– А не поехать ли нам в Севастополь? – задумчиво спросил один из нас. Это было в самом конце апреля, вечером, после работы.
– Куда-а-а?! – отреагировал второй. – Чего-чего?
Действительно. Как это – вот так, сразу, неожиданно, не раздумывая? В другой город? Посреди рабочих, можно сказать, будней?
А так вот. Именно весной, еще хмурой и неприветливой, когда устаешь не только от работы – от всего окружающего, от самого себя, – на юг, сменить картинку. Это раз. Между первым и девятым числами мая, то есть между праздниками, всегда наступает затишье. Никто в эти дни не горит трудовым энтузиазмом, так что очень даже можно оторваться. Это два. Ну и потом, что ж такое, в этом городе мы еще ни разу не бывали, и слово «Севастополь» представляется нам чем-то загадочным, величественным и суровым – как фильмы про войну. Тут сыграл свою роль школьный классик Лев Толстой с его «Севастопольскими рассказами»... Так что самое время стереотипы развенчать.
Но как быть с собакой? Брать с собой в такую даль... Мы колебались. Но для нашего любимца, английского коккер-спаниеля бело-лунного окраса с рыжими ушками, этот вопрос не возникал. Он лишь ушами пожал. «Возьмете, – сказал он молча, глазами, – справку у ветеринара и багажный билет. Не впервой. И на долгих остановках выводить будете, а как же. Что вам делать в Севастополе без меня? Кто за вами присмотрит?»
Вот как получилось, что днем 1-го мая поезд «Киев-Севастополь», осторожно постукивая, приближал нас сквозь туннели к городу-герою. Туннели начинались неожиданно, казалось, что выезжаешь к свету совсем на другую землю, чем когда въезжал в кольцо темноты. Только что были скучные железнодорожные пейзажи: промзоны, металлические кубы и цилиндры, рельсы, далеко уходящие в степь бетонные заборы и полуразвалившиеся домики – и вдруг возле самого стекла за окном вы видите уходящую ввысь стену, скалу, какую-то доисторическую меловую породу; а с другой стороны поезда, вдалеке, за переплетением слегка уже начавших зеленеть ветвей – море. Оно еще не видно толком, лишь угадывается по простору.
Мы подъезжали к последней перед городом остановке. Поезд плавно повернул, и нам открылась удивительная картина: белые скалы, а в них вырублены прямоугольнички. Словно окна. Это напоминало пчелиные соты. Ничего подобного нам до сих пор видеть не приходилось, и мы прилипли к окну.
– Что, нравится? – улыбнулась проводница.
– Что это? – спросили мы хором.
– Инкерманский монастырь. Наша достопримечательность. Инкерман означает “Пещерная крепость” по-гречески, – охотно просветила пассажиров проводница.
Тут встрепенулся наш молчаливый сосед по купе:
– Не по-гречески, а по-турецки, – возразил он. – Не вводите людей в заблуждение. И вообще, Севастополь это одно, а Инкерман с его монастырем – совсем другое.
Проводница обиженно насупилась, строго велела сдавать уже наконец постели и ушла к себе. А мужчина рассказал, что сейчас тут находится, если произнести полностью, “мужской Инкерманский Свято-Климентовский монастырь». Когда-то он возник как убежище монахов от иконоборческого движения в Византии, при турках был заброшен, в конце XVIII века открыт как скит святых Климента и Мартина, а при большевиках опять закрыт. И вообще, вырубленные в скале пустующие углубления-скиты не есть сам монастырь. Главный его храм – трехнефная базилика, которую, видите, мы сейчас проезжаем.
Мимо окна проплыли зеленоватые небольшие купола, и тут же пропали за поворотом. Мы все глядели вслед, а образованный попутчик рассуждал о том, что о времени создания храма ученые до сих пор не могут прийти к единому мнению – то это у них VIII век, то XIV или XV...
Под эти разговоры подъехали к вокзалу. Долгожданный город дернулся и замер в окне. Позади осталась суета прибытия, возврат подстаканников и сдача из рук в руки проводнику мятого белья. На волю, на волю!.. Идем по перрону, солнце пригревает – это вам не хмурый весенний Киев! – прячемся в тень нашего поезда, но он, опустевший, медленно укатился куда-то на отстой и оставил нас на солнце.
Внизу голубел залив, как мы узнали позже – Южная бухта, в ней стояли большие гордые корабли. Вверх, в город, от вокзала вела потрясающей красоты дорога. Туда же уходили скалы, на самом верху виднелись белокаменные дома... Мы залюбовались. Но пришло время устраиваться куда-нибудь на постой.
Где устраиваются приезжие в южных городах? По-разному, как повезет. Надо вам сказать, что когда-то мужская половина нашего авторского коллектива всегда заранее нервничала: а вдруг не найдем крыши над головой? А если... Но другая половина лишь снисходительно усмехалась в ответ. И действительно, благодаря ей устраивались всегда легко и без проблем. Если бы кто-нибудь попросил ее, женскую половину, написать советы курортникам: как лучше всего устраиваться на квартиру в незнакомом городе – она бы, скорее всего, пожала плечами и ответила в том смысле, что сама не знает, как это сделать. На самом же деле у нее по этой части просто есть некий особый дар.
К стоящим на перроне приезжим то и дело подходили местные квартировладельцы и предлагали свои услуги. И хотелось кинуться к каждому, как к последнему прибежищу. Но рядом звучало авторитетное: «Нам туда не надо».
– Откуда ты точно знаешь, к кому нужно подойти, а к кому нет? – не выдержала мужская половина.
– Ну как тебе объяснить... Вот, например, ты можешь определить, играя в шахматы со слабым партнером, на каком примерно ходу ты у него выиграешь?
– Допустим.
– Вот видишь! А я так же могу определить, на какую квартиру нужно соглашаться, а где жить будет плохо, неудобно, некомфортно.
– Но в шахматах, как в любой другой игре, существуют правила. А здесь? Какие-то бабульки, сдающие квартиры. Они друг на друга похожи, как китайцы. Квартиры мы, стоя на перроне вокзала, не видим, следовательно, условий не знаем. Это, скорее, уравнение со всеми неизвестными, а не шахматная партия.
– Ну смотри. Первой к тебе кинулась женщина в красной «газовой» косынке, с полным ртом золотых зубов. Так?
– Точно. Ты что-то имеешь против золотых зубов?
– Нет. Сами по себе ни зубы, ни другие части тела значения не имеют, а вот их сочетания для принятия решения очень важны. Тут обилие золота, зубы, кольца на руках, массивные перстни, золотой браслет, часы, тоже золотые. Много косметики, слишком яркая для ее возраста помада, синие тени, брови очень жирно нарисованы, при этом общая неряшливость: руки с обилием драгметаллов, но с грязью под ногтями. К тому же у нее бегающий взгляд, словно она не уверена в себе или часто врет. Скорее всего, у нее очень плохие условия, какая-нибудь летняя кухня с туалетом во дворе, а то, что у нее грязно, захламлено – это даже не обсуждается. Не может грязнуля содержать свое жилище в чистоте и порядке.
– Допустим. А вторая, молодая, та, у которой длинные темные волосы, она мне показалась ничего...
– Ага, значит, молодая тебе понравилась?!
– Нет-нет! Она уродина, страшненькая, молью побитая, вся в прыщах и плесени.
– То-то же. Ты уже понял, что с ней могли возникнуть некоторые разногласия. А проводить несколько дней отдыха, каждый день видя пьесу Шекспира «Отелло»...
– Понято. Хорошо, а третья, та женщина, у которой в руках была табличка «квартира у моря». Почему мы к ней не подошли?
– У женщины с табличкой сейчас вовсю идет стройка либо ремонт. Дышать краской, мелом, пачкаться о свежую побелку? Отдыхать посреди стройки – благодарю покорно!
– Но как ты об этом узнала, на ней же не написано?!
– Написано. Просто читать надо уметь. На самой табличке, с обратной стороны, свежий след от смешивания краски. Она красила стены и выбирала тон, остановилась на персиковом. А табличку использовали как удобную картонку, где с одной стороны можно смешивать «колор», а на другой стороне написать «квартира у моря».
...В конце концов мы поехали с одной пожилой близорукой женщиной в самый центр, на улицу Ленина. У нее оказалась старая просторная коммуналка, но увы... с собакой. Пес грозно рычал на чужаков, особенно на белого спаниеля, и предупреждал, что такого постояльца не потерпит. И как нас ни уговаривала старушка, что он смирный, пришлось отказаться.
В задумчивости пройдя пару кварталов, мы свернули на проспект Нахимова и оказались возле белого внушительного здания с мощными колоннами, в стиле сталинского нео-классицизма. Это была гостиница «Севастополь». Что ж, придется устраиваться сюда. Хотя как же быть с собакой?.. К нашей радости, в гостинице оказалось много свободных номеров, причем ненамного дороже, чем в частном секторе. А на робкий вопрос про собаку к нам вышла женщина, директор, и дружелюбно сказала: «Хоть с жирафом, лишь бы поместился. А у вас песик такой милый! Как зовут? Пай? Ну, добро пожаловать в наш город».
В тылу гостиницы, если спуститься вниз по узкой улочке Айвазовского, расположился тенистый парк со старыми деревьями, за ним – набережная Корнилова. И сразу – море. Хорошо мы устроились в Севастополе! Лучше и не придумаешь.
Город постепенно знакомил нас с собой, становился узнаваемым. И нашим воображаемым гидом некоторое время был уже упомянутый Толстой. Он описал Севастополь времен войны 1854-55 годов, когда город с двух сторон осадили англичане и французы. В начале Крымской войны молодой Лев Николаевич добился перевода из Дунайской армии (куда он поступил на военную службу и сразу стал ею тяготиться) в Севастополь. Он стремился в осажденный город из тыловых позиций своей 3-й батареи, участвовал однажды в ночной вылазке, нес службу в самом опасном месте Севастопольской обороны – на 4-м бастионе. Теперь в городе неподалеку от памятника защитникам этого бастиона установлена стела из полированного гранита, на ней – изображение Л.Н. Толстого из белого мрамора. На стеле написано: «Великому русскому писателю Л. Н. Толстому – участнику обороны Севастополя на 4-м бастионе, 1854-1855 гг.».
Первое впечатление ставшего впоследствии всемирно известным писателя от Севастополя было двойственное, неприятное: «...странное смешение лагерной и городской жизни, красивого города и грязного бивуака...» Однако, вглядываясь внимательнее в защитников Севастополя, писатель восхищается их спокойствием и мужеством. На лицах прохожих он искал и не находил следы энтузиазма или растерянности, решимости умереть или суетливости, но видел одно лишь спокойствие и готовность к будничной работе.
«На набережной шумно шевелятся толпы серых солдат, черных матросов и пестрых женщин. Бабы продают булки, русские мужики с самоварами кричат: сбитень горячий, и тут же на первых ступенях валяются заржавевшие ядра, бомбы, картечи и чугунные пушки разных калибров. Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки, зеленые орудия и ящики, пехотные козлы; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедут казак и офицер верхом, генерал на дрожках. Направо улица загорожена баррикадой, на которой в амбразурах стоят какие-то маленькие пушки, и около них сидит матрос, покуривая трубочку. Налево красивый дом с римскими цифрами на фронтоне...» (Л.Н. Толстой, «Севастополь в декабре месяце»).
Графскую пристань, между прочим, мы сразу узнали – и не только благодаря классику. Ведь ее белая колоннада, сбегающие к морю гранитные ступени – всемирно известный памятник, чьи изображения можно встретить повсюду. Когда-то пристань была парадным причалом военного порта. Прямо от морской поверхности вверх поднимаются четыре просторных лестничных марша. Фриз оформлен классически, двумя рядами дорических колонн. В нишах колоннады стоят статуи античного вида, а лестницу стерегут два льва. Торжественно и немного патриархально.
Проходим от Графской пристани по площади Нахимова, пытаясь увидеть город глазами классика. Уходящая «направо улица» – это проспект Нахимова, красивый, затененный старыми платанами. «Налево красивый дом» – непонятно какой, может быть, вон тот. Римских цифр не видно, но дом действительно красивый – белый корабль на фоне морской лазури и густой зелени парка.
Прошли влево по улице Ленина («Лента», как называют ее местные остряки). Вышли к следующей живописной площади – Ушакова. Здесь стоит столь же известный памятник архитектуры и одно из самых красивых зданий города – Матросский клуб. Его мы видели еще снизу, от вокзала, и гадали – откуда нам знаком этот золоченый шпиль? Флаг на башне Матросского клуба виден со всех, говорят, кораблей, выходящих и заходящих в Севастопольский порт. А в 1994 году в России была выпущена юбилейная монета номиналом в три рубля: «50-летие освобождение г. Севастополя от немецко-фашистских захватчиков». На монете были изображены памятник Затопленным кораблям, Графская пристань и Матросский клуб...
Однако захотелось вернуться все-таки к морю, на набережную. Мы бродили втроем по ней, любуясь волнами и проплывающими кораблями. Один катерок курсировал на так называемую «радиогорку», как маршрутное такси. Мы покатались на нем. С палубы хорошо был виден пляж Хрустальный, названный так по имени мыса. Странный пляж – ни песка, ни гальки, один лишь каменные суровые ступени, обрывающиеся в море. И редкие металлические поручни, как в бассейне. Назвать этот пляж «Хрустальным» можно было лишь от больших запасов иронии. Сейчас, в мае, здесь не отыщешь загорающих и купающихся... Хотя нет, есть кто-то один, вот он сиганул с разбегу прямо в волны. Ну что ж, ничего удивительного, ведь через Севастополь проходит граница умеренной и субтропической зон, здесь редко бывает температура со знаком минус, а море никогда не замерзает.
Потом поднялись в городской парк и бродили по аллеям, среди южной растительности. Вечером в парке играл духовой оркестр, гуляли люди, наводя ностальгию по детству. И вновь перед нами страницы «Севастопольских рассказов» Толстого: «Уже вечереет. Солнце перед самым закатом вышло из-за серых туч, покрывающих небо, и вдруг багряным светом осветило лиловые тучи, зеленоватое море, покрытое кораблями и лодками, колыхаемое ровной широкой зыбью, и белые строения города, и народ, движущийся по улицам. По воде разносятся звуки какого-то старинного вальса, который играет полковая музыка на бульваре, и звуки выстрелов с бастионов, которые странно вторят им.»
Звуки действительно разносятся, скользя по «зеленоватому морю» и «белым строениям города». Все это вместе вызывает покой и умиротворение. Даже Пай, который все время натягивает и дергает поводок в стремлении все обнюхать, шагает рядом спокойно и задумчиво.
Рассматриваем дома – белокаменные и желтокирпичные, из шероховато-ноздреватого теплого камня, с лепниной и колоннами, мощными балконами и кое-где даже витражами. Они не возвышаются, горделиво задрав нос, а как-то сразу кажутся своими. Как ни стараемся идти равномерно, город нас тормозит. Что-то напоминает эта ходьба по холмам и горкам, подъемам и спускам... Это качание будто на качелях – вверх-вниз, вверх-вниз... Сплошное искривление. Ну конечно, наш родимый Киев! Лишь по Киеву так же невозможно ровно двигаться.
Тут и возникает догадка: Севастополь – это Киев нашего детства, только с морем. Здесь нет громад-двадцатипятиэтажников, которые выросли в наших старых дворах за спинами старых домов. Зато имеется море зелени. Пусть Киев столица Украины, тогда Севастополь – столица флоры. Так много листьев было только в детстве. Да, опять ностальгия.
Акации, платаны, каштаны, клены и деревья других национальностей смыкаются над головой. Улиц без зеленых братьев наших почти нет. Стены каменных домов укрыты плющом и виноградом. И по большинству тротуаров можно пройти, лишь наклонив голову – так низко и густо висят листья. Догадываемся об отсутствии тупых служб озеленения, которые это все прореживают. Тут ничего не прореживают, наоборот. Во дворах труднопроходимые джунгли. А возле одного дома – вообще мини-ботсад: огороженные металлической сетью, растут какие-то, туи, пихты и прочие хвои с разнокалиберными шишечками, фикусы, пальмы, экзотические кустарники и цветы. И тетка со шлангом все это маниакально поливает.
Сейчас май, вся листва еще нежно-салатового цвета, но нам заранее жаль севастопольских дворников – ведь когда-нибудь наступит осень, и город завалят листья...
Севастополь, уловив ностальгические нотки в наших наблюдениях, охотно поворачивается к нам нужной стороной. По утрам тот, кто раньше встает, выводит собачку погулять. Он спускается по широким мраморным ступеням тихой гостиницы, поворачивает налево и снова спускается – к морю, в парк на набережной, по таким же широким ступеням. И кругом так же тихо, как утром в коридорах отеля. Лишь едва слышен шаркающий звук метлы по асфальту, в ритме сердца. Несколько дворников в пустых аллеях наводят чистоту. Тепло, солнечно... Так спокойно и беззаботно было только в детстве.
Город продолжает возвращать нас туда, откуда мы все вышли. На каждом углу вывески: ремонт одежды и обуви, пошив обуви и одежды, а также мелкой галантереи и кожи, и еще трикотажа, и еще ремонт часов всех систем плюс починка домашней утвари. Мастерские, мастерские... Что напоминает такое количество маленьких мастерских? Правильно: советское время, когда мы родились.
О тех же временах напоминает сталинский ампир своей величественностью, напоминают пятиэтажки, тихие дворы. На бетонном заборе, среди аэрозольных петель граффити – размашистая надпись: «Капитализм – дерьмо».
А еще Севастополь – город Мест, Не Обозначенных На Карте. Обнаружилось, что с помощью карты не всюду попадешь. Есть на ней белые пятна. Чтобы попасть в центр, к Приморскому скверу и набережной, надо с Пожарова сворачивать вправо на Стрелецкий спуск, потом идти по адмирала Октябрьского, Большой Морской, Нахимова... А если по карте пальцем – хочется прямо с Пожарова прыгнуть на генерала Петрова, ведущую без всяких поворотов к центру. Но в месте предполагаемого прыжка ничего не обозначено. Что это? Гора, ров, заколдованное место? Любопытных не удержишь, пошли пешком. Оказалось – лестница вверх, потом лестница вниз. Длинная и крутая...
Карта не очень-то нам помогла и в тот день, когда мы решили посетить исторический заповедник Херсонес Таврический, одну из основных достопримечательностей Севастополя. В гостинице нам сказали: выйдете, пойдете направо по Нахимова до центрального рынка, там на маршрутку и до Херсонеса. Вышли, пошли. Маршруток полно, но бортовой надписи «Херсонес» на них не обнаруживается. Стоим с картой города, рассматриваем ее и не можем понять – где мы, куда мы...
– Что ищете?
Оглядываемся – ба, да это же наш знакомый, знаток истории из поезда! Он рассказывал про Инкерманский монастырь.
– Да вот, в Херсонес хотим...
– Так вам же сюда, за угол.
Он отводит нас в сторону и показывает нужное маршрутное такси. Похоже, попутчика подсунул нам сам гостеприимный Севастополь, почуявший нашу растерянность.
Вежливо благодарим, знакомимся. Рассказываем, что мы киевляне, писатели и журналисты. При этом, как всегда, наблюдаем собеседника. Наш эрудированный рассказчик – мужчина приметной наружности: высокий, худой, с перебитым носом на серьезном нервном лице, с сильными жилистыми руками. Но когда улыбается, делается очень симпатичным. Оказалось, он полиграфист, работает в типографии, постоянно мотается между Киевом и Севастополем, отслеживая печать заказов – открыток, календарей и прочей бумажной продукции. Зовут его Дмитрий.
– Я вас не отпущу одних, поеду с вами, – заявил Дмитрий. – Заблудитесь. Херсонес большой.
– Ну что вы... – Нам неловко отвлекать человека от своих дел. – Зачем... Неудобно как-то.
– Вы – гости моего города, это святое. – Дмитрий грозно сдвинул брови, но глаза его улыбались.
Маршрутное такси домчало нас до Херсонеса всего за десять минут. В местных маршрутках принято рассчитываться за проезд не в начале поездки, как у нас, а в конце. Нам кажется это довольно разумным: никаких криков водителя «Кто там еще не оплатил», никакого столпотворения при входе, когда каждый протягивает смятые деньги и ждет сдачу, мешая другим входить. Называешь остановку, отдаешь при выходе свою гривну, все культурно и спокойно.
Кстати, гривну в Севастополе называют рублем. Когда так говорят в Киеве, нас это раздражает: гривна – это гривна, украинский денежный знак, а не российский рубль. Здесь же мы понимаем, что находимся в на три четверти русском городе, и относимся снисходительно.
Вот и Херсонес. На подходе стоит несколько автобусов с туристами. Из одного высыпала веселая толпа французских лицеистов. Они моментально запрудили узкий тротуарчик, достали фотокамеры и принялись щелкать виды Херсонеса сквозь прутья ограды, не дожидаясь экскурсовода. Некоторые даже оседлали забор с бесшабашным видом. Из второго автобуса не спеша выкатились немецкие старушки и старички, явно пенсионеры, такие аккуратненькие в своих брючках, кофточках, стрижечках и очочках, такие оптимистичные, увешанные фото- и видеокамерами.
Перед нами, прорезая иностранцев ледоколом, шла парочка: зеркально стриженый мужчина и женщина в стоптанных туфлях. Это уж точно наши соотечественники, потому что с утра уже навеселе. Они преувеличенно громко разговаривали, временами перекрикивая даже никого не стесняющихся французов и немцев.
Тут произошла досадная неприятность: с собакой на территорию заповедника нас категорически отказались пустить. Как ни уговаривал Дмитрий службу охраны (у него там оказались знакомые) – ничего не помогало.
Мы немного расстроились. Можно, конечно, отвезти Пая в гостиничный номер и оставить там на пару часов, но это ж туда, обратно...
– Ладно, Дмитрий, в другой раз сходим.
– Нет! Сегодня, – решительно отрубил полиграфист. – Пойдемте со мной. Я знаю другую дорогу.
Он увел нас вбок по каким-то узким улочкам с одноэтажными старыми домами. К одной улице очень подходило ее название: Древняя. Потом свернули и шли другими, заросшими низко свисающими хвойными деревьями, шагали аллеей кипарисов...
– Вот, – показал Дмитрий на калитку в стене. – Тут ходят археологи. И мы пройдем.
Мы действительно прошли. Озираясь, как бы кто не засек, подтягивая поближе к ногам рвущегося с поводка «нелегального» песика. Но Дмитрий успокоил, объяснив, что обычно калитка никем не охраняется, так как закрыта. А сейчас открыта в связи с большим количеством студентов-практикантов, ведущих раскопки. Не через главный же вход, в самом деле, их пускать.
Херсонес – древний город. Ему примерно две с половиной тысячи лет. Как процитировал нам из какого-то путеводителя словоохотливый Дмитрий, «Херсонес в древнерусских летописях известен был под названием Корсуня». А Севастополь, вначале как просто крепость, основан по указу Екатерины II в 1784 году. И уже через двадцать лет был официально объявлен главным военным портом на Черном море.
В сущности, думаем мы, Севастополь пристроился к Херсонесу, прислонился как к старшему брату, потом окружил его, прижал к морю – потому что вырос. А Херсонес так и остался навсегда маленьким...
В двух шагах от раскопанного Херсонеса – море. Пляж на камнях. Походил по музею, посетил всякие экспозиции – и наслаждайся прозрачнейшей чистой водой. Лазурь, солнце... Знали греки, где селиться – в хорошем красивом месте. С чувством гармонии у них все было в порядке.
– А знаете ли вы, – горделиво сказал Дмитрий, – что наш Херсонес красуется с обратной стороны на рубле?
– На гривне, – машинально поправили его.
– Ну, пусть на гривне, – ничуть не смутившись, согласился Дмитрий.
Он достал из кармана гривну образца 1995 года и протянул нам. Между верхней, вьющейся по ленте надписью «Національний Банк України» и нижней «Одна гривня», действительно, имелся рисунок-гравюра с изображением самой известной развалины Херсонеса – остатков сооружения из нескольких уцелевших колонн и стены с двумя дверными проемами. Надо же!.. Столько лет пользовались деньгами и ни разу не замечали на них руин Херсонеса. А еще считаем себя наблюдательными.
Мы продолжали осмотр заповедника со странным чувством. Ведь все эти колонны, базилики, фундаменты домов раскопаны относительно недавно. А до того были засыпаны песком, заросли степной жесткой травой. Сколько еще находится в земле? Смотришь на холмы, пытаясь взглядом проникнуть сквозь, и думаешь: есть там что-нибудь? И увидим ли мы это когда-либо?
Археологи, конечно, работают. Мы видели ребят, на тачке отвозивших породу в сторону. Но если вести раскопки с такой скоростью и таким «энтузиазмом», культурные слои будут накапливаться быстрее.
Хотя выглядит все это уже сейчас внушительно. Камни фундаментов и прочие развалины белеют, будто выгорели на солнце. Это скелет города...
Мы гуляли по территории заповедника вчетвером, считая собаку, наш севастопольский знакомый восклицал «А вот посмотрите сюда!» За спиной возвышались знаменитые колонны-развалины. Рядом лежали выкопанные останки строений. Внизу под обрывом разлеглось море. В какой-то момент голос нашего знакомого стал лишним и повис. Нас обняло непонятное тепло. Даже песик замер. Что-то неслышное вибрировало, молча кричало, проходило сквозь каждую клетку тела.
И вновь нам вспомнился Киев. Когда выходишь из дому и проходишь сквозь площадь между автовокзалом и рынком – там всегда теплее на несколько градусов, как в бане. На рыночной площади пассажиры, торговки, бомжи, алкаши, прохожие – сидят, лежат, ожидают, пьют, кричат, спят, едят, попрошайничают... Там неизбежные, как восход и закат, автомобильные заторы. Там кипит человеческое варево, перекрещиваются какие-то встречные энергии, концентрируются и нагревают воздух.
Нечто подобное, наверное, было и здесь, в древнем Херсонесе. Здесь жили, любили, воевали и торговали греки-дорийцы, а потом то же самое делали сарматы, римляне... Здесь занимались этим так долго, что каждый метр земли пропитался человеческой жизнью – как кладбище смертью, как храм молитвами. Это ощущалось совершенно безо всякого труда и без примеси мистики, как что-то само собой разумеющееся. Энергия оседала на коже и шевелила волоски.
В полной тишине мы посмотрели вниз и увидели, как в зеркальный изумруд моря вошли парень и девушка. В подвернутых джинсах, босиком, по щиколотку. И там, под водой, принялись играть, касаясь ступней друг дружки ступнями.
Никого не было больше в этот ясный майский день на берегу моря у подножия Херсонеса. Ничего более обнадеживающего в смысле оправдания жизни самой жизнью мы больше не видели. И после мы вспоминали эту картинку всякий раз, проходя сквозь адское излучение площади между автовокзалом и рынком...
Мы попросили Дмитрия сфотографировать нас у колонн, потом у жертвенного камня, у фундамента с табличкой «Дом виноторговца». Херсонес, да и весь Севастополь необыкновенно фотогеничен. Не случайно так растиражированы открытки с видами города. Это город пейзажей, напоминающих картины итальянских живописцев. Прозрачные фонтаны, совершенно пасторальные парочки и лавочки в парках, растворенные в море зелени...
Как понять дух Севастополя? Мы для себя определили, как. Севастополь – город-память. О войнах и восстаниях, генералах и адмиралах. Площадь Восставших, пять штук улиц Бастионных, Народных Ополченцев, Партизанская, и пять Героев: Бреста, Подводников, Революции, Севастополя и Сталинграда.
Что касается бастионов, то их было много. Часть возводили еще до Крымской войны, часть – уже во время обороны города. Восьмиугольные долговременные укрепления должны были разместиться на господствующих высотах. В тылу бастионов располагались батареи. Все бастионы и батареи, названные по фамилиям строителей или командиров, были прославлены во время войны. Если верить справочнику, самым важным укреплением на Южной (городской) стороне был 4-й бастион. Он располагался на Бульварной высоте, на месте нынешнего Исторического бульвара. Легендарные бастионы Севастополя сегодня – символ стойкости, вот почему их названия увековечены.
Мы побывали на Корабельной стороне, в Малаховом кургане. Поразила нас братская могила русских и французских воинов. Как странно, что грозная и жестокая Российская империя сумела оценить воинскую доблесть и поставила памятник... врагам. Общая русско-французская могила не выглядит кощунственно. Наверное, было что-то в той войне величественное, рыцарское. Враги-немцы таких почестей не заслужили...
В Севастополе нет ощущения «налепленности», неряшливости, как во многих приморских городах. Нет следов борьбы моря и человека, всех этих проржавевших насквозь, изъеденных солью и рассыпавшихся развалин на берегу. Здесь много пространства, нет толп людей. Место ничуть не экономят. Большие детские площадки в просторных дворах, широкие шоссе, свободолюбивые проспекты.
Вот есть, например, города-заводы. Или, допустим, фабрики. Все знают такие города, видели их. Можно идти по улице и не видеть заводских труб, фабричных проходных – но все равно понятно, что это промышленный город. По домам понятно, по людям видно, по множеству особых примет.
Есть города-курорты. Сами курортные зоны могут не попадать в поле зрения, но по всему видно – это город-курорт. По тому, как смотрят и одеваются прохожие, как и о чем они разговаривают, как выглядит аллея, какая музыка звучит из подвешенных над белыми столиками летних кафе колонок.
Севастополь – город-военный. Причем флотский военный, моряк: матрос, офицер, капитан. Если даже не видеть в эту минуту кораблей и подводных лодок у причала, не встретить моряков в форме – все равно кожей чувствуешь: ты в Севастополе. Как это объяснить, непонятно, но чувствуешь. Неторопливая вежливость людей. Серьезная ласковость во взгляде города на тебя. Невольно хочется быть подтянутым и иногда вставать по стойке «смирно».
Да, попадаются и полуодетые – море все-таки. Но слово «курорт» рядом не лежит.
В маршрутном такси тесно: всем надо ехать. Двое, висящие у двери, давят друг друга и начинают ссориться. Мат еще не прозвучал, лишь обозначился интонацией. Водитель, до того молчавший, сказал:
– Ну-ка, потише там. Спокойно.
Веско так произнес, как скомандовал. Абсолютно штатский, между прочим, человек.
И тишина тут же наступила. Севастополь...
«Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникли в душу вашу чувства какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах...» Это опять Лев Толстой. Мы вновь и вновь вспоминали эту его фразу, когда однажды утром нас разбудили звуки духового оркестра и ритмичное «грррум-грррум, грррум-грррум» по мостовой. Оделись, вышли на свой маленький (едва уместишься вдвоем, а еще любопытный Пай на руки просится) балкон на втором этаже. Внизу, по Нахимова, колоннами шагали черные матросы. Раз-два, левой-правой. Прошла черная колонна, потом пошла белая. И торжественный марш будоражит, хватает тебя за ноги, требует тоже шагать...
Да ведь сегодня 9-е мая, день Победы! Как мы могли забыть!..
Толпы людей запрудили тротуары и боковые переулки. Ни разу в малонаселенном Севастополе нам не приходилось видеть столько народу. А мы, довольные своим возвышенным положением, наблюдали военный парад сверху. И проникались чувством патриотизма.
...В последний день пребывания в Севастополе мы двигались в сторону вокзала, вертя головами туда и сюда, пытаясь запомнить, впечатать в память образ города. И город, похоже, помогал нам запомниться, да и сам хотел запомнить нас. Он угнездился в наших глазах и мыслях, он долго еще будет на ресницах и на языке. Даже когда вы уезжаете из города, город в вас не заканчивается. Он продолжается. Он еще трепыхается, снится, валяется камешками-галькой на письменном столе. Пока не напишете о нем, не переведете в буквы, пока не будет соткан шелк воспоминаний – вот тогда он успокоится, утрясется, превратится в фотографию в альбоме.
Но вы долго еще будете пробовать на вкус это странное слово – «Севастополь».