1. Пролог.
Сколько раз в разговорах со знакомыми он слышал про странные сны...
Особенно созвучны были рассказы людей, панически боящихся высоты, о снах, где они
балансируют на краю огромной пропасти, или на стене обрушенного здания.
В их глазах виднелись далекие отблески страха и радостное оживление памяти адреналинового
экстаза.
Он сочувственно вздыхал, поддакивал в нужных местах, но о своих снах никогда и никому не
рассказывал. Даже бывшей жене...
Мать, Ираида Степановна, женщина властная и суровая, оттого и по жизни одинокая, отдала все
запасы своеобразной любви ему, единственному сыну от первого, самого неудачного, но самого
вспоминаемого брака.
Годам к пятнадцати Игорь уже знал, что папа вовсе не летчик, а обычнейший шалопай, заработавший
первый срок по глупости, а все остальные по собственному непониманию "понятия" свободы.
Когда он родился, отец уже сидел; мать вскорости вышла замуж за художника свободной профессии,
что значило в той стране обычнейшее тунеядство, пополам с запойными дебошами.
Брак продлился ровно до выхода бывшего мужа из тюрьмы, плюс три дня на дорогу и пять минут
на "разбор матримониальных полетов".
Второй муж попал в больницу, первый - опять на зону, а мать в невыгодные невесты.
Невыгодность объяснялась наличием ребенка и первого мужа, который, по мнению окружающих,
будет с тупой уркаганской методичностью калечить всех следующих претендентов на руку и сердце
и, особенно, выигравших этот сомнительный набор: рука, сердце, хилый мальчонка с водянистым
взглядом и уркаган-"хранитель очага".
В доме периодически появлялись новые "папы", но быстро исчезали после осмысления известных
обстоятельств, способных нешуточно подорвать здоровье.
Так что, все запасы любви выливались на сына...
Надо сказать, что от отца он унаследовал нервическую нерешительность, проявляющуюся, однако,
именно неспособностью совершать поступки, а не стремительностью необдуманных поступков отца.
От матери досталась твердая уверенность в собственной болезненности при абсолютно нормальных
показателях организма и тщетных попыток врачей найти хоть какой-то диагноз.
Потому и детство провел в безвольных хождениях с матерью по поликлиникам, где та пыталась
воплотить материнскую любовь в хоть какой-нибудь диагноз.
Но врачи были непреклонны. В медицине той страны была пародоксальная ситуация, когда
врачи отказывались лечить здорового ребенка даже за неправедные деньги.
Небольшой паузой во всепоглощающей материнской любви стал скоротечный брак с бывшим
чемпионом какого-то округа по боевому самбо.
Спортсмен был настоящим самбистом - немногословен, порывист, владел "распальцовкой" и с
нетерпением ждал встречи с "бывшим".
Так как сроки "бывший" получал пустяшные, но часто, новый брак пришелся как раз на начало
очередной отсидки и спортсмен стал ждать.
Скрасить ожидание помогала монотонная работа по взыманию платы за торговые места на рынке
и крепкий, неочищенный алкоголь...
Про алкоголь надо сказать особо...
Самогон в городке не жаловали. То ли традиции его пить не сформировалось, то ли пугало
добавление в него для крепости различных отягощающих ингредиентов - от куриного помета,
до нюхательного табака.
Самогон становился заборист на вкус, дурен на запах и похмелен до непристойности.
Наутро после этого индивид имел крайне жалкий облик, дрожь в организме и отказ в выдаче
больничного листа из-за терзающего души окружающих ужасающего перегара.
Водку пили только брутальные хлопчики из псевдоуголовной тусовки и опера из уголовно-розыскного
сословия, осознавая, что по качеству она сравнима с самогоном, но стоит не в пример дороже,
что позволяло позиционировать себя как человека, явно живущего не на одну зарплату.
Коньяк употребляли крепкие хозяйственники районного масштаба, реальные уголовные "быки"
и индивидуальные предприниматели, выделяя этим себя из окружающей алкогольной иерархии
как личности, не имеющие никакого представления о зарплате.
Остальные пили спирт...
Сам спирт в городке не продавался, но было очень много "Хозмагов", где, среди небольшого
количества топоров и гвоздодеров, тянулись однообразные полки со средствами для очистки
ванн и стекол.
Названия поражали неокрепшие трезвостью умы настойчивой романтикой: "Бриз", "Свежесть",
"Морозко", "Глянец", "Нептун", "Командор"...
Все эти средства разливались по емкостям на задних дворах самих "Хозмагов" и состояли из
70% спирта, в который, при наличии спроса, могли мешать любые добавки.
Самым популярным "Хозмагом" был магазин на Почтовой, где верховодил бывший отличник и
комсомолец Вихров, некогда писавший дивные сочинения на героические, революционные темы.
С началом перестройки он не смог споро перепрыгнуть из райкома комсомола в Администрацию
городка и смело нырнул в мутное болотце алкогольного бизнеса.
Примечательной особенностью его магазина были:
- вменяемая полутрезвость продавцов, что уже приятно поднимало дух покупателей, - мол, можно же
оставаться в живых, имея под боком такое количество неучтенного спирта;
- чистота и незаблеванность магазина, что тоже не отвращало потенциального "мойщика ванн и
стекла" от мысли, что все не так и плохо в родном отечестве;
и, наконец, названия средств, сочиненные лично Вихровым, вполне соответствующие цветовым и
вкусовым качествам, которые творил, похмельный теперь уже, свободный художник, так и не
ставший вторым мужем Ираиды.
После казуса с женитьбой и стремительным низвержением в холостую, болезненную пропасть, он
подвизался на ниве художественных "шабашек" в продуктовых киосках и Домах культуры, пока не
был приглашен Вихровым в качестве колеровщика и главного технолога подпольного производства
недорогого "суррогата забвения", безошибочно рассмотревшим в нем не только художественный
талант, но и похмельное понимание вкуса технического спирта, что так ценилось покупателями, еще
не переступившими тонкую грань алкоголизма, но уже уверенно балансирующих на ней.
Семья Игоря жила на Почтовой, в непосредственной близости вихровского "Хозмага", что создавало
для самбиста -
с одной стороны - явные предпосылки для дегустации чистящей продукции ввиду отсутствия
других способов скрашивать досуг в ожидании выхода бывшего мужа-уголовника,
- с другой стороны - оправдание непомерным количествам употребляемой внутрь денатурированной
субстанции, ввиду постоянного присутствия в поле зрения второго избранника Ираиды, что, как
говорил самбист, не дает ему покоя жить трезвым.
Бывший муж-художник имел на самбиста свои виды и сошелся с ним накоротке, привечая того
доступным алкоголем в обмен на рассказы о способах расправы с уголовником-мужененавистником.
Немудрено, что к моменту выхода первого мужа из тюрьмы самбист, имея крепкое здоровье, что
позволяло пить крайне много, и неограниченный доступ к алкоголю, что нивелировало понятие "крайне"
до уровня "смертельно", - уже "сгорел" в одну из запойных ночей и планы мести так и остались
бессмысленным сотрясанием небесного эфира...
Надо сказать, что небесный эфир над городком был тих, терпелив, сосредоточен сам на себе и с
населением старался не общаться.
Церковь стояла заброшенная; епархия уже и не пыталась присылать духовников для вразумления
народонаселения "божьим промыслом" после двух неудавшихся попыток, в которых так явно
проявилась слабость грешной плоти перед мирскими соблазнами.
В первой попытке победило любострастие с неприятно однополым уклоном; в другом - чистящее
средство "Чертенок", в чем епархия усмотрела злокозненные происки местных иеговистов, чью
церковь пару лет назад художественно оформлял все тот же изобретатель букета вкуса для
"Чертенка".
Да и название, вопреки вихровской традиции, дал именно изобретатель-художник наутро после
дегустации своего очередного "шедевра гигиены".
Приезжие с удивлением взирали на явный диссонанс полных сумок чистящих средств в руках у
жителей городка, при полной невозможности увидеть хорошо вымытые окна, за исключением,
дважды естественно, фасада Администрации, выходящего окнами на главную площадь.
Почему дважды естественно?
Одно "естественно" подразумевает, что здание Администрации, как лицо городка, обязано иметь
чистые окна.
Хотя бы затем, чтобы неустанно и зорко бдить за народонаселением.
А второе "естественно" подразумевает, что несмотря на выделение финансов на покупку чистящих
средств в количестве, достаточном для отмывания всех окон, тыльная часть Администрации,
выходящая на запущенный, старый парк с огромным количеством ворон, имела окна настолько
мутные, что даже вороны иногда смотрели с некоторой укоризной, а завхозы Администрации
менялись с периодичностью возможностей человеческого организма выдержать огромные дозы
неучтенного спирта, разлитого во флаконы "Чистюля" (в Администрации уважали фрейдисткие
мотивы поведения и в закупках ориентировались на "незапятнанные" понятия).
К моменту выхода отца после очередной отсидки Игорьку исполнилось 18 лет; в стране тихо
скончалась перестройка и пришла пора идти на службу в ряды вооруженных сил.
Ираида энергично выбивала хронические болезни для отсрочки от призыва, а при удаче и для
"белого билета", но врачи только разводили руками.
Такого богатырского здоровья в хилом теле и предположить было трудно, но факты - вещь упрямая.
В этот период невразумительного положения в ожидании неминуемого призыва и застало Игорька
возвращения заблудшего в уголовном кодексе отца.
Неизвестно о чем говорили отец и мать, запершись на двое суток в спальне, изредка выходя принять
душ и снарядить Игорька за "Мальвиной".
Все таки, отец был в душе неисправимый романтик... Ведь Игорь точно знал, что он больше любит
средство "Мойдодыр" из-за повышенного содержания спирта и легкого привкуса мяты.
Но мать-то предпочитала "Мальвину" и он легко пошел ей на уступки.
Так вот...
Итогом заточения в спальне стали весьма утомленный вид бывших супругов и череда маловразумительных
событий, круто изменивших жизнь несостоявшегося новобранца.
Мать, приведя себя в подобающий вид, пошла по очередным воекоматовским делам; отец отправился
отмечаться в милицию, а Игорек остался один.
Он и представить себе не мог, насколько один...
Через час он сидел, сжав холодные руки между колен, мычал что-то, не отвечая на крики отца, пытаясь
переварить в себе мысль, что мать попала под машину и ее больше нет.
Отец орал благим матом, бегал куда-то (потом Игорек узнал, что он попытался прорваться в камеру к
водителю, сбившему мать), тормошил Игорька, выл тяжко и противно, заливая в себя огромные дозы
чистящего ум алкоголя.
Наутро отец притих; Игорек продолжал сидеть у окна, не меняя положения тела, и смотрел в окно на
пыльный город, похоронивший его мать...
Он просидел так три дня, разогнувшись только для проводов на кладбище; после похорон всю ночь
смотрел как отец напивается в смерть, совершенно не пьянея, а наутро начал пить вместе с ним.
Все это было молча и зло...
Не говоря ни слова они сошлись во взглядах на говённую жизнь, в которой справедливости хватает,
только на почти равнозначные горшки в детском саду, а потом начинается, собственно, говённая жизнь.
День они пили, два дня похмелялись, еще день лежали, выблевывая внутренности и отвергнутый
организмом денатурат в тазики у кроватей.
Наутро 24-го мая отец встал, угрюмо посмотрел в зеркало, долго мылся в ванной, вышел оттуда
свежим и благоухавшим "Мальвиной", буркнул: "Щас приду" и исчез.
Пришел через два часа и начал собирать вещи...
Игорек молчал...
Отец подошел, сел на край его кровати и сказал:
"Я отлучусь лет на пять".
Вздохнул...
"В армию ты не пойдешь. Я в этом почти уверен.
Мать так хотела... Ну, я и попробовал сделать".
Посидел еще немного и добавил:
"Я постараюсь вернуться побыстрее".
Через пять минут в дверь позвонили и пара угрюмых милиционеров увели отца с вещами.
Игорек и не пытался осмыслить эти события, не сомневаясь, что вскорости все разъяснится
само собой...
На третий день принесли срочную повестку из военкомата и Игорек пошел с угрюмым
курьером на призывную комиссию.
Там он молча, со всеми, разделся; так же молча ходил по кабинетам, односложно "да-нет"
отвечая на вопросы врачей и недоуменно отмечая их хмурые взгляды.
В конце медосмотра его привели к председателю комиссии, который, пряча глаза, сказал:
- Я поставлю тебе диагноз "посттравматическая депрессия". Служить не пойдешь, но
придется полежать в больнице пару недель. Понял?
Игорек кивнул.
- Иди. И отцу скажи, что он полный дурак...
Игорек молча кивнул, хотя и ничего не понял.
По дороге домой он зашел в отделение милиции и попросил свидания с отцом.
Отец выглядел неплохо и, кажется, умиротворенно.
Игорек рассказал про военкоматовские странности, отец мрачно-удовлетворенно кивнул и
рассказал, что когда он пришел и попробовал "по-людски" поговорить за отсрочку от призыва
на полгода, военком просто посмеялся, а врач-председатель не захотел его даже слушать.
Отец, так и не избавившийся от нервической нерешительности, за пару минут привел
помещение в состояние неприглядного хаоса, а всех присутствующих перевел в разряд
потерпевших.
Особенно досталось военкому ("сука жирная... петушить их надо..."), которому в довесок
была прочитана лекция о несправедливом распределении благ в подлунном мире ("ублюдкам за
лавэ откосить влёгкую, а человек к тебе пришел, - ты пидарка включаешь?").
- Врача я не трогал, а просто шепнул, что сроки рано-поздно кончаются, а на память я отродясь
не жаловался.
Вздохнул...
- Вот и выполнил я свое слово, что матери давал. Сказал ей в то утро, что придумаю чего.
А чего я, дурак, придумать могу?
Тут, на воле, все хреново устроено. Для них - я пидар гнойный. Они для меня - петухи сраные.
И все правы по человеческим понятиям, а перед законом только я виноват.
Немного подумал и добавил:
- На зоне проще...
Тут он отвернулся на секунду, протер лицо.
- Ты уж прости меня. Свою жизнь я давно профукал. Думал - все по новой с матерью начать.
И отцом стать хотел. Да видно Бог уже и не слышит меня. Я у него по дури столько мелочей
просил. Надоело ему слушать. Прощай...
Он встал, обнял Игорька, подошел к двери, стукнул в нее и громко крикнул:
- Начальник, в камеру давай.
Больше Игорь его не видел.
Он получил восемь лет, как рецидивист, и умер через пять лет от туберкулеза в одной из
костромских зон.
Игорек начал пытаться жить один...
Тогда и появились эти странные сны...
2. Углы.
Вернее - сначала появилась теория "счастья из-за угла".
Игорек устроился на работу в тот самый вихровский "Хозмаг" продавцом; много читал, периодически
думал, хотя и на одну и ту же тему.
Он думал о счастье.
И начал пить...
Вечерами подолгу просиживал у окна; смотрел на безразличный, шумливый городок; вспоминал
мать и отца, не понимая смысла всего произошедшего.
Иногда доставал пыльный альбом с фотографиями и вглядывался в лица родных и незнакомых
людей.
Пытался представить их понимание жизни, их место в этой жизни и их понимание счастья.
И натыкался на стену...
Он не мог понять принципов такого вот мироустройства, где существует вихровский "Хозмаг";
его родной, забытый всеми, городок; эта страна, используемая историей, как полигон испытаний
на выживание высших млекопитающих; эта планета, хронически больная природой вообще,
а человечеством в частности, но в острой форме; эта Вселенная, бессмысленно-беспощадная в
своем могуществе бесконечности. Вечности...
За такими неспешными мыслями пролетело десять лет...
Он женился, развелся; детей не было. Как и любви...
Зачем женился? Он не знал. Так принято и всё тут. Или все там? Обычай...
Квартира приходила в запустение жилого помещения, неинтересного хозяевам.
Отваливались обои, противно скрипели половицы под протертым до дыр линолеумом.
Оконные стекла приобрели тоскливый оттенок мутности бытоустройства, в котором "Мойдодыр",
так томно пахнущий мятой, используется только для прочистки мозгов от здравого смысла.
Он не замечал ничего вокруг все из-за того же "Мойдодыра", на который перешел после
кратковременного увлечения "Мальвиной".
Взрослел? Мужал?
Это - вряд ли...
Только расчет выгоды стоимости градуса алкоголя при перерасчете на конечный эффект.
Чистая экономика.
Пить стал много, практически сравнявшись с нормой потребления, негласно принятой в кругах
постоянных посетителей вихровского магазинчика.
Неожиданно, на короткий срок, он сошелся с "главным технологом"...
Свободный художник перешел в ту стадию вялого похмелья, когда уже не мог пить много, но
не пить вообще уже опасался.
Превышение дозы грозило ужасающим по своим проявлениям похмельем, а попытка не пить
один день пару лет назад завершилась сердечно-легочной реанимацией.
В обеденный перерыв, а частенько и после работы, они садились в подсобке ; разливали
по стаканам пахнущий мятой экстракт, не чокаясь выпивали и неспешно разговаривали о
прошлой жизни, находя ее не в пример более приятной и свободной; вспоминали мать,
старательно обходя тему отца Игорька.
Закончилось все неожиданно...
Свободный художник, воодушевленный замедлением темпов потери своего здоровья, в один
из вечеров принял грамм на 150 больше своей обычной нормы и потерял границы дружеского
русла беседы.
- А отец твой - тварь уголовная. Его счастье, что спортсмен не дожил и не поквитался за меня.
Глаза "технолога" стали неприятно мутными; губы растянулись в гримасе ненависти, почти не
участвуя в артикуляции, придавая лицу выражение столь искренней злобы, что Игорек поспешил
уйти.
Бить его он не стал, но не потому что безразлично относился к отцу, а потому что пришлось бы
бить не "технолога", а сидящий в нем излишек "Мойдодыра", что не могло не выглядеть глупо
даже в этой среде, где пьяные драки стали неким аналогом английского ухода "не попрощавшись".
Наутро он застал "технолога" в подсобке, в предреанимационном состоянии; молча налил по его
просьбе стакан "Мойдодыра", дал закусить и, так же молча, ушел наверх, в магазин.
Больше они не общались, хотя технолог абсолютно не помнил о случившемся и терялся в догадках
причин внезапного угасания алкогольно-дружеского расположения ...
А Игорек не стал говорить.
Он вообще был очень немногословен...
Вечера стали чуть трезвее, и потому - длиннее...
Вот тут-то он и стал задумываться о счастье.
Не сказать, что он бредил своим счастьем, вовсе нет. Он хотел понять - что это такое.
Взять, к примеру, мать. Была ли она счастлива?
По своему, наверное, да. Ее счастьем в жизни стала любовь.
И неважно, кто был объектом любви: мужья или сын.
Ей было необходимо любить, как дышать.
И все закончилось очень плохо.
Да и сам Игорек подспудно понимал, что искать счастье в любви - выматывающая лотерея
обычнейшего ****ства, где, при удаче, можно сорвать джек-пот, но перед этим придется попотеть
в стольких разочаровывающих тиражах, что в какой-то момент, выиграв рубль на свои сто,
плюнешь и подумаешь - вот такое оно, тяжелое счастье любви.
И будешь всю жизнь томиться желанием выигрыша, тайком пробуя все новые и новые
комбинации попыток любви, что все опять превратится в обычнейшее ****ство уже женатого
человека.
Если разбираться в отцовском понимании счастья, то для него был важен хоть какой-то порядок и
внятные правила.
Ему бы подошло служить в армии, или любое занятие, связанное со строгой иерархией, основанной
на понятных (ему) и честных (с его точки зрения) правилах.
Но он слишком рано нашел места, вполне удовлетворяющие его понятиям своеобразного счастья
и оставил попытки обрести нечто другое.
Свобода была вредна ему, как дыхание рыбам...
Его стихия - мутная вода лагерей, где всегда можно найти тихий и сытый омут, если не совершать
глупых телодвижений и не хватать дармовую наживку.
Игорек вполне понимал отца, оглядывая существующее по эту сторону колючей проволоки
мироустройство.
Иерархия была и здесь, но не строгая, а, как бы, игрушечная.
Правила её были настолько туманны и запутаны, а главное, базировались не на честности, и даже
не на "понятиях" честности, а на самом понятии "иерархия".
И тогда до Игорька дошло, что отцу было комфортно в среде, где человека оценивают не по его
месту под солнцем, а указывают ему на место под солнцем, в зависимости от оценки самого
человека.
А отец, при всей его нерешительно-действенной, взрывной натуре, был человек настоящий.
В этом-то Игорек был твердо уверен...
Но такого счастья замкнутых пространств он тоже не хотел, памятуя и о судьбе отца, и о доставшемся
в наследство другом полюсе отцовской нерешительности.
Он привык думать... А это превращало отцовскую нерешительность в неприятие импульсивных
поступков, что сродни страху.
Он крепко запомнил одну отцовскую фразу: "Когда страшно - надо бить, а потом уже начинать бояться".
А Игорек так не мог... Но и трусом не был.
Он был нерешительным героем.
Для подвига ему нужно было точно знать, что подвиг стоит его свершения.
Так что, и отцовское понимание счастья не подходило к реалиям его жизни, все из-за той же
нерешительности, вкупе с реалиями судьбы отца.
Тогда он решил представить свое счастье...
Все размышления отталкивались от знакомых понятий: семья, дети, работа, деньги...
Он пробовал соединять всё это в различных вариантах и пропорциях, как и в родном "Хозмаге"
пробовали создать из 70% спирта амброзию.
И как обычно выходил обычнейший денатурат.
Так и в его логических построениях счастья выходила обычнейшая серая, тоскливая жизнь,
состоящая из семьи и детей, работы для денег, денег, которые надо распределить между
семьей и 70% амброзией.
Он, то пробовал мысленно прибавить количество детей, на которых уже не могло хватать денег;
то пробовал прибавить огромные деньги, но тогда, почему-то, становились бессмысленным
придатком семья и дети; пробовал выдумать приятную и необременительную работу, но тогда
полностью исчезали деньги.
Такое выходило счастье, что он не мог взять в толк его наличия в природе вообще...
ведь и женат был... но семьи не было... были он, она и редкие вечера, когда совместно пили
"Мальвину". все остальное время были она и он с "Мойдодыром".
нелепая ситуация несовпадения характеров и вкусов.
Тогда и появились углы...
Игорек провел всю свою жизнь в тесном пространстве многоэтажек с редкими вкраплениями тихих
улочек частного сектора системы ЖКХ.
Максимум путешествий его жизни были поездки на автобусе в пределах трех-четырех остановок в
любую сторону мироустройства.
Уверенная в его болезненности мать не отпускала его от себя ни на шаг и он пропускал все экскурсии
и походы своего класса.
Основными видами пространства для него были стены и углы.
Он был типичнейшим городским ребенком.
Вот так и родилась теория "счастья из-за угла"...
Ему почему-то представилось, что счастье и он ходят по жизни и, рано или поздно, должны
встретиться.
Только маршруты движения у них несогласованны, вот и не встречаются ...
Счастье представлялось ему случайной неожиданностью, способной круто изменить его жизнь.
Это мог быть старый знакомый, ставший внезапно олигархом, с предложением отличнейшей работы;
женщина его мечты, способная заменить собой все счастье; крупный бриллиант в грязной луже,
продажа которого вычеркнет из планов счастья работу и деньги; ситуация, где он проявит решительность
по типу отцовской, но со знаком "плюс", станет Героем России и увенчает себя вечной славой.
Вот и стал он играть сам с собой в игру "счастье из-за угла".
Смыслом игры было нехитрое предположение, что раз уж счастье бродит неведомыми даже самому
себе маршрутами, предугадать которые невозможно, то его задача состоит в том, чтобы подстеречь
его.
По его разумению теории вероятности, надо было запастись терпением и выверенными маршрутами
передвижения, менять которые ни в коем случае нельзя.
Если счастье есть, в чем он немного сомневался, то не встретиться они не могут.
Лишь бы хватило терпения...
Несколько лет он тщательно натаптывал маршруты хождения по своему мирку, стараясь не отступать
ни на йоту.
Особенное место здесь занимали углы.
Поначалу к каждому из них он подходил с замиранием сердца, твердо уверенный в том, что вот сейчас
они со счастьем и встретятся.
Со временем, новизна непременного ожидания счастья исчезла и осталось простое томление в глубинах
организма при приближении к углам.
Ноги настолько привыкли к определенным маршрутам, что уже не нуждались в навигации мозгами и он
стал размышлять на ходу.
Вот тут и выяснилось немаловажное обстоятельство...
Внезапно в его мысли ворвалось подозрение, что вся теория неправильна.
Ведь для встречи бывшего друга, ставшего внезапным олигархом, нужно, как минимум, иметь друга, не
посещающего ежедневно вихровский "Хозмаг".
Для встречи женщины своей мечты нужно стать, как минимум, мужчиной ее мечты.
Найти бриллиант в луже посреди городка, всего ВВП которого не хватит на покупку этого бриллианта, не
просто глупо, а экономически необоснованно.
Совершить подвиг на Героя России в месте, спасение всего народонаселения которого вместе с
материальными ценностями не удостоится даже скупой фразы в программе "Время", немного
непропорционально его наградным мечтаниям.
Это симпатичным девчонкам можно быстро найти счастье, не поступив однажды в институт крупного
мегаполиса и став проституткой, сразу же встретить богатого красавца, который полюбит ее за
многотрудную жизнь (как в фильме "Красотка", который крутили по Первому раза три в год, как
минимум. Намекали?);
или - поступив в институт записаться в "стукачи" для органов, покуролесив от безделья по миру,
сфоткавшись голышом, - потом объявить себя разведчицей с загадочной фамилией Чэпмен.
Фотографироваться голым ему представлялось глупым из-за худосочности сложения и отсутствия
выдающихся пропорций; "стучать" ему не предлагали даже менты; заграница пугала больше, чем
проституция; да и пол ему достался противоположный от легкого, -
- так что, поездка для поступления в институт отпадала.
Углы перестали радовать его и появились странные сны...
3. Чистое поле.
Первый сон прервался, едва начавшись...
Ему снился родной городок, но словно бы нарисованный Пабло Пикассо в период угара
"кубизма". Все было прочерчено настолько схематично, что при невнимательном
рассмотрении не было ничего, кроме углов. Но город был: угловато-острый, враждебный,
запутанный, не пускающий его из своих болезненных объятий.
И он стремительно передвигался по запутанным лабиринтам незнакомо-родного города,
старательно избегая натыкаться на углы, так как это, кроме боли, вызывало еще замедление
стремительности побега.
А это был побег. Он понял это с первой секунды по чувству страха, с которым, по ощущению,
он и родился в этом сне.
Цель была кристально ясной - вырваться оттуда.
Но сопротивлялись и город, и он сам.
Город давил и больно бился, постоянно пытался свернуться в бесконечную угловатую петлю ...
Он боялся выбраться из привычности угловатого лабиринта ...
Внезапно он вырвался и оказался один посреди огромного поля ...
И тут же проснулся от неожиданности ...
Он лежал в полной темноте, тяжело дышал, словно бы во сне действительно бежал прочь
из города ...
И тело болело от столкновений с углами ...
И было так грустно, что хотелось заплакать ...
Он встал, не зажигая света прошел на кухню, закурил ...
Почти автоматически налил и выпил полстакана денатурата, и просидел два часа до рассвета.
глядя в мутное, закопченное окно на притаившийся в темноте незнакомый город детства ...
Он думал о сне, о себе, о смысле этого странного города, не пускающего наружу живые души,
при полном нежелании самих душ оттуда уходить ...
И о чистом поле ...
Оказалось, что он раньше никогда не находился там, где хотя бы с одной стороны не было стен
и углов ...
Да и вообще, он ни разу не видел, собственно, горизонта ...
Солнце всегда вставало не из-за горизонта, а выплывало из-за зданий, или появлялось из-за угла ...
И уходило не в далекие горизонты, а пряталось за спину соседней девятижэтажки ...
Горизонтами его бытия были крыши многоэтажек, плотно сомкнувшиеся в границы мироздания ...
На работе он находился в мрачно-похмельном состоянии, что заметил сам Вихров, спросив:
- Не заболел часом??? ... Ты смотри, подмены нет ...
Игорек успокаивающе махнул рукой, мол - все нормально ...
Вихров еще раз внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал ...
В перерыве подошел технолог-художник:
- Смотри Игорек, Вихрь сказал, если что - уволит к хренам собачьим ... Спросил меня про твои запои, -
я сказал, что ни сном, ни духом ... Кажется не поверил, ну и хрен бы с ним ...
С тобой-то что??? ...
Игорька удивило неожиданное участие Семена (обращение Семен Павлович технолог не любил); он
буркнул, что с ним все нормально и в обед не принял на грудь ни капли ...
Вечер провел на диване перед телевизором ... Для полного разнообразия решил не пить вообще ...
Так и попробовал заснуть трезвым ...
Долго ворочался и искал удобное положение для не расслабленного алкоголем тела ...
Сон не шел ...
Снова включил телевизор и лежал, слушая чужие разговоры на далекие ему темы и ...
Все началось ровно с того же места в центре нарисованного кем-то угловатого города ...
И снова одна цель - вырваться любой ценой ...
И снова бесконечная гонка по лабиринтам, сплошь состоящим из углов и глубоких колодцев-дворов ...
Вырваться!!! ...
Он бежал и бежал по бесконечному зигзагу ломанных линий незнакомого города, неведомым чутьем
находя направление на выход в бесконечное чистое поле ...
Вырвался!!! ...
На секунду остановилось сердце и замерло дыхание ...
Горизонт терялся в невообразимой дали, прозрачное небо уходило в необозримую высь ...
Он оглянулся и не увидел города ...
Вокруг него не было ровным счетом ничего ...
Только невообразимо-необозримые горизонты ...
Он испугался ...
Не было привязки ни к чему, кроме земли ...
Он стоял посреди этой бесконечности, уткнувшись в землю и боялся поднять глаза ...
Но бесконечность была и она его пугала ...
За долю секунды он осознал, что ему придется стоять здесь вечно, пока не хватит духу поднять
голову и оглядеться ...
Он стоял и никак не мог решиться ...
И снова проснулся, так и не решившись открыть глаза во сне ...
Казалось, что уже начинает открывать глаза, но сразу же выпал из сна в реальность ...
И опять сидел на кухне и курил до рассвета ... Но не пил ...
Стало противно даже думать о выпивке ...
Он пытался вспомнить увиденную на долю секунду картину чистого с поля с бесконечными
горизонтами и сердце опять сладко замирало ровно на тот самый миг, когда у него хватило
смелости не закрывать глаза ...
Утром он шел на работу, впервые за много лет изменив привычный маршрут и с удивлением
рассматривал основательно забытые за время хождения по притоптанным маршрутам места ...
Удивление было однако, скорее, со знаком минус ...
Городок был точной копией его запущенной квартиры: такой же ненужный жильцам ни для
чего, кроме употребления денатурата, сна и продолжения рода ...
Отражением этого было огромное количество пустых емкостей из-под чистящих средств и
использованных презервативов ...
Неприятно удивило обилие одноразовых шприцов ...
Он шел и думал, что совсем не знает свой город, что так цепко держится за людей, используя
для заточения все новые и новые средства ...
Наркотики он не пробовал ни разу, но не из-за страха привыкания, а по отсутствию денег для
столь дорогого удовольствия ...
С грустью подумал, что при наличии достаточных средств раньше наверняка бы попробовал
и этот способ укорочения жизни ...
На работе ничего не менялось уже много лет и он привычно отпускал чистящие средства и
немногочисленные хозяйственные товары, продолжая вдумываться в сон ...
Любой мужчина, покупающий, к примеру, молоток и гвозди вместо "Мойдодыра" и раньше
вызывал нешуточное удивление Игорька, но теперь он пытался вступить с таким в разговор и
повнимательнее рассмотреть ...
Он и сам бы не смог ответить, чего ожидал ...
Увидеть отражение своих снов в устало-безразличных глазах??? ...
Вряд ли ...
Вихров продолжал смотреть подозрительно и даже вызвал раз на беседу в кабинет ...
- Дыхни!!! ...
Вихров протянул Игорю спиртометр ...
Надо сказать, что комсомольская брезгливость Вихрова проявлялась в неприятии рукопожатий с
подчиненными и проведением проверок на опьянение не с помощью банальнейшего унюхивания
перегара различной степени свежести, а использованием спиртометров, запасы которых постоянно
пополнялись ...
При подозрении на "косяки" виновный дышал в трубочку и если она синела, то заносилось
предупреждение в специальную тетрадочку ...
Три предупреждения - увольнение ...
Напротив Игоря в тетради стояла одинокая галочка ... Хотя в спиртометр он не дышал ни разу ...
На самой заре начала "трудовой" деятельности он нарезался в рабочее время так, что вырубился
рядом с кабинетом самого Вихрова, значительно осложнив тому попытки выбраться оттуда ...
Надо отдать должное Вихрову - процедура соблюдалась неукоснительно: Игорек отправлен в подвал
на "лечебный" сон до утра, утром вызван в кабинет, проинформирован о первом предупреждении и
оставлен на работе ...
Вихров понимал, что выгонять работников после первого предупреждения бессмысленно: через пару
лет не останется ни одного половозрелого жителя, не поработавшего в его магазине ...
Косячили абсолютно все ...
А трезвое народонаселение в расчеты не принималось, ввиду его непродуктивности для вихровского
бизнеса ... Ни как покупатели (чего им у него покупать???), ни как потенциальные работники (зарплата
маленькая, а добирать неучтенным денатуратом трезвое население вряд ли согласилось бы) ...
Игорек равнодушно дыхнул ...
Вихров озадаченно посмотрел на девственную окраску спиртометра ...
Привычная система дала сбой ...
Во-первых - и косяка, как такового, нет ... Подумаешь, задумчивость ...
Но неправильность присутствует ...
Во-вторых - трезв при задумчивости организма ... Симптом, как ни крути ... Хотя и не наказуем ...
- Что с тобой??? ... Случилось чего??? ...
Вихров, когда хотел, использовал навыки душевной беседы, усвоенные со времен райкомовской
молодости ...
Игорек в другом состоянии и рассказал бы ему о снах, но сейчас что-то изменилось ...
Он стоял в кабинете, а находился в том самом чистом поле, все еще боясь открыть глаза ...
- Все нормально; простыл, наверное ... Температура небольшая держится ...
Вихров облегченно вздохнул, все вернулось в привычную схему ...
- Так ты таблетки пьешь???, - почти радостно спросил он ...
Игорек кивнул ...
- Ладно, можешь сегодня пораньше уйти ...
Потянулись однообразные дни, в которых, кроме снов, появилась уморительная в своей примитивности
мимикрия под общий фон действительности беспечального бытия ...
Сменялись день-ночь, неспешно текли недели, частили времена года ...
Не менялись только сны, в которых он так и не мог решиться открыть глаза ...
Он опять сошелся с Семеном ...
Не из благих побуждений возобновления распивания коктейлей, а из сугубо меркантильных соображений ...
Он упросил Семена перекрасить стены его квартиры, но довольно необычным образом ...
Он поведал Семену историю неразделенной любви, упомянув, что избранница такая недотрога,
что сойтись поближе можно только чем-то ее удивив ... Вот он и решил перекрасить стены квартиры так,
чтобы возникало ощущение чистого поля ...
Семен недоуменно хмыкал, смотрел непонимающе, крутил пальцем у виска, но, как и водится,
купился на обычнейшую разводку "на слабо" ...
Игорек вкольз упомянул, что его главный недруг, постоянный художник Дома Культуры Стасик Лавренев,
тоже отказался, заявив, что в комнате с четырьмя углами невозможно создать перспективу ...
А когда Игорек робко спросил, а может ли Семен Павлович это сделать, то Стасик просто рассмеялся
в голос ...
История была чистой воды выдумка, но, как и все сказки, - сработала ...
Семен насупился, матерно выругался в адрес Стасика вообще и мировой живописи в частности ...
Как и все непризнанные гении, он обладал своей концепцией любимой профессии, в которой не
было места слову "нельзя" ... Или "невозможно" ...
Он тут же набросал Игорьку примерный набор красок, оговорившись, что понадобится еще несколько
флаконов синего колера, на роль которого может сгодиться добавка к "Чертенку", отливающая таким
пронзительно-синим цветом, что пить его немного жутковато ...
На том и сошлись ...
Игорек пообещал к выходным расчистить поле деятельности, поклеить обои и купить красок,
а Семен - постараться не превышать нормы потребления алкоголя в оставшееся время ...
В этот же вечер Игорек с энтузиазмом принялся выгребать из квартиры ненужный хлам ...
Все нужные вещи он складывал в маленькой спальне, а большую гостиную освободил полностью ...
Поздно вечером он сидел в пустой комнате и с удивлением рассматривал страшное в своей пустой
неприкаянности помещение и размышлял о суете ...
Вся суета его жизни находилась в спальне ...
Дело в том, что нужными для жизни оказались: диван, два стула, альбом с фотографиями, десяток книг
и радио-будильник ...
Все остальное он выбросил без сожаления ...
Кухню он в расчет не брал ... Место принятия пищи, по определению, имеет значение не для жизни,
а для проживания ...
Он с огромным удивлением отметил перемены в своем мироощущении, как будто пробыл всю жизнь
в тисках неведомого болезненного ступора мысли, а теперь начинал выздоравливать ...
Уборка помещения заняла еще один день, а в пятницу, перед выходными, он взял на работе отгул ...
Весь день он клеил обои кипельно-белого цвета, с удивлением своему проворству осознавая, что мог
бы работать и совсем по другой специальности, нежели торговля своеобразными хозтоварами ...
К вечеру комната преобразилась ...
Портила впечатление унылая лампочка на проводе, но Игорек решил утром купить матовый белый
плафон, который удачно сымитирует солнце ...
В таком вот благостном расположении духа он и заснул ...
Чистое поле уже не пугало, но открыть глаза что-то мешало ...
Противился не сам Игорь, а нечто снаружи него и он внезапно понял, что это город не хочет его
отпускать ...
Понимание этого принесло такое облегчение, что он тут же проснулся ...
Уже наступило утро ...
Он лежал и улыбался ...
Впервые за долгое время он выспался ...
К десяти он вернулся с купленным плафоном; вскоре пришел Семен и работа началась ...
К вечеру субботы комната приобрела совсем нежилой вид и у Игорька резко испортилось настроение ...
В этом грязновато-разноцветном смешении красок нельзя было даже предположить рождение неба ...
Семен удовлетворенно хмыкал и смеялся над страхами Игорька ...
Успокаивало то, что Семен нешуточно оживился и позволил себе только сто грамм поздним вечером ...
Глаза его блестели, по лицу блуждала такая радостная улыбка, что и Игорек поневоле успокоился ...
Уже совсем поздно пили на кухне чай с лимоном и тут Игорь решился ...
Он рассказал Семену все ...
С самого начала ...
С возвращения отца из тюрьмы ...
Сначала Семен просто слушал, блаженно прихлебывая чай, а когда Игорек начал рассказ про странные
сны, отставил чашку, поправил очки и отвернулся к окну, продолжая слушать и глядя на затаившийся
в ночи городок ...
Игорек закончил и несколько минут они сидели в полной тишине ...
Где-то далеко гудели поезда, проносясь через их городок, опасаясь даже в нем останавливаться ...
Притормаживали только местные электрички и товарняки, пропуская пугливые пассажирские составы ...
Семен вздохнул, снял очки, помял уставшие глаза и спокойно сказал:
- Он такой ... Сука ... И меня не отпускает ...
Игорьку стало совсем легко ...
Пропал последний страх, гнездившийся в уголке души подозрением в своей ненормальности ...
Оказывается, городок держит их всех ...
Ему нужны они ...
Без них он мертв ...
Не сам город, а его темная сила, плодящая унылые "Хозмаги"; разбрасывающая презервативы и шприцы;
гнетущая стенами и углами; обещающая счастье, которое и подойти-то к городку боится; не выпускающая
их наружу даже в снах ...
Семен остался ночевать у него, чтобы все закончить в воскресенье ...
Утром позвонил Вихров и вызвал Игорька на работу, попутно поинтересовавшись, куда запропастился
Семен ...
Тот на вопрошающий жест покачал головой отрицательно и Игорек легко соврал, что не знает ...
День на работе пролетел незаметно ... Выяснилось, что в реанимацию попал сменщик Игоря, непонятного
возраста печальный индивид, внезапно решивший завязать с денатуратом ...
Еще один кирпичик лег в понимание темной природы городка ...
Не пускает, сука ...,
Вечером он подходил к дому с замиранием сердца ...
Дверь оказалась заперта ... Хорошо хоть он догадался взять запасной ключ ...
Проворачивая замки он улыбался мысли, что у Семена все получилось и он хочет сделать ему сюрприз ...
В квартире было тихо и темно ...
Он осторожно прошел в комнату и включил свет ...
Несколько минут он стоял и ошарашенно смотрел на чистое поле из своих снов ...
Окна были закрыты плотно подогнанными вставками и продолжали непрерывность горизонта ...
Игорь прошел на середину комнаты, под желтый, круглый плафон и оглянулся ...
Он стоял посреди чистого поля, уже не боясь открыть глаза ...
Он победил город ...
Он сел на пол и заплакал ...
Он плакал о тридцати похороненных годах ...
О матери, так и не понявшей смысла эрзац-любви, которую разрешал ей город ...
Об отце, сбегавшем отсюда даже в тюрьму, инстинктом зверя понимая темную сущность города ...
О Семене, похоронившем в себе настоящего художника, ненужного этому городу, ввиду наличия
ярких красок денатуратных этикеток ...
Он сидел посреди чистого поля, понимая, что уже никогда не сможет жить в мире стен и углов ...
В его жизни теперь появилось понятие горизонта ...
У него появилось направление движения по жизни, которое не зависит от сторон света ...
Направление в сторону горизонта ...
Направление - подальше от темной сущности города ...
Свобода видимых горизонтов позволяет идти в любую сторону, потому что ориентиром служит только
твое понимание направления, а не придуманные кем-то маршруты в обход стен и углов ...
4. Углы чистого поля ...
Игорек позвонил Семену, но телефонная линия была постоянно занята ...
Он быстро попил чай, переоделся, еще раз послушал короткие гудки в телефонной трубке и решил
сходить к Семену ...
Он долго жал на звонок, но никто не отзывался ...
Он осторожно потянул дверь на себя и она неожиданно открылась ...
Квартира Семена была точной копией его ...
И комната была когда-то давно разрисована под такое же чистое поле ...
Краски уже давно выцвели, с окон сняты щиты и горизонты зияли провалами мутных окон ...
Засиженная мухами лампочка создавала такой унылый свет, что более всего эта картина
напоминала авангардистское болото, чем чистое поле ...
Но больше всего его поразили две вещи, которые круто изменили всю его последующую жизнь ...
Первое - некогда совсем незаметные переходы в углах были совсем недавно резко прочерчены
черной краской, создавая столь ненавистные Игорю углы ...
Второе - на полу совершенно пустой комнаты стояли свежеопустошенные флаконы из-под "Мойдодыра",
в количестве явно угрюмой дозы ...
Он негромко позвал Семена ...
Квартира отозвалась негромким эхом предчувствия неприятной тишины ...
Он осторожно прошел в спальню ...
Через два дня, вечером, он уже сидел в вагоне электрички, срочно продав квартиру за
бросовую цену ...
Он ехал в ближайший город, где останавливаются пассажирские поезда, чтобы сесть на
первый же из них, идущий в сторону горизонта в любом направлении ...
Сидел в пустом вагоне, смотрел в темное, мутное окно и думал ...
Думал о Семене, которого нашел в спальне повесившимся ...
О его, давно написанном и основательно загаженном, поле ...
О его непонятной записке: "Нужно жить в чистом поле и строить для себя города ...
Если жить в городе и рисовать себе чистое поле, то рано или поздно город заставит тебя
нарисовать углы, на которые ты будешь натыкаться до конца жизни ..."
Менты, прочитавшие записку, недоуменно пожали плечами и приложили ее к вещдокам ...
Никто из них даже не понял, что на стенах когда-то было нарисовано Небо ...
Один из них долго смотрел на них, на прорисованные черным углы и наконец сказал:
- Заливали его сверху, что ли??? ...
Углы чистого поля ...
Страшные в своей непонятности тем, кто никогда за всю жизнь не увидит горизонта ...