Постный сентябрь - книга девятая романа Carpe diem

Книга девятая

I
  В двести семьдесят пятом году от основания Города, в консульство Кезона Вибулана (третье) и Тита Трикоста Рутила продолжалась очередная война с этрусками. Главным образом, с одним из их самых могущественных городов – Вейями. Государству угрожала опасность и со стороны вольсков и эквов, а вейенты и не воевали толком, разбегаясь при виде римских легионов, и мира не хотели заключать. Тогда род Фабиев явился в Курию, где консул Кезон от имени всего рода просил отцов-сенаторов предоставить им одним дело охраны отечества от вейентов. Сенат отвечал с великой благодарностью. На следующий день консул сам повёл своё войско от собственного дома.
  Построив лагерь на реке Кремере, триста шесть патрициев больше года одним своим родом вели боевые действия с неприятелем вдоль всей границы. Причём дело не всегда ограничивалось разорением полей и нападением на разорителей, случались и битвы в строю, под знамёнами. И часто Фабии одерживали победы над отрядами могущественного неприятельского города. Тогда вейенты заманили увлекшихся патрициев в ловушку, и напали весьма превосходящим числом. Фабии не дрогнули, собрались вместе, и отошли на склон холма, где даже смогли передохнуть. Но многочисленный отряд неприятелей обошёл, занял вершину и атаковал оттуда. Фабии полегли все как один, все триста шесть доблестных мужей. Произошло сие памятное событие в пятнадцатый день перед августовскими календами в консульство Гая Пулвилла и Тита Ланата, то есть в двести семьдесят седьмом году от основания Города.
  Это прославило трёхсот Фабиев не менее чем среди эллинов подвиг того же количества спартанцев с царём Леонидом во главе тремя годами ранее в Фермопилах. Только вместе с лаконскими воинами было девятьсот греческих союзников, однако и персов было куда больше, чем этрусков. Доблестная служба и гибель трёхсот шести Фабиев ещё более возвеличила заслуги рода перед Римом, и мужи, принадлежащие к нему – потомство единственного мальчика, остававшегося тогда в Городе – заслуженно обладали влиянием и пользовались расположением народа. И продолжают поныне.
  Через восемьдесят семь лет, в самом начале – пользуясь для разнообразия греческим летосчислением – третьего года девяносто седьмой олимпиады, в тот же самый день, при другой речке, Аллии, также произошло сражение. Из-за пренебрежения к правилам религии, из-за того, что над легионами не было единого начальника: ни диктатора, ни консула, из-за многочисленности неприятеля – войско было наголову разбито грозными тогда галлами. Им командовали шесть военных трибунов, ровно половина из которых были Фабиями: братья Нумерий, Кезон и Квинт… В память вторичного поражения день назвали «аллийским» и стали считать несчастным.
  Именно в этот день, пятнадцатый перед августовскими календами, решил уехать, как уже говорилось, юный Марк Феликс. Не помогли увещания любимой и любящей супруги Юнии и её сестры Арулены, мягко, но настойчиво приглашавшей задержаться хотя бы чуть-чуть ради её свадьбы, назначенной на следующий день. Тогда сёстры решили прибегнуть к помощи квартуорфемината за исключением Парис. Ибо она и сама была готова отбыть вместе с братом на Иудейскую войну. Юнии надеялись, что дружные молодые жёны смогут как-то повлиять на юношески упрямого Феликса. Накануне с ним говорили Геллия и Секстия, но безрезультатно.
  Рано утром, прямо из «медовой обители», Фабия прибыла в дом Ребилиев Феликсов. Он был полон суетой, слуги носились туда-сюда, подготавливая отъезд молодого господина. Ранняя гостья направилась прямиком к главе фамилии Манию. Отец гордился боевым настроем Марка, однако поделился своими сомнениями – стоит ли ему всё же именно теперь отпускать сына на войну. Тогда молодая фламина настояла, чтобы Маний как магистрат воспользовался своим правом совершения ауспиций. Он согласился и пригласил присутствовать и её, как лицо, высоко посвященное в религиозные таинства. Эдил Ребилий послал слугу за своим литуусом  и вместе с Фабией вышел во внутренний двор, собираясь оттуда наблюдать утреннее небо и характер полётов птиц. На другом его конце оказались разбросаны крошки – кто-то из рабов в спешке рассыпал убранное со стола после завтрака Марка – невесть откуда взявшаяся стайка голубей жадно их клевала.
  - Что ж, - говорит, глядя на это, Маний, - думаю, в литуусе и наблюдениях за полётами нет нужды. Пусть это и не священные цыплята, но аппетит у них явно в порядке.
  - Согласна, Феликс, - отвечает писательница, - ведь у вас в перистиле раньше не было видно голубей, и это знак. Но подожди! Погляди-ка!
  Один птенец, едва научившийся летать, приземлился в самый центр стаи, но был тут же заклёван несколькими старыми голубями.
  - Феликс! Вот настоящий знак! Останови сына! О Всевышние! Позови его и всё расскажи!
  Пришедший Марк – с ним появились Юнии, Парис и несколько слуг – выслушал отца и Фабию, от волнения прижавшуюся к его родителю. Вдобавок к явному знаку она снова напоминает об аллийском дне.
  - Брось, Присцилла! Клянусь Марсом, сколько можно?! И «несчастный» день можно сделать удачным. Вспомните Лукулла, разбившего Тиграна с его невиданными полчищами! А ведь перед сражением его пытались остановить, напоминая о «несчастном» дне – мол, тридцать лет назад Цепион и Маллий были абсолютно разбиты. Но Луций Лукулл сказал: «Я и этот день сделаю для римлян счастливым!» и одержал неслыханную победу! Над врагом, в двадцать раз превосходившим его числом!..
  - Маний! У твоего сына просто совсем юношеский задор! Останови пока не…
  - А мне это так нравится!
  - Но знак! Наша… то есть твоя, ауспиция!..
  - Подождите, отец, Присцилла! Это нельзя считать ауспицией, ведь ты, отец, даже не начал молитву и прочие ритуалы, а Воцер не провозгласил «Хок аге!»
  Воцер – это глашатай, часто бывающий в доме патрона, вольноотпущенник с действительно мощным голосом.
  - А ведь верно! А, Фабия? Я и не оделся как подобает…
  - Вы же дома, не надо никому кричать «хок аге!» И вы что, ослепли совсем?! Был явный знак от Богов!!
  - Нет, мне всё же по душе боевой настрой моего Марка! Я не уверен насчёт нашего с Присциллой гадания, но не могу удерживать сына вопреки его доблестному, столь похвальному рвению!
  - Да, может, у него просто мальчишеское упрямство…
  - Благодарю, отец! – не слыша гостью, целует Марк родителя, оба счастливо улыбаются. – А если что случится, - эфеб смеётся, не веря на самом деле, что с ним, таким прекрасным, юным, здоровым и счастливым Феликсом, может «что-то случится», - ты, отец, совсем ещё молод, - Манлию тридцать восемь лет, - и родишь и вырастишь ещё сыновей! Не сомневаюсь, очень многие женщины и девушки захотят тебе в этом помочь! Да вот хотя бы Присцилла! Как она сейчас переживает – больше тебя! Будто жена тебе и мать мне…
  Фабия вдруг замечает, что она всё ещё, с самого того момента, как голуби стали клевать птенца, стоит прижавшись к отцу юноши. В то же время она больно задета словами Марка, невольно позабывшего, что Присцилла не может стать матерью. Она отходит сначала чуть в сторонку, но затем со слезами бросается к юному Феликсу, шепча:
  - Не уезжай хоть сегодня… хотя бы сегодня!..
  - Присцилла Младшая! – обращается к ней Ребилия. – Не мешай брату. Не то я поддержу его, и мы вместе поедем в Сирию!
  - Это будто мой второй сын! – восклицает, глядя на Фелицию, её отец.
  - Не надо, Парис, милая, - слёзы Фабии уже на ланитах и волосах подруги. – Прошу, хоть ты не делай глупо-…
  - Это никакие не глупости! – решительно возражает Марк. – Всё! Через час я трогаюсь! Отец, Юния, Арулена, сестра, Присцилла, идёмте все в мою комнату.
  Ребилия задерживает Фабию, они вдвоём остаются в перистиле.
  - Я сейчас уведу Юний, и ты, Присцилла, не ходи туда со своими слезами! Я правда подумывала уехать. Мне больно, когда ты с этой Бестией, ещё и с Примой… Лучше мне быть подальше…
  - Постой, - теперь гостья останавливает амазонку, - Парис! Ради меня не делай этого! Приму я уже почти не замечаю, с ней я больше не… даю слово!
  - Дай слово, что переедешь от неё домой.
  - Да. Клянусь Венерой, сегодня же! Уже и сама думала об этом. Только оставайся в Городе ты. Прошу, Парис, забудь об Иудее.
  - Хорошо, любимая! – отвечает Фелиция, но уклоняется от лобзания. – Теперь иди.
  - Вот и замечательно. Передай всё-таки Марку, чтобы…
  - Не стоит. Пока, Присцилла!
  - Всего доброго, Парис! – говорит развернувшейся и уходящей внутрь дома амазонке жрица.
II
  Слёзы уже не катились по личику Фабии, однако, весьма взволнованная, она не успокоилась и добравшись до дома Гая Инстеана. Едва проснувшаяся Руфина, не дослушав рассказа любовницы, небрежно, зевая, возражала:
  - И что это, это, Аркесилай, ты так переживаешь из-за этого знака? Ты сама, подумай-ка, сильно «вразумилась» тем сном, где якобы Юнона, то есть её изваяние, тебя предупреждало насчёт чего-то там?
  Бестия улыбается, она лежит почти обнажённая и наблюдает за сборами возлюбленной, как та поругивает слуг и суетится. Но Присцилле не до шуток.
  - Милая Феодота, мне поднадоело здесь, перебираюсь домой. Хочешь – давай и ты ко мне.
  - А что скажет твой благоверный угрюмый Макр?
  - Понятия не имею. Может ничего не сказать, а только посмотрит насупившись.
  - Ладно, подумаю. Только попозже, когда высплюсь…
  Оставив Бестию досыпать, отдав необходимые указания слугам, Фабия отправилась в свой дом. Она не обманывала Ребилию и действительно накануне утром размышляла о скорбном аллийском дне. О том, какую твёрдость духа имели триста Фабиев, и каково было их сёстрам и дочерям, тоже Фабиям. Что эти последние наверняка были достойны и соответствовали славе братьев и отцов, громкому родовому имени. «Однако и времена теперь иные» – в то же время отмечала про себя аристократка. Всё же на решение вернуться из «медовой» в родную обитель, ещё до разговора с Парис повлияло некоторым образом и увлечение образом Аркесилая. Желая заниматься философией, Присцилла почти не могла найти времени – удивительно было бы сделать это с юными Феодотой и Глицерией. Когда порою она пыталась отказаться от участия в очередном застолье, Бестия смеялась:
  - Любимая! Ты же Аркесилай Романская! Не надо, пожалуйста, изображать обращение Полемона Афинского – тогда с тобой скуки не оберёшься!..
  В тот день молодой Марк Феликс, крепко держась принятого им решения, покинул – уже в пятом часу – Город, где он родился и совсем недавно женился. Потоку горьких слёз красавицы Юнии не было конца до самого вечера. Зато она будто выплакала их все, и уже спать ложилась более спокойной, чему содействовала и её молитва в домашнем святилище Ребилиев Феликсов.
  К тому же – по совету Фабии – Юнии и весь квартуорфеминат заказали умилостивительные жертвы. Однако проведённые по внутренностям нескольких закланных животных гадания не предвещали ничего хорошего. И тогда даже Маний Феликс, как и юные жёны, написал свои строки в письме Юнии Марку с просьбой к сыну, чтобы тот был осторожнее. Он даже хотел нанять специальное судно, дабы письмо могло догнать Марка в море, то есть на одном из островов по пути, или в сирийском порту. Но затем посмеялся над собой: как же это он «поддался женскому пустому беспокойству»? И ограничился тем, что не стал удалять им написанное из письма. Всё же Юнии…
  Однако повествование несколько опередило события. Поскольку на следующий день после аллийского, то есть вслед за отъездом Марка Феликса, проходила свадьба Квинта Фабия Торквата и Юнии Арулены. Младшая сестра жениха не поехала в храм, а на пире выдержала не больше часа: сославшись на недомогание, она предпочла горевать у себя дома, воздержавшись, однако, от вина. Самая же младшая сестрёнка Фабия с удовольствием веселилась за столом, да так, что Торкват отправил её к Присцилле, дабы Марциана не опозорила какой-нибудь выходкой его женитьбу. Чуть поспав, самая младшая Фабия немного рассказала о торжестве. Но младшей было неприятно даже слушать о свадьбе Квинта с другой, и она быстро остановила рассказ. Вскоре после того, как Бэта сообщила о своей догадке.
  Кто-то из гостей не совсем тактично, хотя и по делу, конечно, поинтересовался, почему это свадьба назначена на тот самый день, в который четыре года назад случился жуткий пожар, да ещё и погибла вся семья брата жениха. В этот самый момент Марциана – как жрица Исиды, она уже знала некоторые особенности египетской культуры – вслух предположила следующее: её невеста, побывав в Александрии, узнала, что в Египте Новый год наступает на четырнадцатый день перед августовскими календами, потому и решила выйти замуж в этот день, египетский Новый год, дабы ознаменовать этим наступление новой счастливой поры своей жизни. Предположение оказалось недалёким от правды: Арулена, даже позабыв про несчастье пожара…
  Но именно на этом месте Присцилла и прервала рассказ сестрёнки о свадьбе. И поинтересовалась, почему та не поехала к Клодии Марцелле. На что Марциана отвечала: во-первых, ей хотелось увидеть сестру, а, во-вторых, с Марцеллой ей становится скучновато. Та порою надоедает своими поучениями и ревностью. Вскоре сон снова стал одолевать самую младшую Фабию, сестра велела служанкам уложить её в постель.
  Назавтра, проводив Марциану,  Присцилла с утра отправилась организовывать упомянутые умилостивительные жертвоприношения; вечером – на расширенную службу Великой Матери Богов. Вернувшись с которой, жрица ласкала на супружеском ложе своего законного мужа. Довольный и впечатлённый Макр даже не сразу уснул, а поговорил со своей страстной женой.
  Его настоятельными просьбами были следующие. Раз уж она не может обходиться без любовников, то пусть это будет один постоянный, достойный квирит. А если уж супруга столь религиозная и хочет иметь священнический сан, пусть переменит коллегию. Макр имел в виду, естественно, на такую, где «мистерии не напоминают оргии». Над первым Фабия обещала подумать, а по поводу второго рассказала анекдот про мудреца и развратного мальчика.
  «Хорошенькому мальчику, отправлявшемуся на пирушку, Диоген сказал:
  - Сейчас ты хорош, а вернёшься похуже.
  Мальчик сказал ему на следующий день:
  - Вот я и вернулся, а не стал похуже.
  Диоген ответил:
  - Не стал Хироном, так стал Эвритионом.»
  - Так и я, - сказала, улыбаясь, Присцилла, - не становлюсь хуже, просто ночная служба такая – расширенная, или, если угодно, «раздвинутая». Спокойной ночи, милый Гай!
  Возвращаясь к середине этой главы, можно продолжить так. Всё же Юнии отправили с коллективным письмом двух слуг с наказом поторопиться с доставкой и в случае необходимости не жалеть средств. Однако и это не успокоило юную очаровательную, но покинутую ради военной славы супругу. Вдобавок ко всему она ещё оказалась беременной, судя по задержке. Эта, не отражённая в письме новость, возможно, сыграла не последнюю роль в решении Юнии самой поехать к любимому. Она не могла перенести разлуки с мужем. Тем более, когда ему угрожает опасность, а под сердцем его ребёнок. Прошло всего-то несколько дней с отъезда Марка Феликса, а его жена уже отправилась вслед за ним. И хотя сам день был более благоприятным для морского путешествия – все праздновали Нептуналии – гаруспики, тщательно исследовав внутренности жертв, также категорично и однозначно предписывали воздержаться от дальней поездки. Как и юного Ребилия, его красавицу супругу не остановило предостерегающее толкование воли Всевышних.
III
  Присцилла Младшая, разумеется, слышала когда-то анекдот про «обращение Полемона», но основательно подзабыла. Посему, когда Корнелия Руфина упомянула об этом, писательнице стало довольно любопытно. В своей библиотеке она отыскала соответствующий рассказ в книжке «О прославленных философах» Ксенида Беотийского. Ссылавшегося в основном на «Жизнеописания» Антигона Каристского и «О роскоши древних» любимого патрицианкой Аристиппа Киренского.
  Филострат, отец Полемона, был в Афинах одним из первейших аристократов, разводил скаковых коней. Сам Полемон юность проводил буйно и распутно, и даже привлекался к суду собственной женой за неподобающее обращение, так как открыто жил с мальчиками. Повсюду ходил с деньгами, готовыми к удовлетворению любого его желания. В один прекрасный день, вместе со своими молодыми приятелями, пьяный, в венке, Полемон вломился в Академию. Там как раз проводил лекцию тогдашний её глава Ксенократ. Который совершенно проигнорировал такое появление юнцов и как ни в чём ни бывало продолжал речь, речь об умеренности. Юный гуляка послушал его, постепенно увлёкся, стал регулярно посещать занятия, будучи прилежнее всех. Нрав его при этом обрёл такую твёрдость, что он никогда не изменялся в лице, и голос его всегда был ровен; чем он и поразил, между прочим, Крантора, жившего после душа в душу с Аркесилаем. Ксенократ, ученик самого Платона, именно Полемона отличал более всех; ко всему прочему, они были любовниками. Даже в театре Полемон не выражал никаких чувств. А когда однажды собака вцепилась ему в ногу, и весь город шумел, расспрашивал, что случилось, он один оставался невозмутим. Эта твердонравность и прилежание в занятиях привели Полемона, в конце концов, к тому, что он сменил Ксенократа во главе Академии.
  Поражённая таким изменением человека, вдохновленная примером силы философии, Фабия окончательно решила заняться ею, весьма сократив время, отводимое собственным записям и даже привычным развлечениям. Возможно, пытаясь найти утешение и спокойствие в связи с тяжёлым ударом судьбы – женитьбой любимого, на не самой красивой девушке к тому же. На второй день после этой свадьбы Присцилла горько жаловалась Вере, что теперь так мало шансов стать похожей, как она давно мечтала, на Мнесиптолему, дочь Фемистокла. Ранее она никому не рассказывала об этом, о своей заветной мечте. История о дочери великого победителя Саламина в нескольких словах такова.
  В Азии Фемистоклу явилась во сне Матерь Богов, предупредив о грозящей ему опасности. Взамен Богиня потребовала у него дочь Мнесиптолему себе в служительницы. Благодаря предостережению Кибелы покушение на Фемистокла не удалось, и он построил ей храм в городе Магнесии, где жрицей сделал свою дочь Мнесиптолему. До настоящего времени Присцилла Младшая находила сходство с собой как дочь Фабиев и Фламина Идейской Матери, и особенно мечтала походить в браке. Так как Мнесиптолему взял в жёны единокровный брат Архептоль.
  Фабии же не посчастливилось. И она, словно Зенон, получивший ответ дельфийского оракула, искала помощи в философских трудах. Сначала она взялась за содержимое соответствующих полок своей библиотеки, приглашая порою за разъяснениями и вообще – с удовольствием послушать – Стабилия. Потом, так как «соответствующих полок» было немного, а нужных книг на них и того меньше, стала посылать слуг за свитками в дом брата. Некоторые она только просматривала, другие же изучала тщательнее. Воспользовалась, не пренебрегла, и советом юного эрудита-грека «Плитарха», прочтя кое-что по диалектике и книгу скептика Агриппы о Пирроне, излагающую также и само учение «антидогматиков».
  Однако Присцилле явно не хватало прилежания и постоянства. Далеко не каждый раз она находила в себе силы отказаться от приглашения поучаствовать в застолье. Порою же проявляла неожиданное даже для себя самообладание. К примеру, однажды после салютатио к ней, после того как безрезультатно прислала пару записок, заехала Тилия и стала упрашивать отправиться к ней, прельщая кулинарными изысками и новым сортом вина откуда-то чуть не из Скифии. На что патрицианка отвечала:
  - Неотразимая моя Липочка!.. Твои губы – мёд из липы, даже слаще и приятней!.. О! Видишь, ты даже вдохновила меня, и я – как никогда в жизни – чуть не стихами говорю! А ты ещё добавляешь сладости и печенья своего стола и незнакомого вида гроздного сока… Но ты не учла, моя прелесть, одного, - тут писательница перешла на греческий. – Время шесть, не хочу есть, и особое воздержание в это время у меня есть!.. О Геркулес! Извини, ты же не очень понимаешь «по-эллински». Трудно с ходу перевести эту мою игру слов… Потом как-нибудь, милочка. Завтра или на днях обязательно загляну к тебе. А теперь подари на прощание капельку своего мёда…
  Но всё же, как сказано, несколько чаще – видимо, по причине поступления приглашений в другие часы – Фабия, обычно к вечеру, порою дождавшись прихода Макра – дабы показать, что она весь день сидела дома – уезжала на комиссатио вместе с Бестией, к Тилии или постоянному единственному любовнику. Этими тремя лицами сумела ограничить свои любовные связи занявшаяся философией молодая женщина. С «этнически»-страстной Руфиной Бестией, естественно, редко приходилось оказываться на ложе любви лицом к лицу. А с покорной Липкой или послушным любовником уже никто не оказывался в постели кроме них.
  Секстия Вера заезжала поболтать и иногда они совместно посещали пирушки. Геллия Клементина, удручённая экстра-пониженным вниманием Парис, или проводила время дома, или позволяла себе бывать в обществе любительниц чисто девичьей любви, не переносящих «грубых мужланов». Ребилия же Терция и так последнее время практически никуда не выходила: Фабия периодически отправляла во «Дворец Рексов» Уриану, но та беседовала лишь со слугами. А потом, в августовские ноны, вернулся из Сирии один из двух рабов младшей Юнии, и Ребилия покидала дом лишь однажды, ради посещения устроенных отцом гладиаторских игр.
IV
  В шестой день перед календами августа Марк Феликс прибыл в Кесарию, а уже вечером в гарнизон городка неподалёку, то есть в расположение третьей когорты XII легиона. В этом легионе юному квириту, не без хлопот отца, обещали должность трибуна. Но эфеб совсем не собирался постоянно быть в штабе, называя это «прятаться от опасностей под предлогом того, что кто-то должен делать штабную работу». Уже на следующий день с самого утра вместе с молодым центурионом, у которого вскоре должен был принять начало над гарнизоном городка, он отправился знакомиться с будущими подчинёнными манипулариями, постами своими и вероятной позицией неприятелей. Неожиданно последние, видимо, сумевшие втайне, ночами, пробраться в эту местность, организовали горячее нападение и обратили в бегство упражнявшуюся в поле манипулу. Её командир пытался остановить солдат, но безуспешно, и, оставшись почти один, пал под посыпавшимися ударами вражеских мечей.
  - Что это такое?! – не поверил своим глазам Ребилий. – Наши бегут от варваров?! Мы, Молниеносный легион!..
  - Куда ты, Феликс?! Стой!! – попытался удержать его центурион.
  - Сейчас я покажу, - словами обожаемого Лукулла отвечал Марк, надевая шлем и хватая щит, - чего стоит на войне присутствие умного полково-.. командира!
  Он выскочил за линию укреплений, поднял меч и решительно пошёл вперёд, крича солдатам «Враг там!» Некоторые из бегущих воинов развернулись и направились за ним, на прочих он не обращал внимания. Лишь знаменосца остановил, показал мечом на противника, повторил свои слова и дальше пошёл впереди всех. Предводитель варварского отряда, опасаясь неожиданного оборота, что-то громко крикнул несколько раз, а его подчинённые, сразу десятка полтора-два, подбежав ближе, метнули копья в шедшего на них Ребилия и быстро вернулись к основной своей группе. Вслед за идущими за эфебом солдатами бежавшие легионеры, увидев выводимую центурионом на помощь когорту, тоже повернулись и обнажили оружие. Иудеи же, вероятно подрастеряв свой пыл, и как бы увлечённые отбегавшими товарищами, метнувшими копья, стали отступать, не попытавшись снять блестящие доспехи со сражённого римского командира. Юный Марк, закрывшись щитом, не присел – а потому один из дротиков воткнулся ему в ногу – и, под тяжестью принятых щитом ударов, упал. Два копья пронзили щит, но не доспехи Ребилия. Однако ещё одно, тяжелее прочих, выпущенное последним, копьё угодило ему, уже поверженному на землю, прямо в лицо, пробив насквозь голову и заднюю часть шлема…
  Спустя несколько часов было доставлено адресованное ему письмо из Рима с просьбами и увещаниями быть осторожнее. Счастье изменило Феликсу.
  Через три дня никто в третьей когорте XII-го легиона не решался поговорить с приехавшей молодой красивой римлянкой. Она назвалась страже Юнией Рустициллой, дочерью бывшего плебейского трибуна Арулена Рустика и супругой военного трибуна Ребилия Феликса. Юния уже начала сомневаться, не спутала ли она номер легиона или когорты, как наконец вышел молодой центурион, приветливо и ласково заговорил с ней, взял под руку и повёл к себе в палатку. Где усадил, угостил вином и на в очередной раз повторённый вопрос «Где же трибун Марк Феликс?», собравшись с духом, ответил. Что тот погиб как один из самых отважных и достойных квиритов. И принёс шкатулку с его прахом. Порыдав и немного успокоившись, юная вдова попросила показать место, где был убит её любимый муж. Наступала темнота, и центурион сделал это с земляного вала. После чего уложил спать Юнию в своей палатке, сам уйдя ночевать к товарищу.
  В третью стражу она встала, разбудила двух из своих служанок, оделась и пошла к тем воротам, возле которых ей показывали вдали место гибели супруга. Солдаты поначалу, само собой, не хотели выпускать молодую римлянку, однако деньги изменили их решение; тем более что безопасности войска ничего не угрожало, и никакого приказа насчёт неё они не получали. Юния вышла за укрепления и велела рабыне погасить факел, ибо ночь была довольно светлой. Сияние Фебы заливало окрестности. Всё же Юния миновала искомое место, более чем нужно удалившись от лагеря. В это время набежали облака, стало гораздо темнее, и часовые потеряли вдову из вида. Зато её заметили враги, судя по всему, варварская чернь, отребье, нищие, пошедшие воевать ради добывания звонкой монеты, так называемые сикарии. Их было полдюжины, опоясанных мечами, пьяных, ухмыляющихся. Первого приблизившегося, смуглого бородача, схватившего её за грудь, девушка с храбростью, не уступающей отваге мужа, пронзила своим кинжалом. С остальными совладать была уже не в силах, а обе рабыни просто застыли от страха. Разъярённые иудеи не стали слушать – если они вообще понимали латинский – служанку, закричавшую, что за госпожу, ещё и беременную, они смогут получить огромный выкуп, а потом просто заткнули всем рты. Они утащили Юнию и рабынь в ближайшие чахлые кустики и, издеваясь и избивая римлянку, насиловали её по очереди. Досталось и служанкам. Одну из которых сикарии случайно не добили, и та выжила. За утреннюю стражу она сумела добраться до римских укреплений…
  В Городе Маний Феликс собирался устраивать праздничные зрелища, но собранные средства, гладиаторов и прочее заготовленное пришлось направить на организацию игр теперь уже в честь погибшего сына. С горьким раскаянием говорил он приезжавшей соболезновать и помочь деньгами Фабии:
  - А ты была права, Присцилла! О! Видят Боги, как ты была права!.. А Марк ещё шутил: «Как Присцилла переживает» и про нас с тобой… Ты извини дочь, она тяжело переносит, не сможет выйти или принять тебя… Будешь? – отец Марка в тёмном одеянии показывает на вино. – Хорошо. И я не стану тогда. Надо ещё сегодня насчёт цирка окончательно договориться. Я поеду, а ты, если хочешь, оставайся. Вернусь, тогда, может, выпьем. Вспомним сына. А может, в его шутке есть что-то пророческое?..
  - Маний, чтобы ты немного утешился, я готова… провести с тобой хоть…
  - Нет-нет, я что-то не то говорю… Извини. Я поехал…
  С этими словами он удалился, вслед за ним покинула его дом и гостья. Надевавшая дня три траурные одежды.
  Юнии Арулене она послала записку с соболезнованиями.
V
  Что касается упомянутого единственного любовника. Это не Аппий Силан: почувствовав в его отношении к себе отсутствие прежних тепла и внимания, Фабия решила его оставить. Как-то в конце июля после обеда в доме бывшего претора и практически уже бывшего любовника она начала нежные ласки, но он, видимо, не сумел справиться с тем объёмом вина и пищи, что принял в себя, и стал засыпать прямо за столом. Видя столь благой и удачнейший предлог для разрыва, Муция поспешила им воспользоваться:
  - Милый! Аппий, когда же тебя разбудить?
  - Потом… Вечером… Таким нежным поцелуем…
  - Хорошо, я предупрежу твоего атриенсиса, - фламина поднялась и покинула дом Силана и его самого.
  Сей оборот оказался счастливым для давнего – или недавнего, как посмотреть – юного соперника Силана, живущего поблизости, то есть для Публия Сига. Эфеб сидел в своём домашнем кабинете и был как раз занят сочинением очередного послания к возлюбленной; оно продвигалось слабо.
  Проезжая мимо дома Маппалиев Сигов, Присцилла решила не проезжать мимо. А зайти и, по крайней мере, похвалить благочестивого Публия, ибо он около месяца присылал в святилище Идейской Матери деньги, пусть небольшие суммы, но весьма регулярно.
  Фабию сразу же пропустили в атриум, она велела не докладывать о себе, намереваясь преподнести молодому человеку сюрприз.
  - О! Это будет так здорово! – воскликнул один пожилой слуга, радовавшийся за своего хозяина.
  Этот раб словоохотливо поведал, как переживает и страдает его господин. На вопрос гостьи, не из-за этих ли страданий эфеб невнимателен к своим долговым обязательствам, слуга отвечал, что эти обязательства также заставляют его мучаться. Так как последнее время хозяин вместе со своим дядей – компаньоном испытывает финансовые затруднения – задерживается прибыль, ожидавшаяся от двух-трёх предприятий.
  Присцилла услышала и о текущем его занятии в кабинете. Жалость к симпатичному юноше проснулась в ней. Она написала на церах: «Сиг! Прекращай творческие потуги. Лучше пройди в ларарий и перед образами предков поклянись, что будешь покорным поклонником и страстным любовником той, о ком ты думаешь.» Сама спряталась в домашнем святилище в месте, указанном тем пожилым слугой. Который, строго предупреждённый не проболтаться, и отнёс записку своему юному господину. Тот буквально сразу примчался и, встав перед изображениями умерших родных, вслух произносит:
  - Клянусь Гадесом, я буду обожаемой Фабии… - он поглядел на захваченную с собой вощёную табличку, - буду её покорным поклонником и страстным любовником!
  - О Венера! Милый мой мальчик! – выходит из укрытия Муция. – А вдруг записку какой-нибудь шутник сочинил?! Гопломах, например?
  - О, бесподобная Присцилла! Мне что-то подсказывало! – оборачивается Сиг. – И даже всё равно, кто написал! Я же от души клялся, перед…
  - Хорошо! Согласна! Ты очень, очень мил, Сиг! Стой! Подожди! Успеешь обнять. Ты ещё не всё знаешь…
  - Мне достаточно, любимая моя, того, что ты здесь, у меня… О! Клянусь Аполлоном, мои молитвы услышаны!..
  - Не подумай, пожалуйста, что я в твоём доме сейчас из-за этого, но всё же скажи. Думаешь ли ты, - эфеб и его гостья уже успели перейти в спальню, она прилегла на ложе, - отдавать свой долг? За тобой ведь ещё проигрыш ставки на поединок…
  - Клянусь Гадесом, Присцилла! Как только появятся нуммы! И сверх того, не менее этой суммы я подарю тебе за моё сегодняшнее счастье!
  - А ты счастлив одним моим приходом, милый Публий? Или чего-то ещё не хватает, мой страстный квирит?
  Муция скинула туфельку и протянула ножку в сторону юноши. Он принялся целовать подъём стопы… После близости, блаженствуя, аристократка в третий раз осчастливила юного всадника, сказав, что он будет единственным её любовником. Потребовав, однако, взамен, чтобы он не вздумал распылять свой пыл на других.
  Так, ценой продолжительных затруднений многих мужчин и юношей Города в получении доступа к разделу ложа с Фламиной Кибелы, был счастливо вознесён один эфеб. Да и муж её стал несколько спокойнее и даже улыбчивее. Наиболее горячим и нетерпеливым воздыхателям Фабии, дабы всё же добиться соития с ней, приходилось договариваться с её подругами Корнелией Руфиной или Секстией Верой. Те всячески расписывали трудности задачи: «им неудобно просить Присциллу, свою близкую и почти родную, к тому же она замужем, притом последнее время стала строже в нравственных вопросах» и так далее. Потом смеялись вместе с Муцией, а она выбирала понравившихся квиритов. С коими не прочь была разделить ложе наедине или с Бестией. Избранники гордились своим достижением – они смогли это! Со ставшей «почти недоступной» Присциллой Младшей! Совершенно отдельной категорией оставались имевшие допуск на «раздвинутые» службы адепты Великой Матери Богов. Но в храме происходит священнодействие, посему посвящённые не в счёт.
VI
  Однажды в августе Стабилий попросил свою «самую талантливую» ученицу «сбить спесь» с одного, тоже занимавшегося у него, юноши. Тот стал считать себя выдающимся философом, Стабилий же сказал ему: «Да ты попробуй хотя бы с женщиной поспорить!» Подросток рассмеялся, но, видя серьёзность наставника, согласился: «Легко! Нет ничего проще!» И с утра явился в дом Присциллы Младшей. Почти одновременно с ним пришёл Гней Космик, поначалу хотевший только взглянуть на превозносимую им девушку, но втянутый ею в философский диспут. Ей стоило лишь подкинуть семиаксию такой вопрос:
  - Скажи, Минуций Космик, ты всё ещё в своей коллегии? – вольноотпущенник кивнул; он сидел в кресле, юный философ Исидор и хозяйка в тёмно-синей палле расположились на ложах, в «Морской» комнате. – И вы утверждаете, что не только в состоянии исследовать, в частности, что есть добро и зло, но и, более того, можете чётко указать это, а также и путь достижения счастья и жизни в добре?
  - Да, наш учитель оставил нам это знание.
  - Исидор, это Космик, член одной иудейской секты, они проповедуют, получается, что знают, где добро и где зло. Иначе говоря, по крайней мере, в этом вопросе, Космик согласится, что возможно исследование истины и её обретение. Для всех Космик, людей?
  - Да.
  - Видишь, мой юный друг, как Космик категоричен?
  - Да, пока что мы можем быть с ним союзниками. Поскольку я и сам собираюсь отыскивать истину. Я не стал бы на этот путь, будь он невозможен.
  - Что ж, а я позволю себе попытаться опровергнуть вас, юноши.
  - Стремление к правде заложено в человеке, - начал Исидор, - ибо нам приятно её обнаруживать. А раз заложено – значит, Богами, и, значит, мы в состоянии обнаруживать и распознавать её.
  - Да, такими сотворил нас Бог, - соглашается житель ЛесБестий.
  - Прекрасно, эфебы. Не согласитесь ли выпить вина?
Семиаксий отказался, чтобы не делать возлияния, шестнадцатилетний философ поднял наполненный кубок. Фабия добилась от брата отмены запрета на питие вина дома, и теперь тоже держит бокал.
  - Отлично, Исидор. Совершим возлияние египетской Маат, Богине правды, и Минерве!.. И выпьем за великих мудрецов! – жрица осушила кубок и велела унести его: отмена запрета ныне не означала для неё отмены ограничений. – Спешу предупредить твои замечания, юноша. Маат и Минерва не гарантируют знания правды смертным. Перейду к вашему утверждению. Вы сказали, что нам приятна истина. Но нам приятна и ложь. Если это, к примеру, лесть явная или просто преувеличенная похвала. Далее, забудем на время, что я фламина, служительница Богини. И вспомним знаменитое начало книги «О Богах» выдающегося мыслителя Протагора Абдерского по прозвищу Мудрость. «О Богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию – и вопрос тёмен, и людская жизнь коротка». Иначе говоря, если мы с вами останемся в рамках чистой философии, то вопрос о том, есть ли Боги, и они ли тем или иным образом творили человека, не имеет однозначного лёгкого ответа. А отступая уже от нашей беседы, замечу, что опыт веры, личной и предков, и явная помощь свыше, несомненно, говорят о существовании Богов. Причём многих, - Фабия посмотрела на Космика, - ибо за поддержкой мы обращаемся к разным Божествам и получаем её. Но возвращаюсь к нашей теме. «Мы в состоянии обнаруживать и распознавать истину», то есть судить о чём-либо истинно. Так вы полагаете, юноши? – оба кивают. – Ясно. Тогда скажите, будьте любезны, ваше суждение будет истинно и для людей, и для животных?
  - Конечно. Поскольку человеку дан разум, постольку он знает истину или способен её узнать. Животным – не дан. И они, так сказать, вынуждены признать право обладания истиной за людьми, но эта истина распространяется и на них, - заключает юный философ.
  - Бог создал человека, чтобы тот повелевал животными, значит, как повелитель Божьей волей, он владеет истиной, простирающейся и на животных.
  - Принято. Однако послушайте следующее. У различных существ различны наслаждение и боль. Также, порою диаметрально противоположно, различаются польза и вред даже от одних и тех же вещей. Возьмём не только человека и, к примеру, курицу, которой не покажется истиной то, что она предназначена на обед и вкусна, но и кошку и мышь, или кошку и собаку, и так далее. Хочу сказать, что, соответственно, и представления у них не одни и те же от одних и тех же вещей. А при таком противоборстве лучше воздержаться от суждений, претендующих на абсолютную или какую-либо иную истинность, - Присцилла сделала паузу, отпила сладкой воды, но оппоненты молчали, и она продолжила. – Оставим в покое животных. Что скажете о людях? Возможна истина одна для всех?
  - Конечно. Люди, услышав правду, независимо от личных особенностей, принимают её и проникаются ею.
  - Божий закон – один для всех. Бог создал людей по одному образцу. Истина – для всех одна, и это…
  - Гней, сколько можно напоминать? Проповеди – не в моём доме. Итак. Разберём этот вопрос. Никоим образом нельзя отбрасывать человеческую природу и личные особенности. Казалось бы, есть такие явления, что одинаково воспринимаются всеми. Скажем, жара и холод. Но, во-первых, есть люди, предпочитающие зиму лету, а, во-вторых, такой, скажем, известный пример: Демофонт, повар Александра, грелся в тени и мёрз на солнце. И так во всём – единство восприятия обманчиво. У людей разные влечения: у одного – к войне, у другого – к риторике, у третьего – к земледелию, и так далее. Одно и то же занятие одним на пользу, другим во вред. А потому следует воздерживаться от суждений, иначе говоря, истина – не одна для всех. Далее. Чувства наши различны. К примеру, ваши тоги зрению представляются белыми, вкусу – несъедобными, обонянию – душистыми… Вот у Исидора особенно. Отличный, кстати, аромат, как и у масла. Из Арабии? – довольный юноша кивнул. – И даже форма может представляться по-разному, допустим, в разных зеркалах. Отсюда можно заключить, что всякая видимость – не более одно, чем другое. И где одна и та же последняя истина, неясно. Ещё, - снова пауза и снова молчание гостей. – Как человеку избавиться от предрасположений и таких перемен, как болезнь, здоровье, старость, молодость, печаль, радость, бодрствование, сон, любовь, вражда, отвага, страх и так далее? От того, каковы предрасположения, зависит и видение вещей. Ибо и то, что видится сумасшедшим, не противоречит природе – чем они противоестественней, чем мы? Ведь и мы, глядя на солнце, месяц или звёзды, видим, что они не движутся. Стало быть, невозможно представить единую истину. Добавим и влияние, оказываемое воспитанием, законами, верой в предания, обычаями и предубеждениями учёных школ. Одно и то же для одних справедливо, для других нет, для одних прекрасно, для других безобразно, для одних добро, для других зло. Персы считают возможным жениться на собственной дочери, у нас и у эллинов это противозаконно. У массагетов жёны общие, у нас и эллинов – нет. Следовательно, от суждения, что истинно, что нет, следует воздержаться.
VII
  Однако так и быть, оставим в покое и человека, и обратимся к самим вещам.
  - Ну уж они-то одинаковы для всех.
  - Да, они таковы, какими их создал Творец. Неизменно таковы.
  - Вы юны и горячи, уважаемые оппоненты. Не можем мы судить о том, каковы вещи сами по себе. Нам по силам лишь воспринимать видимости, то есть то, какими вещи кажутся нам. Ибо здесь снова множество препятствий, не дающих узреть что-либо само по себе в чистом виде. Первое. Всё является только в соединении с влажностью, светом, теплом, воздухом, движением и другими воздействиями. Для примера возьмём хотя бы цвет тела, ведь он кажется различным на закате и в разгар дня, при лампе и при луне. А, скажем, камень, который в воздухе тяжёл и для двоих, легко перемещается в воде. В общем, каково всё это само по себе, мы не можем выделить, как не можем выделить масло из состава для умащения. Второе. Все предметы занимают какие-либо места, в неком положении и на некотором расстоянии. Из-за этого вещи большие представляются малыми, прямые – согнутыми, бугристые – ровными и тому подобное. Солнце кажется маленьким, на восходе одним, в зените – другим, четырёхугольная башня кажется издали круглой и так далее. А значит, поскольку все эти вещи нельзя мыслить вне мест и положений, то и судить об их природе невозможно.
  Фабия поднимает чашу, украшенную серебром, которая в лучах света из окошка смотрится иначе, чем когда она стояла в тени на столике. Отпивает из неё и ставит обратно. Возражений на «лекцию» фламины снова не последовало, и она продолжает.
  - Третье. Нельзя забывать и о количестве и качестве вещей. Пища в умеренном количестве укрепляет тело, в большом расслабляет, также вино и многое другое. Стало быть, каковы вещи сами по себе, судить не представляется возможным. Четвёртое. Куда девать соотносительность? Верхнего с нижним, большего с меньшим, правостороннего и левостороннего. Ведь верхнее не является таковым постоянно: перевернём предмет или поглядим на него, расположившись вниз головой – и верхнее оказывается нижним. Также жена и муж, бабка и внучка – понятия соотносительные. Берега соотносятся с рекой. И вообще все вещи – с мыслью. А всё, что соотносительно, непознаваемо само по себе. Наконец, пятое.
  - Есть ещё и пятое?
  - И шестое, и седьмое, и десятое…
  - Избавь, пожалуйста, Фабия, - говорит Исидор. – Я признаю своё поражение. Мне ещё многому, оказывается, нужно учиться. Стабилий был прав.
   - А всё-таки, поведай, пожалуйста, пятое, - просит семиаксий.
  - Исидор, ты молодец! Признать свою неправоту – для этого нужно обладать немалым умом и мужеством! Космик, а ты согласен с тем, что я вас опровергла?
  - Ну-у… в общем, да. Мне нечего сказать.    
  - Хорошо. Тогда слушайте пятое, и на этом остановимся. Необходимо учитывать необычность, постоянство или редкость. Там, где какие-то явления происходят часто, к примеру, землетрясения, люди им не поражаются. Не удивляемся мы и свету, потому что видим его ежедневно. Это опять же говорит о разнице вещей и их восприятий, а стало быть, о невозможности истинного суждения. Что ж, молодые люди, если вы не против, меня ждёт салютатио…
  После прандиума, прямо в термах, Фабия неожиданно для самой себя решила попытаться сочинить возражения на свои же, точнее, скептические доводы. Тем более, она вдруг вспомнила выражение любимого в их беседе в ЛесБестиях: «перевод рассуждения в другую плоскость», но не в значении логической ошибки. Ане и Кробилу пришлось оторваться от помощи в омовении и сесть писать под диктовку.
  «Тому, что у различных существ различны наслаждение и боль, различны польза и вред, а значит, и представления не одинаковы, и при таком противоборстве лучше воздержаться от суждений – можно противопоставить следующее. Во-первых, то, что для одного существа боль или вред, а для другого наслаждение или польза – это всего лишь взгляд с разных сторон на одно и тоже явление. В познании они дополняют друг друга, а для природы в целом это явление имеет однозначную характеристику, чаще положительную, чем нейтральную. Это можно назвать взором со стороны или с более высокого уровня. Как, например, соперничество за магистратуру: для одних кандидатов их утверждение означает пользу и наслаждение, для других, невыбранных – боль и вред, и, возможно, последние считают это несправедливостью. Но для государства их соперничество полезно, поскольку из нескольких претендентов можно выбрать самого достойного и наиболее подходящего.
  Также и с личностными особенностями. Которые позволяют более объективно – речь не об одном индивидууме – с разных аспектов увидеть вещь, и в целом даётся более полное представление. Различные влечения выгодны для страны. Как, например, Платон разделяет людей в своём «Государстве»: одни – земледельцы, другие – ремесленники, третьи – воины, четвёртые – политики, и так далее. И каждый, именно со своим занятием, к которому более склонен, полезен для отечества. Или другой пример личностных особенностей: женщина и мужчина. Порознь они мало в чём могут согласиться между собой, а между тем в браке необходимо дополняют друг друга, и с точки зрения семьи их противоположности приносят пользу этому союзу, а значит, и каждому из его участников. Так противостояние снова оборачивается нужным и приятным образом. Так, снова на другом уровне, преодолеваются разногласия.
  Аналогично и с различием чувств, по отдельности дающих разные представления, но совокупно преподносящих разно- или всестороннюю картину предмета, стало быть, полный, или близко к тому, образ вещи.
  Что касается предрасположений и общих перемен. Здесь можно учесть то, что противоположности состояний, более способствующих научному восприятию: телесному, умственному, душевному здоровью, бодрствованию, молодости или зрелости – не будут являться их равнозначными соперниками. Поскольку болезнь – это разрушение, и, доведённое до крайности, оно означает уничтожение и отсутствие восприятия, а не доведённое – его нарушение и неполноту. Сон подобен смерти, а значит, прекращению (восприятия), посему также нельзя доверять сновидениям; здесь речь не о явных посланиях и явлениях Божеств. При наблюдении же за солнцем, луной и звёздами видимость их покоя лишь вопрос времени, продолжительности (наблюдения).
  Рассматривая воспитание, обычаи, законы и тому подобное, нельзя не заметить, что, во-первых, общее всё же есть у самых разных народов, а, во-вторых, такие различия, как упомянутые обычаи или законы, касающиеся брака – они и преодолимы, и не столь важны для философствования.
  Переходя к качествам вещей, можно сказать в соответствии с приведённой в начале главы нумерации доводов. По первому. Люди, с одной стороны, могут договориться считать определённые положения и состояния обычными, нормальными. Допустим, день, солнечный, тёплый, воздух и так далее. А другие состояния рассматривать особенно, учитывая отличные свойства, как, например, нахождение в воде…»
  Фабия, перебравшаяся из терм в «Пляжную», начала думать над вторым доводом, склонная также взять определённое расстояние или соотношение «размер предмета к расстоянию» за норму, но эти размышления были прерваны.
VIII
  Сначала принесли приглашение Тилии, и Присцилла заметила, что проголодалась, а вскоре приехала Корнелия Руфина, настоявшая на обеде: патрицианки вместе отправились в дом Марка Сервилия, где Фабия поделилась своими успехами.
  - И вот в споре с юными Исидором и Космиком, как Аркесилай, использовала учение Пиррона – этого оказалось достаточно. Потом подумала вдруг: а что, если бы кто-нибудь, хотя бы тот же Исидор, направил это орудие против моих аргументов? И решила пораздумывать над контрдоводами. Мысль пошла прямо в тепидарии, я быстро домылась и, пока не забыла, уже в унктории начала диктовать…
  - Аркесилай, тебе нужно написать книжку по философии, - сказала Бестия.
  - О да, мудрая Присцилла, нельзя оставлять свои выдающиеся способности просто так, без дела.
  - О Музы! Оставь, Липка. Как обычно, ты мне льстишь. А ты, Феодота, упрощаешь вопрос. Считаю, что в философии практически обо всём уже написано, всё уже сказано и без меня.
  - Позволю себе не согласиться. Хотя я меньше разбираюсь в науках, однако, думаю, нельзя утверждать так, как ты. То, о чём ты сейчас упомянула, твои «контрдоводы» – уже новшество. Далее, Аркесилай, дорогая моя. Поверь, наверняка и во времена Сократа, Платона, Эпикура и других мудрецов находились образованные люди, считавшие так же. Всё, что можно и нужно знать, уже известно, а остальное человеку знать не дано. Всё уже сказано, нового не может быть. Но если бы все так думали, человечество стояло бы на месте! Ведь это можно отнести и к искусствам, и к прикладным наукам и технике, и прочим достижениям человека. И слава Богам, что люди всегда ищут новое, не довольствуясь имеющимся…
  Далее Бестия развила эту мысль и продолжила её на половые отношения, необходимость их разнообразия, новизны; поиски идеала и гармонии. Попутно сделав замечание, что их с Муцией союз, почти брачный – также одно из достижений современной культуры. По крайней мере, сексуальной. При этом Корнелия увидела, что хозяйка несколько расстроилась, и поэтому, доведя мысль до конца, сказала ей комплимент и уехала. Во время нежного прощания шепнув Присцилле, где будет ждать – предоставив таким образом двум Фабиям  возможность перейти от обеда к более притягательному занятию…
  Тем временем близился день рождения Парис, и три её самые близкие подруги обсуждали, как бы развеять печаль амазонки, ведь в доме Ребилиев продолжался траур. Они решили, что каждая напишет приглашение отметить этот праздник вне наполненной печалью обители, а Парис пусть сама выбирает, где именно. Писательница отправила такое послание.
  «Подруга Муция приветствует мужественную Парис! Памятуя о том, что у троянского героя было прозвище Александр, и что тебе по душе великий македонский завоеватель, позволь привести один рассказ, вероятно, хорошо тебе известный, но всё же. Однажды Александру приснился сон, где Клит и сыновья Пармениона сидят в чёрных одеждах и все они мертвы. Спустя три дня случилось несчастье на пиру: Клит пал, сражённый копьём, которое метнул в него базилевс, тот самый Клит, что спас ему жизнь при Гранике. Александр долго не мог успокоиться и сорвал голос в рыданиях. Никто не мог его утешить. На следующий день к нему сумел пройти Аристандр, искусный прорицатель. Который сказал, что не стоит так убиваться, ибо случившееся было определено Богами – пусть царь вспомнит свой недавний сон и дурное знамение при жертвоприношении. А значит, вины Александра нет, и ему нужно вернуться к привычной жизни, показаться войску, вести его к новым подвигам и самому продолжать величайший путь. Эти слова несколько утешили молодого базилевса и смягчили его горе и скорбь.
  Так и я надеюсь провести параллель с вашим несчастьем, чтобы хоть немного развеять мрачные тучи печали над вашим домом. Поскольку очевидно, что воплотилось неизбежное. Предопределённое, вероятно, ещё Парками. Быть может, забытое или неизвестное пророчество, оракул, касавшийся вашей семьи или семьи Юниев. Или вообще какое-то иудейское проклятие. Ибо происшедшее с твоим братом сильно напоминает эпизод начала Троянской войны. Когда было известно, что погибнет первый ступивший на илионскую землю ахеец, и им оказался юный герой Протесилай, пронзённый копьём Гектора… Марк столь неудержимо рвался на эту войну, что его не остановила бы никакая сила, никакие стены и запоры. Поэтому не стоит напрасно себя корить и терзать. А стоит, возможно, хоть чуть-чуть отвлечься от подобных занятий и вспомнить о собственном дне рождения. Не нарушая траура в вашем доме, выбирайся в гости, если хочешь, ко мне. Отметим хотя бы твой праздник, ведь весной не удалось отпраздновать вместе мой день рождения.
  Итак, милейшая Парис, прерви, пусть на один день, своё добровольное затворничество, и порадуй наш квартуорфеминат. И меня первую, свою самую давнюю подругу Муцию. Целую и обнимаю, надеясь вскоре осуществить это не на словах, а на деле.»
  Через день Парис прислала Присцилле краткий и сдержанный, но положительный ответ. Через два, то есть в десятый день перед сентябрьскими календами – в доме Фламины Фабии проходил пир.
IX
  Усыпанное звёздами небо начало бледнеть, встречая приход нового дня. Наступали Волканалии, земледельцы готовились приносить жертвы в честь этого праздника жатвы. Чтобы умилостивить Цереру, Телл, Опу, Марса, Вулкана, Мессора и других Блаженных, дабы они сохранили урожай от пожаров. Многие из сельских жителей поднялись пораньше, чтобы успеть в ближайший город к началу праздничных торжеств: благочестивые труженики верили и прекрасно понимали, что сохранение мира с Богами важнее одного «упущенного» дня полевых работ. К тому же рабы, у многих хозяев не участвовавшие в большинстве религиозных обрядов, в эти драгоценные страдные дни отрывались от работ только для сна.
  Не так было заведено в поместьях Фабии, где, как уже говорилось, существовали рабские коллегии, и в подобные праздники, даже в горячую пору срочных полевых работ, они на пару часов собирались для проведения религиозного обряда.
  Землевладелица же Присцилла Младшая тоже встала рано, чтобы подготовиться самой распоряжаться и контролировать приготовление пира. В домашнем святилище она воскурила фимиамы, зажгла лампады и кроме обыкновенных совершила  праздничные молитвы и подношения с возлияниями Вулкану, Божествам плодородия и охранителям посевов.
  Между посещениями своих домашних терм патрицианка побывала в ближайшем, то есть Фламиниевом, Цирке на утренних играх. И вот она во второй раз за утро окунается в тёплый бассейн, наслаждаясь этой процедурой. А ещё более одной из следующих: нанесением притираний в унктории. Не без удовольствия смотрится в зеркало во время укладывания волос и примерки платьев.
  «О Прекрасная и Вечно Юная Венера! Как повезло, - думает при этом молодая писательница, - тем эфебам, что были в соседней ложе! Помимо устроенного магистратами зрелища совсем рядом они лицезрели такую прелестную красавицу! – отражение прелестницы довольно улыбается, становясь ещё краше. – А как повезло им, что чаровница пребывала в отличнейшем настроении и подарила юношам несколько вот таких улыбок!.. И таких вот – у-у-у! – взглядов!.. О Блаженные Боги! Да кто осмелится сказать, что моя красота через какую-то дюжину лет увянет настолько, что мужчины не захотят, а женщины не позавидуют?! О Геркулес! Кто, а?!.. Нет, какая я всё-таки восхитительная! Благодарю вас, о Боги!..»
  А тем эфебам на играх всё же пришлось и огорчиться – не дожидаясь окончания зрелища, очаровательная соседка покинула свою ложу.
  Накануне перед посещением богослужения в храме Диндимены патрицианка разослала приглашения на предстоящий пир Секстии, Геллии, Сальвии, Фульвии и Домициле – коллеги могли и не появиться на службе – юным Диании и Метелле – родственнице Сальвии и коллеге Марцианы – и нескольким жрицам из разных святилищ, наконец, Арулене. То есть пригласила всех находившихся в Городе довольно близких подруг и приятельниц, тех, кого Ребилии будет приятно видеть.
  Из квиритов хозяйка планировала присутствие следующих лиц. Квинт Торкват, Скрибоний Курион, Юнк, Соллерс, Луций Юлий – муж Сальвии, Поллион – Понтифик Вакха, ещё пара сенаторов – Руф и Вописк – Публий Сиг, Гопломах, Стабилий и многие другие, в их числе и Пизон Лициниан. Последний вскоре – к возвращению Фабии из храма они были у неё дома – прислал церы с извинением: он и супруга уже были ранее приглашены другой семьёй и обещали быть там. По аналогичным причинам не могли придти Луций Юлий, Юнк и Авл Соллерс. Который также отправлялся в гости вместе с супругой, Еленой. Либералия же и Шрамик могли выбирать, какой пир украсить своим посещением. Также номенклатор доложил вернувшейся фламине, что забегала девочка Диания, передавала извинения, что не сможет придти. «Вот так случай! – подумала приглашавшая. – То она жалуется, что долго не видит Ребилию, а стоило позвать – не идёт».
  Были два человека, которых Присцилла не приглашала, но накануне говорила с ними о приближающемся застолье: её муж и «жена». Макр в честь Волканалий дал согласие на проведение пира, сам же то ли собирался в гости вместе с Пизоном, то ли ещё куда-то – Фабии всё равно было неинтересно, лишь бы подольше дома отсутствовал. Бестию, навестившую свою «ненаглядную нимфочку» после полудня, жрица Кибелы попросила не делать этого завтра, ради спокойствия амазонки в день её рождения. Гостья усмехнулась, но обещала не приходить. Хозяйка поняла усмешку – возлюбленная подумывала о каком-то подвохе – и потребовала также и не приезжать. На  что, всё так же улыбаясь, Корнелия тоже согласилась.
  Но вернёмся в Волканалии, к Присцилле Младшей и её занятию, столь любимому некогда юношей Нарциссом, в отличие от которого молодая женщина вряд ли бы отказала Нимфе, Дактилу или другому Божеству. Заставив попотеть служанок, выбрав-таки, что надеть – это новая косская стола – и уложив причёску – как она делает чаще всего: несколько локонов завиты, а в целом ощущение лёгкой небрежности – Муция в одной тунике идёт в большой экус проверить расстановку столов и немного перекусить. Когда она подходит к раздвинутым у входа в залу занавесям, подбежавший слуга докладывает о прибытии Канинии Терции. После радостных приветствий и поздравлений в атриуме девушки переходят и располагаются, полусидя-полулёжа, в «Лесной», и Парис, разумеется, нарядная и красивая, просит внимательно её послушать.
  - Муция, дорогая моя сестрёнка. Прямо не знаю, что со мной творилось четыре последних месяца. Клянусь Марсом и Амуром! Если уж я сама не имею чёткого представления, что же должны думать в первую очередь ты, Елена и Шрамик… Итак, после посещения Амагальтуса я влюблена в тебя – буду говорить так – но в то же время появляется Диания, остаётся Клементина, плюс ещё три служанки, Гопломах этот рыжий… Елену-то просто жалко было, а в общем, это были попытки не думать, забыть о тебе, Фабия. Но без успеха. Взять ту же Дианию, к примеру. Она скажет что-нибудь простонародное, исковеркает слово – я вспоминаю твою правильную, на зависть некоторым риторам речь. Намажется маслом с каким-нибудь чересчур приторным, грубым, тяжёлым запахом – мне приходит на память твой потрясающий естественный аромат и восхитительные, вот и теперь как всегда, притирания. И так далее… А потом появилась Корнелия, и я стала ревновать. Ещё бы! О Венера и Амур! «Несколько лет Присцилла не замечала девушек, а с Бестией, забыв обо всём и обо всех – пожалуйста! И подруг будто не бывало!» Так терзала я себя, вместе с тем находя в этой ревности подтверждение своему чувству к тебе. А сама…Муция, сестричка! Прости, во-первых, мою выходку тогда, здесь, в моей комнате. Я не соображала совсем от этой ревности, выпила лишнего, нагрубила тебе, сестрёнка. Прости, Присцилла!
  Писательница обнимает, целует подругу, говорит:
  - Конечно, Парис. Конечно. Всё отлично!
  Вытерев появившиеся слезинки себе и фламине, Ребилия продолжает:
  - Во-вторых, как я сама… как я отпустила Марка… Знак в нашем перистиле, предостережения твои, гаруспиков… Я не слушала, прости.
  - Всё, всё, хватит, Парис. Не будем об этом. Сегодня, по крайней мере, - снова присев к гостье и обняв её голову, увещает хозяйка.
  - Муция, наверное, это всё было наваждение. Брат погиб, и я будто отрезвела. Мы с тобой – неразлучные замечательнейшие подруги, практически сёстры. Я, конечно, освобождаю тебя от дурацкого обязательства, того поцелуя. Забудем, прошу, мои ревность и глупые обиды. Сделай мне такой подарок, ради нашей долгой и прекрасной дружбы!
  - Парис! – улыбается Фабия. – Ты сама ритор превосходный! О Геркулес! О чём разговор?! Клянусь Кипридой, мы с тобой подруги, каких не было и нет! Нашей дружбе завидуют… А давай лучше нашу песенку! – аристократки вскакивают, танцуют и поют «ПриВеГеРе».
  - О Бессмертные! – восклицает, присев, Ребилия. – Благодарю вас!.. Муция! Как чудесно начинается праздничный день!
  - Госпожа! В атриуме вас ждёт юная домина Корнелия Мерулина, - докладывает заглянувший слуга.
  - О Геркулес! Ей что нужно?
  - Это та Прима?
  - Парис, я не знаю, зачем она пришла. Клянусь Венерой! Не звала и вообще не видела её больше месяца…
  - Ничего, сестрёнка…
  - Пойдёшь со мной? Отправлю её прочь.
  - Идём.
  Девушки появляются в атриуме.
  - О! Прелестные Аркесилай и Парис! Привет! – улыбается им незваная гостья. – Вчера Феодота обмолвилась, что здесь намечается пирушка. Она сама стала редко меня навещать, а я так скучаю без вас! Аркесилай, позволь и мне присутствовать, пожалуйста!
  - А Бестия не обмолвилась, что обед званый? А не поведала она, в честь чего он устраивается? – строго вопрошает Присцилла.
  - Не… нет, - обескуражена приехавшая девочка. – Я думала, он посвящён Волканалиям.
  Парис, чуть отойдя, тихонько обращается к подруге, в чём-то её убеждая, та отвечает громче:
  - Хорошо. Как скажешь. Пусть останется, - и поворачивается к юной жене Дидия Инстеана. – Мерулина! Я была против. Благодари Ребилию – замолвила за тебя словечко. И поскольку у неё сегодня день рождения – оставайся, раз так хочешь.
  - О, благодарю, милая Аркесилай! Спасибо, добрая Парис! Поздравляю! Но я без подарка… - Мерулина лобзает Ребилию.
  - Ничего страшного, милочка. Для меня возможность созерцать такую прелесть как ты – уже подарок! Пойдёмте в дом. Да, хозяйка?
  - Да, сестрёнка, идём. Мне же надо проверить…
X
  Присцилла убедилась, что в экусе всё приготовлено должным образом, что специальный слуга знает, кого где размещать. Посоветовавшись с подругой, с которой были счастливо восстановлены дружеские отношения, хозяйка велит поставить для не ожидавшейся гостьи ещё одно ложе возле предназначенного Сальвии: Мерулина достойна лежать рядом с матроной по знатности, красоте и некой общности интересов. Наскоро перекусив – сорванными утром в «Лесу Бестии» фруктами – Фабия возвращается в атриум, так как близится восьмой час, время, к которому она пригласила гостей.
  К началу девятого приехали и пришли – кто не имел права передвигаться в носилках, например, всё же появилась Диания – почти все. Последние, кого молодая хозяйка встречает лично – её брат Квинт с супругой. У Арулены вдруг ломается заколка, пола платья падает на пол. Её служанок нет, она пытается сама поправить одежду, затем ей помогает и муж, но без булавки ничего не выходит. Присцилла улыбается, но смех сдерживает, зовёт срочно вестиплик.
  Это незначительное происшествие помогает писательнице не потерять отличное настроение. Увидев теперь, после нескольких дней, брата – несмотря ни на что любимого – любезничающего с женой, она чуть было сильно не расстроилась. Теперь же, когда Муция видит этот конфуз, веселье передумало её покидать. Примчавшиеся Уриана, Ксана и Меланто занимаются паллой смущённой гостьи. «Три Грации вокруг Грайи» – думает хозяйка, но вслух говорит другое:
  - Квинт, любимый мой брат! Ты выглядишь превосходно! И Юния тоже отлично. Я так рада видеть тебя! То есть вас. Юния, невестка, сейчас твоё платье смотрится ещё лучше, просто чудесно!.. Итак, проходите в залу. Пожалуйста! – показывает она на слугу, за которым нужно следовать. – Я с вами.
  Присцилла идёт вслед. Подозвав Ану, тихонько говорит ей на ушко:
  - Душка, ты будешь не против разделить ложе с этой госпожой?
  - О Сафо! Чем же я так провинилась, моя славная домина?! Нет, я, конечно, не смею ослушаться…
  - Шучу. А твой ответ, Ана – лучший из всех, какие я хотела бы услышать! Спасибо! Беги, - далее, догнав брата, громче. – Квинт! Ещё раз выражаю благодарность, что вы с женой смогли придти! Юния, ты не боишься зависти многих римлянок? Ведь ты одна сумела настолько серьёзно покорить Фабия Торквата.
  - Я надеюсь на их ветреность, милая Присцилла! – безо всякой задней мысли отвечает – и довольно неглупо – невестка Муции.
  Они входят в просторную залу. Она убрана множеством цветов, висят гирлянды, играют флейты и самбуки, звенят бубны. Гости, все в красных венках, ожидают начала обеда. Слуги подводят на заклание телёнка с позолоченными рогами. Самбуки и бубны умолкают, собравшиеся также хранят благоговейное молчание. Поллион, сенатор Тиберий Руф – жрец Цереры, Сальвия и Фабия читают молитвы и приносят животное в жертву Божеству – праздничный пир начался. Вслед за возлияниями Блаженным следуют тосты в честь Ребилии, а вскоре приходит очередь вручения подарков. Рабы, украшения, книги, лесбосское вино и серебряный кубок. Обыкновенные, но, несомненно, приносящие радость дары. Присцилла преподносит драгоценный кинжал; Гай Гопломах – один из самых дорогих подарков – роскошный просторный паланкин. Который его носильщики приносят прямо в экус и ставят вплотную к стене позади ложа его обладательницы. Но более всего Ребилии понравился подарок, оставшийся вне стен дома, где проходит пир. Утром отец подарил ей красивую породистую белую лошадь, с чёрной звёздочкой на голове, напоминающей булаву. Дочь горячо благодарила, тут же, хотя кобылка была без сбруи, взобралась на неё. И сразу назвала Булавой.
  Скоро одна застольная беседа превращается в дискуссию, приковавшую внимание большинства пирующих. Полемика началась с пожелания и его критики. Сиг высказался так:
  - Пусть виновница торжества, бесподобная и прелестная, живёт долго, ещё три-четыре раза по столько, сколько уже радует мир своим бытием!
  Амазонка кивком благодарит, а Тиберий Руф произносит:
  - Юноша, а вы уверены, что ваше пожелание, то есть его предмет – это благо?
  - О Аполлон! Конечно же! Неужели нет? – эфеб даже оглядывается, ища поддержки.
  Находит её в лице – очаровательном – Присциллы.
  - Да, Сиг, ты прав. Жизнь является благом, а стало быть, и долгая жизнь – благо.
  - Извини, хозяйка, но логичность вывода уже можно оспорить, - возражает Руф, приверженец стоицизма.
  - Согласна, Тиберий. Если основываться на том, что во всём важна мера, и в определённом количестве польза или благо могут обернуться вредом. Однако считаю, что в нашем случае это неприменимо. Скорее можно оспорить саму посылку. Вы, стоики, подходя ригорически, вообще жизнь не относите к числу благ. Поскольку, утверждаете вы, жизнь сама по себе не ведёт, не способствует добродетели. А всё, что не способствует её достижению, не является благом.
  - Верно, Фабия. Так почему же ты сказала, что жизнь является благом? Не собираешься ли ты нападать на это наше положение о жизни, спрашивая: «почему, мол, стоики тогда добровольно не умирают, если жизнь безразлична»?
- Нет, сенатор. Мне интересно другое. Счастье состоит, по-вашему, в обретении добродетели, в жизни согласно с природой, или жизни согласно с разумом. Иначе говоря, добродетель достигается в жизни согласно с природой или разумом. Получается, что жизнь – неотъемлемая составляющая на пути к добродетели, всё, что ведёт к добродетели – благо; стало быть, жизнь – благо.
  - Превосходно, Фабия! Клянусь Аполлоном! – громче других восторгается Сиг.
  - Подождите, не торопитесь, - вступает в беседу Квинт. – В определении, использованном сестрой, рассматривается только жизнь, неотделимая от добродетели, добродетельная жизнь, и никакая другая, и ни жизнь сама по себе. Совершенно справедливо, по большому счёту, жизнь относится к безразличному. Например, что скажут оппоненты о тех моментах, когда человек расстаётся с жизнью? Исходя из того, что жизнь – благо, получим, что в таком случае он теряет благо и тем самым отдаляется от добродетели. Но, скажем, смерть с оружием в руках на поле брани – одно из высших проявлений добродетели. Таким образом, придя к противоречию, получили итог: предположение, что жизнь – благо, неверно.
  - Торкват, мне кажется, ты как-то всё усложняешь, - решает поддержать диспут Сальвия. – Вообще, почему мы должны исходить лишь из определений стоической школы, пусть и многоуважаемой? Присцилла, я надеюсь, ты прибегла к ним лишь с тем, чтобы повергать противника его же собственным оружием? – Либералия видит кивок хозяйки. – Я так и думала. Однако обращусь для начала и я некоторым образом к одному упомянутому стоическому положению. О жизни согласно с природой. Философ, наблюдающий природу – речь о живой природе – без сомнения обратит внимание на следующее. Несмотря на присутствие в ней смерти, главнейшим, важнейшим качеством природы – с некоторыми оговорками можно даже назвать это целью – является поддержание жизни. И часто в природе чья-то смерть служит жизни других, если не всегда. Вот, кстати, можно и вернуться к примеру Торквата, но чуть погодя. Пока же закончу мысль. Имеем то, что природа поддерживает жизнь, следовательно, живущий согласно с природой также должен заботиться о жизни, стремится к её сохранению, то есть, почитать её за благо. А теперь о примере Торквата. Доблестная смерть воина служит сохранению жизни отечества, которое погибло бы от врагов, - Сальвия замолкает, но, видя, что не все понимают её последние слова, снова держит речь. – Скажу яснее: посылка «жизнь – благо» в этом примере не противоречит выводу «расставание с жизнью – благо». Поскольку расставание с жизнью одного идёт на благо многим, для жизни многих… Вообще, предлагаю тост. За любовь! Без которой трудно представить жизнь, без которой жизнь пресна и скучна… Возлияние Амуру! Пьём за любовь!
XI
  - О Киферея Фиалковенчанная! – выпив, восклицает Шрамик. – О Блаженные Боги, сами ищущие любви! О чём вы до сих пор спорили, милые сотрапезники?! Как права Либералия, клянусь Афродитой Нежнейшей! Какая жизнь без любви?! Любовь – вот благо! Она приносит счастье, удовольствие, радость! Она порождает – или продолжает – жизнь…
  - Любовь – всего лишь стремление к сближению, вызванное видимостью красоты.
  - Стабилий, чьё это выражение – Зенона, Сфера, Хрисиппа? Не огорчай Веру подобными высказываниями, пусть и принадлежащими основателям стоицизма. Да и не только Веру, многих женщин, считаю.
  - Верно, Присцилла!
  - Да, Секстия права! – раздаются голоса римлянок.
  - Конечно, Секстия хорошо сказала, Сальвия тоже!
  - Ясно, ясно, девушки! – спешит Руф утихомирить готовых преждевременно разойтись до крика и буйства прелестниц. – Просто в вас говорят чувства, а не разум. Разум же главенствует и повелевает, ну или должен это делать. Чувства требуют наслаждений, разум ведёт к благу, добродетели, счастью.
  - О Боги! Сенатор, вам самим это ещё не набило оскомину?
  - Сколько можно клеймить наслаждение?!
  - Свободу чувствам!
  - Отменить диктатуру разума в философии! Ведь диктатуру в государстве отменили навеки, - снова зашумели девушки.
  - Что ж, похоже, придётся вернуться к старому предмету спора – о наслаждении, об удовольствии, - говорит Стабилий. – И доказать нашим обаятельнейшим оппоненткам, что их, наслаждения, следует презирать.
  - Позволю себе остаться в стороне, то есть не принимать ничьей стороны.
  - Конечно, Ребилия, - молвит Квинт.
  - Естественно, - улыбается Присцилла. – Парис, сын Приама, был судьёй в споре трёх Богинь. Ты же, подруга, будешь судьёй в нашем споре.
  Все присутствующие соглашаются с братом и сестрой Фабиями в том, что амазонка достойна быть арбитром в философской полемике.
  - Позволю себе вновь вернуться, - начинает Присцилла, - к утверждению многоуважаемых стоиков, гласящему, что следует жить согласно с природой. Но ведь все живые существа избегают боли и стремятся к наслаждению, человек – живое существо, стало быть, и человеку пристало стремиться к удовольствию.
  Римлянки снова одобрительно шумят.
  - Прекрасный силлогизм, Фабия, - пытается прервать восторги слушательниц Стабилий. – Я бы и сам похвалил его ещё больше и назвал превосходным, кабы не одно упущение. Видимо, очаровательнейшая Присцилла Младшая просто-напросто запамятовала, что люди существенно отличаются от прочих существ, и что для человека жить согласно с природой означает жить согласно с разумом. Ибо разум дан ему в качестве совершенного руководителя и наставника.
  - Действительно, - поддерживает Стабилия Тиберий Руф. – А уж разум не может не отдать первенство добродетели и уж, по крайней мере, ни в коем случае не поставит удовольствие на первое место.
  - С этим, несомненно, можно поспорить, - говорит Сальвия. – К примеру, не только разум отличает человека от животных, и получается возможным, что тогда человеку надо будет жить согласно с этим «не только». Но я хочу коснуться вопроса о конечной цели. Многие школы сходятся в том, что это счастье, однако расходятся в том, что же считать таковым и как его достигнуть. Наши уважаемые оппоненты называют конечной целью обретение добродетели, что и означает для них получение счастья. На пути же к нему, утверждают они, следует не увлекаться и даже избегать наслаждений: наслаждения мешают идти прямо по этой дороге. А если некоторые добродетели, добрые дела, то есть предмет стремлений, неразрывно сопряжены с удовольствием? Что же, обходить, избегать их? Стремясь к добродетели, убегать от неё? Пожалуй, будет лучше вслед за киренаиками сказать так. Не гонись за теми удовольствиями, что недоступны тебе, избегай боли, страданий и дурного, пользуйся, наслаждайся тем, что имеешь, доступными источниками удовольствия – и будешь счастлив!..
  Парис видит, что стоики сразу втроём, Торкват, Руф и Стабилий, готовы горячо возражать её подругам, и произносит:
  - Уважаемые светлейшие гости! Как арбитр, прерываю выступления сторон, - тут Присцилла наклоняется и что-то негромко говорит ей на ушко, амазонка продолжает. – В связи с запланированными представлениями прошу о переносе прений.
  Большинство пирующих одобряет такое решение, стоики выражают недовольство, а Спурий Вописк говорит:
  - Тише, пожалуйста! Как бывший претор, целиком согласен с суждением арбитра. На сегодня процесс о конечной цели по обвинению наслаждения завершён. Считаю, к удовольствию большинства. Арбитр, скажите тост.
  - Благодарю, сенатор! Возлияния Фемиде и Минерве! Поднимем бокалы за своевременность! Друзья! Всему своё время!
  Все гости с удовольствием пьют превосходное лесбосское.
XII
  - А теперь время для одного зрелища, которое, надеюсь, будет небезынтересным! – провозглашает хозяйка.
  Музыканты играют быструю мелодию. В экус входят пять служанок, высоких, стройных и симпатичных, располагаясь в его центре, свободном от столов. Сначала они просто танцуют, причём не очень умело. Некоторые из гостей недоумевают по поводу такого зрелища. Затем в своём танце рабыни постепенно раздеваются, снимая одну деталь одежды за другой, избавляясь даже от украшений. Вот они остаются совершенно нагими. Становится прекрасно видно, что они не только высокие и без лишнего жира, но и довольно крепкие.
  Особенно выделяется своими мускулами, на зависть даже некоторым мужчинам, одна из них. Чернокожая, со множеством коротких тонких косичек и рисунками на коже. Её кличка Нокта, хозяин – Гопломах.
  Служанки продолжают пляску голыми, крепко приковывая взоры пирующих, несмотря на отсутствие грациозности и синхронности. Каждой из них подносят другое одеяние и полные кубки чистого вина. Осушив их, немножко облившись, танцующие начинают надевать принесённые одеяния, напоминающие кожаные доспехи. Только кожа однослойная, а множество больших вырезов открывает гораздо больше, чем скрывают узкие полоски кожи. Кое-где пришиты блестящие железные прямоугольнички, скорее для украшения, чем для защиты. Последними из этой «амуниции» рабыни наматывают на кисти ремни с медными шишками для защиты своих кулаков и повреждения чужих тел.
  Присцилла и Гопломах готовили это представление максимально секретно, и оно оказывается большим сюрпризом для всех гостей. Музыка по знаку хозяйки умолкает, и её глашатай берёт слово.
  - Дорогие гости! Для нашей прелестнейшей амазонки и всех собравшихся сейчас состоится несколько боёв. По правилам, напоминающим панкратий. Удары ногами запрещены. Поражение признаётся судьёй, то есть нашей восхитительнейшей Ребилией, или после того, как поверженная попросит об этом, постучав ладонью по полу. Однако, прежде чем позволить начать первой паре, обратите внимание: есть ещё три комплекта облачения. Прошу, господа, выставляйте недостающих участниц, чтобы провести бои навылет среди восьми девушек.
  Уриана, едва услышав это, оставила амфору и подбежала к своей госпоже, умоляя не препятствовать ей выступить – явно собираясь произвести впечатление на Парис. Домина разрешает. Также своих служанок выставляют Мерулина и Метелла. Последняя отправляет надевать «доспехи» толстую роксоланку с симпатичным лицом. Которая, выпив кубок, демонстрирует свою силу, легко подняв над головой завизжавшую Ану, успевшую раздеться. Грубо смеясь, толстуха опускает её на пол вверх ногами.
  Юная Корнелия довольна. Выведав секрет у Гопломаха, её тёзка поделилась с ней, и она взяла с собой на пир Бритту, не раз отличавшуюся в битвах в Капратинские ноны. Её она и посылает испить храбрящий кубок и надеть «амуницию».
  Господа тоже выпивают, наслаждаясь, вкушают разнообразные яства полного стола, предвкушают оригинальные бои. Многие делают ставки, заключая пари с соседями по застолью. По желанию Парис хозяйка отзывает Уриану. Вместо которой облачается в чуть не рвущиеся на ней кожаные «латы» высокая мужеподобная служанка, сопровождающая Сальвию. Парис, также по своему усмотрению, составляет четыре пары, назначая победительницам в первой и второй биться между собой, также как в третьей и четвёртой. Проигравшие во втором круге сразятся за третье место, выигравшие – за первое. Дающее звание «амазоночки Волканалий», право выпить вино, которое пьют пирующие, венок и сто пятьдесят сестерциев. Так что драться за первое место есть серьёзный стимул. И это не считая возможности снискать зрительские поддержку и внимание и заслужить милость господина, который будет гордиться победой своего «бойца».
  Музыканты получают указание прекратить игру, что они с удовольствием выполняют, отдыхая и получая возможность поглядеть зрелище. Собравшиеся же смогут посмаковать – или просто лучше расслышать – каждый звук схваток. Представители римской аристократии и Диания со Стабилием, к таковым не относящиеся, смолкают, когда в центр экуса, свободный от всякой мебели, выходят две первые участницы. Они поворачиваются к Парис и хором кричат: «Радуйся, Ребилия! Идущие на боль приветствуют тебя!»
  Это две рабыни Гопломаха; одна, как и Нокта, купленная специально для этого случая, смуглая сицилийка. Богатый эфеб даже нанял на три дня для трёх своих «бойцов» тренера по панкратию. Поэтому начавшийся поединок не превращается в обычную женскую драку с использованием ногтей – их более эффективно заменяют медные шишечки – и тасканием за волосы: они убраны так, что за них трудно схватиться.
  Вышедшие драться осторожничают, опасаясь получить удар «вооружённым» кулаком. Но зрители понуждают их к более активным действиям. И вот сицилийка, удачно уйдя от удара, вкладывает много сил в свой, достигающий цели – головы противницы. Та устояла на ногах, но хватается за скулу, и ей фактически не до схватки. Сицилийка, не встречая сопротивления, бьёт ещё несколько раз по голове и туловищу, ещё, и невольница, получившая, похоже, болезненные и трудно переносимые ей удары, падает. Сицилийка, кажется, уже устала – значит, удары были не понарошку – но ей не приходится более напрягаться. Едва она наклоняется и намахивается, поверженная хлопает ладонью по полу. Смуглянка радуется первой победе, подбадриваемая болевшими за неё господами. Всё же она помогает упавшей подняться и покинуть залу.
  На их место уже вышла вторая пара, также поприветствовавшая Ребилию: Нокта и мужеподобная, с плоской грудью, беловласка. Та решает задавить двадцатидвухлетнюю негритянку, которой она выше почти на голову: быстро схватив своими ручищами, пытается её повалить. Однако Нокта ловко выворачивается, вырывается из этого крепкого объятия, хватает здоровенную бабу за ногу и опрокидывает на пол. Та явно не ожидала подобного, падает как-то неудачно и громко, и лежит, обескураженная, не найдя ничего лучше, чем потирать ушибленный локоть. Чернокожая пару раз бьёт опрокинутую, но либо ударам не хватает силы или точности, либо настолько нечувствительна, толстокожа эта бабища. Тогда Нокта захватывает её ушибленную руку и берёт на излом в локте. Беловласка кричит, негритянка давит так, что кажется: вот-вот, и рука сломается. Кто-то из зрителей пытается переорать: «Сдавайся, дура!» Но дура от боли не соображает, стучит ногами, но не свободной рукой. Нокта, уперевшись коленом в чужой локоть, двумя руками сильно дёргает за запястье, и вот любители слышат  - на фоне оборвавшегося крика – хруст ломающейся руки; баба без сознания.
  - Моя победить! – говорит довольная чернокожая девка, уходя с «арены».
  - О Боги! – восклицает вслед за многими Сальвия, проигравшая Фабии, воскликнувшей «О Геркулес!», сто ауреусов. Сальвия ставила их на свою служанку против двухсот Фабии. Которая сама не ожидала такой победы Нокты, хотя знала об её силе, ловкости и варварской жестокости. Либералия утешается вином.
  - … приветствуют тебя! – уже кричит Ребилии третья пара. Это русая маркоманка, служанка Присциллы, и силачка Метеллы, намотавшая  лишь ремни на кулаки. Доспехи ей никак не лезли, и Шарик – это кличка толстой – вышла драться голой. Три дня занятий со специальным тренером никак не помогли стройной германке, она была буквально раздавлена грубой силой. Толстая не обращает внимания на её удары. Причём несколько приходится по висящим дрябловатым большущим грудям. Сама же даже ни разу не била противницу, а просто взяла, высоко подняла её и бросила на пол. Тут же навалившись сверху сама. Оказавшись под четырьмястами фунтами жира и мышц, маркоманка стучит по полу сразу двумя ладошками.
  - О Геркулес! Вот и моя проиграла… - делится хозяйка с Либералией, но ставок они в этот раз не делали.
  В центре экуса появляются и приветствуют Парис последние ещё не участвовавшие в поединках претендентки на звание «амазоночки Волканалий»: Бритта и рабыня из «Дворца Рексов», одна из трёхсот с лишним домашних слуг. Обе они во многом похожи: около двадцати восьми – тридцати лет, симпатичные, с короткой стрижкой тёмных волос, только у Бритты совсем чёрные и очень-очень короткие; высокие, стройные, но крепкие и мускулистые. Однако Бритта довольно быстро одолевает соперницу. С поразительной скоростью уворачиваясь от её ударов, ставит подножку, подминает под себя, садится ей на грудь и одной левой фиксирует обе руки другой служанки. Правой, отбив ножку, пытавшуюся скинуть её сверху, бьёт лежащую по лицу. Причём жалеет: открытой ладонью получает девка по щекам и по носу – вот показывается из него кровь – открытой ладонью, а не медными бляшечками. Всё-таки эти удары весьма чувствительны, и зажатая рука пытается постучать по полу. Но не может – приходится лежащей произнести: «Сдаюсь, пусти. Сдаюсь же…» Победительница отпускает кисть поверженной, и та по правилам обозначает свою сдачу. Бритта помогает ей встать, приобнимает, утешая, заплакавшую, целует, слизывая слезинки, в щёчки.
  Первый круг борьбы завершён.
XIII
  - Возлияние древним амазонкам, бившимся с эллинскими героями! – перекрикивает Секстия аплодисменты и похвалы Бритте. – Пьём за нашу красавицу Пентесилею!
  После тоста было подано жертвенное мясо, весьма удавшееся поварам. Затем совершается возлияние и произносится ещё один тост в честь Волканалий. Настаёт очередь продолжения посвящённых дню рождения Парис боёв. Вот уже две участницы кричат ей:
  - Аве, Ребилия! Идущие на боль приветствуют тебя!
  Приветствуемая кивает смуглой сицилийке и чернокожей африканке. Они пробуют бить, но негритянка ловко уходит в сторону или отбегает, другая же рабыня Гопломаха не пропускает удары, отбивая их. Тогда девки начинают бороться, схватив друг друга за «латы». Смуглянка резко отходит назад, изо всей силы дёргая за собой противницу, но та успевает хорошо упереться ногами. Рвутся нитки швов, и дёрнувшая – вдобавок её успевает подтолкнуть Нокта – с оторвавшейся передней верхней частью облачения, «прикрывавшего» бюст, падает, не сумев остановиться, на стол Мерулине. Юная домина, забрызганная расплескавшимся вином, сначала взвизгнула, но тут же принимается хлестать упавшую по щекам со словами:
  - Ах ты мразь! Куда ты упала?! Пошла вон, быстро!
  Лежащие рядом Вописк и Либералия толкают несчастную обратно на «арену». Слуги срочно восстанавливают порядок на сдвинутом столе, Мерулина снимает испачканную столу, оставаясь в почти прозрачной короткой тунике. Чернокожая «боец», отказавшись заменить «доспехи» целыми, атакует, бросая смуглянку через бедро. Брошенная бьёт лёжа левой и правой, но не достаёт чуть отскочившую Нокту. Тотчас прыгающую, метя коленом в живот лежащей. Которая едва-едва не успевает откатиться влево и потому получает этот удар в печень. Она громко охает и на несколько мгновений теряет от боли сознание. Когда же оно возвращается, и ей становится слышен шум в зале, крепкая негритянка уже сидит на ней, прижав коленями руки к полу, правой рукой вцепившись-таки в волосы, левую же, высоко  и назад задрав локоть, заносит для удара. «Нет! Не надо!» шепчет сицилийка, в ужасе глядя на страшный кулак. Только она соображает, что нужно дать знак о признании поражения и уже первый раз стучит по полу – чернокожая варварка, будто – или на самом деле, разгорячившись – не замечая этого, правой резко потянув голову проигравшей вверх, левой рукой что есть мочи бьёт в лоб. Любители снова смакуют звук, издаваемый под натиском костоломки. На этот раз кость, конечно, выдерживает, Нокта сама от боли потряхивает левой кистью, но сознание к побеждённой теперь вернётся не так скоро.
  - Убила!
  - Вот костоломка!
  - Нет, вон дышит же!
  - Вот это боец, клянусь Геркулесом!
  - Ты лучшая, Нокта!..
  Под такие выкрики и аплодисменты произносит победительница своё: «Моя победить! Опять моя победить!» Широко улыбаясь – так, что чуть видна и десна.
  Гроздный напиток пьётся выигравшими пари на радостях – проигравшими в утешение. Некоторые поставили немало, один к трём – один к пяти: таковы были соотношения ставок на эту схватку. Ибо игроки видели в деле Нокту и соперницу в первом круге, и предпочтение, разумеется, отразилось на ставках. Например, Сиг поставил сорок пять тысяч сестерциев против десяти тысяч Фульвии.
  Тем временем голая участница почему-то грубо толкает подошедшую соперницу. Несколько слуг с трудом разнимают их – ведь они должны прежде поприветствовать Ребилию. Наконец, они это делают. Парис смеётся:
  - Да, да! Клянусь Марсом, вы меня радуете! Вперёд же, амазоночки!
  Бритта сразу же пробует сделать подножку, но тут же понимает, что с тем же успехом можно бить по ногам гиппопотама. А посему ей уже приходится изворачиваться, чтобы не попасть в объятия жирной нагой противницы. Теперь уже та осознаёт, что поймать крепкосбитую, но стройную служанку Мерулины Примы будет весьма затруднительно. К тому же толстая девка – ей всего двадцать – быстро устаёт и задыхается, тогда как фигуристая соперница полна сил и дыхание её почти ровное.
  Метелла, жрица из коллегии Исиды, пятнадцатилетняя разведённая симпатичная патрицианка, кричит своей рабыне:
  - Что ты хватаешь? Бей, ты сможешь! Бей же, Шарик! Проиграешь – засеку, бестолковка!
  Дело в том, что Цецилия выиграла в результате первой победы Шарика пятьдесят ауреусов у Куриона. На этот бой друг Квинта повысил ставку в два раза, Метелле пришлось отвечать выигранными пятьюдесятью плюс тем же, что ставила в первый раз – обещанием своей благосклонности. Быть может, она и сама не против провести ночку со здоровяком Курионом, но уж очень сильно хочется выиграть деньги.
  Широко замахиваясь, Шарик три раза – правой, левой, правой – рассекает воздух, ступая вперёд, пытаясь достать голову Бритты мощным боковым ударом. Медные детальки борцовских ремней проносятся совсем близко к подбородку, рту, переносице отходящей и отводящей голову мужественной дерущейся. Но вот она останавливается, «ныряет» под очередной богатырский удар соперницы левой, своей же правой бьёт в ответ, встречая наступающую. При этом атакующая крепко сжатая кисть, обмотанная кожей с торчащими вовне металлическими шишками, описывает полуокружность, начавшуюся у ягодицы встречающей и закончившуюся на нижней челюсти встреченной. Занесённая толстая ручища Шарика обмякает, её челюсть ломается, колени подкашиваются, она падает на свою объёмную попу, и, когда вместе с покидавшими на пару мгновений сознанием и чувствами приходит резкая боль, Шарик страшно кричит, а затем мычит.
  - Увести побеждённую толстушку! – велит Парис.
  Бритта извиняется перед поверженной, пытается утешить её словами и нежными поглаживаниями, провожая до распахнутых занавесей экуса. Прямо в коридоре домашний врач-слуга Присциллы осматривает и оказывает помощь травмированной. К ним подходит сердитая Метелла:
  - Ты чего расселась?! Я из-за тебя пять, нет, десять тысяч проиграла, ты, бестолковка! – из залы слышен шум ожидающих зрителей. – Чего сидишь, спрашиваю?! Тебе сейчас за третье место драться! Пошла!
  Шарик хочет подняться, всё постанывая от боли во вздувающейся челюсти, но врач удерживает её и обращается к изящнейше сложенной, с тончайшей талией, Цецилии:
  - Светлейшая домина! Нижайше прошу! Ей сейчас нужен покой…
  - Молчать, раб! А ты перестань стонать и иди в залу! И если хочешь врачебной помощи, ты её получишь сразу – в случае победы. Ты, раб, тогда заслужишь десять сестерциев за свою работу…
  Более в инструкциях нужды нет, Шарик поднимается и выходит обратно на бой, где в качестве обезболивающего владелица посылает ей кубок вина. После приветствия голая девка, желающая поскорее попасть к лекарю и, не давая опомниться смуглой противнице, цепляет её, не обращает внимания на удары схваченной – что они по сравнению с болью в челюсти? – валит на живот, давит, лупит по чему ни попадя.
  Сицилийка, с гудящей после удара негритянки головой, горько жалеет, что её прежний добрый хозяин разорился и вынужден был продавать в том числе и её, служившую в доме, в чистоте. Новый, всадник Лициний Гопломах, только что говорил ей: «Сдашься – будешь работать в поле, не сдашься – не сегодня-завтра мы с тобой позабавляемся, клянусь Амуром!» Эфеб чем-то приглянулся молодой рабыне, да и перспектива эксплуатации на полевых работах была минимально прельстительной. В итоге она лежит закрыв голову руками, пуская слёзы, охая, терпя сыплющиеся чувствительные удары начинающей уставать, но и пуще злиться, сидящей на ней толстухи – однако сдаваться не собирается. Некоторые зрители подсказывают одолевающей участнице перейти на болевой приём, кто-то кричит лежащей: «Не сдавайся! Жирная выдохлась, встань и поколоти её!» Но ни та, ни другая не понимают. Слова Парис «Прекрати!.. Хватит, говорю! Эй, как тебя там? Кубик! Прекрати!» совсем уставшая и еле поднимающая руки Шарик тоже не слышит. Её останавливают подбежавшие слуги, она с трудом поднимается на ноги. Тяжело дыша, направляется в коридор, едва успев получить полагающийся за третье место приз – двадцать пять сестерциев, и выпить ещё кубок вина. Ей сейчас важнее скорее попасть к медику. Ахает и тихо стонет, вставая, сицилийка. Обхватив ноющую спину, собирается выйти вслед за избившей её толстухой, но ей преграждает путь Ксана, вручая посланные жертвенное мясо и чашу вакхического пития.
  - Держи, ты молодец! Напиток – от светлейшей госпожи Канинии Ребилии Терции, мясо – от твоего хозяина. Он передал ещё такие слова: «Не сегодня и не завтра, отдыхай до календ».
  Смуглая девка – она не догадывается, что отдыхать ей всё равно не придётся – низко кланяется пославшим утешительный «приз», забирает его у вестиплики и, расчувствовавшись, наклоняется и целует её в щёчки. Ксана шепчет:
  - Ты молодчина! Но мне надо идти. Если что, я служу здесь. В доме Фламины Присциллы Младшей. Пока! – и возвращается к обслуживанию стола Гопломаха.
XIV
  Едва за столами стало известно о предстоящем зрелище – когда пять участниц только-только закончили свой не самый грациозный танец – среди пирующих уже пошли разговоры о легендарных амазонках: Ипполите, Меланиппе и других. Один за другим звучали из уст мужских и женских комплименты прекраснейшей Пентесилее – Парис. «Чёрной Молпиадой» первой назвал Нокту – после её победы над Беловлаской – Тиберий Руф. Которого весьма захватило представление, особенно поединки этой негритянки. Когда она снова взяла верх, Руф второй раз выиграл немалую сумму у Поллиона. Перед решающим боем они опять заключают пари. На понравившуюся африканку сорокадвухлетний сенатор ставит сто двадцать тысяч, в полтора раза более своего предыдущего выигрыша против шестидесяти тысяч Руфрия (по подсказке Муции) на Бритту. Понтифик Вакха совершает очередное возлияние Богу, которому служит, и мысленно обещает принести двух быков в жертву.
  - Поллион, эта Бритта, несмотря на ловкость, мягковата. А Нокта какова, а?! Эта «чёрная Молпиада»?! Каковы её мускулы, сила, жестокость! Мне жаль твои накопления, Понтифик!
  - А я думаю, что не суждено этой костоломке, и языка-то толком не знающей, победить эту…- с отысканием эпитета и вообще с обозначением Бритты любовник – практически уже бывший – Секстии затрудняется: язык, не справляющийся с прекрасным даром Диониса, подводит и римского аристократа.
  Сама Вера, крепившаяся и не игравшая, не смогла устоять перед предложением Вописка:
  - Восхитительнейшая моя соседка! Выдвигаю на «чёрную Молпиаду» пятьдесят тысяч сестерциев против твоих тридцати.
  - Клянусь Кифереей, душка Спурий, я бы ответила, да у меня беда с нуммами: их практически нет.
  - Это не беда, о чаровница! Победит Ночь, и ты обещаешь мне побеждать тебя всю ночь.
  - О Спурий! Всю ночь?! – удивляется Вера задору толстячка, почти ровесника Руфа. – Так и быть, ради тебя, любитель ночек, отвечаю на твои полста тысяч на Нокту оговорённой ставкой на её соперницу… Как её?..
  Заключены, несомненно, и другие пари, по которым предпочтение также отдаётся родившейся в провинции Африка рабыне со множеством коротких косичек. Вот она, отдохнувшая, также, как и Бритта, выходит на середину экуса. Они смерили друг друга взглядами: Нокта презрительным, ухмыльнувшись, а противница её – обе они, естественно, далеко не противные – спокойным и уверенным. По напоминанию рядом стоящего слуги они кричат:
  - Аве, Ребилия! Идущие на боль приветствуют тебя!
  Парис кивает им, а Бритту, указав на неё пальчиком, зовёт подойти к себе. Та подбегает:
  - Да, светлейшая домина?
  - Храбрая амазонка, - шёпотом советует ей Ребилия. – Не позволяй Нокте взять на излом твою руку или ногу. Держи её на расстоянии. Подпускай, только чтобы встретить ударом. И будь всё время начеку! Иди и бейся достойно!
  - Благодарю, домина! – кланяется невольница и возвращается, вставая лицом к лицу с «чёрной Молпиадой».
  - О Геркулес!.. Милая Парис, я тоже так болею за Бритту! – говорит Присцилла подруге, хотя обе не делали ставок.
  Парис – вообще, Муция – на этот поединок. Против неё и так редко кто решается ставить: мало шансов на успех.
  Писательница немного переживает за мужественную служанку-«амазонку». Отпив вина после возлияния Виктории, наблюдает начавшуюся решающую схватку.
  Свирепая Нокта, осторожничая, проверяет реакцию Бритты: несколько раз резко выкидывает вперёд правый кулак, затем ещё резче, со всей своей возможной быстротой, также целясь в голову, левый; о котором, видимо, долго будет помнить смуглая сицилийка. Однако реакция рабыни Корнелии Мерулины в полном порядке: ни один из выпадов африканки не достигает цели. Последней уже самой приходится отходить от фактически мужских ударов. Бритта внезапно прибавляет в скорости: и последние два шага вперёд, и особенно завершающие – левой и правой, прямые, а не боковые – два удара она совершает с поразительной частотой и наименьшей продолжительностью во времени.
  Пока читательница или читатель будут читать и разбираться с этой сложной фразой, то есть пятью словами, не считая союза и предлога, в конце предыдущего абзаца, Бритта успеет… с её физическими способностями успеет многое. Это необязательное отступление посреди последнего захватывающего боя, как и сама сложная фраза после слов «два удара она совершает с…» - ведь можно было просто написать «страшно быстро» – сочинены автором с единственной целью. Загрузить, помучить и таким образом наказать – по-другому жалко – назойливую писца – или писицу -  не перестававшую отвлекать сочинительницу от трудного описания непривычного действия одними и теми же вопросами. «Что за легендарные амазонки? Кто это: Пентесилея, Молпиада, Ипполита, Меланиппа?» Посему автор приносит свои извинения читателям и особенно читательницам.
  Советы Парис не пригодились. Молниеносные удары достигают рта и подбородка Нокты. Пользуясь, как и кое-где выше, выражением бойцов, выступающих в панкратии и кулачном бою, можно сказать, что негритянка «плывёт». Зрители могут и не кричать «бей!», «добивай!» и тому подобное. Бритта, поднаторевшая не только в битвах в Капратинские ноны, но и в некоторых других противостояниях, и сама это знает. Подбородок Нокты получает почти идентичную предыдущей парочку прямых ударов, но уже не понесших урон в силе в дань быстроте. Экус освещён несколькими факелами, дополняющими вечерний солнечный свет из довольно большого окна, но у Нокты перед глазами наступает ночь, быть может, звёздная. И свет она увидит только в другой комнате, куда её уносят слуги. Перед тем, как зала наполнилась шумом голосов и аплодисментов – буквально во время падения негритянки – Парис успела произнести свой судейский вердикт:
  - Полная и безоговорочная победа Бритты!
  Одержавшая верх в этом соревновании скоренько обежала, чмокнув каждую в щёчку, остававшихся в экусе остальных участниц. Под звон кубков, тосты в честь Мерулины, приведшей и выставившей «поразительную, красивую и мужественную победительницу», под похвалы ей самой, Бритта принимает из рук Аны, Ксаны и Меланто полагающуюся награду. Венок, едва примерив, она просит надеть на стоящую в одной из ниш статую Венеры, которой посвящает свою победу и, скорее всего, отдаёт должное за помощь в ней. Меланто, спросив разрешения у хозяйки, исполняет и возвращается к Бритте, передавая ей и другое позволение Присциллы Младшей. Тогда «амазоночка Волканалий» тоже подходит к изваянной в рост Владычице Кипра и из призового кубка совершает ей обильное возлияние чудным вином с Лесбоса. Говорит: «Благодарю, Богиня!» и простирается ниц. Встаёт, кланяется пирующим, сказав: «Благодарю, светлейшие господа!» И не торопясь, наслаждаясь, осушает кубок. Бритта обходит всех желающих поздравить господ. Квириты  - кто смело, а кто и несколько боязливо – похлопывают её, сопровождая этим свои хвалебные слова.
  Парис, разгорячённая зрелищем ещё более, чем вином, собирается переодеться в «доспехи» и сразиться с кем-нибудь. Муция, Сальвия  и Шрамик еле удерживают снявшую тунику подругу, отговаривают, просят перенести задуманное: «Не будешь же ты на глазах у всех драться со служанкой!» К досаде Гопломаха уговаривают надеть тунику обратно.
  Практически все женщины и девушки, кроме Юнии и одной жрицы, которая просто успела уснуть, напившись, отмечая победу над жестокой варваркой, все римлянки поздравляют победительницу почти так же, как и мужчины. Только нежнее поглаживая кожу «доспехов» и тела «амазоночки». А та невозмутимо и решительно отстраняет чересчур дерзкие ладошки и пальчики. Под конец этой победной церемонии Бритта подходит к ложу Корнелии, целует её поданную ручку – Мерулина не скупится на похвалы – и отдаёт ей свои заслуженные наградные сестерции:
  - Моя домина! Прошу тебя потратить их на жертвы Бессмертным. Если можно, Венере Вечно Юной.
  - О, конечно, моя «амазоночка Волканалий»! Приляг здесь у ног, отдохни, моя верная Бритта.
  Слуги Присциллы быстро приносят мягкую подстилку поразительной рабыне родом из Британии.
XV
  Её история такова. У некоего галльского всадника был единственный ребёнок. Любимая, обожаемая дочь, которую он воспитывал будто сына. Девочка рано осталась без матери, а в двадцать один год она, уже взрослая девушка – имевшая жениха, которому, как и отцу, власти обещали скоро даровать гражданство – потеряла и отца, и жениха. Они оба, знатные и влиятельные люди, на секретном собрании иценов выступили против затевавшегося мятежа и по приказу самой Боудикки были там же убиты друидами. Ей же, дочери и невесте, эти же самые друиды поведали совсем другое: будто так поступили «римляне и их прихвостни». И вовлекли таким образом в войну. Не уступая мужчинам Бритта – тогда её звали, конечно, по-другому – около года сражалась, поражая наших легионеров: многими видами оружия и тем, что с ними бьётся девушка.
  Ближе к концу войны, в одном из крайне дерзких и рискованных нападений на римскую часть, её оглушает ударом плашмя мечом пожилой примипил. Остальные нападавшие мятежники были перебиты озлобленными манипулариями.
  Любопытную воительницу доставили возглавлявшему кампанию Светонию Павлину. За чашей дара галльской лозы дукс побеседовал с пленной иценкой, с интересом услышав, в частности, причины, побудившие её участвовать в восстании, и выразив недоумение и сомнение в том, что его сограждане могли казнить двух поддерживавших их уважаемых людей.
  В течение месяца по его поручению факты были проверены, один из сдавшихся высокопоставленных друидов признался в прошлогоднем преступлении – истина открылась. Павлин не стал казнить мятежницу, учтя обман зачинщиков и заслуги отца и жениха. Если бы Боудикка не отравилась, Бритту провели бы в триумфе недалеко от неё.
  На одном из многочисленных пиров в честь британской победы Корнелий Мерула выменял двух дорогих пригожих, очень соблазнительных мальчиков на приглянувшуюся ему воевавшую против римлян пленную, ставшую рабыней.
  В ту ночь напившемуся Меруле не удалось овладеть строптивой, с волевым характером служанкой, которой ещё на пиру он дал кличку Бритта. Проснувшись поздно утром явно не в духе, Корнелий на пути в домашние купальни встретил непокорившуюся – в отличие от её родины – рабыню. Ещё и смерившую его, как показалось, высокомерным гордым взглядом. Вскипев, приказал десяти своим носильщикам раздеть, скрутить, связать иценку, принести в баню – чтобы удобнее было потом смывать кровь – и позвать любителя проводить экзекуции Лопаря, жестокого раба, с его набором плёток и прутьев. Лопарь оказался у соседа, одолжившего его для устрашающей порки провинившихся слуг. В ожидании Бритту коротко остригли, лишив длинных, ниже пояса, густых, мягких, чёрных как смоль, прекрасных волос. Перед её лицом поставили зеркало, и невольница третий раз в жизни пустила слезинку. Первый был, когда она узнала о смерти отца и любимого жениха, второй – когда увидела, что пленена.
  Слезинку увидела зашедшая в баню шестилетняя Мерулина Прима. Эта капелька влаги и вообще вся картина – связанная по рукам и ногам насильно остриженная новая красивая и колоритная служанка с далёкого большого острова, грубые носильщики, ожидающие кровавой экзекуции над этой женщиной – заставили сжаться от жалости детское сердечко. Мерулина бросилась к остриженной, вытерла краем своей новой и очень дорогой туники слезинку с лица Бритты, не замечая своих, покатившихся по щёчкам.
  Вошёл злящийся глава фамилии, за ним Лопарь с плёткой и розгами, у которого натурально потекли слюни при виде обнажённого тела связанной. Маленькая Прима подбежала не к отцу, а к экзекутору, закричала «Уйди! Не тронь её!» и заколотила ручками по его худющей длинной ноге. Участие и заступничество девочки донельзя растрогали мужественную иценку. Однако она сказала твёрдым голосом:
  - Мерула!.. Э-э-э… госпо-дин, - ей тогда очень трудно было кого-либо называть так, - прошу, уведи-те малышку.
  - Ага! Вот ты как заговорила, варварка! «Господин», «прошу»! – злорадно закричал Мерула, но потом, подумав, произнёс спокойнее. – С другой стороны, дочка так на тебя подействовала… Вообще-то, она могла бы поглядеть…
  - Отец, отец! Не вели её наказывать! Мне не надо посеребренных туфелек, только пусть её отпустят. Отец! Пожалуйста! – со всё катящимися слезами просила Прима, теребя тунику и ладонь родителя…
  Лопарю пришлось уйти ни с чем – порка была отменена.
  Глядя, как влияла на строптивую служанку маленькая Прима, её родители решили, несмотря на протесты бабушки Гереннии приставить к дочке в качестве ещё одной няньки именно Бритту. Привязавшуюся к малышке Корнелии, словно к родной сестричке. Ведь у бывшей воительницы, попавшей в мирную жизнь городского дома, никогда не было ни сестёр, ни братьев. Часто случалось, что Мерулина и из дома никуда даже шагу не думала делать без любимой няни. На первых порах та была не очень весёлой, но через год- полтора грустила всё меньше. И Мерулине редко когда удавалось соскучиться в её компании! Иногда девочка с удовольствием читала описание боёв в «Илиаде» и других произведениях, глядя на упражнения Бритты с оружием. А вот заново отращивать волосы иценка категорически отказалась, раз в два месяца непреклонно приходя стричься к домашнему цирюльнику.
  Когда девочка стала превращаться в девушку, Геренния всё же настояла на отлучении молодой здоровой рабыни. Хотя та жила одна в своём крохотном кубикуле и ни с кем из мужчин и рабов никогда не была замечена в связи. Всё же дома и служанке, и юной госпоже видеться запретили. Однако когда Прима выбиралась за стены дома, ни бабушка Геренния и даже, пожалуй, никто на свете, не смог бы заставить её родителей оставить и не пустить идти рядом бывшую няню; ставшую теперь педисеквом.
  Кстати, и при знакомстве Корнелий и Фабии присутствовала Бритта, незаметно наблюдавшая сначала из-за паланкина, затем из-за колонны, и её любимая домина сделала ей знак, что всё хорошо, и подмигивала.
XVI
  Почему же экс-няня везде сопровождает маленькую Корнелию? Дело в следующем. Однажды, как это нередко происходило, Мерулина, тогда ей было восемь лет, ужасно закапризничала, отказываясь идти с родителями в гости без неразлучной няни. Её по каким-то причинам не хотели в этот раз брать, но всё-таки пришлось. В гостях маленькая домина тайком послала няне – в честь праздника – конгий хорошего вина. Бритта любит – только с позволения своей госпожи, не иначе – немножечко выпить. И в тот раз налила себе секстарий, остальным угостила педисеква своей фамилии и вестиплику хозяев.
  Возвращались из гостей поздно, во вторую стражу. Дело было вскоре после ужаснейшего пожара, и слуги заплутали в Городе – ночью, да ещё не имея привычных ориентиров. Поплутали бы, и нашли дорогу – ничего страшного. Страшное вылезло из останков сгоревших домов, окружавших улочку – чернь, собиравшаяся поразбойничать и поглумиться над заблудившимися нобилями. Увидев первых негодяев, недобро ухмылявшихся и очень грубо ругавшихся, четверо лампадариев и педисеквов попробовали разогнать грязное отребье, но были биты дубинками. Два паланкина были окружены двумя десятками грабителей с отвратительными физиономиями; с палками, дубинками, ножами. А у одного из них, главаря, на поясе висели ножны с коротким и длинным мечами. Двое подручных весь день точили их, стараясь угодить главному разбойнику. Он потребовал не двигаться, а носильщикам поставить ношу и сесть «отдохнуть». Рабы безропотно выполнили.
  Неожиданно для всех один скороход мгновенно оказался близ «требовательного» негодяя. Через краткий миг в горле у того торчал кинжал. Через два короткий меч вспорол живот одного его подручного. Через четыре, под крик вспотрошённого и хрип-клокотание падавшего главаря у другого его подручного отлетает голова. Для наблюдавших во мраке за этим представлением центральное действующее лицо преобразилось. Это уже не слуга-скороход – это какой-то смерч смерти. Вот он выхватил короткий меч из кишок любителя ночной наживы и бросил в сторону кучки носильщиков. Смерч разражается громом – или боевым, наводящим ужас на врагов, криком: «Фамилия, хватай их оружие! Рази!» Пример для слуг перед их ошеломлёнными глазами. Блеснув, «гром» поражает четвёртого грабителя – его живот пронзён насквозь: на миг из спины почти на фут показался клинок, теперь уже целиком обагрённый; мало кто успел это разглядеть. Ещё мгновение – ещё голова с плеч. Члены шайки, первыми пришедшие в себя, бросаются бежать, не разбирая дороги. Те, что всё ещё ничего не поняли, много потеряли. Следующий миг – бестолковая башка отлетает, будто подброшенная фонтанчиком крови. Продолжая по инерции движение по своей траектории, меч отрубает попавшуюся руку стоящего рядом с зафонтанировавшим. Лишившийся руки настолько поражён – он в сильнейшем шоке – видом ставшего вдруг безголовым соседа, что не заметил собственной потери! Он так и убежал, не зная, что кое-что оставил. Смерч снова гремит. Если бы поблизости оказался легионер, вернувшийся из Британии, он бы различил в этом звуке клич двух страшных ночных отрядов восставших, доставивших немало головной боли в том числе и дуксу Светонию. Смерч гремит, и в два счёта очередные два грабителя теряют головы в прямом смысле. Все остававшиеся разбойники, кроме трёх, наконец, соображают – или их страх всё-таки одолевает крайнее изумление – в общем, понимают, что гораздо безопаснее находиться как можно далее от этого места. Трое оцепеневших тугодумов тупо уставились перед собой. Двое на падающие тела товарищей. Третий вдруг заметил, что смерч замедлился и принял облик прекрасной женщины с длинным кровавым мечом. Без единого лишнего движения она – как было оптимально по расположению ближайшего разбойника, перемещению меча и её собственному – она одним длинным шагом приблизилась к цели и проткнула грудь застывшего бандита; в этот раз остриё меча вышло возле левой лопатки. Уперевшись ногой в пояс продырявленного, сверхъестественное существо, в образе молодой – теперь наблюдатель разглядел получше – весьма красивой, со странной причёской женщины, вынимает своё грозное, молниеносно разящее оружие из только что бывших живыми «ножен». Чтобы через миг настичь едва-едва шагнувшего прочь предпоследнего пребывавшего в ступоре грабителя. Снова в какое-то мгновение – очень растянувшееся для наблюдавшего за этим члена банды – меч ударяет по ногам, сделавший последний в своей жизни шаг негодяй падает – девушка-смерч успела забежать чуть вперёд и странно изогнуться – и его шея напарывается на рубящий навстречу, снизу вверх, только что перебивший его ногу, клинок, разлучивший теперь последнюю голову с телом. Следующее движение прелестный демон делает в сторону уставившегося на неё человека. Разбойник, давно выронивший и нож, и большую дубину, с прытью, которую он никогда не развивал ни до, ни после этого, улепётывает во мрак.
  Бритта – а это была она, конечно же, она – переводя дыхание, подошла, сквозь кучку так и сидевших, не шелохнувшихся носильщиков – для них всё случилось очень быстро, и они мало что поняли – Бритта подошла к паланкину Мерулины. Которая, высунув голову из-за занавесей, смотрела на трупы, обильно истекавшие кровью, и сначала закрыла ей ладонями глаза, зажав меч между ног. Повернулась к слугам: «Чего расселись? Поехали, наконец, домой.» А затем забралась к своей госпоже в октафоры, всё утешая девочку:
  - Всё кончилось, Прима. Всё хорошо, моя маленькая домина. Я просто принесла жертвы.
  - Венере или Марсу?
  - А ты кому больше молишься?
  - Венере.
  - Вот как раз Венере…
  Ясно, что Бритту давно освободили бы из рабства, если бы не её характер и своеволие, частые непослушание и проявление дерзости. Мерула и его супруга – всё же безмерно любящие дочь, хотя и более занимающиеся своей личной жизнью, чем воспитанием и устройством судьбы единственного дитя – с той поры они сами велели няне, а затем педисекву, Бритте быть всё время дома, пока Мерулина там, и при любых обстоятельствах сопровождать её вне его в качестве, для вида, скорохода, а на самом деле, естественно, охранницы.
  Сразу после неудавшегося нападения разбойников Корнелий Мерула запретил матери, жене, дочке и всем очевидцам – остальным членам своей фамилии рассказывать кому бы то ни было о случившемся. Он очень опасался, как бы та шайка не оказалась низкими прихвостнями принцепса, и как бы того самого не было среди убежавших. Удивительно, но при таком количестве хранящих тайну о ней почти никто не ведал до самой смерти Нерона, да и теперь не так много: к примеру, из бывших на пире знали только сама Мерулина и Фабия.
  Спустя какое-то время после счастливого спасения семьи Корнелия Мерулы некоторые служанки из его фамилии принесли в дом слухи, разошедшиеся в среде черни, обитавшей среди пожарищ или под наскоро сооружёнными навесами.
  «Однажды ночью банда – во главе с известным среди уличных преступников Города жестоким беглым рабом Симмехсом, получившим среди сброда кличку Тиран за склонность нападать на аристократов – однажды эта банда наткнулась на вроде бы обычную процессию: трое носилок, лампадарии, педисеквы. Да только не разглядели хорошенько одного скорохода, не узнали, что такой вид приняло Божество, покровительствующее, оберегающее эту знатную семью. И по жадности и глупости напали пятьдесят разбойников на потомков древних знаменитых родов, восходящих к царям или патрициям царских времён и даже к Блаженным. И из этих полста больше половины остались лежать на том же месте, почти все без голов. Какая-то грозная, но чудесно прекрасная, с совершенно неземной причёской, Демон или Богиня, чуть не сама Беллона, покарала всех, кто взялся за оружие и выступил против охраняемой ею фамилии.»
  Такие слухи ходили среди грабителей и отребья. В них обычно раза в три преувеличивалось число убитых разбойников, на самом деле их было десять.
  Остаётся удивляться доблестному галльскому всаднику, воспитавшему поразительную дочь, и везению – или храбрости и огромному опыту – центуриона, оглушившего её, когда одна наша когорта устроила засаду на наводивших ужас «ночных воинов» мятежников.
XVII
  Возвращаясь к пиру и результатам соревнования в панкратии. У многих присутствовавших появилось желание заполучить на приближающуюся ночь участниц поединков. К кому-то оно пришло ещё во время их танца, а после только разгоралось; кто-то воспылал им в решающие мгновения схваток; другие обратили внимание на сияющие лица торжествующих свою победу; третьи, возможно, жалели проигравших; кому-то нравятся – или они решают добавить разнообразия – такие типажи как беловласка, хотя у той сломана рука, или как толстая девка; несомненно, много внимания и желания уделено колоритной и горячей, сильной и красивой Нокте. Желающие подходят к хозяевам участниц и договариваются об их аренде, некоторым приходится платить, не сказать чтобы маленькие суммы, пусть и не нуммы. Ребилия и Фабия своих служанок отдают на ночь даром двум жрицам. Сиг, видимо, строя планы в отношении хозяйки, не участвует ни в одних торгах. Гопломах продаёт аренду всех трёх своих девок. Одну – дешевле. Сицилийку – поторговавшись: « Всё-таки она достойно выступала… да и здоровье её надо бы поберечь». Нокту – дорого. Мол, они сам очень хочет, «и она меня, и вообще, она почти победила, чуточку удачи не хватило, клянусь Аполлоном, а то бы и третий раз кричала «Моя победить!»…» В общем, всех трёх Гай Гопломах на три ночи передал «застольному философу» Тиберию Руфу, выторговавшему небольшую скидку «за опт». На сицилийку и Нокту было соответственно трое и пятеро претендентов, Руф предложил больше всех. Как сказано, не остались без внимания мужеподобная беловласка с грудью плоской – более ради забавы Гопломах увёл её у Вописка – и выступавшая голой Шарик с грудью объёмной: за неё поторговались одна из жриц, Руф, Курион и Поллион, Понтифик и предложил Метелле более остальных.
  Все эти торги проходили прямо за столами, не отвлекая пирующих от возлияний и дела Цереры. Лишь слуги бегали быстрее, передавая предложения и цены. И только ради аукциона за право обладания арендой «амазоночки Волканалий» его участники сами собираются вокруг ложа Мерулины Примы. Впрочем, ничто не мешает им продолжать наслаждаться прекрасным вином: присесть можно на ложе продавщицы лота или соседние, или на поднесённые слугами стулья, кубок же не тяжело подержать, а если тяжело, это делает раб. Не участвуют в торгах: Вера – по устойчивости предпочтений: «Мужчинам верна!», Диания – за отсутствием средств, Арулена – не пробовала и не знает дорогу на Лесбос, Стабилий – предпочитает наблюдать… этот аукцион; вскоре философ вообще покидает пир, не дождавшись конца торгов Бриттой. Довольно быстро цена поднимается столь высоко, что большинство господ вынуждены вернуться на свои ложа. Остаются: Сиг, желающий сделать подарок любимой, Метелла – жеманная и капризная, холёная и избалованная, в постели любящая подчиняться, и Гай Гопломах. Последний имеет все шансы обрести и эту аренду, ибо он постоянно добавляет к цене более всех; так что она достигает суммы, на которую можно прикупить не одного обычного раба.
  Юная Прима-Глицерия обменивается взглядами, понятными только им, со своей бывшей няней, затем шепчет несколько словечек, придерживая пальчиками цветок венка над ушком, присевшей на её ложе Метелле. Та невольно улыбается, но тут же делает серьёзное личико.
  После очередного добавления от Гая Гопломаха Сиг восклицает:
  - О Амур! Дружище! Да за такие деньги ты можешь приобрести симпатичную служанку насовсем!
  - Друг! «Амазоночка Волканалий» бесподобна и… неповторима! Клянусь Аполлоном! Время, проведённое с ней на ложе, не забудется никогда! А это стоит денег, не так ли?.. Она… она… бесподобна! Так что, никто не даст больше меня?
  - Я нет, дружище Гопломах, - Сиг уходит на своё место и утешается соответствующим напитком.
  - А ты, прелестная Метелла? – улыбаясь, с вполне обоснованной надеждой на отрицательный ответ рыжий эфеб вопрошает сидящую напротив юную изящную патрицианку.
  Лежащие по соседству Либералия, Курион, Присцилла, Квинт с возросшим интересом наблюдают финальную стадию торгов и теперь тоже ожидают ответа Цецилии, не обращая внимания на зажигательные пляски полураздетых танцовщиц и танцоров. Зато многие пирующие не остались равнодушными, наблюдая горячие тела в не совсем пристойных движениях. Поллион громко, перекрикивая музыку, провозглашает:
  - Многоуважаемые и светлейшие квириты и гражданки! Совершим возлияние Отцу Либеру!
  - Достойное возлияние Хмелевенчанному! – хором поддерживают Понтифика Вакха в качестве хозяйки пира Присцилла Младшая и в качестве виновницы торжества Каниния Ребилия.
  Эти слова, требующие возлияний Лиэю без последующего тоста, часто означают начало самой ожидаемой части пира. Также позволяют при этом не покидать пиршественную залу, то есть не прятаться от глаз в ближайших помещениях. Парис находит нечто среднее: и из экуса не уходит, и оказывается недоступной для наблюдения, в частности, Гопломаха, всё ещё продолжающего участие в аукционе. Она, пальчиком поманив Дианию, забирается с ней в свои новые октафоры, закрывает шторки, Ц…
  Руф окружён тремя арендованными: Ц…
   … то есть все пирующие, кроме увлечённых результатом окончания торгов и Арулены, прилегшей на ложе мужа и приобнявшей его животик. Супруга Торквата – единственная женщина, ещё одетая в столу. У большинства других даже туники, если всё ещё на теле, задраны так Ц… В такой обстановке Гопломах не выдерживает:
  - Клянусь Аполлоном, даже я не могу позволить себе столько!.. – он вскакивает и, забыв пока о беловласке, хватает первую попавшуюся незанятую служанку и Ц…
XVIII
  - Поздравляю, Метелла! – смеётся Мерулина. – Ты выиграла. И можешь отдаться Бри-… то есть, можешь до утра быть с «амазоночкой Волканалий»!
  - Теперь уже больше напоминающих Вакханалии!
  - О Геркулес! Как оригинально! – хохочет Присцилла. – Сиг! Как это никто до тебя не додумался?! – и снова смеётся, но в следующий момент видит, что Бритта, глотнув напоследок лесбосского, которое ей подливала госпожа, встаёт и берёт на руки счастливую Цецилию, и тогда говорит. – Амазонки! Любая комната!.. Ана! Ты где?! Проводи. Но не подсматривай, шалунишка!
  Уриана, выйдя следом за «местной чемпионкой по панкратию», интересуется:
  - О Сафо! Как вам благоволят Фортуна и Венера! Светлейшая домина, храбрая Бритта, какое помещение предпочтёте?
  - С самой большой кроватью! – отвечает нежным хмельным голосом Метелла. – Веди скорее… скорее!.. – уже не в силах совладать с дыханием велит юная патрицианка с тончайшей талией и, приподняв голову, лобзает пахнущие вином губы несущей её иценки. До ложа они добрались Ц…
  В экусе, освещённом несколькими факелами, распахнуто окно. Но оно впускает теперь не свет: Гелиос наполовину скрыл  свой покрасневший, хотя он и не видит напрямую творящегося в зале, лик. Вечерняя свежесть допущена в экус через оконный проём. Но ей далеко не под силу охладить страсти, звуки которых порою заглушают игру музыкантов.
  Вслед за Урианой выбежала Меланто, воспользовавшись тем, что Ксана подвернулась Гопломаху. Вышел и Торкват с засыпающей супругой на руках. Его другу Куриону недолго пришлось в одиночестве созерцать утехи пирующих: Домицилла встала от кого-то, и вместе с Либералией Ц…
  Присцилла замечает, что её «единственный» любовник стоит у окна, повернувшись ко всем спиной. «О Венера! Какая верность! Ой, какая я! – думает писательница, подходя к Сигу. – Он держит слово! Так меня любить! Среди оргии стоять одному…»
  - Сколько служанок, - это уже вслух, обнимая эфеба сзади за шею, - приставали к тебе, милый Публий? Не поворачивайся, - её руки скользят вниз и забираются под одежду.
  - Фабия, любимая!.. – тоже руками, заведя их назад, он прижимает девушку к себе. – Когда вы объявили возлияние Вакху, сразу две… О!.. Сразу…
  - Молчи, она целует его шею, носиком раздвигая волосы.
  - Нет, я их отправил, не подпустил…
  - Молодец!.. Умница, Сиг!.. О, какой!.. Теперь повернись уже…
  Юноша выполняет повеление любимой, их уста соединяются, но его ладони по-прежнему на её ягодицах, руки же девушки обвили его и нежно гладят спину.
  - Присцилла Младшая! – вдруг раздаётся строгий мужской голос сзади неё.
  Это явно не те интонации, что желает слышать женщина, едва вошедшая во вкус. Которую увлёк первый – пусть за этот день – первый закруживший голову поцелуй.
  - Присцилла Младшая! – голос кричит, но молодая фламина удерживает голову эфеба, собиравшегося прервать лобзание, ибо ей вовсе не хочется останавливаться. Хотя она узнала голос.
  - Молодой человек! Будьте любезны… э-э-э… Мне надо поговорить со своей женой!! Тут уже Сиг не выдерживает и отстраняется, лицо его краснеет.
  - Публий, как нехорошо с твоей стороны! – выговаривает ему Муция. – Ты мой единственный любовник и совсем не хочешь… Так постой и подумай опять в одиночестве, подожди меня, - поворачивается к мужу. – Гай, ты желаешь поговорить или?..
  - Поговорить, - прерывает Макр.
  - Вероятно, не здесь?
  - Угадала.
  - Злюка.
  - Изменница! В нашем доме!
  - Тише. Сам говоришь «не здесь», хотя ты и не говорил, я говорила. Пойдём, говорю, теперь. Что встал? Смотреть будешь? – выдаёт хозяйка дома чуть не скороговорку.
  И идёт не спеша к выходу, сама поглядывая по сторонам, отмечая, что многие азартные девушки уже «рассчитываются» по проигранным ставкам. Секстия, хотя и выигравшая, проверяет – и действительно убеждается – обещанную прыть Вописка. Бывший претор самодовольно разлёгся на ложе, в одной руке кубок, другая на бедре Шрамика ближе к месту, давшему прозвище. Вера Ц…
XIX
  Лучшая же подруга Секстии вместо того, чтобы тоже заниматься одним из самых любимых занятий, вынуждена проводить беседу с мужем.
  - Гай Макр! Ты тоже хорош! – они в «Морской», муж в кресле, жена не присаживается, намереваясь поскорее вернуться к прерванному действу. Ведь сегодня праздник! К тому же у Парис – у Ребилии, значит – день рождения! Что тебя не устраивает? А Сиг действительно у меня один, - мысленно она добавляет «почти». – И что, мне нужно было, по-твоему, в темноте, рискуя, куда-то ехать, чтобы в праздник вместе провести вечерок? Да я же хозяйка пира, мне нельзя отлучаться. Единственный раз юноша оказался у меня дома. А тут ты пришёл. Ладно бы с лаской, а то разговоры какие-то. Неужели настолько срочно?
  - Не устаю удивляться женщинам, и тебе, Фабия, в частности. Как говорится, с больной головы на здоровую… В моём доме…
  - Моём. Извини, буду поправлять.
  - В нашем доме устроена оргия, моя жена пьяная…
  - Хмельная. Совершать возлияния в честь Богов и самой не пить?
  - Хмельная жена с любовником на глазах у всех чуть не…
  - Вот именно «чуть не»! Жаль.
  - О Боги! Благодарю за посланное мне терпение!..
  - О Всевышние! Благодарю за ниспосланное Гаю Лицинию Макру терпение!.. Но с угрюмостью и серьёзностью вы перестарались!
  - Моя жена с любовником… И это ещё не всё! Главное я приберёг напоследок! Возможно, я и не увидел бы ничего в экусе. Прихожу домой, иду в супружескую спальню, а на её пороге две твои служанки… Мало того, что целуются и обнимаются…
  - О ужас! Ты испугался? Нет? О Геркулес! Мой муж – бесстрашный человек: увидел подобное и не боится!
  - Мало того, что они полунагие, бесстыжие, целуются и обнимаются прямо в коридоре, так ещё и не дают пройти в кубикул!
  - Тебе что, негде прилечь? Шучу-шучу. Не гляди так, Макр. Что они сказали-то?
  - Чуть не толкали меня. Говорят: «По приказу нашей госпожи эта комната сейчас занята, можете спросить у неё».
  - А что за служанки?
  - Вестиплики твои. Уриана сказала эти слова.
  - Да, верно. Я не именно нашу спальню имела в виду. Одна гостья, патрицианка, достойная девушка, хотела уединиться с… Предложила ей любую комнату. Клянусь Плутоном! Она случайно выбрала, не знаю почему, нашу… Поверь!
  - Трудно.
  - Ты что? Я поклялась! Я! Фламина-Старшая сестра, заместитель главы коллегии!..
  - Спокойно, Фабия. Успокойся. Верю. Где же мне лучше прилечь?
  - Идём…
  - А может, здесь? Я очень устал. Присцилла, сил почти нет идти.  Хотел ещё кое о чём поговорить, но, думаю, лучше завтра.
  - Конечно, Гай! Пойду скажу, чтобы сейчас же здесь нам постелили.
  - Не балуй, дорогая.
  - Спокойной ночи, дорогой! – чмокает Муция супруга и спешит уйти. Приказав насчёт его постели, идёт влекомая любопытством, к их супружеской спальне. Из неё слышны постанывания, коридор практически во мраке, на пороге действительно почти обнажённые Ана и Меланто. «Как это Макр разглядел, что они полуголые? Наверное, лампа горела, а теперь потушена.»
  - Кто здесь? Это вы, моя госпожа?
  - Ана, почему в нашей спальне? – тоже тихо и тоже вопросом.
  - Домина Метелла сказала мне: «Веди в комнату с самым большим ложем». А они там на вашей постели…
  - Не подглядывай, Ана. Они пожелали уединиться, а значит, чужие глазки излишни. Утром разбудишь пораньше – мне нужно на службу.
  - Ясно, моя прекрасная госпожа.
  Жрица торопится в экус. Кто-то, шутки ради или устав от громкой музыки, напоил музыкантов, и они спят. Некоторые пирующие уже отдыхают: выпивают и слегка или поосновательнее закусывают. Как, например, открывшая занавески паланкина Парис; Диания в термах. Другие продолжают то, ради чего вернулась хозяйка. Она идёт на оставшееся свободным своё ложе и манит поднявшего голову Сига, присевшего всё там же, у окна.
  - Возлияние Киприде! – встречает его с полными кубками Муция.
  - А выпьем за мою любимую: юную бесподобную Фабию!
  Когда юноша и молодая женщина осушают чаши, она, решив чуть потянуть, чтобы дать подействовать новой порции вина и ещё немного потомить партнёра, спрашивает:
  - Милый Публий, хочешь знать, о чём мы говорили с мужем, уходя отсюда?
  - Да, интересно.
  - Так слушай, Сиг. Спрашиваю мужа…
  На самом деле этот разговор Муция провела с Макром раньше, около двух месяцев назад, когда весьма навеселе вернулась в полночь домой и обыграла услышанный в гостях анекдот.
  - Дорогой, признайся, пожалуйста. Прошу, скажи честно. И я тебе откровенно отвечу, Гай! Вот кого ты себе представляешь, когда со мной сексом занимаешься?
  - Э-э-э… Разных женщин…
  - О Киприда! Тоже скажу тебе без утайки, честно-честно! Только тебя представляю, дорогой!.. когда с разными мужчинами занимаюсь сексом!..
  И одновременно с Сигом Муция заливается смехом.
  - Так что сейчас, - когда смех отпускает, а чудесный дар лозы ударяет в голову, уже тише, но всё ещё улыбаясь, говорит прекрасная патрицианка, - я буду представлять Макра, учти… Сними с меня тунику… Ц…
XX
  На востоке светлеет небосклон, Матута вступает в свои права, готовя приход чудной Божественной пары, Авроры и Сола. В доме во Фламиниевом Цирке, не так давно именовавшимся «домом Навция Приска», а теперь зовущимся «домом Фламины Присциллы Младшей», все спят. Исключение – бальнеаторы, уже подготовившие термы, а в первую очередь лаконик и фригидарий, и почти не спавшие вестиплики Меланто и Уриана. Служанки, быстро сполоснувшись, проходят к большой зале, в ней тихонько крадутся почти в темноте – все факелы, кроме одного, давно погасли – кое-где переступают через раскинутые руки и ноги. Отыскивают впотьмах свою госпожу и тихонько будят.
  - Милый? Ты хочешь ещё?..
  - Прекрасная домина! Скоро служба в храме, вставайте.
  - А, да! О Геркулес! Ана, Меланто, поднимайте Шрамика, Парис… Баня готова? И ведите их мыться… О Эскулап! Ана, налей немного…Идите.
  Выпив для бодрости пол-кубка, Фабия аккуратно высвобождает левую руку из-под шеи «милого».
  - Представляешь, Шрамик? – неполный квартуорфеминат находится в унктории, кубки выпиты за дружбу, прелестные тела умащаются нежными ладонями упомянутых вестиплик и Кробила; он втирает ароматное масло Присцилле, Уриана, естественно, Ребилии. – Выпиваю пару глотков, поворачиваю голову, а рядом не Сиг, а твой бывший, Поллион! Я слегка удивилась, а потом припомнила, как он оказался под рукой… ха-ха! А сейчас моя рука под ним, под его, точней, головой.
  - Сестрёнка, ночью ваши руки и головы, припомни-ка, где только ни оказывались…
  - Шрамик! Прошу, только без подробностей! Ты их и так в лаконике наговорила, расписывая ваши с Вописком утехи.
  - Парис, расскажи лучше, что же с Дианией.
  - О! Муция! Как я давно предчувствовала, она воистину любвеобильная! Клянусь Венерой! Просто неописуемо – дарить девочке её первое высшее наслаждение, и самой при этом так загораться! Срывать цветы невинности готовых распуститься, свежих, румяных!.. М-м-м!.. Божественное удовольствие, клянусь Марсом и Аидом! Муция, благодарю за восхитительный пир! Сестрёнки, благодарю за подарки!.. Ана, любезница, к тебе этот стих тоже можно отнести. Шрамик, Муция, вчера я под впечатлением сочинила элегическое двустишие:
Этот рождения день моего никогда не забуду:
Юной прелестницы цвет – вот из даров лучший дар!
  Небольшой перерыв в тёплой дружеской беседе наступает, только когда аристократки рассаживаются по своим паланкинам. Чтобы не прерывать её совсем, подруги, давно так мило не беседовавшие, хотели поехать втроём в новых носилках Ребилии, но вытащить их из экуса, не разбудив половину спавших, представлялось маловероятным. Идти же пешком племяннице, внучке и дочке консуляров не приходило в голову. Ни в одну из этих головушек, столь прекрасных и восхитительных. Эти эпитеты можно применить и к наступающему утру. Пешая прогулка была бы полна восторгов, однако молодые гражданки предпочли любоваться красотами действа Матуты из носилок – просто они устали ночью и не успели выспаться. Впрочем, они и любуются, и громко обмениваются восторгами, своим появлением добавив прелестей летнему городскому раннему времени суток. Их голоса и смех, звонко раздающиеся, отражающиеся от стен, заставляют, кажется, даже сами полупустые улицы веселее смотреть на рождение нового дня и светлеть от одного того, что три несравненные подружки-красавицы проезжают по ним.
  В святилище Великой Матери Богов Вера и Ребилия – их усталости будто не бывало – в отличнейшем настроении даже помогают прихожанкам попроще, из народа, подготовить столы к селлистерниям, предстоящим после самой утренней службы. Она прошла отлично, вслед за ней и трапеза, посвящённая Кибеле – в тёплой, объединяющей, располагающей обстановке. Женщины разных возрастов, от девочек до почтенных матрон и бабушек, даже те, что пришли в храм хмурыми, под грузом житейских забот – все выходят из пронаоса в тэмплум со светлыми лицами. И словно передают своим родным мужчинам вместе с традиционными лакомствами ещё и хорошее настроение.
  Титу Африкану, немного обросшему – впрочем, это ему идёт – Манию Феликсу и Спурию Постуму пришлось несколько дольше других встречавших квиритов дожидаться выхода своих дочерей и сестры. Подруги, присев на скамью в пронаосе, всё не могут наговориться. Только третья, посланная Спурием Фабием, служанка смогла обратить на себя внимание домин. После того, как её слова проигнорированы, она простирается ниц перед сестрой господина и принимается целовать туфельку и кожу меж ремешками, пока возглавляющая утренние богослужения фламина не говорит:
  - Идёмте, сестрёнки, вспомнила один анекдот! Идёмте-идёмте, вставайте! – тянет она за руки Шрамика и Парис, потихонечку сказав им пару слов; на почти опустевших ступенях портика стоят вместе их отцы и братик. – Приветствую вас, квириты! Прошу, не сердитесь. Злоупотребив своими жреческими полномочиями, я задержала – сознаюсь, не совсем по делам коллегии – задержала ваших дочерей.
  - Да, мы видели всех ваших посыльных, - оправдывается, поддерживая игру Муции, Каниния, - но Фламина-Старшая сестра их не замечала и не пускала нас.
  - А я бы, - кстати возмущается консуляр Вер Африкан, - просто выпорол нерадивых рабынь, что не могут даже просто позвать, когда надо!
  - Отец, ну что ты?.. Хотя, возможно, ты и прав, - будто задумывается Вера. – Ведь третья служанка не постеснялась пасть ниц перед высокопосвящённой служительницей Великой Богини и поцеловать её обувь и ножки.
  - Я же говорю! Выпороть тех двух!
  - Точно! Высечь за нерадивость. Клянусь Марсом! – поддерживает консуляра Маний Феликс, всё ещё носящий чёрную тогу.
  - Правильно, отцы-конскрипты! – не может не согласиться с двумя взрослыми мужчинами десятилетний мальчик. – Исхлестать негодниц! Клянусь Юпитером Величайшим!
  - Тише, тише, воинственные сенаторы! – широко улыбается Муция, которой примерно такие слова и были нужны. – Успокойтесь. Не нужно никого пороть. Тем более – уверена в этом – богобоязненных служанок. Ибо не их вина, что у меня уши на ногах растут!
  Все дружно смеются, обнимаются, лобызаются, и встречающие уже не думают сердиться из-за задержки милых наиближайших родственниц. Как обычно, Присцилла всех благословляет, Вера уговаривает родителя покушать вынесенный ею десерт, а Спурий в этот раз может съесть все лакомства, отданные ему сестрой, так как для Квинта она взяла отдельно; правда, ей не удалось лично вручить их любимому.
  После оживлённой весёлой беседы подруги всё-таки разъезжаются: Секстия и Ребилия с отцами вместе, Фабия с братиком в разные стороны.
XXII
  Чуть-чуть позже Присциллы поднялись и, соответственно, прибыли в святилище, Домицилла и Фульвия.
  Корнелия Мерулина знала, что её муж будет в гостях всю ночь, возвращался Инстеан после подобных пиров обычно в третьем-четвёртом часу. Она хотела приехать домой раньше него, почему и наказала нескольким слугам разбудить её пораньше, с восходом. Но слуги крепко спят.
  Когда через распахнутое окно утренний свет начинает проникать в супружескую спальню Фабии Присциллы и Лициния Макра, распахиваются и глаза Бритты. Прежде чем она встанет, милые читательницы и мужественные читатели могут узнать, как она легла, точнее, каким образом она легла именно с Метеллой.
  Накануне, когда участвовать в торгах за самую желанную аренду остались Сиг, Гопломах и Цецилия, «амазоночка Волканалий» взглядом сообщила своей домине, что ей нравится юная стройная патрицианка, Мерулина аналогично ответила, что поняла и сделает всё как надо. Метелла, поставив изрядную сумму на свою Шарика и ещё больше в следующем, последнем бою, на – несомненно, приглянувшуюся ей, вожделенную для многих –  иценку, не только отыграла, но и выиграла у Куриона. Всё же платить столько, сколько предлагал, всё повышая, Гопломах, ей было затруднительно. Она уже готова была отказаться от оказавшейся слишком дорогой прихоти своей похоти, как вдруг Мерулина шепнула ей на ушко любезное предложение ограничиться последней названной ей ценой, а торг с двумя всадниками продолжать только для вида. Таким образом, результат аукциона был определён заранее – как и у всех нечестных торгов – и Мерулина осчастливила Метеллу.
  Ночью они, не отрываясь от своих лож, в перерывах между утехами, написали и послали друг дружке церы. Цецилия благодарила и предлагала дружбу, Корнелия отвечала, что рада помочь очаровательной девушке и с удовольствием соглашается на предложенное. Так Глицерия обрела в лице Цецилии новую подружку. А кроме того, сумев улучить оптимальный момент, прилегла к Присцилле и просила: прощения за огорчившие  писательницу выходки и примирения с ней. Присцилла пребывала в утомлённом блаженстве и, пожалуй, не в силах была отказать, даже если бы и хотела. Так Глицерия вернула и былую дружбу. Юная жена бывшего претора Дидия – чудная девочка.
  Вернёмся в спальню другой молодой жены где на супружеском ложе спит тоже юная патрицианка, недавно также звавшаяся женой, но разведённая по заявлению мужа. Спит она крепко, отдав ночью много сил захлёстывавшим тёплым волнам наслаждения. Ей казалось, что она ощущает его разлившимся в каждом органе и уголке своего тела. Когда Ц… Теперь же Цецилия не чувствует, как её «амазоночка» укрывает её одеялом и встаёт с раскалявшейся недавно докрасна – по крайней мере, такими были лица и набухавшие и твердевшие сосцы страстных сапфисток, любивших на ней друг дружку – с раскалявшейся от пылавших, практически «этнических», страстей постели. Бритта надевает тунику и выходит, спеша поднять свою госпожу.
  Буквально через несколько мгновений в свою спальню заглядывает Макр, в такую рань покидающий дом по своим делам, и в отступающей, рассеивающейся темноте видит, естественно, только одну укрытую одеялом девушку.
  Разбуженная преданной служанкой, Мерулина вместе с ней идёт разбираться с проспавшими слугами и вскоре покидает дом Фламины Присциллы Младшей. Гай Инстеан вернулся чуть ранее обычного, однако нашёл жену дома, намывающейся в бане.
  Возвратившаяся же к себе Фабия застала многих отмечавших Волканалии и день рождения Ребилии. Одни были в термах, другие продолжали спать, третьи поднимались. Кроме названных выше успели уехать только Квинт Торкват с Юнией Аруленой, вновь надевшей траурное платье – ради праздника носила другое. Хозяйка распорядилась накрыть завтрак. В прекрасном настроении, лёжа за столом, прощалась с покидавшими её приветливую обитель гостями, напутствуя их шутками, обмениваясь благими пожеланиями. К полудню уехал предпоследний гость, Понтифик Вакха. Он выразил надежду «увидеться ещё не раз».
  - А когда лучше нам увидеться? – спросила Муция. – Днём? Или ночью, чтобы никто не видел?
  - О-о-о Многогроздный Вакх! Конечно же, второй вариант! – ответствовал Поллион.
  - О-о-о-о Геркулес! – подражая ему, сказала писательница. – Как же мы увидимся, если «ночью, и никто ничего не видит»? Значит, и мы друг друга не увидим!.. Иди, Понтифик, увидимся «наощупь»! Ведь это тоже приятно?
  Уже в дверях Понтифик клятвенно подтвердил: «Да, очень приятно!»
  Патрицианка велит накрывать прандиум в «Морской» и переходит туда с последним гостем, предоставляя слугам спокойно убираться в экусе. Только успели Фабия и Стабилий – ночевавший подальше от пиршественной залы, на третьем этаже – сесть за стол, как к ним присоединятся Лициний Макр.
XXII
  Когда они поели, стоик в целом хвалит образ жизни хозяйки за последний месяц с небольшим, после её переезда домой. Желает, чтобы и далее она занималась философией, и прощается, отложив беседу до более благоприятного случая, «ибо мужу, конечно, сейчас разговор нужнее, чем бывшему наставнику-философу». Супруги прощаются со Стабилием, и Макр неожиданно – наверное, ему самому нужно это для предстоящего разговора – предлагает осушить по кубку вина, произнеся тост «за взаимопонимание».
  - Надеюсь, ты помнишь, дорогой, - говорит жена, поставив бокал на стол и облизнувшись, - что дома я могу пить когда и сколько захочу. А также не забыл, что до сих пор я не злоупотребляла этой возможностью. Нет? Отлично. Замечательно. Помню, вчера ты сказал, что хочешь со мной поговорить. Только не представляю, о чём. Ты слышал, даже моралист Стабилий одобряет то, как я живу.
  - Со множеством невысказанных, но подразумеваемых оговорок, Фабия.
  - О Геркулес! Вот, оказывается, как!
  - Напрасно смеёшься, дорогая. Я хочу поговорить серьёзно.
  - Я не мешаю. И вся превратилась в слух. Вот лошадь проехала по мостовой, вот слуга прошёл по коридору, говори, Макр, я же слушаю.
  - Тебе бы только позабавляться, дорогая. Во-первых…
  После такого вступления муж Присциллы упрекает её в некоторых связях. В том числе с Бестией, Мерулиной, Тилией и другими девушками. То есть пытается отговорить её от увлечения лесбийской любовью. Далее, после слов «во-вторых», сообщает, что теперь у него фактически нет нужды в её деньгах для обретения сенаторского ценза, они появятся, по его словам, из другого источника – и его внесут в списки Курии и без поддержки жены. Пункт «в-третьих» напрямую вытекает из «во-вторых». Макр давит на Присциллу – вернее, пытается это делать, ибо её вооружение против его аргументов всегда в боевой готовности: ирония и юмор – пытается давить, заставить супругу жить «добропорядочно, как жёны в старину».
  За вооружением Муции кроются возмущение и непонимание. «Значит, то, что похвалил Стабилий, моя философская жизнь, не устраивает тебя, злюка?! – думает она. – Значит, так ты решил: раз в денежном плане вроде как перестал зависеть, можно на меня давить?! Хорошо!..» Такие мысли не предвещают Макру ничего доброго. Он же напоследок сообщает, что вчера, на праздник, должны были приехать его племянники, но почему-то не появились, и советует жене принять их как подобает.
  - Что за племянники, дорогой? Зачем они должны приехать?
  - Погостить, Присцилла. Мне сейчас некогда, пусть Фиден тебе объяснит, - уже выходя из «Морской» говорит Макр.
  Фиден – это один из трёх слуг, переехавших за хозяином в дом его молодой богатой супруги. Любопытствуя, она зовёт этого раба в термы, где сама купается, а Фиден удовлетворяет, отвернувшись, её интерес.
  У Гая Макра, оказывается, есть младшая сестра. В ранней её юности их отец – пойдя наперекор своим принципам – отдал её за одного всадника, безродного нувориша из Пицена. Куда зять и увёз Лицинию, и где пять лет они жили «не хуже других». Предки разбогатевшего лавочника когда-то были клиентами нобилей и переняли родовое имя патронов: Пинарии. Основываясь лишь на этом имени, конкурент супруга Лицинии написал на него донос и затем свидетельствовал в суде. Якобы «Тит Пинарий в застольной беседе, в присутствии магистратов Фирма, похвалялся своим родовым именем, возводя своих предков ко второму царю, в то время как род Цезаря Клавдия – менее древний и знатный… Подразумевая этим самым, вполне может быть, свои претензии на императорскую власть, и явно оскорбляя Божественное Величие Принцепса». Оправданиям Тита никто не внял, его самого казнили, часть имущества «оскорбителя» досталась доносившему, что-то свидетельствовавшим городским чиновникам – и ничего вдове и двум сыновьям.
  То, что погубило мужа, некоторым образом выручило жену – громкое имя. Только Лициния действительно была патрицианкой. Теперь снова бедной, и более того, нищей, да с двумя детьми на руках. Красотой она не обладала, и один мелкий лавочник – уже не бывший, а настоящий, торгующий в своём домишке на окраине Фирма – этот тщеславный лавочник пожелал взять её в жёны лишь из-за знатности. «Несладко, пожалуй, пришлось бедняжке, - мысленно жалеет Лицинию писательница, которой уже занимаются два эпилятора. – С таким именем и предками, из богатого дома – в захудалую лавку». Её брат Макр, хотя и жил в бедности, а в молодости и в долгах, не поступился своими принципами, не стал «жениться на деньгах»…
  - … И вот мой господин вознаграждён за это, - заканчивает Фиден. – Он нашёл себе прекрасную партию: весьма знатную девушку со многими достоинствами!
  Все трое слуг Макра, живущие в доме Присциллы Младшей – даже побитый в тупичке на следующий день после свадьбы – явно расположены к молодой красивой весёлой щедрой жене своего господина. Её же фамилия, напротив, совсем не любит мужа своей домины, обладающего противоположными её только что перечисленным качествами.
  И к слову. Квинт однажды рассказал сестре такую историю. Некий вольноотпущенник, решив быстро разбогатеть, донёс на их отца, Тита Фламинина Постума. И в этом доносе также не последняя роль придавалась знатности оговариваемого. Но Цезарь Клавдий не зря называл Фабия Персия своим другом – Принцепс послушал его, а не доносчика. И последний был рад, что жив остался.
  После терм привлекательная писательница располагается в кабинете и выслушивает отчёт диспенсатора. Едва она, закончив этот разговор, собирается приступить к работе над своими записями, приносят почту – принесшего Фабия просила зайти ещё, как-нибудь в другой день – всего одно послание, но очень объёмное и издалека. Оно, кстати, имеет отношение к прерванному занятию патрицианки. Но всему своё время. Пока же и от чтения интересного письма её отрывает номенклатор, заглянувший в кабинет.
XXIII
  - Прошу прощения, моя светлейшая госпожа. У вас в атриуме люди, назвавшиеся родственниками. Но я их первый раз вижу.
  - Чьими родственниками?
  - Хозяев дома.
  - Имена пришедших.
  - Тит и Гай…
  - Хорошо. Дайте им поесть и попить, пусть подождут.
  - Госпожа, они, похоже, издалека. Пыльные, не очень чистые.
  - А! Так это, похоже, действительно родственники. Опоздавшие на праздник. Тогда как поедят – в триклинии накрыть – как поедят, пусть идут помоются. И пускай не торопятся, мне ещё много нужно прочесть.
  Очевидно, прибывшие послушали совета, переданного хозяйским слугой, и не спешили ни за столом, ни в термах, наслаждаясь отличными блюдами и вином и роскошной обстановкой трапезной и банных помещений. Муция, закончив читать длинное послание, даёт волю любопытству и, подкравшись ко фригидарию, откуда слышны голоса и плеск воды, подглядывает. Когда она смотрит на лица, в её голове мелькают образы, виденные в опистодоме наяву или во сне в портике у Юноны-Квиритиды. Но возлюбленная Бестия по данному вопросу почти убедила её, что то был нелепый сон, и не нужно обращать на него внимания, осложняя себе жизнь. За что рыжая Феодота тогда назвала себя «Монетой, почти как Гера». Так что Муция не придает значения тому, что симпатичные лица, которые она впервые в жизни видит, ей знакомы по «сновидению». И с удовольствием разглядывает тела молодых людей: стройные, широкоплечие, мускулистые, с незначительным количеством черных волосиков… Кробил, случайно заставший госпожу за этим занятием, хочет незаметно уйти из унктория, но задевает одно из лож и густо краснеет, будто это он застигнут за неприличным действом.
  - Тише ты! – тихо велит ему домина. – Где их одежда? Вот эта? – она показывает на лежащие на стуле вещи, невольник кивает. – Кробил, пойди скажи вестипликам, чтобы потом постирали, а сей же час принесли нормальные туники.
  Муция продолжает наблюдать, пока тот не возвращается.
  - Всё передал Меланто, моя госпожа. Какие притирания использовать для гостей?
  - Предложишь на выбор те, что проще, - не поворачиваясь, отвечает она. – А ты что, сам так хочешь их наносить?
  - Н-нет, просто Лиска просила меня, она чем-то другим занята…
  - По-моему, ты привираешь. Просто тебе кроме женщин нравятся и мужчины… А!.. О Амур Проказник! Наверное, после «литературных вечеринок», после тех пиров: у меня, когда первый раз явилась моя Бестия, и во «дворце Рексов», когда моя любовь… А может, он сам тебя… – осенённая этой гипотезой, Муция отходит от щёлки в занавесях. – Тогда уступаю тебе своё место, есть на что полюбоваться. Ах, маленький негодник Кробил! Не вздумай совращать простых парней, - щёлкает она по носу красного как чистое вино раба и уходит, чуть не столкнувшись в дверном проёме с Меланто, принесшей туники.
  Вернувшись в кабинет, Присцилла быстро написала на церах записку гостям – она была уверена, что это племянники мужа, даже не став уточнять имён у номенклатора – извиняясь, что не имеет сейчас времени подобающе их встретить, и прося располагаться в кубикулах на третьем этаже, «где прохладней и удобней, чем хозяйке на первом». Хотя она и желала поговорить с эфебами, время не позволяло. Бестия прислала записку: ждёт «любимую нимфочку, свою мудрую Аркесилая, как можно скорее в свою мрачную – в отсутствие лучезарной Муции – обитель, дабы Ц…». Спеша пожурить Феодоту за непристойности в конце послания, Аркесилай покидает свой дом, даже не поприветствовав гостей.
  Беседы о приличии слога, о вчерашнем празднике, лёгкий ужин, совместное омовение в купальне и… И что же ещё? Что-то самое главное, кажется, упущено в перечислении занятий Бестии и Муции в доме Руфа Бестии на Виа Тибуртина. Быть может, догадливые читатели и очаровательные и не менее сообразительные читательницы уже поняли… О Венера! Наверняка они поняли, ибо Бестия сама написала об этом в процитированной части записки, а две влюблённые девушки никак не могли не осуществить ею задуманное. Правда, часа за полтора до посещения ими бани в гостях у Руфины – как она клялась, неожиданно – появился Кацин, и «запланированное» в послании чуть видоизменилось, разнообразилось и продлилось во времени. В результате Фламина-Старшая сестра едва не опоздала – что случалось с ней крайне-крайне-крайне редко – к началу расширенной службы Великой Матери Богов.
  Усердное служение Кибеле порядком утомило главную жрицу. Пришедший к окончанию мистерий слуга принёс из дома три записки с приглашениями на комиссатио. У священнослужительницы не осталось сил не то что участвовать в приятельских пирушках – даже собственноручно написать ответные церы и более того, продиктовать их. Едва оказавшись в своих носилках, она удобно легла, согнувшись и обняв колени, и закрыла глазки.
XXIV
  А разомкнула их в своей постели утром в праздник урожая, Опиконсивии. Побывав в ларарии и термах, за завтраком в триклинии познакомилась с племянниками мужа, Титом и Гаем Пинариями. Которым принесённые Меланто туники были тесноваты в плечах; позже это особо послужило поводом их снять. Неглупые молодые, девятнадцати и двадцати двух лет, воспитанные – стараниями матери, Лицинии. Скромные – пожалуй, в силу смущения приехавших из – пусть и италийского, но почти, по большому счёту, захолустья, в столицу мира. Им очень хотелось выйти посмотреть Город, причём чтобы кто-нибудь водил их, показывал и рассказывал. Проникшаяся к ним симпатией патрицианка обещала подумать над этим. Приехали же они в надежде попасть в преторианскую гвардию, рассчитывая на помощь дяди, который, как он сам сообщал их матери, скоро станет сенатором. Вместо экскурсии по Риму Муция провела эфебов по трём этажам своего дома. Начиная с коридорчика, где располагались отведённые им комнатки. И заканчивая поделённой на три пинакотекой, обратив их внимание на некоторые картины, привезённые в Город ещё во время завоевания и подчинения Македонии и Ахайи.
  Расставшись до прандиума с молодыми квиритами, Присцилла провела в атриуме салютатио. К полудню приехала Бестия и спутала все планы возлюбленной как минимум на этот день. Фламина собиралась после прандиума писать книгу, пообедав, навестить Сига, вечером, возможно, Поллиона, Тилию или Мерулину. Вообще-то, услышав об этих намерениях, Руфина сказала: «Пожалуй, так оно и выйдет. Хотя для праздника скучновато, клянусь Исидой и Бастет!» Но вышло по-другому.
  Припомнив упомянутый накануне «ненаглядной нимфочкой» её разговор с Макром, Феодота, сразу как приехала, уже хмельная, буквально с порога, в атриуме, стала настраивать её, совершенно трезвую, «показать мужу, кто есть кто», раз его не устраивает философский образ жизни жены. Который, вполне возможно, дал повод считать это уступкой навязываемой мужчинами вообще и им в частности морали. Стала настраивать начать жить, как подобает женщине её положения, только, разумеется, оригинально и своеобразно.
   - О Исида! Вы полюбуйтесь! – риторически пафосно восклицала Бестия. – Выискался второй Катон Цензорий! Его восхитительная жена, несравненная красавица Аркесилай больше месяца была – если объективно оценить времена и нравы – была образцом добродетели для римских гражданок. Жертвовала своим удовольствием ради науки! А он, который должен быть безмерно счастлив одним лишь тем, что зовётся супругом блещущей множеством достоинств Присциллы Младшей, он посмел её упрекать!! Мыслимо ли это, о Бессметные и смертные?!. Но нам нет дела до его упрёков! Мы выше их, вне всяких сомнений… О Исида! Что-то я много говорю и мало делаю. Так не годится, клянусь Афродитой, Сафо и Приапом! Слово должно подкрепляться делом. Аркесилай, идём за стол. Мне нужно смочить горло. Желательно твоим великолепным вином. И хорошо бы закусить…
  - Давно пора! А не то, упражняясь по стольку, станешь красноречивее меня!
  - Это вряд ли, моя философствующая нимфочка!
  За прандиумом в триклинии всё ораторское искусство Бестии в дополнение к её неповторимому дерзкому очарованию было устремлено на то, чтобы сотрапезники, Фабия и Пинарии, совершили больше возлияний. А затем на пропаганду удовольствий, главным образом, удовольствий определённого рода, конкретнее, удовольствий пола, имеющих отношение к продолжению рода.
  Муция внесла предложение отправиться на гестатио, к Руфине или ещё к кому-нибудь, но Бестия отклонила:
  - Обыденно. Пресновато… Забудь, наконец, Аркесилай, о морали! Зачем куда-то ходить, когда всё уже есть! Эфебы, вино, ложа, термы. Маловато лю-… Не вопрос! Зовём Сига, Поллиона, Тилию, Глицерию: ты же хотела их видеть. Срочно пишем им, Аркесилай.
  - А…
  - Поставим несколько слуг, чтобы глядели, не идёт ли твой… Катон Цензорий, ха-ха-ха! Клянусь Афродитой, Сафо и Приапом! Совершим им возлияния! Ловко я придумала!
  Возлияния Венере, Сафо и Приапу были совершены по очереди. Первые два за столом, пока Корнелия писала срочные приглашения Сигу и своей тёзке, а Фабия Поллиону и своей, вдобавок ещё и Шрамику.
  И никому, в том числе и фламине, не было дела до ниспосланного знака. В домашнем святилище сама по себе загорелась лампадка у изображения Юноны. Об этом, забежав в трапезную, громко и восторженно доложила Уриана, но её в пылу веселья, не услыхали или сделали такой вид. Муция поняла слова своей приближенной служанки, сделала ей знак удалиться и предпочла не задумываться сей же момент о явленном знаке, поразмыслить потом.
  Третье возлияние, Приапу, совершалось уже в термах, куда в это время отправляются многие граждане по всей державе. Но далеко не все занимаются тем, чем занялись напоенные Пинарии с Бестией и Муцией. Позабыв, что эта потрясающая молодая прелестнейшая патрицианка, распутная почти как её подружка-любовница, что зовёт её Аркесилаем, позабыв, что Аркесилай – жена их родного дяди. Тит и Бестия Ц…
  Тилия, приехав, узнала, что приглашавшая её любимая обожаемая Присцилла не одна, чуть не заплакала от увиденного и поспешила прочь; направившись в святилище Дианы.
  Остальные приглашённые приехали несколько позже. Когда, надев туники, Бестия и Муция с парой эфебов отдыхали за столом в «Лесной». Прибывающие получали предложения присоединяться к трапезе и праздничному веселью. Последней приехала Секстия, но не одна: с Вописком, его молодой женой, у которой отсутствовала малейшая ревность и присутствовала жажда наслаждений, и одной из жриц, бывших в этом доме в Волканалии. Слугам пришлось принести пару столов и несколько лож в ставшую несколько тесной «Лесную». Спутники Вакха, Нимфы и Сатиры с картин, с улыбкой взирали на творящееся в комнате, напоминающее их собственные забавы. Ц…
  В двенадцатом часу, немного отдохнув, нескучная компания отправилась погулять в Сады Помпея, чтобы затем переместиться к Спурию Вописку, где её ждало пополнение…
  Гай Макр, придя домой, узнал, что его племянники уже спят у себя в кубикулах наверху, а его жена приглашена неким сенатором, дабы в Опиконсивии обсудить некоторые положения философского спора, прерванного в Волканалии. Но не узнал, в частности, что это она, уезжая, велела слугам не рассчитавших своих сил Пинариев в их спаленки.
XXV
  Так было положено начало периоду разудалого безудержного веселья Присциллы Младшей, прерываемому в основном на дела религии, сон и пару часов вечером. Довольно долго не мешало даже то обстоятельство, что Квинт Торкват и Г. Макр настояли на существенном ограничении количества выездов Фабии из дома. Не считая посещений святилищ и праздничных общественных зрелищ, главным образом, Римских игр, она клятвенно обещала в сентябре покидать родное жилище не чаще, чем примерно раз в пять дней, и всего не более чем шесть раз за весь месяц.
  Именно этим обстоятельством и обусловлен перерыв в развлечениях вечером на пару часов. В то время как у многих сограждан и, наверняка, у большинства варварских народов, дело обстоит наоборот: пара часов веселья вечером, остальное время – «перерыв», занятия делами. Обусловлено это тем, что получивший всё-таки, благодаря родственнику, Пизону, место в Курии Г. Макр приходил домой вечером и через полтора-два часа ложился спать. Один раз вечеров в шесть-восемь Присцилла уделяла свои ласки и ему. В остальные, пожелав спокойной ночи, сразу уходила якобы в свою спальню. Она решила вернуться в неё, так как будто бы не могла выспаться на одной с ним кровати, несколько раз просыпаясь среди ночи из-за особенностей его сна. Выйдя из кубикула Макра, Муция направлялась обычно на третий этаж. В комнатки Пинариев, передумавших спешить с поступлением в преторианцы, или, гораздо чаще, в другие.
  Где её уже дожидались, или вскоре поднимались, проходя, кому лень было обходить, в том числе через коридор у спальни Макра, партнёры и партнёрши на ночь. Которых весьма привлекала острота такого расположения, близость поблизости от законного партнёра. По утрам Г. Макр быстро мылся, завтракал и, заглянув в кубикул Присциллы – почти всегда она спала, и тогда он не подходил к постели, когда просыпалась, дарила ему нежный поцелуй – и так или иначе с ней попрощавшись, спешил уйти. Когда вставала Муция, лишь ларарий она посещала в одиночестве. В большинстве же остальных занятий, таких, например, как завтрак, купание и другие процедуры в термах, ей составляли компанию.
  На подступах к дому – один в портике, другие на улицах в тех основных направлениях, с которых ожидалось возвращение Макра – находились и один раз в течение дня сменялись несколько обоих полов слуг Аркесилая и её гостей. Готовые в случае раннего нежданного прихода новоявленного сенатора со всех ног бежать оповещать об этом своих господ. Пару раз им действительно пришлось это делать. Один случай был таков.
  Незадолго до полудня Луций Каррина и Присцилла в одних туниках прогуливались по дому – Эриция отсыпалась наверху – и присели поболтать в атриуме, в прохладе у имплувия. Почти одновременно их будто притянуло друг к другу, столь страстно, что некогда было снять одеяний Ц… А страсть ещё разгоралась. Нагретая от неё волна наслаждения разливалась по телу Присциллы. Она, вероятно, подразумевая, что так приятно не может быть, кричала:
  - … О нет!.. Нет!.. О Луций!.. Нет!..
  Как вдруг в атриум сломя голову буквально влетает – он споткнулся на ступени – влетает слуга и, начав в воздухе, заканчивая на полу, тоже, но тише, орёт:
  - Идёт! Угрю-… - падение. – Угрюмый идёт!
  Едва приходя в себя, Муция всё же соображает. Она в кресле, ноги широко разведены, между ними голова сидящего подле Каррины. Уже слышно, как «догадливый» - лучше бы двери за собою закрыл – слуга в коридоре заговаривает Угрюмого – так фамилия называет между собой Макра. Левой рукой опершись на подлокотник, Присцилла садится выше и прямее, правой, которой мгновения назад трепала волосы эфеба, теперь с силой опускает его голову вниз; еле справляясь с дыханием, шепчет:
  - Быстро на колени… целуй ногу… ниже, милый… ниже!..
  Соображающий медленнее, подрастерявшийся Каррина всё же выполняет, Муция приглаживает ему волосы, у себя на лице убирает блаженную улыбку,  хмурит брови. Вот появляется пятящийся слуга. Продолжающий повторять:
  - … Всё хорошо, господин, ничего не произошло, светлейший господин…
  Муция спохватывается и быстро опускает остававшийся задранным подол туники.
  - Да прекрати ты! – обрывает уже вошедший Угрюмый раба. – Пошёл отсюда.
  - Да, о, конечно, да, да, светлейший господин, - откланивается тот и уходит в противоположный коридор, где прячется за портьерами, чтобы понаблюдать предстоящую сцену.
  - Вот глупый раб! Сколько можно повторять?! – восклицает вошедший – одновременно с криком Муции:
  - Нет, Луций! Сказала же! Сколько можно повторять?! – Угрюмый замолкает и глядит на Фабию, а та продолжает, уже потише. – Нет, Луциан, нет! И не проси. Нет, Луций Луциан, не дам!.. – и строго смотрит на целующего её ножку Эриция Каррину; затем поворачивается к Гаю Лицинию. – А, Макр. Добрый день, дорогой! Может, хоть ты образумишь просителя. Только недавно попросил покровительства, а уже часто и настойчиво добивается денег. Хотя я ему вчера только дала… Луций Луциан, хотя бы в присутствии моего благоверного и законного не заставляйте меня краснеть от гнева, - её лицо действительно ещё не остыло. – Пойди, салютатио закончено.
  Луций, переименованный из Каррины в Луциана, закрывая лицо будто от смущения перед благоверным, поднимается и выходит в портик. Где очень скоро дождался Аны, вынесшей ему обувь, бельё и тогу и заведшей его обратно за дверь в коридор, чтобы быстро помочь надеть всё это не на глазах у прохожих.
  А её госпожа увела Угрюмого в триклиний. Заботливо накормить, выслушать его взгляд на «рассевшееся недоразумение».
  - … Что мне было думать, Присцилла? Я недоумевал. Уже в нашем портике слышу твой крик. «Что бы это значило?» думаю. Подхожу, дверь не заперта, странно. В коридоре выбегает навстречу этот тупица, спрашиваю его: «Что за крик, что происходит?» А он, как больной какой-то, повторяет: «Всё хорошо. Ничего не произошло. Ничего не произошло, всё хорошо…» А оказывается, всё очень просто… Только не надо так гневаться, дорогая. Эти просители того не стоят. Согласна?
  - О Геркулес! Разумеется, дорогой! Зато в связи с этим случаем вспомнила один анекдот, - это был тот самый, который она обыграла десяток дней назад, о любимом философе. – Однажды Аристипп заступался перед Дионисием за своего друга и, не добившись успеха, бросился к ногам тирана. Когда кто-то стал смеяться над ним, Аристипп сказал: «Не я виноват, а Дионисий, у которого уши на ногах растут…» Хотя в данном случае эти мои «ножные уши» оказались глухими. А у Луция Кар-… то есть, Луциана, тоже, видимо, туговато стало со слухом, вот и пришлось мне кричать…
XXVI
  После прандиума Макр ушёл, а Присцилла – после расслабления с Эрицией – из-за чего он едва-едва не застал её на Порнасе. Уже при первом допросе всё выяснилось. Дежуривший в портике догадливый слуга, когда госпожа пригрозила высечь, сознался не только в том, что забыл закрыть дверь, но и в другом. Что «дозорный», который должен был находиться на улице возле цирка, самовольно оставил свой «пост», убежав домой по естественной нужде. Чистосердечное признание «догадливого» и удержание Макра в коридоре способствовали тому, что строгая судья закрыла глаза на незапертую дверь, и он не понёс наказания. Другой раб, водохлёб, которого так не вовремя подвели особенности организма, был нещадно высечен и вскоре отправлен в далёкое имение.
  Необходимо было сделать выводы. На месте Аркесилая другая вывела бы такой. «Домой больше не приводить». Неправильный. Первое. Дежурящий в портике, узрев или узнав о приближении Угрюмого, должен, не паникуя, сначала запереть входную дверь на засов. А затем уже стремглав бежать предупреждать госпожу. Второе. Примерно через каждые два часа один слуга выходит из дома и по очереди подменяет, если в том есть необходимость, уличных «дозорных» на их «постах», пока те бегают, куда приспичило. Третье. Которое подсказала подруге Парис, услышав от неё этот забавный рассказ. Проверка, обход «постов», как у военных.
  В основном это поручалось Уриане. Но иногда Муция лично, вообразив себя полководцем, обходила «посты», особенно когда на улице не было народа, то есть с наступлением темноты. Или ночью в доме проверяя два «поста»: у спальни Макра и на лестнице. Конечно, в этой забаве ей составляли компанию многие партнёры. Нескучно же, вооружившись как минимум кинжалом и плёткой, словно трибун или квестор при легате Муции, ставить «дозоры», проверять «посты», слушать доклады…
  Правда, повода применить плётку (да у Фабии и нет специальных экзекуторов) почти не находилось. Все выделяемые для этого слуги были на местах и не спали. Видимо, памятуя о судьбе «водохлёба» и рассказывая о ней, о его судьбе, рабам «гостивших у опасности» господ. Уже не казавшейся иллюзорной или ненастоящей после случая в атриуме. Когда мгновения отделяли Луция и Муцию от того, чтобы быть пойманными с самым что ни на есть поличным. Когда лишь поразившая и саму патрицианку находчивость не позволила застать жену с любовником врасплох. Или «враздвиг» - как она полулежала в кресле.
  Особенно весёлыми получались такие обходы с Бестией. Которая на улицу выбиралась в одной только прозрачнейшей тунике, а по дому расхаживала в накинутых на голое тело «доспехах», оставшихся с Волканалий, и плёткой. Подкрадётся к «дозорному», схватит за грудки, притянет к себе, часто глядя, даже на мужиков и парней, сверху вниз, лицо вплотную приблизит к лицу пугающегося раба, ещё и подносит к округлившимся глазам левый кулак, обмотанный боевым панкратионным ремнём. И грозно говорит: «Кому спишь?!» Редко кто мог внятно ответить на этот маловразумительный по сути вопрос. О котором Корнелия услышала от своего брата Публия. Он служит трибуном в одном из германских легионов. «Постовой» понимал, конечно, общий смысл, но не мог сообразить, как отвечать, при том ещё, что он вовсе не спал. Вдобавок он с одной стороны был напуган, с другой смущён. Тут Бестия ещё напирает.
  Если на «посту» служанка, она чувствует, как ладони странной госпожи – одна «невооружённая», с нежнейшей, гладчайшей кожей, другая обмотанная кожаными ремешками – как эти ладони сжимают её ягодицы, затем груди, и слышит вопрос: «На месте ли твоя амуниция?» Потом бедная – или довольная – рабыня ощущает некий, тоже кожаный, твёрдый продолговатый предмет, скользящий по бёдрам, пробирающийся меж половинками задницы. «Постовой! Будь готова к любой неожиданности!» - предупреждает Руфина, уже затыкающая обратно за пояс свою плёточку с обтянутой кожей рукоятью, затыкая прямо, а не сбоку, так что тонкие её ремешки с узелками на концах мотаются между ног.
  Если же раб мужского пола, то со словами «Проверим твоё оружие!» Бестия лезет ему под тунику, иногда обнаруживая проверяемое в боевой готовности. Что неудивительно, учитывая наряд и вообще соблазнительность проверяющей. В этом случае «префект» Бестия плотоядно улыбается. Но, получив лёгкий шлепок по попке от «дукса» и опомнившись, просит командующего, то есть Присциллу, скорее закончить обход «постов» и вернуться в «палатку», «преторий», то есть на ложе, где ждут «дамский угодник» или квирисы квиритов. В общем, это самая нескучная «трибун» при «легате» Муции.
  А самая «бранелюбивая» – Глицерия. Во многом благодаря сопровождению «примипила», мужественной Бритты. Мерулина, едва узнав об этих проверках «постов», в ближайший же вечер, ещё до прихода Макра, пришла с преданной экс-няней и тремя комплектами боевых поясов с оружием. «Боевых», разумеется, громко сказано. Два были даже не то что парадными, скорее декоративными; однако роскошными. И чудесно смотрелись поверх сирийских туник, подчёркивая стройнейшие талии аристократок Корнелии Примы и Фабии. Прима первый раз даже нацепила не кинжал, а короткий меч, но он был ощутимо тяжеловат, а ножны при ходьбе ударяли по нежному бедру. Третий комплект вооружения был настоящий, действительно боевой. И домашним мастерам Дидия Инстеана и Корнелия Мерулы срочно пришлось потрудиться над тем, чтобы он не бряцал при движениях. Впрочем, по советам иценки они быстро этого добились.
  Перед первым обходом воинственная Глицерия и Аркесилай настояли, чтобы Бритта, не сильно этого хотевшая, во-первых, оделась и раскрасилась как во время войны, а, во-вторых, на паре слуг продемонстрировала своё потрясающее боевое искусство. В обмен бывшая няня тоже кое-чего потребовала, и это было тотчас выполнено.
  В тот вечер, когда Прима пришла к Фабии «первее» благоверного, последний задерживался, шла вторая стража. Юные жёны уже побывали на Порнасе удовольствия. Тогда они и решают провести проверку уличных «постов». Получивших, кстати, предупреждение повысить бдительность и быть осторожнее.
  Прохожих нет, иценка в полной боевой готовности, проверка «дозоров» начинается. И представляет собою замечательное зрелище. Две восхитительнейшие девушки, способные сразить мужчин одним своим видом, ещё и опоясаны драгоценными клинками. Третьим выходит Кробил. Бритте нравятся женоподобные мальчики, и её требованием было, чтобы он, «в должности тубицена», находился при обходе вместе с ними, а в другое время был у неё под рукой наряду с секстарием вина. Для Кробила нашлись старые варварские поножи и те же кожаные «доспехи».
  Четвёртой становится, естественно, сама Бритта. Но её – даже случись возле дома какие-нибудь заблудившиеся прохожие, и они бы не обратили внимания – её не видно, и дежуривший в портике «постовой» её не замечает. Хотя она выбирается через дверь, вслед за госпожами, в трёх шагах от этого «постового». И хотя у входа горит факел, и на улице не кромешная тьма: небо звёздное, без облаков. Помимо искусства оставаться незамеченной, такова одежда иценки. Всё чёрное, в ткань завёрнуты ножны и другие металлические детали пояса, что могут отразить свет. Волосы её – уважаемые читатели и милые читательницы должны помнить – черны как смоль, уши обмотаны повязкой, оставшееся открытым лицо измазано грязью: намоченной землёй из клумб. Только глаза озорно и устрашающе блестят.
  Первого «дозорного», маленькую невольницу, Бритта, налетев из-за ближайшей колонны, в мгновение ока, схватив за ноги, опрокидывает, подвешивая над землёй. Подбежавшие домины, играя, шлёпают ошарашенную взвизгнувшую служанку и, присев, говорят ей:
  - Предупреждали же: будь осторожнее и бдительнее!
  - Ничего, что мы для тебя вниз головами? – смеются и идут дальше.
  Мерулина оглядывается:
  - Поставь обратно. А следующего раздень, как ты умеешь.
  Это выглядит таким образом. «Постовой», мужик, вдруг ощущает, что его туника распарывается и падает на мостовую. Он беспомощно, в страхе оглядывается, но видит лишь подходящих к нему хозяйку с её юной гостьей.
  - Не бойся пока, Лак, - говорит ему Присцилла.
  - Вот когда увидишь, чем тебя раздели, - добавляет Корнелия Прима, - тогда можешь бояться.
  За спинами домин словно из воздуха воплощается Бритта, говоря:
  - Так мы забавлялись, тренировались иногда на пленных, и они бывали от неудачных попыток глубоко порезаны или даже заколоты. Конечно, мечи были покороче этого, - она почти беззвучно вкладывает в ножны огромный галльский всаднический меч с чуть не четырёхпесовым клинком. – Ведь с таким неудобно передвигаться.
  В дальнейшем Бритта не брала этот меч и одевалась обыденно, в тунику, для обходов опоясавшись только кинжалом. Но постовые при виде её чуть не дрожали. Весьма устрашённые, помимо славы «амазоночки Волканалий», рассказами перевёрнутой служанки и особенно Лака. У которого впечатление от внезапного разоблачения и увиденного раздевшего его меча наверняка останется весьма надолго.
  Таковы были «игры в военных», необходимые для страховки от неожиданного и нежелательного появления Г. Макра.
XXVII
  К описанной картине того, как Присцилла проводила сентябрь, можно – до конца свитка остаётся ещё место – добавить несколько оттенков и мазочков нежной кисточкой.
  Следующие три дня после происшествия в атриуме у неё «были гости», как выражаются порою женщины, а на самом деле был единственный гость. Обычно к нему Муция сама приезжала в такой период, однако в этом месяце посетила его только на один вечер, в канун нон, дома сделав вид, что поедет на богослужение. На котором ей практически нельзя присутствовать, но родные мужчины не догадались. Зная её религиозность и особое пристрастие к расширенным службам, ни Угрюмый, ни Торкват даже не посылали слуг проследить за её носилками. Речь об Эприи Марцелле, отметившем вместе с любимой и боготворимой очередные «Менструалии», они же «Попыквиррии». Ц…
  Его дочка, Клодия Марцелла, запрещала пить много вина самой младшей Фабии. Та, пользуясь радостным случаем – всё-таки сёстры давно не виделись – увлечённо нарушала этот запрет. Марцелла её упрекнула, хмельная Марциана вспылила, они крепко поссорились, и последняя в полночь уехала вместе с Муцией. И жила у неё, и с ней. Непосредственная близость произошла два-три раза, когда обе были порядком навеселе. И заметив, что они остались на ложе только вдвоём и ласкают уже друг дружку, обе лишь широко улыбались, вовсе не подумав останавливаться… Бэта у Аркесилая прожила дней десять, пока не приехала просить прощения Марцелла. Она призналась, что не может, что невыносимо одной, без любимой баловницы. И отменила свой запрет. А вернувшаяся к ней самая младшая Фабия не очень-то его и нарушала.
  Однажды дошло до того, что на третьем этаже в тесной спаленке-«палатке»-«претории», практически превращённой в одно большое ложе, остались лежать сразу шесть несколько подуставших молодых людей и ещё пара девушек. Из знакомых читателю там были… Впрочем, не столь важно. Между прочим, когда в Город пришли известия о том, что и восточные легионы поддержали Гальбу и присягнули ему, его «признала» и Руфина. Муция и Бестия в качестве «легата» и «префекта» ушли проверять посты, заодно прислав в лагерь своим «гастатам», то есть «копьеносцам», «подкрепление», то есть подкрепиться: покушать и выпить. Но спустя совсем недолгое время, после того, как «префект» обнаружила боевую готовность оружия одного «постового», обе вернулись. Бестия с порога произнесла своё любимое: «Квириты, где ваши квирисы?!», кистью неосознанно будто уже обхватывая вожделенное оружие. Юноши шутливо выразили осуждение столь скорого возвращения. На что Муция отвечала:
  - Хотя вас и шестеро, эфебы, не будьте эфетами, судьями-архонтами.
  - А что? – возражал Каррина. – Вы сами, столь воинственные, разве не архонт-царь и полемарх? И вообще-то, не эфеты, а тесмотеты…
  Но Бестии было не до остроумной беседы. Привлечённая Кацином, она наконец-то на конец Ц…
  Упомянутое в конце XXIII-й главы послание пришло Фабии из Иудеи от брата Гая. Плюс кое-что было добавлено Гнеем Сабином. Но об этом – в книге, долженствующей последовать за той, в которой будут пересказаны и обширно процитированы несколько последних писем Фабия Павла.

                Примечания
Книга девятая
1) триста Фабиев – скорее всего, не считая клиентов, т.е. вместе с клиентами больше, чем триста.
2) третий год девяносто седьмой олимпиады – 390 г. до н.э. – когда галлы взяли Рим, разбив у реки Аллии р. войско.
3) литуус – жезл, к-рым совершавшие ауспиции очерчивали в воздухе круг или квадрат для своих наблюдений.
4) аппетит цыплят – хороший знак.
5) Воцер – имя от лат. «голос».
6) «Хок аге!» - лат. «Это делай!», т.е. помни, что делаешь. Когда магистрат или жрец совершают какой-либо общественный религиозный обряд, глашатай (обычно ими были вольноотпущенники) идёт впереди и громко кричит «хок аге!». Тем самым призывая соблюдать тишину, не отвлекаться, не прерывать обряд посторонним занятием.
7) Тигран с… полчищами…Цепион и Маллий… - 6 октября 105 г. до н.э. у г. Араузиона (совр. Оранж) р. армия под началом консула Гн. Маллия Максима и проконсула Кв. Сервилия Цепиона была совершенно уничтожена ордой кимвров и тевтонов (германские племена), и 6 октября какое-то время считалось несчастным днём. В 69 г. до н.э. у г. Тигранокерты Л. Лициний Лукулл разбил варварское войско, собранное армянским царём Тиграном Великим, многократно (почти в 20 раз!) превосходившее по численности.
8) снять доспехи – как трофей и как подтверждение своей победы над противником.
9) Полемон Афинский – др.гр. ф-ф, глава Академии с 314 по 267 гг. до н.э.
10) Хирон и Эвритион – имена кентавров из мифов, созвучны с гр. словами «худший» и «раздвинутый».
11) Антигон Каристский – скульптор и писатель III в. до н.э., автор «Жизнеописаний ф-фов»; «О роскоши древних» - сочинение, выпускавшееся под именем Аристиппа Киренского, собравшее всяческое злословие о нравах великих людей; «О прославленных философах» Ксенида Беотийского – неизв. книга и автор.
12) Ксенократ из Афин – др.гр. ф-ф IV в. до н.э., глава Академии с 339 по 314 гг. до н.э.
13) Фемистокл – победитель в знам. Саламинской битве; по политическим мотивам эмигрировал в Азию. Саламинская морская битва – в 480 г. до н.э. объединённый гр. флот разбил превосходивший персидский в проливе между островом Саламин и побережьем Аттики. Магнесия – г. в Малой Азии.
14) стоик Зенон – Зенон Китийский обратился к оракулу с вопросом, как ему жить наилучшим образом, и Бог (Аполлон) ответил: «Взять пример с покойников». Зенон понял и стал читать др. авторов.
15) диалектика – в античности под этим словом подразумевались и логика, и искусство вести беседу (спор), и нечто вроде гносеологии (тории познания).
16) скептик Агриппа – ф-ф I в. до н.э., автор несохранившихся работ по скептицизму.
17) время шесть, особое воздержание есть – игра слов (гр.): hexa – шесть, hexis – воздержание.
18) Протагор из Абдер – др.гр. ф-ф-софист, V в. до н.э., один из основателей софистики.
19) послушайте следующее. У различных…- Присцилла приводит т.н. скептические тропы, т.е. основные положения, доводы скептиков, утверждающие невозможность познания; вероятно, по упомянутой книге Агриппы.
20) Клит, сын Дропида – знатный молодой македонянин, один из приближённых и друг Александра Великого. В битве у реки Граник (333 г. до н.э.) вовремя подоспевший Клит отрубил руку перса с уже занесённым над Александром мечом. Парменион – один из полководцев (довольно пожилой) Александра.
21) Парки – или (гр.) Мойры – Богини судьбы.
22) Волканалии – отмечающийся 23 августа праздник жатвы, устраивался с целью отвратить пожары (посевов).
23) Опа – или Опс - Богиня плодородия. Мессор – Божество, один из двенадцати помощников Цереры, покровительствует сбору (урожая).
24) Грайи – (гр.) Богини старости, безобразные внешне, сёстры Горгон.
25) мир с Богами – лат. pax Deorum – поддерживается исполнением людьми определённых обязательств почитания Всевышних, в ч., участием в необходимых обрядах, церемониях.
26) силлогизм – логическое построение, состоящее из двух посылок и заключения. Пример силлогизма: «Если все леди делают это и Е. – леди, то Е. делает это».
27) Любовь – стремление к сближению…– определение из учения стоиков.
28) Фемида – (гр.) Богиня правосудия, справедливости.
29) маркоманы – германское племя.
30) речь о живой природе – для уточнения Либералия использует гр. понятие ;;;;;;- (растительная) живая природа, в отличие от ;;;; - мёртвой природы.
31) Идущие на боль приветствуют тебя – по аналогии с приветствием гладиаторов императору: «Аве, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!», лат. «Ave, Caesar! Morituri te salutant!»
32) фунт – р. фунт – 326-327 г.
33) Нокта – означает «ночь».
34) галльский всадник – у галлов всадниками называлась военная аристократия.
35) Беллона – Богиня войны
36) дело Цереры – т.е. еда, приём пищи.
37) Фирм – г. в Пицене на берегу Адриатического моря.
38) переняли родовое имя патрона – распространённое явление среди клиентов, особенно века до третьего до н.э.; этим патрон как бы принимал их в свой род.
39) Божественное величие – при Республике считалось страшным преступлением оскорбление Величия р. народа. При Августе, заложившем прочный фундамент императорской власти, народ практически утратил политические функции. При Тиберии уже был принят закон об оскорблении Божественного величия принцепса (так как он теперь воплощал в себе величие всего р. народа, властителя мира).
40) Пинарии – древний патрицианский род, начало которого его представители вели от Пина, одного из сыновей царя Нумы Помпилия. В описываемое время скорее всего этот род пресёкся.
41) род Цезаря Клавдия – Клавдии – знатный патрицианский род сабинского происхождения. Переселились в Рим в конце VI в. до н.э., в первые годы Республики.
42) Монета, почти как Гера – Гера отождествляется с Юноной. В Риме стоял храм Юноны-Монеты, т.е. Юноны – Подательницы благих советов, Увещевательницы (лат. monere – увещевать). В этом храме, как и во многих других, было хранилище денег, одно из самых крупных, отсюда происходит слово «монета».
43) Опиконсивии – празднуются 25 августа в честь Опс.
44) Во время завоевания и подчинения Македонии и Ахайи – т.е. в первой половине – середине II в. до н.э. Из покоренных стран, особенно из наиболее культурных, естественно, вывозилось, в ч., и множество художественных ценностей.
45) Приап – Бог полей и садов, изображался безобразным, с чрезмерно развитыми половыми органами в состоянии вечной эрекции.
46) Римские игры – проводились в сентябре в течение 16 дней в честь Юпитера.
47) командир первой когорты – первая когорта, численность в тысячу солдат против пятисот-шестисот в остальных, несла службу (вместе с другими задачами, естественно) по охране легата и претория. Преторий – палатка командующего.
48) префект – имеется в виду, скорее всего, префект лагеря, вторая должность после легата.
49) примипил – командир первой (сдвоенной) центурии первой когорты, центурион самого высокого ранга в легионе.
50) тубицен – солдат-трубач.
51) вексилларий – нёс штандарт пехотной или кавалерийской части, обычно солдат в возрасте.
52) четырёхпесовый – пес – прибл. 29 см, т.е. клинок имел длину около 1 метра 16 см.
53) эфетами в Др. Греции назывались судьи, расследовавшие дела об убийствах. Присцилла, скорее всего, путает их с тесмотетами. В Афинах высшей исполнительной властью обладала коллегия из девяти архонтов. Её возглавлял архонт-эпоним (первый архонт), и входили архонт-царь, архонт-полемарх (военачальник) и шесть архонтов-тесмотетов – законодателей, ведавших также судебными делами.