«Но, чу! Ты слышишь – там, в холодной тьме,
там кто-то плачет.
Там кто-то предоставлен всей зиме».
И. Бродский
В юные лета, бывало, сидим на лавочке у подъезда, и она идёт - Любка Сметанкина! Кабан безнадёжно влюблён, слюну глотает и глядит на неё, как кот на сметану.
Почему «Кабан»? Это прозвище дворовое, а так вообще – Коба. Но похож здорово. На кабана. Как говорится: «телом обширный и ряшка мало не лопнет».
А она: спереди – вся сисиста, сзади – вся пописта, а глаза – глазищи! Моргает медленно, как корова. Беда, одним словом! И Коба не устоял, - втюрился, аж рылом защемился.
Странным, однако, способом он пытался привлечь её внимание:
– Кхе-кхе-кхе! – покашливал он вслед Сметанкиной, при этом нарочно громко попёрдывая.
Та густо краснела, говорила «дурак» и бегом скрывалась в своём подъезде.
Она жила с бабушкой и прилежно училась в ПТУ на швею-мотористку. А ещё с ними жил чёрно-белый жирный кот. Кабан его сразу же невзлюбил. По какому такому праву «кошка» мог по ночам нырять в постель к Сметанкиной и спать в её прелестных ножках?
Кот заслуживал смерти!
– Я докажу ей свою любовь, - сказал Коба прищурившись и первым делом придушил Любанькиного кота.
– Полезли! Мы сбросим его с крыши на её балкон! – говорил мне коварный Кабан, потрясывая перед моим носом убиенным животным.
Вот такие шекспировские страсти кипели в нашем дворе!
«О, времена! О, нравы!» – это про нас, хотя прошло каких-то 500 лет.
И мы лезли по пожарной лестнице на крышу нашей пятиэтажки. Я со старым немецким биноклем на шее, а Коба – с дохлым котом за пазухой.
На другой день наш двор пробудился от крика:
– Бабушка, наш милый кот скончался!
- Хе-хе-хе! – похихикивал Кабан, стоя в трусах на своём балконе...
Крыши нашего двора были самым любимым местом нашего досуга. На них можно было загорать, выпивать и подглядывать в бинокль в чужие окна. Коба просто прирастал к биноклю и вечерами часами разглядывал зажёгшиеся окна Сметанкиной, пытаясь увидеть подробности её приготовления ко сну.
– Дай посмотреть? – канючил я у него над ухом.
– Тихо, тихо, тихо… - высунув язык, напрягался Кабан и вдруг неожиданно отдавал мне бинокль.
– Что там? – торопливо наводил я резкость.
- Да шторки задёрнула, стерва! – досадливо сплёвывал Коба.
А над головой уже горели звёзды и горстями падали с неба. Загадывай желание – не хочу! Наверное, в одну из таких ночей и загадал Коба своё сокровенное желание, которое потом – а как же иначе! – сбылось.
Из армии Любанька его ждать не собиралась: «На кой он мне, - придурок!». А если б и ждала, то трудное это было бы для неё занятие, когда кругом женихи стаями рыщут, прохода не дают.
А Кабан служил в танкистах, письма слал и беспокойно спал на солдатской шконке. В первый год службы его «деды» гоняли, а на втором году сам всех гонял вволю. Так и выжил мечтами о дембеле и красавице Сметанкиной.
Ну, а что наша Любаня?
Пока Коба отсутствовал, вышла таки замуж и в первый год замужества разрешилась девочкой.
Когда демобилизовался Коба, то Любанька раскинула своими бабьими мозгами, кои были рассредоточены у неё в разных мягких местах тела, и решила, что и она хоть раз в жизни имеет право на Большую Любовь.
Но, не думала она, да и думать не хотела, что в кино это одно, а в жизни совсем другое. Бабы, умудрённые прожитыми годами, знают, что это такое. Не дай Бог «это» ворвётся в сонное семейное счастье, где муж, детишки, бельё на балконе сушится и тянет запахом борща от дверей квартиры. И тогда подуют весенние ветры, закружат голову волшебные мелодии, заволокут глаза сладкие слёзы и выходишь на край пропасти, которая – Любовь, и говоришь себе: ну что, прыгай? или сейчас, или никогда!
Вот и Любанька зажмурилась и полетела! Летела, ничего вокруг не замечая: ни дней, ни ночей, ни соседок-сплетниц, ни кулаков мужних.
Кобе бы распахнуть объятья и поймать её, чтоб не расшиблась девка совсем, но в последний момент он чуть отошёл в сторонку, и пролетела Любанька, как трамвай без остановок, мимо «Любви» до конечной – «Пропасть».
Что же ты, Коба, не поймал её? А зачем? Хе-хе! Так дольше помнить будет!
И очнулась наша Любаня вдруг оттого, что держит на руках маленького орущего Кабанчика. Раскрыла свои коровьи глаза, озирается на всех испуганно, не поймёт никак, где она и что с ней…
Прошло два-три года, подрос мальчик-кабанчик, и тут-то обнаружил в нём супруг Любанькин очевидное несходство с собой и явные черты Кабановские.
Выгнали Любаню из дома на все четыре стороны. Девочку не отдали, ну а «мальчика-кабанчика можешь забрать, глаза бы наши на него не смотрели», и ко всему ещё с жилплощадью облапошили.
А что такое «на все четыре стороны»? Это когда пойдешь, куда глаза глядят, и попадаешь на вокзал; пойдёшь в обратную сторону – и опять вокзал; пойдёшь в третью или четвёртую стороны – всё одно вокзал.
Не секрет, что гиблые это места на земле – российские вокзалы. Но, прокормиться там можно, ещё можно согреться. Можно и заснуть под лестницей вокзальной с одним желанием - пусть подольше не наступает утро. Но утро наступает…
А потом пришёл день, когда «ответственные люди» и Кабанчика у неё отняли. Так и сказали: побирушничаешь, проститутничаешь, какая же ты мать? Посмотри на себя!
Глупые, – думала Любанька. Ну, а куда ж мне деваться-то? Я бы рада «не нарушать», но маленький плачет, есть просит. Да и сама, как выпью, добрая делаюсь, людей жалею.
И так пряталась она по углам вокзальным, по туалетам пахучим и под лестницами тёмными, пока не находил её милиционер дежурный.
– Ты… это… шла бы отсюда?
– А куда, добрый человек? – спрашивала пьяная Любанька.
– Ну, чёрт с тобой, - озирался тот. – Пошли в комнату задержанных.
– Мне бы выпить ещё, – соглашалась она и шла.
И глядели с неба ангелы, расталкивая друг друга: гляди-ка! воздалось за грехи ей! любви ей захотелось! срам-то какой!
Потом на дежурство заступал другой милиционер, и опять ангелы судачили о ней со своего уютного неба.
Однажды в морозную ночь, оглядев в последний раз вокзал, подалась Любанька прочь от него. Ноги сами привели её во двор Детства, где ангелы уже не возносили мальчиков на крыши, а те больше не душили котов и не заглядывали в окна к любимым девочкам. Всё ушло.
Любанька прилегла на лавочке. Пусть идёт снег. И пусть снится тёплый сон, только бы никто не трогал.
Во сне пришёл лиловый кабан, закрыл собой солнце, перегородил реки, пролил дожди и напустил вязкие сумерки безысходности. Отпихнула его Любанька от себя двумя руками: дай дышать мне! Вздохнула полной грудью, и кабан исчез.
И снился ей уже другой сон, в котором она была ни дочерью, ни женой, ни матерью. Она была легка, вне земных притяжений. Она была САМОЙ СОБОЙ!
Ангелы сжалились над ней и, спустившись с неба, укрыли Любаньку с головой толстым снежным одеялом.
_ _ _