Когда-то я любил девушку больше жизни. Это не фраза, я чуть не убил себя, когда она меня бросила. Прошло много лет, и все было бы хорошо, но я встретил её вновь, и лишь для того, чтобы она дала понять: я для нее - пустое место. И к застарелой ране добавился ожог самолюбия, ведь она стала высокопоставленной девушкой из касты приближенных к столу.
- Ненавижу её, ненавижу… - думал я. – Сука, никто я для тебя, да? Что тебе до моего живого преданного сердца?
Мне хотелось убить её или покалечить, чтобы она поняла хоть чуть-чуть, сколько страданий я пережил.
Я стал караулить её у дома или перед зданием министерства, где она работала. Я сидел в машине и ждал. У меня не было какого-то определённого плана, но много раз ярко прокручивал картину, как я легко взмахну рукой, в которой будет нож. В машине у меня всегда лежал нож со специальным пластиковым чернёным покрытием, чтобы он не отсвечивал при лунном свете. Этот нож продал мне за один рубль мой хороший друг, полковник Крылов. Полковник знает толк в ножах. А я знаю толк во взмахах руками, в японских боевых искусствах нож – всегда продолжение руки.
Я почти довёл себя до галлюцинаций, я знал, что человек режется, как масло, и ясно представлял, как после первого взмаха руки Лена схватится за лицо, и сквозь её пальцы будет сочиться кровь. Но динамика кругового движения всегда требует продолжения, и вторым движением я полосну её по горлу. У Лены подкосятся ноги, но я подхвачу её, и буду держать в объятьях, а кровь будет литься на мои руки.
Иногда я думал похитить её и держать где-нибудь на съёмной квартире. Когда я представлял её, напуганную насмерть и покорную, то меня раздирали очень разные чувства, мне то представлялось, как я запытаю её до смерти, то, как брошусь к её ногам, а потом убью себя.
- Даже не ответила ни на одно мое письмо, - озлобленно думал я. – Конечно, кто я для неё? Да никто, и звать меня никак. Я – ничтожество. Ни денег, ни положения, ничего нет… Ненавижу…
Заехал к Искандеру, человеку без определенных занятий, магу и волшебнику по совместительству. Искандер после магических манипуляций обещал мне Лену.
В подъезде его дома меня окликнул здоровенный парень лет тридцати, с опухшим, ободранным лицом, правая рука его была перевязана грязным бинтом.
- Браток!
Я на ходу, быстро окинув его взглядом, сказал:
- Денег не дам.
- Постой, брателла, ты куда спешишь, ну постой…
Парень догнал меня у лифта. Я не дал ему ничего сказать, тут же врубил ему голосом, который меня самого поразил грубостью и неприятным тембром:
- Чё ты мне хочешь сказать? Помочь надо брату? Мне твои истории – по барабану, у меня своя история есть. И у меня нет настроения, её тебе рассказывать. И у меня нет настроения, вообще базарить с тобой. Я понятно говорю?
Парень сник, он не успел завести себя истерикой уличных дебоширов. Длинно выругавшись, он побрёл к выходу. Он не знал, что это спасло ему рёбра и его кривой от многочисленных переломов нос.
После минуты вонючего грохота и десяти шагов, я оказался у двери Искандера.
- Здорово, мистический мистик…
- Здорово, тупой доцент…
- Не работает твоя шаманская хрень, и как это я повёлся? Вперёд мне наука, - в раздражении безо всяких предисловий сказал я Искандеру, который невозмутимо смотрел в компьютер и курил.
Искандер был одет лишь в семейные затёртые трусы. Свои длинные седоватые волосы он собрал в пучок на затылке и был похож на кого-то из рок-динозавров, я не мог вспомнить кого именно.
- Значит, такова твоя судьба, значит так и должно быть. Мы не знаем, что для нас – благо, а что – нет, видимо…
- Что ты несёшь? – скривившись, перебил его я. - Побереги этот бред для своих полоумных клиенток.
- Колдовство – это не технология, Илья, это искусство, ну да ты всегда был туповат.
Комната была освещена только светом монитора, что-то скользнуло по моей ноге, я резко дёрнулся:
- Эт…то что? А попугай твой где?
- Гитлер? Да он погиб… А это доча… Иди ко мне… - ласково произнёс Искандер и вытащил откуда-то из-под кресла крысу. – Хорошая моя, доча…
Крыса тыкалась Искандеру в руки. Затем, он отпустил её, и она стала сновать по его плечам, что-то выискивая у него в волосах на голове. Я брезгливо поморщился и отвёл глаза.
- Что, ненавидишь её теперь? – так ни разу и не посмотрев на меня, совершенно обыденно спросил Искандер, как будто поинтересовался размером обуви. «Неудивительно, что к нему бегают женщины, мечтающие замуж, и бизнесмены в страхе, что у них кончатся деньги» - невольно подумалось мне и захотелось его ударить.
- Кого – её? Крысу? – усмехнулся я. Но он промолчал.
- Это правда, Искандер, я её ненавижу… Я сам себя бояться начал, недавно такого натворил…
Но дальше я не продолжил. Через некоторое время спросил:
- Ну и что ты теперь предложишь? Купить бычье сердце, не торгуясь на базаре, взять мочу белой лошади, крылья летучей мыши, гвозди из гроба человека, умершего в субботу? Зарыть всё это на глубину шести метров в западной части городского кладбища?
Искандер всё молчал, что-то набирая на клавиатуре.
- Мне сны стали сниться, Искандер. Раньше никогда не снились. Умеешь сны толковать? А, мозгоклюй африканский? Как там у Агриппы Неттесгеймского: «магия имеет большую власть, она полна возвышенных тайн и заключает в себе глубочайшее знание вещей наиболее секретных», ну или что-то наподобие он сказал… Знаешь, мне приснилось, что я…
- Подожди, - прервал меня Искандер. – Мне не нужно рассказывать, ты сам должен растолковать себе. Однако предупреждаю – дело долгое. Возьми вон те листы бумаги в углу.
В углу, прямо на полу, лежала груда книг, из-под которой выглядывала стопка белой бумаги для ксерокса.
- Ну и бардак у тебя, Искандер, пылища-то... Твою квартиру можно в криминальной хронике снимать – обезврежен притон…
- Да, да, поговори мне ещё, тупица…
Я не мог не взглянуть, какие книги валяются в этой куче. В очередной раз удивился их странному сочетанию, которое впрочем, соответствовало странному характеру хозяина квартиры. Здесь лежало препринтное издание Милтона Эриксона «Гипнотические реальности», явно начала девяностых годов, тогда таких книг почти не было. Попалась на глаза книга «Тайны Магии Вуду» с характерными рисунками и знаками на мягкой обложке, автора я не посмотрел – неинтересно. Под этими книгами лежало неплохое издание - «Фрактальные элементы и радиосистемы: физические аспекты». Я бы даже пролистал эту книжку, но слой пыли на ней отбивал у меня всякое желание. Выдернув из середины пачки листов десять, я уселся на кресло.
- Ну?
- Мне ничего не рассказывай, запиши свой сон, постарайся описать всё как можно подробней.
- Блин, это долго, Искандер…
- А я тебе что сказал?
- Ладно.
Я стал писать, вспомнив, что Фрейд считал пересказы своих снов по большей части выдумкой, причём выдумкой искренней.
Мне приснилось, что я стою летом на деревянных мостках, которые выходят на середину пруда. Вокруг пруда – зелёные деревья, лето. Место мне незнакомо, но чем-то мне близко, оно какое-то своё. Рядом со мной стоит Лена, я обнимаю её. Она очень странно одета в ситцевое, светлое платье в цветочек и тёмный пиджак – так одевались девушки времён Великой отечественной войны. Я чувствую, что она любит меня, я целую её.
Чувствую небывалое, острое счастье. Лена вдруг говорит мне или не говорит? Я не помню, но я как-то узнаю, что Лена больна и она показывает себе на область живота. Дальше мы идём, обнявшись, по мосткам и оказываемся среди малоэтажных домов. Какой-то маленький городок, мне также незнакомый, как и это место, повсюду люди занимаются своими обычными делами. Я обнимаю её за плечи, мне так хорошо, как не было никогда. Но потом происходит то, что я не могу вполне вспомнить.
Вдруг как-то оказалось так, что Лена обогнала меня, как будто что-то отвлекло меня на минуту, и она ушла вперёд. Я знаю, что она недалеко, и я легко догоню её. Я бегу, хотя дорога вдруг оказывается в грязи, бегу с трудом по налипающей к ногам грязи. Я понимаю, что потерял Лену. Я в отчаянии подбегаю к людям и спрашиваю о ней, но никто ничего мне не отвечает.
Вот всё, что я помнил об этом сне.
- Написал, Искандер.
- Отлично, теперь возьми другой листок и выпиши пять слов из этого сна, которые особенно тебя цепляют.
- Ладно. Это не опасно, доктор?
- Не гунди, умник… Не торопись, сначала почувствуй. Да, бумаги не жалей, под каждым выбранным словом оставь место для написания других слов.
Я написал пять слов: любить, болезнь, потерять, грязь, отчаяние.
- Готово, Искандер.
- Хорошо, теперь напиши под каждым словом пять ассоциаций. Старайся не думать, пиши почти автоматически.
- Окай, doctor Freud. Потом ты скажешь, что я мечтаю убить своего отца и переспать со своей матерью. И выставишь счёт на пять тысяч долларов.
- Слушай, ты всё время болтаешь…
- Ладно, ладно…
Я сел с ручкой в руке наизготовку, чтобы тут же записать то, что приходит мне в голову. Получилось так:
любить
страдать
сука
вертеть
обнять
нежный
болезнь
умереть
испугаться
плохо
выдержать
мама
потерять
страшно
никогда
бросить
легко
надежда
грязь
трудно
фу
Христос
врезать
деньги
отчаяние
вместе
зубы
след
головой
казаться
- Всё, Искандер, готово, - минут через двадцать с облегчением сказал я.
- Хорошо, теперь выбери из каждой группы слов-ассоциаций по одному слову, которое больше цепляет.
- Слушай, ты издеваешься? А дальше к ним писать ассоциации?
- Ну да.
- И сколько раз?
- Лучше раз пять…
- Да пошёл ты, - разозлившись, сказал я. – Мне и так понятен мой сон.
И кинул в угол кипу бумаг, которые разлетелись белым птицами.
- Ты не пережил те события, - вдруг серьёзно сказал Искандер. – Для тебя это просто вереница сцен из жизни, ты должен их пережить, иначе тебя эти призраки до конца жизни будут преследовать. Что-то незавершённое там у тебя осталось.
- Как? Как мне пережить это? – в отчаянии почти крикнул я.
- Нужно вернуться обратно.
- Я не понимаю, что это значит на твоём шаманском языке, но я второй раз не вынесу, тогда я молод был, сейчас мне второй раз этого не пережить. Я и так по краю хожу.
Искандер прикрыл глаза и полулежал в кресле. Так мы долго молча сидели, пока я не заметил, что Искандер уснул. Тогда я тихонько вышел из квартиры.
Я продолжал своё бессмысленное дежурство возле её работы. Как-то чудесным летним вечером, сидел я так в машине у министерства, почти полностью отравленный злобными картинами мести. Наконец, я не выдержал и пошёл пройтись, решил купить себе минеральной воды и посидеть в ближайшем парке. Рядом с министерством и парком стоял какой-то культурный центр, бывший музей Ленина, - огромное, красное, уродливое здание, которое в народе метко прозвали «крематорием». А напротив крематория стояла стела, эрегированная метров на двадцать в небо. Возле министерства была отличная, ровная, асфальтированная площадка и поэтому здесь любили тусоваться разные неформальные люди, которым нужен был асфальт – скейтбордисты, брейкеры, ну а вокруг этих спортивно-танцевальных неформалов собиралось ещё куча народу совершенно разного толка и раскраски. Крематорий, фаллический образ стелы и разношёрстная молодёжная толпа придавала этому месту вполне сюрреалистический вид.
Я, купив воду, сидел на скамейке и пил прямо из горлышка, рассматривая верхушку стелы. Местные власти, все – бывшие коммунисты, чтобы быстрее перекреститься в новую веру, водрузили на стелу какую-то модернистскую фигуру, которая должна была изображать символ свободы. Я разглядывал странную фигуру – плащ без головы, с раскинутыми в стороны руками без кистей. Вспомнил, что в городе эту фигуру мгновенно назвали Бэтменом.
Я частенько бывал здесь с Леной когда-то, как только я вспомнил это, губы мои сжались. Тут подошёл какой-то парень, лет двадцати, в длинном, чёрном, не по погоде, плаще и сел рядом со мной на скамейку. Я уже собрался уходить, как парень распахнул полы плаща. Вначале мне показалось, что на парне бежевые брюки, однако, присмотревшись, я понял, что на нём – женские колготки телесного цвета. Мои глаза непроизвольно и быстро скользнули вверх по колготкам, и я увидел легкомысленные кружевные трусики без какой-либо выпуклости там, где следовало бы.
- Или это скрытая камера, - подумал я, оглянувшись. – Или своим истерическим состоянием я привлекаю к себе сумасшедших. Но между нами есть существенное отличие. Я – не сумасшедший.
Я не знал, какой реакции ожидал от меня парень, но мой взгляд, равнодушный и тяжёлый, пригвоздил его к скамейке.
- Родители твои кто? – спросил я голосом, в котором было слышен стук шестерней плохо смазанной зубчатой передачи.
Парень тут же сорвался с места, но я мгновенным движением перехватил его и особым способом прижал к скамейке. Парень сидел, сжавшись, испуганно хлопая чуть подведёнными тушью глазами.
- Не бойся, - сказал я таким голосом, что парень перепугался ещё больше.
- Мне просто любопытно, - более мягко произнёс я.
Дальше, не зная, как поступить, я ослабил хватку. Парень быстро это почуял своим женским чутьём и опять рванулся, почти освободившись от захвата. Тогда я, как всегда в таких случаях, быстрее, чем подумал, ударил парня, резко хлестнув его кулаком в висок. Парень упал на спину, задрав подбородок, закатив глаза и разинув рот.
- Припадочный что ли? – брезгливо подумал я.
Вдруг злоба мутной пеной поднялась во мне. «А если бы ребёнок попался ему…» - подумал я, хотя меня это не волновало вовсе. Просто злость, без причин и оснований, скрипнула во мне зубами и налила свинцом мои мышцы. Я никогда не был жесток ни к кому, я никогда не испытывал удовольствия, причиняя боль. Занятия каратэ научили меня бить людей не чувствуя злобы, каратэ, что совсем не странно, позволили сохранить моему сердцу природную мягкость.
Но сейчас я осатанел:
- Сука! – прошипел я.
Опершись о скамейку, я нанёс локтём удар, сломавший парню челюсть. Затем я за ворот плаща стащил его со скамейки, и, зафиксировав коленом его голову об асфальт, нанёс четыре удара в грудину, которая провалилась уже после первого удара. Я тяжело дышал и с трудом себя сдерживал. Я понял, что убью его, если не остановлюсь.
Я ушёл, не оглянувшись. Сел в машину. Вдруг я понял, что способен на всё, что даже я сам теперь не знаю себя и свою судьбу.
Тут я увидел Лену, которая шла от чёрного выхода к автомобилю, от меня до неё было метров двадцать, а ей до автомобиля – десять. Я выскочил из машины, она меня не заметила и на ходу лёгким движением поправила причёску. Она совсем не изменилась.
Я замер. Я улыбался. Лена села в автомобиль и уехала.
- Боже мой, как я люблю её, - сказал я хриплым голосом, сев в машину. – Да я раньше себе руку отрежу, чем трону её.
Я был просто счастлив её видеть.