В нашем городе по улице Строителей стоят немецкие дома. Их еще пленные немцы строили. В один из этих домов меня принесли из роддома. Мы тогда жили там. Помню, что кроватка моя стояла у окна. Еще помню, как однажды ночью я проснулся Тихо, все спят, только ходики на стене тикают. Я смотрю на окно. Оно было синее, видно светало уже.
Бабка моя любила меня жутко. Вот так, бывало, сидит, смотрит на меня и молчит. Я уж говорю ей: баба, ты что? А она: да ничего. А однажды достала что-то из ящика комода и тихонько подозвала меня. Чё, бабуль? А у неё тайна была в платочке завернута. Разворачивает, а там - ложечка. Обыкновенная, чайная.
Я взял посмотреть. Ух, ты! На ней было написано: Berlin 1939, и рядом фашистский знак в кружочке. Ты что, бабка, сдурела?! Откуда это, сознавайся? Потом бабка рассказывала.
В войну она была ещё молода. Дед мой тогда в сталинских лагерях сгинул. Осталась бабка с тремя детьми одна. Время было голодное. Накопала она как-то по осени со своего огорода два мешка картошки. Собралась, было, их домой утащить, а тут идут со стройки двое немцев, что дома строили. Предложили, вроде как, помочь ей, взяли мешки, да и были таковы. Вот такая беда. Бабка тогда чуть в петлю не полезла. Только, говорит, из-за детей и осталась жить.
После войны всех пленных стали высылать домой. Как-то вечером к бабке пришел один из тех немцев, что увели у неё мешки. Он принес бабке мешок картошки и извинился. Ну, бабка возьми и пригласи его «на чай». Ушел он только под утро и в тот же день уехал к себе в Германию.
Перед своим уходом он подарил моей бабушке чайную ложечку. Сказал, что больше у него ничего нет. Эту ложечку он взял из дома, перед тем, как уйти на фронт. Всю войну и весь плен она была с ним, как память о его доме.
Моя бабка давно померла, а ее ложечка осталась. Лежит на кухне в столе, никому ненужная. Иногда, между делом, кто-нибудь берет ее размешать варенье или сахар в стакане с чаем. А бывает, что она просто валяется в раковине вместе с немытой посудой.