Поэт Будулаев раздвинул шторы на окне своего кабинета и зажмурился от яркого солнечного света. В этот момент к нему явилась его Муза! О, Юлия! Счастье моё! Сердце сладко заныло.
Поэт попросил супругу приготовить ему кофе и, заправив в пишущую машинку чистый лист бумаги, отпечатал:
Мы очень долго ждали этой встречи,
Вот так: лишь ты и я, глаза в глаза…
Но тут в кабинет вошла мадам Будулаева и спросила: «Тебе кофе со сливками?» Поэт с досадой поглядел на жену и ответил: «Да, и два кусочка сахара!».
Муза улетучилась.
Будулаев вставил в машинку новый лист бумаги и с профессиональным мастерством рифмотворца, не терпящим никаких муз, отпечатал:
Норильские мерзлоты грыз киркою,
Был в копях. Выкорчёвывал тайгу.
И в жизни этой видывал такое,
Что в сказки верить больше не хочу.
Ага. Неплохо. Но, надо бы острее, злее бы надо! Будулаев размешал серебряной ложечкой кусочки сахара в чашке, отхлебнул и продолжил:
На всё иметь свой личный взгляд желаю –
Без ретуши и розовых очков…
Затем ли деды свергли Николая,
Чтоб внуков гнули тысячи царьков?!
А? Как я их?! Эзоповым языком к ногтю! Рылом, рылом в их говно! Ай, да я! Ай, да сукин сын! «Дорогая, ещё чашечку!» - крикнул поэт из кабинета.
После трёх чашек кофе со сливками поэма «В копях Норильска» была готова. Выборочные места из неё Будулаев сразу же зачитал главной ценительнице его таланта – мадам Будулаевой. Ценительница была потрясена.
- Виталий, что с тобой?! Откуда тебе взбрели в голову эти кирки, тайга и копи? И на каких царьков ты намекаешь? Ты хочешь нарваться на конфликт с писательским Союзом? Нет, не для этого я тебя пестовала! Не позволю!!!
И она, ломая свой дорогой маникюр на холёных руках, вцепилась в рукопись, пытаясь вырвать её из рук Будулаева. После непродолжительной борьбы на персидском ковре кабинета, поэт отстоял своё изрядно помятое творение.
- Довольно! Довольно быть «тварью дрожащей»! – выкрикивал Будулаев из прихожей, и ему казалось, что за ним незримо наблюдает Юля. – «Я в сказки верить больше не хочу!» – с возвышенным пафосом продекламировал он строчку из своей поэмы и, забыв завязать шнурки на туфлях, хлопнул дверью трёхкомнатной квартиры «на Кутузовском» и помчался в однокомнатную на улице Кирова, где проживала Юлия.
«Тут явно замешана женщина!» - поправила мадам Будулаева причёску перед финским трельяжем. «Конечно же – молодая!» - наложила она французский крем на лицо. «Надо действовать!» - плюхнулась она на чешский спальный гарнитур. «Попробую через моих старых поклонников!» - распечатала она пачку «Marlboro». Прикурив от японской зажигалки, мадам Будулаева набрала телефонный номер одного из кабинетов на Лубянке.
- Алё, могу я говорить с генералом Порожняком?
- Извините, а кто его спрашивает?
- Это горком партии беспокоит.
- Соединяю.
- Генерал Порожняк на проводе.
- Здравия желаю, товарищ генерал, - промурлыкала Лола.
- Записываю: где? когда? – сразу сообразил гебист.
- В Переделкино, у меня на даче, в субботу.
- Хорошо, записываю, в пятнадцать ноль-ноль.
- Жду!
- Выполним, согласно вашим инструкциям.
Ценой огромных усилий, невероятных интриг, путём использования высоких связей, «подмазывания» нужных людей, мадам Будулаева добилась своей мечты: литфонд СП выделил поэту Будулаеву жилое строение в дачном посёлке «Переделкино». Параллельно с дачей она выбила для мужа звание лауреата Государственной премии.
Наряду с этим мадам Будулаева ежегодно пробивала творческие «встречи с поэтом» на ЦТ, а так же издание и переиздание сборников стихов Будулаева, которые не раскупались и оседали на книжных прилавках, словно тромбы в сосудах многострадальной советской торговой сети. Но это совсем не влияло на размер Будулаевских гонораров.
Многие члены СП могли только мечтать о подобном «супружеском счастье» и тайно желали Будулаеву упасть с высоты его положения в лужу с дерьмом. И вот «лужа» замаячила. На горизонте.
Мадам Будулаева почуяла её своим припудренным носиком, почувствовала её своим позвоночником, то бишь, спинным мозгом. «Ну, ладно бы мимолётное увлечение, это случается у творческих людей, даже способствует их творческому вдохновению. И я, как женщина умная, всегда закрывала на это глаза».
Но в этот раз она увидела над головой супруга светящийся нимб, которого никогда раньше не замечала. Это был волшебный нимб Любви. К кому? Ясно, что не к ней. А что может быть непредсказуемое влюблённого Поэта? Правильно. Ничего. «Он наплюёт на всё: на меня, на моё положение в обществе, на писательский Союз, на огромную аудиторию почитателей его таланта и, как итог его падения, наплюёт на саму страну Советов и эмигрирует в Израиль. Стоп! С чего это я вдруг про Израиль? Откуда эта мутная тревожность в печени? Будулаев не еврей, он там «и рядом не валялся».
И тут мадам Будулаеву «как молнией ударило»: «Валялся! Возлежал, как римский прокуратор на Магдалине! Она – е в р е й к а! Как же я раньше… о-о, каков мерзавец! Нет, этого невозможно допустить! В Израиль – и без меня? Где, где эта Сара?! Я её уничтожу! Хотя, впрочем, мне при выезде можно оформиться как родственнице! Может, генералу КГБ дать отбой? Нет, не стоит. Генерала надо использовать, Будулаеву не мешать, а к Саре набиться в подруги, и – «ПРОЩАЙ НЕМЫТАЯ РОССИЯ!!!».
<...>