Исаак, сын Авраама
Я слово позабыл, что я хотел сказать… В беспамятстве ночная песнь .поется..
* * *
Мой отец умирал от лучевой болезни и медленно сходил с ума. Он говорил, что только вера в Бога и воля спасают его от скорой смерти: «Воля сдерживает распад, а Бог сохраняет за мной форму».
Даже недолгое общение с больным рассудком оставляет в рассудке здоровом крупицу сумасшествия. В чужом безумии здоровый рассудок открывает для себя простую, как откровение, и страшную в своей "непознаваемости истину, что между телом и "душой "не существует законной связи. Разрыв соблазняет заглянуть за пределы разумного и, одновременно, пугает невозвращением. Это состояние можно сравнить с состоянием разума, лишенного представлений о прошлом и будущем и вынужденного довольствоваться лишь мгновением настоящего. Ни совпасть с этим мгновением, ни устоять в нем невозможно. Такая же космическая неопределенность пролегает между душою и телом, и требуется по меньшей мере Бог, чтобы свести эти два «летательных аппарата» в кромешной пустоте невесомости.
.Вот почему душевнобольных называют «божьими людьми»: они открывают нам не иные возможности разума, а то, что у разума нет иной возможности быть, как только быть самим собой.
* * *
Я был еще ребенком, любил отца и воспринимал его сумасшествие в связи с лучевой болезнью. Мне представлялось, что когда-то в молодости отец взошел на гору Ум, где его сразило смертельно опасное знание. И вот, изнемогая, он спустился с горы для того, что6ы успеть предупредить меня.
Любовь к отцу возвращалась в меня любовью отца. От этой сердечной слиянности у меня порой кружилась голова, но сумасшествие отца, которому я не мог не подражать, понуждало меня вглядываться в эту неразличенность. И тогда мне открывалась природа сумасшествия: это взгляд умной смерти, угрожающей разъять то, что от природы и Бога создано единым.
Я боялся потерять отца, потерять его любовь, и понимал, что единство, дарованное Богом, не существует само по себе, его надо оберегать от распада.
* * *
Мы ходили на прогулки за город, и отец объяснял мне, что синий небесный купол над землей удерживает гамма-сила, а птицы летят на юг или на север по велению альфа- и бета лучей.
Отец протягивал руку над полевым цветком и закрывал глаза. Я делал то же самое. Так создавалось единое душевное пространство, в котором отец учил меня ориентироваться.
- Видишь ли ты меня? - спрашивал он.
Я отвечал, напрягая внутреннее зрение, что вижу только серо-фиолетовое пятно.
- Запомни это место, - говорил отец.
Он предупредил меня, что после смерти мы должны встретиться и для этого надо в пространстве общей души расставить и удерживать понятные нам обоим знаки.
Я не знал своей души, не знал, на что в ней можно положиться, и меня относило вовне. Я открывал глаза и удивлялся тому, что отец заставляет меня повторять и удваивать в душе то, что так ярко и красиво уже существует во внешнем мире. И тогда отец с раздражением говорил: «Меня уничтожит смерть, атомная бомба до неузнаваемости изменит планету, но душа останется при тебе и ты должен знать ее топологию и уметь ею пользоваться». Я шутливо отвечал, что не могу удержать впечатление, потому что душа меняет его до неузнаваемости.
Отец не принимал шутку и объяснял, что я затемняю и подменяю врожденные истины и чувства внешними впечатлениями. «А это два разных мира и ты должен чувствовать и удерживать границу! - говорил отец, глядя на меня серыми, выцветшими глазами. - Душа вечна и обладает убойной силой. Если ее не удерживать, она метафизически перевернет весь мир... По недомыслию мы уже на краю гибели».
Он быстро уставал и печалился. Мне было грустно оттого, что душа своими тайнами мешала мне спокойно дышать. Жизнь, которую я воспринимал как единство любви, распадались на два мира, и я не видел в этом раздвоении смысла. Чтобы оправдаться, я говорил: «Не я же выдумал атомную бомбу и не я ее взрывал!» - «Ты не виноват, - отвечал отец. - И тот, кто выдумал атомную бомбу, тоже не виноват. Виновен человек в своей основе, когда восстал на Бога и перемешал истины души с законами внешнего мира. У этой вины нет срока давности и за нее отвечает каждый».
Я же испытывал вину перед усталым отцом за то, что плохо понимал его наставления, что не мог удержать в себе радиоактивный серо-фиолетовый цветок, не мог распознать в черном пространстве души изотопную тропу, на которой отец назначал мне свидание. Чтобы
оправдать свою беспомощность, я переводил ее на беспомощность человека вообще и спрашивал: «В чем его вина?»
Изначальная вина человека в том, что он мыслит, то есть мыслит во вне, сделав внешний мир заложником своего безумия.
Я почувствовал в себе это безумие и от страха закрыл глаза. Наверное, потому человек закрывает глаза от страха, что это первое инстинктивное стремление остановить убойную душу, которая одним только глядением меняет подлинный мир на узнаваемый. Я бы заткнул и уши, но не хотел упустить слова отца: «Не выпускай истины души за пределы души, мысль - за пределы сознания. Чувствуй и помни изначальную вину - и будешь свободен».
* * *
Мне трудно было поспевать за его напряженной, скачущей мыслью. Радиоактивная борозда разделила его на две части: одна была близка мне по крови, другая же наставляла и обучала родству по уму. Родство по крови не требовало от меня приготовления уроков, заучивания на память и даже не нуждалось в языке. Родство же по уму требовало от меня постоянного усилия, свершая которое, я не мог остановить мысль «в пределах сознания» уже по одному тому, что ее надо было сформулировать.
Я сказал отцу, что во мне - две памяти: память по любви и память по знанию. Я никогда не забываю то, что люблю, но часто не помню то, что знаю. И я спросил: «Может ли так случиться, что беспамятство разума перекинется на живую память сердца и я забуду любить?»
- То, что мы называем памятью разума, памятью того, что случилось и отошло, делает мир таким, а не иным, - сказал отец. - Мир уже такой, мы видим его уже таким, потому что память разума сделала его таким.
Мы живем по памяти. Это значит, что прошлое, минуя настоящее, определяет будущее. Чтобы такой мир существовал, надо о нем все время помнить, воспроизводить память о нем каждодневно, ежечасно. Для этого требуются усилия всего общества и колоссальные материальные затраты. Знай, что царства и цивилизации гибнут в тот день и час, когда не хватает сил и ресурсов воспроизводить память о них: они исчезают из памяти раньше, чем исчезают с лица земли.
Такова природа разума: извлеченный из своей естественной идеальной среды, он покидает ее уже навсегда. Если бы скрипичный звук обладал разумом, он не вернулся бы к скрипке... Так что наш хваленый интеллект - это машина, которая подвозит живых и отвозит мертвых!
- А живая память? - напомнил я.
- Память по любви не идет из прошлого и не стремится в будущее. Она знает все и не знает забвения. Она сама себя воспроизводит. Ее
причиной является Бог. Поэтому подлинная жизнь памяти - в Боге, в живой памяти о Боге.
Если ты научишься возвращать истины души в сердце души, истины сознания в сознание истины, ты научишься мыслить живой памятью и искупишь изначальную вину человека.
- Почему же человек перекладывает свою вину на внешний мир?
- По слабости. Не может справиться с уникальной природой души и переносит свое бессилие на природу внешнюю.
Только слабые люди покоряют и меняют природу.
* * *
- Хочешь знать, до чего доводит человека его безвольная дерзость? -спросил меня отец. - Слушай.
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном урагане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Обрати внимание на последнюю строчку. Он упивается дуновением Чумы. Сердце цепенеет, а разум ликует. Это упоение я пережил, когда работал ликвидатором. Дерзкое бесстрашие перед радиацией было, одновременно, и протестом против Бога. Мне казалось, что я равен Богу и говорил Ему: «Ты наслал на меня Чуму? Так я не боюсь, я упиваюсь ею!» Меня вдохновляла физика Божьего гнева. Редкий случай непосредственного общения со Всевышним. Удивительное и неповторимое чувство. Чтобы его испытать, в старые времена ждали мора. Теперь мы научились воспроизводить Чуму, но в этом нет Бога и нет упоения.
Слова отца удивили и немного рассердили меня. Наверное, мне подумалось так: «Выходит, отец родил меня не для того, чтобы любить, а для того, чтобы с моей помощью воспроизводить чувство любви... Но что же тогда значит моя любовь к отцу?» Я не понимал, какую любовь хотел воспроизвести в своем сердце отец с моей помощью. Ведь не мог же он знать, что появлюсь именно я! Меня смертельно уязвляло равнодушие отцовой любви к тому, кому назначено ее воспроизводить. Но тут я вспоминал слова отца о том, что любовь знает все. Следовательно, она знала и обо мне... В этой мысли было что-то успокаивающее, но, одновременно, и возмущавшее меня. И я спросил:
- Значит, человек убивает человека не для того, чтобы завладеть его богатством, а для того, чтобы воспроизвести в своей душе чувство смерти?
- Да, - ответил отец.
- Но откуда же он знает о том, что такое чувство есть, если он сам еще не умирал?
Отец ответил, что убивает только дикий, глупый человек, потому что думает, что подлинное чувство можно воспроизвести, как воспроизводится дом или машина. Поэтому он прибегает к самому простому и грубому способу. Он не знает, что культура - это именно культура смерти, вхождения в небытие. Через культуру человек врастает в смерть, как родовым чувством в чувство рода.
Я слушал отца, но по глазам его видел, что говорит он не о том, о чем думает. На лице, покрытом «ядерным загаром», блуждала, как неприкаянная, улыбка.
Я не знал своей души. Она удивляла меня неизменной готовностью открыться, воспринять и развернуть в своем пространстве форму и цвет любого предмета. Но вот глаза отца... Всякий раз вместо них, затемняя их, в моей душе возникал и повисал один только взгляд. Что было в этом взгляде? Не зная, что он выражает, как я узнаю его после смерти?
И я повторил свой вопрос о смысле убийства. Отец же ответил на прежде заданный вопрос:
- Ты не знаешь своего прошлого, потому что тебя в нем уже нет. Ты не знаешь своего будущего, потому что тебя в нем еще нет. Однако же ты думаешь и о прошлом и о будущем, не так ли?
- Да, — ответил я. - Не могу не думать.
- Вот, - сказал отец. - Это - последствия изначального греха.
Наши взгляды сошлись - зрачок в зрачок, и я понял (много лет спустя), что было в этом взгляде. Нет, не мировая боль. Его глаза «работали» как точный прецизионный инструмент: зрачки были сужены ровно настолько, что лучи света входящего совпадали с лучами исходящими, и над радужками трепетали «зайчики» их взаимного усиления. Теперь это было взглядом, который выражал Doppeltreflektirten Mitteilung. (Приношу извинения Киркегарду за то, что его правило двойной рефлексии угодило в контекст, о котором он и не помышлял.) Отец не только отделял свет от тьмы, он держал в постоянном различении свет внешний и свет внутренний. Но сам факт этого различия стал понятен мне много позже. Отец сказал:
-С тех пор, как грех ослепил душу, она ищет аналогий и уподоблений в мире, с которым у нее нет и не может быть ничего общего. Ты должен это знать.
* * *
Я ждал продолжения, но отец забывался от усталости и истощения. Иной раз он подзывал меня и просил пощупать пульс. В запястье я с
трудом находил тонкое редкое биение. Мне представлялось, что это птенец слабеньким клювом пытается пробиться к свету.
Чтобы совпасть с этим дорогим для меня ритмом, я начинал считать и через несколько цифирных шагов понимал, что угодил в дурную бесконечность. Я боялся прервать счет, с которым могла оборваться и дорогая мне жизнь. Как это получалось, я не знал, но раз начавшись, счет неудержимо распространялся в бесконечность, находя бесчисленное множество союзников, среди которых я и отец были незначительными моментами дурного прехождения.
- Это тикают атомные часы, - говорил отец. - Ночью я перешел в другой часовой пояс. Подведи свои.
По профессии он был бухгалтером и бредил расчетами и балансом. Из его бреда я узнал, что живу в стране с «мощным ядерным потенциалом». Моя страна - единственная в мире, которая сумела остановить часы стоимости. Для этого была построена гигантская пирамида государственной монополии, венчает которую Атомная бомба. Именно Атомная бомба охраняет отстойник, в который заточена стоимость. В сущности, это единый могильный комплекс, и если кто-нибудь когда-нибудь вздумает запустить механизм стоимости, тот одновременно запустит и механизм ядерного распада.
Отец открывал глаза, находил меня сверхосмысленным взглядом и говорил::
-Ты рожден для того, чтобы одухотворить атомный взрыв!
+ + +
Но вот настал день, когда он повторил свои слова: «Ты должен это знать».
Отделяя внутренний свет от внутренней тьмы, человек выдвинул это разделение во внешний мир. Материальный носитель, отвечающий за это разделение, был назван светом. Он оказался надежнее и полезнее, потому что дополнял и усиливал свет разума.
Внешние предметы надо было держать в различенности, и человек выдвинул во внешний мир врожденные, априорные пространство и время. Так появилось пространство движения и время изменения. Движение, в свою очередь, стало ответственным за формирование и поддержание прошлого, изменение - за предуготовление будущего.
Обрати внимание, сын, вот на что. Свет, пространство, время появились во внешнем мире лишь с появлением человека и существуют лишь в соединении с человеком. Здесь возникает момент сильной иллюзии, но человек закрывает на это глаза. То есть, сознательно ослепляет душу.
Мысль, дарящая открытием или пониманием, прихотлива и требует терпения и усилия. Так появляются целые институты для поддержания и воспроизводства старого знания в ожидании будущих озарений. Но озарение, как ты понимаешь, приходит через одну и только одну голову, и с точки зрения общественной пользы несправедливо подвергать целые институты такого рода неопределенности и непредсказуемости. Человек выводит мышление за пределы мозга и передает его искусственному интеллекту. Таким образом, иллюзия, что человек мыслит, находит свое завершение: компьютер воспроизводит и усиливает мышление в любое время и в любой точке пространства. Но в этом нет Бога и нет вдохновения.
Слепая душа - это Мыслящий Разум. Он самонадеянно взял на себя роль воплощать идеи, озарившие душу, во все более совершенных материалах и формах. Так возникла парадигма цивилизации: она воспроизводит в расширенных масштабах иллюзию, что мир таков, каков он в соединении с человеком. И страх потерять эту иллюзию гонит человечество за пределы Земли, за пределы Вселенной... Но у человечества есть начало, следовательно есть конец у мира, возникшего в соединении с человеком.
Восточная мудрость гласит: «Мысль будет подумана, потому что мир познаваем. — Остерегайся!» Остерегайся и ты, сын. Помни об изначальной вине - она очистит твое сердце от наваждений.
+ + +
- Что такое совершенная форма? Это форма, отвечающая внутреннему чувству.
Что такое совершенный материал? Это материал, который по своим тонким качествам приближается к идеальной природе души.
Так возникли переходные формы, некие «тонкие тела», составившие якобы соединительную ткань между душой и внешним миром: сила, энергия, поле, пространство, время (со своими двумя клонами - прошлым и будущим), информация, радиация. Они есть, поскольку есть человек, но они есть до тех пор, пока есть человек. Именно на этих квазиидеальностях люди поставили и развивают свой мир. В чем их значимость и чем они отличаются от подлинной идеальности? В отличие от прихотливых качеств души, квазиидеальности поддаются измерению и воспроизводству в нужном объеме в нужном месте, то есть технологичны. И в то же время, они способны проникать в душу и воздействовать на нее почти так же, как любовь, вера, совесть.
Что такое ин-формируемый мир? – Это тюремная камера, в которой негасимо горит ЗОО-свечовая лампа.
Сопротивляется ли душа такому проникновению? Как слепая курица, она высиживает свои и чужие яйца с равным воодушевлением. Однако квазиптенцам сама курочка уже не подходит: уж слишком она
завязана на индивидуальности, а индивидуальность прихотлива и смертна...
И вот наступил момент, когда человек увидел свою душу глазами квазиидеального мира. Что же он понял?
+ + +
Чтобы сделать свой рассказ нагляднее, отец показал мне «Сны» Куросавы.
— Он тоже получил дозу и мыслит сходным мне образом, - сказал отец.
Куросава рисует мир от конца, и конец этот, как ты мог заметить, наступает не тогда, когда взрывается атомная бомба, а тогда, когда художник - творец прекрасного и совершенного - превращается в машину по производству прекрасного и совершенного. Он уже не знает, что такое внутренний свет, он весь во власти света внешнего, солнечного. В нем уже проглядывает образ рогатого демона, которому предстоит населять землю после атомной катастрофы.
Когда взрывается атомная бомба, ты видишь уже ненужных людей, совершающих ненужные поступки, говорящих ненужные слова. Теперь ты можешь сравнить исчезающий мир с тем, который возникает - с миром гигантских одуванчиков и рогатых демонов. И равно отвергаешь и тот мир, и этот. И вот когда твоя душа совершает эти два отрицания, ты вдруг понимаешь, что она не так слепа и покорна, как представлялась.
Ты понимаешь, что душа предвидела конечность человека и исподволь готовилась к его перерождению. Для души не существует прошлого и будущего, она вся есть вечность, и грех, случившийся с человеком, для нее всегда грех, в каждом движении мысли. Стебель, вырастающий из бутона розы, - это не только символ, это результат рациогоний: мысль, направленная на передел мира, навсегда покидает пределы сознания. Другими словами, мысль покинувшая «бутон» сознания, уничтожает мир.
Зная это, душа изобрела способ борьбы с квазиидеальностями. Она научилась выводить их за пределы своей экологии в виде совершенных форм. - А кто и когда отказался от совершенства?
Зная о конечности бытия человека, душа использовала внешний мир для поддержания своих божественных состояний.
Физик познавал законы природы не для того, чтобы использовать их для построения иллюзорного мира, а для того, чтобы с помощью этих надежных законов воспроизводить в душе божественные состояния узнавания мира.
Скульптор создавал совершенные произведения не для того, чтобы порадовать ими глаз соплеменника, а для того, чтобы с помощью законов красоты поддерживать в душе эстетическую открытость Богу.
От себя добавлю: радиоактивное чувство венчает человеческое стремление к совершенству. Пути назад, к не-совершенству, нет. Совершенство - завершенность квазиидеального мира, за которой наступает перерождение.
Человек живет от конца - от конца времени, языка, культуры. Распределение атомных бомб по основным культурно-религиозным цивилизациям неопровержимо доказывает: за границей иллюзорного мира уже осуществляется история иного мира, но уже без прежнего человека.
В чем особенность этого новоявленного мира? В том, что в нем отсутствует эволюционное время. В нем нет отложенной жизни, которую называли «живой памятью», и нет отложенной памяти, которая продуцировала иллюзию будущего. Не природа, а человек, демон природы, отныне поставлен перед необходимостью выделять из себя все условия жизни нового мира. И мы с тобой, сын, первые, кто поняли, из чего и куда развивается новый мир.
Мы воспользуемся последней квазиидеальностью - мыслящим разумом для того, чтобы вернуть подлинный мир и удержать его в бытие Бога.
+ + +
Мартин Хайдеггер, увидев по телевизору планету Земля со стороны, сказал, что отныне Земля закрыта. Это и означает ту границу, которую человек перешел, вопреки заветам Бога. За этой границей любое движение на Земле происходит от конца. Душа это знала уже в тот момент, когда мысль, влекомая порывом, покинула седалище сердца. Знала, что называется, с первого раза, и заняла круговую оборону. Отныне любое движение мысли направлялось к совершенству, потому что именно в форме совершенства душа сбрасывала во внешний мир отходы своей жизнедеятельности.
Однако отбросы в мире отбросов почитались высшими ценностями. Чего добивался человек внешнего мира, удваивая «состояния души»? Борхес описал некого Пьера Менара, который возжелал стать автором «Дон Кихота», но автор овечки Долли оказался ближе к вожделенному идеалу. Люди мира квазиидеальностей стремятся исключить из своего бытия всякую неожиданность, случайность и, связанную с ними, индивидуальность. В результате они оказались в «закрытой Земле». Стремясь к предсказуемости жизни, надо учитывать неизбежность.
В мире, где есть прошлое и будущее, поезд смерти прибывает по расписанию.
Но это не наш с тобой поезд и ты вправе спросить, что же оберегала душа, сопротивляясь нашествию квазиидеальностей.
Сначала ты должен понять степень и глубину агрессии самих квазисущностей. В духовном возвращении к подлинной сути мало духовного. Материальные ценности незаметно перетекают в генетический фонд, в электрическую энергию, информационный поток, в химические и ядерные мутации. Все эти перемещения лежат за пределами телесных чувств и поэтому квазичеловек воспринимает их как соположенные идеальным сущностям доминанты души. Только атомная бомба положила предел этому противоестественному заблуждению.
Вот теперь я скажу тебе, что же оберегала душа от агрессии квазиидеальностей.
Бог беспричинен. Атрибуты Бога в человеке - совесть, вера, любовь - тоже беспричинны. В отличие от квазиидеальных сущностей, они ускользают из-под аподиктического умозрения, не поддаются измерению и воспроизводству. Однако человек стремится навязать законы, по которым существуют и воспроизводятся квазисущности. Это давление на подлинную природу человека приводит к тому, что человек теряет себя в мире квазиидеальностей, обретая в нем полноценное, материально обусловленное «существо», причины существования и развития которого лежат за пределами самого «существа».
Бог создал душу из ничто и поэтому душа - ничто и все ее трансцендентальные «органы» тоже ничто. У души нет места в мире и природе, и в этой неуместности - ее принципиальная неустранимость.
Ты хочешь знать, как из мира совершенных форм попасть в то место, которого нет — как обрести себя в ничто?
Обретение дается вторым рождением. Путь к нему есть путь жертвоприношения.
+ + +
Отец прочел мне библейскую притчу об искушении Авраама и попросил подумать.
Я не мог понять, что там произошло в той же мере, в какой не мог преодолеть обиду на Авраама за то, что он обманул Исаака. Сын спрашивает: Где агнец для заклания? Отец отвечает: Бог усмотрит агнца! Отвечает, уже зная, к чему призвал его Бог!
Но когда обида улеглась, я понял, что Авраам не обманывал сына, поскольку в его поступке не было умысла.
Мое внешнее сознание, развернутое по линии причин и следствий, внесло умысел туда, где его не может быть, поскольку «там» нет причин и следствий. Авраам идет вне времени, идет под Богом. И когда он отвечает сыну: Бог усмотрит! - он говорит правду. Авраам не думает туда, в ту
сторону, Авраам не мыслит по линии «причина - следствие», «начало — конец».
Вот и мне, чтобы войти и пережить событие, надо было отказаться от собственного сознания. И я раз за разом восходил вслед за отцом на гору Мориа, и, восходя, сходил с нее, как сходят с ума. И постепенно проникал в суть события, как проникаешь в собственную судьбу.
Сын лишь по молодости и неопытности хотел знать, кто агнец. Он, как и я, мыслил от конца, мыслил по цепочке. Но когда отец ответил, он не усомнился, он понял все. И они замолчали.
Вот они устроили жертвенник, отец приклонил сына и занес нож.
Меня сбивало с толку то, что событие дается в последовательном изложении в то время, как само событие уже есть все разом. Оно есть во мне, как есть вечная истина наряду с другими вечными истинами, только я, смертный, вынужден входить в каждую по отдельности.
И я стал искать помощи и ответа в самом событии. И вот когда Авраам занес нож над сыном, догадка сверкнула мне. Я испугался. Я испугался за отца: как бы он не свершил преступления. Ведь Бог сказал ему: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь и принеси его во всесожжение. Я взглянул в глаза отца, умоляя его не забыть о том, чего требовал Бог, а ведь он требовал не тело сына принести в жертву, а любимого сына. Бог требовал не плоти, Бог требовал искренной веры, доказать же искренность веры Авраам мог только отдав на всесожжение свою любовь.
И я страшился того, что если Авраам не принесет в жертву любовь к сыну, то совершит преступление - и передо мной и перед Богом.
Но равно и сын. Если я, в момент жертвоприношения, забуду любовь к отцу в угоду Богу, я стану соучастником преступления. Бог требует от меня любви к отцу именно для того, чтобы отец, принося меня в жертву, не обманул Бога: ведь наша с отцом любовь едина.
И когда я понимаю, что любовь отца к сыну есть нечаянная* жертва, как дар приносимая Богу, я понимаю, что и моя любовь к отцу, если я не хочу, чтобы свершилось преступление, должна быть нечаянной жертвой, приносимой Богу. Подлинная любовь рождается из жертвоприношения себялюбивой, «телесной» любви. Именно из нечаянного жертвоприношения рождается высшая, идеально-сущая любовь, жертвы которой, собственно, и требует Бог и всесожжением которой только и может удовлетвориться. И высшая жертва эта есть отданная на всесожжение любовь к Богу.
И когда я понял и пережил это, я сказал:: отец мой! Он отвечал:: вот я, сын мой! И я спросил его: где же я? где то ничто, которому я предназначен?
Отец сказал:
- Слушай! Если есть прошлое и будущее, значит тебя нет, как нет «момента настоящего».
Тебя нет - это принципиально.
Бог сотворил тебя из ничто и в ничто твоя сущность и спасение. Тебя нет ни в одном явлении природы, каким бы идеальным оно ни представлялось. Ни один из самых точных способов измерения не укажет на то, что ты есть.
Ты в том мгновении, которое не поддается уловлению, ты в той мысли, которая ускользнула от слова, ты в том состоянии, когда не можешь припомнить самое важное, ты - в беспамятстве. Ты должен онеметь и ослепнуть, как немею и слепну я.
Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернется
На крыльях срезанных с прозрачными играть.
В беспамятстве ночная песнь поется.
Не ищи уподоблений во внешнем мире. Как Авраам принес в жертву любовь к Богу, так и ты отдай на всесожжение душу. «Душа (не речь), преисполненная чувства, есть высшее совершенство»* - сказал Кант. И от себя поясню: преисполненная подлинного чувства..
Отец держал мою голову горячими ладонями и вглядывался через мои глаза во что-то, что было видно только ему одному.
+ + +
- Ты хочешь знать, что я вижу?
Я вижу то, что ты увидишь и поймешь позже.
Того, что я вижу, нигде нет - ни на Земле, ни во Вселенной, но это есть в тебе. Запомни это.
Придет время и ты будешь умирать. Мы знаем, что смерть - в естестве жизни, но это не подлинное знание. Подлинное знание откроется тебе тогда, когда ты будешь умирать, а умирать ты будешь через меня, сквозь меня. Ты будешь идти сквозь меня, как Исаак шел сквозь Авраама. И это будет подлинное знание, и подлинная вечность.
Я не скажу ни слова и ты не скажешь ничего. Молчание войдет в молчание, как молчание Исаака вошло в молчание Авраама.
Через отца пойдешь! Через того, кто дал тебе жизнь и обрек на смерть, через своего убийцу пойдешь. И нет для тебя пути иного. Ты захочешь знать, куда? В никуда. Прошлое и будущее сольются и исчезнут, и ты поймешь: есть только это и это - истина: сын идет через отца..
Ничто в иллюзорном внешнем мире не может быть причиной такого с о в п а д е н и я, потому что это совпадение душ. И это движение через меня и будет твоим воскрешением. Но есть неотменимое условие: ты должен п р о н е с т и через всесожжение любовь. Да, любовь к тому, кто обрек тебя на смерть. Тебя будут окликать гарпии прошлого, манить сирены будущего, но я хочу чтобы о т н ы н е ты жил так , как будто каждую минуту идешь через меня.
Ты спросишь, почему любовь? Потому что это единственное выносливое чувство, которое не даст нам потеряться в огне всесожжения.