Здесь и сейчас

Я открыла глаза. На нас надвигалась туча. Она нависала над горами темной махиной — это все, что я успела заметить, так как мерное покачивание на переднем сидении автомобиля вновь заставило меня сомкнуть отяжелевшие веки, и я вернулась в полудрему. Мелькание деревьев и домиков, нанизанное на прощальные лучи пожираемого тучей солнца, создавало под веками причудливые узоры, а память подкидывала отрывочные сюжеты из жизни, оставленной где-то далеко, хотелось верить, что насовсем, но так не бывает — когда-то придется спуститься с гор...
Интересно, почему человеку всегда чего-то не хватает для счастья? Почему невозможно ощутить себя счастливым здесь и сейчас, отчего надо обязательно к чему-то стремиться? Порой кажется: вот-вот, еще немного, и я стану вполне счастливой. Но наступает это «сейчас», а для счастья, для абсолютного, безусловного и совершенного еще очень далеко. Так и живем, обманывая себя тем, что приближаем счастье к себе, а себя — к счастью. Впрочем, возможно, это и есть жизнь.
Так же и я пару лет назад занималась ремонтом новой квартиры, полагая, что это все, чего мне не хватает для счастья. Как все это теперь далеко! Вспомнилось, как однажды возле подъезда ожидала машину со строительным грузом. Был уже вечер, во дворе кроме меня и бродячей собаки никого. Я боюсь собак — никогда не знаешь, чего от них ожидать. Впрочем, от людей тоже. Так я подумала, когда ко мне подошел незнакомец, неприятный, чем-то отталкивающий тип. Он подошел и пристально посмотрел прямо в глаза. Это заставило меня напрячься. Он заговорил. Нес какой-то бред, читал стихи собственного сочинения, а напоследок, когда я уже собралась уходить, тяготясь его обществом и не дождавшись машины, он вдруг тронул меня за рукав и проникновенным, встревоженным голосом сказал:
— Прошу тебя, не садись за руль в сорок три года. Есть вероятность аварии, ты можешь погибнуть. Обещай мне, что не будешь в этот год водить машину.
«Вот глупости!» — возмутилась я про себя. — «Я не умею водить! У меня никогда не будет машины, я так решила давно. Предпочитаю, чтобы меня возили другие. И вообще, какое ему дело до меня? Чего он так беспокоится-то?!» А вслух клятвенно заверила, что никогда, лишь бы отстал...

Я вздрогнула и снова открыла глаза. Туча заполонила собой весь небосвод. Посвежело. Через открытую форточку на меня полетели редкие капли дождя.
— Сеньора, если хотите, можно закрыть окно, — произнес водитель.
— Нет, Карло, спасибо, мне нравится дождь.
— Вы странная, — заключил мой шофер, обрадованный наконец-то выдавшейся возможностью поговорить. — Вам нравится дождь, едете в горы, будете там жить одна... — Он вопросительно посмотрел на меня, словно желая получить подтверждение.
— Да, одна, — кивнула я бесстрастно. — У меня отпуск.
На счет отпуска я соврала. А в общем, пусть будет отпуск, как я давно мечтала, вдалеке ото всех и вся. Вот только от себя не убежишь, к сожалению.
— О, отпуск — это прекрасно! — воскликнул Карло. — Но почему здесь, в горах? Поезжайте к морю! Чезенатико, Мирамаре... Есть масса замечательных пляжей, не занятых туристами. Если хотите, я напишу своему кузену, он примет вас по высшему разряду!
— Спасибо, Карло, вы очень любезны, — вздохнула я, утомленная его оживленной речью, сопровождаемой взмахами то одной, то другой руки, поскольку приходилось рулить на крутых поворотах. — Но я так решила и прекрасно отдохну здесь.
— Но здесь же... ничего нет! — Он повернулся ко мне в недоумении и взглянул поверх солнцезащитных очков. — Ни единой души, кто развлек бы вас вечерами. Здесь даже нет супермаркета! А кофе? Вы захватили с собой кофеварку? Надеюсь, хотя бы телефон в доме имеется?
— Не волнуйтесь, — невольно рассмеялась я, умиленная его трактовкой комфорта. — Хозяин обещал предоставить мне свои винные погреба и холодильник с едой. К тому же, раз в неделю он будет пополнять запасы провизии, а телефон мне не нужен, хотя, кажется, в доме он есть...
— Как?! Вы не будете звонить домой? И о вас никто не станет волноваться?
— Никто, — покачала я головой.
И снова солгала. Конечно же, мама. Для экстренной связи обещала не выключать сотовый. Но предупредила, чтобы она звонила мне только в крайнем случае, поскольку якобы буду завалена работой. Если звонков не последует, значит, у нее все в порядке. Пришлось, конечно, повоевать, но в итоге свое право на тишину и покой я отстояла.
— Не может быть! — продолжал удивляться водитель. — Не поверю, что у такой красавицы нет никого, кто бы о ней думал! А как же муж? Друг сердца?
— Карло, уверяю вас, со мной будет все в порядке, и уж вам-то точно не стоит волноваться за мой отдых. Видите ли, я журналистка, пишу для журналов. Сейчас у меня есть задание написать очерк о жизни в горах, в полном одиночестве, вне комфортных условий, практически в спартанской обстановке. Понимаете?
Этот разговорчивый и уже донимающий своей непосредственностью итальянец постоянно заставлял меня говорить неправду, и это начинало раздражать.
— Понимаю, — недоверчиво покосился он на меня и на какое-то время замолк.
Мы поднимались все выше и выше. Дождь усилился, пришлось и правда прикрыть форточку. Листва на деревьях блестела от долгожданной влаги и трепетала на ветру. Редкие домики, попадающиеся по пути чуть ниже, остались позади. Казалось, там, куда мы держим путь, нет жизни — одни горы да буйная растительность. Но это было вовсе не важно, ведь там меня ждут покой и тишина. Никаких туристов, никаких магазинов, никаких телефонных разговоров. С хозяином домика, с которым я провела на удивление плодотворные переговоры по Интернету, были обговорены все условия: мне не нужны радио с телевизором, а все, чего бы я хотела — это стол, стул, удобная кровать, холодильник с простой деревенской едой и погреб с вином, которым я не собиралась злоупотреблять, но одна мысль о том, что его запасы будут неисчерпаемы, грела бы меня, и я не чувствовала бы себя стесненной. Да, и, конечно же, полная безопасность. Трястись по ночам от страха быть прирезанной в постели мне бы не хотелось, и хозяин обещал позаботиться об этом. Как и каким образом — меня уже не заботило.
И вот, после долгого ожидания я уже ехала к заветной цели. Еще каких-то полчаса и я достигну своего будущего жилища. Я видела домик на фото, но мне было совершенно не важно, каков он на самом деле. Пусть он окажется старым и ветхим — мне не нужны шикарные апартаменты, я ведь просто хочу отдохнуть. Пусть все мои дни будут похожи один на другой. Пусть это будет даже «день сурка», но целый месяц одиночества — о чем, скажите, еще может мечтать измученная работой, бытом и неустроенной личной жизнью женщина в сорок с небольшим?
— Сеньора... — Карло тронул меня за плечо, и мне пришлось вернуться к реальности. — Все, дороги дальше нет. Мне придется оставить вас тут. Я достану вашу сумку.
Он остановил автомобиль на небольшой ровной площадке, вышел из машины, из открывшейся дверцы сразу повеяло прохладой — дождь закончился, посвежело. Прекрасно!
Я тоже выбралась наружу, расправив плечи и подставив лицо ветру. Мы были высоко в горах, это чувствовалось, так как от разряженного воздуха немного закружилась голова.
— Вот. — Карло поставил рядом со мной мою дорожную видавшую виды сумку. — Вы даже без чемодана! — Он цокнул языком, взял деньги и пожелал хорошего отдыха, сокрушенно качая головой. — Возьмите мой номер телефона на всякий случай. Мало ли что! И когда соберетесь возвращаться, звоните мне, я с удовольствием заберу вас из этого логова.
— Хорошо, — пообещала ему я и наконец-то не соврала: мне действительно придется воспользоваться его услугами через месяц. А сейчас...
Я подхватила сумку и зашагала по единственной тропинке вверх. По описанию хозяина идти мне было недолго, где-то за поворотом я должна увидеть красную черепичную крышу.
Действительно, я даже не успела запыхаться от подъема, как показалась крыша из черепицы, которая лет сто пятьдесят тому назад в самом деле была красной, а сейчас ее цвет представлял собой элегантное смешение оттенков бурого и серого. Дом был двухэтажным, но не большим. На первом этаже пара окон, на втором — всего одно, как на фото. Значит, я на месте.
Подойдя ближе, я поставила сумку на землю и провела рукой по прохладной стене, облупившейся и запыленной. Мне понравилось это ощущение, дом будто подставил мне щеку и потерся о мою ладонь. С крыши капала вода, где-то в кронах пин щебетали птицы. Все было именно так, как я себе и представляла — покой и тишина.
— С прибытием! — Низкий мужской голос заставил меня обернуться и одернуть руку от стены, точно меня застали за неким интимным занятием.
— Здравствуйте! — шагнула я навстречу высокому загорелому итальянцу, лет пятидесяти-шестидесяти, по всей видимости, хозяину дома. — Я Александра.
— Я понял. Клаудио. — Он протянул широкую жилистую ладонь и крепко пожал мне руку. — Добро пожаловать, располагайтесь!
Подняв мою сумку, точно пушинку, хозяин отворил тяжелую дверь с бронзовой ручкой-кольцом и первым прошел в дом, пригнув голову. То же самое пришлось сделать и мне: за время своего существования дом осел и дверной проем стал слишком мал для людей моего роста, и уж тем более роста Клаудио.
В доме пахло сыростью и старьем, как пахнет во всех деревенских домах, в какой бы части света они ни находились. Посреди единственной комнаты стоял деревянный стол, по обе стороны которого протянулись две скамьи. Я затруднялась определить возраст этой незатейливой мебели, но видно было, что они соструганы умелыми руками искусного мастера, а не куплены в ближайшем аутлете.
В углу комнаты возвышался холодильник. Пожалуй, он был единственным предметом, выдававшим современный дух. Все остальное: пожелтевшие занавески на окнах, оплывшая свеча в подсвечнике темного металла, картинка в деревянной раме, пестрый половик и треснутая люстра в виде перевернутого горшка, — говорило о том, что время в доме замерло со стародавней поры.
— Здесь мило, — сказала я, чтобы нарушить молчание, поскольку хозяин дома, в отличие от моего эмоционального водителя, был крайне немногословен.
— Рад, что вам нравится, — сердито пробурчал он, не глядя на меня, словно я сказала какую-то непристойность. — Как договаривались, в холодильнике есть сыр, ветчина, хлеб, молоко, масло и джемы. В подвале — вино. На втором этаже — спальня. Белье чистое, свежее. Телефон там. — Он небрежно махнул куда-то в темноту угла. — Я приеду с продуктами через неделю. Если что-то понадобится раньше — мой номер вы знаете. Желаю приятного отдыха.
Хозяин развернулся спиной и направился к выходу.
— Постойте, а как же деньги? Я могу рассчитаться прямо сейчас, — заторопилась я, доставая из сумки кошелек.
— Не надо сейчас, — кинул он через плечо. — Потом, когда будете съезжать.
— Прошу вас, Клаудио, — взмолилась я. — Мне неудобно оставаться в доме одной и с такой суммой денег! Это опасно и к тому же будет меня тревожить. Мне было бы удобнее знать, что я вам ничего не должна.
Я ждала, что он обернется, заранее заготовив обезоруживающую улыбку, но Клаудио только кивнул, так и не повернув ко мне лица, и остановился, ожидая, пока я достану деньги.
— Пересчитайте, пожалуйста. Все в точности, но вдруг... — снова попыталась я наладить контакт.
Все-таки, общаясь в Интернете, я составила несколько иное мнение о нем, как о собеседнике. Мы нередко шутили, обсуждая детали нашей сделки. Но хозяин так и не поддался на мою невинную провокацию, сунул деньги в карман джинсов, еще раз пожелал хорошего отдыха и вышел, закрыв за собой дверь.
Я осталась в доме одна. Моя сумка стояла посреди комнаты, раскрытая и полупустая, поскольку я прихватила с собой только самые необходимые вещи — ночную рубашку, зубную щетку и смену белья. Я подошла к окну и осторожно отодвинула занавеску, тяжелую от пыли и сырости. Клаудио шагал вниз по тропинке, по которой я пришла сюда несколько минут назад. Вскоре его ссутуленная спина исчезла за деревьями. Стало совсем одиноко и очень тихо. Я вздохнула и загрустила. Да, я знала за собой эту, странную на первый взгляд, особенность — всегда грустить на новом месте. Мне предстояло пережить первую ночь, когда будет совсем тоскливо и жаль себя, всеми покинутую и оставленную на произвол судьбы. Так повелось еще со времен пионерских лагерей, где в первую ночь я никогда не спала, а только плакала и жалела себя. И потом, даже в респектабельных отелях крупнейших городов мира я горевала о своей несчастной одинокой доле именно в первую ночь, прекрасно зная, что ситуация в корне поменяется уже на утро и в последующие ночи все будет в порядке, как и должно быть — я буду ощущать полноту жизни, а одиночество, к которому так стремилась, покажется мне единственным органичным для меня состоянием.
Пытаясь отогнать от себя тоску хотя бы до ближайшей ночи, я решила исследовать второй этаж дома, а затем перекусить с дороги. Я поднялась по скрипучей деревянной лестнице в спальню, где моему взору открылась потрясающая размерами кровать. Она занимала половину комнаты, оттеснив двустворчатый шкаф к окну с цветочным горшком. У противоположной стены стоял небольшой столик на кривоватых ножках, видимо, служивший некогда туалетным, так как на нем осталась подставка для зеркала. Самого же зеркала и в помине не было, что меня несколько расстроило — я любила старинные зеркала. Мне казалось, что смотрясь в них, я налаживаю связь с людьми, которые также когда-то в них отражались...
Постель, как и обещал Клаудио, была застлана свежим льняным бельем; оно приятно пахло, словно было только что из прачечной. Впрочем, это нисколько не удивило меня — где же он еще мог его постирать и так аккуратно выгладить, ведь в доме не существовало никакой бытовой техники, кроме холодильника. Кстати, плиты тоже не было, ее могла бы заменить печь, если бы я умела с ней обращаться, но попросить хозяина научить меня этому я не догадалась. Да и ушел он так спешно, странно, точно ему было в тягость мое общество.
С этими мыслями я улеглась на кровать лицом вверх, раскинув в стороны руки. Под потолком кружилась оса, залетев в дом от дождя и не имея возможности выбраться. Глупая! Окно было настежь открыто, ей надо было всего лишь расширить круг зрения, поняв, что вместо кружения на одном месте следует отлететь в сторону и выскочить на свет божий, где ждало спасение. Так же и я, жила столько лет в своей душной московской квартирке, не догадываясь о том, что можно просто взять и улететь от всего, пусть не насовсем, но чуточку почувствовать себя свободной, как в детстве...
Резкий звонок телефона нарушил мое философское блаженствование на мягкой кровати. Я приподнялась на локтях, прислушиваясь к довольно громким трелям аппарата, раздававшимся на первом этаже. «Это Клаудио, забыл что-то», — решила я и, вскочив на ноги, бегом спустилась к телефону.
— Алло! — произнесла я как можно более деловито. Мне не хотелось, чтобы этот хмурый мужчина видел во мне всего лишь капризную туристку, праздно проводящую кучу свободного времени в экзотических условиях. К тому же, пришлось ему соврать о моем журналистском задании, дабы избежать лишних расспросов.
В трубке раздался треск, сквозь который я смогла разобрать лишь торопливую итальянскую речь, будто кто-то говорил не со мной. Это не был голос Клаудио. Я спросила, кто говорит, но в ответ услышала короткие гудки.
«Ошиблись номером», — подумала я, выходя на улицу. Теперь мне предстояло обследовать двор, и можно было приступать к трапезе, ибо голод уже давал о себе знать.
Во дворе стояла скамья и была организована небольшая лужайка с поленницей дров на ней — это все, что было там примечательного. Ни забора, ни клумбы, ни грядок, только выложенная гравием тропа, ведущая вниз по склону. В остальном пространстве у дома росли деревья, названий которых я не знала.
«Во всяком случае, — рассудила я, — это даже хорошо. Раз к дому ведет единственная тропинка, я всегда буду видеть, кто подходит». Это меня успокоило, и я вернулась в дом, заодно проверив крепость засова на входной двери. Убедившись в его непоколебимости, я достала из погреба бутыль красного вина и приготовилась вкушать деревенскую пищу, о которой так долго мечтала. Сыра и куска пьядины с ветчиной мне было вполне достаточно, чтобы утолить голод, а вино значительно развеселило меня, заставив позабыть о «правиле первой ночи».
Однако на тропинку через окно я поглядывала. Не знаю, сколько бы мне пришлось выпить, чтобы потерять бдительность. Наконец, устав все время пялиться в окно, я одернула себя:
— Ну, хватит! Никто не придет, — сказала я вслух и вдруг поняла, что вовсе не боюсь этого, а хочу. — Вот уж дудки... Не для того я приехала, чтобы ждать гостей! А вино-то неплохое...
Я рассмеялась. Мне было так хорошо! Я слишком давно не разговаривала сама с собой, с самого детства, когда была себе и подругой, и собеседником, с которым можно договориться лучше, чем с кем бы то ни было. Сейчас для этого оказалось необходимым горячительное.
Налив себе еще вина из темной большой бутыли и разбавив его водой, я вышла на улицу, где уже стемнело и стрекотали насекомые, создавая музыкальное сопровождение моему первому долгожданно-одинокому вечеру. Было довольно тепло. Я села на лавочку, вытянула ноги и задрала голову вверх. Так, с бокалом в руке, я просидела долго, пока не затекла шея. Казалось, прошла вечность. Это было именно то, что нужно: вот так, сидеть, стоять, лежать, смотреть в окно, в небо, в себя, не помня о времени... Никуда не спеша и ни о ком не помня. Ни о ком. Я тряхнула волосами, прогоняя мысли, которые могли бы нарушить мою гармонию. Вдруг мне показалось, будто я слышу шум мотора.
Я напряглась, вытянулась в струнку и прислушалась. «Нет, показалось», — успокоила я себя, отпила еще вина и откинулась на спинку скамьи. Тем не менее, шум нарастал. Это действительно был звук мотора приближающейся машины, и, поскольку кругом было слишком тихо, звук доносился до моих ушей издалека. У меня похолодела спина. Кто бы это мог быть — Клаудио обещался приехать не ранее, чем через неделю. Только незваных гостей мне не хватало! Я поставила бокал на скамейку и прокралась несколько шагов вперед к тропинке, пытаясь рассмотреть, что происходит внизу. Шум мотора стих, голосов не было слышно. Я еще лелеяла надежду, что все это мне показалось, как вдруг из-за листвы внизу тропинки, где она заворачивала к дому, показался силуэт мужчины.
«Клаудио! Все-таки вернулся!» — обрадовалась я. Не сказать, что я очень желала его возвращения, но, по крайней мере, он был единственным, чье появление здесь я могла бы объяснить, не содрогаясь от страха. Однако, приглядевшись, я замерла — это была однозначно мужская фигура, но не хозяина дома: более худощавая, и высокая.
Я уже собиралась заскочить в дом и запереться на засов, одновременно соображая, как бы успеть закрыть окна и ставни, но фигура остановилась в нескольких шагах от меня и приветственно помахала рукой. Это меня озадачило. Допив залпом вино, я нерешительно помахала в ответ. Фигура приближалась, и я смогла рассмотреть, что это был молодой человек, который шел уверенной походкой, размахивая руками. Вскоре он оказался возле дома, но, увидев меня и тоже наконец-то разглядев, остановился и присвистнул.
— Привет! — поздоровался он. — А вы кто?
— А вы кто? — в свою очередь подозрительно прищурилась я.
— Джанфранко, — представился он. — А ВЫ кто?
— Александра, — в тон ему ответила я. — А вы КТО?
— Я вообще-то хозяин этого дома. А ВЫ кто?
— Это я хозяйка дома, — дерзко ответила я, решив осадить нахала, да и на всякий случай отпугнуть его. — И могу вызвать полицию.
— Я тоже могу, — почесал затылок молодой человек. — Так все же, может, объясните, что вы тут делаете?
— Ничего я объяснять не буду! — Я попятилась к дому, пытаясь не споткнуться. — Уходите или я не шучу и вызываю карабинеров!
— Да погодите же! — Молодой человек двинулся ко мне, и, когда его лицо озарил свет из окна, я заметила, что он чем-то отдаленно похож на Клаудио.
— А вы, случайно, не сын Клаудио?
— Ну да! Я же говорю, я хозяин этого дома, вернее... сын хозяина. Так все же что вы тут делаете?
— О, ну я сейчас все объясню! — рассмеялась я, облегченно плюхаясь на лавку. Пошатнувшиеся нервы в совокупности с выпитым вином сделали свое дело. — Ваш отец сдал мне на месяц этот дом. Теперь я его хозяйка, как и сказала... То есть, я тут живу, я не соврала, понимаете?
— Понимаю, — протянул он и улыбнулся, кивая на пустой бокал. — Отдыхаете? Отец ничего не сказал, вот незадача... — Он замялся. — Видите ли, я пригласил друзей, завтра у нас здесь будет вечеринка. А тут вы...
— Как вечеринка? — опешила я. — Я же договаривалась с Клаудио, что здесь, кроме меня, никого не будет! Я заплатила деньги, а он обещал приехать только через неделю!
— Я вас понимаю, сеньора, — продолжал юноша. — Но и вы меня поймите. Я не знал, что вы здесь, а друзей я уже пригласил, ничего отменить нельзя. Я знаю, как виноват, я нарушил ваш покой и отдых, но...
— Послушайте, Джанфранко! — решительно прервала я его. — Я ничего не хочу знать о ваших проблемах. Я договаривалась с вашим отцом. Сейчас позвоню ему и потребую уладить эту ситуацию, если вы не знаете, что делать!
— Нет-нет! Только не звоните отцу! — взмолился молодой человек. — Я специально организовал вечеринку в день, когда отца тут не бывает. А сегодня приехал убедиться, что его здесь и вправду нет. Увидел свет в доме, подумал, что это все же он, и решил уговорить его уехать в город под каким-нибудь предлогом…
— Так, — начала злиться я. — Мне нет дела до ваших проблем. Я заплатила деньги за отдых и хочу провести время так, как планировала. И если вы собираетесь нарушить мои планы, я позвоню тому, с кем заключила договор, несмотря на ваши увещевания не делать этого.
Я направилась в дом, но Джанфранко схватил меня за руку и довольно крепко, что я чуть не вскрикнула от боли. Тем не менее, он проговорил очень смиренно:
— Прошу вас, не звоните, пожалуйста.
— И это все?! — Я посмотрела ему в лицо и наконец-то рассмотрела гораздо лучше. Он был очень молод, лет двадцати, не более. Крупные карие глаза с длинными «коровьими» ресницами, массивный нос, как у отца, и поджатые, словно у ребенка, готовящегося заплакать, губы... Он глядел на меня умоляюще. — Это все ваши аргументы?
— Я не знаю, что вам пообещать и как просить, — признался юноша. — Вот такие обстоятельства: отец не должен знать об этой вечеринке, я уже пригласил друзей, и отменить встречу — значит потерять их доверие. И еще мне очень жаль, что помешаю вам.
— То есть, вы все же мне помешаете, — сделала я вывод, и юноша сочувственно кивнул, все еще держа меня за руку и выжидающе на меня глядя.
— Это какая-то ерунда! — воскликнула я. — Я должна терпеть неудобство за собственные деньги просто потому, что вы попросили? Вот так вот приехали, увидели меня впервые и попросили?!
— Ну да, — широко улыбнулся Джанфранко. — Я просто вас увидел и понял, что вы очень добрая и понимающая женщина. Всего один вечер! Будет угощение, выпивка, вы будете самой почетной и желанной гостьей на моей вечеринке. Почту за честь видеть вас завтра в нашей компании!
— Мда, перспектива заманчивая, — усмехнулась я. — Отпустите-ка мою руку.
— Извините, — смутился молодой человек. — Так вы не против?
— Не знаю, — отрезала я и ушла в дом.
Естественно, Джанфранко последовал за мной. Он вознамерился добиться своего и не отстал бы, пока я не согласилась бы. Это я прекрасно понимала, но просто так дать свое согласие было неинтересно. Раз уж он вероломно нарушает мое вожделенное одиночество, пусть расплачивается за это.
— Но что я должен сделать, чтобы вы согласились?
— Ну... — задумалась я. — Поиграйте со мной в карты хотя бы.
— У вас есть карты? — удивился юноша.
— Да, а что вас удивляет? Я люблю раскладывать пасьянс. Собственно, этим я и собиралась занять завтрашний вечер, но раз уж...
— Ладно, ладно, — торопливо согласился он. — Сыграю с вами во все, что пожелаете.
Он сел за стол напротив меня, я перетасовала карты, с укоризной глядя на него — я все еще не собиралась так просто сдаваться.
— Если выиграете, устраивайте свою вечеринку, если нет — я звоню вашему отцу.
— Но сеньора! — взмолился нарушитель моего спокойствия. Он захлопал ресницами, но совсем не жеманно. Это выходило у него очень естественно, что победило мою потребность терзать его.
— Ладно, играем. В «дурака». Или как это у вас называется?
Я рассказала ему правила, выяснилось, что он умеет играть и в «дурака», и мы приступили. Договор был таков: играем пять конов и считаем очки.
После первого кона Джанфранко слазил в подпол за дополнительной бутылкой вина. После второго кона нас разобрал такой смех, что карты сыпались из рук. Третий кон заставил меня попытаться сосредоточиться на рассказе Джанфранко о его жизни. Казалось, он пересказал мне ее от и до, но я ничего не запомнила. Пятый кон сыграть мы вообще забыли, поскольку полезли вместе в подпол и упали там в темноте, потом поднимали друг друга за руки и снова валились на холодный жесткий пол, хохоча и толкаясь.
А потом вышли на улицу, наконец-то глотнув полной грудью прохладу и пряный хвойный воздух горной итальянской ночи. Как я люблю такие ночи! Они словно наполнены маслом, как сосуд, до краев. И ты вдыхаешь ночь, точно пьешь жадно, глоток за глотком, но не напиваешься... В такую ночь хорошо сидеть одной с бокалом вина или быть в волнующей компании сильного мужчины, пахнущего, как эта ночь, чем-то маслянистым и хвойным.
Но мне пришлось довольствоваться компанией Джанфранко, как выяснилось, не худшей, но и не той, о которой можно было мечтать.
Мы оба успокоились, отсмеявшись вдоволь, и теперь сидели рядом на лавочке, попивая неразбавленное вино и глядя на звезды.
— С вами хорошо, — просто сказал юноша. — Вы такая веселая и хорошая!
— Да брось, — рассмеялась я в ответ. — Это все вино. Кстати, кто его делал? Твой отец?
— Нет. — Он развязно махнул рукой, чуть не задев меня. — Это очень старое, выдержанное вино. Его делал еще мой прадед, когда здесь были виноградники. Да-да! – видя мое удивление, оживился юноша. - Повсюду здесь когда-то рос виноград, и этот дом был большим и полным народу. У прадеда была большая семья. У него был даже скотный двор — лошади, козы...
— Но как же дом мог быть большим? Он ведь... маленький.
— Это сейчас он такой, сморщился и съежился, словно старикашка. А когда-то он был здоровенным красавцем, ого-го! Пять этажей, мощная крыша, широкие ворота...
— Ты меня разыгрываешь! — догадалась я и, хлопнув его по плечу, закатилась громким смехом, откинув голову назад.
— Вовсе нет. — Джанфранко озадаченно смотрел на меня и не смеялся. — Все так и было. Дед рассказывал мне.
— Да ладно! Дед! — не переставала я смеяться. — Деды всегда все придумывают!
— Вот и нет! — взвился юноша, резко развернувшись ко мне и снова больно схватив меня за руку. — Я не знаю, как вам это доказать, но можете спросить моего отца, он подтвердит!
— Да-да, и расскажу ему заодно, что ты приезжал!
Джанфранко вдруг отпустил мою руку, встал и, покачиваясь, произнес очень четко:
— Хорошо. Можете ему рассказать. Я отменю вечеринку. Пусть мои друзья считают меня подлецом, который не держит слово. Давайте. Пусть все так и будет.
Мне стало всерьез его жалко. Захотелось погладить по голове и успокоить, сказать, что я пошутила. Я почувствовала себя злобной теткой, напугавшей невинного ребенка.
— Успокойся, — так же серьезно произнесла я, — я не скажу ничего Клаудио. Сядь. Давай допьем вино, а ты расскажи мне о нем, о своем отце. Чем он занимается, сколько ему лет, что-нибудь еще...
Не то чтобы мне было все это интересно. Просто надо было чем-то отвлечь раздосадованного юношу, да и самой отвлечься. Уж слишком много я смеялась в этот вечер, не к добру. Пусть рассказывает, а я в пол-уха послушаю, думая о своем.
— Не самая интересная тема, — скривился Джанфранко. — Но если хотите... Отцу пятьдесят три. Он служащий в банке, занимает не последнюю должность, но что конкретно делает на работе, я не знаю, он никогда не рассказывает. После смерти мамы... — Юноша вздохнул. — ...он замкнулся в себе, мы редко общаемся, и вообще, скорее терпим друг друга.
— Давно умерла твоя мать?
— Двенадцать лет назад. Мне было одиннадцать. Они с отцом не слишком ладили. Вы и сами видели его — разве можно с таким человеком о чем-то договориться? Сколько себя помню, они вечно ругались. После ее ухода из жизни он присмирел, однако. Тяжелый человек. Не понимаю, почему вы о нем заговорили.
— Я тоже, — призналась я. — Но мне он показался хорошим собеседником, с прекрасным чувством юмора. По крайней мере, когда мы переписывались по Интернету...
— А, Интернет! — хмыкнул Джанфранко. — Это, пожалуй, единственное, что держит его на плаву. Он и с женщинами одно время так знакомился. Знаете, есть такие сайты... Так вот, некоторые женщины приезжали знакомиться с ним, но, почувствовав разительную перемену между тем, кого знали виртуально, и тем, кого видели воочию, разворачивались и тут же уезжали.
— Так вот оно что! — присвистнула я. — Мне это тоже показалось странным. Но ведь это значит, что он носит маску! На самом деле он такой, каким представляется в виртуальном общении, когда его никто не видит, не осуждает и не оценивает. Понимаешь? Людям порой очень сложно быть самими собой, особенно в его возрасте.
— Не понимаю, — мотнул головой Джанфранко. — Вот я, такой, как есть, мне нечего скрывать и незачем притворяться. Вот вы, такая же естественная и прекрасная, как есть. Зачем скрываться? От кого?
— О, милый мальчик... — Мне снова захотелось покровительственно погладить его по голове. — Я такая здесь именно потому, что сбежала от своей повседневности. Дома я совсем другая. Ты не узнал бы меня, увидав на работе или в кругу семьи. А тут я на отдыхе, я пью чудесное вино, болтаю с тобой, смеюсь — но никто из моего окружения такой меня не видит и не знает. И это пройдет, как сон. Твой отец нажмет на кнопку процессора, и его сказка закончится. А я сойду с трапа самолета в Москве и стану прежней, моя сказка тоже подойдет к концу.
— Как все сложно! Но зачем же так усложнять? Разве нельзя не носить маски? Мы живем, а не пребываем на венецианском маскараде. Кто заставляет их носить? Я уверен, если бы вы были такой, как сейчас, в обыденной жизни, все было бы по-другому! Вам не пришлось бы убегать ото всех в горы за тридевять земель...
— Послушай, все было бы намного сложнее, поверь мне, — прервала я юношу. — Ты рассуждаешь о том, чего пока не знаешь. Но когда ты станешь, как твой отец...
— Я никогда не стану, как он! — вскричал Джанфранко, вскочил с лавки и ушел в дом, хлопнув дверью.
«Кажется, я задела его за живое, — подумалось мне. — А разве он не сделал то же самое со мной? Ишь, психолог-самоучка! Взялся рассуждать о том, о чем не имеет ни малейшего понятия. Да если бы он знал, чего мне стоило перестать быть собой, надеть эту чертову маску, заставить себя лицемерить и притворяться, лишь бы не быть уязвимой, лишь бы не чувствовать боли... Глупец. Когда-нибудь и он станет таким. Вот увидит! Непременно станет!»
Я и не заметила, как поднялась с места и отправилась по тропинке вниз. Я шла, ворча себе под нос, что Джанфранко попомнит мои слова, но будет поздно, как вдруг нога подвернулась на крупном гладком камне, соскользнула и поехала резко в сторону. Я ухватилась за ветку, но не удержалась и скатилась с тропинки в овраг. Острая боль заставила меня взвыть. Черт! Черт!!!
— Джанфранко! — взвыла я, превозмогая боль. — На помощь!
Но то ли я ушла слишком далеко, то ли он плотно закрыл дверь, но никто не отозвался и не проявился ни через минуту, ни через десять. Я продолжала стонать, потирая больную лодыжку и соображая, что делать. Наступать на ногу я не могла, а прыгать вверх на одной ноге было тяжеловато. Я могла бы, конечно, доползти. Что мне еще оставалось? Так я и сделала.
Убедившись, что ползти относительно безболезненнее, чем наступать на ногу, я мысленно распрощалась со своими джинсами от Армани и, как могла, поползла по тропинке по направлению к дому. Это оказалось труднее, чем я себе представляла. Отталкиваться я могла только здоровой ногой и коленкой больной ноги. При этом вывихнутую ногу надо было держать либо постоянно в напряжении на весу, либо волочить по земле, что все же причиняло боль. Руки я истерла в кровь уже метров через пять. Устав и обозлившись, я уселась на тропинку и заплакала. Сначала тихо и жалостливо, едва всхлипывая, а затем рядая в голос, я потеряла счет времени. Оставалось уповать только на то, что захмелевший Джанфранко не улегся спать, а спохватился и отправился меня искать. Вероятность этого события тем больше приближалась к нулю, чем дольше я сидела на месте и утирала слезы.
Окончательно разозлившись на судьбу и на Джанфранко, который не просто нарушил все мои планы, но и бросил меня одну в практически безвыходном положении, предварительно выведя из себя своими дурацкими рассуждениями о жизни, в которой ничего не смыслит, я снова предприняла попытки продвинуться в сторону домика.
Я ползла и боком, и задом наперед, мне было уже все равно, лишь бы добраться до этого идиота и высказать ему все, что я о нем думаю. Через три передыха и два рыдания я увидела свет окна.
— Джанфранко! Черт тебя дери! — крикнула я изо всех сил, про себя сетуя, что не преуспела еще в итальянских ругательствах.
Несколько секунд спустя, которые показались мне вечностью, скрипнула входная дверь.
— Где вы? — Раздался хрипловатый встревоженный голос юноши. — Алессандра?
— Я на тропинке! Помоги мне, я вывихнула ногу! — отозвалась я и разрыдалась снова от жалости к себе.
— Господи! Как же так? — причитал он надо мной, помогая подняться на одну ногу и обхватывая за талию. — Держите меня за шею. Вот так. Почему вы не позвали меня раньше?
— Я звала, болван! Ты не слышал! Уснул? Скажи честно, уснул?
— Нет, не уснул, — терпеливо ответил Джанфранко, отворяя тяжелую дверь в дом и помогая мне перепрыгнуть через порог. — Я просто не слышал, думал, вы обиделись и ушли погулять. Что я буду вас догонять, вы взрослая женщина, сами знаете, что делаете.
— А если бы на меня напали?! — возмутилась я, плюхаясь на лавку и потирая больную лодыжку, с ненавистью глядя на него исподлобья.
— Кто? — искренне удивился он. — Ни одному нормальному человеку не придет в голову пробираться сюда и нападать на вас.
— Вот-вот! А ненормальных сколько ходит-бродит!
— Даже они не стали бы забираться в такую глушь, — улыбнулся Джанфранко, по всей видимости, намекая на мое безумство приехать сюда да еще и заплатить за это немалые деньги. — Дайте, я посмотрю, что с ногой.
— Что тут смотреть? — пробурчала я. — Вывих. Вот, вздулось даже. И болит.
— У меня есть мазь, но она в машине. Я быстро! — Он метнулся к двери. — Подождете?
— Нет, убегу в лес! — съязвила я, но юноша только покачал головой и скрылся за дверью.
Признаться, теперь я уже была рада, что в тот вечер оказалась не одна. Кто бы оказал мне первую помощь? Хотя, с другой стороны, если бы Джанфранко не приехал, мы бы не повздорили, я бы не потащилась «погулять» в темноту и не вывихнула бы ногу. Выходит, это он виноват в случившемся, и радоваться тут было нечему. Я приняла рассерженный вид и, когда молодой человек вернулся, глядела на него укоризненно, что должно было его заставить почувствовать свою вину. Но он и не собирался падать на колени и вымаливать прощенья. Все, что его беспокоило — это моя лодыжка.
— Вытяните ногу. Так, хорошо. Сейчас я вотру мазь и замотаю лодыжку бинтом. Затем вам понадобится полный покой. Думаю, за ночь все пройдет.
Я вытянула ногу, задрала разорванные на коленях джинсы и сильно пожалела, что не побрила ноги перед поездкой. Но, в конце концов, меня оправдывало то, что я не собиралась демонстрировать их симпатичным юношам! Впрочем, казалось, одному из них это было все равно. Он, как заправский лекарь, перемотал мою лодыжку и с чувством выполненного долга встал во весь рост, любуясь на свою работу.
— Так, ну, кажется, я могу ехать.
— Постой, — запротестовала я. — А как же я поднимусь на второй этаж?
— Простите, не подумал, — смутился юноша. — Держитесь крепче!
Он подхватил меня на руки, чего я никак не ожидала, оценив визуально его комплекцию, и понес по лестнице на второй этаж. Донеся до кровати мое обездвиженное вином и вывихом тело, Джанфранко наклонился и осторожно отпустил меня. Очутившись в кровати, я почувствовала дикую усталость. Он оказался прав: все, чего мне было нужно, — это полный покой, крепкий сон и еще раз покой. Но юноша больше не спешил уходить, смиренно стоя у кровати, словно желая что-то сказать и не решаясь.
— Спокойной ночи, Джанфранко. Спасибо за помощь, — проговорила я, демонстративно зевая.
— Ну что вы. Я только хотел еще раз поблагодарить вас за понимание. Спасибо, что разрешили провести завтра вечеринку, и что ничего не расскажете отцу. Доброй ночи! Выздоравливайте.
Он наклонился и поцеловал меня в лоб, как умирающую, затем сбежал по лестнице, предварительно погасив свет, а я осталась в полной темноте с неприятным, как червяк, чувством, что все это – его забота, искренность, восхищение моими достоинствами, которое я не могла не отметить, - было только ради разрешения на вечеринку и моего молчания...

Утро застало меня лежащей поперек кровати, в одежде, как я и уснула, оставленная Джанфранко прошедшей ночью. Я не помнила, что мне снилось — вино было очень хорошим. К его достоинствам следует добавить и то, что голова оставалась свежа, а тело послушно. Как и обещал мой избавитель (то ли от боли в лодыжке, то ли от столь желанного одиночества), нога вовсе не болела. Я размотала бинт, пошевелила ступней и удовлетворенно встала, пожалев лишь об изодранных на коленях джинсах. Ладони также поджили, остались лишь ссадины. Во всяком случае, это не мешало мне соорудить сендвич с домашним сыром, ветчиной и помидорами. Запив его холодной водой, я вышла на улицу, чтобы вдохнуть утренний воздух гор и хвойных деревьев. Именно так я и мечтала провести оставшиеся тридцать дней. Но, благодаря сыну хозяина этого дома и их непростым отношениям, мне останется всего двадцать девять дней расслабления. Ничего, надо было только пережить надвигающуюся вечеринку, и затем все станет на свои места.
Полдня я наслаждалась покоем. После обеда приехал Джанфранко. Он внес в дом ящик пива, сказал, что скоро вернется, и снова убежал к машине. Я даже не успела поприветствовать его. Неожиданно для самой себя я отметила, что рада его появлению. Запах его одеколона повис в маслянистом воздухе, и я даже вдохнула его, поведя носом, как собака.
Прошлая ночь сблизила нас. Сейчас он вернется, и я непременно по-дружески обниму его и поблагодарю за оказанную помощь моей ноге. Я была в прекрасном расположении духа, несмотря на планирующуюся вечеринку в честь причиненного мне неудобства и нарушения моего спокойствия.
— Как ваша нога? Простите, что сразу не спросил, — запыхавшись, осведомился Джанфранко и поставил на скамью еще один ящик с пивом. — Как прошла ночь?
— Все замечательно. — Я хотела осуществить свое намерение поблагодарить моего эскулапа, уже было раскрыв объятия, но он, удовлетворенно кивнув, снова исчез из поля зрения.
Не долго думая, я проследовала за ним. Внизу, куда вела тропинка от дома, и где вчера меня высадило такси, находилась небольшая площадка, где едва могла развернуться одна малогабаритная машинка. Джанфранко пытался вытащить из автомобиля остальные ящики и пакеты и, не замечая меня, что-то напевал себе под нос.
— Помочь? — спросила я, и он от неожиданности резко поднял голову, ударившись о поднятую дверцу багажника.
— Ай! — воскликнул он, хватаясь за голову двумя руками. — Спасибо, я сам! Не надо ничего трогать. Это тяжело.
— Да дайте же, я в порядке.
Я выдернула из багажника пакет и зашагала с ним к домику, раздосадованная холодностью Джанфранко. Он мог бы вспомнить, что я любезно согласилась пойти ему навстречу с этой вечеринкой. Он же вел себя так, словно это было само собой разумеющимся! Мало того, он будто не заметил моего порыва и радости от встречи, а я, как дурочка, готова была чуть ли не хвостом завилять, если бы он у меня был! Больше злясь, конечно, на себя за то,что позволила такой ерунде вывести меня из равновесия, я сопела от негодования, еще больше теряя душевное равновесие, и шла вперед.
Юноша догнал меня на полпути. Вопреки моим все еще теплящимся ожиданиям, что совесть его проснется, он нес свой груз молча, ничуть не испытывая чувства вины или раскаяния. Так мы добрались до скамьи, на которую он водрузил очередной ящик и собрался спускаться за следующим, но я, не вытерпев, нарушила молчание. Да, у меня было время подумать над тем, какую претензию предъявить Джанфранко, но выбор был невелик, поэтому я «за уши» притянула причину того, на что мне полагалось — с моей, женской точки зрения — обидеться:
— Слушайте, молодой человек. Я понимаю, что мое присутствие на вечеринке не было вами запланировано. Но мне некуда деваться, придется вам потерпеть мое общество. В крайнем случае, если уж вам так в тягость общение со мной, если вы обеспечите меня вкусной едой, я согласна отсидеться на втором этаже, и я найду, чем мне заняться, уж поверьте.
Он уставился на меня так, словно впервые увидел — моя речь произвела эффект.
— Почему вы так говорите? Я вас чем-то обидел? – наконец, озадаченно проговорила жертва моего уязвленного самолюбия.
— Нет, но я подумала…
— А вы не думайте, — беззаботно подмигнул мне Джанфранко. — Все будет в полном порядке. У меня отличные друзья, вам будет с нами весело.
— Да уж, отличные, — хмыкнула я. — А понять, что вечеринку невозможно провести, не могут…
— Не в этом дело! — вспыхнул юноша, а я усмехнулась про себя, в тайне ликуя от своей быстрой моральной победы. — Я пообещал, и это мое дело чести!
— А ты всегда делаешь то, что обещаешь? — Мне нравилось задирать его, в конце концов, я уже не чувствовала себя пустым местом.
— Всегда. А вы?
— А я… — Я смерила его взглядом с головы до ног. — Я не обещаю.
— Разумно! — Он скорее съязвил, чем одобрил меня. — Если все еще хотите помочь, распакуйте сумки в доме.
Джанфранко вручил мне пакеты, отворил дверь и, пропустив меня внутрь дома, ушел за остальными вещами. Мне ничего не оставалось, как подчиниться, ведь я сама напросилась помогать.
Мы провозились почти до вечера, подготавливая домик к вечеринке. Ожидалось человек десять, плюс-минус двое. Интересно, как бы Джанфранко справился со всем этим один? Нужно было нарезать дольками гору фруктов, замочить их в ликере, замариновать куски бараньего мяса и ребра, подвесить их на организованном им подобии мангала во дворе. Смесь для поливки тушек и ребер готовил Джанфранко, я лишь наблюдала за его магическими манипуляциями. Насколько я успела и смогла понять, он использовал несколько видов оливкового масла, соль, базилик, перец и разные неизвестные мне приправы. Затем предстояло накрыть стол.
— Позволь-ка, это сделаю я, — вызвалась я, решив продемонстрировать и свои умения. — Если в мариновании мяса я мало чего понимаю, то уж в сервировке кое-что соображаю! Тем более, тут никаких хитростей. Ножи справа, вилки слева.
— Пожалуйста! — легко согласился Джанфранко. — Только учтите, розовые и белые салфетки надо чередовать. Девушек будет столько же, сколько и парней.
— Вот как? Ну, хорошо. Это я не перепутаю, поверь!
Я принялась раскладывать салфетки в соответствии с указанием моего «шеф-повара». Если так все спланировано, то где же мое место? Я ведь предлагала пересидеть этот вечер «в подполье», вернее, «в надпотолочье». Джанфранко, верно, забыл обо мне. Нарочно не стану ему напоминать, не люблю напрашиваться.
— Отлично! — одобрил мое творение хозяин будущей вечеринки. — Осталось полчаса. Ребята звонили, уже едут. Выпьем?
— Выпьем, — охотно согласилась я.
Мы взяли по пластиковому стаканчику вина и вышли на улицу. Сногсшибательно пахло поджаривающимся мясом. Интересно, могу ли хотя бы рассчитывать на то, что обо мне вспомнят, а также об обещании не оставить меня без еды?
— Где ты научился так вкусно готовить?
— Вкусно? Вы же еще не пробовали! Хотите кусочек?
Я решила, что лучше попробовать сейчас, чем потом быть оставленной без шанса, и кивнула. Джанфранко кинулся к тушке, отрезал самый поджаристый кусочек, ловко подцепил его вилкой и направился ко мне. Его лицо светилось от предвкушения моего удовольствия. Он протянул мне кусочек на вилке, я попыталась взять ее у него из рук, но он остановил меня жестом.
— Пробуйте так!
Я послушно открыла рот и прикрыла глаза. На языке почувствовалось нечто горячее и пряное. Я сомкнула губы, моментально потекли слюнки. Медленно и с чувством я принялась пережевывать кусочек мяса, которое прекрасно удалось. Это на самом деле было удовольствие! Оно имело вкус дыма, базилика, чего-то сладко-кислого. Я никогда в жизни не вкушала такого потрясающего мяса! Мои предчувствия не обманули. Я захотела еще.
— Нет-нет! Оставим на потом, — снова остановил мой порыв Джанфранко, хотя было видно, что он не менее доволен своим успехом, чем я вкусом мяса. — Главное, вы теперь знаете, как это вкусно!
— Надеюсь, ты не забудешь оставить мне кусочек этого божественного блюда? – не выдержала я и выдала свои опасения.
— Я вам первой преподнесу порцию! — пообещал юноша. — Вы умеете ценить настоящее кулинарное искусство!
— Тогда не забудь, пожалуйста, еще салата, сыра и чиобатту. И вина!
— Все это будет стоять на столе, — удивился Джанфранко. — Но я с удовольствием за вами поухаживаю.
— Тогда ты ошибся, — заявила я. — На столе не хватает еще одного прибора для меня.
— Я вас иногда не понимаю, Алессандра, — вытирая пот со лба, вздохнул молодой человек. — Я все рассчитал. Вместе с вами — десять человек. Может, приедут еще двое, может, не приедут. Это тоже учтено.
— Но ты же сказал, что ребят и девушек будет поровну?
— Ну да, все верно, поровну. Вместе с вами — поровну.
— А! — догадалась я. — У какого-то молодого человека не будет пары…
— Ну наконец-то до вас дошло! Господи, благодарю тебя! — Он картинно сложил ладони лодочкой и потряс ими у лица. — И поэтому ваше присутствие очень кстати.
— Какой же ты расчетливый! — пожурила я его в шутку. — Не думаю, что моя компания будет интересна кому-то из твоих друзей.
— Вы снова говорите обидные вещи. Каждый из моих друзей мечтал бы провести вечер в вашем обществе. Вы и сами это прекрасно знаете, только зачем-то постоянно в себе сомневаетесь. Мне не жалко, я готов повторять вам это сотни раз — вы прекрасная, добрая, чувственная женщина!
— О! Приятно, конечно, но не стоит уж так, — смутилась я. — Ладно, проехали. Мне-то, собственно, все равно выбирать не приходится. Только учти, что ваш молодежный юмор и менталитет от меня далеки.
— Посмотрим! — подмигнул мне Джанфранко, и это меня несколько приободрило. — Вот и они! — воскликнул он, заслыша шум автомобиля. — Я спущусь, оставайтесь тут.
Он ушел встречать гостей, а я присела на лавку. Вот он, второй день моего мнимого затворничества, который должен был стать полноценным одиноким днем, и я должна была получать от этого то удовольствие, о котором мечтала так давно. Но, видимо, я повеселила Бога своими планами, и Он решил показать мне, насколько они эфемерны. Однако у меня все еще оставалась надежда на лучшее. И это случится буквально завтра.
— Алессандра! — услышала я свое имя в непривычной для меня трактовке, к которой мне пришлось смириться в силу пребывания на чужой территории. — Вот и мы! — Джанфранко бежал по тропинке, запыхавшийся и счастливый, как ребенок, к которому пришли на праздник друзья с подарками. — Знакомься!
За ним шли четверо молодых людей, которые вели за руки своих девушек, ну точно как в детском саду!
— Это Марко и Сабрина, это Лео и Джулия, Массимо и Паола. И, наконец, Рафаэлла и Луиджи. Ребята, это моя гостья из России. Прошу любить и жаловать. И проходите в дом, там аперитив!
Друзья Джанфранко по очереди дважды перецеловались со мной, итого я получила шестнадцать поцелуев в щеки: по восемь в каждую. Очень хорошо, что европейская традиция предусматривает на один поцелуй меньше, чем русская. Приложившись ко мне, пары проходили в домик, куда я мечтала также поскорее попасть — Джанфранко приготовил коктейль. Наконец, когда с ритуалом приветствия было покончено, я сама страстно приложилась к бокалу кампари с грейпфрутовым соком. Друзья разбрелись с коктейлями в руках по домику, оглядывая его, словно музей. Хотя, что там было оглядывать? Лично у меня это когда-то заняло полминуты, не больше.
Я подошла к Джанфранко.
— Еще кого-то ждем?
— Нет, это все. Как я и полагал, двое не приехали.
— Хм, так значит, это ты — тот самый несчастный, который без пары и которому предстоит весь вечер развлекать старую больную женщину?
— Ну да! — улыбнулся Джанфранко, оценив мою самокритику. — Ведь старая больная женщина не против?
— Да как тебе сказать… Я уже настроилась обольщать какого-нибудь молодого итальянца посимпатичнее и попривлекательнее, чтобы было кому скрасить мою старость. Я бы очаровала его, и он уехал бы со мной в холодную Сибирь, чтобы долгими полярными ночами поправлять мне плед и раскачивать мое кресло-качалку...
— Можете свои усилия направить на меня! С великим удовольствием уехал бы с вами хоть в Сибирь!
— Вот еще. Не обольщайся! — предупредила его я, сама не веря в то, что флиртую с Джанфранко.
Вечеринка текла вяло, пока не включили музыку, и Джанфранко не принялся нарезать мясо, висящее над мангалом, и раздавать его друзьям в тарелках. Как и было обещано, самый лакомый кусочек достался мне. Когда он передавал мне мясо, его пальцы случайно, а может и нарочно, коснулись моих. Молодой человек посмотрел при этом прямо мне в глаза, и его взгляд обжег сильнее, чем горячее.
«Надо бы притормозить с вином», — подумала я, отходя в сторону. Ребята же пританцовывали на месте, держа в одной руке по тарелке, в другой по пластиковому стаканчику. Конечно же, их имен я не запомнила. Кажется, вот эту длинноволосую брюнетку зовут Джулия, а вот этого мускулистого красавца — Массимо. Но, несмотря на это, я все же решила не лезть в их итальянский монастырь со своим русским самоваром и отойти подальше, наслаждаясь единственно доступным мне сегодня благом — вкуснейшей бараниной на косточке и вином.
— Вот вы где! — Джанфранко и здесь нарушил мое уединение. — Почему вы здесь? Пойдемте к нам, сядем за стол, поедим как следует. Вам нравятся мои друзья?
— Да, все хорошо, Джанфранко, — ответила я с набитым ртом: он застал меня врасплох. — Скажи, а вы всегда так… веселитесь?
— Как — так? — не понял он. — А, вы имеете в виду, почему мы не пляшем и не поем песни? Так еще рано! Все будет, но чуть позже. У Лео есть кое-что…
— Только не говори мне, что это наркотики! — Я чуть не подавилась. — Этого мне еще не хватало!
— Да что вы, какие наркотики! Так, травка, баловство. Просто будет весело.
— Делайте, что хотите, — отмахнулась я, жалея, что согласилась поддержать идею с вечеринкой и не заперлась наверху, обложившись вкусностями и книгами. — Ладно, пойдем за стол, а потом я все же уйду в спальню, если не возражаешь.
— Ну, как знаете, — сник Джанфранко. — Но может, передумаете?
— Не уверена, — отрезала я и первая пошла в дом.
Усевшись за стол парами, молодежь стала чинно, точно на семейном ужине, раскладывать по тарелкам приготовленную нами еду, наливать вино, сделанное много-много лет назад прадедом моего нового знакомого, и все это поглощать, но без должного удовольствия. Их сковывало мое присутствие. Разговор явно не клеился. Хозяин вечеринки пытался расшевелить гостей, подкидывая то одну, то другую тему для разговора. Беседы о политике увлекали парней, но девушки при этом скучали. Напротив, разговоры о магазинах и детях занимали девушек, а их спутники начинали зевать. Дискуссия об искусстве, которую, кроме меня и Джанфранко, никто не поддержал, потухла на третьей же фразе.
Опустошив свой бокал, я поднялась из-за стола. Глаза ребят загорелись — наконец-то они могли остаться без надзора старой вешалки, каковой я, несмотря на рекомендации хозяина вечеринки, была в их глазах. Я поблагодарила за угощение и компанию и, сославшись на усталость, дабы соответствовать имиджу, отправилась на второй этаж, с облегчением думая, что мои чувства к этой компании были взаимны. Джанфранко ошибся, повеселиться мне не удалось, но, возможно, этого не произошло именно потому, что я не была настроена на веселье изначально.
Плюхнувшись на кровать и раскрыв книгу, я попыталась погрузиться в чтение, но никак не могла перелистнуть страницу, постоянно прислушиваясь к тому, что происходит внизу. Ничего особенного там не происходило. Лишь голоса стали погромче и чаще слышался смех. Мне стало даже немного обидно. Но, в конце концов, это были не мои гости, не мой возраст, не мои интересы. Я была чужая на этом празднике жизни и, к тому же, я сознательно искала уединения, так что сетовать на судьбу мне было глупо. Но все же… Все же мне чего-то не хватало. И этим «чем-то» было общество Джанфранко, как ни ужасно мне было это осознавать. Я ревновала его к друзьям, ведь за то время, что он, ворвавшись вихрем в мою уединенную жизнь, заполнил своим присутствием несколько ее часов, я почти уже привыкла, что он занят только мной. Я четко поняла это, услыхав стук в дверь.
Мое сердце забилось сильнее, и я, подскочив на кровати, ринулась открывать дверь. Да, это был он.
— Я пришел узнать, как вы тут? Вам не скучно? — спросил Джанфранко, застыв в дверях и опершись плечом о косяк.
Что-то в его взгляде показалось мне странным, а голос звучал несколько глухо.
— Да, не волнуйся, я в полном порядке. А вы там как? Веселитесь?
— А? Да… — Он усмехнулся. — У нас тоже все отлично. Скучаю без вас.
— Брось, — отмахнулась я, нервно хихикнув. — У тебя просто нет пары, тебе нужна девушка. Почему ты никого не пригласил?
— А кого? Все девушки с парнями, а со своей я порвал месяц назад. Она теперь невеста моего приятеля, который не приехал. Они оба не приехали.
— Ты жалеешь?
— Нет! Я и не ждал их особенно. Если бы они приехали, я бы с ним подрался, как пить дать!
— Я не о том. Жалеешь, что расстался с ней?
— А… Это… Не знаю. Нет, наверное, не жалею. Сначала, конечно же, было хреново, но потом подумал, что лучше узнать истинную сущность человека рано, чем поздно.
— И долго вы были вместе?
— Четыре года.
Я отложила книгу в сторону. Четыре года — это даже для меня был значительный срок. Та жизнь, от которой я сбежала, была полна разнообразных встреч и расставаний. Чем старше я становилась, тем длиннее оказывались промежутки времени, отведенные мне судьбой на отношения с мужчиной. Но до четырех лет я ни с кем не дотянула. Интересно, каково было бы расстаться после такого срока? Хотя уверена, что слишком большой боли или разочарования я не испытала бы. Я научилась с возрастом не очаровываться, не терять голову и, следовательно, не испытывать боли.
— По-вашему, четыре года — это много? — не дождавшись моей ответной реплики, поинтересовался Джанфранко, проходя и присаживаясь на край кровати с другой стороны от меня.
— Не знаю, — пожала я плечами. — Мне сложно судить об этом. Не важно, какое время вы были вместе. Можно и пару недель повстречаться и покончить с жизнью от боли потерь.
— Покончить? — удивился мой собеседник. — Это не приходило мне в голову. Женщины — это не все, чем я дорожу в жизни.
— Да? А чем же еще? — удивилась я в свою очередь. — Хочешь сказать, что уже знаешь цену жизни?
— Не разговаривайте со мной, как с подростком! — взвился Джанфранко. — Да, я знаю цену жизни, хотя пока не представляю четко, как проживу оставшуюся ее часть. Но одно знаю наверняка — любовь не должна приводить к смерти.
— А как же Ромео и Джульетта? Читал Шекспира? — уточнила я.
— А как же! Но они были детьми, их сексуальное влечение было принято ими за истинные чувства. А оно, как известно, часто маскируется под любовь.
— То есть ты запросто различишь, любовь ли это или страсть? — невольно усмехнулась я. Признаться, я бы многое отдала, чтобы уметь вовремя разглядеть и отличить одно от другого. Меньше бы шишек набила в свое время.
— Различу! А вы? Разве нет? По-моему, это очевидно! Должно быть очевидно!
Я рассмеялась в голос. Мне нравился этот юноша с его безапелляционной уверенностью в собственной правоте. Но переубеждать его в обратном мне было лень.  Тем более, в прошлый раз наш спор закончился моей травмой. Так что когда-нибудь жизнь его сама щелкнет по носу, но не я.
— Скажи, а с твоей девушкой… Это была любовь?
Джанфранко молчал, хлопал ресницами и выглядел растерянным. Только что он казался громовержцем, низвергая на Землю рулады непреложных истин. Теперь же такой, казалось бы, простой вопрос сбил его с толку.
— Джанфранко! Ты там? — донеслось снизу. — Выходи! Мы продолжаем!
— Черт! — выругался парень. — Я не хочу к ним идти. Сейчас они накурятся и станут трахаться, а я…
— А тебе не с кем, — скривилась я в ухмылке. — Слушай, зачем ты их пригласил тогда, если знал, что этим все обернется?
— Мы давно планировали устроить что-то подобное, когда я был еще с Франческой. Тут же никто нас не застукает. А потом неудобно было отказать друзьям. Простите, что так вышло…
— Тебе, пожалуй, следует все же к ним пойти, — кивнула я на дверь, хотя на самом деле мне не хотелось, чтобы Джанфранко уходил.
Мне нравилось болтать с ним — он был не настолько пьян, чтобы путаться в мыслях, но достаточно развязан, чтобы без стеснения озвучивать свои мысли. Он напоминал мне меня в глубокой молодости, когда я так же, с пеной у рта, доказывала собственную правоту по многим вопросам, о которых знала чисто теоретически. И никого не было рядом, чтобы хотя бы намекнуть, что я не права. Послушалась ли я тогда кого-нибудь? Вряд ли, конечно. Но зерно сомнения было бы посеяно, и его ростки взошли бы куда быстрее…
— Я не хочу к ним идти, — уперся он, как ребенок.
— Но ты должен! Ты же хозяин, это невежливо.
— Вы меня прогоняете? Можно я потом снова приду к вам?
— Ну, приходи, ладно, — пожала я плечами с безразличным видом, который, надо признаться, дался мне с большим трудом. — Если я не усну...
— Я скоро! — пообещал Джанфранко и убежал к гостям.
— Ребенок! — фыркнула я ему во след и принялась за отложенную в сторону книгу, но по-прежнему не могла сосредоточиться, прислушиваясь к происходящему в доме. Они будут трахаться! Вот только этого мне не хватает! Надо будет закрыть дверь на засов — мало ли, кому придет в голову воспользоваться моей кроватью в своих целях.
Но внизу ничего экстраординарного слышно не было. Может, Джанфранко пошутил? Мне бы очень хотелось на это надеяться. Было бы ужасно находить потом повсюду следы «преступления», это вовсе не скрашивало бы мой уединенный досуг. А если бы Клаудио нашел во дворе использованный презерватив, когда приехал бы привезти мне продукты, каково бы я выглядела в его глазах?! «Ох, и влипла же я», — подумалось мне, когда в дверь настойчиво постучали.
— Джанфранко, это ты? — спросила я на всякий случай, прежде чем отворить.
— Сеньора, простите, — ответили из-за двери. — Не могли бы вы на полчаса освободить комнату? Очень надо!
«Началось! — мелькнуло у меня в голове. — Ну где же Джанфранко? Если он будет слишком пьян, кто меня выручит из этой недвусмысленной ситуации?»
— Извините, но я уже сплю, — выкрикнула я в ответ, надеясь, что этот аргумент окажется достаточным для того, чтобы меня оставили в покое.
— Но нам просто необходимо! Вы недолго посидите во дворе. Пожалуйста!
— Позовите Джанфранко, пусть он решает этот вопрос, — распорядилась я, словно была в отеле, но за дверью только выругались. — Без него не открою! — еще раз предупредила я.
Только тогда на какое-то время за дверью стало тихо. Вскоре стук раздался вновь.
— Он не может подойти, он… он там, во дворе. Просит вас открыть дверь и спуститься к нему.
«Это уловка, чтобы выкурить меня из спальни!» — догадалась я, но все же отворила дверь. На пороге стояли парень с девушкой в обнимку, полураздетые, едва держась на ногах. Как только доступ к кровати был получен, они, не очень-то церемонясь, отодвинули меня в сторону и буквально рухнули на мое ложе, сразу же принявшись целоваться и снимать друг с друга остатки одежды. Я спешно отвернулась и предпочла пойти проверить, что же стряслось с хозяином вечеринки, что он не в состоянии прийти сам и просит меня почтить его визитом. А что мне оставалось?
Я нашла его сидящим на гравиевой тропинке спиной к остальным, которые, опьяненные выкуренной травой, совокуплялись прямо во дворе, на скамье, на лужайке, на крыльце. Я, конечно же, не была пуританкой, но, планируя свой отдых, никак не рассчитывала на подобные зрелища. Пробравшись через стонущие пары, я присела рядом с Джанфранко, пытаясь заглянуть ему в лицо. Почему-то мне показалось, что он тоскует. Его глаза были прикрыты. Он жевал травинку, отсутствуя в происходящем.
— Эй, у тебя все хорошо? — тронула я его за плечо. — Ты как? — Он качнулся, но не открыл глаз. Это заставило меня встревожиться. — Джанфранко, ты меня слышишь? Это я, Алессандра. Ты в порядке? Ответь!
— Алессандра… — монотонно проговорил он, едва ворочая языком. — Я о'кей. Вас выгнали из комнаты? Вот скоты…
— Да ладно, это ничего. Переживу. А вот то, что ты бросил меня там одну, это мне не нравится.
— Я вас не бросал, — покачал головой Джанфранко и тихо рассмеялся, все еще не открывая глаза и не поворачивая ко мне головы. — Вы всегда в моих мыслях.
— Очень мило с твоей стороны, — съязвила я, хотя мне было как раз не до шуток.
Сказать мне было больше нечего. Какой смысл разговаривать с обкурившимся человеком? Выходило, что я оставалась тут единственной трезвой персоной. Печально! И страшно…
— Слушай, а у тебя осталось еще что-нибудь? — вдруг спросила его я.
— Что? — раскачиваясь из стороны в сторону, переспросил юноша.
— Ну не вино же! — пожала я плечами, чувствуя себя, как в плохом фильме про наркоманов.
— Вы хотите затянуться? — догадался Джанфранко, всего лишь приподняв одну бровь?
— Честно? Нет. Никогда не испытывала к этому тягу. Но если я сейчас этого не сделаю, то сойду с ума от страха и отвращения. Давай, что там у тебя…
Тогда он вздохнул, с трудом разомкнул веки и посмотрел на меня отрешенным взглядом. Но даже сейчас его глаза были красивы. Захотелось влепить ему пощечину, чтобы он пришел в себя и никогда больше не смотрел на меня так. Я отвернулась.
Он полез в карман, вынул оттуда помятую папиросу и зажигалку.
— Вы курите?
— Вообще-то нет. Но разберусь.
Он задумался. Мне показалось, что Джанфранко погрузился в себя снова, и мне придется расталкивать его, но тут же встрепенулся и щелкнул зажигалкой. Однако папиросу мне не отдал. Вдруг он отбросил зажигалку в сторону и смял папиросу.
— Ты что? — удивилась я.
— Не надо вам этого, — решительно заявил Джанфранко. — Лучше помогите мне подняться и пройдемся немного. Я хочу прийти в себя. Мне стыдно быть перед вами в таком состоянии.
— Но зачем же ты тогда курил?
— Я не смог отказать ребятам. Да и вы сказали, что я должен вести себя, как хозяин вечеринки. Так что считайте, что это вы меня толкнули к разврату!
— Это не разврат, — рассмеялась я, подавая руку пытающемуся встать на ноги молодому человеку. — Вот там… — Я кивнула в сторону дома, откуда все еще доносились страстные стоны вакханалии. — Там — да. А мы просто гуляем.
Я подхватила под руку Джанфранко, который прилично шатался при каждом шаге, и мы двинулись вниз по тропинке.
— Как я понимаю, завтра мне тоже не придется рассчитывать на покой? — поинтересовалась я, хотя ответ был очевиден.
— Простите меня! — вдруг расплакался юноша и снова вознамерился присесть на землю, но я удержала его.
— Хватит, Джанфранко! Не хватало мне твоих слез! Я тебе не нянька, не матушка и не жена, чтобы утешать. И кто кого вообще должен успокаивать? Сегодня, так и быть, я ничего не выскажу тебе, учитывая твое состояние. Оцени мою гуманность. Но завтра не жди от меня пощады!
— Только ничего не говорите отцу! — взмолился юноша. — Вы же не скажете?
— Ну сколько можно! — взорвалась я. — Ты не дал мне спокойно отдохнуть, не дал расслабиться хотя бы так же, как все. Ты связал меня по рукам и ногам, практически! И даже после этого я буду молчать и не выдам тебя отцу, идя на сделку с совестью. Запомни это раз и навсегда и не смей больше повторять эту гнусную просьбу. Понял?!
— Почему вы так добры? — Джанфранко остановился и резко развернул меня за плечи. — Вы такая чудесная! Таких женщин не бывает!
— Бывает, — попыталась я высвободить свои плечи из его крепких ладоней, но безрезультатно — он словно впился пальцами прямо в мои кости. — Мне больно, ты не рассчитываешь свои силы. Пусти.
Но он, казалось, меня не слышал.
— Вы самая прекрасная женщина, которую я когда-либо встречал. Вы знаете об этом? Вам ведь наверняка говорили это мужчины? Их было много у вас? О, какие они, должно быть, счастливцы, что получали вашу любовь! Как бы я хотел…
Он все крепче сжимал мои плечи и приближал свое лицо к моему, дыша горячо и часто. Я старалась отдалиться, отворачиваясь.
— Да прекрати же! — одернула я его руки наконец. — Ты правда делаешь мне больно!
Джанфранко замер, глядя на меня безумным взглядом одурманенных глаз.
— Простите… Обнимите меня, пожалуйста.
Он опустил руки вдоль туловища и покорно склонил голову. Я осторожно приобняла его и похлопала по спине.
— Ну же, давай, не расклеивайся. Все у тебя будет хорошо. Всякое бывает в этой жизни. Ты же сам говорил, любовь в ней не главное…
— Вот именно! Не главное! — воскликнул Джанфранко, отпрянув от меня и снова вцепившись в мои плечи.
— Не дави! — крикнула я, сморщившись от боли. От испуга он ослабил хватку. — Вот. Другое дело. Продолжай.
— Не главное, — повторил юноша уже на пол-тона тише. — Посмотрите на них. — Он кивнул через плечо. — Разве это любовь? Такая любовь — не главное. Да я без такого прожить могу! А где чистота? Где непорочность? Куда дели стыд? Вы думаете, почему они приехали за этим сюда? Потому что там, внизу, в городе, они примерные сыновья и дочери, которые поженятся только после того, как сделают карьеру и созреют, чтобы иметь детей. Там они молятся перед едой и возвращаются домой не позже полуночи. Там они не смеют говорить о сексе вслух при посторонних. А здесь? Они никого не стесняются. Вот их истинная сущность!
— Но ведь и ты был бы в их числе, если бы твоя Франческа была сейчас с тобой, верно?
— Не называйте эту дрянь моей! — Джанфранко сплюнул в сторону. — Нет, не был бы. Я бы пустил их в дом, накормил бы, напоил, но не допустил бы того, что происходит сейчас. Может, это месть…
— Кому?
— Ей. Себе. Отцу. Всем.
— О, как все сложно! — воздела я глаза к небу, понимая, что на этот раз мне не удастся воздержаться от чтения морали, от чего я еще совсем недавно зарекалась. — А ты еще говоришь, что не подросток. Только они могут так глупо мстить всем и вся. Чем же ты ей отомстил? Отцу — ладно, я понимаю. Ему пришлось бы убирать за вами. Себе — ну, тоже понятно. Себе ты нарочно сделал больно. А ей? А всем остальным? Если под «остальными» ты подразумеваешь меня, то очень любезно с твоей стороны мстить мне. Я же ничего плохого тебе не сделала, разве что пыталась наставить на путь истинный…
— Вам? Мстить? Никогда! — Он отчаянно стукнул себя кулаком в грудь. — А ей… Вы правы, это глупо. Просто я думал, что она будет здесь со своим женихом, ну и как-то все обернется… В общем, я не знаю. Да, глупо, глупо…
Он совсем загрустил, готовый снова расплакаться.
— Ты лучше скажи, где мне теперь ночевать? И где будешь спать ты? Твои гости, как я понимаю, спать не очень-то собираются, а если и соберутся, то уже не важно где.
— Вы хотите спать? — встревожился Джанфранко, перестав всхлипывать и вздыхать. — Какой же я бессердечный болван! Ну конечно же... Сейчас я покажу вам прекрасное местечко! Когда-то в детстве я прятался там от родителей. Пойдемте!
Он поманил меня рукой и скрылся в зарослях. Я нырнула за ним. Неужели он предложит мне провести ночь на какой-нибудь поляне под открытым небом? Ну пусть уж это будет хотя бы стог сена! Хотя откуда ему тут взяться… Я ужасно боюсь змей!
Стараясь не потерять Джанфранко из вида, поскольку уже давно стемнело, а пробирались мы по бездорожью, я шла за ним, раздвигая руками ветки кустарника, хлеставшие по лицу и плечам. Вскоре мы вышли на небольшую полянку, где стоял самый настоящий шалаш. Да, была бы я ребенком, я бы проводила в нем дни и ночи! Тут чудесно, но не для ночевки взрослой женщине, которая пугается каждого шороха и звука.
— Вот! — гордо произнес Джанфранко, указывая рукой на этот «дворец». — Загляните внутрь, там даже есть подстилка. Холодно не будет, ночи сейчас теплые.
— Какое безобразие, — сердито буркнула я. — Ты всерьез предлагаешь мне заночевать тут? Это, как я понимаю, бунгало, а то был пятизвездочный отель?
— Но что я могу предложить вам еще? Разве что вернуться в дом и попытаться прогнать ребят из спальни…
— Нет уж, пускай остаются там, — поморщилась я, представляя, что придется вернуться и снова наблюдать неприглядные сцены. А спать в постели, где только что… Нет уж, лучше шалаш.
— Надеюсь, ты не собираешься оставить здесь меня одну?
— Эээ… Ну... нет, — как-то не слишком уверенно произнес Джанфранко. — Вы хотите, чтобы я спал тут?
— Ты прав, — сникла я. — Я как-то не подумала. Шалаш слишком мал. Но я очень боюсь остаться одна. Нет ли у тебя другого потайного места, побольше?
— Увы, — развел руками юноша. — Но если пожелаете, я посижу снаружи. Спать я не очень-то хочу.
— Да я пока тоже, — призналась я, присаживаясь на траву возле шалаша. — Садись, поболтаем. Правда, последнее время наши разговоры отчего-то становятся слишком острыми.
— Это, наверное, оттого, что я переборщил со специями к мясу!
Я рассмеялась. Чувствовалось, что молодой человек потихоньку приходит в себя. «Это хорошо, — подумала я. — Так мне будет безопаснее ночью. Мало ли, что у пьяного на уме».
— Мне так нравится, когда вы смеетесь! — сказал он, плюхаясь на землю и едва не задевая меня. — У вас красивый смех! А знаете, какая редкость — когда женщина красиво смеется?
— Когда ты говоришь про редкость или частоту какого-то события в жизни, мне становится вдвойне смешно, — призналась я.
— Почему же?
— Ты напоминаешь мне старика, который прожил жизнь и имеет право делать такие выводы. Согласись, три раза за всю жизнь и тридцать три раза — это ведь существенная разница. Вот когда ты проживешь хотя бы столько же, сколько твой отец, тогда я послушаю твое мнение о частоте и редкости событий…
— Почему вы все время намекаете, будто я еще совсем юнец? И перестаньте все время вспоминать моего отца!
— А ты прекрати говорить со мной в таком тоне!
Мы замолчали. Нет, разговаривать с ним было совершенно невыносимо, ни в пьяном, ни в трезвом состоянии. Или он прав, и я вечно его поучаю, или права я, и он слишком остро реагирует на мои замечания.
— Пойду-ка я спать, — наконец, нарушив длительное и утомительное молчание, заявила я. — Доброй ночи. Надеюсь, ты сдержишь свое обещание и не удерешь ночью?
— Я лучше промолчу, — буркнул он. — Доброй ночи.
Я влезла внутрь шалаша и огляделась. В кромешной тьме не было видно ни зги, лишь дырка в потолке открывала вид на звездное небо. Но зато руками мне удалось нащупать обещанную подстилку. Сколько же лет она тут пролежала? Наверное, прогнила совсем. Но на мое удивление она оказалась даже сухой. Свернувшись на ней калачиком и положив ладони под щеку, я попробовала расслабиться и уснуть, но вдруг какой-то шорох сверху заставил меня открыть глаза и вглядеться в темноту. Шорох прекратился. Как только я снова закрыла глаза, возобновился.
— Джанфранко! — позвала я. — Что это?
— Где? — заглянул он в шалаш.
— Что-то шуршит. Слышишь?
— Нет. Спите. Все в порядке. Я охраняю ваш сон.
Кажется, он все еще был обижен.
— Мне было бы спокойнее, если бы ты был тут, внутри.
— Вы уверены? — засомневался он, пролезая внутрь. — Это прилично? Я не хочу вас стеснять.
— Да уж какие тут приличия, — проворчала я, освобождая ему немного места на подстилке. — Ты и так уже стеснил меня — дальше некуда. Ложись, будем спать.
Джанфранко умостился рядом. Он едва касался меня плечом и бедром, но это уж было неизбежно — в шалаше хватало место на полтора человека. Я лежала с открытыми глазами. Сквозь дырку в крыше шалаша я видела звезды. Шорох больше не слышался, и мне было уже спокойнее. Захотелось положить голову ему на плечо, чтобы ощутить себя в еще большей безопасности и почувствовать тепло человеческого тела. Да, я любила одиночество, но ведь невозможно делать вид, что ты одна, когда это вовсе не так. Я придвинула голову к Джанфранко и коснулась виском его плеча. Так стало гораздо спокойнее. Постепенно я начала погружаться в дрему. Мне уже виделось нечто приятное, будто я плыву в лодке, и меня качает на волне… Волна ласкает мое бедро, но мне совсем не страшно, что вода зальется в лодку — с этой стихией я справлюсь.
Я очнулась оттого, что рука Джанфранко гладила мою грудь. Не то чтобы меня это испугало, просто я вдруг поняла, что добром это не кончится.
— Остановись, — сердито приказала ему я. — Ты в своем уме? Я не собираюсь заниматься с тобой любовью!
Он тяжело вздохнул и убрал руку, поднявшись и сев рядом.
— Я не хотел ничего такого. Но вы очень красивая, когда спите.
— Тут темно, как ты смог рассмотреть? — возмущенно прошипела я. — И вообще, я попросила тебя блюсти мою безопасность, а не покушаться на нее. Глупый мальчишка.
— Если вы еще раз такое скажете, я… — Он задышал чаще.
— Что — ты? Ну что ты сделаешь? — спросила я с вызовом и тоже села на подстилке.
Наши плечи касались, я чувствовала, как было разгорячено его тело, и меня саму это, конечно же, возбуждало, но я была бы идиоткой, если бы позволила чему-то произойти между нами. Вовсе не потому, что опасалась за свою честь или за его чувства, или тем более за то, что кто-то прознает про это. Стоит ли говорить, что разница в возрасте меня ничуть не волновала — мы были настолько далеки от цивилизации и ее морали, что мне было абсолютно плевать на догмы и постулаты. Впрочем, и в обычной жизни для меня это никогда не было препятствием. Нет, дело было вовсе не в том. Я боялась, что это сможет помешать моим планам. Секс не входил в программу моего добровольного затворничества. Я прекрасно понимала, что случись между мной и Джанфранко близость, я уже ни о чем не смогу думать, кроме как о ее повторении, ведь он нравился мне, черт возьми. А если в его планы не будет входить продолжение, я начну думать и об этом, искать причины его поведения, рыться в себе, и что будет толку от моего отрешения от мирских забот? Лучше я переборю в себе это желание, даже если он дьявольски красив, и даже если прикосновения его рук вызывают пульсацию внизу живота.
«Держись, — приказала я себе. — Уж не собираешься ли ты стать для него суррогатом той, которую он на самом деле любит и хочет? Женщина на одну ночь, с которой спят только потому, что приспичило, — что может быть пошлее?»
— Ничего ты мне не сделаешь, — констатировала я. — К тому же, твое состояние...
— Я вас хочу, — буркнул он. — Очень сильно хочу, еще с первой нашей встречи. И сегодняшнее мое состояние тут ни при чем. Вы очень привлекательная женщина. Простите, я вел себя, как болван. Не думайте, что я хотел воспользоваться вашим беспомощным положением во сне, но и сдержаться я тоже не смог. Я думал, что…
— Что я тебя тоже хочу? Но это невозможно.
— Почему?!
— А как ты думаешь? — применила я свой «козырь», как обычно это делала с молодыми людьми, которых не хотела сразу подпускать близко. — Тебе всего двадцать три!
— Вы не на много меня старше! — обиженно заявил молодой человек, и я засмеялась.
Он был так искренен, что это оказался, пожалуй, единственный в жизни комплимент моей внешности, который шел от сердца. Но ведь он действительно не знал, сколько мне лет.
— Намного, Джанфранко, намного. Я тебе в матери гожусь.
— Что за ерунда? — Он хлопнул себя по колену. — Причем тут вообще возраст? Я вас что, замуж зову? Здесь разве есть еще кто-то, кроме нас? Разве кто-то будет показывать пальцем? Чего вы боитесь?
— Ничего я не боюсь, — огрызнулась я. — Ты мне нравишься, но... как друг. А как мужчину я тебя не воспринимаю, ты уж прости.
В темноте я увидела, как сверкнули его глаза. Он промолчал. Слышно было лишь его учащенное дыхание, судя по всему, ему было нелегко с собой справляться. Но я-то знала, как остудить пыл. Благо, мне уже было не шестнадцать лет.
— Да и к тому же, — продолжала я гнуть свою линию, хотя это было далеко не правдой, — мне всегда нравились мужчины старше.
— Как мой отец? — Метнул в меня фразу мой несостоявшийся любовник.
— Ну… — протянула я, — возможно, как он. Может, еще старше.
— Да что они могут, старики? — злобно рассмеялся Джанфранко. — У них же все висит, как высохшая гроздь винограда!
«Если бы ты знал, мальчик, как ты прав», — усмехнулась я про себя. Или же мне просто не везло с мужчинами, но в моем окружении не было ни одного физически и сексуально здорового самца, кто мог бы иметь право так называться. Но вслух я поспешила опровергнуть его заявление.
— С чего ты взял? Взрослые, солидные мужчины понимают толк в сексе и любви и знают, как доставить женщине истинное удовольствие не количеством, а именно качеством.
— Только позвольте доказать мне, что вы ошибаетесь на счет молодых людей! — вновь воспламенился юноша. — Да что я говорю? Я… Я хочу обладать вами, хочу доставить вам море удовольствия, хочу, чтобы вам было хорошо со мной, потому что…
Он замолчал и перевел дух. Зря я завела этот разговор. Обычно молодые люди сникали при упоминании достоинств их более зрелых соперников. Но, повторюсь еще раз, вероятно, мне просто не везло с мужчинами. Видя горячность Джанфранко, я уже сама с трудом сдерживалась, чтобы не наброситься на него с поцелуями.
— Что же ты замолчал? — Мой голос предательски дрожал. — Аргументируй.
Я старалась показаться циничной и бесстрастной, но мне давалось это тем труднее, чем громче становилось сердцебиение молодого человека, которое, казалось, я ощущала своим телом, оно передавалось мне через касание бедра…
— Я хотел сказать, что люблю вас, — тихо произнес он. — И не отвечайте ничего, потому что я знаю, вы сейчас будете надо мной смеяться и издеваться — мол, что ты смыслишь в любви… Может, ничего и не смыслю. Не всегда надо смыслить в чем-то, чтобы чувствовать и понимать, что с тобой происходит.
— Ладно, не буду смеяться и издеваться, — растерянно сказала я. Это уже выходило за рамки известных мне психологических методов и приемов. Последнее признание в любви я получала лет в двадцать пять и с тех пор совершенно разучилась адекватно на него реагировать. — Давай договоримся так. Любовь — это серьезно. Мы с тобой уже говорили об этом и чуть не поругались. Оставим этот разговор.
— Как оставим? — отчаянно уронил на руки голову юноша. — Для вас совсем ничего не значат мои чувства?
— Знаешь, чего я больше всего не выношу? Вот таких разговоров. К чему эти выяснения отношений, когда никаких отношений нет?! И еще я хочу спать, — заявила я сердито.
Я чувствовала себя беспомощной перед признанием Джанфранко и это меня злило. Только теперь я начала понимать мужчин, которые слышали мои слова о любви и не представляли, что ответить. Они не любили меня — а я ставила их в тупик своими внезапными признаниями. Как все это глупо! Если бы он не начал говорить о чувствах, может быть, я и сдалась бы через некоторое время, несмотря на свои принципы и планы. Но теперь я просто не имела права проявить слабость.
— Я не усну, — буркнул Джанфранко. — Спите и ничего не бойтесь. Я буду держать себя в руках. Я все понял.
— Дурак, — прошептала я себе под нос, поворачиваясь на бок.
Сон никак не шел ко мне. Я была возбуждена. Я хотела мужчину, который только что выразил свое желание и признался в любви, а теперь, осаженный мной, сидел рядом, и его бедро по-прежнему касалось моей поясницы. Я едва сдерживалась, чтобы не застонать от вожделения, и молилась, чтобы утро поскорее наступило.
Как только первые лучи солнца пробились сквозь прутья шалаша, я тут же вскочила на своем незамысловатом ложе. Джанфранко так и сидел, согнув ноги в коленях и опустив голову на локти. Я подумала, что он спит. Осторожно, чтобы не разбудить его, я пробралась на четвереньках к выходу. Оказавшись снаружи, я с удовольствием поднялась во весь рост и потянулась. Наверное, было еще очень рано — даже птицы не щебетали. Но мне не хотелось больше валяться там на той вонючей подстилке, борясь с желанием обнять и зацеловать этого очаровательного юношу, которому моя нежность и страсть совсем были ни к чему. Разумеется, он был бы только счастлив, получив их, но все это пошло бы ему не на пользу. Я так решила на правах старшей и более опытной. Если бы я в его годы умела справляться с желаниями и отличать «хочу» от «надо»...
— Доброе утро, Алессандра, — услышала я за спиной. — Как вам спалось?
— Главное, что спалось. — Я обернулась к нему и увидела его усталое лицо и потухший взгляд. — Прости, я так и не дала тебе отдохнуть этой ночью. Я эгоистка...
— То, что вы сделали ради меня и моих гостей, пожертвовав своим комфортом и покоем, не идет в сравнение с моей бессонной ночью.
— Как думаешь, — перевела я разговор на другую тему, — нам уже можно вернуться в дом? Я очень хочу умыться и привести себя в порядок. Чувствую себя старой развалиной...
— Я не хочу слышать подобного, — вздохнул Джанфранко. — Здесь нет никакой развалины, кроме этого шалаша. Вы прекрасны и утром, и днем, и ночью. Но все же, если хотите, давайте попробуем посмотреть, чем закончилась прошлая ночь в доме.
Мы двинулись прокладывать обратный путь сквозь заросли и вскоре оказались на тропинке к дому. Я пошла первой, спиной чувствуя взгляд Джанфранко. Скорее бы он уехал. Надеюсь, что не увижу его больше и вернусь к тому состоянию, ради которого приехала сюда.
Мне очень хотелось забыть прошедшую ночь и свое невыносимое вожделение. Но оно напоминало о себе теплой волной внизу живота, когда я слышала шумное дыхание Джанфранко за своей спиной. И меня вовсе не волновало то, что мы могли бы увидеть у дома или в нем. Хотя догадаться было бы не сложно.
Однако мои ожидания, к счастью, не оправдались. Все было более-менее прилично. На лавке, вытянув ноги в разные стороны и раскрыв рот, похрапывал один из друзей Джанфранко. Вокруг на земле валялись пустые бутылки из-под пива. На спинке скамьи висели женские трусики.
— Как мило! — съязвила я. — Представляю, что творится в доме!
— Оставайтесь тут, я наведу порядок, — предложил Джанфранко, и я не стала возражать.
Я уселась на краешек скамьи, стараясь не потревожить спящего, но он резко дернулся и проснулся, глядя перед собой бессмысленным взглядом.
— Добро пожаловать в реальность, — хмуро поприветствовала я его.
— Доброе утро, — пробурчал он, тряся головой и проводя ладонями по лицу. — Который час?
— Не знаю, — пожала я плечами. — Кажется, часов шесть, не больше.
— Черт! — выругался молодой человек то ли на раннее пробуждение, то ли на свое состояние. — Где все?
— В доме, полагаю. — Я изо всех сил поддерживала этот немудреный диалог.
— Ну и погуляли мы вчера... — Парень изобразил на помятом лице подобие улыбки. — Вы как?
— О, я в порядке! Провела ночь в шалаше.
— Ух ты! — присвистнул мой собеседник, имени которого я не помнила. — Тут еще и шалаш есть?
— Представьте себе. Если бы не это, не знаю, как бы я еще коротала ночь.
Я пыталась придать своему голосу нотки упрека, но парню, казалось, было все равно. Он схватился за голову.
— Болит? — посочувствовала я, которой, в отличие от собеседника, не были чужды страдания других.
— Угу, — кивнул парень. — Не надо было мешать алкоголь с травой. Сколько раз говорил — не надо. Так нет, сначала пьют, потом...
Я невольно передернулась. Даже во времена моей бурной молодости мы не позволяли себе такого.
— Комната наверху свободна, — сообщил Джанфранко, появившись в дверях. — Сейчас ребята приберутся и уедут.
— А ты? — вырвалось у меня.
— Ты хочешь, чтобы я уехал?
— Как знаешь сам, — пожала я плечами.
Это его обращение на «ты» говорило о том, что несмотря на мой отказ, между нами прошлой ночью возникла некая близость, о которой знали только мы. И то, что я не возразила против фамильярности, свидетельствовало о моем негласном согласии признать эту близость.
Я действительно не знала, хочу ли в самом деле отъезда Джанфранко. Какая-то часть меня все еще стремилась к тому, зачем я здесь очутилась, а другая часть жаждала поскорее остаться наедине с ним, чтобы... Я гнала от себя подобные неудобные желания.
— Все в порядке, Джанни, — произнес парень, выйдя из дома.
Вслед за ним появилась девушка с растрепанными волосами. Именно они вчера вытурили меня из спальни. Девушка, как ни в чем не бывало, мило улыбнулась мне и присела рядом на лавку, закуривая тонкую сигарету.
Вскоре на улицу выбрались и остальные участники ночной оргии. Молодые люди ничуть не были сконфужены моим присутствием. Они улыбались и здоровались, а потом, подобно той девушке, закуривали и располагались у домика на траве, возле своих дорожных сумок, с которыми приехали.
«Моим хлопотам пришел конец! — думала я. — Сейчас они уедут и оставят меня в покое». Чем больше я мечтала о покое, тем меньше мне хотелось, чтобы Джанфранко оставался. И это тоже радовало меня — я нашла решение проблемы: покой оказался дороже мимолетной страсти. А найденное решение, каким бы оно ни было, всегда возвращало меня в состояние равновесия и умиротворения.
Джанфранко проводил компанию к машинам. Я поднялась наверх. Он постарался убраться в комнате так, что следов пребывания посторонних не было видно. Я невольно улыбнулась. Мне нравился этот юноша, и нравилось его так называть, хотя он вовсе не был юнцом. В нем чувствовалась и мужская сила, и то брутальное спокойствие, которое всегда покоряло меня. В то же время он легко вспыхивал от каждой колкой фразы, сказанной мной, что впрочем тоже не могло мне не льстить — он не оставался равнодушным к моим замечаниям. И еще он был похож на ребенка при всей своей мужественности. Сочетание мужества и детской непосредственности могло свести меня с ума в обычной жизни, как я называла оставленную по ту сторону аэропорта жизнь. Только вся проблема — не моя, а Джанфранко, — заключалась в том, что я оставила эту обычную жизнь позади, где-то далеко-далеко, внизу, в другой стране, в прежней реальности.
Я стояла у окна, размышляя, и смотрела на тропинку, малая часть которой была доступна взору. Я ловила себя на мысли, что ожидаю появления на тропе Джанфранко, спешащего к дому. Но время шло, а он не возвращался. Шум моторов давно стих, компания уехала восвояси. Тогда я спустилась и решила дойти до площадки, где он оставлял свою машину. По пути я обнаружила лаз в кустарнике, куда мы нырнули ночью в поисках шалаша, и сердце больно сжалось от осознания чего-то безвозвратно упущенного, что могло бы случиться, но не случилось по моей собственной воле еще совсем недавно.
На площадке не было ни одной машины. Что ж, значит, он таки уехал, даже не попрощавшись со мной. Но, действительно, зачем прощаться? Кто я ему? Он сделал для меня, что мог, привел в порядок дом и оставил его. Я не ответила ни на его чувства, ни покорилась его желаниям. Но хотя бы из вежливости...
Я еще немного постояла там, точно ожидая чего-то, а потом двинулась обратно к дому. Вдруг мое добровольное затворничество показалось мне совершенно надуманным и бессмысленным. Вот так и буду я шататься вниз и вверх по тропинке целыми днями, пока не кончится месяц. Зачем он уехал? Зачем он вообще приезжал? Дурак. Зачем я сюда приехала? Дура.
Я поднималась и задавала себе вопросы, которые не требовали ответов, поскольку их не было. Вернувшись в дом, я повалилась на кровать с книгой, но так и не смогла вчитаться, постоянно прислушиваясь, не возвратилась ли машина Джанфранко. Под вечер, отвлекаясь лишь на еду и вино, я оставила надежды вновь услышать его голос и увидеть большие умные глаза. Я ругала себя за излишний романтизм, от которого избавиться мне не помогали даже маски, которые я когда-то с трудом заставила на себя напялить — и не одну, а сразу несколько. Мне хотелось поговорить об этом еще раз с Джанфранко. Но почему он уехал, даже не сказав «до свидания»? Невоспитанный юнец.
Ночью я сначала смаковала фантазии по поводу не случившегося в шалаше, а затем прогоняла их, ворочаясь с боку на бок и мучаясь бессонницей. Помог лишь бокал вина, выпитый залпом. Это вытолкнуло меня из реальности настолько, что я проснулась, когда солнце уже было в зените.
В доме все казалось таким, как я и хотела — тихим, спокойным, одиноким. Словно ничего не происходило здесь всего каких-то пятнадцать часов назад. А может, и правда, ничего и никого не было, и я все сама себе придумала. Мне было проще так считать, чем начать сожалеть о достигнутом состоянии добровольной аскезы. Я взглянула на себя в оконное стекло, поскольку зеркала в доме не было, и усмехнулась собственным мыслям. Меня всегда раздражали героини кино, которые с придыханием в голосе и поволокой в глазах проговаривали фразы типа: «Все, я выхожу из игры. С мужчинами пора завязывать». Они были примерно моего возраста, хороши собой, здоровы и сексуальны, поэтому я, как Станиславский, возмущенно говорила вслух: «Не верю!». Не могли такие женщины самостоятельно заречься быть желанными, любимыми, любить самим и жить жизнью, полной удовольствие и соблазнов.
Теперь же я не верила самой себе, когда пыталась быть честной и справедливой, отвергая Джанфранко и свои еще рвущие душу и тело желания. Как сказал Оскар Уайльд, у человека есть два несчастья: первое, когда не получаешь того, чего хочешь, а второе — когда получаешь. Выходило, что для понимания того, что мне действительно необходимо, мне надо было многие годы собираться с мыслями, копить деньги, заниматься поисками места дислокации, перерыв весь Интернет, притащиться сюда за тысячу с лишним километров, — и все это лишь затем, чтобы констатировать собственную ошибку? И все, что мне на самом деле нужно — это любовь Джанфранко на несколько дней или даже часов? А что потом?
Нет, к своим годам я хорошенько усвоила простое правило: чем выше взлетаешь, тем больнее падать. А поскольку падение неизбежно в любом случае, то зачем стремиться в конце концов получить удар побольнее? Не лучше ли поползать тут, на земле, в тиши и покое... Никогда еще эти слова не навевали на меня большую тоску, чем сейчас, когда я на самом деле находилась в тиши и покое. Как на кладбище.
Я невольно передернулась и решила нанести визит в хозяйские фамильные погреба.
— Я сопьюсь, это будет единственным итогом моей поездки, — бормотала я себе под нос, осторожно спускаясь по деревянным ступенькам в темный подпол. — За столько времени они не могли провести сюда электричество! Вот тебе и просвЕщенная Европа...
Отчего-то вспомнилось, как мы с Джанфранко в первый день нашего знакомства дурачились здесь, было так весело и легко... Я была сама себе противна за такие мысли, более присущие мечтательной тургеневской барышне, чем циничной даме за сорок, каковой я себя считала.
Задумавшись, я вертела в руках бутылку, стараясь в свете, проникающем через люк, рассмотреть хоть что-то на ее этикетке, написанной от руки прадедом Джанфранко. Но это было бесполезным занятием: во-первых, вино из любой бутылки было отменным, а во-вторых, мне было абсолютно все равно, что пить. Так что изображать сейчас из себя гурмана представлялось, по меньшей мере, нелепым занятием. Однако спешить мне все равно было некуда, так что я могла себе позволить задержаться в подполе с исследовательской миссией. Здесь было прохладно, и солнечный свет, застряв в отверстии потолка, не бил в глаза. Единственная гипотетическая опасность могла явиться сюда в виде мыши или крысы. Подумав об этом, я очень захотела наружу. Прихватив три бутылки, чтобы как можно позже вернуться за добавкой, я метнулась к лестнице со скоростью, которой позавидовал бы сам Шумахер.
Однако моя жадность сыграла со мной плохую шутку. Пытаясь выбраться из люка с тремя бутылями, держа одну из них подмышкой, а две другие за горлышки в одной руке, второй рукой я схватилась за крышку, чтобы подтянуться. Но в этот момент нога соскользнула на лестнице, схватившая крышку рука, не пожелала ее отпустить, и я скатилась на холодный пол, крепко захлопнув за собой вход в мир живых и ударившись копчиком о каменный пол. Чертыхаясь и отряхиваясь от осколков, я поднялась на ноги и решила, что все это случилось мне в назидание, чтобы не спиться. Уже налегке я забралась на ступеньки, стараясь как можно крепче держаться за них руками и опираться ногами как можно тверже, и толкнула люк, ожидая, что солнце ослепит привыкшие к тьме глаза. Но люк не поддался.
Сердце предательски застучало, не оставляя надежды на чудесное спасение. Этого не может быть! Я уперлась в люк двумя руками, со всей силы толкнула его вверх, но тщетно. Как это могло случиться? Я судорожно принялась соображать: там, на люке болталась какая-то защелка, которая никогда не закрывалась. Болталась она довольно свободно, так что при хлопке могла защелкнуться, крючок зацепился за петлю и...
«Это конец», — пронеслось у меня в голове. Клаудио приедет не ранее, чем через четыре дня. Джанфранко, скорее всего, не приедет вовсе. Сколько дней человек может продержаться без еды? Кажется, недель восемь, если пить воду. А если вино? Раза в два дольше, наверное. А если здесь крысы? Ни дня!
При мысли о крысах мне захотелось плакать. Паника охватывала меня своими щупальцами, как осьминог, вылезая из тьмы. Этого нельзя было допустить. Потекшие по щекам слезы я остановила усилием воли и уставилась в темноту, точно пытаясь разглядеть там ответ на извечный вопрос: что делать? Оставалось только одно — открыть вино и пить, пить, пить... Кричать и звать на помощь было совершенно бесполезно. Надо как-то вести учет времени. Но как? Да и зачем? Такие философские мысли полезли в голову и заместили, к моему счастью, паникерские настроения, когда половина бутылки была опустошена. Если уж ориентироваться на время, то произошло это достаточно быстро. О крысах я не вспоминала вовсе, могло статься даже, что их тут не было, иначе я бы заметила их, поскольку глаза уже адаптировались к темноте. Но на всякий случай я все же оставалась на самом верху лесенки, не касаясь ногами пола. Сидеть в таком положении уже становилось не слишком удобно, и я не представляла, как просижу на жордочке четыре дня.
Я спускалась со своего насеста лишь затем, чтобы добраться до очередной бутылки. Надо отдать должное прадеду Джанфранко — в который раз! — он был отличным виноделом. Вино точно специально было создано исключительно для меня — не кислое и не сладкое, вобравшее в себя аромат итальянского воздуха. Перед глазами так и рисовались пейзажи Жана Милле в оливковой гамме, когда терпкая жидкость проникала в горло и грела желудок. Голода я не чувствовала — благо, перед внезапным «заточением» успела плотно позавтракать. Но все же, сколько продлится мое затворничество, о котором я теперь думала не с иронией, а в прямом смысле слова?
Кажется, я даже задремала после первой бутылки — сказался стресс. Как долго я пробыла в полузабытьи, — ибо уснуть полноценно в сидячем положении, да еще и на деревяшке, было нереально, — я не знала. Разбудили меня шаги наверху. Я чуть не вскрикнула от радости. На столь быстрое избавление я и не надеялась! Но тут же осеклась — а что если это грабители? Не лучше ли и не безопаснее ли было отсидеться тут и остаться по крайней мере в живых? Но интуиция и чувство голода, резко давшее о себе знать урчанием в животе, не позволили мне совершить роковой ошибки, не подав голоса. Будь что будет!
Я постучала в люк. Спрева негромко, прислушиваясь к шагам, которые, казалось, чуть отдалились. Затем более настойчиво.
— Алессандра? — услышала я мужской голос, и ни на секунду не усомнилась, что он принадлежал хозяину прошедшей нелегальной вечеринки. Он вернулся!
— Эй, я здесь! — крикнула я со всей мочи и застучала по люку еще сильнее.
В ответ послышался стук с обратной стороны.
— Да открой же меня! — взмолилась я.
— Конечно-конечно! — заторопились наверху, пытаясь справиться с защелкой. — Как это произошло?
— Если бы я знала! — отозвалась я, чувствуя, как колотится мое сердце в предвкушении освобождения. Наверное, именно так чувствовал себя граф Монтекристо, выбираясь на свободу... — Джанфранко, чертовски хорошо, что ты вернулся! — Мне вдруг очень захотелось увидеть его глаза, как только я попаду на свет божий.
— Черт! Защелка слишком ржавая, я не могу ее вскрыть... Что? Джанфранко? Этот поганец был здесь?!
Я поняла, что жестоко ошиблась. Клайдио... Ну, конечно, Клаудио! Мне стало жутко стыдно и тоскливо одновременно. Получается, я все же выдала Джанфранко, вот так бездарно, практически с первых же слов...
— Может, вы сперва меня выпустите отсюда, а потом уже устроите аутодафе?
— Простите... Я пытаюсь справиться с механизмом. За столько лет он пришел в негодность.
— Что, впрочем, не помешало ему очень легко захлопнуться! — не смогла сдержаться я.
— Что-что? Что вы сказали? — кряхтя, видимо, стараясь изо всех сил вызволить меня, переспросил Клаудио.
— Ничего. Пострарайтесь сделать свою работу побыстрее. Это в ваших же интересах, если не хотите, чтобы ваш погреб превратился в общественную уборную!
Как я об этом не подумала раньше? Я просчитала все, что касалось таких человеческих нужд, как: еда, питье и даже секс, уделив некоторое время, проведенное в погребе, мечтам о мужчине, вызванным исключительно винным опьянением. Но упустила из вида не менее важный аспект человеческой жизнедеятельности - последнюю стадию метаболизма...
— Как это? — От недоумения Клаудио даже прекратил пытаться меня спасти.
— Как-как! — передразнила я его. — Я очень хочу в туалет!
— О, простите! — смущенно воскликнул он. — Один момент!
Шаги Клаудио в направлении к двери дали мне надежду на то, что он ушел за инструментом. Впрочем, опыт и интуиция меня еще никогда не подводили. Мужчина вернулся, и рев электрической ножовки по металлу не оставил сомений в превосходстве современной техники над корявыми приспособлениями прошлых веков. Через несколько минут я была поднята сильными руками Клаудио наверх и доставлена на ближайшую лавку у стола.
С удовольствием вытянув ноги, я оперлась спиной о столешницу и улыбнулась, глядя, как этот странный угрюмый мужчина собирает в ящик свой инструмент.
— Вы, кажется, что-то хотели. Туалет во дворе, — напомнил он мне.
Но это было лишним. Я и сама подскочила на месте и пулей выскочила из домика. Мочевой пузырь разрывался.
Вернувшись в дом, я увидела умильную картинку: Клаудио, добыв где-то передник, нарезал на дощечке помидоры. Моцарелла белыми кружочками уже красовалась на тарелке.
— Капрезе, — коротко пояснил он, видя мое замешательство на пороге и истолковав его по-своему. — Простое, но очень вкусное блюдо. Достаньте ветчины из холодильника. Нет уж, лучше сядьте, я сам.
Он подошел к холодильнику и отворил его дверцу. Внутри было полно продуктов — все это Клаудио привез с собой. Но ведь до субботы еще далеко!
— Зачем вы привезли столько еды? — растерялась я. — Я очень мало ем, и потом...
— Зато слишком много пьете, — прервал он меня, кивнув на батарею пустых бутылок под столом.
Я хотела, было, сказать, что это вовсе не я, я столько бы не выпила одна, но вовремя вспомнила о просьбе Джанфранко. И, хотя теперь конспирация была уже бесполезна, я все же решила не усугублять.
— Кстати, о Джанфранко, — точно прочитав мои мысли, продолжил его отец. — Он все же был здесь.
— Да, разумеется. — Отпираться было глупо. — Заезжал. Хотел проверить дом...
— Ну да, проверить, — скривился в ухмылке Клаудио, сосредоточенно раскладывая помидоры на тарелке. — С чего бы ему так беспокоиться о доме... Что он хотел?
— Да говорю же, он заехал, мы поболтали, немного выпили, и он уехал, только и всего!
Я чувствовала себя школьницей у доски, знавшей заданный урок не более чем посредственно.
— Только и всего? — строго переспросил Клаудио и впервые посмотрел мне прямо в глаза.
Его взгляд меня обжег. Я пока не поняла, что это было: желание узнать правду, невысказанная тревога или что-то еще. Я слишком мало знала этого человека, чтобы делать о нем психологические выводы, но что-то подсказывало мне, ему есть о чем рассказать. Только вот расскажет он мне это вряд ли.
— Ну да, — кивнула я, тот ли отвечая на его вопрос, то ли соглашаясь с собственными умозаключениями.
— Я привез вам еды сейчас, потому что в субботу не смогу заехать, — все так же мрачно глядя на приготавливаемое им блюдо, Клаудио перевел разговор на другую тему, за что я осталась ему несказанно благодарна. — У меня дела, — зачем-то добавил он, поразмыслив.
— Понятно, — снова кивнула я.
— Но я смотрю, вы действительно мало едите. Это не хорошо. Вина мне, конечно, не жалко, но лучше есть, чем пить.
— И это говорит мне представитель страны, где производятся прекрастнейшие вина? — воскликнула я и рассмеялась сама. Моя шутка потонула в пучине его непоколебимости.
Клаудио остановил манипуляции с капрезе и вновь кинул на меня тяжелый взгляд.
— Вы любите бальзамический уксус? — вместо ответа спросил он так, словно интересовался, предпочитаю ли я гильотину или сожжение. — Учтите, что капрезе без уксуса бальзамико — корм для свиней, не более.
— Я люблю уксус, — пытаясь оставаться вежливой, ответила я. — Можно мне спуститься в погреб?
— Зачем?
— За вином, разумеется.
— Я сам, — отрезал он после недолгой паузы, за время которой, надо полагать, в уме сформировал стойкое мнение обо мне, как о законченной алкоголичке.
Благополучно вернувшись из подпола с самой маленькой, которая только могла там обнаружиться, бутылкой в руках, хозяин дома пригласил отведать его фрменного капрезе, а заодно и ветчины с хлебом. Трапеза, надо сказать, меня не поразила своим разнообразием — то же самое я ела тут каждый день. Но приготовленное руками хозяина незамысловатое блюдо, да еще и с голодухи, не могло оставить меня равнодушной.
— Вы прекрасно готовите, Клаудио!
Я хотела добавить, как всегда в таких случаях: «Как повезло вашей жене!», — но вовремя вспомнила, что он вдовец.
— Благодарю, — буркнул он. — В этом нет ничего сложного. Не сложнее, чем водить машину.
— Вот уж не скажите! Готовить я умею и люблю, а водить машину так и не научилась.
— Как же так? — Он даже прекратил жевать и отложил вилку в сторону. — Но у вас хотя бы есть автомобиль?
— Клаудио, посудите сами, — снисходительно улыбнулась я. — Зачем мне автомобиль, если я не вожу?
— Я думал, кто-то возит вас, — пожал он плечами и снова принялся за еду.
— А, вы в этом смысле... — протянула я. — Нет, никто не возит.
Я отвела взгляд и сосредоточилась на еде. Этот суровый человек сам не знал, какую тонкую струнку сейчас задел в моей душе. Пришло время напомнить себе самой, от чего я сбежала, зачем искала уединения, почему так жажадала покоя и одиночества.
Когда-то, не так уж давно, всего три года назад, я и представить не могла, что потерю памяти сочту за величайшее благо. Но тогда я была слишком счастлива, чтобы думать о таких абстрактных вещах. У меня просто не было на них времени — все мои мысли были заняты лишь одним человеком, самым лучшим на свете. Его звали Сергей. Наши отношения были из разряда «здесь и сейчас» — мы оба так решили, после недолгих колебаний с его стороны, бросившись навстречу нашей страсти, которую невозможно было преодолеть. В силу объективных причин, которые для кого-то покажутся смешными и незначительными, у этих отношений не было будущего, и меня это даже радовало. Я была старше Сергея на целых десять лет, что позволяло мне не думать о наших перспективах, которых и быть не могло, и наслаждаться каждым моментом, проведенным вместе. Я всегда помнила все эти моменты, точно собрала их в коробочку, которую стоило только лишить крышки, и воспоминания яркими открытками раскладывались передо мной, разливая в душе сладостно-горький коктейль тоски и блаженства.
Сейчас же полезли в память обрывки воспоминаний, в которых третьим персонажем нашей недлогой счастливой жизни был его автомобиль. Каждый день Сергей ждал меня в машине после работы за углом, чтобы оставаться незамеченным моими коллегами. Мы ехали, и моя рука всегда лежала у него на бедре. А когда я сердилась на него, то убирала руку, на что он жутко обижался и дулся, и тогда мне самой приходилось его утешать, забыв о собственной обиде. Часто, останавливаясь на светофоре, мы целовались, пока не загорался «зеленый» и стоящие позади автомобили не заливали улицу истошными сигналами.
Однажды мы ехали с прогулки и были оба так всепоглощающе счастливы, что признались друг другу в необъяснимом предчувствии страха, будто это счастье — предвестник чего-то неизбежного и окончательного... А потом в той же машине он вез меня из больницы, где я лишилась нашего ребенка, потому что он просил не портить ему жизнь, ведь мы тогда были уже порознь...
Сказать, что с тех пор я разучилась ощущать полноту жизни — ничего не сказать. Некоторое время я была убита сразу двумя потерями: ребенка, которого очень хотела, и Сергея, которого любила больше себя. Оставаясь постоянно в четырех стенах, напоминавших мне о нем, пребывая на работе, где каждая бумажка кричала о том, что он был в моей жизни, я постепенно теряла себя. Мне хотелось вычеркнуть из памяти любое воспоминание о нем, но как только мне это мало-мальски удавалось, я вдруг пугалась, что вместе с тем теряю лучшую часть моей жизни. И я с маниакальным усердием старалась вновь восстановить осколки воспомнинаний о Сергее, склеивая их, словно обрывки уничтоженных фотографий.
Вскоре мне стало ясно, что таким образом нетрудно сойти с ума. Единственным выходом из моего состояния мне виделась резкая смена обстановки, полное уединение, отрешение от мира, в котором все еще маячило мое прошлое, с которым я хотела, но никак не могла расстаться. Именно поэтому, спасаясь от себя самой, я и оказалась в этом чудном доме в горах, в другой стране и, как мне хотелось думать, в ином измерении.
Теперь же рядом со мной сидел практически незнакомый мне мужчина, мы пили вино, ели капрезе. Мне нравилось его общество, а еще больше нравилось то, что он никогда не будет болен мной, а я — им. Как в той самой песне...
— ... И до сих пор я не могу найти с ним общий язык.
Я только теперь поняла, когда голос Клаудио донесся до меня, как из небытия, что он рассказывал мне нечто для него важное, пока я блуждала по лабиринтам своего сознания.
— С Джанфранко? — рассеянно уточнила я, и это было крайне глупо.
— У меня только один сын, и его зовут именно Джанфранко, насколько вам известно, — проворчал мужчина. — Кажется, вы меня совсем не слушаете.
— Простите, — пролепетала я и попыталась тут же реабилитироваться. — Он у вас замечательный! Такой веселый, легкий в общении и не по годам мудрый юноша. Будь у меня такой сын, я была бы совершенно спокойна за его судьбу.
— Понятно, — горько усмехнулся Клаудио. — Вы не слышали ни слова из того, что я рассказал. Это вы меня извините, я загружаю вас своими семейными проблемами, в то время, как вы испытали большой стресс из-за этого инцидента в подполе...
— О, не беспокойтесь! У меня было время достаточно отдохнуть там. Я же, напротив, благодарна судьбе, что вы приехали именно сегодня. Я уж собиралась готовиться к худшему.
— Да, это очень хорошо, что в субботу навалились дела, — задумчиво проговорил мужчина. — А с вами часто присходят подобные вещи?
— Вы хотите знать, часто ли я попадаю в дурацкие ситуации? — уточнила я, припоминая, что за последние пару дней их количество превысило допустимую концентрацию: вывих ноги, странная вечеринка, ночевка в шалаше, заточение в подполе... — Нет, что вы, весьма редко. Я вообще очень осторожная в жизни.
— Всегда были такой? — Клаудио приподнял одну бровь, словно оценивая степень моей правдивости.
— Честно? — в свою очередь вскинула бровь я, желая удостовериться в неподельности его интереса. — Только в последнее время. Года три.
— Вот как? — немного оживился Клаудио. — Хотите еще вина?
Я хихикнула.
— Да, пожалуй. Если вас не затруднит и если не опасаетесь за мое здоровье.
— Вы — взрослая женщина, я не указ вам, — повел плечами Клаудио. — Мне просто показалось, вы хотите поговорить. А разговоры лучше всего вести за бокалом доброго вина.
— Тогда вы — в подпол, а я достану еще ветчины, — подмигнула я Клаудио, и мне показалось, что он покраснел.
Мы хорошо устроились на улице, взяв в одну руку по бокалу вина, а в другую — пергаментные ломтики ветчины. Совсем недавно вот так же я сидела на этой самой скамейке с Джанфранко, и его запах меня немного волновал, а я гнала от себя мысли о возможной и вероятной близости. А сейчас мне хотелось обнять крепкую шею Клаудио и потереться носом о его заросшую щетиной щеку. Все-таки он был моим избавителем, и все-таки оказался прав: так много пить нельзя.
— Так на чем мы остановились? — напомнил мне Клаудио. — Вы говорили об осторожности, что в жизни не допускаете подобных ситуаций.
Его фраза остановила мой порыв. Едва было потянувшись к нему, я отпрянула и отвернулась, глядя на заходящее за кроны деревьев солнце. В свете его последних лучей кожа мужчины казалась бронзовой, а вино — янтарным на просвет. Я полюбовалась содержимым бокала и поспешила отпить, прежде чем ответить.
— Верно, стараюсь. Но, как видите, неприятности сами находят меня. Не представляю, что бы я делала, если бы вы решили отложить свой визит до субботы, как и договаривались.
— Перестаньте меня благодарить. — Клаудио врепвые улыбнулся одними кончиками губ. — Это судьба. Вы в нее верите?
— Клаудио, умоляю вас. Это самый банальный вопрос, который только можно придумать. Нет никакой судьбы, мы сами ее, если угодно, творим. Прошлого нет — оно уже прошло. Будущего нет — оно еще не наступило. Есть только момент настоящего. Сейчас есть вы и я, и это прекрасное вино, эти лучи солнца, которые вот-вот исчезнут... Кстати, — спохватилась я, — вы поедете в темноте? Это не опасно на горной дороге?
— Кхм. — Клаудио смущенно наклонил голову. — Я как раз хотел просить вас разрешить мне переночевать здесь, поскольку завтра на рассвете мне надо ехать в аэропорт, а отсюда мне удастся добраться гораздо быстрее, чем из дому. Я нисколько вас не стесню! — обернулся он ко мне, и в его умоляющем взгляде я узнала Джанфранко, тот так же смотрел на меня, когда просил оставить в тайне его появление в этом доме. — Я смогу спать на первом этаже, на матрасе. Вам не о чем беспокоиться!
— Клаудио, это ваш дом, вы в праве делать все, что хотите, — поспешила успокоить его я. — К тому же, мне будет так гораздо безопаснее. Я все еще боюсь оставаться в доме ночью одна.
— Вы очень милы, — выразил удовлетворение хозяин дома. — Но как же вы решились на отдых в одиночестве, если опасаетесь  по ночам оставаться одна? Это не вполне логично и совсем не разумно, если уж на то пошло.
— Я знаю, — отмахнулась я. — Противоречия — моя сущность. Я всю жизнь борюсь сама с собой. Какая-то часть меня хочет одного, другая – другого, мне постоянно приходится выбирать, спорить с собой, искать компромиссы и в результате поступать так, как не следовало бы.
— А зачем?
— Да если бы я знала, Клаудио! Вот вы, скажите, довольны ли собственной жизнью? Вас в ней все устраивает? Не в жизни сына, а именно в вашей личной.
— Моя жизнь неотделима от жизни сына, — проговорил он устало. — Что значит, моя личная жизнь? Вы имеете в виду работу? Работа меня устраивает вполне. Где еще в наше время я смог бы найти лучшее место!
— А женщины? У вас есть дама сердца?
Я нарочно придала своему вопросу шутливый тон, поскольку мне начало казаться, будто Клаудио вот-вот впадет в излишне скучные рассуждения о работе, а отвечать на его расспросы о причинах моей осторожности или мотивах импульсивности, мне не хотелось. Тем более, о какой осторожности могла идти речь, когда я совсем недавно по собственной глупости засела в подполе без надежды на спасенье... Так или иначе, вечер хорошо начался, мне наконец-то удалось разговорить угрюмца, хотя оба мы ловко лавировали меж «скользких» тем, не то, что с Джанфранко, когда любое резкое суждение, как с моей, так и с его стороны, служило поводом для словестной перепалки.
— Да, женщина есть, — коротко ответил Клаудио и замолчал.
— Налейте-ка мне еще вина, выпьем за вашу прекрасную даму! — толкнула я Клаудио в бок, желая растормошить его. Мне показалось, он мог снова замкнуться в себе, а мне не хотелось бы коротать остаток вечера одной.
— Охотно налью вам еще, но это не то, за что я хотел бы выпить. Давайте лучше за вас.
— Впервые слышу такие слова от мужчины. Как это — не то? Женщина такая недостойная или вы слишком скромный?
— Не то и не другое. Не будем об этом.
Я вновь узнавала в своем «собутыльнике» прежнего Клаудио, который встретил меня в первый мой день здесь. Как же они были похожи внешне с Джанфранко, и как не похожи их внутренние миры! Вероятно, Клаудио в молодости тоже был беспечен и горяч. Ах, как мне хотелось приоткрыть крышку его «люка», не для того, чтобы спасти его из заточения под той маской, которую он на себя плотно напялил. Мне хотелось хоть глазком взглянуть на него настоящего, а не на этого маллюска в раковине, из которой он периодически выглядывал под влиянием отменного алкоголя — спасибо прадедушке!
— Ну, не будем — так не будем, — нехотя согласилась я. — Тогда что же, за меня? За вас?
— За нас. Чин-чин, — пробурчал Коаудио, касаясь краешком бокала моего носа.
От этого фамильярного и в то же время такого милого жеста я не нашла, что сказать и как отреагировать.
— Чин-чин, — рассеянно пролепетала я. — А вы все-таки странный человек, Клаудио, — призналась я, когда содержимое бокала было переправлено в желудок полностью, а в голове приятно зазвенело слегка.
— Вы так сичтаете? — удивился он, словно ребенок, выпятив нижнюю губу.
Мне всегда нравилось в мужчинах сочетание мужественности во внешнем облике и детскости в отношении к миру. Хотя, я должна была признаться себе, не всегда инфрантильное отношение к жизни меня привлекало. Вернее, привлекало до того момента, как Сергей стал частенько повторять: «Я сам еще ребенок, что ты хочешь от меня?!» Это началось как раз незадолго до нашего разрыва. Тогда я еще не понимала, к чему он клонит. А теперь, после долгих бессонных ночей, проведенных в самокопании или самоанализе, я знала, что за этими словами стояло нежелание брать на себя малейшую ответственность. В результате ее пришлось взять на себя мне, о чем я не жалела. Ведь невозможно жалеть о том, что избавляешь любимого человека от страданий. Пусть даже эти страдания приходятся на твою долю за двоих...
— По-вашему, я действительно странный?
— Вы не то чтобы странный, — попыталась я смягчить свой вердикт. — Но мне бы хотелось узнать о вас чуточку больше. Сама не знаю чем, но вы меня заинтересовали. Как человек, — поспешила я уточнить, в какой-то момент испугавшись, что Клаудио превратно истолькует мою заинтересованность.
Но ему это даже польстило.
— Вот уж никогда не мог бы подумать, что кого-то заинтересую, тем более после «шапочного знакомства», — смутился мужчина. — Да что я? Работаю, работаю и еще раз работаю. Все, чем живу в остальное время — это мой сын, Джанфранко, — на всякий случай уточнил он и многозначительно, с искоркой озорства во взгляде, посмотрел на мою реакцию. Я понимающе расплылась в улыбке:
— Да-да, я помню: у вас единственный сын, и зовут его именно Джанфранко, а никак не иначе.
— Но вы же сами видели, как невыносим этот великовозрастный ребенок!
— Напрасно вы считаете его ребенокм, — заметила я. — Он показался мне вполне самостоятельным и думающим молодым человеком. Ведь ему уже...
— ...еще только двадцать три, — в задумчивости произнес Клаудио. — Я прекрасно помню себя в его годы. Что у него на уме? Развлечения, секс, выпивка, еще раз секс... Они на нем помешаны!
— Не знаю ни одного мужчину его возраста, у кого было бы по-другому, — подернула я плечами.
— Я в его возрасте таким не был, — заявил мужчина.
— Вы рассуждаете, как... старик! — вырвалось у меня. Мне захотелось не просто ткнуть его в бок, чтобы расшевелить заскорузлое сознание, а дать хорошего пинка.
— Я — как старик? — не возмутился, а озадачился Клаудио, словно я сказала, что у него вырос хвост. — Хорошо, тогда скажите, что у вас на уме в вашем возрасте? Не работа ли? Не ремонт ли квратиры? Не покупка ли новых сапог? А?
Он потихоньку заводился, и мне это нравилось. Я решила пощекотать ему нервы.
— Нет, не угадали! — повернувшись к нему лицом, парировала я. — У меня на уме... если хотите... мужчины, развлечения, секс, секс и еще раз секс!
Клаудио поджал губы. Он потянулся за бутылкой, что стояла на земле возле скамьи, достал пробку и аккуратно налил себе вина, держа бутыль за горлышко. Я догадалась, что за этими неспешными движениями была замаскирована напряженная работа мысли. Мне даже нравилось наблюдать за ним — крепкие загорелые волосатые руки, на которых выступали вены, всегда будоражили мое воображение. Наконец, сделав большой глоток, он сдавленным голосом переспросил:
— У вас на уме — секс?
— Ну да, а что в этом такого? — продолжала я «держать марку». — Или вы считаете, что в моем возрасте пора уже задуматься о вечном?
— Я не знаю вашего возраста, простите. Но мне кажется, что женщине, уже достаточно не молодой, думать о сексе неприлично.
— Что?! — Меня разобрал нервный смех. Я не могла произнести ни слова, лишь прижимала к груди бокал, чтобы не расплескать вино. — Вы сами понимаете, что сейчас сказали?!
— Что именно показалось вам смешным? — недоуменно уставился на меня Клаудио.
— Вы обозвали меня старухой — это раз, обвинили в распущенности — это два! И после этого еще удивляетесь моей реакции? Налейте мне срочно много-много вина, иначе я умру со смеху или от обиды.
— Простите, не хотел вас обижать, — наполняя мой бокал и стараясь не расплескать вино, ибо я все еще хохотала, смущенно проговорил мужчина. — Да держите же его крепче... Может, я что-то лишнее сболтнул, но я не встречал ни одной... эээ... взрослой женщины, которая призналась бы, что ей нравится секс.
— Вот как? — я перестала смеяться. — И после этого нам будут навязывать стереотип настоящей италяьнки, пылкой и страстной, воплощения сексуальности, как Моника Белуччи или Софи Лорен? Это весьма странно...
— Да, я знаю, в мире существует подобный стереотип. Но я сам был бы очень удивлен, если бы встретил этих женщин на улице. Как правило, истинная итальянка — это, прежде всего, мать семейства, хранительница очага, сильная сторона семьи.
— Сильная сторона семьи? — Настала моя очередь удивляться. — То есть мужчина — это сторона слабая?
— Не совсем так. Мужчина — глава семьи, но в большинстве случаев он подчиняется воле и желаниям супруги, которая всегда лучше знает, когда и что надо купить в дом, когда и как сделать ремонт, куда отправить детей учиться. Мужчина зарабатывает деньги, женщина их тратит. Мужчина несет ответственность за свои поступки и за поступки жены. Как-то так...
— Отлично, — икнула я от удивления. — Если это на самом деле так, как вы говорите... Ответственность и все такое... Могу только позавидовать итальянским женам. Ну а место сексу в итальянской семье уделено? — поспешила я вернуться к нашей щекотливой теме, ибо тоска, по понятным причинам, грозила снова накатить на меня, плохо контролирующую свои эмоции под влиянием алкоголя.
— Не знаю, есть ли у меня право утверждать за все итальянские семьи, — замялся Клаудио. — К тому же, я ведь уже много лет вдовец... Поэтому не имею представления о том, как это происходит теперь.
Я хотела было спросить, а как же было тогда, но осеклась. Даже развязанный вином язык мой не мог позволить себе бередить душу человека, кем бы он ни был.
— Ну, что же мы все обо мне, да об Италии? — воспрял духом Клаудио, попивая вино. — Расскажите, отчего русские женщины так сексапильны?
— Может быть, дело в воспитани? — предположила я.
Я уже и сама была не рада, что завела эту тему. Вернее, я заводила ее не с той целью, чтобы переключиться на разговоры о воспитании, разнице в менталитете и, в конце концов, о политике, к которой сводится подавляющее большинтво мужских разговоров.
— Да, скорее всего, вы правы. Я старался воспитывать Джанфранко в строгости нравов, но его окружение... Ведь от среды тоже многое зависит!
— Да, точно...
Разговор явно не клеился. Любая моя провокация гасилась незаинтересованностью Клаудио в развитии темы. Казалось, вот-вот, и он раскроется, ведь искорка в его глубоких карих глазах все же поблескивала, но увы, это была лишь иллюзия. Как же легко было спровоцировать Джанфранко! Он вспыхивал, словно спичка, ударившаяся о коробок. Не удивительно, что меж ними не неходилось взаимопонимание.
— Что-то похолодало, не находите? — Я поежилась, не зная, в каком ключе дальше развивать беседу и стоит ли вообще.
— Я принесу вам плед! — Клаудио решительно поднялся с места, будто только и ждал того.
— Не надо, не уходите, — неожиданно остановила его я. — Просто обнимите меня.
Эти слова сами собой слетели с губ, я не думала ни о чем таком, напротив, я даже расстроилась, и все желание провоцировать железобетонного хозяина дома на разговор по душам улетучилось.
Но он остановился, опустился обратно на скамью и неловко протянул ко мне свою большую руку, не зная, куда ее девать. Я помогла ему в этой неловкой ситуации — ведь глупо теперь было отнекиваться — придвинулась ближе и прижалась к нему, скользнув под руку. Он еще какое-то время не решался опустить ладонь мне на плечо, но потом все же сдался.
Так мы сидели молча, боясь пошевелиться, точно школьники, впервые оказавшиеся на свидании. Я чувствовала, как он задерживает дыхание, чтобы его грудная клетка не давила на меня. А я сама старалась умирить стук сердца, которое отчего-то колотилось так, что готово было выскочить нраужу. Мне было приятно и в то же время удивительно сидеть в обнимку с Клаудио, испытывая при этом буквально подростковый мандраж. Снова я не могла не сравнить свои ощущения сейчас и в момент опасной близости к Джанфранко.
Как ни странно, с тем юношей я чувствовала жгучее желание, не знающее никаких запретов, сдерживаемое только лишь разумом и волей, говорящим: это ни к чему хорошему не приведет, тогда как тело мое где-то в области живота, кричало об обратном: это приведет к неземному блаженству!
Теперь же, не имея никаких внутренних запретов и внешних помех, в то время как я могла бы легко соблазнить этого мужчину без особых последствий ни для моей, ни для его психики, я вела себя, как какая-нибудь девственница, глупо и неразумно, всем своим видом показывая, что мои слова о жажде «секса, секса и еще раз секса» расходятся с чувствами.
— Вы согреваетесь? — спросил, наконец, Клаудио, и его голос дрогнул.
— Да, спасибо, сейчас уже гораздо лучше, — тихо проговорила я, боясь, что и мой голос вот-вот сорвется.
— Тогда, если не возражаете, я все же отойду на минутку. Мне надо в туалет, а потом я захвачу еще вина, сыра и ветчины, — нарушил он нашу романтику.
— Вы точно не хотите меня споить? — попыталась пошутить я, но ответ Клаудио отбил у меня всякую охоту продолжать в том же духе.
— Ни в коем случае, — серьезно сказал он. — Если вы считаете, что достаточно, ваше слово — закон.
— Не перекладывайте на меня ответственность за этот вечер, — рассердилась я. — Тоже мне, итальнский мужчина, глава семьи! Идите, куда шли, и возвращайтесь с вином.
— Есть! — по-военному ответил Клаудио и удалился в глубину дворика.
Пока он ходил по своим делам, я успела привести в порядок волосы, выбившиеся из-под резинки, одернуть футболку, втянув живот, и эффектно закатать штанину джинсов, чтобы оголить щикотлотку с тонким браслетиком на ней. Собиралась ли я соблазнить Клаудио в тот вечер? Скорее нет, чем да. Мне лишь хотелось его раззодорить, вскрыть раковину, в которую он закрылся от всего мира. От мира, но не от меня! Я же видела его настоящим, он был таким в письмах, он не может продолжать прятаться от меня, раз уж приоткрыл завесу однажды.
— Вот ваше вино, — буркнул Клаудио, возникнув передо мной из темноты и протягивая открытую бутылку, чтобы налить мне.
Я протянула руку с пустым бокалом, стараясь держать его ровно, но она виляла из стороны в сторону, тем более что у Клаудио тоже уже отсутствовала твердость в движениях.
— Да держите же бокал ровнее, вино льется на землю! — сердито проговорил он.
— Я держу! Это у вас руки трясутся, — заявила я в ответ.
— К вашему сведению, я не пьянею от такого количества вина, — парировал хозяин дома. — Ну держите же! Мадонна! Да что ж это такое?!
Он обхватил мое запястье своей широкой ладонью и легонько сжал, но так, что больно мне не было. Напротив, тепло от его пальцев передалось моей коже и начало греть всю руку целиком. Тем временем Клаудио осторожно наполнил мой бокал вином почти до краев.
— А теперь будте любезны, помогите налить и в другой бокал, — попросил он, отпуская мою руку.
Послушно, не спуская с него глаз, я взяла второй бокал и протянула. Он повторил тот же фокус с моим запястьем, но теперь, казалось, нарочно, едва уловимо поглаживал его пальцами. Я почувствовала накатывающую волну желания.
— Ну вот, наконец-то можно выпить, — констатировал Клаудио, садясь рядом со мной на скамью, но на почтительном расстоянии, чтобы наши бедра не касались друг друга.
Это немного разочаровало меня, чуть было не возликовавшую от предчувствия быстрой и легкой победы. Не тут-то было!
— А вы ведь тоже любитель спиртного, — заметила я, когда Клаудио с удовольствием, глоток за глотком опустошал свой бокал.
— Это со мной случается редко, — отирая рукавом губы, признался он. — Для того чтобы выпить больше бутылки, нужно довольно многое: один длинный теплый вечер и хорошая компания.
— Спасибо за комплимент, — кокетливо покачала я головой. — Мне тоже нравится с вами вот так сидеть и болтать ни о чем... Скажите, могу ли я задать вам один личный вопрос? — решила я войти ва-банк.
— Хм... Личный вопрос... Ну что же, попробуйте. В любом случае, задать его вы имеете полное право, а вот на счет ответа гарантий дать не могу. Если он окажется очень личным...
— Нет-нет, вы не так меня поняли, — поспешила поправиться я. — Я не собираюсь лезть вам в душу, — хотя именно этого мне хотелось больше всего, — я лишь хотела узнать, почему вы такой... — Я замолчала, подбирая нужное слово.
— Какой? — хмыкнул Клуадио.
— Мрачный. Хмурый. Неразговорчивый.
— Так-так... — Он помахивал ногой и смотрел куда-то в темноту, но казалось, будто ему нравятся все определения, которыми я его «одаривала». — Продолжайте.
— Замкнутый. Ворчливый... Добрый...
— Что? Добрый? Вы правильно подобрали слово? Не ошиблись? — усмехнулся Клаудио.
— Нет, не ошиблась. Как вы могли убедиться, я хорошо знаю итальянский.
— Кстати, откуда? — оживился мужчина.
— Нет уж, я не дам вам перевести разговор в другое русло, но сперва отвечу. Я изучала язык сама, потому что очень люблю эту страну. А любовь — великая сила, которая может поворачивать и реки вспять. Удовлетворены? Итак...
— Да, вполне. Итак, я добрый, по-вашему.
— Ну да, а еще вы заботливый, скромный, вежливый, стеснительный...
— Никогда еще женщины не говорили мне столько комплиментов за один вечер!
— У вас чудесное чувство юмора, вы тонко чувствуете, готовы прийти на помощь, цените духовное превыше материального...
— Ну а это-то откуда вам известно? — искренне изумился Клаудио, поворачиваясь ко мне.
Я невольно придвинулась ближе, чтобы рассмотреть его лицо лучше, покольку источником света нам служило только окно дома. Он также подался чуть вперед, я даже почувствовала его дыхание.
— Мне так показалось. Могу ли я сослаться на интуицию и опыт, как я делаю это всегда, когда мне нечем крыть?
Он впервые за все время нашего недолгого общения рассмеялся. Я смотрела на этого мужчину и любовалась им. Белые зубы, красивые тонкие морщинки вокруг глаз... Он был так хорош, когда чуть больше показывался из своей «раковины». Что же будет, когда мне удастся выковырять его оттуда полностью? Каков он будет на вкус?
— Да вы шутница!
— А разве вы не заметили этого по нашей замечательной переписке?
— Ах да, по переписке... — Клаудио перестал смеяться и снова наклонил голову так, что мне не стало видно его глаз. — Вы же знаете, что это две реальности, жизнь и Интернет.
— Почему? Объясните, почему.
— Что объяснить? Это факт, тут даже не о чем рассуждать. Нажатие кнопки превращает тебя в кого угодно — кем ты представляешь себя в данный момент: суперменом, злодеем, казановой, праведником, юнцом, стариком... Да хоть женщиной!
— Ну и фантазия, — проворчала я себе под нос, но Клаудио, не обратив внимания на мое замечание, продолжал:
— А в реальной жизни ты загнан в рамки: «должен», «надо», «можешь — не можешь». Ты играешь только ту роль, которую выдало тебе общество, не спрасив тебя, хотел ли ты ее исполнять.
— Вы что, хотели бы быть женщиной? — фыркнула я, не сдержавшись.
— Не понимайте все так буквально! — упрекнул меня Клаудио. — Или вам больше не наливать?
— Да, пожалуй, мне достаточно, — охотно согласилась я, с трудом сдерживая зевок и чувствуя, что засыпаю, не смотря на увлекательность беседы и замаячившую на горизонте возможность достижения моей цели.
— Тогда разрешите, я провожу вас до постели, — забирая пустой бокал из моих рук, предложил мужчина, подхватывая меня подмышки и помогая подняться на ноги.
— Спасибо, я вполне в состоянии идти сама. Ой!
Клаудио поймал меня под руку, когда я чуть не упала, зацепившись ногой за ногу.
— Я все же провожу вас, не упирайтесь.
Он повел меня наверх, придерживая за плечи, как ребенка. Я забиралась на ступеньки, и это давалось мне нелегко. Клаудио терпеливо поднимался позади меня, контролируя каждый мой шаг. Как это было приятно! С ним я могла ни о чем не беспокоиться, раскинуть руки и упасть плашмя назад, зная, что он обязательно подхватит меня и не даст разбиться. Именно это качество, надежность, я ценила в мужчинах , но так редко встречала в жизни...
Наконец, мы добрались до кровати. Усевшись на нее, я тут же принялась стягивать футболку.
— Я, пожалуй, пойду, — кашлянул мужчина. — Спокойной ночи. Если что-то понадобиться...
— Ой, простите, Клаудио, я уже действительно плохо соображаю, — остановилась я, смутившись. — Спасибо вам за все. За этот вечер, и за то, что появились так вовремя и спасли меня.
— Это вы спасли мне, Алессандра. — Он стоял в дверях и мялся, точно юноша.
— От чего же я спасла вас?
— Это долгая тема, как-нибудь потом. Ну, доброй ночи.
— Спокойной ночи. А где же вы будете спать? Вам помочь расстелить постель? Я могу...
— Нет, я сам, — жестом остановил меня Клаудио. — Там внизу есть матрас, а больше мне и не надо. Обычно я сплю всегда внизу, так что не переживайте, я привык.
— Хорошо, если так... — Я кусала губы, выжидающе глядя на него. Неужели он уйдет?
— Я пошел. Хороших вам снов.
— И вам...
Я осталась одна в полной темноте, внизу все еще раздавались шаги и вздохи Клаудио, который хлопотал над своей постелью, расстилая ее прямо на полу. Мне было его по-человечески жаль. Хотелось пойти и попросить прощения, что причиняю такие неудобства, но я вовремя отмела эти шальные мысли в сторону. Что он обо мне подумает? Что навязываюсь? Если бы он хотел близости, он бы остался. Нашел бы предлог или вовсе без предлога повалил бы меня на кровать... Неужели я ошиблась в нем? Неужели у него не возникло ни капли желания обладать мною? А может, возникло, но он хранит верность своей женщине, о которой упомянул вскользь...
С этими не слишком обнадеживающими и совсем не ободряющими мыслями я разделась и нырнула под покрывало, укрывшись им до подбородка. Глаза начали сами собой смыкаться, и я уснула, поняв, что бесполезно ждать и прислушиваться к шуму внизу, который уже прекратился. Видимо, Клаудио тоже погрузился в сон — с первого этажа уже доносился его размеренный храп. Что ж, пусть спит. Так тому и быть.

Клаудио проснулся раньше меня. На рассвете он собирался покинуть дом, когда я спустилась, чтобы попить воды.
— Уже уезжаете? — не скрывая сожаления, произнесла я.
— Да, я же говорил, дела. Мне надо в аэропорт.
— Вы куда-то летите?
— Нет, встречаю... одного человека.
— А потом? Может быть, заедете и навестите меня? — Мне было жалко расставаться с Клаудио, и я вела себя непростительно глупо, по-детски, не желая его отпускать. — Если у меня вдруг кончится еда?
— Но я привез достаточно провизии.
— А в субботу? Вы же хотели приезжать по субботам.
— Да, но ведь я сказал, что как раз и приехал вчера, поскольку в субботу буду очень занят.
— Понятно. Что ж, тогда хотя бы иногда звоните — вдруг со мной снова случится что-то катастрофическое.
— Не говорите так.
— Почему?
— Я буду волноваться.
— Лучше позвоните на днях, хорошо?
— Не позвоню.
— Вот как? Почему же?
— Ненавижу телефонные разнговоры.
— Я тоже, если честно.
Я не заметила, как приблизилась к нему почти вплотную. И теперь мы стояли близко-близко и дышали в лицо друг другу.
— Я обязательно приеду.... На следующей неделе... — говорил Клаудио, прикасаясь к моей щеке, как к нежнейшему лепестку. А мне хотелось прижаться щекой к его шершавой ладнои и замереть, никуда его не пусткая, и будь что будет.
— Ладно, мне пора, иначе я опоздаю, — наконец, выдохнул он. — До встречи.
Он сделал шаг назад, оставив меня дышать вдруг похолодевшим воздухом, в котором больше не было его теплого дыхания, и не оглядываясь, вышел из дома. А я, как в первую нашу встречу, стояла у окна и, отодвинув пыльную занавеску, смотрела ему вслед. Однако теперь в моей душе было тепло, передавшееся через самые кончики его пальцев.

Все последующие дни мои стали похожи один на другой: поздний подъем, когда солнце уже припекало, легкий завтрак — иногда с вином, иногда без, прогулка по тропинке вниз и наверх, обед, чтение, ужин и, наконец, сон. Время перед сном я особенно любила. Если в течение дня я запрещала себе думать о мужчинах этого дома, то перед сном я давала волю фантазиям. Мне нравилось сравнивать их и представлять себя в объятиях то одного, то другого. Только если в фантазиях с Джанфранко все было просто и ясно, то с Клаудио я не могла себе представить банальный половой акт: мне хотелось наслаждаться его запахом, дыханием, ласкать взглядом, ощущать тепло кожи и свою защищенность от всего мира в его больших руках...
Я прислушивалась к собственным ощущениям. Поначалу мне было неприятно то, что я так бездарно тратила время своего отпуска, которое собиралась провести, отдыхая от мыслей о жизни и самоанализа. Но, видимо, моя наивность проявилась и в этом. Невозможно было остаться наедине с собой и перестать думать о собственной судьбе, не анализируя свои ощущения. Поэтому я сдалась на волю подсознания и погружалась в автопсихоанализ с особым удовольствием и энтузиазмом.
Я никак не могла понять лишь две вещи: отчего я сдержала себя с Джанфранко, и отчего так сдержан был со мной Клаудио. Хотя на второй вопрос я, кажется, знала ответ — дело было в его женщине, он не смел ей изменить, хотя его ко мне тянуло, уж этого я не могла не заметить и не понять. Но почему же тогда я отказала его сыну?
Мне было немного странно, что я не могу сама себе ответить на этот вопрос. Всегда казалось, будто уж себя-то я знаю, как родную, а выходило, что всю жизнь мне некогда было остановиться и посмотреть на себя: а что если я — это совешенно незнакомый себе человек. Что я о себе знаю? Только то, как меня зовут, и как я выгляжу. А о тех «сюрпризах», которые может преподнести мне моя сущность, я еще и не догадывалась!
Глядя теперь на себя со стороны, ведь в этом мне никто не мог помешать, я открывала все новые и новые грани совего сознания. В подсознание я не лезла из соображений собственной же безопасности. Мне достаточно было понимать причины своих поступков, а их мотивы я оставила на откуп специалистам, если я когда-нибудь обращусь к ним за помощью.
Итак, я пришла к выводу, что отталкивая Джанфранко, я все еще боролась за соблюдение принципов: свобода, покой и одиночество. Это был девиз моей Великой революции, с которым я приехала покорять предгорное пространство маленькой южной старны. И так просто, ради молодого смазливого мужчины я не могла и не хотела расставаться с мечтой, которую вынашивала последние три года.
Помнится, Сергей повторял при каждом удобном случае, так что я запомнила его слова на зубок:
— Человек должен быть свободен.
— От чего?
— От всего. От рамок, от давления извне, от других, от себя.
— Но как же рамки закона?
— Не упрощай. Ты понимаешь, о чем я. Любовь — это тоже рамки. Ревность, собственнические нотки с одной стороны, привязанность, страдания, тоска — с другой.
— Но ведь это естественные человеческие чувства!
— Противоестественные. Не забывай, что человек был создан для радости и созидания. Любовь — деструктивное чувство. Я запретил себе испытывать любые болезненные зависимости. Чего и тебе желаю.
— Значит, ты меня не любишь?
— С точки зрения банальной логики я не могу сказать, что тебя не люблю.
Подобные диалоги, периодически происходящие между нами уже перед разрывом, ввергали меня в ступор. Я считала, что мужчине и женщине никогда не понять друг друга, тем и утешалась. На самом же деле, видя вокруг меня простых людей с их «деструктивными чувствами», которые они не стеснялись демонстрировать, я старалась спрятать голову в песок, занявши позицию: если я не буду хотеть любви, жить мне станет гораздо проще.
Но беда моя была в том, что я хотела любить и любила Сергея. Сначала радуясь своему открытию, как ребенок, затем бунтуя против его холодности, потом страдая от необходимости скрывать чувства, и, наконец, похоронив в себе эту потребность, я рассталась с ним, как с самой светлой и печальной страничкой моей биографии. Любовь не принесла мне ничего, кроме страданий с каплей радости в самом начале. «Воистину, — решила я, — это самое деструктивное чувство». И с тех пор, в течение трех лет, повторяла себе одно и то же, пока этот постулат не впитался в мой мозг, кожу, кровь...
Теперь не так-то просто было разрушить мои принципы. Вот почему, почувствовав опасность влюбиться в Джанфранко, я так цинично и негуманно отвернулась от него, обидев и задев молодого человека, что он сбежал, даже не попрощавшись.
Но что же тогда произошло между мной и Клаудио? Неужели это было лишь желание раскрыть его человеческую природу? Только лишь интерес исследователя-естествоиспытателя? В то время как мои мысли плавным потоком возвращали меня к тому вечеру, когда мы с хозяином дома напились во дворике, легкая улыбка касалась моих губ. Я припоминала, что вела себя, как девчонка, и от этого становилось весело и немного неловко. Вспоминает ли он меня? Думает ли обо мне? Зачем мне это?
Засыпая каждый раз с подобным вопросом, я просыпалась без ответа на него. Я ждала возвращения Клаудио. И могла бы размышлять о нас вечно, но эти бесплодные попытки мозга ни к чему не привели бы. Поняв это, я просто отдалась желаниям своего тела, которое кричало: я хочу его всего, целиком! И это, пожалуй, было единственно верным направлением мыслей в сложившейся ситуации. Итак, я ждала, зная, что в нашу следующую встречу буду вести себя совсем иначе.
Пролетели выходные. Мне было смешно и странно называть так два ничем не отличающихся от остальных дней моего пребывания в этом уединенном месте. Признаться, я ждала субботы, надеясь, что Клаудио все же переменит свои планы ради меня и вернется. Но его отсутствие несколько остудило мою самоуверенность. Все воскресенье я проходила по домику из угла в угол, ожидая, что на тропинке появится его крепкая фигура, и я брошусь ему на встречу, а там — как пойдет... Но этого не произошло. Я загрустила.
Меня начало тяготить одиночество. Наступил момент, когда получая то, чего я так хотела, я уже не могла насладиться этим сполна. И виной тому было все же нарушение принципов и планов, с которыми я здесь очутилась. Ведь как знала — не надо было допускать суетных мыслей. Но на то были свои объективные причины, вызванные обстоятельствами, от меня независящими.
В очередной раз найдя себе оправдание, я решила залить тоску добрым красным вином, однако, прежде чем спуститься в подпол, предварительно убедилась, что люк как следует откинут и ни единое дуновение ветра не может его захлопнуть. В этот раз я была молниеносно быстра, как профессиональный моряк, спустившись по деревянной лестнице, схватив первую попавшуюся бутыль и, словно пробка из бутылки теплого шампанского, выскочила наверх.
«Это не страх, это всего лишь предосторожность», — успокоила я себя, переводя дыхание, и, устроившись с бокалом в тени возле дома, приготовилась испить божественного напитка, как вдруг шум мотора где-то внизу, далеко, привлек мое обостренное за эти дни внимание.
Я залпом осушила бокал и поспешила к стоянке, чтобы не мучиться в ожидании. Я была уверена, что приехал Клаудио, к тому же, моя хваленая интуиция это подсказывала. Каково же было мое изумление, когда мне навтречу из-за поворота вышел Джанфранко... за руку с молодой девушкой.
— Здравствуйте, — поприветствовал он меня. — Как ваше самочувствие, Алессандра?
Девушка смотрела на меня с интересом, обхватив руку Джанфранко обеими ладонями, чуть исподлобья, но улыбаясь. Это черта всех итальянцев — улыбаться незнакомым людям. Нам, русским, к этому трудно привыкнуть, но, когда привыкаешь, от дежурной улыбки сложно отказаться. Я тоже улыбнулась, скорее из вежливости.
— Спасибо, все в порядке, — ответила я, подставляя щеки для поцелуев.
— Это моя подруга, Джанна. Я привез ее показать дом. Вы не возражаете?
— Отчего же? Милости прошу к нашему шалашу. Тем более что я здесь такой же гость.
В моем голосе сквозил холодок, и Джанфранко не мог этого не заметить.
— Мне надо с тобой поговорить, — сказала я ему, когда мы оказались возле дома, а девушка, наконец, отпустив руку своего спутника, вошла внутрь, дав нам возможность немного задержаться на улице.
— Сейчас? — изумился молодой человек.
— Да, а что тебя так удивляет? У меня же не будет другой возможности. Да и не о том я, о чем ты подумал, хотела говорить. — Не дав ему раскрыть рта, я продолжала: — Приезжал твой отец.
— Да, ты говорила, что он должен был заехать. И что?
— Он знает, что ты тут тоже был.
— Ты все рассказала ему?! — шепотом воскликнул юноша, и в его глазах прочитался ужас.
— Успокойся. Так вышло. Я всего лишь назвала твое имя, и он понял, что мы уже успели познакомиться. Больше ничего. Ни о вечеринке, ни о чем-то еще он не знает, конечно же. Зачем ты притащил сюда эту девицу? — Я приветливо помахала Джанне, которая выглянула в окно и тут же скрылась, пока мы беседовали на скамье.
— Она моя подруга, — пожал плечами Джанфранко.
— Давно ли?
— Что давно?
— Давно ли ты завел подружку? Помнится, в прошлый раз ты страдал от отсутствия пассии в твоей жизни. Всего несколько дней... Я не понимаю.
— Это что, ревность?
— Не дождешься. Рассказывай.
— Но это невежливо. Как-нибудь потом. Джанна там одна в доме...
— Ничего, переживет. Итак?
— Ну, я познакомился с ней пару дней назад в ночном клубе, она классная, красивая, молчаливая. То, что надо!
— Тебе-то?— я рассмеялась. — Не ври.
— На каком основании ты со мной так говоришь?
— А на каком основании ты снова нарушаешь мой покой? Что это за экскурсия? Посмотреть на дом или на меня?!
— Она смотрит на дом, а я на тебя. Я так соскучился!
— Очень мило.
Мы замолчали. Если бы не Джанна, я бы не сдержалась и набросилась бы с кулаками на этого дурочка. Он вел себя совершенно по-детски. Приехать сюда, привести с собой подружку, подцепленную в ночном клубе, под предлогом осмотра дома, а самому так открыто и глупо признаться, что приехал только лишь посмотреть на меня?! Зачем? Когда он мог бы приехать один...
— Милый, а наверху что, спальня? — игриво высунувшись в окошка всем торсом и продемонстрировав эффектно обтянутые белой маечкой груди, прощебетала Джанна.
— Да, но там живет сеньора! — крикнул Джанфранко в ответ, смутившись.
— Спасибо за сеньору, — сквозь зубы процедила я. — Ступай, покажи девушке спальню, она, вероятно, никогда не видела кроватей.
— Вот еще, — буркнул он. — Почему ты на меня так смотришь?
— Да так, просто... — пожала я плечами, невольно улыбаясь. — Вы с отцом на одно лицо.
— Так что этот старый черт тут делал? — вскипел юноша. — Он оставался на ночь?
— Да, оставался, и что с того? И вообще, как ты говоришь о своем отце?!
— Как хочу, так и говорю. Что вы тут с ним делали?
— Эй, не слишком ли много вопросов для человека, приехавшего с подругой? Это что, ревность?!
— Милый, ну где ты там застрял? — напомнила о себе из окна второго этажа юная прелестница. — Иди сюда! Тут так классно! Ну иди же!
— Давай-давай, — поддразнила я Джанфранко, толкая в плечо.
— Наш разговор не окончен! — сердито предупредил он, нехотя поднимаясь и удаляясь в дом.
— Я пойду прогуляться, так что можешь не стесняться, ты у себя дома, — продолжала подначивать его я.
Он обернулся в дверях, и в его взгляде промелькнула просто таки ударившая по мне волна ярости.
— О, юноша пропал, — присвистнула я, направляясь по тропинке в сторону стоянки. — Не позавидую я сейчас этой козочке... Или позавидую...
Чем дальше я удалялась от дома, тем тоскливее становилось мне. Какая ирония судьбы! Казалось, она собрала весь свой сарказм в кулак и решила обрушить его на меня именно теперь, когда я надеялась обрести душевный покой и умиротворение. Одному Богу известно, что творилось тогда в моей душе! Мне хотелось бегом вернуться к дому, подняться на второй этаж и побить Джанну, а заодно и Джанфранко, ведь он должен был быть со мной и только со мной! Но я не имела на это права. Все, что мне оставалось, мне — не молодой уже женщине с большим жизненным опытом и кучей шишек на голове, набитых от падения на разнообразные грабли, — это тихонько плакать, шлепая по тропинке, которую я про себя назвала «тропой слез» в память о некогда вывихнутой лодыжке.
Дойдя до стоянки, я поняла, что дальше идти мне некуда, а возвращаться в дом не хотелось. На площадке стояла машина Джанфранко — подержанный феррари с открытым верхом. Но водительском сиденьи валялись солнцезащитные очки, а на пассажирском — помада и шарфик. Я долго смотрела на эти вещи, способные рассказать об их хозяевах многое, но не решалась взять в руки, поскольку не знала, хочу ли я что-то о них знать.
Наконец, решилась и протянулу руку к очкам. Я надела их и посмотрела вокруг. Мне казалось, я смогу взглянуть на мир глазами Джанфранко, как когда-то в детстве, надевая бабушкины очки, я ждала, что стану такой же мудрой, как она, и буду видеть все иначе. В очках Джанфранко мир показался мне в темном свете. Нет-нет, это не так. Зная его, его отношение к жизни, оптимистичное и дерзкое... Это всего лишь защита от солнца. Каждый защищиается от этого жестокого мира, как может. Даже такой открытый человек, как Джанфранко. Я положила очки на место.
Вещи девушки Джанны меня не интересовали. Ну сколько их у него, этих цыпочек? Сегодня одна, завтра другая... Тем не менее, рука сама потянулась к шарфу и поднесла его к моему лицу. Я вдохнула аромат духов, ожидая чего-то особенного, но меня постигло приятное разочарование — обычный модный запах этого сезона, ничего оригинального.
Я бросила шарфик на сиденье, раздумывая, чем же заняться дальше? Время тянулось бесконечно долго. В голову просачивались гнусные мыслишки: а что они там делают? Хотя и так было понятно что, я даже не сомневалась на сей счет. Каков же он! Наглец... Кретин...
Пока я стояла на одном месте возле машины Джанфранко и топала ногой по пыльной площадке в бессилии что-либо предпринять и изменить, к ней подъехал автомобиль. За рулем сидел Клаудио в черных очках и шляпе — ну вылитый Дон Карлеоне, только усов не хватало.
От неожиданности я даже не смогла двинуться с места, словно приросла.
— Привет! Как ваши дела? — поинтересовался он, картинно приподнимая шляпу. — Что, мой ненаглядный отпрыск тоже тут?
— Как видите, — постучала я по капоту машины Джанфранко. — И не один, а с девушкой. Я ушла, чтобы не мешать им.
— Ах он поганец! — взорвался Клаудио, вылезая из автомобиля. — Как он смел потревожить тебя?! Вас, простите...
— Нет-нет, все в порядке, — поспешила я усмирить его праведный гнев. — Они ничуть меня не стеснили, я ушла прогуляться, как обычно и делаю днем... Чем мне тут еще заниматься?
— Да? Надеюсь, это так. Иначе я ему задницу надеру, не посмотрю, что вымахал выше меня, и что здесь дамы...
— Почему вы такой возбужденный нынче? Все в порядке? Или что-то случилось?
— В порядке, — сквозь зубы процедил Клаудио и решительно направился к дому.
— Постойте, может, не стоит им пока мешать... — попыталась я догнать его и остановить, удерживая за рукав футболки.
— Что? А чем они там занимаются, что родной отец может помешать?!
— Господи, Клаудио! Ну не будьте же вы столь наивны! — Мне наконец-то удалось его удержать и развернуть к себе. Я схватила его за плечи и постаралась вложить в голос как можно больше убедительности. — Еще раз повторяю: он приехал с девушкой. Девушка очень хороша... Джанфранко — нормалный, здоровый мужчина... Его интсинкты...
— Инстинкты? — удивился Клаудио. — Что вы имеете в виду?
— О, боги! — взмолилась я. — Что-что! Что ты делаешь по ночам со своей женщиной? Вот и они... Да трахаются они там, понятно?!
Клаудио смотрел на меня так, будто увидел Второе Пришествие — испуганно, изумленно и... восхищенно. Я все еще держала его, вцепившись в плечи ногтями, словно боясь, что он не послушает меня и отправится в дом. Мои волосы растрепались и прилипли к лицу, но я не могла отпустить Клаудио и сдувала пряди волос со щек, часто моргая. Выглядела я в тот момент, наверное, ужасно, поскольку, не ожидая поломничества гостей, не сделала подтягивающую маску и не накрасила ресницы. И вот Клаудио видел мое лицо так близко именно в таком неприглядном состоянии, со всеми морщинками и неровностями цвета. Ну и пусть.
Так, стараясь не думать сейчас о своей привлекательности, вернее о полном ее отсутствии, взглядом я старалась внушить мужчине простую и поражающую своей банальностью мысль, и, кажется, мне это удалось даже с большим эффектом, чем я рассчитывала. Он порывисто обнял меня и поцелвал в висок, не отпуская более. Я задыхалась в его объятиях, поскольку бицепсом он перекрыл мой нос и рот, и потому пыталась высвободиться, мыча и упираясь в его грудь. Тогда Клаудио разжал объятия и смущенно проговорил:
— Простите, ради Бога, простите.
— Ну уж нет! — гневно произнесла я и, крепко обхватив его шею, поцеловала обветренные губы, которые он от растерянности не разжимал, но затем ответил на мой поцелуй со всей страстью, о которой я только могла мечтать.
Мы целовались очень долго, словно давно не делали этого — что в моем случае было чистейшей правдой, — и это был воистину самый лучшй способ как скоротать время, так и... отомстить Джанфранко. И пусть он об этом никогда не узнает, но мое самолюбие удовлетворилось сполна.
— Постой, — едва оторвалась я от его губ. — Подйем уже в дом.
— Но там же... — Клаудио рассеянно кивнул в сторону домика, продолжая пожирать меня глазами.
— Ничего, я думаю, уже пора потревожить и их покой, — с усмешкой сказала я и двинулась вперед.
Возле дома на лавке сидели наши «голубки», смирно ожидая моего возвращения и никак не предполагая увидеть рядом со мной еще кого-либо, а особенно Клаудио, хотя его появление в этих краях было более чем объяснимо и закономерно.
— Отец? — подскочил на месте Джанфранко.
— Гамлет? — хмуро пошутил Клаудио. — Это твоя Офелия? — Он небрежно кивнул на девушку, смутившуюся донельзя.
— Это Джанна, — в тон ему ответил сын. — Мы, пожалуй, поедем, у нас дела.
— Все свои дела, как я понял, ты уже тут сделал. Так что останетесь. Обедать сейчас будем, — безапелляционно заявил Клаудио.
Я видела его таким впервые — властный, уверенный в своей правоте, глава семьи... А Джанфранко же, напротив, показался мне мальчишкой, нашкодившим и не смеющим перечить отцу. Однако я ошибалась. Его растерянность быстро прошла, как и не бывало.
— Я же сказал, нам тут делать нечего.
— А я сказал — останетесь.
Они походили на двух бойцовых петухов, и если бы там не было меня и Джанны, точно сцепились бы не на шутку. Что происходило в головах этих мужчин, мне было неведомо. Однако мне казалось, что ни я, ни Джанна тут ни при чем и что эта взаимная неприязь их существовала давно и шла корнями еще из дествтва Джанфранко.
Я решила вмешаться:
— А правда, Джанфранко, пообедайте с нами. Отец привез так много еды в прошлый раз, что я одна со всем этим не справлюсь. Отправим кого-нибудь в погреб за вином...
Я начала подталкивать всех внутрь домика. Мы с Клаудио переглянулись и незаметно для других улыбнулись друг другу. Но Джанфранко истолковал мою неоконченную фразу по-своему.
— Да, вы помните, как мы там свалились на пол? — кивнул он мне, усаживаясь за стол рядом со мной. — Было весело!
— Да уж... — почесала я нос, перехватывая полный ревности взгляд Клаудио. — Это когда я не знала, где полки с вином... Джанфранко показывал мне их, а я слишком неловкая, вечно попадаю в дурацкие ситуации... — поспешила я пояснить.
— Вот именно, в дурацкие. — Клаудио принялся резать овощи, с силой давя на нож, так что кусочки помидор отскакивали на пол.
— Отец, ты не в духе? — с вызовом спросил Джанфранко. — Может, мы все-таки поедем?
— Прошу тебя... — Я остановила юношу, придержав за руку, но тут же отпустила, видя, как Клаудио чуть не попал себе ножом по пальцу, взглядом испепелив и мою руку, и Джанфранко.
Мы были похожи на приличную итальянскую семейку с ее конфликтами, решаемыми за обеденным столом. И моя роль, как классической «мамаши», была исключительно миротворческой. Поэтому я решила не дразнить ни того, ни другого, а просто мило поболтать о пустяках, если это удастся.
— Тебе помочь чем-нибудь? — обратилась я к Клаудио.
— Да, пожалуйста, достань ветчины и хлеба из холодильника. Там есть оливки и сыр. Сын, сходи за вином. Джанна, бокалы в том углу.
Таким он нравился мне все больше и больше. Пока все шло хорошо. Вдохновленная успехом своей миротворчесокй миссии, я продолжала вживаться в роль.
— Как же хорошо, когда за столом мир! — хлопнула я в ладоши. — Приступим?
И мы приступили к еде. Мужчины жевали пищу молча, запивая вином, Джанна испуганно смотрела исподлобья то на меня, то на Джанфранко, на Клаудио она вообще боялась поднять взгляд, а я, как ни в чем ни бывало, рассказывала всем о наших русских традициях, плела что-то до ужаса банальное про пельмени и матрешек, но меня, казалось, никто не слушал. Тем не менее, я хотя бы разряжала обстановку, как мне казалось.
Увы, мне это только казалось. То напряжение, которое витало в воздухе между Джанфранко и Клаудио, должно было в конце концов найти выход, как пар из кострюли с кипящей водой.
— Передай-ка мне хлеба, — не очень церемонно распорядился старший мужчина, обращаясь ко мне.
— Почему ты «тыкаешь» Алессандре? — стукнул ладонью по столу младший.
— А почему ты «тыкаешь» Джанне? — в свою очередь взвился Клаудио.
— Потому что Джанна — моя девушка!
— Так вот и Алессандра — моя девушка!
Я подавилась вином. Повисла пауза. Мужчины в ярости смотрели друг на друга. Их желваки ходили ходуном, разделяла их только тяжелая деревянная столешница, иначе они точно вцепились бы друг другу в глотки.
— Постойте, — снова взяла я на себя роль арбитра. — До сего момента я не и не подозревала, что являюсь здесь чьей-то девушкой. В известность меня никто не ставил, так что перестаньте нести чушь. Ну, за здоровье!
Я подняла свой бокал и чокнулась им поочередно: с Клаудио, с Джанфранко и с Джанной. В конце моей тирады снова воцарилось молчание, но, как я понимала, ненадолго. Мужчины что-то имели друг против друга, и ревность здесь была далеко не первостепенна. И чем больше я в этом убеждалась, тем сильнее разгоралось желание узнать их семейную тайну.
— Клаудио, как твоя работа? — Я вновь втиснула себя в роль хозяйки светского раута. — Как прошла встреча?
— Какая встреча? — насторожился Джанфранко, но отец проигнорировал его.
— Нормально, — только и проговорил он.
— А твоя... женщина... прости, не знаю, как ее зовут... С ней все в порядке?
— Нет у него никакой женщины, — ехидно ухмыльнулся Джанфранко.
— Много ты знаешь! — прикрикнул Клаудио. — Нормально. — Эта реплика была уже адресована мне, видимо, с расчетом на то, что я удовлетворюсь столь узким ответом.
— И когда же ты успел, отец? Тебе мало одной загубленной души?
Клаудио побагровел.
— Не смей за столом, при посторонних, обсуждать наши семейные дела! — рявкнул он так, что посуда задрожала.
— А тут нет посторонних. Джанна — моя девушка, Алессандра — твоя... — съязвил Джанфранко, сам покрываясь пунцовыми пятнами.
— Паяц! — только и вымолвил Клуадио, встал из-за стола и поднялся наверх.
Мы остались втроем. Вернее, даже вдвоем, поскольку Джанна сидела молча, как красивая декорация к пьесе абсурда.
— Что происходит, Джанфранко? — строго спросила я. — Ты можешь объяснить мне хоть что-то?
— Может, сначала ты мне объяснишь, почему он так ведет себя с тобой? — укоризненно пробурчал он. — Какое он имеет право называть тебя своей девушкой? Вы знакомы всего ничего!
Мне, конечно же, льстило то, что Клаудио обозначил мой статус, как своей «девушки», но при Джанфранко это прозвучало как-то слишком наиграно. Вот, теперь мне приходилось как-то выкручиваться и за себя и за моего «парня».
— Постой, но ведь и ты с Джанной знаком несколько дней, — попыталась защититься я.
— Это совсем другое! — заявил юноша, не обращая внимания на вскинувшую на него свои большие телячьи глаза девушку. — Ты не хочешь рассказать, что произошло, когда он приезжал сюда?
— Нет, — развела я руками. — Почему я должна?
— Потому что, черт возьми, это опасный человек! Ты не знаешь его! Он способен на... на...
— Господи, да на что он способен? Ты можешь объяснить мне все толком?
Я уже готова была рассердиться. Эта семейка выводила меня из себя все больше и больше. И если уж они сами впутали меня в свои разборки, то назад отступать я не собиралась.
— Пойдем, я должен тебе что-то расскзаать, — взял меня за руку Джанфранко.
— А я? — наконец-то подала голос Джанна.
— Иди в машину, я скоро приду, и мы уедем, — пообещал молодой человек.
— Мило! — укорила я его, когда мы вышли на улицу. — Ты хочешь оставить меня одну наедине с этим «ужасным человеком» и ничего не хочешь объяснить? — попыталась я отшутиться.
— Хорошо, объясню, раз ты не понимаешь, что это не шутки, — покачал головой Джанфранко. — Никогда не прощу ему, как он обошелся с мамой. Она умерла из-за него!
— Почему ты так думаешь?
— Я не думаю, а знаю. Помнишь, я рассказывал тебе, что он после ее смерти сильно изменился? Он ушел в себя не только от горя, но и от чувства вины, и до сих пор с ним живет. Потому он и не может завести нормальных отношений с женщиной.
— Это все понятно, — прервала его я. — Но в чем кокретно его вина? Давай, продолжай, раз уж начал... Тем более мне необходимо знать о Клаудио больше.
— Зачем? Все-таки что-то было?
— Боже... Нет. Но все может быть. — Сама не знаю зачем, я поддразнила Джанфранко. Наверное, в отместку за Джанну.
— Я не позволю, — замотал он головой. — Я не отдам ему тебя. Если ты хочешь мужчину — вот я! Я приеду, только скажи, когда. Я сделаю тебя счастливой, поверь! Я знаю, как это сделать! Я любое твое желание выполню, только не обещай ему ничего! Поклянись, что не будешь с ним!
— Стоп, стоп, мальчик! — разозлилась я. — Я не собираюсь участвовать в вашем споре с отцом, и не хочу быть трофеем. Ты сам понимаешь, что говоришь? Я в твоих глазах кажусь похотливой самкой, которой лишь бы кого?.. А ты готов на все, лишь бы отцу не достался «первый приз»!
— Ты не так все понимаешь! — От отчаяния Джанфранко чуть не плакал. — Я сказал, что если ты хочешь его, то лучше не надо... Для твоей же безопасности. И ты знаешь, как я хочу тебя, несмотря на то, что я здесь с другой... Я люблю тебя, понимаешь?
— Но я тебя не люблю, — холодно произнесла я.
Мне вдруг стало четко ясно, что действительно не хочу иметь ничего общего с этим молодым человеком, который готов очернить отца только ради того, чтобы доказать себе, что он круче. Иначе он бы давно сказал, чем опасен Клаудио. А так — сплошной блеф, не более того. Я решила дать юноше последнюю попытку.
— Или ты говоришь сейчас, какая опасность для меня исходит от твоего отца, или проваливаешь на все четыре стороны, и чтобы я больше тебя не видела.
Джанфранко молчал. Он лишь смотрел на меня, изучая мое лицо, кусочек за кусочком, будто рассматривал картину. Его взгляд не выражал ни обиды, ни злости. Я уже начала жалеть, что погорячилась с ним и хотела извиниться за резкость, как он взял мою голову в ладони и нежно-нежно поцеловал в губы.
— Делай, как знаешь, — прошептал он мне в лицо. — Ты уже большая девочка. Ты права, я не имею права говорить об отце плохо. Да, я ревную. Надеюсь, тебе он не причинит зла. Порох уже не тот. Просто держись от него подальше по возможности. Я заеду на днях проведать тебя.
— Джанфранко!..
— Ничего не говори, — остановил он меня поцелуем. — Я приеду просто тебя проведать. Один. Удостоверюсь, что с тобой все в порядке, и уеду. Договорились? Вот и хорошо. Пока! Береги себя.
Он махнул мне рукой и скрылся за поворотом тропы.
Немного постояв и раздумывая над словами Джанфранко, я вернулась в дом. Там было тихо. Наверное, Клаудио уснул, решила я. Но все же поднялась наверх, чтобы убедиться. Да и скучно стало как-то после отъезда «детей».
Я оказалась права. Хозяин дома спал, закинув руки за голову и тихонько похрапывая. Он был так прекрасен мужской красотой и мощью, что мне захотелось прильнуть к нему и насладиться ощущением защищенности и покоя, которых мне все еще не хватало. Но, памятуя о предостережении Джанфранко, я инстинктивно притаилась, соображая, стоит ли поддаться порыву или оставаться осторожной, пока не выведаю всю правду.
Покуда я размышляла, Клаудио зашевелился, почувствовав рядом присутствие постороннего.
— Ты? — произнес он, открыв глаза и проморгавшись. — Прости, меня сморило... Они уехали, надеюсь?
— Уехали, — ответила я, стоя в дверях и не решаясь пройти.
— Присядешь? — Он похлопал широкой ладонью по кровати рядом с собой. — Нам надо поговорить.
— Что ж, я птица подневольная, — попробовала пошутить я, имея в виду свое безвыходное положение: слушать и наблюдать перепалки отца с сыном, не имея возможности дистанцироваться.
— Нет, не говори так, я ни к чему тебя не принуждаю. Я просто хочу, чтобы между нами не было недомолвок. Ты мне очень нравишься, Алессандра. Я сразу понял это, когда увидел тебя. И чем больше тебя узнаю, тем больше влюбляюсь. Но не об этом речь.
— Я слушаю, говори.
— Мой сын в порыве брякнул о загубленной душе... Так вот, он имел в виду свою мать. Он считает, что это я сжил ее со свету.
— Как это — сжил? — не поняла я. — Ты поднимал на нее руку?
— Ни в коем случае! — с жаром отозвался Клаудио. — Я был бы не мужчиной, если бы позволил себе это. Я ей изменял.
Я чуть не поперхнулась. Мне сложно было представить этого пуританина, практически девственника в вопросах полов, который недавно сам чуть не упал в обморок, услышав слово «секс», в роли женского обольстителя, гуляющего направо-налево от жены.
— Я был тогда совершенно другим человеком, — продолжал он. — Ты не можешь себе представить, как это затягивает! Когда женщины сами вешаются тебе на шею, невозможно удержаться. Вернее, ты держишься из последних сил, поскольку тебя воспитали иначе. Ты знаешь, что у тебя семья — жена, сын, и ты не должен разрушать устои, но... В один ужасный момент все летит в тартарары, когда сил сопротивляться больше не остается, да и желания хранить верность жене, которая утратила свою былую привлекательность, тоже не осталось. А вокруг тебя хорошенькие женщины, их так много, что сегодня ты с одной, зная, что завтра будешь с другой, а послезавтра с третьей и четвертой одновременно...
Я удивлялась все больше и больше.
— По наивности я полагал, что жена ни о чем таком не догадывается, ведь она вела себя, как прежде, ни взглядом, ни словом меня не попрекая. И пребывал я в своем дурацком неведении, пока она не слегла со страшным диагнозом — рак. Врачи говорили, что это оттого, что она переживала все в себе, таилась, сдерживалась, и ее организм начал разъедать себя изнутри, не выдержав такого давления.
Клаудио уронил голову в ладони и замолчал. Мне надо было его как-то поддержать, но я сама не знала, стоит ли в таких случаях что-либо говорить.
— Я тебя очень понимаю...
— Но что ты можешь понять? Разве на твоей душе может лежать такой же камень?!
— О, Клаудио, — горько усмехнулась я, — если бы ты знал, какой камень лежит у меня на душе, ты бы не корил себя так, а сочувстовал бы мне.
— Разве такое возможно? Разве ты могла собственным действием или бездействием убить кого-то?
— Могла, — коротко ответила я, не желая исповедываться перед Клаудио за свои бабские грехи. — И закончим на этом. Ты собираешься всю жизнь убивать себя за это? Хочешь взять еще один грех на душу? Ну что ж, давай, вперед! Похорони себя заживо, может, полегчает.
— Не легчает, — признался мужчина. — Да и с сыном отношения испорчены. Мы терпим друг друга. Уже много лет просто терпим присутствие каждого из нас в жизни другого. Хотя я все же люблю его.
— А ты говорил ему об этом?
— Я? Конечно, нет! Как можно такое сказать мужчине?
— Но ведь он, прежде всего, твой сын.
— Ну и что? — уперся Клаудио. — Он считает меня монстром, а я полезу к нему со всякими глупостями... Я и жене этого не говорил.
— Никогда?
— Почему... Один раз сказал, когда делал предложение. Зачем говорить об этом постоянно?
— Понятно, — усмехнулась я. — Где-то я это уже слышала...
— Что?
— Не важно. Так что же, ты можешь жить спокойно, зная, что твой сын тебя ненавидит и думает, что ты испытываешь к нему те же чувства? Да как же так можно? Ты сам себя сживешь со свету, повторив фатальную ошибку своей жены, а потом та же участь постигнет и Джанфранко, который из-за чувства вины тоже превратится в живого мертвеца. Ты этого хочешь?!
— Ты говоришь ужасные вещи. — Клаудио с тоской посмотрел на меня.
В этот момент я вдруг поняла, как сильно он нуждается в любви. Именно в любви, а не в мимолетной интрижке. И смею ли я нарушать его покой, ворвавшись в жизнь его, чтобы затем исчезнуть навсегда? Я стремилась сама обрести успокоение для своей израненной души хотя бы на некоторое время, а судьба распоряжается иначе — я нарушаю покой других.
— Я говорю правду, Клаудио. А она не всегда хороша собой. Если хочешь совета...
— Конечно! Говори.
— Тебе стоит попытаться помириться с сыном. Только так ты сможешь примириться с самим собой. Жену не вернешь, увы. Этой ошибки уже не исправить. Но пока жив ты и жив твой сын, вы можете все вернуть на круги своя. Подумай о внуках, которые у тебя будут в недалеком будущем. Они не должны страдать за ваши грехи.
— Я так далеко не загадываю.
— Что ты за упрямец?! Я же говорю — эта перспектива у тебя перед носом. Ты видишь, как вырос твой сын, превратился в мужчину, у него есть женщина... Почему не быть внукам?
— Женщина... Да у него таких — каждую неделю новая! — не то с завистью, не то сердито хмыкнул Клаудио.
— Ну, тогда заведи ребенка ты, — дерзко выпалила я. — У тебя же тоже есть женщина, как ты утверждаешь...
Клаудио ничего не ответил, а лишь пристально посмотрел на меня. От его взгляда у меня по коже пробежали мурашки. Я не поняла, что такого сказала, почему этот старнный мужчина вдруг нахмурился и засопел, будто его чем-то обидели?
— Ладно, — пробасил он, вставая и направляясь к двери, — мне, наверное, пора. Мы и так тебя слишком часто беспокоим своим присутствием и проблемами. Не за тем ты сюда приехала, я знаю, ты ведь писала... Прости, если что не так.
— Зачем я сюда приехала — то я и получу, не волнуйся, — поспешила я успокоить его. — Мы говорим так: человек предполагает, а Бог располагает. Так что я в какой-то степени фаталистка. И к тому же, мне приятно твое общество. Я даже немного скучаю, когда тебя нет...
— Правда? — смягчился Клаудио, но тут же снова нахмурился. — Все же мне лучше уехать.
— Хорошо, — подавила я комомк, подступивший к горлу. — Когда же тебя снова ждать?
— Думаю, не скоро. Мне надо решить кое-какие проблемы. Еды у тебя достаточно, запасы воды я постоянно пополняю. Вина еще хватит до конца твоего пребывания...
— Спасибо прадедушке! — повторила я свой шутливый лозунг, который произносила каждый раз, спускаясь за бутылкой.
— Да... — думая о чем-то своем вздохнул Клаудио. — Если что-то понадобится, звони. Несмотря на твою неприязнь к телефонным разговорам.
— И твою! — улыбнулась я.
Он тоже улыбнулся. Теперь улыбка его была открытой и чистой.
— Ну, тогда пока, — сказала я.
— Пока.
Он еще немного помялся на пороге, потом шагнул ко мне, обнял и поцеловал в губы. У меня, как и тогда, на тропе, закружилась голова. Захотелось никуда его не отпустить, а насытиться его поцелуями, его телом без остатка... Но он ушел, оставив меня сидеть на кровати, которая еще хранила тепло и запах самого старнного человека, которого я когда-либо встречала.

После разговора с Клаудио у меня осталось странное ощущение, будто он меня боится. Или себя. Или боится изменить своей женщине, о которой упорно молчит и присутствие которой в жизни отца отрицает Джанфранко. Или боится изменить свою жизнь. Но главное, я теперь пребывала в твердой уверенности, что обязана примирить Клаудио с сыном, в этом отныне я видела свою миссию здесь.
Возможно, это было слишком самонадеянно, но я была бы неудовлетворенна собой, если бы вернулась домой, не распутав клубок противоречий этих теперь уже небезразличных мне мужчин. Мне казалось, что со стороны все очень просто — достаточно лишь подтолкнуть их друг к другу. Клаудио морально готов протянуть руку Джанфранко, стоит только убедить его, что маска, которую он на себя надел много лет назад, ему больше не идет. А вот с Джанфранко дело обстояло не так однозначно. Но с детьми всегда так. Если старики готовы к компромиссам, то молодежь более категорична и принципиальна в силу своего максимализма. Однако я чувствовала себя в силах разгадать и этот ребус. Подумать об этом у меня было предостаточно времени, и я решила отложить умственную деятельность «до завтра».
И, поскольку дни мои снова потекли, похожие, как близнецы, друг на друга, это «завтра» все не наступало. В голову не приходило ничего путного, мне необходим был «объект», который я могла бы обработать и научить жизни. О да, это была еще одна моя странность, впрочем, как любого человека, решившего посвятить себя благородному служению людям. Поняв, что решать свои проблемы я больше не имела ни желания, ни сил, ни возможностей, я с удовольствием кинулась помогать своим ближним, которыми по иронии судьбы оказались эти двое несчастных.
Так прошла неделя. Я начала скучать. Мои руки так и тянулись к телефону, но я одергивала себя, говоря:
— Ну что ты скажешь? Это глупо, глупо…
Я все чаще вспоминала Сергея, к которому моя душа когда-то рвалась, готовая выпрыгнуть из тела и полететь, чтобы обнять его своей бестелесностью, коснуться губ и улететь прочь. Но я постоянно сдерживала себя, коря за бурные, никому не нужные порывы. А ведь это была любовь! Когда он уезжал, и я оставалась одна, я прижималась к подушке, что еще хранила его запах, и чувствовала такую эйфорию, которую невозможно было испытать от самого сильного наркотика. Я физически ощущала счастье — оно клокотало где-то в грудной клетке и душило приступами нежности даже без созерцания объекта любви. Такое со мной было в первый и единственный раз в жизни. И теперь обрывки того безумного, но счастливого времени, я собирала, с нежностью гладя подушку, где спал Клаудио.
Однажды, когда я прилегла вздремнуть после обеда, меня вернули в реальность шаги на лестнице. Я едва оторвала голову от подушки, прислушиваясь и спросонья не понимая, что это и зачем, как дверь в спальню открылась. От неожиданности я подскочила на месте. Мои ожидания, мелькнувшие неосознанным импульсом подсознания, разбились в тот же миг.
В дверях стояла женщина. Я молниеносно оценила ее: не молодая, но молодящаяся, как все итальянки переходного возраста, когда они еще не старухи, но уже и не девушки. У женщины был растерянный вид, впрочем, у меня он был не более представительный.
— Вам кого? — не нашла ничего более логичного спросить я.
— Видимо, Вас, — произнесла взволнованным голосом женщина, порывисто поправляя копну каштановых волос. — Вы… Вы кто?
— Что значит — кто? — рассердилась я,  поднимаясь с постели и спешно обматываясь простыней, поскольку спала только в нижнем белье. — Я снимаю этот дом на законных основаниях, есть договор с хозяином. А вы-то кто?
— Это не важно. — Нервно сглотнув, женщина прошла к кровати и схватилась двумя руками за спинку, словно ей было тяжело стоять, глядя на меня встревоженно и напряженно.
— Как это не важно? — Я начинала закипать. — Или объяснитесь, или покиньте дом! Я вызову полицию.
— Вы правы, — едва заметно усмехнулась незнакомка. — Я должна все объяснить. Дело в том, что я и Клаудио... — Она вскинула на меня выжидающий взгляд, точно я должна была обо всем догадаться сама.
И я, конечно же, догадалась, но виду не подала. В конце концов, почему я должна все понимать самостоятельно? Пусть продолжает, и тогда я решу, как себя вести. Пока же эта ситуация была мне крайне неприятна и тягостна — интуиция подсказывала, что ничего хорошего от визита этой женщины ждать не приходится. Я не повела и бровью, и незнакомке пришлось таки закончить фразу.
— Я и Клаудио... Мы встречаемся. Можно даже сказать, мы живем вместе... когда я приезжаю к нему. Он очень дорог мне, вы понимаете?
— Пока понимаю, — скрестив на груди руки, кивнула я, — но причем тут этот дом, я и ваше внезапное появление? Я, знаете ли, еще поспать собиралась.
— Не перебивайте! — взвизгнула женщина и залилась краской. — Мне тяжело говорить с вами о Клаудио, но я должна...
— Да что же такое?! — вспыхнула в свою очередь я. — Вы, Клаудио... Вы его женщина, он ваш мужчина, и слава Богу! Что вы от меня-то хотите?
— Чтобы вы уехали! — выкрикнула незнакомка и, закрыв лицо ладонями, горько и громко зарыдала.
— Очень мило... — Я уселась на кровать и всплеснула руками, едва успев подхватить пожелавшую слететь с меня простыню. — С чего же я должна уезжать? Я заплатила Клаудио за свое пребываение тут, есть договор...
— Я выплачу вам неустойку, только уезжайте, прошу вас! — сквозь рыдания проговорила женщина.
— Простите, но меня это не устраивает. Я так и не поняла, по каким таким веским причинам я должна это сделать!
— Не стройте из себя дурочку! — перестав всхлипывать и оторвав ладони от красного лица, прокричала она.
Ее налипшие на лицо волосы спутались, краска растеклась. Вид у женщины был более чем жалок. Но мне, тем не менее, было жутковато от другого — я видела в ней источник опасности, реальной опасности для себя, пусть пока что все походило на дурной фарс. Тем временем женщина продолжала:
— Вы прекрасно понимаете, почему я здесь и почему требую, чтобы вы покинули этот дом! Клаудио — только мой, понимаете? И я не отдам вам его! Не отдам! Уезжайте или...
— Господи, — устало проговорила я, — или что? Значит так, успокойтесь и выслушайте меня. — Я подождала, пока женщина начала дышать ровнее и перестала заливаться краской от напряжения. — Во-первых, я никуда не уеду, поскольку я приехала сюда отдыхать и потратила именно на эту поездку немалые деньги. Но это не важно — я нашла здесь уединение и покой, которые ценю выше денег. Во-вторых, Клаудио я знаю всего несколько дней, пару раз он привозил еду, он должен ее привозить мне по условиям контракта. Между нами нет никаких отношений, кроме как отношения хозяина дома с постояльцем. Теперь я могу рассчитывать на то, что вы оставите меня в покое?
Взгляд у женщины был виноватым, и я уж было решила, что моя пламенная речь произвела на нее должный эффект, но она все с тем же виноватым видом отрицательно покачала головой.
— Я вам не верю.
— Да это ваши проблемы, можете не верить. Но вам придется убраться отсюда.
Я прошла к двери и указала ей на ступени вниз. Женщина молчала, глядя в окно и продолжая качать головой, точно споря сама с собой. Я хотела привести еще прау аргументов в свою защиту, но она вдруг обернулась ко мне и заявила:
— Если вы не сделаете то, что я прошу, я вас убью.
— Что? — переспросила я, решив на какое-то мгновенье, что ослышалась или не так поняла слово на неродном языке.
— Убью вас, — тактично повторила незнакомка. — И вы не сможете ни вызвать полицию, ни позвать на помощь — тут никого нет. А телефон я отключила, перерезала провод, вот так-то! Последний раз спрашиваю — уезжаете?
С этими словами она вынула из сумочки нож приличного размера, каким разделывают туши на рынке, и крепко обхватив ладонью рукоять, постучала им по спинке кровати. У меня похолодел затылок.
— Постойте, — заикаясь, проговорила я, делая останавливающий жест рукой. — Давайте еще раз поговорим. Я уверена, вы напрасно волнуетесь по поводу меня и Клаудио! Расскажите, почему вы решили, что я причиню вред вашим отношениям? Давайте поговорим, и я развею все ваши сомнения!
— Это не сомнения, — прошептала женщина, потихоньку двигаясь ко мне с наставленным на меня острием лезвия. — Я точно знаю, что вы встали у меня на пути. С тех пор, как вы приехали, он сильно изменился, совсем не дотрагивается до меня! Я прилетела, а он меня даже не поцеловал! Я сразу поняла — дело в женщине, в другой женщине. А где же ему ее прятать, как ни здесь? И вот, я не ошиблась, так и вышло. Я ненавижу вас. Уезжайте, не вводите в грех...
Я, словно завороженная, смотрела на блестящее лезвие ножа, которое приближалось ко мне с каждым словом сведенной с ума ревностью женщины. У меня перехватило дыхание, горловой спазм не позволял сглотнуть. Я множество раз видела в фильмах подобные сцены, а которых главный герой в последний момент спасался бегством или прыжком в открытое окно, или, в крайнем случае, ловким заламыванием руки убийцы с последующим вышибанием ножа и обезвреживанием противника. Ни того, ни другого, ни третьего сделать в тот момент я не могла. Мало того, я не могла даже пошевелиться, скованная ужасом по рукам и ногам. Мне оставалось только говорить, говорить и говорить, чтобы не дать ей возможности утвердиться в правоте своих предположений и омерзительных действий.
— Ну, послушайте же, — облизывая пересохшие губы и глядя в глаза женщине, с великим трудом оторвав взгляд от орудия потенциального убийства, произнесла я дрожащим голосом, безуспешно стараясь придать ему твердости. — Я не помышляла о вашем мужчине, когда ехала сюда, и уж поверьте, не думаю о нем, как о любовнике, сейчас, когда увидела его. Он совершенно не в моем вкусе! Мне нравятся другие мужчины.
— Какие? — остановив свое продвижение в мою сторону, бесстрастно спросила незнакомка. Я мысленно перекрестилась.
— Другие. Молодые. Высокие, красивые такие... Худые! Да, худые, сухощавые даже... — Я с трудом подбирала слова, мне было важно описать полную противоположность Клаудио, причем сделать это как можно более убедительно. — Темпераментные, резкие, вспыхивающие, как огонь на ветру... Вы меня понимаете?
— Молодые? — вскинула брови женщина, немного опустив нож.
— Да, молодые. Я знаю, это можно осуждать, но я совсем не любительница мужчин в возрасте. Мои ровесники и те, кто старше меня не привлекают. Может быть, это неправильно, но я не могу уждержаться, когда вижу перед собой молодого жеребца с подтянутым телом, упругим задом, свежим лицом, не испещреннным морщинами... А дряблая шея? Вы меня понимаете? Разве может быть что-либо ужаснее? Когда ты целуешь мужчину в шею, а там вместо тугой жилки лишь обвисшая кожа, хочется выскочить из постели и убежать, куда глаза глядят. Я уже не говорю о сексе! По-моему, это ужасно, когда мужчина уже стар и не может ничего, кроме как засунуть тебе только палец...
Кажется, я увлеклась, мне и самой было неприятно то, что я говорила незнакомому человеку, но, видя, как рука с ножом уже полностью опустилась, и женщина облокотилась на кровать, внимательно меня слушая, я быстро справилась со смущением и продолжала описывать все преимущества молодого тела с тем же жаром, с каким еще недавно убеждала Джанфранко в обратном, пытаясь обезопасить себя от его страсти.
— Значит, говорите, любите молодых? — прищурившись, снова переспросила женщина, оборвав меня на полуслове, к моему облегчению. — Таких, как Джанфранко?
Джанфранко! Ну конечно же, Джанфранко! Камень упал с моей измученной души. Милый мальчик, вот ты мне и пригодился!
— Ммм... — Я потупила взгляд и постаралась придать своему виду побольше смущения, словно меня поймали на слове. — Ну да. Как, например...
Я перевела взгляд в окно, будто замечтавшись. Боковым зрением я видела, как женщина обошла кровать с другой стороны и присела на край. Ножа в ее руке уже не было, скорее всего, она спрятала его обратно в сумочку. Это была почти что победа. Но до полной капитуляции противника оставалась еще половина пути. И я должна была пройти ее четко, не допустив ни единой ошибки, не заронив и зерна сомнения в душе этой сумасшедшей.
— Как Джанфранко? — уточнила незнакомка, тем самым облегчив мне задачу в несколько раз.
— Да! Как он, — согласилась я и заставила потупить взор, словно смутившаяся влюбленная, тайну которой дерзко раскрыли.
— Как Джанфранко или… именно Джанфоранко? — продолжала допытываться женщина.
— Только не говорите об этом его отцу, прошу! — метнув на нее умоляющий взгляд, простонала я. — Это мой самый большой секрет. Не подумайте ничего плохого, я влюбилась в него только когда приехала сюда, до этого у меня и в мыслях не было... Но зная строгий нрав Клаудио, я не в праве навлекать его гнев на бедного мальчика!
— А он отвечает вам взаимностью? — Ее голос потеплел.
— Конечно! — выпалила я, не подумав, и это оказалось моей серьезной ошибкой.
Тем не менее, в тот момент я еще не подозревала, как жестоко ошиблась, неосмотрительно убедив женщину с ножом в ответных чувствах ко мне Джанфранко. Она оставила сумочку на кровати и подошла к окну. Отодвинув занавеску, некоторое время безучастно смотрела вдаль, размышляя о своем, точно все еще не веря мне, но затем, оживившись, вдруг обернулась ко мне с детской радостью на лице. Я встревожилась: что еще пришло в голову этой ненормальной?
— Поздравляю вас! — воскликнула она, хлопнув в ладоши. — Приехал ваш любимый!
— Джанфранко? — зачем-то переспросила я, бледнея.
— Ну конечно же, кто еще?! — снова ставшим ледяным голосом проговорила женщина. — Спустимся к нему, встретим.
Она потянула меня за руку вниз по лестнице, и я, как была — босиком и в простыне — невольно последовала за ней, на ходу мысленно молясь только о том, чтобы Джанфранко догадался подыграть мне и не испортил бы с невероятными усилиями созданное мной.
— Докажи мне, что твои слова не ложь, — с нервной дрожью в голосе приказала женщина, и мое сердце вновь бухнуло где-то в районе пяток. — Иначе я не отвечаю за себя.
— Джанфранко! — бодро поприветствовала она юношу, когда тот открыл входную дверь.  — Здравствуй, мой дорогой!
— Добрый день, — отозвался он, удивленный, как я поняла по его глазам, и присутствием в доме этой женщины, и моим внешним видом. — Как дела?
— Все хорошо, — ответила я, взглядом умоляя Джанфранко почувствовать, что все совсем наоборот.
— Как ты, милый? — Женщина по-свойски поцеловалась с Джанфранко, он же был крайне недоволен.
— Ничего, — сквозь зубы процедил он. — Алессандра, мне с вами надо поговорить.
— Почему ты называешь ее на «вы»? О, дорогой, можешь меня не стесняться, я все уже знаю! — Моя потенциальная убийца подмигнула мне и засмеялась, показывая, что она в курсе нашей «пикантной ситуации».
Джанфранко хотел было что-то ответить, но я, предчувствуя неминуемый провал в случае, если он начнет оправдываться и отнекиваться, схватила его за руку, резко притянула к себе, поражаясь собственной силе, не давая ему времени опомниться, обхватила его шею руками — для верности, чтобы не вырвался от неожиданности — и поцеловала со всей страстью, как в театре, долго, молча, торжественно.
Джанфранко, естественно, сперва дернулся, но мои объятия были крепки. Затем его тело обмякло и он отдался чувству целиком. От этого поцелуя у меня закружилась голова. Я не знала, сколько прошло времени, и пора ли было заканчивать мизансцену. Из-за роящихся в голове мыслей я не могла как следует расслабиться и получить истинное наслаждение тем, о чем мечтала с момента встречи с Джанфранко. Наконец, я с трудом отстранилась от него и обернулась, но в доме уже, кроме нас, никого не было.
— Алессандра... — завороженно прошептал юноша. — Это было великолепно... Я хочу тебя!
Он обнял меня за талию, ища ртом мои губы, но я уперлась руками в его грудь, не давая приблизить ко мне лицо.
— Остановись, — также шепотом приказала я. — Надо посмотреть, уехала ли она.
— Да черт с ней! — разгоряченно заговорил юноши. — Пойдем наверх, я весь горю!
— Я посмотрю.
Я оттолкнула его с силой и вышла на улицу. Действительно, этой женщины тут не было. К счастью, реалистичность сцены с поцелуем заставила ее поверить в отношения между мной и сыном Клаудио. Наверняка она сейчас едет к нему, чтобы со всей страстью и признательностью отдаться своему любимому мужчине. Теперь-то ей ничто не мешало!
А мне?
Я горестно вздохнула и в тот же миг снова почувствовала горячие дрожащие руки Джанфранко на своей талии.
— Видишь, ее уже и след простыл. Она поехала к отцу, чтобы занять его до утра, а значит, всю ночь мы сможем не беспокоиться, что кто-то нарушит наше уединение...
— Ты тоже поезжай, — сказала я, оборачиваясь к нему.
— То есть... как?! — отпрянул юноша. — Ты меня гонишь? После того, что между нами было?
Я все еще продолжала ощущать себя на сцене театра, где актеры играют из рук вон плохо.
— Между нами ничего не было, прости меня за этот поцелуй, — протараторила я, мысленно призывая на помощь всех известных мне святых, ибо я слишком устала оправдываться и играть в этом дешевом «спектакле».
— Ты не можешь так говорить, — мотнул головой юноша. — Я чувствовал, как ты меня целуешь! Меня невозможно обмануть — ты хотела меня! Ты отвечала мне! Я слышал, как учащенно ты дышишь, значит, ты была возбуждена! Я не ребенок, я знаю, как дышит женщина, которая хочет мужчину!
— Ой, не слишком ли ты умен для своих лет, — усмехнулась я, и это было моей очередной ошибкой.
Джанфранко взорвался. Он со всей силы пнул дверь, которая от удара чуть не слетела с петель. Но этого ему оказалось мало — он начал бить кулаками об стену, от отчаяния разбивая их в кровь.
— Перестань! — крикнула я, и это заставило его прийти в себя — видимо, опыт общения с сумасшедшими убийцами придал моему голосу властности и убедительности. — Ты никогда не получал отказов от женщин? Ну, скажи мне, неужели все твои женщины всегда говорили «да»?
— Не всегда, — огрызнулся Джанфранко.
— Тогда сядь и расскажи, что тебя вывело из себя. Я просто полсушаю...
— Не говори со мной, как с больным, — буркнул он.
— Хорошо, — согласилась я. — Но и ты меня пойми. Я ни в чем перед тобой не виновата, а мне частенько приходится наблюдать твои приступы ярости. Не за тем я сюда приехала, — между прочим напомнила я, чтобы пристыдить Джанфранко.
— Прости, я идиот.
— Да, конечно. Итак. Что тебя так взбесило?
— Да уж не твой отказ, это точно, — устало проговорил он, отрешенно глядя перед собой.
— Но что же тогда?
— Я все понял. А ты принимаешь меня за несмышленого подростка... Я же знаю эту женщину не первый год, она очень ревнива. Зачем она здесь была? Для чего ты целовала меня при ней? Чтобы убедить ее в непорочности отца? И поскольку она уехала, то получила этому подтверждение. И твой поцелуй был нужен для закрепления эффекта, верно? На самом деле ты меня не хотела?
— Да, ты все верно понял, но...
— Ничего не говори. Я понял даже больше того, что должен был понять. — Джанфранко грустно усмехнулся.
— И что же это?
— Что? — Он вскинул бровь и внимательно посомтрел на меня, отчего мне пришлось отвести взгляд — так он был в тот момент похож на Клаудио, при мысли о котором у меня больно сжалось сердце. — Я понял, что ты все же хочешь меня. А любишь его.
Я рассмеялась. Однако холодок, пробежавший у меня по спине при этом, сделал мой смех искусственным и ледяным.
— Ты не прав, ты и твой отец... — попыталась я возразить, потому что не желала, чтобы мои тайные желания и мысли оказались слишком явными, да еще и так запросто выраженными. Я и сама не могла сформулировать точнее, что происходило со мной тогда... А Джанфранко двумя фразами попал точно в цель, сразив меня наповал. — Ты и твой отец — вы оба мне небезразличны, но...
— Я прав, — отрезал он, прервав меня. — Я не хочу ничего слышать о моем отце. Я ненавижу его.
— Почему?
— По-моему, я уже слышал от тебя этот вопрос.
— И ничего не ответил. Давай же хотя бы сейчас на чистоту.
— Не сейчас.
— А когда?
— Может, никогда?
Я посмотрела прямо в глаза Джанфранко. Он глядел на меня также открыто и без эмоций. Уже полностью успокоившись, он был настолько уверен в своей неависти к отцу, что она даже ничуть не тревожила его. Зато все больше и больше начинала тревожить меня.
— Так не пойдет, — возразила я, привыкшая к тому, что всегда получаю ответы на свои вопросы. — Эта женщина, к твоему сведению, хотела меня прирезать, у нее в руках был здоровенный нож, мне пришлось выкручиваться, ведь я была безоружна и беззащитна, а ты оказался единственным аргументом в мою пользу. Так что прости, если ввела тебя тем поцелуем в заблуждение, но иначе — и это в лучшем случае — ты бы нашел мое бездыханное окровавленное тело здесь, а в худшем — сам стал бы ее жертвой, как свидетель преступления.
— Ты начиталась детективов, — хмыкнул Джанфранко. — Хотя возможно ты и права. Доменика готова на все, лишь бы заполучить отца.
— Послушай, — нахмурившись, поскольку припоминала их последний разговор, закончившийся руганью, спросила я, — ты ведь говорил, что у отца никого нет? И что он способен загубить еще одну невиную душу, что-то в этом роде... Как-то не вяжется все это с появлением тут этой жаждущей крови валькирии.
— Отчего же не вяжется? — пожал плечами Джанфранко. — Вполне. Доменика уже который год добивается отца, выдумывает себе несуществующих соперниц, ревнует его к каждой женщине, на которую он мельком посмотрит. Мысленно она уже совершила с десяток убийств. Но я не мог и представить, что она способна зайти так далеко, как ты говоришь... По ней в таком случае психушка плачет.
— И не по ней одной, — проворчала я себе под нос.
— Что? — переспросил Джанфранко, но я мотнула головой, и он продолжил: — Так вот, отец относится к ней, как к подруге, вернее, как к неизбежному злу. Да, они, думаю, иногда спят вместе, когда она приезжает к нему. Но впускать Доменику в свою жизнь он не спешит, и правильно делает. Хотя зачем я все это говорю тебе? — вдруг точно опомнился он. — Да, ты права, я идиот. Я бы мог напеть тебе, что у них все прекрасно, что они любят друг друга, и у тебя не осталось бы ни единого шанса быть с отцом... — Он горько усмехнулся. — Видишь, что ты делаешь со мной? Я становлюсь абсолютно безумен... А еще и этот поцелуй...
Джанфранко вздохнул, осуждающе косясь на меня. В тот момент он был похож на обманутого ребенка, которому пообещали купить игрушку и даже дали подержать, но забрали и объяснили, почему он не должен ее иметь. И вроде бы он все понял, но смириться не может.
— Прости, прости, прости, — поглаживая его по спине, пробормотала я. — Но ты же понимаешь: поцелуй или смерть.
— Хотел бы я умереть после такого поцелуя — это лучшее, что было со мной в жизни. Такое, наверное, уже не повторится...
— Не говори ерунды и не заставляй меня чувствовать вину, — в свою очередь нахмурилась я. — Достаточно праздных разговоров о смерти. Ты не представляешь, что мне сегодня довелось пережить, а позволяешь себе шутить на такие темы!
— Ты меня прости, — вздохнул юноша.
Мы некоторое время сидели молча, думая каждый о своем, пока я не вспомнила, что восседаю тут, завернутая в простынь, не причесанная, не умытая и голодная.
— Вот что, — сказала я, поднимаясь и придерживая полы моей импровизированной туники, — я хочу есть. На нервной почве аппетит невероятно разыгрался. Ты составишь мне компанию? Я бы еще и выпила с удовольствием.
— Отлично! — вскочил с места Джанфранко. — Я сейчас все приготовлю!
— Давай, давай, — вздохнула я, удаляясь приводить себя в порядок.
События прошедшего утра полностью выбили меня из колеи. Разве могла я предполагать, когда сетовала на бурную вечеринку, устроенную во второй день моего пребывания здесь, что меня ожидает нечто более захватывающее и превосходящее по накалу страстей в несколько раз? «То ли еще будет!» — думала я, переодеваясь, предварительно — на всякий случай — закрыв дверь на ключ.
Спусившись к Джанфранко, я обнаружила накрытый стол, увенчанный бутылкой вина «от прадедушки», за которым восседал мой избавитель. Он был аккуратно причесан и серьезен. Привстав при моем появлении, он галантно предложил мне место напротив себя и прокашлялся, как для произнесения речи. Я невольно улыбнулась.
— Какая красота! — не смогла не отметить я его старания. — Налей же мне скорее вина! Очень хочется забыться.
— Алессандра, — торжественно произнес Джанфранко, откупоривая бутыль, — я подумал, почему бы нам с тобой всерьез не завести отношения? Ты только подумай, — решительно остановил он мою попытку высказаться, — об этом знает Доменика, ты сама ее убедила. Значит, — он посомтрел на часы, — через полчаса об этом будет знать и отец. Нам нет смысла отпираться, и все, что остается, это снять все твои, — он сделал упор на слове «твои», — внутренние запреты и отдаться чувствам!
— Ты забываешь, что у меня нет к тебе чувств, — подняв свой бокал и выпив его залпом, напомнила я. — Нечему отдаваться.
— Я знаю, — ничуть не смутившись, кивнул Джанфранко. — Ты мне говоришь это не в первый раз. Черт с ними, с чувствами. Но между нами есть хотя бы страсть, притяжение. Почему бы не насладиться друг другом, ведь я многое способен тебе дать, как и ты мне.
— Но я же пробуду тут всего две недели, — попыталась возразить я, не находя объективных аргументов, чтобы продолжать отказывать тому, кто вызывал во мне самые смелые желания и заставлял фантазию работать за именитых режиссеров порно-фильмов.
— Нам этого хватит! — с жаром отозвался Джанфранко, перегнувшись через стол и сжимая мою руку в своих горячих ладонях. — Я наполню каждый твой день страстью, нежностью, радостью и блаженством! Поверь мне, доверься, все будет хорошо, вот увидишь! Все будет как нельзя лучше!
Я смотрела в его большие карие глаза и думала о том, что все будет именно так, как говорит Джанфранко, в том не могло быть и сомнений — моя разгоряченная плоть буквально кричала мне то же самое. Однако я была уже далеко не девочкой. Обжигаясь бессчетное количество раз, я имела право не бросаться в омут с головой и не слушать крики плоти, которой только и надо было, что получить свое, и плевала она на мою душу, которую я с некоторых пор оберегала пуще зеницы ока.
Когда-то я сама с жаром убеждала Сергея, что мы будем только счастливы, если предадимся нашей обоюдной страсти. Я клялась, что никогда не причиню ему боль, забыв, что все может статься наоборот, и что самой уязвимой в нашем тандеме окажусь я. Я искрене верила, как сейчас Джанфранко, что нам будет достаточно времени, отведенного судьбой, и что сверх того мы не попросим. Я смеялась над ним, когда Сергей предупреждал, что мы пожалеем обо всем случившемся... А ведь все тоже начиналось с «голой» страсти. Нет, я больше не хочу к этому возвращаться!
Я порывисто вздохнула и убрала свою руку.
— Что это значит? — насторожился Джанфранко.
— Это значит, что тебе пора уехать, — четко произнесла я, не оставляя ему малейшего шанса вновь начать меня уговаривать, и не оставив себе возможности передумать.
Не говоря больше ни слова, Джанфранко встал из-за стола и, прихватив куртку, не глядя в мою сторону, вышел из дома. Хлопок двери заставил меня вздрогнуть, но я не помотрела ему вслед. Во мне что-то оборвалось в тот момент. Я словно вернулась в прошлое и сделала то, что должна была сделать для Сергея и для себя самой — отказать ему, послать к черту все свои желания, сохранив тем самым и его и свою жизнь от непопровимой ошибки, от тяжкого груза, что лег на нас, когда меж нами все кончилось. Все когда-то кончается. Но есть то, чего лучше не начинать вовсе. Так я решила, что поступила верно, и с чувством выполененной миссии — прежде всего во имя себя — решила немного пройтись, подышать свежим воздухом.
Моя прогулка не заняла слишком много времени. Все, что я могла, будто заключенный, пройтись вниз по тропе до автомобильной площадки и обратно. Вот она, моя мнимая свобода! Хотя почему же мнимая? Разве свобода измеряется только лишь пространством?
Я с удивлением и удовольствием отметила про себя, что меня больше не будоражит тот лаз в кустарниах, что проделали мы с Джанфранко, пробираясь к нашему уединенному шалашу. Меня уже не беспокоили воспоминания о той ночи, когда я вывихнула лодыжку, и он лечил меня, нежно касаясь рукаим моей больной ноги. Мне больше незачем было тяжко вздыхать, памятуя о том, как он привез сюда свою новую подружку, а я стояла, как идиотка, и мяла в руках ее шарф, пытаясь уловить тайный аромат ее очарования и понять, чем она оказалась для него лучше меня...
Все это ушло, как когда-то ушли воспоминания о Сергее. Я стала свободнее. Я ощущала эту свободу физически — у меня словно выросли крылья за спиной. Я позабыла, что придумала себе новое предназначение — помирить отца с сыном. Мне вдруг стали так чужды их семейные тайны, разборки, обиды, недосказанности... Мне в один миг все это показалось безынтересным, далеким, чужим...
Я остановилась и поежилась от нового чувства не то тревоги, не то тоски, внезапно сменившего легкость и беззаботность. Несвойственное мне состояние безразличия словно было предвестником каких-то глобальных перемен, о коих я не могла даже догадываться. Но их неотвратимость я ощущала каждой клеточкой своего тела и, что странно, каждой фиброй души.
В глубоком потрясении не открытия, а лишь его преддверия, я вернулась в дом и, не запираясь, принялась пить, чтобы хоть как-то вернуться в привычное человеческое состояние. «Наверное, — подумала я, — сказался стресс. Не каждое утро приходится утихомиривать зарвавшихся сумасшедших теток с ножами для разделки туш наперевес!»
Порядком наклюкавшись, я наконец-то обрела прежнее состояние спокойствия и веселости, когда хочется смеяться без причины и разговаривать с самой собой.
— Ну что же? Похоже, это таки пришла старость! — констатировала я и покачала головой. — Вот, вместо того, чтобы нежиться в объятиях страстного мужчины, ты, как монашка, надираешься в одиночку и читаешь себе морали. Впрочем, вряд ли монашки надираются... Но это не имеет значения. Как монашка, ты спасла свое тело и даже в какой-то степени душу. Молодец! Примите поздравления! Только кто тебе даст медаль за стойкость и мужество? Да, отпуск полетел к чертям. Это было ясно сразу в тот момент, как ты увидела его глаза... Да-да, не отрицай! — Я дискоординирорванно мотнула головой. — Его глаза перечеркнули все твои планы на покой и одиночество. Ты же знала, что так будет, ты же в тайне от себя самой этого хотела! Там... — Я вскинула голову вверх, пытаясь разглядеть нечто на потолке. — Там знают лучше, что, когда, зачем и почему. И бессмысленно бороться, все равно все выйдет так, как должно выйти. Вот почему ты дала от ворот поворот его сыну. Вот почему! А не потому, что печешься за свой моральный облик, за ответственность перед прошлым... Чушь! Прошлое — прошло. Будущее — только будет, да и то вилами на воде писано это... Есть только здесь и сейчас, завтра может быть без нас, — вспомнились слышанные некогда в юности строки.
— Признайся-ка, — продолжала я обличать себя после недолгого молчания, сопровождаемого пополнением бокала, — все, чего ты сейчас хочешь больше всего, это увидеть вновь его глаза и почувствовать себя робкой девочкой рядом с ним, неумело прижаться к его крепкому плечу и замереть, слыша его дыхание и биение собственного сердца. Так ведь?
Стук в дверь заставил меня на мгновение протрезветь и икнуть от неожиданности.
— Кто там?! — прокричалая я, не видя смысла притворяться, что никого нет дома: повсюду горел свет, и я разговаривала сама с собой довольно громко, благо что по-русски.
— Алессандра, это я. Откроете? — послышался голос Клаудио.
— Слава Богу! — прошептала я и метнулась к двери, чуть не потеряв равновесие и повиснув на ручке, чтобы не упасть, когда дверь отворилась.
— Почему вы стучите, черт подери? — возмутилась я заплетающимся языком, пропуская в дом его хозяина. — Вы напугали меня до черта!
— Перестаньте упоминать черта, — попросил Клаудио, оглядывая комнату и морщась, точно откусил лимон. — Пьете?
— Пью, черт возьми! — взорвалась я, все еще не отпуская ручку, как спасательный круг. — А что прикажете мне делать, когда ваши пассии врываются ко мне посреди бела дня, угрожают ножами и велят вышвыриваться вон?! Как вы это, кстати, объясните, а?! Это черт знает что! За что я плачу вам деньги, а, Клаудио? Потрудитесь мне все объяснить! Немедленно...
Последнее слово я уже прощептала ему прямо в губы, поскольку он подхватил меня на руки и заставил замолчать глубоким поцелуем. Наверное, удовольствие меня целовать было еще то! Перегар от меня в тот момент был сильнее, чем от запойного пьяницы. Но Клаудио стойко вынес это безобразие, а заодно и меня — на свежий воздух.
— Я все знаю, моя дорогая, — усадив меня на лавку возле дома и обняв, как раз именно так, как я мечтала буквально несколько минут назад, ласково проговорил он. — Поэтому я и приехал сюда. Доменика совсем с ума сошла, ей лечиться надо. Не беспокойся, больше тебя никто не потревожит.
— Что ты с ней сделал? — тыкаясь носом в его плечо и вдыхая с великим наслаждением его такой родной и теплый запах, поинтересовалась я без особого энтузиазма и должного волнения.
— Ничего страшного, она уже в самолете на пути к себе домой. Между ней и мной все кончено, любые отношения прекращены. Это должно было случиться гораздо раньше, но я все тянул, боялся обидеть. А она распустилась. И вот до чего дошло.
— Она с собой ничего не сделает? — насторожилась я.
— Нет, — успокоил меня Клаудио, и его голос действительно мог убедить кого угодно в чем угодно — спокойный, мужественный, твердый, которому хочется верить.
— Ну и ладно, не будем о ней.
Вино, которое я поглотила в ожидании чуда, все еще плескалось в моей крови, хотя это чудо свершилось и сидело теперь рядом со мной на скамье, самое реальное на свете, куря сигарету и безмятежно выпуская в сторону дым, дыша ровно, позволяя мне покоиться на волнах его дыхания, как в уютной колыбели.
Клаудио молчал, молчала и я. Нам не нужны были слова. Не нужны были и мысли о том, что все имеет свой конец. Это сейчас было не про нас. Я была твердо уверена, что наше чувство не иссякнет. Мы будем любить друг друга до конца своих дней, как бы страшно это ни звучало. Единственное, чего бы мне хотелось, — сделать этого мужчину еще более счастливым. И, поскольку я больше ничего на свете не боялась, и терять мне было уже нечего, я спросила:
— Как я могу помирить тебя с сыном?
Мой вопрос заставил Клаудио передернуться. Выбросив сигарету, он серьезно посмотрел на меня.
— Зачем тебе это?
— Не знаю, но чувствую, что надо.
— Брось. Мы прожили так двенадцать лет, проживем еще трижды по столько. Ничего не изменится, и ладно. В конце концов, у него своя жизнь, мы уже давно не тремся бок о бок в одном доме. Мы редко видимся, я могу не беспокоиться о нем, он уже вырос и не нуждается в моей опеке.
— В опеке — нет. Но в товей любви — очень нуждается. Я говорила с ним...
— И что же? Он неавидит меня?
— Да. И это мне нравится. Понимаешь, он говорит о тебе с чувством. Пусть это чувство негативное, но ты не безразличен ему. У вас есть шанс направить все в иное русло, стоит только захотеть. И первый шаг должен сделать ты, как отец и более сильный духом.
— Давай не будем об этом? — мягко предложил Клаудио, пытаясь снова заткнуть мне рот поцелуем. Но меня было не так-то просто остановить.
— Будем! — вырвавшись из его объятий, с жаром проговорила я. — Именно сейчас будем, потому что я не хочу отпускать тебя в твою раковину! Кто знает, может, завтра кого-то из нас не станет, и тогда никто не сможет простить себя за ошибку, которую уже невозможно будет исправить!
— Надеюсь, ты образно? — вдруг посерьезнел Клаудио. — Нельзя шутить такими вещами.
— Конечно, образно! — вцепилась я ему в ворот его рубашки. — Но пойми меня, это надо сделать сейчас, сию минуту, помирить вас, иначе... иначе... я не знаю...
— Милая моя, ты немного пьяна, — обхватывая мои руки своими ладонями, сказал Коаудио. — Пойдем, я уложу тебя спать, а завтра утром мы поговорим, хорошо? Я очень признателен тебе за твою заботу о нас. Ты права, права. Нам надо восстановить мир с моим мальчиком. Все так и будет, только сейчас поспи, тебе это необходимо больше, чем выступать в роли миротворца. Идем.
Он увлек меня за собой в дом и оставил на первом этаже, велев не трогать больше вина, пока он будет стелить наверху постель. Клаудио ушел, а я, не желая покоряться и оставлять свою гениальную идею примирения и воссоединения семьи небезразличных мне людей, набрала номер Джанфранко на своем мобильном. Он ответил сразу же.
— Алло?
— Ты должен приехать.
— Когда? Что случилось? Алессандра, ты в порядке? Эта безумная снова приезжала? Ты цела?
— Со мной все в порядке, но ты должен приехать. Немедленно. Я жду.
— Ты ждешь?! Боже... Я выезжаю немедленно! Я лечу!
Я положила трубку. Глупый мальчишка, он думает, я изменила отношение к нему и жду его в свои объятия... Пьяный смешок вырвался у меня из груди.
— С кем ты разговаривала? — крикнул сверху Клаудио.
— Ни с кем! — отозвалась я, пошатываясь по пути к лестнице. — Сама с собой!
И снова засмеялась. Мои мысли путались. Я действительно слишком устала за этот безумный-безумный день. Опьянение новой волной накатило на меня, и я на карачках поползла по лестнице вверх.
— Боже, моя малышка, — всплеснул руками Коаудио. — Ну что мне с тобой делать?! Иди сюда, я помогу тебе.
Он выудил меня с последней ступеньки, подхватил на руки и положил на кровать.
— Раздень меня! — приказала я, чувствуя, как кружится моя голова, а перед глазами с бешеной скоростью проносятся то окно, то спинка кровати, то озабоченное лицо Клаудио.
— Конечно! — донеслось до меня откуда-то издалека.
Я не успела прийти в себя, как оказалась без одежды под покрывалом. Мне было холодно.
— Клаудио, — позвала я, — полежи со мной, пожалуйста. Мне что-то нехорошо.
— Я принесу тебе таблетку.
— Не надо таблетки, сейчас все пройдет. Просто полежи рядом, я хочу согреться.
Немного колеблясь, он снял рубашку, джинсы, выключил свет и нырнул ко мне под одеяло. Я с удовольствием обняла его руку, прижалась к плечу, мне стало теплее и я начала медленно погружаться в сон. Больше я ничего не чувствовала — ни вожделения, ни страсти, ни трепета. Казалось, я вернулась в детство, когда засыпала в обнимку с плюшевым мишкой, к которому привыкла и не мыслила себя без его мягких лап и мехового пуза. Мне было невероятно хорошо. Я хотела лежать так вечно. Я была счастлива. Я уснула.

Резкая вспышка света выдернула меня из состояния ватного покоя. Клаудио дернулся, моя голова соскользнула с его плеча. Громкий голос прорезал тишину и пространство.
— Так вот зачем ты меня позвала? Дрянь!
Джанфранко стоял в дверях комнаты, сжимая кулаки. Вздувшиеся вены на его шее пульсировали, он был красным и потным. Я никогда ранее не видела его таким. Клаудио натягивал штаны, балансируя на одной ноге, и что-то быстро говорил ему, я не могла разобрать спросонья. Моя голова еще кружилась и болела. Сама я поднялась с кровати и, не стесняясь никого из мужчин, надела футболку и джинсы на голое тело. Меня качало из стороны в сторону, и я почти полностью потеряла равновесие, успев зацепиться за спинку кровати, когда мощный удар в челюсть сбил Клаудио с ног, и он всем телом повалился на меня.
— Прекрати! — заорала я, набрасываясь на Джанфранко, остервенело пинающего ногами упавшего на пол отца. — Что ты делаешь, остановись!
Клаудио лишь закрывал лицо и прижимал ноги к животу, а разъяренный Джанфранко пинал и пинал его по бокам, по голове. Я рыдала, слезы залили мне нос и рот, я все еще цеплялась за руки Джанфранко, стараясь остановить его, но он с яростью сбрасывал меня с себя, как щенка, и продолжал бить Клаудио. Я не могла вынести этого блольше. Получив пару ударов в грудь, поскольку он уже не разбирал, кого и куда бьет, я схватила горшок с цветком с подоконника и ударила им по голове Джанфранко. Он вскинул на меня полный удивления взгляд и, развернувшись в пол-оборота, как сдувшийся шарик, обрушился на пол. Клаудио лежал рядом без сознания.
От ужаса я не знала, что делать. Перед глазами все плыло. Взяв в руку запястье Джанфранко, я попыталась нащупать пульс, но не смогла разобрать — там ли я его щупаю. То же я проделала с запястьем Клаудио, но тоже безрезультатно. В страхе, дрожа всем телом и не попадая зуб на зуб, я сбежала вниз к телефону, чтобы вызвать «скорую». Телефонный провод был перерезан, об этом позаботилась еще сегодня утром чокнутая Доменика. А мой мобильный, с которого я звонила Джанфранко, исчез. Возможно, он прихватил его зачем-то с собой, не знаю. Во всяком случае, еще раз подняться наверх и увидеть их обоих, лежащих в крови, было выше моих сил.
Тогда я не нашла ничего лучше, как выскочить из дома и побежать к автомобилям. Я бежала и плакала. Мне было больно, словно избили меня, словно я получила удар в висок горшком из-под цветка, словно меня разрезали пополам ножом для разделки туш. Я мчалась изо всех сил, не представляя, как я заведу машину, как поеду, как остановлюсь, но мне надо было ехать — это я знала точно. Это было моим шансом помочь двум мужчинам, мысль о спасении которых сейчас встала для меня на первое место, как никогда ранее.
В машине Джанфранко торчал ключ зажигания. Когда-то Сергей учил меня заводить автомобиль, трогаться с места и даже въезжать на эстакаду. Он надеялся, что когда-нибудь я получу права, хоть я и отпиралась. Теперь эти знания мне очень пригодились. Я села на сиденье, перекрестилась, повернула ключ в зажигании, снялась с тормоза и вдавила педаль газа. Машина дернулась вперед и поехала. Было темно, на ходу я нащупала кнопку включения фар. Внутри меня все клокотало, мне было безумно страшно. Но, когда я начала набирать скорость, чувство легкости и уверенности пришло ко мне и село рядом на пассажирское сиденье. Я ехала быстро, слезы застилали мне глаза, однако я знала, что делаю все правильно. «Я люблю тебя, люблю, очень люблю», — повторяла я шепотом, хотя мне казалось, что я кричала эти слова.
Возможно, будь я трезва, я никогда не решилась бы сесть за руль. Но тогда... Нет-нет, я не могла по-другому. Прадедушка, черт тебя дери с твоим великолепным вином...
Начался дождь. Он полил внезапно, а я не знала, что надо было сделать, чтобы закрыть верх кабриолета. Мои слезы смешались с дождем, глаза перестали разбирать дорогу. Дождь хлестал по щекам, я смахивала его с лица, но он снова плескал мне в лицо, будто из ведра, желая не то отрезвить, не то погубить.
В один миг я почувствовала резкую острую боль, приготовившись к чему-то более сильному и неотвратимому, но все закончилось внезапно, не успев начаться. Я когда-то представляла себе конец всего, но совершенно не так. Наступила полная тишина — ни дождя, ни собственых слез. Пустота и покой. И полнейшее одиночество.
Мне было сророк три года. Я погибла за рулем автомобиля.