Сладкая ягодка (Маргарита Беседина) / Проза.ру

Чувство душевной пустоты, которое волнами настигало его последнее время, на сей раз затянулось надолго. Может быть, так будет теперь всегда? Может быть, он перешёл за ту возрастную черту, когда жизнь приносит удовольствие? Составляющие эту самую жизнь у него в порядке: работа, уважение, дом, семья. Ну и завистники, конечно. Что ещё можно желать?! Что не так? Дети выросли. Звонят, не забывают. Жена? – у неё своя жизнь. И слава Богу! Что он ей может дать? Что мог, то дал. А теперь…. У самого в душе…. А что у него в душе?! Да, ровным счётом, ничего. Вот это-то и гнусно.
Острое недовольство собой не покидало, мешало взяться за перо. Казалось, ушли безвозвратно те радостные минуты вдохновения, а то, что он создал, виделось с высоты теперешних лет (или теперешнего состояния?) незначительным, посредственным. Есть кое-что… так, крохи.
А может, он просто болен? Такое предположение его даже обрадовало. Приложил руку к сердцу: тук-тук, тик-так. Или это часы стучат в пустой квартире?
Решение пришло вдруг: уехать! Он даже рассмеялся. Классический приём. От хандры помогает только «перемена мест». Куда? Да куда-нибудь! Но непременно «в глушь», как сказал другой классик.
На вокзале поднял голову на табло: «Малиновка». Что-то знакомое. А может быть, очень вкусное название привлекло. Да, да, определённо: там он был. Давно, студентом. И вдруг в памяти, как молоточком, слова: «Созрела ягодка!». Это мужики, причмокнув, послали вслед одной из местных девушек.
Всё это он вспомнил, сидя у окна в электричке. Вспомнил вдруг – до мельчайших подробностей. Вспомнил всю её, крепкую, ладненькую, точно молодая яблонька в первом цвету. Вспомнил, как расплетал её пушистые, цвета спелой ржи косы, вспомнил её будто удивлённые, всегда широко распахнутые радостные глаза, её светлые пушистые ресницы и даже вкус её губ на своих губах, казалось, почувствовал. Это было первое горячее неудержимое желание чувственной любви.
А потом он просто уехал, как и весь их курс после двух месяцев работы в поле. А вдруг она и сейчас живёт там? Увидать бы! Его охватило волнение. Вот только имя: Настя? Таня? Нет, нет… «Старый дурак!»– обругал он себя. Ни имени, ни, тем более, фамилии он не помнит. А может быть, и не знал никогда?
Он обогнал идущую впереди женщину, но вдруг оглянулся. Одно имя всё-таки он вспомнил. Был такой чудаковатый мужик в деревне. Звали его дед Терентий. Ещё не старый. Называли его так за окладистую бороду. Теперь это уже, наверное, глубокий старик, если жив. Женщина взглянула изумлённо и испуганно
   - Дед Терентий? – почти беззвучно повторила женщина, странно глядя уже как бы сквозь него.
   - Он жив?
   - Он жив.
Лицо женщины на миг исказила гримаса боли.
   - Вам плохо? – он внимательно всмотрелся в её лицо, – Марина?! – спросил он неуверенно.
            -    Мария, – поправила она хмурясь.
Ну да, Мария, Марьюшка. Это она, Марьинька – так называл он её, лаская.
   -    Ты ли это, Марьюшка?! Как я рад, что встретил тебя!
   -    Вон там его хата, под ветлой. Эта тропа вас приведёт, Петр Ильич.
   -    Ну что ты, Марьюшка. На самом деле я тебя… вас хотел повидать, Мария..?
   -    Яковлевна, – подсказала она.
Они стояли друг перед другом, не решаясь сделать первого шага. Он – в замешательстве, не зная, как ему теперь разговаривать с ней, она – с каким-то напряжённо строгим лицом.
   - Пойдёмте, – наконец произнесла она и решительно направилась к дому.
Зашла в дом и остановилась, в скорбном молчании скрестив руки на груди. На стене в траурной раме висел портрет. Совсем юное безусое лицо. Чуть насмешливые весёлые глаза. Показалось на миг, что он уже где-то видел эти глаза. Показалось…
   - Чечня?
Она молча кивнула и тяжело опустилась на стул. А он стал говорить какие-то слова утешения. Пустые, ненужные слова. Она, всё так же скрестив руки, должно быть, не слыша его, чуть заметно раскачивалась, будто баюкала дитя. Комок подступил у него к горлу.
Он уходил. Она не встала проводить его, не повернула даже головы. Только парень с портрета взглянул на него грустно и насмешливо.
На станцию он почти бежал. Быстрей, быстрей! Не опоздать бы на следующую электричку! Быстрее оказаться в своей московской квартире подальше от этих воспоминаний, от угрызений совести! А в чём он виноват, собственно? – шевельнулась трусливая мыслишка. Да в том, что он жив, благополучен и не знает, что делать со своей благополучной жизнью. В том, что жив и коптит небо даже старый дед Терентий, а этого мальчика с умными насмешливыми глазами уже нет. В том, что совсем рядом живёт женщина с неустроенной судьбой, а теперь ещё с огромной бедой, которая сломала её, состарила, опустошила.
Где всё же он мог видеть того, на портрете? А он видел его. Теперь он это точно знает.
Пронзительная догадка опалила душу. Судорожно стал выдвигать ящики, где хранились семейные альбомы. Жена, дети, ещё раз жена, молодая, красивая. Вот они оба вместе, счастливые тогда. Их дети. Дочь Полина, Полюшка и их первенец Игорёк. Вот оно что! Глаза у этих мальчиков, у этих взрослых мальчиков очень похожи. У Игоря и у того, на портрете в траурной раме. А вот и он сам в том же возрасте. Сомнений не оставалось. Он ведь сразу это заметил, ещё там, в доме матери его сына. Его сына…. Только испугался и отогнал эту догадку от себя. Даже имя не спросил! А ведь она, Мария, Марьюшка, привела его затем, чтобы он разделил с ней её горе. Чтобы он узнал наконец о сыне и оплакал его вместе с ней. А он сбежал, струсил. Но нет, от себя не убежишь.
Сердце болит. Больно, очень больно. Но оно бьётся, значит, живёт: тук-тук, тук-тук. Только очень громко, гулко. Или это часы отсчитывают последние минуты: тик-так, тик-так. Они будут стучать даже тогда, когда сердце уже перестанет биться. Время ведь нельзя остановить!