Легкомысленная повесть о моряках - катерниках

               

                «ХЛЕБНОЕ ДЕРЕВО»

                О ботанике, дежурной службе, перешвартовке, а также
                боевой и политической подготовке


       «Обеспечивающий» - так на военно-морском сленге внутреннего пользования  обозначается офицер, ответствующий за воинский порядок в подразделении в выходные дни. Моряки – катерники ночуют на берегу в казарме, которую по-флотски называют командой. В ночное время на боевых катерах остается только вахтенный по живучести, обязанный поддерживать электро-механическую боевую часть и гирокомпас в постоянной готовности. Сыграли тревогу и побежали матросы гуртом на свои кораблики, подгоняемые старшинами и старослужащими, на ходу запрыгивая в робу, поправляя гюйсы и задерживаясь только на естественное орошение спящих придорожных кустов. Запускаются главные двигатели, раскручивается гирокомпас, если кратко – «гиря» и вперед, на выход, в море, на поиск, перехват и полное уничтожение вероятного противника…

Капитан 3 ранга Зиненко Владимир Викторович – безлошадный командир. Так в дивизионе  в шутку называют офицера, назначенного командиром корабля – новостройки, который еще стоит на стапелях верфи Приморского завода в далеком Ленинграде.  В обиходе, равные ему товарищи, отцы-командиры боевых катеров, а бывает и старшие по должности обращаются по-свойски – Зина. Он полулежит на койке в позе древнего китайского богдыхана и мысленно клеймит всем великорусским главный штаб ВМФ, а также министерство средней промышленности СССР за очередную несогласованность. Вот уже полгода как сформирован экипаж, а командировка на прием корабля, как оперативное время «Ч» вновь и вновь откладывается на неопределенный срок. Экипаж сформирован по приказу Командующего Черноморским флотом в соответствии с директивой Главного штаба ВМФ. Директива в соответствии с планом министерства судостроения. План строительства  в соответствии с планом генерального КБ. Сроки спуска корабля в седые Балтийские воды, с последующим переходом по ВСП (внутренним судовым путям) на Черное море через все шлюзы рек Великой матушки России в соответствии с регламентом навигации Речного флота. Но где-то административная цепочка оборвалась, кто-то вовремя не отработал или поспешил с докладом… На флоте  - это нормально! Может кто-то и взял на себя ответственность под кратким нажимом: «Доложите кратко, ког-да-а, наконец!..» и поспешил на самый верх отрапортовать. Думать об этом и предполагать – дело не благодарное, а приказы не обсуждаются!..  Экипаж сформирован и даже с тактическим номером будущего корабля – «Р – 46», все как у всех, только за отсутствием самой боевой единицы, а без стальных бортов, палубы, пушек и ракет, трудно осознавать себя полноценным командиром…

Дела на флоте бесконечны, вольных художников здесь не бывает, они умирают по определению, на уровне зачатков мысли, не успев даже родиться.  Личный состав должен быть занят от подъема и до отбоя или как выражается ветеран дивизиона мичман Загоруйко: - «Работать всем  ревностно, упорно и подметать плац от КПП и до отбоя!.. С метлами я договорился!..»  Экипаж Зины все больше приобретал форму хозяйственного обеспечения для затыкания всех дыр и текущих проблем славного боевого 349-го дивизиона ракетных катеров; патрульная служба, дежурство по дивизиону, облагораживание территории, строевые занятия для поддержания выправки личного состава, подметание опавших листьев против ветра, изучение дисциплинарного устава, приведение в порядок тумбочек и полотенец, налаживание бирок на всех положенных местах и еще много чего, что в соответствии с неписанным законом военно-морского флота можно неограниченно продолжить повелительными глаголами – «круглое носить, квадратное катать, снег белить, траву красить, листочки на деревьях оз-до-рав-лл-ять-ть!!!…»
Последнее отражает здоровый извечный военно-морской консерватизм, ибо помимо главной задачи – готовности к войне, флот обязан быть еще образцом порядка и красоты, чем имеют право гордиться и любоваться старшие флотские начальники, а также прочие представители гражданского советского сообщества. Для другой части народа, т.е. для тех, кто внутри корабельных бортов и на территориях, огороженных секретными заборами, это особая философия, психологическая защита и если точнее – способ выживать. Перлы рождаются сами по себе: «Нас гребут, а мы крепчаем!», «Шутить всегда, шутить везде, иначе будет всем «очень невыносимо!..»! Будь готов – всегда готов!». По любому поводу, например о сочувствии: - «Чужое горе в радость!»  или о гордости - «Командир у нас хороший, так нам и надо!». Это способ нести службу вперед не огладываясь на прошлое, не выпучивая глаза перед настоящим, всегда быть готовым к будущему и мужественно воспринимать неизбежное, ибо оно неумолимо и всегда на флоте наступает внезапно!..

На берегу, а особенно при отсутствии собственной боевой единицы, военные моряки занимаются всем, а это значит – ничем, т.е. тем, чем не должны, но обязаны. Без корабля у военного моряка нет амбиций, нет души, остается только здоровое крепкое молодое тело, предназначенное для преодоления  тягот и лишений, а к нему – голова, обязанная всегда, везде и постоянно думать безудержно. У всех категорий личного состава мозг постоянно занят: - у матросов – как бы поменьше видеть боцмана или старшину, у  офицеров – как бы успеть отработать все гайки и свалить на берег, т.е.  получить добро  на сход. У командира тоже есть семья и дом, и он тоже мечтает о холодной кружке пива в июльскую Севастопольскую жару, но доверенный ему мостик корабля, которого еще нет, но который будет и доверенная вышестоящим командованием власть требует жертв!..  Он отвечает за все: - за отдых своих подчиненных на берегу (Офицер купался  ночью в море  после ресторана с девушкой, а у них одежду стырили и они голые шкандыбали мимо КПП, как Адам и Ева); за оборванный кранец на причальной стенке (И куда же ты швартовался, с таким концом?..); за швартовые на причальной стенке  (Конец у тебя командир висит, как брюхо у начфина.); за швартовку третьим корпусом (Куда смотрел, как сейчас на выход пойдешь?!..); за плохую организацию физической зарядки (Матросы у тебя не бегают, а только жопы передвигают, форму одежды нарушают, а годки вообще игнорируют!..); за неправильное питание личного состава (Молодые матросы жрут у Вас незрелые абрикосы, а потом лежат в санчасти как герои и дрищут как сумасшедшие, никому не нужные. С кем воевать будешь?..)  и,  наконец, за боевую, а вместе с ней и политическую подготовку вверенной ему боевой единицы!  Последнее не обсуждается, потому как является обязанностью основной, но без всех предыдущих – невыполнимой. Мелочей на флоте не бывает!..
На берегу в черепной коробке моряков возникает вакуум, т.е. «белые пятна», которые моментально заполняются искушением. У матросов – преодолеть забор по принципу: «Запретный плод сладок!..»  и понюхать забытый воздух гражданки в самоволке. У офицеров – женатиков, убыть к молодой жене и быстро приступить к своим прямым обязанностям (когда еще случиться?..), у офицеров холостяков – занять денег до получки и аккуратно, культурно и без залета посетить какой-нибудь уютный Севастопольский ресторанчик, где обитает много красивых жаждущих чужих женщин. Наконец, у командира – все вышесказанное предусмотреть, предвидеть, загрузить всех непосильными задачами и вводными, проконтролировать, на всякий случай раздолбать, чуть-чуть уничтожить и как результат – сплотить  экипаж и настроить его на выполнение задач БП и ПП.      
С офицерами и мичманами, как более сознательными и добровольно  посвятившими себя почетной военно-морской службе проще. Их можно сбагрить на выход в море в качестве дублеров. Или занять дежурством по дивизиону, заменив других офицеров, занятых выполнением задач боевой подготовки на своих катерах.  Или, в крайнем случае, отправить по поручениям к флагманским специалистам.  Или приказать сдать еще раз зачеты на самостоятельное управление кораблем, которым им никогда не придется командовать. Или просто послать подальше и ниже спины, с выдохом: – «Самого все уже достало!..» Они поймут, потому что сознательные и выбрали службу на флоте по зову сердца,  романтики или семейной традиции.  А вот со старшинами и матросами сложнее, этих призвали отдавать долг по конституции – задача почетная, но скажем прямо, принудительная…
Командировка в Питер, как всегда называют славный город Ленинград, задерживалась, ситуация менялась, ротация личного состава продолжалась, кого-то снова забирали на боевые катера и взамен предоставляли новобранцев, а Зина спорил, доказывал, просил и убеждал дать ему более подготовленных. НШ – начальник штаба дивизиона Костенко Юрий Петрович всегда понимающе кивал большой головой, раскачивался на толстых коротких кавалерийских ногах и, похлопывая папкой с документами по ляжкам, терпеливо выслушивал. Диалог всегда заканчивал под одну черту с нотой суровой вежливости:
 - Викторович, у меня БП, фактические стрельбы, ебтыть!.. А у тебя впереди завод, новострой, научишь, ебтыть!.. Ну, куда ты на хрен денешься, ебтыть?!..У тебя времени – вагон, ебтыть!...Не муди!..»
Командиры боевых вымпелов ситуацией пользовались виртуозно. Со старослужащими – «годками», считающими оставшиеся дни до приказа, мудрыми, наглыми и забуревшими, расставались с восточной улыбкой удовлетворения, а подготовленных  матросов «подгодков» - уже послуживших, обученных специалистов, на которых уже можно было положиться в море, выставляли никчемными.  Периодически устраивался театр одного актера:
- Да Вы что!? Юрий Петрович!.., - надувая щеки, пыхтел капитан-лейтенант Лебядов Петр Иванович, - Он у меня на прошлом выходе чуть гирю не угробил, а Вы его на новый корабль?!.. Нет-нет... Уж я с ним  как-нибудь, может, и выправлю, а к Зине нельзя!.. Я ж не враг ему... Он, потом же мне, будет высказывать и меня же, какими словами вспоминать?!..»
Но мизансцены не удавались, и НШ также продолжая раскачиваться и только еще сильнее прежнего хлопая себя папкой по ляжкам, отрицательно блуждал головой по горизонту, словно антенный рефлектор РЛС в секторном режиме и вновь подводил черточку безнадеги: 
 - «Ну, довольно нам дураков тут строить и театр валять!.. Не выпендривайся, Лебядов, выполняй предписание!.. То, к поощрению представляешь, то жалуешься!.. Сам-то разберись!..»
И приходилось отрывать от сердца, как плоть с мясом и тихо, бесшумно, т.е. мысленно кричать, укрощая душевную боль:
– «А я с кем на стрельбы пойду, с папой римским?!.. ».

…. Владимир Викторович Зиненко, командир будущего, как любит с важностью повторять замполит – новейшего суперсовременного корабля, продолжал лежать без движения и тупо смотреть в дверной косяк, накручивая себя недовольством. За дверью периодически раздавался топот флотских ботинок и подгоняющие окрики старшин. Зина лениво вздернул руку, посмотрел на «Командирские», полученные когда - то из рук комфлота за торпедные стрельбы в былые лихие времена и возвратился к реальности.  До отбоя лично состава оставались не более тридцати минут и по сумбуру доносившихся звуков он с удовлетворением отметил, что в течение ближайшего астрономического часа нет никакой причины менять свое положение относительно истинного меридиана.  Сомнамбулический покой в неспешных раздумьях о своем будущем корабле, который когда-нибудь спустят со стапелей, о славном граде - Ленинграде, куда он, наконец-то уедет со своим экипажем навстречу своей командирской судьбе, разрушил стук в дверь.
В комнату неуклюже ввалился дежурный по дивизиону лейтенант Кривоносов, с затравленным, словно ожидающим подвоха, но одновременно преданным взглядом. Поправляя перекошенный китель от свисающего на длинных ремнях «макарова», как от маузера революционного матроса, он мгновенно оценив обстановку командирского покоя, почти шепотом доложил, как бы извиняясь за неважность сказанного:   
- Таищ командир, тут мичман Бондаренко в патруле, звонил и искал Вас!.. Доложить обстановку желает!.. Позвать!?..
Зина, не меняя позы и не сдвинув ни одной морщины на расслабленном лице, остановившимся взглядом прошил офицера как невидимый рентгеновский луч.
- Пусть, он, идет…
- Не понял, куда?.. – лейтенант мгновенно продемонстрировал догадливость и уже был готов закончить фразу.
- Нет, ты как всегда не понял, лейтенант!.. – офицер крепко потянулся, хрустнул занемевшими суставами и, приняв вертикальное положение, встряхнулся, словно освобождая  себя от накативших раздумий, - Пусть идет он, - продолжил он через затяжную паузу, - В рубку дежурного…. Буду!..
Лейтенант выскользнул за дверь почти бесшумно. И если не принять во внимание стук болтающейся кобуры с пистолетом о дверной косяк, скрежет каблуков на железе центрального прохода коридора, на котором он заскользил и междометья, которыми все это сопровождалось, то можно вполне представить, что его никогда не было.   
Зиненко принял вертикальное положение, снял китель, еще раз крепко потянулся и столбом рухнул в упор лежа. Первые двадцать отжимов сделал с подскоком и легкостью свежей пружины, предпоследние семь – со скрипом матроской койки, а последние три с рыком раненного африканского зверя. Закончив над собой добровольное насилие, он резко встал и освобождено, с удовлетворением выдохнул в полную грудь. Затем, словно  оглянувшись на не зримых окружающих,  резко согнул правую руку и хлопнул левой по предплечью, выразив кому-то в безразличное окно – не дождетесь! Поднял брошенный на койку китель и, придирчиво оценил свежий белоснежный подворотничок.  Прощупывая каждую пуговицу, он медленно и задумчиво застегнулся под горлышко, бархоткой прошелся по сверкающим начищенным ботинкам, стряхнул с груди невидимые пылинки и аккуратно расчесал волосы на пробор, не забыв продернуть расческой тонкую одесскую стрелку усов. Еще раз придирчиво оглядел себя и, окропив одеколоном стандартные наградные планки «За безупречную службу I, II, и III степени», вышел в коридор, уже притихший от недавнего грохота матросских ботинок.
Дежурный, услышав шаги старшего офицера, вскочил, но был остановлен взмахом руки.
- Ну, где Бондаренко?..
Лейтенант, молча, кивнул в сторону входных дверей. С улицы уже слышался диалог: - Вот, бдя, и что мне делать с вами, сибидяки. Значит, я вам говодю – «Отгоняй их!.. А вы сами ждхете, ну, блин, как дикие!.. Они же зеленые, потом понос, и какие Вы бойцы будете после этого?..
- Вы товарищ мичман имеете в виду диарею?.. –  кто-то из матросов пытался возражать, - Так у  нас крепкие желудки, ничего не будет!.. Витаминов-то не хватает?!..
- Какая, бдять, еще диаддея? Дэ-дцветок такой, что ли?... Я же говодхю, ппо-нос-сс!.. Самый, натуральный, пэппо-носс-сс!.. А ты, бачу, умный, да?!.. С-с Мосс-сквы что-ли?.. Потдгухнеешь над чашей генуя в позе орла... Вспомнишь тогда, у все в-в-ввитамины!..
Увидев офицеров, входящие притихли.
Матросы втянули головы в шеи и, прижимаясь к стене, по змеиному бесшумно протекли в кубрик.
- Ну, как, Леха, служба?.. 
Зина обозначил расположение и добродушным взглядом посмотрел на мичмана.
- Дак, ждхут!... И, гдавное – около штаба… – мичман выразил на лице крайнюю озабоченность и с возмущением выпучил глаза, словно украли и съели его собственное. 
Офицеры понимающе переглянулись – у штаба «табу», все деревья распределенные, ухоженные, побеленные, там нельзя!..
- Вод-т и я обд том же, - продолжил мичман,- Обдстанется НачПО бдез компота и дбудет всем козья могда!...
Зина понимающе качнул головой, а потом внезапно повернулся в сторону дежурного и словно продолжил свой ранее прерванный рассказ.
- Вот о чем я тебе и говорил, Кривоносов!.. Представляешь, если бы у нас росли не абрикосовые деревья, а хлебные?...
Мичман насторожился. Лейтенант безумно посмотрел  на офицера. Однако тот продолжал невозмутимо и безразлично, всем своим видом показывая, что это факт уже известный и для него не интересный:
- Вот и я, сам не верил!.. Неделю назад, был в Симферополе в ботаническом. У меня старый приятель – профессор. Я даже попробовал. Ну, вообщем хлеб как хлеб. По крайней мере, не хуже, чем спиртовой, что нам на выхода выдают!...
Рука лейтенанта зависла в воздухе вместе с авторучкой, словно ее внезапно обернули в гипсовую повязку. Он не отрывал взгляда от серьезных глаз командира, который незаметно демонстрировал два скрещенных пальца правой руки, спокойно опушенной на край стола. Аккуратно размяв беломорину и благодарно качнув, он прикурил от спички, услужливо протянутой озадаченным мичманом, и продолжил.
- Два года, как привез саженцы. И вот только недавно адаптировал к нашим условиям, как – то привил. Диссертацию пишет, уже докторскую!.. Многие не верили, а  доказал!.. Только вот, в нашей стране ни хрена никому не нужно!..
Затянувшись и красиво выпустив пару дымных колец, он еще раз подчеркнул свое безразличие к сказанному и, словно подводя итог, вместе с дымом, выдохнул.
- Я даже домой привез!.. Оставил кусок на утро, но уже не то, долго не хранится!.. Рассыпается как хрущевский, из кукурузы. Ну, Вы-то не помните?.. А если сразу съесть,  с дерева, то не отличишь. Бесформенный только, естественно не кирпичиком, как в магазине и не соленный, приходится подсаливать…
Дежурный закашлялся, словно подавился сухой коркой этого самого «хлеба» и, сдавливая рвущийся наружу рык, как желчные рвотные потуги во время катерной качки в пятибалльный шторм, словно спасаясь от разоблачения, зачем-то вытащил связку ключей и утонул под столом. Засунув голову в сейф, он громко выматерился, усилием воли  подавляя внезапный приступ смеха. На мгновение он ощутил себя гранатой с вырванной чекой, обязанной взорваться по всем законам своего разрушительного механизма.
На лице мичмана Бондаренко обозначился вопрос, словно ему было предложено усомниться в собственной фамилии. Глядя на совершенно серьезное лицо своего командира, в компетентности которого он не смог бы усомниться даже под пытками инквизиции, он, извиняясь и словно преодолевая возможный конфуз, жалко выразил сомнение.
-  Дд-Нне понял, как это – хлебдное бдедево?!.. И, что – хлеб дхастет?...К-как это?..Г-где это?!...
Укротив первый подрыв, и крепко сжав зубы, словно чеку гранаты, лейтенант вытащил голову из сейфа. Продолжая сидеть  на корточках, он уперся взглядом в скрещенные пальцы Зины, и наконец, собравшись, выпрямился и произнес, подобно командиру выражая не значимость к сказанному.
- Месопотамия, Леха – это тебе даже не Крым, там все растет! А в чем сомнения? Если на абрикосовом – абрикосы, то на хлебном дереве – что должно расти?..
Старший офицер посмотрел на лейтенанта едва заметным одобряющим взглядом.
Затянувшуюся паузу нарушил звонок телефона.
- Таищ командир, Вас оперативный вызывает! – лейтенант доложил с облегчением, ибо нужен был тайм-аут, чтобы спокойно вставить чеку обратно в гранату. Долго держать паузу, как это мог командир, он не умел.   
Зиненко аккуратно затушил папиросу в обрезанной снарядной гильзе, отработанным жестом руки, поправил краба на фуражке и вышел из команды. В темноте Севастопольской ночи он с улыбкой вспомнил затуманенный взгляд мичмана, оценил сообразительность лейтенанта и бодро зашагал по аллее героев в штаб бригады, слушая мелодичные переливы южных сверчков и гулкие вздохи остывающего ночного моря.

…Утром, перед построением дивизиона к Зине подошел замполит капитан 3 ранга Мочалов Павел Ефимович.
- Владимир Викторович!.. Что – то я не пойму…  Херню какую-то мичман Бондаренко несет!.. Про какое-то хлебное дерево?!..
Они долго и внимательно  посмотрели друг на друга, словно актеры, вспоминающие свои роли. Наконец, когда пауза затянулась до неприличия, замполит огорченно вздохнул и, внешне подчеркивая озабоченность, неопределенно заключил:
- А, что я мог сказать?... Сказал, если командир говорит, значит, знает. А я Замполит, ботаникой не увлекаюсь!..

«Стройся по экипажам!..» Молодая лейтенантская глотка, еще не отвердевшая от выпитого «шила», прозвенела как команда в пионерском лагере. Боевой 349 дивизион, сотрясая остывшую за ночь крымскую пыль, выдвинулся на причал, неуклюже выгибаясь толстой змеей на поворотах. В строю тихо переговаривались. Слышался разговор НШ с комдивом: - «Мичман Бондаренко  про какое – то хлебное дерево рассказывает, про какие-то саженцы!.. Опять хохмят над ним!..»
Командир дивизиона капитан 2 ранга Минарев Владимир Иванович, а за глаза кратко – Мина немногословен.  Фуражка лихо сдвинутая набекрень. Указательный палец задумчиво накручивает казацкий чуб. Он непонимающе смотрит на НШ.
- Какие еще саженцы, не понял?!.. Ты о чем?..
НШ понимает, что не попал в тему, деликатно крякает и корректно умолкает. Непринужденный разговор не удался. Комдив целеустремленно смотрит вперед. Словно в оправдание, Костенко с вопросом смотрит на Зину, бодро шагающего впереди своего экипажа. Они встречаются глазами и взгляд Зиненко выражает детскую непосредственность, честность и даже какую-то самоотверженную преданность…    

С горки показались корпуса ракетных катеров. Издали они походят на фантастических каракатиц с задранными стволами зенитных 30-ти миллиметровых пушек и с ребристыми трубами-контейнерами по бортам, которые катерники с юмором называют курятниками. Сгрудившиеся от одиночества маленькие гордые кораблики прижатые друг к другу лагом по три – четыре корпуса словно скучают в ожидании больших дел.   
Капитан 3 ранга Зиненко Владимир Викторович думает о своем будущем корабле; о скором заслуженном сходе на берег после ночного дежурства и комендоре Лехе Бондаренко, без которого было бы очень скучно служить на флоте.
Поток матросских гюйсов и черных пилоток, разбавленный белоснежными фуражками офицеров и мичманов, медленно растекается по причалу, а потом, как по какому-то неизвестному физическому закону,  из Броуньского движения распределяется в порядок. Экипажи замерли в строю перед шаровыми корпусам катеров. Вахтенные матросы разбежались по ходовым мостикам, озабоченно перебирая и подготавливая фалы для подъема флагов.
… Подъем военно-морского флага – момент торжественный. Так выражаются военные корреспонденты и внештатные собкоры флотских многотиражек. У моряков – эта святость под кожей, слов таких они не знают и в эту каплю времени, когда бело-голубое полотнище с красными серпом и молотом взмывается вверх по флагштокам, осознают только краткость почти абсолютной независимости и свободы. Дежурный по дивизиону этот момент чувствует наиболее проникновенно и внутренне готовится к единственной команде, от которой веет гордостью за себя! Именно ему сегодня позволили произнести эти слова, которые, не смотря ни на какие катаклизмы и перемены, звучат уже почти триста лет и будут звучать после тебя всегда также торжественно и по рабочему просто.
«На фла-а-а-г!.. Смирно-о-о!..»
На это раз голос дежурного по дивизиону звучит взрослее, по-мужски, в эту команду вкладывается больше, чем во все остальные.
Гробовая тишина, маленькая пауза жизни, в которую умещается многое. И не только – гордость за свою причастность к славному военно-морскому флоту!..
Никто в эти тридцать – сорок секунд, пока хлопая от ветра полотнище, не  затрепещет на мачтах, и не прозвучит команда – «Вольно!», даже самый непосредственный начальник, с ехидной улыбкой не подойдет к тебе и не скажет, например: - «Ну, что лейтенант, опять у тебя полное дерьмо, и где ты вообще?!.. В кубрике бардак, матросы зубные щетки по-раскидывали и вместо приборки письма расписывают!.. А ты тут такой спокойный, и свежий как девица на корабельной набережной…Что, служба раем показалась?..  Взвивается гордый стяг под перебором ловких рук сигнальщика и каждый военный моряк замирает, как все ничтожное перед вечным, а дежурного по дивизиону, лейтенанта Кривоносова – грызет только одна въедливая беспокойная и тревожная мысль: - «Да подъема флага не сняли с дежурства, во время подъема уже точно не снимут, но снять еще могут тысячу раз и еще один раз. Сейчас зачитают план БП и ПП и сразу обозначится – кто ты есть в этой жизни и как много от тебя хотят!…»

Процедура снятия с дежурства молодого лейтенанта проста по внешнему содержанию и драматична по внутреннему смыслу. Происходит это в самой простой человеческой и внешне деликатной форме и даже с сочувствием. НШ, например, словно желая выразить свое мнение об Анне Каренине:  - «И зачем она бросилась под поезд, подумаешь, любовь – морковь?!..»,  подойдет к тебе – задерганному, вспотевшему, настороженному и притихшему от бдительности, как сурок в степи и произнесет в максимально вежливой форме, по отечески: - «Сдайте дежурство, Кривоносов, ничему Вы так и не научились!.. Сами виноваты. Не хотите Вы служить, как положено!..» Наречия – «За что?» и «Почему?» в данном случае безвозвратно теряют всякий смысл великого русского языка. На все заданные вопросы, типа «За что?» летит камнем «Чтоб!» и дополняется кратким, как пуля –  «Впредь»! И то и другое – безутешно, как хруст непочатой бутылки с «шилом», выскользнувшей из рук боцмана на стальную корабельную палубу. Иллюзии умирают сразу. Эта классика жестокого флотского юмора начинается с дежурного: - « Чтоб, впредь служба раем не казалась!..» и дальше, уже с большим изощрением, как лава: – «Чтоб, впредь не стоял жопой к старшему офицеру, когда  открываешь оружейный арсенал, а он к тебе обращается!»; «Чтоб, впредь не борзел и не умничал, когда по телефону с оперативным дежурным разговариваешь!»; «Чтоб, впредь не мудрил по поводу настойчивых требований  дежурного по бригаде и не шутил, что в результате учений по противодиверсионной тревоге обнаружено два вражеских трупа, которых силами личного состава с помощью багров, сачков и других подручных средств, удалось вытолкнуть на чистую волну подальше, чтоб не воняли!»; «Чтоб, впредь не думал как лучше, а делал, как положено!»; Чтоб, впредь не смотрел так нагло и с издевательской ухмылочкой, когда тебе делает замечание замполит и не говорил ему, что телефонограмма по итогам политзанятий, является документом вторичным по отношению к телефонограмме флагманского связиста о планировании ремонта засекречивающей аппаратуры!»; «Чтоб, впредь успевал прибыть к НШ  в течение пяти минут, когда тебя две минуты назад вызвал оперативный, до которого бегом бежать все пятнадцать в одну сторону!»; «Чтоб, впредь не умничал и не напоминал начальнику особого отдела, что ты по инструкции и уставу не обязан ему утром рапортовать, т.к. инструкция этого не предусматривает и он не является твоим прямым начальником!»; «Чтоб, впредь не расписывал авторучку на задней обложке журнала приема-сдачи дежурства и, тем более, не рисовал тайные телепатические знаки для связи с потусторонним космическим миром!»; «Чтоб, впредь правильно инструктировал патрульную службу на предмет охраны молодых призывников от фруктовых деревьев и варварского поедания несозревших плодов, с целью охраны их здоровья и исключения заболеваний, связанных с расстройствами молодых организмов!»; «Чтоб, впредь  не говорил на КПП родителям, прибывшим из далекой малой родины повидать своего сынишку, что тут постоянно война, ракетные стрельбы и сыночек их сейчас в море на выполнении боевой задачи и, только одному богу известно, когда он вернется и, вообще – в море всякое бывает!»…

Секунды летят быстро и размышления умирают вместе с командой – «Вольно!.. Флаги на катерах затрепетали под еще не жарким крымским утренним ветром. Торжественное мероприятие отработано до мелочей, срывов здесь не бывает. На одном катере матрос запутался в валах и обратил на себя недовольный взгляд комдива.
- Лебядев, у твоего матроса в руках что, мухи гребутся? В двух веревках запутался!..            
- Разберусь, товарищ комдив!..
- Давай, разбирайся, учи передергивать!.. А то совсем навыки потеряют…
Все слышат шутку Мины, день задается не плохо. Комдив шутит очень редко…
План БП и ПП зачитан. Экипажи разбегаются по катерам и готовятся к перешвартовке – традиционное начало боевых будней катерников!
- Лебядев, - вступает в свои права комдив, - а ты не знал, что идешь на «прожиг» главных? Мог бы и вчера передернуться! Сейчас будем толкать, как цыгане паровоз!.. Ты же первым корпусом стоишь. А, где Сердюков – ему тоже на выход,  полигон закрывать, а он прижат!.. Сейчас оперативный меня будет долбить…. А я всех Вас!..
Капитан 3 ранга Лебядев, которого за глаза называют «Бомбовозом» за округлую внушительную внешность, корректно оправдывается.
- Это же меня Халиман, припер!.. Вчера пришел вечером, никого уже не было, все на сходе были…
- Давайте, передергивайтесь…
Комдив знает, Халиман вчера вернулся ночью на одном главном. Второй разнесло на переходе в Феодосию, возвращались ночью, словно шаланда рыбацкая на девяти узлах.  План КСИ (контрольно-серийные испытания ракет) сорван и ему сегодня еще придется отбиваться от комбрига, а дивизионному механику согласовывать с флагманом агрегатный ремонт. Чтобы выдали на замену двигатель из резерва, нужно оформить грамотно докладную, а НШ корректировать эту докладную и подгонять стилистику к форме, дабы соблюсти правило: - «И, волки сыты – и овцы целы!».  Но это все потом, сейчас нужно вытолкнуть поскорее на выход вымпел согласно объявленному плану БП.   

Дежурный выжидает паузу, чтоб не исчезнуть до взгляда комдива. Это не просто, но необходимо, чтобы потом не услышать: - «А куда это ты пропал после подъема флага?!.. Почему не доложил?.. Мысль подгоняет: – «Линять, линять надо, повод нужен, незаметно!..» Наконец он смелеет и подходит к комдиву, дабы предупредить все неожиданности: - «Разрешите убыть в команду?..» И получает в ответ, как заслуженный и долгожданный упрек: - «Не понял, почему ты еще здесь?.." Теперь его совесть чиста и долг выполнен. Хоть и относительная, но гарантия, что он все делает правильно, получена. Это философия службы – напомнить о себе и быстро исправить свою ошибку.   Он чеканит: - «Есть!..» и, обозначая на лице озабоченность, словно спохватившись о чем-то, быстро шагает в казарму с надеждой, что его не окликнут, и не озадачат какой-нибудь вводной.
За спиной затухают раздраженные голоса боцманов и матросов, участвующих в перешвартовке.
- Эй, военный?!.. Замерзнешь! – слышится голос мичмана Пенькова по кличке Пень, старшины команды комендоров АК 225, прозванного непонятным словом ПОЭБЛА – единственного в своем роде артиллерийского катера на всем ВМФ, - Переноси оган... Да шевелись ты мать, твою за ногу и тебя за огурец!.. 

Перешвартовка – традиционное занятие катерников.
Причальная стенка дивизиона не велика – чуть более 100 метров погонных, а боевых вымпелов двенадцать корпусов, включая  ПОЭБЛО. И всем надо уместиться. Комдив единственного в бригаде боевого дивизиона ракетных катеров, капитан 2-го ранга Минарев Владимир Иванович с ностальгией смотрит на старые торпедные катера на противоположной стороне Карантинной бухты. В консервацию их еще не списали. С кадрированными, т.е. сокращенными экипажами они все еще числятся на бумаге как боевые единицы. «Занимают причалы», – мысленно рассуждает комдив, – отслужили и на иголки, памятники или учебные стенды. А мы тут теснимся, как помидоры в банке!..»
Горько ему на них смотреть, но такова судьба всех кораблей, не погибших и не ушедших на дно морское. У современных кораблей век не длинный, 10 – 15 лет и приходит уже новый проект, с более совершенным вооружением. Он еще помнит торпедные атаки на 45-ти узлах, в коженном нашлемнике и с микрофоном у осипшего горла (простым голосом не покомандуешь). Ревут форсированные крезопные дизеля, созданные когда-то легендарным Туполевым для дальней авиации и потом приспособленные на москитном флоте. Вытягивают их них предельную мощность, бьет ветер разбитыми солеными брызгами в лицо и уже не думает командир о том – кто удержится или кого сбросит за борт в рваное море. Несется торпедный катер в одном устремлении – выйти на дистанцию стрельбы, чтоб наверняка, как рекомендуют боевые наставления и внезапно нанести торпедный удар, пока не поймут наглости этой на каком-нибудь крейсере или авианосце и прочем достойном утюге, что конец приходит неотвратимый, как бросок японского камикадзе. Скачет маленький кораблик с четырьмя торпедами, прыгая с волны на волну, как большая моторная лодка с подвыпившим браконьером на корме по заранее рассчитанному в уме триангуляционному треугольнику – пеленгу стрельбы и звучит команда, как приговор: - «Первая то-о-всь, пли!.. Вторая то-о-всь, пли!». Хлопками сжатого воздуха вылетают торпеды как засидевшиеся от безделья охотничьи борзые, зарываются в воду и несутся под ней, оставляя пенный след, устремившись сигарным телом к своей последней цели. Только потом разворачивается катер на обратный курс на маневр уклонения от возмездия и смотрит командир на секундную стрелку часов, как подводник в прочном корпусе, ныряя на глубину с тягостным ожиданием. И, где лучше – не стоит спорить, в обоих случаях возмездие настигает по всем законам военного времени, за малым исключением везучести. А в мирное время, как говориться – условность максимально приближенная к реалиям, насколько это позволяют рекомендации и воображение вышестоящих штабных стратегов. Отжив свое, ржавеют стальные корпуса торпедных катеров, и может быть, со старческой завистью смотрят на своих достойных потомков – ракетные, с уже современным и более мощным оружием.
Задумчиво смотрит комдив на скопище навечно застывших памятников, выделяя  знакомые, на которых начинал службу. Давно бы их перетянуть куда-нибудь в Одессу на консервацию,  наверное, мысленно рассуждает он.  А на бумаге, в докладных и сводках, где-то в кабинетных воображениях главного штаба ВМФ,  стоит готовый к бою в любую минуту целый дивизион!.. На верху – всегда знают лучше потому, что видят дальше.  А вдруг война – так мы сразу всех заторпедируем, а кто не будет готов – под трибунал, и как говориться - по законам военного времени. Если объявлен металлолом боеготовой единицей флота, значит, она должна воевать. Старение металла, коррозия, отсутствие обслуживания и прочие причины – демагогия, потому что ложки в Армии и на Флоте, «люминевые!..»               
…По известному закону бутерброда он всегда падает маслом вниз, а назначенный на выход катер,  согласно  оглашенному плану  БП, всегда стоит первым корпусом к стенке. А к нему «привязаны» еще, как минимум два. Изменить это и предусмотреть заранее, т.е. по тревоге, сразу скинуть концы и на прогретых главных выскочить в море, невозможно, вводная оперативного дежурного, за малым исключением, летит так же внезапно, как булыжник в лобовое стекло на русской дороге. Не подготовишься – это судьба. Экипажи, как мухи облепляются сталь бортов. Заводятся и гудят шпили. Переносятся швартовые и начинается привычный всем бурлацкой труд по перетяжке вымпела на свободную воду. Водоизмещение ракетного катера – 182 тонны, длина – 37 метров погонных, не крейсер и передвигаться может даже с помощью упора матросских ног без помощи главных двигателей. Подвывают шпили, командуют и матерятся боцмана за порванные кранцы и на неуклюжесть молодых матросов, но дело налаживается и через какой-нибудь астрономический час рокировка завершена. Все кораблики на своих, но, увы, все равно временных местах, которые в течение суток вновь могут измениться даже в том случае, если никому не будет приказано внезапно выдвигаться на оперативные морские просторы.
Например, позвонит флагманский механик (флагмех) и сообщит, словно вспомнит не существенное, как бы, между прочим:
- Юрий Петрович! А ведь Вам нужно дергать главный на 161-м.  Давайте на после обеда…С Техупром я согласовал!..
«Техупр» – это Техническое управление флота, где по известному закону тоже знают, как нужно делать лучше, потому что на иерархическом верху видят дальше… НШ конечно, для важности возмутится от такой гайки, но вежливо – все-таки флагман, дальше себя не пошлешь и, немного поворчит:
- Обожди, обожди!.. Иваныч, мы же планировали на завтра? Че, опять-то, на перекосяк?!..
- Да э-эт, не у меня, а в мастерских… Работяги… У них производственный план, профсоюз..!   
Спорить на флоте бесполезно, это даже не этично. Проблема решается легко, по принципу – «перекинуть  гайку» или «засунуть в штаны ежа» другому, вниз по команде. Отрепетовать, т.е. повторить нижестоящему услышанное, только в другой форме, в зависимости от ранга и душевного состояния – нежно или грубо. И раскручивается вертушка полевого аппарата ТА-57, звенит телефон на причале и орет уже во все горло дежурный по причалу мичман Левин, нежными пинками поторапливая вахтенного матроса.
- Командира 161-ого к аппарату, НШ ждет!..- дублируется и разносится команда по причалу.
Бежит по катерам посыльный матрос, ловко перескакивая с борта на борт и стучат в послеобеденной, застывшей как сироп крымской жаре каблуки по стальным палубам. Медленной барской походкой бредет к рубке дежурного в домашних тапочках командир 161-го капитан-лейтенант Гусаков. Выдвинутая вперед челюсть и глаза – жестокие, как у варвара при падении Рима. Кажется, еще чуть-чуть и он разгрызет полевой телефонный аппарат, выплюнет его через плечо и мимоходом еще куснет дежурного по причалу:
- Ды-ык… Командир 161-го, Халиман, на связи!..- недовольно гудит в трубку хриплая глотка.  Глаза с ненавистью смотрят на мичмана.  Ненависть временная – за то, что нарушили святой «адмиральский час» послеобеденного сна, не смогли его найти хотя бы через полчаса – только прикорнул. Но проходит несколько минут и, уже окончательно прощаясь с послеобеденным сном, он в краткие паузы монолога НШ пытается вставить декларативный протест:
- Ды-ык, я же стою третьим бортом. Есть!.. Ды-ык, мне же людей надо, козырек-то надо, кому болты крутить. Понял!.., - и огорченно вздохнув от бесполезных возражений, высказанных только для форсу перед мичманом, громко рявкает в трубку:
- Все понял! Есть!..
Телефонный аппарат ТА - 57 крепкий (военный). Слышится фанерный звук брошенной на стол трубы и моментально, словно рикошет, отработанная гайка летит в рот дежурному по причалу, стоящему рядом:
- Давай Аркадий! Собирай со всех катеров, всех, здоровых и хилых!.. Перетягиваться будем, Он выходит из рубки и, продолжая демонстрировать недовольство, ну уже затухающее под нежными эпитетами в адрес всей системы планирования ВМФ и чувством удовлетворения, что сейчас уже никто не будет спать, протягивает на распев, словно дьякон на клиросе, могуче и громогласно,  - Вы-ы-ходить строиться!.. 
Перешвартовка продолжается…

… В команде тихо, все на катерах, за исключением хозвзвода, собранного в распоряжение старшины команды.  Дежурный по дивизиону лейтенант Кривоносов, аккуратно, с чернового листа переписывает в журнал замечания по службе за ночь. В рубке команды за толстыми кирпичными стенами старого дореволюционного здания прохладно. Назначенные катера, согласно плану БП на выходе в море, НШ и Мину вызвали в штаб бригады. Помощник дежурного старшина 1 статьи из «годов»,  его учить нести службу – только портить, как впередсмотрящий на носу корабля в тумане, он внимательно смотрит в окно, чтобы не протабанить их появление.
«… Р-84: Дозорный м-с Корякин спал во время несения вахты по живучести;
Р-69: М-сы Перевалов и Желябчиков опоздали на просмотр программы «Время»;
Р-161: М-сы Красиков и Перешмыга отлынивали от физической зарядки…»
Записывать остальные замечания не хотелось. Его вообще категорично не устраивала эта статистика. Он задумался и с улыбкой классика стал выводить на отдельном листке: - «Ваше Превосходительство! Имею честь доложить. Матрос Корякин систематически спит на боевом посту и оным поступком безмерно подрывает готовность всего нашего славного ракетного корвета. Дабы пресечь сие нерадивое отношение к своему долгу, я неоднократно и в учтивой форме устной форме, достойной старшего офицера флота Российского, докладывал об этом родному отцу-командиру, его превосходительству Гусакову В.В. Однако, служивый Корякин лжет, не оглядываясь и наводит клевету на лейтенанта флота Российского, преданного и живота не щадящего за отечество свое,  т.е., на меня, а вместе с этим и на весь мой благородный род шляхтехский. А поелику, их благородие, капитан-лейтенант Гусаков В.В., верит лживым объяснениям своего подчиненного холопа, объясняя решения свои тем, что я проявляю излишнее рвение к службе ратной. Он так мне и сказал: - «Не рви службу лейтенант, надорвешь здоровье, а адмиралом один хрен не станешь, потому как есть у адмирала свой отрок!..». Я вынужден доказать истину и восстановить справедливость! Из вышеизложенного, считаю своим долгом не только оправдать честное имя рода своего, не раз доказавшего всю преданность державе Российской, но и заставить матроса Корякина должным образом нести службу с применением всех доступных мне мер, т.е. любой ценой! И, пусть я никогда не стану адмиралом, как смеет выражаться их благородие, многоуважаемый господин Гусаков, и пусть меня покарает божий суд, но я просто вынужден буду в следующий раз РАССТРЕЛЯТЬ матроса Корякина! Дабы даже потомкам не было повадно не только нарушать бдительность при несении вахты дозорного по живучести, но поганить честное имя офицера. Г-на же Гусакова посчитаю долгом своим вызвать на дуэль на пистолета, шпагах или, в крайнем случае, на вениках!..  А если…
На этом Кривоносов остановился, услышав предупредительный шепот своего помощника – «Зам идет!»
Лейтенант свернул листок и засунул его между страниц журнала.
-  Кривоносов!?.. -  капитан 3 ранга Началов придирчиво изучает стол дежурного, - Что это, у тебя беспорядок?.. Сложи-ка все аккуратно. Замечания были?..
Дежурный с готовностью протягивает журнал с открытой страницей.
- Ага, опять эти лебядевские - ****евские! Опять игнорируют... –  замполит недовольно раскачивает головой, имея в виду командира Р-69 капитан-лейтенанта Лебядева, - Ну, ты их хоть загнал на программу «Время»?!..
- Так точно, товарищ капитан 3 ранга, пришлось насильно за шиворот заволочь!
Лейтенант преданно  смотрит в глаза замполиту. Как  было все  на самом деле – знает только он и его командир, Зина.

… Личное время у личного состава заканчивается в 21 час.
 «Всем на просмотр информационной программы «Время»! В  ленкомнату!… – команда звучит буднично, словно объявление медсестры  в больничном коридоре: – «Всем сдать анализы! Не забывайте, товарищи больные. Всем в процедурную!..» Просмотр новостей страны – мероприятие незыблемое и закономерное, как ружье драматурга. Если оно обозначено на стене в первом акте, то во втором обязательно кого-нибудь убьют или ранят, но в любом случае оно должно выстрелить. Закон жанра! Вопрос добровольности – смотреть или не смотреть, исключен. Все поголовно загоняются в ленинскую комнату, площадь ограничена, все сбиваются плотно, как рабочие в троллейбус в час пик у проходной судоремонтного завода. Годки сидят, молодые стоят, субординацию здесь также никто не отменяет. Кривоносов зашел в ленкомнату и бегло всех осматривает. Перекличку ему делать не надо, этих троих он знает в лицо. Обнаружились они в умывальнике.
- Какая команда была, военные?!.. –  лейтенант плавным движением протянул руку к одному из них и аккуратно вытащив изо рта матроса недокуренную сигарету, брезгливо швырнул ее в урну.
- Курить вредно, особенно вовремя просмотра ин-фор-ма-ционной программы «Время»!..   
Первые двое, быстро затушив окурки, вышли, а третий – старший матрос Удовиченко, с сожалением смотрит в урну на еще дымящуюся недокуренную папиросу, лениво поворачивается в сторону лейтенанта и, шаркая на выход, процеживает с презрением сплевывая сквозь зубы:
- Заколеба-алли, Вы, командиры… Шел бы ты лейтенант на хер!..
Кривоносова словно замкнуло. Нога вылетела вперед сама собой и острый носок офицерского ботинка плотно врезался матросу между ягодиц.
- Да, ты че, бля!.. – матрос присел от боли, потом резко повернулся и пошел на лейтенанта. Вылетевший кулак скользнул по зубам и мягко воткнулся в шею, зато второй удар удался, косточка подбородка тупо лязгнула, и матрос мешком опустился под раковину умывальника.
- Еще хочешь?!..
Кривоносова внутренне потряхивало, кулаки не разжимались. Сознание содеянного уже возвращалось и он, уже сожалея, желал только одного, чтобы этот забуревший годок выполнил, что он требовал.
Брызги воды с ладони привели  матроса в сознание. Он тяжело встал и пошел к двери, но уже на выходе обернулся:
- Ладно, руки распускаем!.. Завтра посмотрим, как Вы с замполитом будете разговаривать?!..
Лейтенант, все еще не разжимая кулаки, как в судороге, умоляюще  проводил взглядом матроса, словно поторапливал.  Оставшись один, он открыл кран и засунул голову под холодную струю воды. Затем прямо на мокрую голову надел фуражку, вышел из умывальника и посмотрел в глубину коридора. Удовиченко стоял в проеме открытой двери ленкомнаты и смотрел телевизор через головы, словно первогодок.
Кривоносова все еще внутренне колотило и противно дергалась коленка, словно от молоточка психиатра. Он повернулся и пошел на выход из казармы.

Капитан 3 ранга Зинченко любовно протирал лобовое стекло новенького «Москвича» - результат многолетней очереди на дефицит в политотделе бригады. Ждать «Жигулей» терпения не хватило, для этого нужно было служить в штабе, а не командиром экипажа суперсовременного ракетного катера. Двери машины были распахнуты, чувствовался еще свежий запах заводской краски. Машина отливала перламутровыми бликами на вечернем закате. Появление дежурного по дивизиону его отвлекло, как ребенка от новой игрушки:
- Ты, че Кривоносов, мокрый?...
Лейтенант подошел ближе и, все еще сдерживая волнение, кратко оглянувшись назад, словно их кто-то мог подслушать, виновато и слегка заикаясь, проговорил:
- Я, это,.. самое, ну, вообщем по роже вьехал!..
- Кому? – Зина прищурил глаза и настороженно посмотрел на лейтенанта, - Сильно?..
Кривоносов загадочно вздернул плечи, словно и сам не мог определить, как ударил – сильно или слабо. В глазах его была только надежда на помощь или хотя бы совет.
- А кого?.. – офицер уже начинал злиться, - Да говори же, убил что ли, трясешься!...
- Да, этого, Удовиченко залупастого… На хер послал!.. - находясь рядом с командиром, Кривоносов почти успокоился, как бы подчеркивая – «Будь, что будет!..».
 - Да, забурел совсем! А я, мудак, не сдержался... Че-то переклинило!.. Сказал, что замполиту доложит!..
- Да-а-а!.. Ух, ты!..– Зина словно повеселел, - давай-ка его, пока там новости идут…

… Когда в каюту вошел матрос Удовиченко, подталкиваемый дежурным, Зина стоял спиной к входящим и смотрел в окно. Не оборачиваясь, он с искусственной натянутой вежливостью обращается к матросу:
- Ну что, товарищ матрос, игнорируете просмотр новостей страны?.. Вы не любите нашу великую Родину?!.. Мать твою?.. А-а!..
Резко крутанувшись, он упирается в него долгим и пронизывающим взглядом. Потом равнодушно отворачивается, как от ненужной вещи и, словно отмахнувшись, таким же спокойным голосом, задумчиво обращается к Кривоносову:
- Лейтенант, закрой дверь на ключ...
Матрос беспокойно переносит взгляд с одного на другого.
- А ты, что подумал? – Офицер внезапно повышает голос до рыка, опять повернувшись к матросу лицом к лицу, словно подготавливая его к приговору, - Я, здесь политинформацию тебе буду читать о вреде курения. Ты не выполнил директиву Центрального комитета КПСС!.. Врубаешься?!..
- Дак, че в морду-то сразу, - все еще не понимая, к чему клонит офицер, жалко пытается возразить ошарашенный матрос.
- Лейтенант, дай мне пистолет. Щас, мы это дело поправим, раз и навсегда!..
Кривоносов осторожно тянется к кобуре. Удовиченко испуганно вертит глазами.
- Не-е-т, пулю еще тратить?!.. Давай его лучше табуреткой, а? – Зина резко наклоняется к палубе гибким спортивным телом и поднимается со стулом в руке наперевес, – А потом выбросим его из окна! А?..
Стул раскачивается в руке старшего офицера. Он словно раздумывает и прикидывает, как его применить, слегка раскачивая и, искоса, не отрывая взгляд от Удовиченко. Наконец, он словно вспомнив что-то, переключается на лейтенанта:
- А, ты, почему не применил оружие?.. Надо было в жопу ему засадить, подумаешь, ну задержали бы звание… - он уже смотрит офицера, осуждая его нерешительность, - я же читал твою характеристику!.. Кого ты там чуть замочил в прошлом году?.. Было дело?!..

Бывает ситуация, при которой чувствуешь себя лишним, но уйти уже не можешь и словно поневоле становишься свидетелем чужой тайны.  Глаза матроса блуждают между Зиной, лейтенантом и стулом, который как дамоклов меч возвышался и раскачивался над всеми. Как последний аккорд стул с грохотом падает на пол.
- Удовиченко! Ну, ты понимаешь, что не выполнил приказ?!.. – по-отечески, но, не снижая тона, продолжает Зина, упершись в матроса гневным взглядом, словно его изучая, который уже не отрывает глаз от руки лейтенанта на раскрытой кобуру, - В следующий раз он ведь тебя точно застрелит!.. Я же знаю его!.. И замполит тебе уже не поможет. Ну, зачем ты его послал?.. Ты же мужик, понимать должен…
Удовиченко согласно кивал головой.
- Да, да… понял я все, товарищ командир! Че, это я так, вырвалось… Виноват!…
Зинченко подходит вплотную, близко к матросу и заботливо поправляет гюйс на его спине.
- И роба у тебя как у молодого, ты че такой зачуханный?.. Времени нет, за формой следить?.. Не расслабляйся, военный, у тебя ДМБ через полгода. Ты же хороший воин!.. Героем же домой надо вернуться, понятно выражаюсь?..
Зина уже почти журил матроса, как участковый  нашкодившего подростка в детской комнате милиции, – Иди, служи!..
Матрос, пятясь назад и все еще не веря в свое спасение, не выходит, а словно вываливается из комнаты.
Когда дверь закрылась, офицер с уже гневным удивлением смотрит на улыбающегося лейтенанта.
- А, ты что лыбишься, Мухамед Али?.. Весело?.. Думай, что творишь… Иди, служи!..
Кривоносов мгновенно демонстрируя серьезность на лице, вытягивается и козыряет: - «Есть!».
Дверь захлопывается. Слышны шаги уходящего лейтенанта. Капитан третьего ранга с задумчивой улыбкой смотрит в окно.

Сейчас, подавая замполиту журнал, лейтенант вспоминает этот случай и последние слова матроса, фамилию которого не записал. Судя по реакции замполита, Кривоносов догадывается, что матрос не пожаловался. Капитан 3 ранга Мочалов, медленно потягивая сигарету, снял фуражку и вытер вспотевший лоб большим мятым и не свежим платком. Он придирчиво оглядывает стол дежурного и неумело скрывает озабоченность:
- Тут, это, мне должна повесточка придти, из ГАИ… Ничего не было?..
Дежурный с готовностью протянул почтовое извещение. Вызовы замполита на лекции по правилам дорожного движения давно были поводом для шуток в дивизионе. Уже три года, терпеливо дождавшись очереди на «Жигули», замполит крутил баранку своей заветной «копейки», но с правилами вождения так и не смог освоиться. Извещения приходили с регулярностью корабельных склянок. Мочалов, получая из рук дежурного очередную бумажку, всегда долго смотрел на нее, как на лотерейный билет «Спортлото», словно раздумывая какие цифры зачеркнуть и обреченно покачивая головой, уходил в свой кабинет. Сейчас он сделал то же самое, только напоследок, как бы возвращаясь к жизни, обратился к Кривоносову:
- Вы законспектировали материалы партконференции?.. – и, не дожидаясь ответа, направился в свой кабинет на третий этаж.
Кривоносов машинально складывает журналы по стопкам. Вспомнив прерванное сочинение, он пролистал журнал приема-сдачи дежурства и листка с только что написанным «опусом» не обнаружил. Он еще раз ревностно прошелестел страницами и обреченно посмотрел наверх, где на третьем этаже размещался кабинет замполита. «Вот же, сука! Упер!..». 

Послеобеденное время закачивается. По трапу послышались тяжелые шаги старшины команды, ветерана бригады мичмана Загоруйко, которого все уважительно от мичманов до старших офицеров называют по имени и отчеству – Петр Афанасьевич! За исключением комдива. Мина ко всем категориям исключительно обращается по фамилии.
Старшина, заботливо похлопывает себя по тыквенному животу.   
- Тэк-с, товарищ дежурный! Ну, и где, мой хозвзвод?.. Давайте-ка всех построим. Будем заниматься тумбочками, готовиться к ОУСу… Порядок будем наводить!..
Говорит он озабоченно, по-хозяйски, словно речь была о самом важном деле, по сравнению с которым даже меркнет аварийный сброс ракеты во время выполнения зачетной стрельбы на приз Главкома.   Не по приказу, а из уважения, помощник дежурного старшина 1-ой статьи Панкратов, не дожидаясь команды, хоть и не бежит (по статусу не положено), но торопливо и размашисто шагает в кубрик. Вторичного напоминания от Петра Афанасьевича ждать чревато. Немилость старшины команды можно только сравнить с отсрочкой приказа Министра обороны о демобилизации.   

…ОУС – Отдел устройства службы флота. Группа офицеров-строевиков из штаба флота раз в год налетает на бригаду с проверкой, как черные вороны на беспомощную жертву. Требованиями ОУС, можно пугать только после особого отдела, о котором хоть и допустимо рассуждать, но молча. Здесь же, возможны некоторые и далеко не полные перечисления: бирки установленного образца на всех местах личного состава, включая тумбочки, койки, вешалки и все предметы форменной одежды, за исключением только носков и сатиновых трусов под названием «семейные» – должны быть; котловое довольствие, т.е норма закладки продуктов, качество пищи, количество масла в утренней порции и сахара в компоте на каждую матросскую душу; наличие мыльных принадлежностей; правильность укладки мест коек, т.е. шконок, по одинаковому образцу, утвержденному в высоких тыловых кабинетах. Все эти детали повседневного быта личного состава подвергаются жестокому изучению, прощупыванию и пронюхиванию проверяющих. Итог всему строевой смотр. К нему готовятся. Его ждут как занавес нудного и не интересного спектакля под названием – «Трудовой подвиг ткачихи» в местном провинциальном народном театре, куда загоняют рабочих по обязаловке профсоюза и со словами: – «Не пойдете – премия будет под вопросом!»
Экипажи боевых катеров во главе с командирами стоят в едином строю, не шевелясь. Проверяющий, лощенный с иголочки капитан 2 ранга медленно в сопровождении НШ дивизиона проходит вдоль строя с длинной канцелярской линейкой и проверяет расстояние от кромки шинелей до уровня серого асфальта. На линейке насечкой заранее подготовленная отметина – 40 см.
- Ну, вот и приехали!?.. – он поднимает взгляд на подопытного офицера или мичмана и затем, озадаченно, словно речь идет о срыве  зачетной ракетной стрельбы, продолжает, – Э-э!.. Так у нас ничего не получиться!.. Это что еще за пальто?!..
Кромка шинели не доходит до отметки на линейке три сантиметра. Проверяемый наивно пытается подогнуть ноги, но тут же звучит, как приговор:
- Не надо исполнять, не надо!.. Что Вы тут напрягаетесь, грудь выпучиваете, как воробей?.. Видно же, шинель обрезана, да еще и не ровно….
 
Сопровождающий НШ с ненавистью смотрит на подопытного.
- Что глазами хлопаем?.. Три минуты на устранение!..
Злость, уничижающий взгляд и все напутственные при этом слова – показное. Все понимают друг друга. Получивший замечание, офицер или мичман чеканит – «Есть!» и бежит в команду. Для него уже сия экзекуция миновала, до конца смотра он будет стоять в теплой казарме и на все остальное лицезреть из окна. Потом он, конечно, получит нахлобучку, но она уже ни к чему его не обяжет. При одном условии – если он специалист. Первичным для оценки любого военнослужащего в дивизионе, независимо от рангов, является отношение к своей специальности,  к оружию, технике, подготовленность и надежность. На него можно положиться в море.  Форма одежды – антураж внешний, за нее могут пожурить с внешней строгостью и даже с пристрастием, если не под настроение попадешь или под раздачу, но за не знание своего дела, а уж более всего, не желание повышать свой профессиональный уровень - командованием не прощается!..   

Военный театр под названием строевой смотр продолжается. В строю мичманов шутят, соблюдая внешнюю серьезность. Старшина команды предстартовой подготовки Р – 161, мичман Некрасов Иван Михайлович стоит в строю во втором ряду. В лице у него есть что-то от монгольского, крупные скулы. Хитрые узкие глаза смотрят вперед мимо командира, выражая ухмылку и презрение ко всему окружающему.  На него задумчиво смотрит командир катера капитан-лейтенант Халиман и мечтает только об одном – чтобы проверяющий не дошел до его экипажа. У Некрасова шеи нет, она начинается там же, где кончается туловище и сразу начинается голова, обозначая только кадык над маленьким пятнышком черного галстука. Размер головного убора – 64, рост – 192, вес – 140. Рубашек с таким воротом у флотских интендантов просто не существует, их даже нельзя сшить на заказ, они не понимают, зачем это и для кого. Таких людей не должно быть в природе, а соответственно и не бывает раскроев. Если проверяющий все-таки дойдет до этого гомосапиенса, то на положительную оценку рассчитывать уже не придется. Перед Некрасовым стоит мичман Харин, командир БЧ-5, т.е. электромеханической боевой части ПОЭБЛО – артиллерийского катера АК-225. Рост – 156, вес – 47, все остальное стандартно, т.е. в пределах человеческих норм.  В общем, стоит такой маленький и аккуратный военный и ответственно смотрит вперед на уровень второго этажа казармы, как и положено по строевому уставу. Кажется, одень его в школьную форму и вполне еще можно поставить в строй пионерской дружины. Никто не заметит перемены. Некрасову скучно и он легонько тыквой своего могучего живота, словно мешком зерна толкает Ханина в спину, от чего тело мичмана чуть не падает на плац.
- Ты че, - шепчет Николай, - Че толкаешься?!..
Иван по-доброму клокочет сдерживаемым баском, располагая к доверию:
- У тебя хоть гражданка-то есть?.. А то ты все в форме, да в форме?!..
- Ну, ты Вань!.. Конечно, есть, да когда ее одевать-то ? Вся жизнь на службе, - Николай хмыкает и качает головой.
- Ладно, после смотра зайди ко мне в каюту. Я тебе подарок приготовил!..
- Какой еще подарок, - Харин уже чувствует подвох, но он в строю, не отмахнешься.
- Отдам тебе свои трусья. Два раза только одевал, Тебе сгодиться!...
- Ты че, дурак что-ли? На кой хрен мне твои трусы?...
- Сам дурак! Пошьешь себе пару батников!.. – и через паузу, уже сквозь тихий сдерживаемый хохот, дополняет, отвергая какие-либо возражения, – Только шоколадный налет сначала соскоблишь!...
 В строю уже едва не падают со смеха, к экипажу торопливо семенит на кривых толстых ногах, словно катится колобком, НШ дивизиона Костырко Юрий Петрович.
- Ну, что здесь за цирк, командир?!.. – 
Но, тоже, словно проглатывая улыбку, задерживает взгляд на фуражке Некрасова, которая торчит, как узбекская тюбетейка на голове африканского слона.
- А этого-то, зачем выставил?...
Некрасов, уважительно обращается к НШ, кивая при этом в сторону группы проверяющих офицеров.
- Юрий Петрович! А я, че- рыжий!?.. Разделяю тяготы вместе со всеми!.. Два часа уже как мудаки стоим!.. Если этот с линейкой ко мне подойдет, то я точно засуну ее ему по самые гланды. Извините…У меня ноги устали!..
НШ не успевает возмутиться, раздается команда на прохождение строевым маршем с песней.
Экипаж командира Р-161 спасен, ему повезло. Командир катера капитан-лейтенант Халиман грозит кулаком в сторону мичмана. Некрасов принимает маску смиренности и преданности.   

Прохождение с песней – последний штрих. Все облегченно вздыхают, суетятся, усиленно вспоминая уже забытые слова строевой песни и разминая затекшие ноги. После прохождения все с удовлетворением от выполненного долга, кто в одиночку, кто группой, продолжая на ходу хохмить, расходятся по своим катерам. Оценка «Удовлетворительно» будет объявлена за вечерним фуршетом в кругу комбрига, заблаговременно организованным начальником береговой базы обеспечения. Начфин придумает как списать затраты, его этому в Военном финансовом училище конечно не учили, но он знает. 
    
Спокойная послеобеденная пауза в дежурстве заканчивается внезапно, нарастающее напряжение и тревога ощущается на уровне спинного мозга. В рубку входит озабоченный дивизионный БЧ-4 и РТС, капитан-лейтенант Свиридов.
- Ты в курсе, что за меня остаешься?..- он испытывающее смотрит на лейтенанта, - Завтра с утра принимаешь дела!.. Я на учебу...
- Не понял, в академию что-ли? –
В академию недавно убыл дивизионный штурман, и Кривоносов задал вопрос автоматически.
- Да какая на хрен академия. Я же трехгодичник, армейское училище заканчивал… Вышку надо получать!..
Кривоносов закончил Высшее военно-морское по основной специальности – радиотехническое вооружение надводных кораблей. Средства связи, как на случай совмещения боевых частей на кораблях третьего ранга, конечно, преподавали, но мечтал он попасть на большой корабль. А  попал на ракетные катера, и то, благодаря новому проекту корабля с новым, более современным радиолокационным вооружением, на котором уже требовался специалист по штатному расписанию. На существующих катерах эту должность по совместительству исполняют помощники командиров. Мысли и желания молодого лейтенанта предполагают, а судьба располагает. Крейсера так и остались в мечтах. О радионаправлениях, организации связи, дежурных частотах он имел самое жалкое представление. В училище Кривоносов связь не любил, если не сказать точнее, радиолокация, как основная специальность, его увлекала больше.   
- Не-е, я не смогу. Я вообще в связи баран… Да я вообще ее терпеть не могу!..
- Разберешься!.. А терпеть будешь бабу свою!.
Он хлопнул Кривоносова по плечу и шустро взбежал по трапу на третий этаж в свой кабинет. Лейтенант взглянул на настенные корабельные часы. До смены дежурства оставалось 3 часа 37 минут. «Что-то сегодня все как-то ровно!», подумал он про себя и посмотрел в окно. Как оказалось вовремя, к команде медленно шли, о чем-то разговаривая между собой, Мина и НШ.   
Кривоносов одернул китель, поправил провисающий пистолет и скрывшись за деревянным барьером рубки, стал внимательно вслушиваться в шаги на трапе. Определив приближение идущих начальников, он резко вздернулся и отдал честь.
- А ты че здесь, – в голосе прозвучало недовольство, - Не понял!..
Мина недовольно, даже с возмущением, смотрел на лейтенанта, накручивая на палец клок казацкого чуба, традиционно торчащий из под фуражки.
- А где я должен быть?..– Кривоносов скукожился, словно ежик, выставив иголки в защиту.
Мысли мгновенно прокачивали ситуацию – «Вроде все нормально, вводных не было, никто не звонил, все по штатному?...»
- На причале. Катера подходят!.. Потом ко мне!..
- Есть!..
Кривоносов оглянулся на оружейную комнату, обозначая внимание своего помощника, и метнулся вниз по трапу. Уже улице, крупно вышагивая к причалу и придерживая на ходу кобуру, которая уже стала заметно тяжелеть к концу дежурства, облегченно вздохнул – вроде все в ажуре, но уверенности, что он дождется смены и что ему не скажут: - «Сдайте дежурство!..», еще нет!

… В рубке дежурного по причалу накурено. Дежурный мичман Левин медленно поднимается и докладывает, улыбаясь глазами, нарочито четко выделяя каждое слово.
- Товарищ, лейтенант за время дежурства без происшествий, замечаний нет. Р – 161 на авральном ремонте, Р-84 и Р-69 возвращаются в базу!..
Они здороваются крепко пожимая друг другу руки. В первый раз за целые сутки. До этого больше общались по телефону. Даже ночью, когда отрабатывали учебную тревогу - вводную оперативного дежурного по угрозе ПДСС, поговорить было некогда. Только после отбоя, уже под утро, они смогли кратко обменяться шутками по телефону, типа – «Ну, че Аркаша, всех взорвал?..», «Ага, сачками добивал!..»  Сейчас, пока катера выходят по створам в узкость Карантинной бухты, можно было спокойно поговорить.
Левин Аркадий Юзикович потомственный мичман – отец его отслужил в этой же бригаде еще на старых торпедных катерах. Ветераны бригады его еще помнят. Одним из его старых товарищей-сослуживцев тот самый старшина команды мичман Загоруйко. Когда-то они вместе служили на торпедных катерах. Аркадий окончил школу мичманов Черноморского флота по специальности – радиометрист артиллерийский и не без совета отца и даже рекомендации был назначен сразу на боевой вымпел Р-84. Они одногодки, но к прибытию Кривоносова в дивизион, Левин уже год просидел в тесной боевой рубке РЛС ракетного катера. Лейтенант это понимал, тем более, что с типом радиолокационного вооружения ракетных катеров он был еще недостаточно знаком. Приходилось осваивать на ходу. В училище давали основы, а на флоте приходилось учиться снова, на конкретных образцах. В секретной библиотеке дивизиона он прочитал всю техническую документацию, но не хватало практики. Ракетный катер – боевая единица, не стендовый образец лабораторного корпуса, где можно было выдвинуть блок ради любопытства и не спеша разбираться в схеме.
Опыт мичмана, особенно на первых порах, для лейтенанта бесценен. Это потом, офицер пойдет дальше, по карьерной лестнице, но эта память и отношения останутся навсегда, хоть и уже под другим ракурсом рангов.
- Ну, что, Аркадий Юзекович, бог даст – свинья не продаст!.. Дослужим?!..
- Да, куда мы денемся, сейчас вот привяжем катера, а там и на вольную….   
Не договариваясь, они неторопливо бредут на причал. Вахтенные матросы в готовности принимать швартовые.  На Р – 161-ом слышится звон гаечных ключей и команды командира БЧ-5 – электромеханика, одетого в замасленный комбинезон. Идет разболтовка козырька машинного отделения.  Двести восемьдесят болтов нужно раскрутить, снять козырек надстройки катера, застропить и вытащить главный двигатель и установить новый. Работу нужно выполнить в срок, чтобы утром выти в море и приступить к выполнению КСИ -  ракетных стрельб. 
Возвращение катеров с моря, всегда момент ответственный, если не сказать – торжественный. В море – другая жизнь, там нет суеты и каждый, от матроса до командира ощущает свою значимость. А возвращение в базу всегда радует, на то она и земля - матушка! Чтобы понять как пахнет хорошо асфальт, нужно побыть в море, в которое всегда спешишь, но также и торопишься обратно!.. Особенно если все прошло по штатному, без сбоев в технике, оружии, как говориться – «в елочку!..»
Завывают на реверсах дизеля. Окутывается едким дымом причал и плавно, словно пристегиваются на швартовые вернувшиеся катера к своим собратьям третьим корпусом, чтобы завтра опять перешвартоваться в соответствие с новым планом БП. Легко, по-мальчишески, бодряком, сбегают первыми по трапу командиры и бегут к телефону в рубку, чтобы доложить о прибытии начальнику штаба. А потом, уже в курилке, с удовольствием раскуривая папиросы, возбужденно обменяться незначительными происшествиями, ЧП  и хохмами во время выхода, о чем умолчали в докладе….    

- Тт-варищь капитан-лейтенант, дежурный по 349-му дивизиону ракетных катеров, лейтенант Кривоносов службу сдал!..
- Тт-варищь капитан-лейтенант, дежурный по 349-му дивизиону ракетных катеров, капитан-лейтенант Первушин службу принял!.. Замечаний нет!
Рапорты звучат одинаково, только Кривоносов слегка заикается, что всегда с ним происходит в ответственных случаях.
НШ, долгим взглядом смотрит на лейтенанта. Весь его вид внешне демонстрирует снисхождение. Рабочий стол завален документами и он словно с недовольством, что его отрывают отдел, отвлекается:
- Завтра принимаешь дела у Свиридова?..
Кривоносов вытается возразить:
- Да я в связи как-то не очень соображаю, тт-варищь капитан-лейтенат…
От слов лейтенанта НШ морщит лоб и отворачивая взгляд в окно, задумчиво протягивает.
-Со-о-бразищь, ку-у-да ты денешься!..

Офицеры спускаются по трапу с разными настроениями – один уже отслужил, а второму еще это предстоит. Словно желая поднять себе настроение, Первушин, старший по званию и по сроку службы, с напускным удивлением произносит:
- И как это ты достоял, лейтенант?.. И не сняли тебя?!.. Вот теперь мне придется служить за тебя, салагу!..
Кривоносов реагирует на подколку достойно.
- Ничего, товарищ капитан-лейтенант, послужите отечеству…. Чтоб, значит, не расслаблялись от возраста!..
- Не рано забурел?..
Капитан-лейтенант провокационно смотрит на лейтенанта. Пауза кратка, диалог безобиден. Наконец они хлопают по рукам и расходятся. Кривоносов, с удовольствием ощущая легкость от отсутствующего в кобуре пистолета, пружинисто сбегает по трапу. Ощущение свободы и чувство исполненного долга навевает эйфорию. Сейчас он пойдет домой, к свою маленькую съемную комнату в частном доме из савана к любимой жене и никто его уже не остановит!..

В курительной беседке балагурят командиры катеров. Судьба их еще неизвестна. Все ждут решение НШ, который подводит итоги дня с комдивом. Поодаль тасуются остальные офицеры рангом по младше и с нетерпением ждут добро на сход. Слышится голос командира Р-69 капитан-лейтенанта Лебядова.
- Зина?.. Так Бондаренко про хлебное дерево, поверил?..
- Да, по полной, сейчас донимает… Купить хочет… В деревне у матери хочет посадить, говорит, что у него на родине до сих пор хлеб пекут, в магазине не продают…
- А ты скажи ему, что дорого, ну, как «Жигули», он и  отстанет!..
Зине так и не удалось уйти на сход и он вместе со всеми ждет "добро". Наконец выходит НШ и произносит долгожданное:
- Всем добро!.. Гусаков, завтра на закрытие полигона. Халиман, утром выход в Феодосию. Остальные по плану БП.

День закончен, офицеры закидывают окурки в бадью в центре курилки и с шумом, продолжая комментировать последнюю хохму о мичмане Бондаренко, направляются в сторону КПП. Лейтенант Кривоносов скромно молчит. Ему еще не положено первым вступать в разговоры со старшими офицерами, но он смело их обгоняет. Он спешит домой, где его ждут, любят и понимают….