В понедельник утром на рабочий стол генерала КГБ Порожняка легла папка с оперативными документами на Розенбаум Ю. Л. Раскрыв папку, генерал обалдел.
Дело оперативной проверки № хххх на Розенбаум Юлию Львовну.
Получено 1 отделом 5 Управления КГБ СССР из УКГБ по г. Москве и московской области хх июля 19хх года. Перерегистрировано как ДОП № хххх.
хх июля 19хх года ДОП № хххх переведён в дело оперативной разработки № хххх.
Форма № 6
Секретно
СВОДКА № ххх Рег. № х-ххх
0II-7 по объекту: «Сара»
За «хх» июля 19хх г.
на 2 листах
В настоящее время установлено, что Розенбаум Юлия Львовна является одним из составителей и распространителей нелегального бюллетеня «Хроника текущих событий», проходившего в 19хх году по «делу № 24». Лидеры «Хроники» Виктор Красин и Пётр Якир были арестованы и осуждены по ст. 70 УК РСФСР.
На суде была доказана их связь с зарубежной антисоветской организацией НТС (Народно-трудовой союз), которая оказывала организаторам «Хроники» финансовую помощь. В том же году выпуск «Хроники» прекращён. В 19хх году «Хроника» под руководством нового редактора Сергея Ковалёва возобновила публикацию материалов…
…На данный момент Розенбаум Ю. Л. является архивистом «Хроники» и машинисткой по распечатыванию бюллетеня. _________
Начальник отделения_______
Контролёр _____________ ТК 3677
Отп. 2 экз.
Что тут мне сказать, любезный читатель? Вляпалась наша Юлечка. Как говорят в России: «По уши!». По свои прелестные ушки под чёрными кудряшками.
В эту свою вторую жизнь, связанную с «Хроникой», Юлия никого не посвящала. Даже своего ухажера поэта Будулаева. Хотя во время их редких романтических свиданий он замечал в её глазах какую-то, не то, чтобы холодность, а отстранённость, но относил это к «загадкам женской души».
- Юленька, иногда ты летаешь где-то далеко от меня, - говорил Будулаев.
- Нет, я рядом. Я не летаю. Даже во сне.
- Тебя что-то мучает?
- Папин брат добился выезда в Израиль, - ответила Юля. – Мои родители тоже решили эмигрировать.
- А ты? Мы расстанемся навсегда?
- Я? Не знаю.
- Но зачем? Зачем уезжать? – спрашивал Будулаев, беря Юлю за руку, словно пытаясь удержать её.
- У меня есть недостаток, сделавший меня негодной для страны, в которой я родилась, - ответила Юля.
МОНОЛОГ ЮЛИИ РОЗЕНБАУМ.
«Я – еврейка. Всякий раз, когда речь заходит о «еврейском вопросе», я об этом говорю. Потому что больше всего на свете не хочу, чтобы кто-то подумал, что я это скрываю или чего-то боюсь. Для меня и для многих русско-еврейское культурное взаимопроростание в музыке, поэзии, живописи, в науке глубоко и неразделимо. Вычленить «еврейское» из «русского» на протяжении последнего века невозможно и немыслимо – так казалось ещё совсем недавно. Теперь же евреи, которые вросли в русскую культуру, - самые опасные, поскольку они действуют изнутри. Здесь погиб мой дед. Никто не ждал и не требовал от него, чтобы он шёл на фронт. Он ушёл. И погиб, как и двое из его братьев, как и все четверо братьев моей бабушки. На этой земле их могилы. Только я не знаю – где. Значит, здесь моя Родина. То есть я раньше так думала. А сейчас – нет, не думаю. Мне невыносимо чувствовать себя «инородным» телом, отторгаемым тем организмом, частью которого я себя ощущала. Евреи, конечно, уедут, одни – с радостью, другие – с горечью. Уедут те, кто твёрдо знает, что надо уехать, и те, кто твёрдо знает, что надо остаться. Уедут не столько от страха – от унижения, от разного рода теоретических изысканий о некоем «малом», но чрезвычайно злокозненном народе. В н о р м а л ь н о м обществе подобные идеи на улицу не выйдут, но в этой стране, отравленной пошлым бытовым юдофобством и постыдной травлей, - непременно выходят и сразу на панель. Мне стыдно перед собой за притворное непонимание очевидного факта – я ч у ж а я в своей стране. Растерянность, ужас, недоумение, что я – самый, оказывается, опасный враг для своей страны. Мне надо убраться, как тут же на Русской земле воцарится благоденствие, мир и достаток. Ну, и отлично. Я буду очень рада. Только я в это не верю. Так не бывает. Ненависть, лишившись непосредственного объекта, не исчезнет, а будет обращена друг на друга, на самих себя. Мне больше ничего не надо от этой страны. Я не хочу, как старалась, чтобы от меня здесь была какая-то польза. Я не хочу никакой творческой реализации. Я ничего не возьму с собой. Единственно, что нажито мною здесь, это моя система ценностей, построенная преимущественно на ценностях духовных. Да и нет у меня ничего, кроме книг. Книги я тоже не возьму. Я куплю себе другие книги. Ничего больше не хочу».
- Бедная, бедная Юля, душа моя, - сказал Будулаев. – Я не смогу жить без тебя!
В тот же понедельник Розенбаум Ю. Л. была арестована и помещена в следственный изолятор КГБ СССР, называемым в народе Лефортовской тюрьмой. Ей инкриминировалась 70-я статья УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда).
Лефортовская тюрьма – это одна из самых, если не самая загадочная тюрьма в мире. В старых справочниках по тюрьмоведению нет ни строчки о Лефортовской, зато подробно описаны Петропавловская крепость, Шлиссельбургская, Бутырки и другие уголовные и политические тюрьмы. Но, если читателю случится просматривать журнал «Каторга и ссылка» за 1926 год, то он натолкнётся на фразу о том, что после разгрома восстания ростовского полка в 1905 году всех участников содержали в Лефортовской военной тюрьме. В этом-то и вся загадка.
В систематическом каталоге Ленинской библиотеки в разделе «Военные тюрьмы» мы можем найти издание «Столетие военного министерства». 1911 год. Читаем: «5 июня 1881 года открыта была ещё военная тюрьма в Москве в царствование Александра III. По штату 200 мест для заключённых».
Никаких других сведений о Лефортовской тюрьме нет. О советском периоде тоже ничего нет. Известно лишь, что после революции эта тюрьма была в таких ведомствах, как Минюст, ОГПУ, НКВД, а с 1954 года – в системе КГБ.
Однако сведения есть!
Сведения от моего соседа по подъезду Юрки – «туберкулёзника», алкаша старого. Он «имел честь» продолжительное время выполнять внутренний распорядок сей «тюряги». Мать моя всё боялась, что я заражусь от него туберкулёзом. О дяде Юре я не вру: г. Магнитогорск, ул. Суворова 102 - 35. (1965 г.)
Я тогда пацаном был. Он как выпивал, то приёмчики самбо нам показывал. Соберёт пацанов и орёт: «нападай на меня с ножом! Бей, раз замахнулся! Бей, не бойся!». Потом я подрос. Дядя Юра, как напивался, то в грудь себя колотил. Многое вспоминал, рассказывал, употребляя слово «суки». Я слушал.
Арест Юлия не помнила. Всё было как во сне. Взяли её ночью с постели. Очнулась уже утром в камере. Она была одна. Принесли «завтрак».
Юля смотрела на хлеб. Хлеб был Д Р У Г О Й. Хлеб ждал, когда Юля начнёт его есть. «Откуси меня, попробуй!» - сказал ей хлеб. «Не хочешь? Потом будешь продаваться за каждую мою крошечку». Чай в железной кружке. «Я чай. Отхлебни меня? Не хочешь? Потом меня не будет, а капля мочи будет тебе благом». Стены. Надписи затёрты. «Напиши своё имя. Не хочешь? Ты ещё будешь царапать по мне ногтями». Унитаз-параша в углу. «Сходи в меня, не хочешь? Ты будешь умирать на мне в бесконечных приступах поноса».
Объявили «прогулку».
- Простите, но я не хочу, - сказала Юля надсмотрщику.
- Зря. Сначала все не хочут, - ответил контролёр и закрыл дверь камеры.
Это было нарушением тюремного распорядка со стороны администрации. Продуманное.
Согласия подследственных на прогулку не требовалось. Гуляй и всё. Без воздуха, без неба, без солнца быстрее угасает жизнь. Так за Юлю взялись.
Юля спокойно созерцала решётку окна: м о ё от меня не ушло. Догнало. Как это было на воротах где-то написано: «Eden das Saine!» (каждому своё). Нет, крематорием здесь не пахло. Не было крематория. Были большие помойные баки.
_ _ _
«Как могла, как осмелилась эта жидовка восстать против системы?» - не понимал генерал госбезопасности Порожняк. – «Впрочем, не удивительно. Вся система держится на глиняных ногах лжи. Я и сам её ненавижу. И Западную систему ненавижу, и Восточную, и Северную, и Южную».
Генерал даже ненавидел внутристайные и внутристадные отношения между животными. Он ненавидел изменения природы по временам года, он даже ненавидел движение планет по орбитам и обитавшего где-то там среди них Бога. Порожняк ненавидел всё. Он ненавидел весь Мир.
И генерал знал причину этого. Он давно понял её. Причина заключалась в полной ничтожности его жизни, которую кто-то использовал для Большой Вселенской Лжи. Генерал стал задумываться, то бишь старел, значит.
А тут возьми и возникни, эта чёртова еврейка!
Почему он её мучает? «Да тысячу раз мне насрать на её антисоветскую деятельность!»
Всё дело было в простом – генерал Порожняк не мог вынести взгляда этой «жидовки». Он его боялся, но не сразу почувствовал это.
В своей тёмной никчемной жизни Порожняк боялся только физической боли и смерти. Взглядов глаз своих многочисленных жертв он не боялся и никогда не думал о такой глупости. Смотрят и пусть смотрят. На то и зенки у них. Они, иногда, и после смерти, хе-хе, моргала таращат! Стрельнёшь, бывало, в затылок, а тот и глаза не успеет закрыть. А как ему их закрыть, если он уже мёртвый? Бараны тоже смотрят, когда их режут. Так, стало быть, теперь и баранов на шашлык не резать?
«Отчего же эта еврейка душу так мутит? Не оттого ли, что сотни глаз вижу в её глазах?» - размышлял старый гебист. – «Убью суку!» И заталкивал, и затаптывал генерал свою совесть назад в тайные глубины своей тёмной души.
Однако совесть, подремав какое-то время, вновь просыпалась и рвалась наружу из тёмных застенков генеральской души.
Обычно это случалось ночью, когда ему снились глаза той «жидовки» из камеры Лефортова.
В предновогоднюю ночь генерал облачился в галифе без лампасов и надел китель сталинского покроя без пагонов. Начистил до блеска свои хромовые сапоги, прошёлся по комнате, постоял у зеркала, глядя куда-то сквозь своё отражение.
Выдвинув ящик письменного стола, достал пистолет, подержал в руке, подумал - Зачем? - и положил обратно. Вместо генеральской папахи с кокардой, приготовил армейскую фуражку с простой красной звездой. Присел на кухне, выпил стакан водки, закурил. «Решено!»
Вызвав служебную «Волгу», генерал прихватил с собой сумку с заранее приготовленной водкой и закуской, спустился к машине и поехал в лефортовский сизо.
Москва празднично светилась окнами домов, зажжёнными в них ёлками и голубыми экранами телевизоров. За каждым окном были приятная суета, непрерывные звонки телефона, беготня из кухни к праздничному столу и назад, постоянное поглядывание на стрелки часов, смех и последние предпраздничные распоряжения хозяек.
- Где подследственная Розенбаум? – спросил Порожняк у надзирателя, глядя в глазок её камеры.
- Гостит в камере у уголовников, - ответил тот. – Вы же сами приказывали?
- Веди туда. Сумку мою прихвати.
В камере, куда они шли, содержались четверо уголовников. Все они были осуждены на длительные сроки по статьям, за которые в зоне их сразу бы умертвили свои же. Но этих осуждённых уже не первый год держали в Лефортове. Почему? Данная камера с её четырьмя уголовниками предназначалась для особых нужд начальства, то есть – «ломать, опускать и раскалывать». Кого? А кого подсадят!
И уголовнички старались, из страха быть отправленными по этапу, а так же за мелкие поблажки и подачки от начальства. Короче не камера, а мечта уголовника! Чай, курево, карты, водка, девочки! И никакого «шмона»!
Генерал с контролёром прошли в дальний конец гулкого коридора к крайней камере.
- Открывай, - сказал Порожняк надзирателю, снял шинель с капитанскими погонами и отдал ему.
Обитатели камеры сидели за столом, и вяло перекидывались картами. Увидев и узнав генерала, они повскакивали с мест и вытянулись по стойке «смирно».
- Гражданин начальник, осуждённые… - начал докладывать старший по камере.
- Заткнись, - сказал ему Порожняк и присел за стол. – Прапорщик, сумку давай!
Контролёр внёс сумку и поставил у ног генерала.
Порожняк огляделся.
Юля сидела у него за спиной на нижней «шконке», забившись в угол. Она была без какой бы то ни было одежды. Камерники запретили ей даже прикрываться одеялом. На её руках и ногах чернели кровоподтёки. По лицу не били.
- Распакуй сумку, - сказал Порожняк одному из уголовников.
Тот выложил из сумки на стол несколько бутылок водки, колбасу, хлеб, сало, блок сигарет и два яблока. Генерал вынул из кармана галифе складной нож и сам порезал закуску.
- Разлей, - приказал гебист. – Ей тоже налей.
Уголовник налил треть кружки и поднёс Юле. – «Пей!»
Юля взяла кружку.
- Она это… уже месяц, как того… - сказал старший камеры, покрутив пальцем у виска. - Мож, притворяется.
- А чего ей притворяться? Зачем? – возразил один из уголовников.
- С новым годом, - прервал их Порожняк и выпил.
Следом выпили камерники. К закуске никто не притронулся. Разлили по-второй.
Порожняк обернулся и посмотрел на Юлю. Она сидела в той же позе, поджав колени к подбородку, держа в руке кружку с водкой.
- Дай ей яблоко, - сказал генерал старшему по камере.
Тот протянул Юле яблоко. Юля взяла.
- С новым годом, - сказал Порожняк и выпил.
Остальные выпили следом и потянулись к закуске.
- Как она? – спросил генерал, мотнув головой в сторону Юли.
- Да, надоела уже, товарищ генерал! – осмелев от водки, ответил старший. – Вы бы, какую новую бабу организовали, чтоб в теле была. А эта, кажись, беременная уже, мать её!
- Тамбовский волк тебе товарищ, - ответил ему Порожняк и закурил. – В теле говоришь? Будет тебе в теле. Прапорщик, ко мне!
Лязгнул засов. В камеру вошёл надзиратель.
- Этого - в штрафной изолятор, на пятнадцать суток.
Оставшиеся урки притихли.
Порожняк опять обернулся к Юле. Она продолжала сидеть в той же позе, с кружкой и яблоком в руках.
- Пей, - сказал ей генерал. – Чего не пьёшь? «Столичная»!
Юля подняла на него глаза. Их взгляды встретились. Не во сне, а на яву.
- Не смотри на меня так, сучка! – закричал Порожняк.
Юля продолжала смотреть через его глаза в его душу, которая до этого была закрыта для ВСЕХ. Генерал почувствовал себя беззащитным. Он вскочил со скамьи, выхватил из её рук кружку и плеснул содержимым ей в глаза. Затем, схватив Юлю за волосы, стащил с нар на бетонный пол.
Старый гебист бил её сапогами по животу, ногам, голове: «не смотри, не смотри, не смотри…» Под Юлей медленно растеклась лужа мочи, смешанной с кровью.
- Товарищ генерал, да она не дышит уже! – сказал один из уголовников.
Порожняк остановился. Тяжело дыша, он присел за стол и налил себе полную кружку водки.
- Тамбовский волк тебе товарищ, - сказал он уголовнику и большими звучными глотками опорожнил кружку. – Прапорщик, ко мне! Этого – в штрафной изолятор, на пятнадцать суток.
Порожняк курил и глядел на лежащую в своей луже Юлю. Она была без сознания или мертва. Её левая рука сжимала яблоко.
- Заверните её в одеяло, - приказал гебист оставшимся двум уголовникам. – Прапорщик, ко мне!
В камеру влетел надзиратель.
- Мы вынесем труп на хоздвор. Предупреди своих по коридору и на выходе, - сказал ему Порожняк.
- Какой труп?! – обалдел надзиратель.
- Исполняй, ***рыга! – заорал генерал.
- Есть исполнять! – козырнул прапорщик и убежал.
Спустя пол часа, двое заключённых вынесли Юлю на хозяйственный двор тюрьмы. Следом пришёл Порожняк.
- Куды её, гражданин начальник? – спросили уголовники.
- Тащите к мусорным бакам, - ответил гебист.
Отыскав полупустой бак, заключённые сбросили в него свою ношу.
- Один пусть сбегает в гараж за бензином. Пару вёдер неси, - распорядился Порожняк.- Одеяло бы с неё забрать, гражданин начальник? – попросил оставшийся урка.
- Забирай, - разрешил генерал.
Когда Юлю облили бензином, то она открыла глаза.
- Живая! – растерялись уголовники. – Добить бы её надо?
- Не надо, возни много, - сказал Порожняк.
Из глубины мусорного бака на него смотрели Юлины глаза.
- Поджигайте! – дал команду генерал.
Камерники чиркнули спичками, и бак вспыхнул. Юлина рука, разжавшись, выпустила яблоко.
- Бросьте сверху старую покрышку от колеса, - сказал своим подельникам Порожняк.
- Зачем, гражданин начальник, да так сгорит, - услужливо говорили те.
- Чтобы меньше воняло.
_ _ _