Чтобы сразу отмести любые недомолвки и злобные инсинуации, спешу заявить и заверить: я – стойкий интернационалист по убеждениям и полученному воспитанию! Не подразделяю людей ни по расовым, ни по национальным, ни по половым, ни по каким-то другим признакам. Единственные критерии оценки для меня — интеллект, чувство юмора, профессионализм и общительность... Не всегда и не всем понятная толерантность и модный астрал тоже включены в данный список! Это заявление прошу учитывать при прочтении того, о чём хочу рассказать.
… То, что в последние годы происходит на... или в... братской Украине, заставляет меня провести некие параллели с тем, что приходилось наблюдать в студенческие годы. Украинцев у нас училось очень много. Они, как и остальные учащиеся, были очень разными людьми и по уровню интеллекта, и по складу характера. Но общение порой чётко позволяло провести невидимые границы, сходные с нынешним условным разделением Украины на «наших», «почти что наших» и откровенно «не наших».
Ребята из Киева, Харькова, Днепропетровска, Донецка... отличались более терпимой позицией и определённой гибкостью... Скажем точнее — соблюдали нейтралитет и политкорректность. Одесситы, как и положено по определению, выглядели чуток хитрее, юморнее и сразу выделялись из общего числа украинцев. Не могу утверждать, что все являлись коренными одесситами в пятом поколении. Просто местный уклад и образ общения здорово отражались на поведении, выражении мыслей и так далее. Колорит «западенцев» со львовщины, выговор и стереотипы мышления даже тогда сразу выделялись каким-то совершенно особенным образом! Это буквально выпирало и бросалось в глаза.
Естественно, практически все выходцы из Украины сначала показались весьма хитрыми, мудрыми «тильки для сэбэ»..., но и остальные также являлись в этом смысле совсем «не подарком»! До откровенных оскорблений почти никогда не доходило, но в запале спора или дискуссии непременно когда-нибудь звучали характерные словечки — хохол, сало, москаль, самостийность и незалежность! Причём первые два произносились, условно говоря, «русскими», а последние три представляли неубиенные контраргументы именно украинцев.
Хохол и сало, равно как и москаль, не служили выражениями, призванными унизить или оскорбить. Это – неизменные атрибуты анекдотов, дружеских подковырок и устоявшийся стереотип отношений между русскими и украинцами во все века. На это не сильно-то и обращали внимание... Так – для поддержания весёлой атмосферы, не больше!
А вот термины «самостийность и незалежность» всегда являлись самым последним фактором, когда уже не хватало ни сил, ни слов, ни определений для разумного окончания спора или дискуссии. И наблюдалось сие характерное явление только со стороны украинцев. Это также моментально бросалось в глаза. Когда уже действительно нечем было крыть, за тоненькую соломинку заумных понятий неизменно хватались, как за спасательный круг. И уроженцы юга, и выходцы из центра. Однако самыми рьяными поборниками выглядели, конечно же, львовяне...
Я эти слова и услышал-то только от них. Если и попадались раньше где-то в книгах, то как-то вскользь, не привлекая особого внимания. А от ребят-сверстников довольно странно было такое слышать всерьёз. Тем более, что сокурсники явно и сами не вполне досконально понимали, о чём идёт речь. Однако именно так их воспитывали на родине. Не той, которая общая, советская, а на урождённо-украинской. Исподволь, не очень напрягая и заостряя... Но слова накрепко застряли в юных головах. Как только разговор перетекал в русло упомянутых терминов, можно было смело «хэндэхохить», с интересом присаживаться в сторонку и внимать. Но уже молча...
Брызгала слюна, горел взор, присутствовала оживлённая жестикуляция, театральная мимика, жар души – всё это наблюдалось лишь с одной стороны. И до полного изнеможения или раздражения... «Победителей», как правило, не выявлялось. Странно было подобное наблюдать и слышать от вчерашних школьников, не познавших толком взрослой жизни... Хорошее воспитание, образование, умные родители, неплохой кругозор и, казалось бы, одно и то же мировоззрение – всё это являлось практически одинаковым. И в стране тогда жили одной на всех! Не существовало многочисленных партий, оппозиций, фракций... Но бродили настроения, и имелись некоторые мнения. Они-то и сослужили, на мой взгляд, очень нехорошую службу в деле нынешних отношений между Россией и Украиной. Мои суждения вовсе не бесспорны и не претендуют на оригинальность... Просто рассуждаю.
Тогда очень удивляла и попросту коробила непоколебимая, а иногда даже ожесточённая уверенность спорящих сокурсников, жителей Украины... Если шутливые подначки в какой-то момент переходили установленные благоразумием рубежи, можно было услышать о нас, «русских», абсолютно всё! Уже тогда... Что мы, к примеру, непременно и очень быстро загнёмся и практически вымрем. Если – без них. Что у нас не будет хлеба, не говоря уже о сале, если Украина станет когда-нибудь «самостийной и незалежной»... Что у нас самих, «отдельных», вообще ничего нет. Голодранцы! Зато всё и даже многое сверх этого – всегда было, есть и будет... только на Украине! Ну, конечно же, как обойтись без упоминания всесоюзных «житниц и здравниц»?!
Можно было решительно тушить свет, сливать воду, заворачиваться в простыни и тихонечко уползать в сторону южного кладбища... Вот теперь оно и случилось! Как говорилось в одном старом мультфильме: «Сбываются проклятия старого Батуалло!» – Не стану рассказывать о недавней проникновенной беседе в одесском аэропорту с однокашником и его теперешних настроениях. И о персональном отношении к тому, что происходит сегодня на его наконец-то отделившейся и суверенной Родине...
Прошу не пинать слишком уж больно, не стучать моей головой об асфальт и не считать разжигателем... Просто дальше немного хочу поговорить об одном друге студенческой поры... Он – не украинец, а простой еврей... Кто-то улыбнётся такому словосочетанию и ухмыльнётся: «Как же! Еврей и простой... Ха!!! Держите меня...»
… Евреи с самого раннего детства всегда окружали меня. Не так, как наши войска окружали армию Паулюса на Волге, а просто жили среди многочисленных соседей. И я никогда не делал из этого чего-то особенного. И не вдумывался... На первом этаже проживала дружная пара: Соломон Яковлевич и Сара Ароновна. Я не знал, что она А-роновна. Первая буква в отчестве сливалась с последней в имени. Довольно долго был полностью уверен, что старушка — Роновна. Дедулька, её супруг и верный спутник жизни, почти постоянно просиживал на лавочке, всегда держа в руке палочку-костыль. Мы его любили и уважали. Он непременно шутил, интересовался незатейливыми детскими делами и проблемами, давал неожиданные для пытливого ума советы, частенько показывал немудрёные фокусы и скручивал забавные фигурки из пальцев.
Когда Соломон Яковлевич неожиданно умер, мне пришлось зайти в квартиру и попрощаться с покойным... Было откровенно страшновато: остро пахло лекарствами и человеческим горем, но я переборол себя, подошёл к гробу и недолго подержал холодную руку. Сара Ароновна плакала, всё гладила меня по голове и приговаривала, что дедуля меня очень-очень любил... Я вдруг горько расплакался. И именно от этих слов, а вовсе не от того, что Соломон Яковлевич умер. Конечно, его было очень жалко. Но мне в тот момент показалось, что так, как он, больше меня уже никто любить не будет...
В другом подъезде свирепствовала гроза детей – Роза Марковна, а прямо под её квартирой тихо существовала, доживая незавидный век, глухонемая древняя бабка. Тоже еврейка. Бабка, мы знали совершенно точно, не слышала абсолютно ничего – вместо дверного звонка у неё торчал обыкновенный выключатель. Когда кто-то приходил, зажигался свет сразу во всех комнатах, чтобы дать знать о посетителе. Бабка редко выбиралась на улицу, но постоянно посиживала у окна. Она была одинока..., а за окном вовсю кипела настоящая полнокровная жизнь... У Розы Марковны имелась маленькая, противная и злющая собачонка по кличке Чао. Марковна ненавидела детвору, упорно думая, что сорванцы только и мечтают обидеть её любимицу, а мы как раз думали совершенно наоборот. Теперь-то убеждён, что Чао была попросту любопытной, и ей не хватало общения и игры, но тогда такой уверенности почему-то не наблюдалось: мы с большой опаской поглядывали на мелкие, но очень остренькие зубки собачонки, пугались заливистого лая и заботились в первую очередь о сохранности штанов и конечностей... Отчего-то штаники в этом списке фигурировали первыми.
На третьем этаже нашего подъезда до сих пор проживает Инна Борисовна. Её внучка давно в Израиле. А дочь Инны Борисовны, Лена, училась в нашей школе, будучи всего-то на три года младше меня. Инна Борисовна очень помогает моей маме... Я просто не знаю, как и чем обязан Инне Борисовне! Но это – глубоко личное... Если же перечислять всех соседей еврейской национальности, придётся долго на этом задерживаться. Хочу просто дать понять, что мы всегда жили вместе, рядышком... И ничего никогда не делили. И даже не пытались как-то подчеркнуть чью-то принадлежность к определённому народу или конкретной национальности.
… О том, что Толик Г. – еврей, я узнал именно от него, но лишь через полгода учёбы в Академии...
Знакомство поближе состоялось в тот период, когда стали разрешать увольнения в город до вечерней проверки. Конечно, мы уже достаточно информативно знали многое друг о друге. Но пока ещё не слишком подробно. Толик довольно неплохо играл в волейбол, поэтому на занятиях физкультурой мы специально вставали в пару и мастеровито перекидывались мячом. Но дальше этого знакомство как-то не сильно продвигалось, да и учились мы в разных группах, что не очень-то способствовало тесному общению.
Однажды ротный отпустил меня в город. Но ехать совершенно не хотелось. Так получалось, что некуда. И в кармане – «мышь на аркане», и погода не располагала... Не к месту такая роскошь оказалась... Я в одиночестве лежал на кровати, тупо глядя в потолок, и тихонечко жалел себя. Толик случайно заглянул в комнату, всё понял и предложил: «А поехали ко мне!» – Я впервые вдруг сообразил, что он – ленинградец. Терять было абсолютно нечего, как и известному пролетариату. Мы быстро собрались и поехали...
Это именно у Толика на квартире должен был бурно отмечаться тот день рождения, когда состоялось знакомство с моей будущей женой... И именно к нему на свадьбу я летал «зайчиком» в Иркутск... И с ним же на пару мы вчистую «обули» волейбольную сборную авиационного полка в Риге, находясь на военных сборах.
… Адрес и сейчас помню – Невский проспект, дом 88... Если пройти под арку, в глубине можно было узреть кинотеатр «Новости Дня», а сразу за ним – почти неприметный подъезд. Там, в одной из бесчисленных коммуналок, и проживал Толик с родителями. С ними жил ещё один член семьи – престарелая собачка, почти лайка по обличью... Кличку позорно забыл. Кажется, всё-таки её звали Лада. Семья занимала две комнаты. Одна – поменьше, с закутком и почти спартанским интерьером в виде небольшого диванчика, кухонного столика и холодильника. Там и обитал Толик. А по диагонали, через коридор, находилась комната родителей. Побольше первой, но всё равно маленькая. Соседей насчитывалось, по-моему, три-четыре семьи. Я их довольно редко встречал. И ещё запомнились две сестры-старушки. Естественно, что кухня, ванная, туалет, телефон, как и коридор, являлись всеобщими. Коммуналка представляла собой некий образец чистоты и уюта, но всё-таки, как ни крути, коммуналка есть коммуналка. Питерская. Особенная: стаканы строений, окна, выходящие на соседнюю стену, расположенную впритык. Теснотища и полное отсутствие приволья, света и широты обозреваемых окрестностей...
Когда приехали туда в первый раз, Толик начал суетиться, что-то доставать из холодильника, даже пытался предложить яичницу. Мне стало неудобно чувствовать себя нахлебником и сидеть пеньком без дела, поэтому невзначай предложил поджарить картошку. Чем вверг Толика в полное изумление...
Изумился не только он, а сперва те две старушки, для которых вид мальчонки, кашеварящего у плиты, выказывавшего недюжинную сноровку и опыт в кулинарном деле, показался совершенно фантастическим. Поначалу сестрички смешно суетились вокруг, определённым образом мешали, пытаясь подсказать, как правильно почистить картофель, как следить за пламенем конфорки, не допустить подгорания на сковороде и всё такое прочее... А потом убедились, что кое-что можно и перенять. В частности, что нарезанную ломтиками картошку сначала следует обсушить в полотенце. И надо бы заранее свиной жир растопить, а для аромата добавить чуток растительного масла, маргарина... и сливочного маслица, если имеется и не жаль – тоже! Когда картошка зашкворчала и испустила первый запах, пропитанный ароматом лука!... А потом дал попробовать недоверчивым сестричкам первые поджаристые кусочки!!
Думаю и надеюсь, что покорил их сердца навсегда. Вскоре пришли родители Толика. Он даже не дал толком познакомиться, а сразу в неописуемом восторге заорал, что сейчас я поджарю такой картошки, какой они никогда в жизни не пробовали!... В тот вечер я раза три «на бис» готовил это несложное блюдо, изведя, как кажется, запасы картошки всех соседей... И в будущем меня освобождали от любых иных дел. Я имел статус штатного повара, готовившего исключительно жареную картошку.
… Лилия Яковлевна, мама Толика, работала на Октябрьской железной дороге, её контора находилась у Балтийского вокзала. А папа, Евгений Ильич, трудился следователем по особо важным делам на транспорте. Их многочисленная родня почти вся проживала в Иркутске. Со всеми удалось перезнакомиться уже позже, а в первую очередь с большинством, когда оказался свидетелем на свадьбе Толика.
С Толиком мы проводили очень много времени, когда удавалось исчезнуть из общаги нелегально или официально. Он показал Ленинград, особенно центр города, познакомил с одноклассниками, а все выходные и праздники неизменно начинались в упомянутой коммуналке. Но дальше продолжиться могли где угодно. Стандартной процедурой прелюдии к разгуляеву служила покупка бутылки «Анапы» или другого креплёного вина, а потом происходил спешный «разогрев» в спартанском закуточке. Конечно, под мою картошечку, а уж только потом – «свободная охота» и поиск неожиданных приключений.
«Охота» обычно начиналась неподалёку, практически за углом. В подвальчике на Невском процветала забегаловка с гордым названием «Застолье». Попасть туда было очень сложной задачей, особенно вечерами и в выходные. Очередь стояла намертво метров на пятнадцать, струясь змейкой по тротуару Невского. А швейцаром служил интересный персонаж: вечно пьяный, но невероятно принципиальный Паша. Степень принципиальности напрямую зависела от степени «окривения». Прямопропорционально. Паша – обладатель лица и фигуры, по которым невозможно достоверно определить возраст. Верный страж заведения всегда был экипирован в форменную фуражку неизвестного ведомства и мешковатые штаны с широченными лампасами. Почти генерал! Всё это великолепие буквально ослепляло фальшивым золотом, наводило старах и ужас на неподготовленных кандидатов в завсегдатаи, поэтому миновать каким-то образом грозного и неприступного Пашу без его личного соизволения и благословения представлялось абсолютно невозможной операцией проникновения внутрь...
Невозможной, это – да. Если только точно не знать, как именно поступить и что предпринять! Паша стоял непреодолимым барьером, глаза уже почти не разбирали ничего от вечного похмелья, но швейцар упрямо «фильтровал» очередь, впуская... как-то очень уж избирательно. Но мы знали! Почти волшебное слово и ритуал. Лихо подбегали к началу очереди и нагло кричали: «Паша! Приветик. А вот и мы!»
Паша нетвёрдо пошатывался, мозги что-то пытались осознать, но было уже слишком поздно! Мы протискивались, приговаривая: «На! Это тебе, друг наш Паша, за труды... Мы же говорили, что вернёмся!» – Он силился рассмотреть и нас, и то, что ему обещалось «за труды»... Паша не мог толком сделать ни того, ни другого, но... Слух ведь не мог подвести... Страж порядка приоткрывал щёлочку двери, но не забывал подслеповато протянуть растопыренный ковшичек ладошки. Только тогда, когда мог реально осязать нечто в руке, дверь распахивалась, и нам даже отдавалась честь!... В ладошку обычно совалась мелочь, копеек на пятнадцать-двадцать. Но её надо было предусмотрительно разменять по две-три копейки, чтобы на ощупь пригоршня монет казалась достаточной и внушительной суммой... Очередь недовольно бухтела и возмущалась, но Паша немедленно прикрикивал и останаваливал волнения: «Цыц!… Свои люди и давно заняли места!» – А мы находились уже внутри.
… «Бой в Крыму и Крым в дыму» – приблизительная картина в недрах то ли бара, то ли столовки. Но там играл роскошный армянин – «человек-оркестр», а заведение числилось рестораном. Такими музыкантами сейчас никого не удивишь, а тогда это выглядело большой экзотикой и настоящей редкостью. Мы с Толиком заказывали по коктейлю и редко повторяли – денег уже не хватало! Сидели «до упора», мусоля соломинку в фужере, покуда не приходилось сматываться в общагу, тщательно просчитав время на возвращение к вечерней проверке...
Примерно таким же образом проводили время, отпущенное Печонкиным для увольнений. Я и не задумывался ни о чём, пока не услышал обрывок какого-то разговора, где упоминался Толик. И говорил сосед по комнате, Юра Ч., который вам известен по истории с кафелем...
Юрка почему-то грубовато смеялся и безаппеляционно говорил: «... а что вы хотели, он же – еврей!?» – Всей сути разговора не помню, да и не слышал с самого начала, но откровенно хамоватый тон, какая-то снисходительность и предосудительность сильно взрезала слух. Я стал припоминать... Толик никогда этой темы не касался, а мне и в голову не приходило... Фамилия совсем не напоминала тех, которые были на слуху или из детства... Или звучала бы слишком уж ярко выраженно. Она скорее напоминала фамилии удэгейцев или других дальневосточных малых народностей. Старательно покопался в памяти и припомнил похожую фамилию из книги Николая Задорнова... «Далёкий край»?... «Амур-Батюшка»?... Если кому-то не довелось прочитать этих замечательных книг, которыми я зачитывался в детстве, никогда не поздно восполнить этот пробел!...
Долго гадать не стал, а прямо у Толика об этом и спросил: «Ты – еврей?» – Ему даже стало смешно! – «А ты что, не знал этого?» – Я пожал плечами, и на этом разговор закончился. На нашу дружбу он абсолютно не повлиял!
… В те годы мы летали на самолётах-лабораториях Ан-24 из аэропорта «Пулково». Очень часто приходилось наблюдать толпы людей, которые выглядели довольно необычно, если не сказать странно. Их сторонились и старательно избегали, а они держались плотной кучкой, и вокруг всегда чувствовался какой-то почти ощутимый вакуум... Это за ними еженедельно прилетал спецрейс, чтобы увезти на ПМЖ в Тель-Авив... Но поскольку тогда не имелось дипломатических отношений с Израилем, первоначально летели в Вену.
Честно скажу, отношение к таким людям было достаточно брезгливое. Даже у меня. Я не вполне понимал, как можно покинуть Родину..., и что может заставить людей бросить работу, жильё, друзей, родственников, многолетние устоявшиеся привычки и уклад? И отношение остальных виделось примерно таким же, если не хуже! Я слышал про диссидентов... Но ведь их выдворяли за взгляды и убеждения! А эти люди терпеливо и молча ждали в очереди для нешуточного досмотра и посадки на рейс, который навсегда отрежет путь к возвращению... Они словно были проклятыми изгоями или прокажёнными... И буквально ощущали спинами ненавидящие взгляды и проклятье окружающих, которые вообще-то совершенно ничего о их судьбах и биографии не знали и знать не хотели... Они считались общепризнанными предателями Родины...
Внешность Толика, как и фамилия, тоже не казалась явно и ярко выраженной и чисто еврейской, хотя и она, по общему устоявшемуся мнению, наверняка, чем-то таким особенным характеризуется. Трудно об этом судить по стереотипам. Он имел курчавые чёрные волосы, голубые глаза – высокий и достаточно красивый юноша... Но с равным успехом Толик мог быть, например, молдаванином или гуцулом, которые тоже учились среди нас.
Это немного объяснялось тем, что чистокровной еврейкой всё-таки была только его мама. И уж её родственники в Иркутске имели очень характерную внешность. Стереотип? А кому всё это слишком важно? Юрке или тому, с кем он тогда говорил? Скорее всего, никому! Просто так, для пущей важности, связки слов и стремления щегольнуть модной темой, проявления псевдопатриотизма и юношеского максимализма. Никакой веской причины для оскорбления и предвзятости уж точно не имелось! Я думаю, вы прекрасно понимаете, что имеется в виду. Не хочется подробно объяснять и рассуждать, дабы не погрязнуть в предположениях и не запутаться окончательно...
Совсем не буду разглагольствовать о Моисее, древних евреях, Эйнштейне и многих других, кто подходит под трафаретный стереотип. Лучше как-нибудь расскажу о Мстиславе Леопольдовиче Ростроповиче и единственной короткой встрече с простым гением... Евреем по распространённому заблуждению, хотя по отцу он имеет польско-белорусские корни, а вообще у маэстро нет никакого гражданства. В Монакском и Швейцарском паспортах в графе национальность у него написано: «неопределённа». А имеет ли это значение? В память об этой встрече осталась пластиковая бутылка из-под джина, который я всё-таки не удержался и однажды выпил... На этикетке рукой маэстро выведено: «Дорогому Владимиру Александровичу... С благодарностью». – Автограф гения-музыканта. Гражданина. И дата – 29.02.2000г.
А с Толиком мы продолжали крепить дружбу. Отношения с его родителями приобрели такой неожиданный характер, что его мама меня называла сыном, а я её – мамой Лилей. Чтобы рассказать всё, что происходило между нами, следует написать отдельную книгу приключений и впечатлений.
После свадьбы в Иркутске (о ней тоже можно целый том настрочить), я пригласил Толика с его женой в Алма-Ату, а также вместе с ними приехали его двоюродная сестра и племянница. Мои родители слегка обалдели от такого нашествия, ведь я об этом сказал в самый последний момент... Но две недели пролетели буквально на одном дыхании... Папа отвёз нашу беззаботную компашку на Капчагайское море, а потом в заповедник-заказник на реке Или, где мы счастливо и провели то благословенное время, которое никогда не забудем...
Толик после окончания Академии распределился в Магадан и отработал там восемь лет на самолётах Ил-18 и Ан-12. Мы часто переписывались, а я даже однажды побывал у него в гостях, когда находился в перегонке. Потом он перебрался в Киргизию — в Ош, где уже работал на самолёте Ту-154. Однако в родной Ленинград ему никак не удавалось перевестись, несмотря на папины связи, первый класс штурмана Ту-154, ленинградскую прописку и квартиру... И после всего этого он – еврей? В том примитивном понятии, которое вкладывал в смысл при разговоре Юра Ч.?
Прошло время. Я уже больше года трудился в Ленинграде. Совсем не урождённый ленинградец, без наличия папы-следака по особо важным делам с нужными связями... Было откровенно стыдно и неудобно перед Толиком, когда он прилетал и заходил в гости... Грызло какое-то определённое чувство, будто украл его законное место. Но он всё отлично понимал и в обозримом будущем очень надеялся перевестись в Ленинград. Я обнадёживал и ободрял, как только мог...
Толику не хватило терпения примерно на полгодика по моим прикидкам и фактическому положению дел. Как-то раз он зашёл в гости по-свойски и между прочим, особенно не акцентируя, сообщил, что приглашает нас с женой на вечеринку. Как выяснилось, вечеринка посвящалась предстоящему убытию на ПМЖ в Израиль. Для меня это явилось большим потрясением и самым неожиданным ударом!
Припоминаю один разговор в Биробиджане в середине восьмидесятых с местным авиатехником. В этот небольшой аэропорт приходилось частенько садиться для дозаправки, когда выполнялись перегоночные полёты в Хабаровск. Как известно, этот городок являлся столицей Еврейской автономной области. Поэтому весьма удивило, что перекуривая с экипажем, авиатехник доверительно и с определённой усмешкой поведал: единственным евреем Биробиджана на тот момент оставался начальник железнодорожной станции... Не знаю, шутил или говорил всерьёз...
Мы долго и о многом разговаривали с Толиком на памятном и прощальном вечере. Он с грустью поведал, что уже устал ждать и мыкаться по разным городам, потерял всякую надежду когда-нибудь вернуться в родной Ленинград. И что сам долго думал, прикидывал и сомневался. Но в конце-концов сдался... Уступил настойчивым уговорам бабушки, дедушки, родителей и остальных родственников из Иркутска. Примечательный факт: родственники из Иркутска далеко не все уехали на ПМЖ ни тогда, ни на данный момент... Я пытался хоть как-то уговорить подождать. Пока. Хоть недолго. Чувствовал, что буквально через шесть-восемь месяцев после его отъезда ленинградскому авиаотряду очень понадобятся штурманы на Ту-154. И он бы обязательно перевёлся, но... Даже с его отцом беседовал на эту тему, советовал хотя бы не продавать квартиру. Ведь гражданство давалось двойное, здесь оставался родной брат Евгения Ильича, и они непременно бы сюда приезжали. Тщетно! Решение безоговорочно приняли раз и навсегда.
А квартира была уже не та, коммунальная, пропахшая жареной картошкой, а находящаяся на Староневском, неподалёку от магазина «Ванда». Очень большая, недавно полностью перестроенная и хорошо отремонтированная. Даже просто сдавая внаём, можно было уже тогда за это получать весьма неплохие деньги!...
Квартиру решительно и бесповоротно продали за немалые по тем временам деньги – примерно десять тысяч долларов, если не ошибаюсь... Сегодня такая сумма не кажется слишком уж большой. Времена!
...Через день после встречи-прощания они улетали. Бегство? Предательство? Или безысходность и безверие? До сих пор не знаю, но очень сожалею, что так случилось...
Правилами предписывалось прибыть в аэропорт за четыре с половиной часа до убытия рейса. В то время уже наладилось прямое сообщение с Тель-Авивом, поэтому прилетал «Аэробус» с непривычной надписью на борту «Эл-Ал», а весь перелёт был совершенно бесплатным для будущих граждан Израиля. Я вспоминал, как выглядел такой торопливый и унизительный отъезд или бегство во времена моей учёбы, и невольно сравнивал...
Аэропорт «Пулково-2» тогда только-только начинал приобретать статус международного терминала, и проектируемые помещения кое-где не избавились от паутины строительных лесов. Грязища, теснотища, полная неухоженность и убогость! Покидающим Родину «навсегда» заботливо выделили отдельный выход, для чего-то или от кого-то отгороженный клеткой из толстенной арматуры. Провожающих набралось раза в три больше, чем убывающих. Все толпились, переминались, здорово мёрзли и негромко переговаривались перед процедурой досмотра. Его опасались все, ожидая непредвиденностей и подвоха. И разных историй тогда пришлось наслушаться немало!
… Атмосфера сгустилась. Она почти ощутимо висела, давя на психику. Напряжённая и тоскливо-безрадостная. Как перед похоронами или входом в неизвестность, если не в никуда. Все выглядели взбудораженными, наэлектризованными слухами, предположениями, мнениями и душераздирающими воспоминаниями, как это происходило «... в прошлый раз, когда провожали...» – Дети плакали, на них прикрикивали и постоянно одёргивали. Люди нервничали, переживали, обнимались и прощались. Навсегда? Никто не знал... Отойти по нужде, попить или перекусить оказалось совершенно некуда, да и никто этого не стал бы делать из простого опасения, что не успеют... Насмотрелся тогда... Даже вспоминать деталей не хочется!
Вещей разрешалось перевозить больше, чем на обычном рейсе, но всё равно этого оказалось катастрофически мало. Сумки, пакеты, узлы, баулы и чемоданы. Часть скарба давно уже была загодя каким-то неведомыми путями переправлена контейнерами в Израиль. И деньги, вырученные от продажи квартиры, и скопленные за долгие годы сбережения тоже таинственным образом как-то переводились в страну будущего проживания. Каналов и способов я не знал, а спросить постеснялся. Возможно, этого и не сказали бы. Разрешалось иметь наличность в виде какой-то очень смехотворной суммы в валюте и рублях... Зачем этим людям рубли?!
Отъезжающие суетились, сортировали по пакетам кассеты, компьютерные дискеты, какие-то картины, статуэтки – память!... И отдельно – золотые украшения. Всё это могло быть изъято при досмотре. Толик попросил дождаться отлёта, чтобы в крайнем случае воспользоваться последней возможностью и отдать то, что могли не пропустить в самолёт.
Потом их семья вошла внутрь огороженного отсека. Очередь двигалась очень медленно и почти напоминала траурную процессию... Тишина стояла такая, что слышалось, как поскрипывает снег под обувью. Я остался с другой стороны клетки из арматуры. Наблюдал с замиранием сердца. Вдруг выскочит Толик и что-нибудь вернёт?! Что с этим делать, не знал. Будет ли возможность когда-нибудь отдать? Кое-кто действительно изредка выскакивал из помещения, передавал провожающим подозрительный или сомнительный пакет, не пропущенный службой досмотра. Отдавалось друзьям и родственникам в надежде когда-нибудь вновь вернуть содержимое. Но мне ничего не вынесли... Это немного обрадовало. Я очень замёрз, но добросовестно дождался и увидел, как самолёт взмыл ввысь... В душе ощущалась страшное опустошение, и долго не покидало очень поганое чувство чего-то неведомого.
Года через полтора полной безвестности в Ленинград неожиданно приехала мама Толика. Она рассказала новости и некоторые подробности. Толик долго искал работу, перебирая различные варианты. Конечно, летать там с нашей специальностью практически невозможно. Потом кое-что нашёл, но далекое от авиации. Не стану всех подробностей раскрывать... А ещё года через два Толик с женой и сыном гостили с недельку в Ленинграде, хотя город уже именовался совсем по-другому и непривычно. Всю ночь мы предавались возлияниям и сопливым прочувствованным воспоминаниям, расположившись цыганским табором у меня. Когда наступил час «собачьей вахты», в обнимку и тайком от супружниц полупьяненькие прогулялись студенческими тропами до Академии, где Толик с полчаса слегка поностальгировал, глядя на пустое крыльцо, до боли знакомую вывеску и закрытые двери...
Потом подобные визиты в город детства и «бурсачества» повторялись, но с каждым разом я видел в глазах друга совершенно не то, что говорилось вслух. Восторг, восхищение и удовлетворённость всеми благами, даже непонятной иноземной жизнью «в кредит», перечёркивались тем, что читалось во взгляде и выражении лица. Друга, с которым съеден не один пуд соли, обмануть трудно. Практически невозможно... А прочитывалась неизбывная тоска, печаль, некоторое сожаление и что-то ещё, чего не передать... Может, я не совсем прав, либо совсем не прав... Или мне только показалось? Почудилось... А однажды я преподнёс Толику очень оригинальный подарок. Сюрприз: он пролетел в Тель-Авив в кабине самолёта, а штурманом экипажа работал я... Мне тоже было невероятно приятно.
Толик много раз приглашал к себе в гости, соблазняя дешевизной, лёгкостью такой поездки, удобствами и тёплым ласковым морем. Я так и не смог заставить себя принять лестное предложение. Равно как и подобные приглашения к друзьям в Грецию, Англию, США и Канаду... Не тянет никуда: напутешествовался за эти годы так, что хочется лишь в глухомань Воронежской губернии. На берег Дона. А ведь это даже и не моя Родина, если судить по месту рождения. Странно!
Вот и весь «еврейский вопрос», как я его понимаю и воспринимаю... Если только что-то в этом понимаю вообще! Лично и персонально...
(продолжение следует)