А память,как калейдоскоп на дальней полке,
Найдешь,встряхнешь его и сразу, как мираж,
Воспоминаний яркие осколки
Сливаются в сияющий витраж.
Ну что за зимы теперь?! Промокшие ноги и сырой снег в лицо заставили еще раз пожалеть, что за всю жизнь так и не решился сменить место своего жительства. Так и прожил долгие годы, держась, как за спасательный круг, за этот мокрый, трогательно-неуклюжий и всегда грязноватый город, территорию, которая даже хотя бы климатом не возмещает жизненные сложности.
Как-то задумался: что же меня тут держит? И не нашел якоря силнее, чем память. Ведь именно воспоминания подсказывали мне, что не всегда тут было так уж плохо, и давали надежду, что впереди ждут не только дождливые и ветреные дни, и будут еще жаркие сухие полдни с пыльными столбиками, поднимаемыми ветром, будут тихие весенние вечера, когда сумерки еще к ночи сгущаются, но уже белые ночи северного лета чувствуются в запахе лопнувших почек, в какой-то особой мягкости воздуха…
Год тысяча девятьсот пятьдесят какой-то. Меня разбудили, заставили делать зарядку под «Пионерскую зорьку», накормили завтраком и отправили в школу. Не смогли только разбудить, и я иду, шаркая подшитыми валенками по утоптанному на деревянных мостках снегу. Вокруг, как продолжение сна, совершенно новогодние деревья раскинули белые пушистые ветки на фоне темно-темно-синего неба, можно было бы назвать его черным, кабы не крупные колючие звезды, мигающие так близко, что, кажется, с крыши лопатой можно достать, да не масляно-желтый диск луны. Эта иллюминация выдает явную синеву окружающего их неба.
Не знаю почему, но мороз пахнет свежей арбузной коркой, а изморозь хрустит под валенками, как капустная резка, которую отец осенью утрамбовывал с солью в бочонке. Одно- и двухэтажные дома потихоньку просыпаются, и улица, до этого освещаемая только луной да лампочками в жестяных колпачках, повешенными высоко на столбах, так, что и свет их почти не достигает земли, наполняется разноцветными бликами. Вот ярко-синее окно, вот желтое, красное, малиновое... Абажуры - создания неземной красоты из разноцветного шелка и с кистями, свисающие с потолка на крученых шнурах. Щелчок выключателя - и абажур наполняет комнату своим цветом, скрывая мелкие недостатки быта. Простые бумажные обои становятся штофными, мебель, раскрашенная знакомым маляром-альфрейщиком «под дуб», начинает благородно отсвечивать давно утерянным глянцем.
Да, это было одно из доступных развлечений - рассматривать окна, как волшебные стеклышки калейдоскопа. Самыми красивыми окнами делились с друзьями, и почему-то казалось, что вот за тем окном живет некто не меньше генерала, какое-то оно зеленое с золотом. А вот любимое окно - оранжевое. Как мандарины в новогоднем подарке. Ура, Новый год же скоро! Тут от избытка чувств в два прыжка бросаешься к «раскату» - длинной полоске льда посредине деревянных мостков - и, удачно оттолкнувшись, катишься до самого конца, потом бегом к следующему... Сна как не бывало.
Или воскресным утром, когда уже светает, торопишься в честно заработанное «кино», ощупывая в кармане рубль на билет, а если повезло, то еще один с гривенником - «на мороженое». Потому что каждый знает, в кинотеатре надо есть мороженое, иначе удовольствие не будет полным. Утро уже не раннее, и над домами столбы дыма, хозяйки готовят обед, пекут пироги, кипятят белье ... и все это можно узнать, не заходя в дом, по запаху дыма. И никакой «волшебный горшочек» братьев Гримм не нужен.
Известное дело, если идешь по улице Энгельса и пахнет пряниками, то это кондитерская фабрика, там делают коврижки, у которых верхняя половина светлая, а другая, ниже повидловой прослойки, - темная. Темная вкуснее, потому что пахнет новогодними пряниками-козулями даже летом. А еще тут делают карамель в простых бумажках: «Петушок» с халвовой начинкой и «Клюква» с клюквенным вареньем. Лакомство, доступное и в простой день, не чета шоколадным конфетам.
Кинотеатров поблизости два - «Мир» и «Север», оба полны гипсовой роскоши в отделке, бархата штор, благородного дерева сидений, отполированного спинами зрителей. Сверкающее изобилие буфетов, заполненных темно-зелеными бутылками пива, лимонада, искусно выложенными пирамидками дорогого шоколада. Пирожные, «трубочки», коржики молочные - просто глаза разбегаются. Но мимо, мимо... Где тут голубой прилавок, в котором томится в холоде и темноте мое мороженое? Эскимо на палочке в блестящем станиоле, под которым тонкая шоколадная корочка скрывает белую сладкую мякоть на занозистой деревяшке. Есть надо медленно. Не потому, что иначе простудишь горло, а чтобы насладиться таяньем во рту ледяного комочка и чтобы все, кто видит, позавидовали. Но и слишком растягивать удовольствие тоже нельзя. Третий звонок лишал тебя права на вторую часть воскресного праздника - с мороженым в зал не пускала строгая билетерша.
Надо бежать в зал, искать и занимать свое место, только бы не дядька здоровый впереди сидел. В «Мире» надо было еще правильно выбрать зал - «Голубой» или «Красный», фильмы в них катили разные. Вот одна девочка была невнимательна, и вместо сказки ей пришлось смотреть какую-то взрослую ерунду с поцелуями и разговорами. Был еще кинотеатр «Арс», что напротив тюрьмы, в нем стенки были обшиты фанерой, роскошно крашенной под мрамор с голубыми прожилками, но там буфета я не помню, хотя наверняка он был.
Все это пришло мне в голову, когда задумался о том, почему я так дорожу своим городом. Потому, наверное, что жалко бросать прожитое. Это не оговорка, именно не нажитое, а прожитое. Как оно тут без меня будет? Кто вспомнит, что Архангельск заканчивался Обводным каналом?.. Канала там, конечно, не было, но была в конце улицы Энгельса огромная лужа, где по весне мы совершали первые в жизни дальние плавания, а дальше шла деревянная дорога - мимо каких-то мелких фабричек и мастерских, мимо городской свалки, украшенной вышкой из почерневших в непогоде бревен. Был, помню, огромный соблазн забраться на нее, но в лестнице не хватало стольких ступеней, что для вскарабкивания потребовался бы еще и обезьяний хвост.
Нынче там магазин «Богатырь» и куча всяких лавочек и магазинчиков. А в те времена, если идти по дощатой дороге еще дальше, то можно было дойти до гарнизонного стрельбища, куда вход был категорически запрещен, поэтому собирать отстрелянные гильзы малышню не брали. Уходить оттуда, в случае обнаружения, по дороге было нельзя. Надо было быстро и бесстрашно, скача через осушительные канавы, бежать по болоту до самого города.
Или вот недавно случай был… В автобусе два мужика обсуждали новость, что при строительных работах на улице Свободы нашли древнюю каменную мостовую. Пришлось мне, как современнику динозавров, их разочаровать. В совсем уж глубокой древности, в начале 50-х, улица Свободы от Петроградского проспекта и до Костромского была деревянной, причем на особый манер.
Покрытие было из поперек лежащих бревен, и если ехать по нему на велосипеде, то говорить нормально не получалось. Потом это покрытие сняли - при этом чуть не утонул в разверзшемся болоте гусеничный трактор, - засыпали топь песком и уложили сверху неровно обрубленные куски красноватого камня неизвестной мне породы. Точно так же были замощены и Петроградский (там только камень был, помнится, серый), и улица Энгельса. Ровным это покрытие было только зимой, а во все остальные времена года колеса пели одну песню: «тры-ды-дым», подскакивая на каждом камне. Впрочем, машины зато ходили не часто и дорогу переходили кому где вздумается.
И тут сразу же надо объяснять, что Петроградский проспект - это нынешний Ломоносова, Костромской - теперь Советских Космонавтов, а Энгельса - Воскресенская. И рассказать тут же, что посередине Энгельса шла аллея, засаженная кустами желтой акации, которая была и не акация вовсе, а «карагана древовидная семейства бобовых». И откуда они узнают, что если цветок акации аккуратно вытянуть из чашечки, то с основания лепестков можно слизнуть капельку сладкого сока.
Э-э, скажет мне тут строгий краевед, - так историей не занимаются: где ссылки на труды, документы, свидетельства современников? Вот вам и «э», отвечу я, никакой историей или, упаси бог, краеведением я не занимаюсь. Я память свою перетряхиваю и с удивлением обнаруживаю, что детально помню запах свежих клейких листочков березы, - это ведь тополя заполонили город на нашей памяти, а раньше были березы, - зато начисто забыл эпохальные отчеты и статьи, печатавшиеся в родной «Правде Севера», о том, как расцветет и заблагоухает наш город буквально вот-вот.
Я даже больше скажу: эти мелкие детали и есть жизнь. Вот на Востоке есть притча. Слепым решили объяснить, что такое слон. Привели, расставили вокруг слона, дали потрогать. После этого слепые начали обсуждать невиданное животное. Одному, подержавшемуся за хвост, слон представился веревкой, другому, ощупывавшему хобот, - толстой змеей, третьему - столбом...
Когда я один вспоминаю про «тот» Архангельск, я уподобляюсь такому слепому. Я не мог быть везде и видеть все и поэтому не претендую ни на полноту, ни на точность воспоминаний. Но для того, кто был «там» и видел «это», каждое слово, каждая мелочь важна. Из-за чего мы не выбрасываем порой вещицу, на первый взгляд совсем не нужную, некрасивую, только даром место занимающую? А берёшь её в руки - и как ниточка потянулась, разворачиваясь в цветастый платок той прежней жизни, которая никуда, оказывается, и не уходила, просто пряталась вот в этой невзрачной вазочке.
Вот если б кто-то еще вспомнил, что стоявший на углу Павлиновки и Поморской единственный супермаркет в народе называли «Серый ГОРТ (Городской Отдел Рабочей Торговли)», а напротив, чуть подальше, магазин с народным же названием «Два шара», а с другой стороны, где кинотеатр «Север», стоял и стоит до сих пор дом с названием «Парашютка» с магазином того же имени. Или что асфальтированием дорог в те далекие годы занимался китаец Ли, который по выходным продавал на городском рынке шикарные китайские шарики из «конфетного золотца», искусно оплетенные ниткой и прыгающие на резинке. Резинка быстро рвалась, шарик обтрепывался или закатывался под шкаф, но первые полчаса обладания этим чудом были земным воплощением счастья.
А как пахли на этом рынке огурцы в бочках? А какими горячими и безумно вкусными были ливерные пирожки «рога-копыта», как они почти до прозрачности пропитывали маслом клочок оберточной бумаги, заменявший тарелку?! Кто тогда был при власти? Да какая разница. Какое нам дело до официальной истории, которую меняют раз в десятилетие. Мои-то воспоминания остаются прежними, и если нас мама поднимала рано утром для того, чтобы пересчитаться в очереди, - муку обещали «выбросить», - то со мной это было именно так, а не иначе.
Или вот похороны были. Когда хоронили большого начальника Логинова, толпа была такая, что пройти по Павлиновке (проспект Павлина Виноградова) не было никакой возможности. Больше такой массы людей вблизи я не видал. А вообще патриархальные обряды похорон тогда собирали массу зрителей. Сначала вдали раздавались рыдающие звуки оркестра, и детвора бежала со всех ног, чтобы занять удобное место на заборе. Затем появлялся грузовик с открытыми бортами, на котором везли гроб. Гроб мог быть простым - в алой (у вольнодумцев - голубой) сатиновой обивке, мог быть с претензией - плюшевая бордовая обивка с белыми рюшечками, или совсем уж запредельно роскошным – в бархате, с каким-то золотым позументом и листьями пальмы на крышке. За машиной шли, обнажив голову, мужчины и, покрыв голову черным платком, женщины, провожающие покойного, перед машиной несли венки и подушечки с медалями. Зрители обсуждали причину безвременного ухода - чаще всего разрыв сердца и закупорка вен, - а также все соглашались, что покойник относительно молод и мог бы еще жить и жить. Желающие могли проследовать за процессией до Вологодского или Городского, «на Быку», кладбища и постоять у разверстой могилы.
Вот свадьбы почему-то не вспоминаются. Традиций носить цветы к памятникам не было. В ЗАГС ходили чаще всего пешком, и застолья бывали довольно скромными. Опять же оговорюсь, что это мои воспоминания. Может быть, у кого-то было по-другому.
Может быть, другой человек не бывал на городском пляже, не купался до гусиной кожи и крупной дрожи, когда даже зубы стучали, не позволяя вести нормальный разговор, и не выбегал из воды, с размаху кидаясь на раскаленный песок. Вполне может быть, что, накупавшись до усталости, он не заходил с независимым видом в городскую столовую, где в те времена на столах стояли тарелки с нарезанным хлебом, а рядом в фарфоровых чашечках соль и горчица. И если быстро мазнуть хлеб горчицей и посолить его, то, съев с аппетитом пару кусков, можно было утолить острый голод до того, как официантка (да-да, в столовой были официантки) не погонит из-за стола. И никакая комиссия по фальсификации истории не заставит меня изменить мои воспоминания.
На мой взгляд, соотношение между официальной и такой вот «устной» историей похоже на соотношение между морским пейзажем на фотообоях и соленым вкусом морских брызг на губах. Говорят, «дьявол прячется в деталях», то есть нельзя понять целое, не вникнув в частности. Поэтому рассказывайте, вспоминайте и передавайте, не уносите с собой прожитое, - оно поможет другим понять и принять существующий ход вещей. Тогда и климат не будет определяющим фактором в вопросе - жить или уезжать? Я многих знаю: уехали и жалеют. Архангельск - это такой яд в крови, вроде никотина, без которого жить трудно, потому что он навсегда.