Встану в очередь с тобой!
А. Блок. Вечер
В очередь, сукины дети, в очередь!
М. Булгаков. Собачье сердце
У советского человека, рожденного и воспитанного в пределах одной шестой части суши, при слове "очередь" в первую – извините за тавтологию – очередь перед внутренним взором возникает группа товарищей, угрюмо и сосредоточенно стоящих практически в затылок друг дружке, в ожидании (порою и многочасовом) – о нет, не Годо, а того, когда настанет их черед воспользоваться своими сомнительными правами на получение чего бы то ни было: хлеба ли, колбаски, творожной массы с изюмом, или, скажем, зрелищ, то есть билетов – театральных, в кино, в баню, железнодорожных, авиа… Я и сам провел в подобного рода ожиданиях жутко представить сколько часов, и казалось – причем не мне одному – что страшнее такой очереди нет ничего на свете.
По прибытии же в Израиль на практике выяснилось, что "к слову "младость" есть рифма "гадость" – кроме рифмы "радость". В этом меня поддержат, думается, мои соседи, жители иерусалимского района Гило, поскольку всем нам приходилось на протяжении полутора лет практически ежевечерне слышать под самыми своими окнами автоматные очереди, а также очереди танковых пулеметов.
Однако не будем ни о войне, ни о политике. Поговорим о мирных очередях, то есть отчасти как бы об экономике. Но сначала уделим внимание вопросам организационного и в известной степени процедурно-этического (чтобы не сказать – протокольного) характера. Вот ты приближаешься к месту своего назначения – магазин это, кинотеатр, транспортное агентство или, скажем, пивной ларек. Первым делом следует обозначить себя в пространственно-временном континууме. Или, простыми словами говоря, занять очередь. Однако просто это лишь на первый взгляд. Использовать общенародную формулу "Кто крайний?" – язык не поворачивается. Скажешь "Кто последний?" – тебе обязательно ответят, что "последних" у нас нету и быть не может. Значит, безопаснее всего смиренно поинтересоваться: "За кем я буду?". Эта форма вопроса к тому же весьма эффективна, особенно если очередь по всем признакам не на один час, и цель ее куда как вожделенна. Хорошо, если перед тобой – амбал с фиксой или, того лучше, эдакая тертая московская бабуська, и желательно получить ответ, во всеуслышанье: "Ты, мужик, за мной держись!" – или, соответственно: "За мною, милок, за мною". В таком разе душа твоя спокойна – у тебя имеется надежный покровитель. Даже если произойдет страшное: когда, отстояв три часа, ты вплотную приблизишься к критической точке, где свершается обмен твоих кошке под хвост отданных мигов жизни на товар или услугу, именно в тот момент стоящая за тобой толпа издаст стоголосый вопль, требующий аннулирования прежних негласных договорных обязательств относительно приоритета пришедших раньше и призывающий к штурму прилавка (кассового окошка и проч.). Не падай духом, ибо стоящий пред тобою – сильнее их. Он (а еще лучше, как уже было сказано, если это она) выступит в защиту концепции очередности, то есть, в защиту своих прав – и, косвенно, твоих. Подтвердив, что ты здесь стоял, а все прочие могут идти туда-то и туда-то. И аргументация их будет убедительной, а главное – эффективной.
Итак, очередь ты занял. Сейчас самое время поинтересоваться, за чем стоим? А вдруг польские маринованные огурчики уже кончились (впрочем, может еще остались болгарские консервированные помидоры), а на вечерние сеансы билеты не продаются (впрочем, авось через час начнут предварительную продажу на завтра). Наконец, с этим ты тоже разобрался. И, разумеется, дождался человека, занимающего очередь за тобою. Теперь ты в системе, ты стал звеном в цепи, винтиком в машине. Можно извлечь из портфеля книжку и с чистой совестью углубиться в нее. Книжка, кстати, станет одной из твоих примет. "Я вот тут занимала, - начнет разборки некая шустрая тетка часа через полтора. – Вот этот мужчина стоял, в красном шарфе, в очках, с книжкой. И вот эта дама в желтом платке. И еще девочка в клетчатом пальтишке, с пуговками…" Такие тетки – горе горькое и главная беда любой очереди. Они норовят и домой сбегать, и в соседнем магазине отовариться, и еще где-нибудь подсуетиться. На свое место они обычно возвращаются, когда до цели остается человек пятнадцать, и как раз из-за них поднимают возмущенные вопли те, кто стоит в самом конце. Именно к ним адресуется сакраментальное: "Вы здесь не стояли!" – или, что еще хлеще по сути и народнее по форме: "Вас здесь не стояло!"
И в самом деле – как определить, стояло или не стояло? Какие еще существуют факторы, кроме луженой глотки и нахрапистого нрава? В семидесятые годы такая неопределенность расцветала пышным цветом, поскольку даже самые отчаянные сретенские или замоскворецкие бабки не решались вслух провозгласить вроде бы невозвратно ушедшую в прошлое идею написания номеров на ладони. Как это практиковалось в послевоенных очередях. Тогда жизнь была проста, и все остальное было не менее просто. Подходивший на новенького товарищ плевал себе на ладонь, и ответственное лицо – блюститель очереди и ее идеалов – выводило химическим карандашом порядковый номер. Очереди послевоенных лет, уже после отмены карточек. Очереди за мукой. За сахаром. За хлебом. Мало ли за чем. Да, еще за керосином – ведь еду готовили исключительно на керосинках и примусах. Помню, как стоял в этих очередях, а потом с трудом отдирал чернильный след химического карандаша – горячей воды-то в доме не было. Впрочем, в нашем доме был водопровод – а ведь соседи ходили с ведрами к колонке.
Казалось, номера на ладони невозвратно ушли в прошлое – ан нет, по мере неуклонного роста благосостояния трудящихся масс этот народный обычай возвратился на круги своя. И получил широкое распространение в пресловутых очередях за дешевой вареной колбасой, в которых москвичи стояли бок о бок, затылок в затылок с жителями Подмосковья, ближнего и дальнего, степень отдаленности которого определялась протяженностью маршрутов электричек.
А потом настало время, когда колбасные очереди исчезли. Потому что исчезла их цель, их сверхзадача – исчезла колбаса. Ее вообще не стало. А на нет – ни суда нет, ни очередей. Правда, на исходе существования колбасных изделий и прочих продтоваров была предпринята еще одна попытка отрубить щупальца гидре очередей: московские власти ввели так называемые "Визитные карточки покупателя". Прилагательное "визитная" было, по всей вероятности, призвано облагозвучить название документа, дабы не будить тягостные воспоминания о военной поре и карточной системе. Как бы то ни было, во всех ЖЭКах и прочих домоуправлениях, строго по домовой книге, стали выдавать такие кусочки картона 6 х 8,5 см, с фотографией этого самого покупателя, заверенной круглой печатью данной конторы. Призвано было такое мероприятие наладить систему распределения товаров первой необходимости среди граждан, формально (то есть, согласно прописке) признаваемых москвичами, дабы оградить – в смысле, отгородить – их от наплыва конкурирующих потребителей, столь же голодных и теоретически обладающих теми же правами на кусок колбасы, но имеющих местом постоянной прописки иной населенный пункт. Помогло это, разумеется, как мертвому припарки, ибо чего же лечить систему распределения, когда смертельно больна система производства, не говоря уж о системе управления.
Но вернемся на пару абзацев выше. Итак, ты достал из портфеля книжку… Какое слово в этой фразе – ключевое? Разумеется, портфель. Это была эпоха добротных польских портфелей из "свинской шкуры", могущих вместить все. Помимо папки с рабочими бумагами (реально необходимыми научному сотруднику) и книжки (для чтения в метро, очередях и прочих местах времяубийства), такой портфель свободно вмещал упаковку (10 литровых стеклянных банок, затянутых в полиэтиленовую пленку) соленых помидоров, десяток консервных коробок (сайра или лосось в собственном соку) – больше все равно "в одни руки" не давали, ну, и еще по мелочи – полкило сыра, хлеб – батон и половинку черного, и т.д., и т.п. Как выдерживал такие тяжести (с учетом того, что надо было еще и вернуться домой, в битком набитом метро, а потом в переполненном автобусе) хозяин портфеля? Вопрос, если прямо сказать, дурацкий. Окрыленный неожиданной добычей, человек ее и не чувствовал (и вообще: своя ноша не… тянет). А как выдерживал портфель – это другой вопрос. Вот портфель-то расползался по швам, и его приходилась регулярно чинить, для чего в доме имелся набор толстых иголок и катушка ниток № 10, в цвет тем, что были изначально использованы изготовителем.
Появление "дипломатов" существенно осложнило повседневную жизнь – ведь в приличный "кейс" реально помещались только бумаги, книжка и зонтик. Действительно, в "кейс" с трудом можно было запихнуть даже одну бутылку водки, и приходилось таскать с собой пару авосек, чтобы быть готовым к улыбкам торговой фортуны. Помню, как я мучался, купив в книжном киоске на каком-то крутом закрытом мероприятии двухтомный английский словарь и еще несколько толстых книжек. Двухтомник удалось втиснуть внутрь, с трудом защелкнув замок, а вот остальные книги пришлось тащить в зубах (правда, это уже было в те времена, когда метро довозило меня прямо к дому).
А разве забыть безумные очереди за спиртным! То есть, и в последние годы царствования Ильича Второго это отнюдь не было подарком, да и при его краткосрочных преемниках ситуация оставляла желать лучшего. Но подлинный кошмар начался после введения в повседневную жизнь, внедрения в общенародную практику, нечеловеческого запихивания в общечеловеческую задницу лигачевско-горбачевского сухого закона! Страшно вспомнить. Ситуация несколько наладилась, когда начались регулярные перебои с водкой: в безводочные дни можно было хоть подойти к магазину (за коньяком, скажем), не опасаясь, что тебя затопчут. Впрочем, многочасовые винные очереди не только озверяли народ – они же в известной степени способствовали его сплочению. Как, впрочем и любое совместно несомое группой людей страдание или испытание, посланное с неизвестных высот, причина которого не вполне ясна членам этой группы. Во всяком случае, так утверждал мой приятель, который частенько выстаивал в этих очередях, неизменно коротая время за чтением английских книг. И ни разу, по его же словам, ни один из состояльцев не сделал на его счет – не то, что обидного, а хотя бы просто иронического замечания. Интересовались иногда, по-каковски он читает; получив же ответ, соотносили язык со страной, где правила лучшая подруга Михал Сергеича, и тут же вопрошали, не без подгребки, явно адресованной лучшему другу Железной Леди: "Как ты думаешь, мужик, у них в Англии такой бардак возможен?" И, получив отрицательный ответ, вздыхали: "Вот видишь…"
Мне в таких очередях выстаивать, по счастью, практически не привелось – потому в основном, что мои скромные потребности в данной области с лихвой перекрывались дарами иностранных граждан и подданных, с которыми доводилось работать. Собственно говоря, и раньше, в застойные времена, от каждой делегации мне перепадала бутылка-другая – следует еще учесть, что из соображений экономии гости запасались спиртным в дьюти-фри, где в продаже, как правило, представлены литровые емкости, а уж кварты этого товара мне хватало надолго. В период же постигшей страну нечаянной радости глобального отрезвления иностранные друзья по меньшей мере утроили свое рвение, так что я мог себе позволить и виски с джином распивать, и производить с коллежанками взаимовыгодные обмены: им, снисходя к ихней воображаемой женской слабости, дарили в основном вермут и ликеры, а им тоже хотелось чего-нибудь крепкого – скажем, той же можжевеловки.
Поговорим теперь о чем-нибудь менее страшном. Возьмем, скажем, железнодорожные билеты. Все-таки очередь за ними была приурочена к отпуску, то есть, к событию приятному во всех отношениях. И отмучиться в ней надо было лишь единожды в год. Тем более что умные люди (да-да, и я в том числе, чего ж тут скрывать) отработали вполне разумную систему. Существовали такие специальные открытки предварительного заказа ж.-д. билетов на поезда дальнего следования, которые продавались практически во всех киосках Союзпечати за какую-то смешную цену – раза что-то в два или три дороже обычной почтовой открытки. Приобретя ее заранее, еще зимой, надо было – разумеется, уже после введения летнего расписания поездов – тщательно заполнить соответствующие графы: дата поездки, номер поезда, категория вагона, пункт назначения… И ведь гуманизм тут царил безграничный, потому что по одной открытке можно было заказать целых четыре билета, причем и туда, и обратно. После заполнения легкомысленные товарищи опускали открытку в почтовый ящик – но не мы, о нет, не мы. А мы за месяц (или больше – сейчас уж и не помню) до дня отправления поезда ехали первым поездом метро в центральную кассу заказов, размещавшуюся в подвальных помещениях Ярославского вокзала. Там мы формировали свою очередь – первыми в ней были, естественно, жившие поближе к Комсомольской площади, но и заблаговременно подсуетившиеся обитатели спальных районов тоже не оказывались совсем уж обиженными. Где-то в половине девятого открывались заветные окошечки, и можно было, сдав открытку, получить номер своего заказа. Потом теоретически надо было ждать разносчика билетов в течение всего дня у себя дома (или на работе – смотря какой адрес для доставки ты укажешь в открытке). Но самые умные – нет, скорее самые опытные из нас – в назначенный для разноски день опять же первым поездом метро приезжали в кассы, чтобы там, что называется, у истоков, перехватить разносчика и на месте выкупить билеты – иначе можно было прождать его целый день и не получить искомого.
Кстати, тем же первым поездом метро надо было выезжать и для того, чтобы застолбить очередь в американское посольство, на предмет получения туристической визы. Очереди там были серьезные, вели их активисты, составлявшие списки, потом сверявшие эти списки и потом уже, ближе часикам к восьми, впускавшие по этим спискам за милицейские барьеры, коими ограждалось некое пространство у стен посольства, в пределах которого совграждане уже строились в реальную (а не существующую в списочной форме) очередь-цепочку, первые стояльцы которой застывали в торжественном ступоре за три-пять шагов до посольских дверей. И уже вдоль этой реальной очереди двигался сотрудник посольства (собственно говоря, охранник посольства, да к тому же и такой же, как и все стоящие, совгражданин), раздававший анкеты, по штуке на рыло. И потом уже, в назначенный час, открывались двери, и очередь вступала на территорию Соединенных Штатов Америки – в предбанник перед окошечками, к которым соискатели вызывались по одному, для беседы с консульскими работниками.
Со сходной ситуацией я столкнулся и в Израиле. Тоже пришлось выехать из дому первым автобусом и потом пробираться по улочкам Восточного Иерусалима, куда черти занесли американское консульство. И там выстаивать очередь, в которой благодаря раннему приходу я все-таки был в первой десятке, но которая к началу консульского приема выросла до внушительных размеров. Единственная разница заключалась в том, что совграждане получали визу на одну-единственную поездку, а тут я за один раз отмучался на десять лет вперед.
Что же касается сходства – то и в Москве большинство стоящих составляли граждане кавказской национальности, и здесь преобладали арабы. Не совсем понятно было, как и те, и другие ухитрялись заполнять посольские анкеты на английском. И те, и другие вносили в процесс стояния легкую нотку истеричности, что способствовало созданию соответствующей малоблагоприятной атмосферы, как в самом помещении, так и на подходе. И те, и другие зачастую получали отлуп, порождавший самые дикие слухи о зверствах консульского персонала. Ну, что касается зверств – не знаю, не знаю. Исходя из личного опыта, могу смело заявить, что эти беседы проходили в атмосфере дружбы и взаимопонимания, и даже шлепнув печать на мои бумаги, американский собеседник не прерывал наш разговор на полуслове, а еще некоторое время мы продолжали перешучиваться, после чего расставались довольные друг другом, и я уступал место идущему (по очереди) за мною.
Итак – существуют ли очереди в Израиле? Кроме тех, разумеется, что обременяют своим настойчивым присутствием экстерриториальные посольские помещения? В сущности, нет. Разве что в поликлиниках – в смысле, в больничных кассах. Правда, я предвижу появление новой категории очередей – по мере того, как в практику неспешно внедряется концепция возвратной тары. Заметьте: сразу же возникла до боли знакомая советская ситуация: принимать некому, нет контейнеров, персонал магазинов отвечает фразой, в чистом виде являющейся переводом с русского: "У нас тут не склад". Кстати – и склад-то устроить нелегко, поскольку согласно указу городских властей владелец магазина обязан выделить для этой цели специальное помещение три на три метра, что отчасти затруднительно для тех магазинчиков, общая полезная площадь которых составляет всего-навсего пятьдесят квадратных метров. Это, разумеется, не считая согласования с санитарной инспекцией, управлением торговли муниципалитета и прочими непонятно чем заинтересованными органами. Не удивительно, что идея начинает чадить и гаснуть, даже не разгоревшись как следует. Но наряду с этим появляются и профессионалы – по улицам бродят граждане с огромными мешками и подбирают валяющиеся бутылки и жестяные банки. Вроде волков-санитаров леса, только это – санитары скверов и автобусных остановок. Явление, кстати, вполне международное: идучи вдоль Центрального парка (не имени М.Горького в Москве, а вовсе даже Central Park в Нью-Йорке), по Пятой авеню к музею "Метрополитен", регулярно видишь граждан неопределенного рода занятий, сидящих на лавочках, с туго набитыми пластиковыми мешками. Поработали, почистили лужайки Центрального парка, собрали тару, сейчас отдохнем и пойдем ее сдавать. А уж кстати – как удержаться от того, чтобы не лягнуть напоследок Америку: там залоговая цена вводится не на федеральном уровне, а в отдельных штатах. Это значит, что бутылки с питьем, произведенные, допустим, в Аризоне, продаются по всей стране с аризонской залоговой стоимостью, но сдать такую бутылку можно только в Аризоне – в Нью-Йорке, скажем, ты вынужден ее выбрасывать.