Остаток ночи я провёл за описанием всего, что произошло со мной с момента приезда в Ващановку. Этот манускрипт я готовил для отправки по факсу Самсону. В конце девятого листа я написал свой номер телефона и добавил глупый вопрос: «Что мне делать?»
Интонация, которую я мысленно вкладывал в написанный вопрос, соответствовала состоянию духа, состоянию двойственной бездеятельности. В это время суток и в этом состоянии я не смог бы надеяться на быстрый сон и, одновременно, не проявлялось признаков малейшего желания заниматься хоть чем-то. Но не сидеть же мне вот так, вроде живым наполовину?
Размышляя такими односложными и очень упрощёнными мыслями, я постукивал пальцами, по одиноко страдавшим от отсутствия мужского внимания папкам, полученными от участкового.
Скорее от нежелания утонуть в хандре, чем от желания заниматься хоть чем-то, я заставил себя заинтересоваться содержимым этих папок. Я открыл верхнюю, и без настоящего интереса начал просматривать построчные надписи.
Так. Протокол осмотра места преступления. Составлен… так-так. Лейтенант юстиции Макарищев П.П. Запомню, хотя не знаю зачем. Так. И что увидел это П.П. на берегу? Так… четыре лодки, все перевёрнуты. Тела лежат в метре от береговой полосы озера. Ага, а вода в озере холодная и дно каменистое. Так-так, наружных повреждений не обнаружено, одежда, представляющая собой камуфляжные костюмы, повреждений не имеет также… бла-бла-бла… число и подпись. И что интересного в этой бумажке? Ничего, кроме нескольких вещей. Кто из прибывших служак по вызову есть Макарищев? Пилот вертолёта? Вряд ли. Один из двух в химзащитных костюмах? Не похоже. Водитель автомашины? Так Штраух сказал, что за рулём сидел мужик, а лейтенант – звание для кого-то моложе, тоже не срастается. Значит, протокол писался не тут и не человеком, который тут был. И что? Без понятия….
Что далее, протокол грядущий мне готовит? Галиматня полнейшая. Согласно Макарищеву, тела обнаружены на берегу, а Станиславович заявляет, что вертолёт припёр тела через два часа после его звонка участковому. Какой надоедливый вопрос – что это значит? Это значит, что мне нужна карта озера и ближайшей земли. И ещё одно это значит – зачем находить двух мужиков далеко отсюда, как сказал Штраух: «…далековато для вёсельной лодки», и перетаскивать их на этот берег, где и устраивать фиктивное место преступления? Интересно получается? Ладно, запоминаем и смотрим дальше. О, фотки! Так-так, портфолио! Снимки девять на двенадцать, глянцевые. И все, что можно на них понять. На одной фотографии кто-то лежит на каменистой почве, второй, в состоянии полуприседа, демонстрирует свой зад. Ага, не только, ещё есть демонстрация рук. Фотографа взяли из общества слепых? Сфотографировано было всё, кроме головы и лица усопших. Интересно, как прошла фотосессия второго утопленника?
Я открыл вторую папку и рассмотрел снимки. Выбранный фотографом ракурс не поразил меня своей новизной – лицо и голова были заслонены тем же задом. Хотя, ради справедливости, надо заметить, что голова, вернее, часть её, видна была, но только часть, по которой идентифицировать её хозяина на принадлежность к имени на папке, было невозможно. На одной фотографии кто-то, скорее всего, ощупывал шею погибшего и ладонями прикрыл лицо. На втором снимке, тот же самый кто-то присел около тела и перекрыл визуальный контакт с верхней частью торса утопленника. Или следователь не хотел портить себе аппетит после просмотра этих снимков, или эти двое не те, за кого их приняли и, соответственно, не те, за кого их выдавали, или…? Вот это третье «или» надо на всякий случай запомнить.
Что ещё интересного припасено в этих папках? Итак, смотрим дальше. Понятым в протоколе представлен Штраух. Это терпимо, можно с умным видом не анализировать. Это что такое? Ага, акт вскрытия. Так-так, предполагаемый возраст, пол, рост…. А почему предполагаемый? Есть же документы этого Бондаренко и… Харина? Такая форма заполнения акта, или снова самодеятельность? Типа, не знали, кто такие и нашли их документы позже? Вот чухают ребята! Ладно, акт. Так… вода в лёгких. Причина смерти – асфиксия, вызванная прекращением дыхания вследствие попадания воды в лёгкие, разрыв альвеол, надорваны голосовые связки… почему? Они так сильно орали? Ерунда какая-то. Пока ладно, смотрим дальше. А дальше ничего нет. Здорово! Нет ушибов, ссадин…. То есть, сидели два мужика в лодке и занимались чёрти-чем, хотя на самом деле ловили рыбу. Тут им приходит в голову мысль проверить дно. Приходит двоим одновременно. И сигают они за борт в набежавшую волну? Ой, ребята, а этот капкан круче моего с липовым положением! Эти документы для отмазки написаны, чтобы их кто-то свой подписал для сдачи в архив. Иначе у этих папочек нет будущего, в смысле юридического. Странно, но эти дела могут и меня лишить будущего. А с чего это вдруг странно? Это уже страшно! Глушь, подходящая только для декабристов, турбаза, озеро и хитросделанная милиция, уничтожающая ФСБшников ещё на подлёте к месту преступления. Мне стало неуютно.
Сидеть над этими делами мне уже не хотелось. Не понятно только, зачем участковый ломал передо мной комедию – давать мне с собой эти папки, или не давать? Он их сам не читал, что ли? Или он в этой Ващановке свадебным генералом работает? Ладно, пока оставим всё, как есть. Пусть они выходят на меня по поводу своих бумажек. А, интересно знать, кто это «они»?
Последний вопрос я задавал самому себе, выходя из дома. Часы указывали мне на половину одиннадцатого, но это, на сегодняшний и очень ухудшающийся момент, меня не беспокоило. Если я не отдыхаю, то и моим врагам отдыхать не стоит. Пусть мучаются со мной. Может, этим я и врежусь им в память, если мне не удастся, ни во что другое врезаться.
В дверь резиденции Штрауха я стучал только из врождённого чувства благородства, а не из вежливости к хозяину турбазы. Дом сохранял спокойствие и молчаливость, то ли охраняя сон хозяина, то ли скрывая его отсутствие. В обоих случаях мне это надоело, и я толкнул дверь. Не запертую.
В небольшом коридорчике, с которого начинались внутренности дома Штрауха, было чисто, но…. Это «но» заключалось в разбросанной обуви, валяющихся скомканных пакетах и сломанной удочке, на которой затейливым макраме висела спутанная леска.
Особенно не вдаваясь в подробности увиденного, я ногой расчистил ногой себе проход к правой двери, выходящей из коридора. Она была больше и смотрелась лучше, чем вторая, которая уводила в левую сторону. Правосторонний выбор был верным.
Большая комната, впустившая меня в своё нутро, была одновременно и кабинетом и кухней, доведённая до аскетизма и упрощённая до минимализма мужской рукой одинокого деятеля науки.
На одной стене висела карта, открывающая моему взору всю мощь Байкальского простора. «Главное управление по геодезии и картографии. Москва 1952 г.» Эта карта появилась на свет в годы максимальной активности института, в котором трудились Штраух и ныне покойный Кац. Теперь она год за годом становилась всё раритетнее, претерпев множество изменений, старательно нанесённых на неё цветными карандашами.
Остров Хужир нашёлся быстро. Он и в самом деле находился далеко он нашей турбазы, что и объясняло непонимание происходящего Штраухом. Этот остров на карте окружали красные и синие дугообразные линии, немного смахивающие на схематическое изображение силовых линий магнитного поля из учебника физики.
Если бы у меня было желание и время, я бы повозился с масштабом карты и высчитал, на каком расстоянии от Хужира находится старательно прорисованный символ, совмещающий в себе буквы «О» и «Х». Эта точка была к Хужиру ближе, чем наша турбаза к тому же самому острову. Мне пришлось напрячь свою память и нагрузить её этой информацией.
Надо собрать в одну кучу предыдущие мысли и недавно полученные сведения и выстроить что-то такое, что напоминало бы линию поведения, основанную на понимании сути событий, развивающихся вокруг меня, но без моего прямого участия. Как мне это сделать? Если бы знать…. Вообще-то, признайся я Сергею Станиславовичу в том, кто я на самом деле, можно было бы и понадеяться на поддержку и, возможно, подсказку. В конечном итоге, он сам не меньше моего заинтересован в благополучном исходе того, что бесконтрольно закрутилось на его турбазе. Но могу ли я вот так слепо и одномоментно ему доверять? Пятьдесят на пятьдесят. Моя защита, пусть и не абсолютная, но всё же защита, заключается в обычном обмане. А когда Штраух будет знать, кто я такой на самом деле, сможет он… нет, не так. Захочет ли он помочь мне выбраться из турбазной эпопеи, заквашенной на хитромудрой торговле землёй и на двух смертях якобы рыбаков? Не качнётся ли он в сторону местной силы, которая пока уравновешивает моё наглое положение фиктивного силовика? Не уверен. Ему его собственная спокойная жизнь дороже, чем теперь уже гипотетическая прибыль от продажи участка. С другой стороны, глядя на его интеллигентность, можно предположить обратное и в лице Штрауха я получу союзника и соратника, правда, с не пропорциональным материальным интересом в случае благополучного разрешения нашего дела. Но, чем больше вариантов возможного развития событий и чем больше возможных поведенческих нюансов в единицу времени плохого развития событий, тем сложнее принимать решение, которое можно использовать, как правильное. Решение, которое даст гарантированный положительный итог…. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее мне хочется сбежать отсюда. А что? Сейчас почти ночь, никто не видит…. Спереть лодку и на вёслах рвануть в сторону ближайшего населённого пункта. А там уже, пригибаясь и иногда ползком, кустами и иногда посадками, добраться до Котовского. Красного командира, такого же лысого, как Штраух. И такого же мёртвого, как рыбаки. О чём я только думаю? Как это «о чём»? О том, что мне надо и можно сделать, чтобы выбраться отсюда и доделать дело, порученное Самсоном, а для этого… а для этого я посмотрел карту Байкала, рассмотрел жилище Сергея Станиславовича и затуркал сам себя придуманными страшилками. Тоже, в общем-то, занятие. Итак, что я не сделал? Не позвонил участковому. А что ещё? А ещё не убедил себя в том, что третий уфолог Шрамко пропал по-настоящему. О! А это откуда взялось? Я же не думал об этом парне! Так-так! Если дружить с головой, то не только паниковать, но и правильно соображать можно! Выходит, что если принять за основу только что пришедшую мысль, то всё, не то чтобы меняло кардинально в лучшую сторону турбазное приключение, а в значительной степени меняет угол зрения на то, что мне представлялось гибельным и безысходным. Я сам хорошо понимаю, что накрутил в своей голове? Думаю, что хорошо, потому, что тут же сформировалась линия поведения и, как следствие, поднялось настроение. На этом подъёме я позвонил участковому и договорился с ним о его необходимом визите на турбазу. Завтра. В качестве извозчика. На весь день. Без оплаты.
На всякий случай я ещё раз обвёл глазами комнату. На что она похожа в отсутствие хозяина? Не понятно. Она просто безликая. Присутствует аскетизм, но нет, казалось бы, необходимых вещей – хотя бы ружья. В прямой видимости нет. Хотя и беспорядка, такого, как в прихожей, тоже нет. Безликое холостяцкое жильё. Если, вдруг, мне понадобятся какие-то секреты из личной жизни Штрауха или уфологов, то они не на виду или, скорее всего, не в этой комнате. Другими словами, всё, что я хотел узнать самостоятельно, я узнал. Пора прекращать несанкционированное вторжение и перемещаться на свою базу. Что я и начал делать.
На пороге дома Сергея Станиславовича я закурил, глубокомысленно разглядывая звёздное небо. Мало того, что оно невиданно красивое, так оно ещё и жило, какой-то своей небесной жизнью. Что-то двигалось по полотну неба, что-то пульсировало и колебалось относительно точки спокойствия. Что-то летело… летело и мигало красными и зелёными огоньками на самолётных крыльях.
Моё внимание привлекла особо яркая звезда, пусть простят меня астрономы за этот термин, но это штука была по-настоящему яркая, и вокруг не было ни одного астронома. Что-то происходило с этой звездой? Ничего. Она была крупнее остальных и всё. Поэтому и понравилась моим уставшим глазам. И вот так она мне нравилась до тех пор, пока от неё не отделилась менее яркая… пусть тоже звезда, и пока она не полетела… если я правильно ориентируюсь в пространстве, то полетела она на восток. Вот так вот! Я могу поспорить с кем угодно и на что угодно, но эта менее яркая штука не подлетала к первой, более яркой звезде! Это точно потому, что я смотрел на неё не меньше минуты! Никто не подлетал, а то, что отлетело от неё, оно… отделилось! Точно, отделилось! Ни фига себе, новости с других планет! Так-так! А где наш самолёт? Ага, вон он, мигает, вижу. Так…. Что же это выходит? У этой, отделившейся штуковины скорость раз в пять больше, чем у самолёта! Если учесть расстояние от меня до наблюдаемого объекта и сравнить скорость движения этой штуковины и самолёта, то, навскидку, выходит, что эта отделившаяся небесная перемещалка летит под две тысячи км в час! Плюс-минус двадцать км. У нас кто-нибудь летает на таких скоростях? Не знаю. Я о таких торопыгах не слышал, на этих скоростях и перегрузки большие и всякое такое…. Вот, блин! Я что, НЛО рассматривал?
--Сотрудников по разуму ищете?
От долгого смотрения задранной головой в небо, у меня сильно затекла шея, поэтому я и не сделал две вещи. Во-первых, отвлекшись от мироощущения созерцанием ночного неба, я не услышал приближения Штрауха, использовавшего походку тайной школы под названием «Шаркающий Дракон». А во-вторых, у меня по-взрослому затекла шея, и мне пришлось потратить несколько секунд на возврат головы в положение «Вижу землянина». Кроме того, оставленная без внимания сигарета, предательски обожгла мне пальцы, дотлев до фильтра.
--Я потом оценю вашу шутку. Смотрите сюда….
--Смотрю.
--Не на меня, профессор, не на меня, а на небо. Видите? Самолёт летит? Левее берите, в смысле смотрите. Видно? Вот. А теперь смотрите туда… не туда, а туда! – Жестами я постарался направить взгляд Штрауха в нужную для меня часть верхнего слоя атмосферы. – Видите? Летит….
--Перемещается.
--Ладно. Пусть так. Перемещается. Но намного быстрее самолёта и без мигания габаритных огней. Видите?
--Вижу.
--Это что, НЛО?
--Да.
--В натуре?! Здорово! Первый раз вижу! А если заснять это… эту… ну, вы поняли?
--Зачем?
--Как это «зачем»?
--Этот вопрос я задал. Вам надо на него ответить.
--Сергей Станиславович, это НЛО летит надо мной, и я ничего не делаю! Зачем… на память! Такой ответ подходит?
--В данном случае вам подойдёт любой ответ.
--Погодите, вас не возбуждает то, что вы созерцаете НЛО?
--Нет.
--Почему?
--Почему?
--Теперь это мой вопрос и вам надо на него отвечать.
--Меня это не возбуждает.
--Ладно, поговорили.
--Вы меня не поняли. То, что вы наблюдаете в ночном небе, дословно называется Неопознанный Летающий Объект. И всё. Если вам захочется думать и верить в то, что этот объект есть космический корабль, пилотируемый биологическим организмом, рождённым на другой планете Вселенной – Бога ради! Верьте и думайте так. Вас никто не станет и не сможет переубедить. Но насколько вы окажетесь правы, никто не сможет подтвердить без соответствующих исследований. Вы немного меняете смысловую нагрузку на эмоциональную, расшифровывая аббревиатуру НЛО. Вслушайтесь и вдумайтесь в слова – неопознанный летающий объект. Что это означает в буквальном переводе? Только то, что этот объект, который в данный отрезок времени перемещается в пространстве, используя принцип, именуемый на Земле «воздухоплавание», или, попросту, «полёт», не является идентифицированным, как зарегистрированный на той же Земле летательный аппарат. И всего-то! Другими словами, вы наблюдаете, что в небе что-то перемещается, не имея на то конкретного названия. Это может быть часть ракеты-носителя, ступень той же ракеты, спрессованный мусор, оставленный пролетевшим кораблём, отработавший свой срок искусственный спутник Земли, которые с пятидесятых годов прошлого столетия в большой количестве запускаются с Байконура и Плесецка. Это может быть… пилотируемый и инопланетный….
Сергей Станиславович проговорил последние слова своей лекции другим, сильно изменившимся голосом. Всё время, пока он мне говорил, мы, не отрываясь, смотрели на светлую точку, которая совершала перемещение в пространстве, называемое на Земле «полётом». Эта светящаяся штуковина летела-летела, потом повернула практически под прямым углом на север (это направление будет считаться верным, если я хорошо ориентируюсь в пространстве) и, пролетев ещё немного, просто повисло на одном месте, начав пульсировать светом.
--Договаривать будете?
--Очень любопытно, очень! Я не знаю, что может иметь такую траекторию перемещения….
--А также такую скорость и такой размер. Отсюда видно, что эта штука раза в два больше самолёта. Это в лучшем случае в два раза. А теперь попробуйте представить себе истинный размер с учётом удаления его от глаз наблюдателя. Что скажете, коллега?
--Мы с вами довольно ситуативные коллеги…. Хотя, возможно, вы и правы. Мы коллеги по любительскому наблюдению за небесными телами. Зачем вы ко мне приходили?
На этот раз вернуть голову в исходное, более природное положение, было не так уже сложно, по сравнению с первой попыткой. Штраух, видимо, только начал бороться с застывшими от напряжения мышцами шеи.
--Вас искал. А вы где были?
--Я? А я… к вам ходил.
--Ну, и как? Нашли меня?
--Где?
--Там, куда ходили?
--Я нашёл вас на пороге моего дома. Вы зачем приходили?
--Вас искал. А где вы были?
--Всё-таки это пилотируемый полёт.
--Вы про ту штуку?
--Да. Так… чем обязан вашему приходу?
Штраух смог таки опустить голову, которой теперь смотрел на меня. С подозрением.
--Уважаемый Сергей Станиславович! С первых строк своего письма могу вам сказать, что приходил к вам на порог любознательства ради.
--Любознательности.
--Сам знаю. У меня появилось несколько вопросов к вам. Если хотите, я могу их озвучить прямо отсюда. А где вы были? Меня искали? Зачем? Визит вежливости?
--Я не был у вас и сказал… необдуманно. Я не ожидал вас здесь увидеть. Просто так сказал. И всё.
--Понимаю.
--Каковы ваши вопросы? Если вы и впрямь пришли сюда по делу.
--Впрямь. Давайте, приглашайте меня к себе, поговорим маленько.
--Давайте поговорим тут.
--А-а, понял. Вы уволили прислугу и у вас не убрано. Не эстетично у вас в доме. Ладно, поговорим тут. Вы можете вспомнить номер машины, на которой приехал начальник из Еланцев?
--Вы из-за этого ко мне приходили?
--Почему вы стараетесь вывести меня из себя, а? У вас от этого старческий оргазм? Почему просто не назвать четыре цифры и пару букв? Чего вы выпендриваетесь всё время? Ваша высокомерная интонация в вашей же ситуации, подходит только для участившегося поноса! Вы старый, оторванный от жизни идиот! Я три тыщи километров прочапал в одну сторону сюда, чтобы вы получили деньги, которые вы сами запросили у покупателя! Не я вам эту продажу навязал, это вы её затеяли. Это вы предложили сделку человеку, с которым нельзя вести себя так, как вы ведёте – типа «Ой, не получилось»! Этот человек не ваш романтизированный участковый, это человек, который из всех словарей вымарал слово «нет». Если они захотят, то порвут вам на клаптики то место, которым вы садитесь на унитаз! И заметьте, я сюда приехать только потому, что вы, именно вы, старый и словоблудливый интеллигент, затеяли торговлю землёй. А если до вас не доходит, то попробую в двух словах растолковать вам, что от того, как я преподнесу эти события до Самсона, будет зависеть целостность вашего седалища и ваш денежный достаток! Это до вас доходит? Теперь я подставляю свою шею под это дело, с которого не получу ни копейки. А вы мне: «Из-за этого приходили?» Нет, блин, я приходил сюда в носу поковыряться! Короче, на кой хрен мне сдался этот геморрой? Позвоню Самсону и скажу, что вы его динамите. Тогда поглядим, как вы запоёте! Вы эту турбазу не только не продадите, вы будете просить Самсона принять её в подарок! Господи! Зачем я с ним разговариваю?
Оттолкнувшись от порога, я целеустремлённым шагом направился к своему домику. Да, в самом деле! Чего я перед ним вытанцовываю? Скажу Самсону, что этот Штраух сам перепугался этой сделки и пусть будет то, что будет! Надоело всем хвосты заносить.
Я прошёл шагов десять, ну, пусть двенадцать, когда услышал позади себя:
--Погодите.
--Догодился уже. Надоело!
--Да остановитесь уже! Я не догоню вас.
--Вы вспомнили новые слова, которыми хотите меня порадовать?
--Давайте начнём сначала.
--С какого начала? С НЛО?
--Машина имела номер 07-24 МО.
--Если для ответа на мой следующий вопрос вам понадобится вывести меня снова, то лучше прикинемся не знакомыми.
--Спрашивайте.
--Ладно.
Я решил закурить, используя это время для того, чтобы придумать, о чём мне спросить.
--Вы подписали протокол опознания погибших. Так? Так. Вы лично видели их лица?
--Только через окошки в мешках, в которых они находились.
--Вам сообщили о возможной причине смерти? Вам говорили о повреждениях на теле? О ранах? О ссадинах, и таком прочем?.
--Сказали - утонули. Больше ничего не говорили.
--Вы сразу узнали Бондаренко и Харина? Или это были люди, в которых надо было узнать ваших знакомых?
--Однозначно в мешке был Бондаренко. Это однозначно. Харина я узнал… сказал, что узнал только исходя из логической целесообразности.
--То есть, кто же это мог быть ещё, как не Харин? Тем более что они вдвоём поплыли на лодке и на берег привезли тоже двоих?
--Именно.
--Лицо второго, пусть пока это будет Харин, вы попробовали рассмотреть?
--Не старался рассмотреть. Вы понимаете, зрелище не из приятных, а во-вторых….
--Я слушаю.
--Как вам сказать…. Если пластиковое окошко у Бондаренко было прозрачным, то у второго, который пока Харин, было… не знаю… запотевшим, что ли. Мутно-запотевшим. Да, это правильное определение…. И… голова была повёрнута в правую сторону. Только, исходя из логической целесообразности, я сделал вывод….
--И вам сказали, что это Бондаренко и Харин, так? И что ваше опознание, не более чем простая формальность?
--Именно так.
--Я запомнил эту фразу. Я не быстро вопросы задаю? Это не к вам вопрос, это я сам себе чревовещаю. Я для вас такой вопросец. Как происходила съёмка погибших? Кто фотографировал, и где вы находились?
--Я не присутствовал во время… фотографирования. По правде говоря, я даже не знаю, когда это было.
--При вас не фотографировали тела?
--Я могу рассказать только о том, чему был свидетелем.
--Ну-ка, ну-ка.
--Я вышел на берег, когда услышал шум вертолёта. Они сели метрах в семидесяти от нашей лодочной лёжки. Слева от нашего пирса.
--Курс норд-вест.
--Вы всё стараетесь перевести в шутку?
--Не всё. Я потом скажу, что перевожу в шутку и обратно. Продолжайте.
--Я уже подходил к вертолёту, когда они открыли люк… как называется дверца у вертолёта?
--Кингстон.
--Вы опять за своё?
--Да. Какая разница что, где и как называется? Говорите, что видели.
--Хорошо. При моём приближении к вертолёту, меня догнал Ермоленко, капитан из Еланцев. Ну… одним словом, он настоял на том, чтобы я вместе с ним оставался на некотором отдалении от вертолёта. Зачем – не сказал.
--Турбулентности от лопастей опасался. Что дальше?
--Теперь я могу повысить на вас голос! Вас интересует мой рассказ о произошедшем, или самолюбование собственным юмором сомнительного свойства? Вы переходите границы вежливости и порядочности, хотя они не были нами изначально оговорены. Я считал, что интеллигентные люди, изначально подразумевают определённый нравственный ценз в отношениях! Даже в отношениях между представителем власти и обычным гражданином.
--Славно сказано, славно. Даже слышится некая не подготовленная патетика. Но, к сожалению вашему, мне плевать на ваше повышение интонации, относительно моих шуток. Потому, милый мой, что вы в нашем разговоре слышите только меня, а это плохо. А вам надо слышать и свои ответы, которые от конкретики плавно уплывают в бесполезную болтовню. Я понятно высказываюсь? Я спросил: «Как всё происходило с фотографированием покойников?» Спросил? Спросил. Так какого хера вы мне мозги дрочите размышлениями о том, почему Ермоленко не допустил вас вплотную к вертолёту? А если вы вздумаете ещё раз повысить на меня свой голос, то я кое-кому напомню, что это вы просили меня не уходить и предложили начать разговор с начала. Вы, а не я! Есть что сказать – говорите! Если у вас появилась охота, трепануться на ночь глядя – то это без меня! Ночь темна, и спать пора. Итак! Последний шанс! Кто фотографировал?
--Мы стояли около вертолёта. Открылась… не знаю. Открылся проём и один человек в защитном костюме, не выходя из вертолёта, помахал рукой. Призывно.
Ох, и разозлило же Сергея Станиславовича моё повторное психование! Но не до такой степени, чтобы уйти, изображая благородный гнев. Он, используя чёткую артикуляцию профессионального театрального актёра, чеканил каждое слово, подчиняясь двум вещам – моему хамству и его врождённой порядочности.
--К вертолёту подошёл Ермоленко, а я остался стоять. Между ними состоялся разговор с использованием жестов большой амплитуды. Затем появился второй человек в защитном костюме. Снова состоялся разговор. Минут через пять, не больше, меня подозвали. Жестом. Пока я шёл, эти трое начали доставать пластиковые мешки и укладывать их на землю. Четвёртый человек, видимо пилот, всё время находился внутри вертолёта. Он, если можно использовать такое слово, подавал мешки с телами, стоявшим на земле. Он был в форме лётчика. Без защитного костюма. Особенных подробностей не помню, так как созерцание тел моих… скажем, почти товарищей, произвело определённый эмоциональный стресс. Далее всё произошло так, как я рассказывал.
--Вот видите? Простой вопрос и понятный ответ. И без всяких психов. О фотографе я ничего не услышал.
--Когда я пояснил прилетевшим, кто находится в пакетах, мне было задано ещё несколько вопросов, которые я не очень хорошо запомнил. Меня что-то спрашивали об анкетных данных Бондаренко и Харина. Я ответил, что не посвящён в подробности их биографий. На том закончилось. Тела снова подняли с земли и погрузили в вертолёт. Принимал их пилот. Дверь вертолёта закрылась, и Ермоленко сказал, чтобы я следовал за ним. Когда я развернулся, чтобы уйти, то увидел ещё одного мужчину, стоявшего позади меня. Думаю, что он стоял так всё время разговора. Это, как я позже узнал, был водитель автомашины, которая привезла Ермоленко. Мы, уже втроём, направились к домикам. По пути нас догнал пилот. При мне никаких съёмок не производилось.
--Запомню, - сказал я, убеждая себя в том, что я действительно запомню всё сказанное Штраухом. – Я позволю себе кое-что уточнить. Поправьте меня, если я ошибусь. Вы сказали, что Бондаренко выглядел так, как выглядел бы Бондаренко, лёжа в пластиковом пакете с окошком. Это так?
--Длинно сформулировано, но, в целом верно. Это так. Да.
--Хорошо. Харина вы опознали, исходя из принципа логической целесообразности. Это так?
--Это так. Тоже хорошо?
--Плохо. Теперь блицтурнир. Вопрос – ответ. Скоростной матч Спасский – Ласкер. Первый ход. Где подписывали акт опознания?
--В домике … погибших.
--Каков объём улик, изъятых из домика погибших?
--Не знаю. В домике при изъятии меня не было.
--Чем мотивировали изъятие без понятых?
--Передо мной не отчитывались.
--Чем мотивировали изъятие ваших документов?
--Мои документы не изымались. А что….
--Подписка о невыезде была?
--Куда я отсюда….
--Тогда спокойной ночи.
--Это всё, что вы хотели узнать?
--Нет, не всё. Но мне надоело ваше враньё. Вы хотите считать себя далекоглядным и мудрым человеком? Таким, вот, со стариковской хитринкой? Имеете право. Только я всё равно хочу спать. А слушать ваш трёп не хочу. Вот так много у меня накопилось желаний на эту минуту. Пока.
--Послушайте! Вы не смеете….
--Пока!
Не скажу, что я в одну секунду развеселился, просто у меня в одну секунду поднялось настроение. Вот так взяло и поднялось.
Бодрым шагом ночного гуляки я пошёл в сторону моего временного жилища, не стараясь вникать в звучащие за моей спиной слова Штрауха, которые воспринимались мной, как обычные ночные звуки.
В домике, порывшись в пакетах с продуктами, я отыскал банку с растворимым кофе и включил чайник. Было бы неплохо лечь спать, но не хотелось. То есть желание не стыковалось с возможностью.
Чашка кофе, сигарета и ночная тишина натолкнули меня на желание порассуждать о событиях сегодняшнего дня.
Вот, скажем, так. Злил меня Штраух своим поведением и отношением к нашему, теперь уже обоюдоинтересному делу? И да, и нет. То есть, я находился между двумя крайностями – согласием и неприятием. Это, если можно так выразиться, состояние безразличия. Но это не так. Вернее так, но не совсем. Это состояние было ещё одним, в котором я находился одновременно с двумя вышеуказанными и перемещался от одного к другому, в зависимости от того, какую именно фразу из прошлого разговора я вспоминал. Такое, знаете ли, растроение личности.
Где-то, год назад, у меня было встреча… кое с кем. И этот кое-кто, по имени Андрей, позже оказавшийся Антоном, посвятил меня в некоторые подробности бытия земного, которые я хорошо помнил, но ленился с их помощью оценивать происходящее вокруг меня. Но знать, не значит уметь, а уметь – не значит пользоваться этим умением и знанием. Это свойство патологической лености души, всегда ищущей оправдания в сложностях окружающего быта. Легче думать про плохого кого-то, однозначно виновного в моих неприятностях, чем разобраться в нюансах появления тех же неприятностей. О чём это я сейчас? О расширенной трактовке теории близнецов, согласно которой два человека без приоритетов в половой принадлежности и в родственных отношениях, связаны прочно – хрупкой связью. Один богат – второй беден, один умён – второй глуп. То же соотношение соблюдается в вопросах здоровья, успеха, социальной адаптации и веры. Да всего – всего, во что человек окунается с головой с момента рождения. Это шаткое равновесие может быть легко изменено таким же лёгким вмешательством в одну из сторон жизни любого из близнецов. Если изменить в сторону стабильности материальное положение бедного близнеца, то незамедлительно начнёт ухудшаться финансовое положение более успешного «брата». Это хорошая, в принципе, теория поможет, или сможет помочь в деле устранения одного из близнецов. Устранения физического и не криминального. Но для этого нужна одна мелочь – найти второго близнеца, который может жить в соседнем доме или в глухой Амазонской деревушке. Но, если есть теория, то есть и способы её решения и знаниями этих решений владеют ныне живущие. То есть … используя знания нескольких человек, можно полностью переиначить земную жизнь, изменить всё полностью! Даже дух захватывает от такой перспективы, пусть даже теоретической…. А к чему я это? Про Антона вспомнил, с чего бы? А, надо в церковь сходить, поминальную свечку поставить…. Так почему я про близнецов вспомнил? А? А потому, что равновесие нарушено. Вообще-то, оно и так нарушено из-за неодинаковости близнецов. А как восстановить нарушенное? Уровнять. Добиться среднего арифметического состояния и кому-то станет легче жить. Опять я в сторону отхожу. При чём тут близнецы? А-а, вспомнил! Равенство, братство и баланс. Так вот, у незнакомых людей, которые однозначно не близнецы, наблюдается равновесие в виде константы. Ё – моё, никак не могу объяснить без примера. Взять, например, последнюю беседу с Штраухом. В чём выражался наш баланс? В отношениях. Личностно мы с ним друг в друге не заинтересованы, потому у нас было равновесие в отношениях. Например. У меня есть вопросы, которые могут уравновеситься ответами Сергея Станиславовича. А у него, в свою очередь, есть интерес к продаже турбазы, который уравновесить могу я. Для чего, собственно, я и приехал. Моё желание выпутаться из «майорской» проблемы, уравновешивается полным непониманием происходящего Штраухом. Даже сегодняшний разговор, снова к примеру. Чем больше я проявлял интерес к обстоятельствам смерти уфологов, тем больше уравновешивает Штраух своим враньём моё любопытство. Выходит, что по-другому на земле ничего не происходит? Чем больше ты к чему-то стремишься, тем дальше оно от тебя, подманивая к себе и постоянно подогревая твой интерес к конечной и желанной цели маленькими победками и радостишками, получая которые, ты обязан их чем-то уравновешивать чем-то из арсенала, уже имеющихся положительных завоеваний. Если я хочу чего-то добиться, мне надо заплатить тоже чем-то, что у меня есть и мне дорого. Почти торговля душой, только в меньшем объёме. Выходит, что так и есть – чем конкретнее были мои вопросы, тем больше Штраух уходил в размышления, стараясь прикрыть недомолвки и откровенное враньё по забывчивости. А, может быть, он считает, что держит вопрос под контролем и именно так следует вести себя с приезжим моего уровня? Если это так, то это не умно. Это равновесие в уравнении «вопрос – враньё» можно было бы изменить и добиться положительного результата нам обоим. Но Штраух так не считает и отмеряет всё происходящее своим аршином. А кстати, «считать» и «измерять» - эти слова могут быть синонимами? Если, вдруг, конечно, окажется, что да, то мы со Штраухом находимся в разных измерениях. А что? Вполне вероятно, что измерения, о возможном существовании которых ходит столько разговоров, более реальная вещь, чем принято считать до сегодняшнего дня. Другое измерение, опять-таки отталкиваясь от сегодняшнего, ой, уже вчерашнего… заболтался сам с собой. Так вот, от вчерашнего разговора отталкиваясь, есть нахождение двух и более человек в одной географической точке, но в разных эмоциональных, и, пусть даже в моральных, плоскостях. Эти плоскости некоим образом не пересекаются и не соприкасаются, благодаря чему возникает недопонимание между этими самыми двумя и более людьми. Так мало того, что возникает недопонимание, оно ещё щупальцами расползается вокруг нас, превращаясь в нежелание видеть и слышать близ стоящего, верить ему и быть сопричастным ему в каком-то деле. И что-то мне подсказывает, что измерения имеют не только абстрактно-эмоциональные поля, или, пусть, плоскости, но и более ощутимые, практически ощутимые физические границы. И мы в этих параллельных плоскостях или измерениях, живём, как в квартирах. Видим и слышим то, что хотим. Щупаем только то, что имеем желание пощупать, а не то, что вообще существует. А что, собственно говоря, вообще существует? Не много. Я, я, ещё я, (не очень много? Ладно, укорочу список), те, кто мне и для меня и, что самое противное, есть ещё те, кому я. Но, (новая мысль вынырнула) те, кому я, уравновешивают всех-всех тех, кто мне, включая и меня, естественно. Это снова отступление. Так вот. Эти измерения, как квартиры, становятся материальными настолько, что в соседнем измерении мы не видим чужой смерти, а видим своё стремление продать полуворованную турбазу. А ещё мы не видим вовсю летающих НЛО! Кстати, об НЛО. Эти аппараты просто залетают в те измерения – квартиры, которые плохо закрыты и не стоят на сигнализации. А к нам, искусственно отгородившимся от всего вокруг ради не понятно чего, залетают только в виде фотографий и кадров хроники об этих самых НЛО. Потому, что у нас закрыто. Дома никого нема! У нас своё измерение…. А зачем я вообще затронул эту тему? Решил провести психоанализ неудачного разговора со Штраухом? Типа, я вроде не обиделся, но всё равно он козёл? Тогда и я козёл, если провёл попусту вечер, ничего толком не узнав, но потратив несколько часов из неизвестного количества оставшихся до начала «майорской» разборки. А она, таки, будет! И вот тогда я очень пожалею, что тратил время на философию абстрактную, а не на жизнь практическую. Всё. Пора спать. Всем спокойной ночи! Глазки закрываются, веки становятся… по стойке «смирно»…. Всё равно засну, рано или поздно. Ещё одна попытка. Всем спокойной ночи! «Спят усталые игрушки….»