда только. Свет давил на глаза, голубое небо, яркое солнце – свет давил на глаза, и ощущение было, как будто вот сейчас меня обманывает кто-то, сейчас – кому-то недоверяю и живу зыбко.
«Ты умрешь через… Умрешь, понимаешь? Совсем умрешь. Вообще. Если что-то есть после – узнаешь из первых рук; если нет ничего – узнать уже не успеешь. Вы сегодня обсуждали на полном серьезе твою смерть. Куда ты скажешь, что пошла, куда он скажет. Где все будет и как все будет. Теперь все понятно, но вы день за днем еще будете обсуждать детали и корректировать моменты. Ты умрешь. Это твои последние дни. Понимаешь??» Пьяный, беззвездный, бесчувственный вечер.
- Ну и как ты это себе представляешь?
- Значит, смотри. Моя домашняя заготовка. На Одиннадцатой дачной лес, знаешь? Он там такой, неслабый. Вполне можно найти пустое место. Мы с тобой должны будем прогуляться там и найти на всякий случай несколько: четыре-пять подходящих мест. Ты выйдешь из дома, скажешь, что идешь… Ну, к подруге какой-нибудь, или по делам, или гулять одна, если есть привычка одной гулять. Это будет понедельник. У тебя есть кто-то дома по понедельникам?
- Нет.
- Прекрасно, еще лучше. Поедем днем. Даже утром. Во сколько ты встаешь обычно?
- Часов в десять. В одиннадцать чаще.
- Так. А во сколько твои уходят?
- В полвосьмого уже точно никого нет.
- Значит, встанешь в восемь. Будешь в лесу примерно в десять. Утром в понедельник народу там будет минимум, сама понимаешь. Встретимся мы уже на месте: дадим всем места номера, если первое будет занято, автоматом идешь на второе и так далее. Так. Я уже жду там. Дальше самое главное – сам процесс. Опыта у меня, как ты сама понимаешь, нет никакого. Поэтому предложить на выбор способ не могу. То есть могу – но выбор небольшой. Могу ввести тебе свою дозу – тебе она будет сильно велика, умрешь от передоза.
- Ненадежно, по-моему…
- Могу просто ввести воздух. Надежно стопудово…
- И очень мучительно, как говорят.
- Думаешь? Что там мучительного, быстро же… Ну ладно, ладно, я понимаю, терпеть тебе… И что ты предлагаешь? Я бы мог предложить, ну там – ножом по горлу… Ну - я не знаю, как это сделать. Я боюсь не справиться с непривычки. Ну там, недорезать. И потом – ты думаешь, это будет менее мучительно, чем воздух??
- Мне кажется, ты вполне справишься. И это в любом случае надежнее, чем передоз.
- Дело довольно рискованное, понимаешь? Мне бы не хотелось думать и тянуть, пока я прицеливаюсь и примеряюсь. К тому же это будет довольно заметное действо, ты не думаешь? Чертово жертвоприношение. И кровь во все стороны…
- Ладно, ладно, я согласна на воздух, если ты уверен, что это надежно!
- Вполне. На всякий случай я введу довольно большой пузырь воздуха – это должно сработать, я думаю.
- Почему тогда это не слишком распространенный способ самоубийства?
- Я думаю, дело в стереотипах…
- Угу... На мышах не хочешь проверить для начала?
- Ты серьезно?
- Абсолютно.
- Думаешь? – странно было видеть на его лице это выражение. Ему было жалко мышь. Меня не жалко, а мышь жалко. Потому что я решила сама, а мышь хочет жить, и мышь-самоубийцу он точно не найдет. Ему было жалко мышь, и меня вдруг начало подташнивать от этой логики.
- Слушай, это даже не моя жизнь, а моя смерть! Имею я права требовать, чтобы все было надежно?!
- Ладно, ладно, мы проведем эксперимент на животном, хорошо… Ну так, вот ты приходишь, я тебя уже жду. Мы не разговариваем, и тебе придется сдержаться, если захочется закричать или что-то вроде. Очень тщательно осматриваемся по сторонам, чтобы никого не было. Ты заранее садишься к дереву, к примеру – чтобы поза была естественной. Попытаешься сохранить эту позу…
- Ты что-то слишком многого от меня хочешь! Ты как себе это представляешь? Я же не манекен, в конце концов!
- Ну я же сказал – попытаешься… Не получится – ну и не суть. Все равно сидя будет удобнее, я полагаю. Значит, я делаю укол…
- Ты в вену-то попадешь?
Он улыбнулся. Я смутилась. Ну, конечно, попадет. Он продолжил:
- Ты умираешь.
Не удержавшись, улыбнулась я. Забавный, все-таки, пункт.
- Да, неплохо звучит. Ну ладно, серьезно – все кончается. Я опять смотрю по сторонам, чтобы никто не видел, как я ухожу, а ты остаешься…
- Если кто-то увидит, как я буду дохнуть, тебе не поможет, что он не увидит, как ты уйдешь.
- Ну, будем надеяться на лучшее. Конечно, сложно требовать гарантий в таком деле… Это самое наше тонкое место, как мне кажется. Но предположим, что никому не взбрело в голову в десять утра в понедельник шляться мимо нас в лесу – я встаю и ухожу, прячу шприц обратно в сумку и еду… Ну это мое уже дело, тебе к тому времени будет все равно, куда я еду. Собственно, все. Ну как?
- Тебе виднее.
- Я тоже еще никогда этого не делал!
- Но ты же все обдумывал.
- Все равно свежий взгляд не помешает. Ты, кстати, с Ляськой не говорила про то, что мы с тобой начали нормально общаться?
- Не, она думает, что ты меня бесишь еще с того раза.
- И вместе нас из знакомых вроде бы пока никто не видел…
- Что, мы и тут перекрываться должны??
- Ну, если нас не будут видеть вместе, никому не придет в голову задавать мне о тебе вопросы.
- А по-моему, ты перестраховываешься.
- А по-моему, в таком деле не может быть перестраховки!
- Ну вот сейчас мы сидим с тобой в гор.парке. Тут может ходить кто угодно, и видеть нас тут может кто угодно. И что ты с этим сделаешь? И, как ты думаешь, может нам придумать шифр? Будем называть ключевые слова по-другому… И еще – тебе обязательно нужно будет скинуть шприц в воду! Поедешь на пляж, там зайдешь в раздевалку, засунешь шприц в плавки, потом заплывешь подальше и незаметно выбросишь шприц, делая вид, что тебя прет онанировать в воде…
- Хватит, - он стонал уже от смеха; его вообще легко было рассмешить – то ли с рождения характер такой, то ли это развилось от его… ну, хобби, - Несерьезно ты как-то подходишь к делу!..
- Я-то?! Да я наоборот пытаюсь учесть каждую деталь, тут не может быть мелочей!
- Хватит, я тебя умоляю! Блин…
Я проснулась и заставила себя улыбнуться. И сделала вид, что не заставляла. Что это я чувствую жизнь. И улыбаюсь поэтому теперь, когда просыпаюсь, и даже как будто бы еще не успев совсем проснуться. Я встала, и заставила себя с удовольствием потянуться, вроде бы я чувствую каждую мышцу, и каждая клеточка моя ощущает счастье последних и самых дорогих мгновений жизни. Я заставила себя с радостью во взгляде посмотреть на ярко-голубое небо и подумать, как оно красиво – «что за идиотизм, ты полная дура, перед кем ты что строишь! – молчать, я ничего не строю, я чувствую жизнь, и я умру в понедельник» - и будто бы свет не давит на глаза, а вливается в зрачки и ласкает теплом каждый капилляр воспаленного мозга. Я подошла к центру и долго выбирала музыку, делая вид, что прислушиваюсь к своим чувствам и выбираю под настроение, под тонкого настроя струны моей души – и поставила выбранное, притворившись, что это именно то, что мне нужно, и что это имеет для меня смысл. Я повторила это с завтраком. Я, как шизофреник, ходила, и чувствовала, чувствовала, чувствовала: дотрагиваясь до шершавых обоев, заглядываясь на вид из окна, щупая лепестки и листья, ощущая вкус завтрака – «О, Господи, кого ты обманываешь – хотела чувствовать, играла, что чувствую!» Играла, что чувствую, отчаянно и безнадежно талантливо, в театре одного актера и единственного зрителя. Пустота усмехалась внутри.
- Алло?
- Привет!
- О, привет… Ну как?
- Что как?
- Крыса как!
- А… крыса сдохла. Все, как я говорил, все нормально и очень быстро.
- Сильно билась?
- Да нет, не очень…
Я прекрасно знала, что он не пробовал ни на какой крысе. Что он выпустил ее, даже если и покупал на самом деле. Что ему стало ее жалко. Я заставила себя не знать.
- Алло?
- Привет.
- Привет!
- Что делаешь?
- Музыку слушаю.
- И все, что ли?
- Ну…да, - я почувствовала себя неловко; это ведь мой последний вечер среды…действительно, что это я просто слушаю музыку…но я ведь не просто слушаю – я же чувствую!
- А я вот не могу так. Для меня слушать музыку – не занятие, а фон. Ну то есть читаешь, рисуешь, идешь куда-то – а на заднем плане музыка. Как можно просто вдумчиво слушать музыку?
- Ну, а если новый альбом?
- У тебя новый альбом?
- Нет. Я думаю.
- Думаешь, что не новый?
- Дурак! – я улыбнулась трубке – и удивилась сама, - Я говорю, я думаю. Под музыку. Сосредоточено и почти целенаправленно.
- Как это почти?
- Ну, цели нет потому что, но другого слова подобрать не могу.
- Нет цели?
- Нет. Я же не диссертацию пишу. А пр…
- …осто думаешь под музыку. О чем?
- Не знаю. О книгах. Их написано очень много. Человек писал книгу, то есть люди писали – но каждый раз это был отдельный человек, для себя самого, несомненно, пуп земли; у него была личность, и он верил, что уж его-то жизнь должна быть необыкновенной, должна быть фейерверком – потому что это ведь его жизнь. И вот его жизнь кончается, а он думает – но я не пропаду бесследно; я написал книгу. Я останусь живым вечно. А теперь его потомки полностью с ним согласны. А что это такое? Что это дало миру? Только то, что его мысли сохранились. И кому они нужны, его мысли? Это ведь даже не истина какая-нибудь в последней инстанции. Это сколько нужно смелости. То есть – сколько нужно наглости, чтобы вот так захламить, выложить, записать свои мысли, чтобы еще и заставить с ними считаться!..
- Нужна всего-то нормальная самооценка. Или желание донести до людей, поделиться чем-то, понимаешь? Мне кажется, они знали что-то особенное, или чувствовали как-то по-другому. У них было что-то, что было им так дорого, что они это хотели разделить со всеми в мире. И получилось, наверное, если мы до сих пор их читаем. Понимаешь?
- Не думала об этом. А ты почему так думаешь?
Вода была очень красивая. И приятная на ощупь до безумия. Она мягким мятым шелком стелилась вокруг. Было тихо, тепло, и дождь накрапывал. Вокруг никого, и такое чувство – что меня там тоже не было. Только вода, теплая, ненастоящая – ее чувствуешь, и она вроде есть; а вроде бы нет. Как воздух. Без него нельзя жить – но разве мы чувствуем его? Разве видим? Ведь он вокруг. Повсюду. Все время. Неплотный – он давит на нас сверху, и это огромная, неощутимая нами тяжесть. «Как это… странно. Как это.»
- Алло?
- Привет!
- Привет…
- Ты чего такая?
- Какая?
- Заторможенная. Задумчивая. О чем теперь думаешь?
- Об электричестве. Каким надо быть мозгом, чтобы это понять? Чтобы это придумать? Ты понимаешь электричество?
- Ну… На уровне школьной физики – вполне. Я физику обожал в школе. Так что можно сказать, что да.
- А мне воображения не хватает на это. Не могу понять.
- Ну, это поправимо. Хочешь, объясню?
- Да зачем мне теперь это…
- Действительно. Наверное, уже незачем.
- Очень много теперь незачем. Да вся моя жизнь – зачем она вообще начиналась?
- Мне нечего сказать. Тебе виднее. Но ты подумай – ты ведь делала что-то хорошее в жизни? Ну там – помогала кому-то? У тебя полно знакомых, ты сыграла роль во многих жизнях. Сколько у тебя парней, к примеру, было?
- Не считала, - улыбнулась себе; приятно это – не счи-та-ла…
- Вот видишь. Ты оставила свой след, сделала свой вклад, понимаешь? Ты не прошла просто так, твоя жизнь не пропала вхолостую. А какую роль ты сыграешь в моей жизни!
- Ты знаешь… Ты ведь мне теперь самый близкий человек. Из-за этого нашего общего секрета. Из-за того, что случится послезавтра. Я тебе могу рассказать все, что угодно. Ты сохранишь меня в памяти такой, какая я есть, – «вру. Пафосно к тому же» - Ну, может и не совсем такой. Но в любом случае, мы с тобой близкие люди. Смерть – это ведь куда важнее и интимнее, чем секс!
Я проснулась и улыбнулась. Встала, с удовольствием потянулась, чувствуя каждую мышцу, как кошки потягиваются – самозабвенно, почти до вывиха. Посмотрела в окно – ощущение такое, что взгляд тонет даже не в небе, а где-то за небом; вязнет и тает. Я подошла к центру и долго выбирала музыку; остановилась на Infected Mushroom. Поставила свой любимый Cream. Потом передумала и включила The Verve. Из-за названия – потому что и правда, какое-то вельветовое было утро. Я умру завтра. Как это будет? Судорожное ожидание, где-то внутри – волнительное, любопытное.
А следующее утро началось со звонка будильника. Он мерзкий – совершенно не тот звук, от которого хочется проснуться утром. Я проснулась и заставила себя подумать: «Сегодня. Это случится сегодня. Все кончится сегодня. Я умру - сегодня». Встала, потерла глаза – не выспалась просто жутко… Но надо уже собираться. Итак будильник переставляла на полчаса позже. В день своей смерти – охренеть!
В лесу было тихо и мокро почему-то. «Дождь, наверное, был ночью». Время от времени в траве встречался мусор – и раздражал, но и подбадривал как-то. Я чувствовала себя очень странно – наполовину. С одной стороны, меня трясло от волнения и нетерпения, от кипящего адреналина – себе не признавалась, что от страха; с другой – спокойно и просто, а взгляд цеплялся за мусор. Идти надо было порядочно – места мы выбрали самые глухие.
Он ждал уже там. Старался не улыбаться, но от возбуждения, видимо, очень хотелось – в результате получалось немного диковатое, нервное выражение лица. Как репетировали с водой, я подошла к дереву, села, прислонилась – так неестественно-ломано, застыв в ожидании каждым волосом, кричащим о неверии. Внутри неожиданно пропал желудок. Даже захотелось пощупать живот, чтобы убедиться, что он на месте. Друг вынул шприц из маленькой сумки через плечо, снял колпачок с иглы, присел рядом на корточки, взял мою руку, сглотнул – мне показалось, у него глаза загорелись бешено и радостно, но я на самом деле не могла их видеть: сначала он смотрел вниз, а потом я резко вскинула руку, со всей силы ударив по лицу, крикнула что-то невразумительно-матерное и, резко отвернувшись, побежала. Как будто он стал бы за мной гнаться.