про Моего бога

                Часть I

                «Нам следует обращаться со своими друзьями
                так же, как мы хотели бы, чтобы друзья
                обращались с нами».
    
                Аристотель




    Мой Бог лениво почесывал промежность, оставаясь глухим к моим призывам. Да и что он мог сделать?
Жара стояла нереальная.  Желтый воздух неподвижно застыл, запах гари стал привычным. Вечерняя прохлада больше не имела места быть. Долгожданное облегчение не наступало. Ворочаясь в душной комнатке с настежь открытым окном, вытирая пот, я, не теряя почему-то надежды, просила Бога о помощи. Ну, пусть вот сейчас, хоть на секундочку подует ветерок. Он же где-то есть! Будь другом, пришли его сюда. Но мерзавцу лень было даже слушать. И вообще, скорее всего, он на меня обиделся. Я столько раз не держала слова, которое давала ему. Когда ass is on fire  пообещаешь чего угодно! А потом, когда пронесет, откладываешь выполнение обещания, а потом, когда отложишь, и вовсе забываешь. Так, пару уколов совести – и снова безмятежное существование.
День не был похож на день. Сумерки в дымке. Угадывались очертания полуразрушенной церкви в нескольких метрах от дома. Завывала пожарная сирена, горели села в соседних районах. Народу на улицах не было - так, пара колдырей, похожих на зомби, несмелой походкой пробирались к сельпо за огненной водой. И этот убийственный, тошнотворный, нереальный грязно-желтый свет нереального дня. Еще бы пепел с неба – и вылитый Сайлент Хилл.
При этом бабушка продолжала кормить на убой. Каждую недоеденную ложку горячего супа (в такую жару!) она воспринимала, как личное оскорбление. Хотелось глотка свежего воздуха, а она предлагала глотки обжигающего борща. Отчасти спасал прохладный майонез. И моя уникальная способность есть медленно. Я ем, как приговоренный к смерти ест последний обед. Не торопясь, со смаком.
- Остывает же! – кричала бабушка, но делала это, не надеясь на ускорение процесса. Она ко мне привыкла. Сын елозил у меня на коленях, развлекаясь с половником и горбушкой хлеба, а я ковырялась в тарелке, рассеянно слушая дедушкины рассказы о камнях и минералах. Прием пищи – дело коллективное, семейное.
        Мы никогда не проводили столько времени вместе. Я имела общее представление о бабушке с дедушкой, но прожить лето с ними бок о бок, в деревне – вот лучший способ  их узнать.
Тяжело. Хорошо.
Среди городской жизни, в век развитых технологий, торжества странных мод, триумфа неформата, расцвета отсутствия цензуры в чем бы то ни было - попасть в оазис незыблемых устоев и закоренелых традиций – это отдушина. Это непривычно, приятно, спокойно. Это нужно.
Если бы не Савва, я бы никогда не приехала на все лето в деревню. Ему нужен воздух, речка, грибы и рыбка, цветочки и песочек..И все такое.

Верный путь уничтожить собственный эгоизм – родить ребенка. Я не считаю, что его вообще надо уничтожать, но.. Как бы ни хотелось сохранить все краски своей личности, потерь на этих фронтах не избежать. Потому что мы рисуем радуги для своих детей из собственной палитры. Естественные метаморфозы.
И мир вдруг перестает вращаться вокруг тебя. И любовь принимает совершенно определенные очертания. И ты добровольно ставишь новые маленькие интересы превыше собственных.
Тяжело чертовски.
Магомет, связанный по рукам и ногам, отныне не может идти к горе.
Развлечения на расстоянии вытянутой руки, веселье в пределах досягаемости.
Ну, как сказать..

Удушающую жару прорезал сигнал смс. Новоиспеченный возлюбленный. Луч света в желтом царстве. Гора, идущая к Магомету.
«люблю твой голос, твои привычки, твое тело и твой дух».
А я его не любила. Я любила своего мужа.
Что он вообще знает о моих привычках? Тело еще куда ни шло, дух, голос, но привычки?
Привычки знал мой Сережа, чей отпрыск вился вокруг меня с воплями, просясь на ручки, чем сводил меня с ума.

Сережа, который должен был на следующий день навестить нас в деревне, остаться на пару-тройку дней. Потому что нервы меня подводили. Я любила Савву, больше себя и больше жизни, но круглые сутки напролет находиться с чересчур активным ребенком, чей день начинается в восемь утра, а заканчивается с плачем протеста часов в одиннадцать вечера – это немножко слишком сильно.
 Подмога должна была подоспеть назавтра с дневной электричкой.
Да, Сережа знал мои привычки. Он знал, что по ночам я ем сладости. Что сплю в лифчике и ем много майонеза. Что у меня всегда с собой блокнот с ручкой. Что я, к сожалению, люблю рисовать. К сожалению, потому что делаю это, мягко сказать, плохо.
Он знал, что я не люблю позу 69, потому что это и нашим, и вашим, а по сути – ни тем, ни другим. Что ем много чеснока и люблю встать и покурить посреди ночи. Что люблю коньяк запивать яблочным соком, а чаще всего не люблю его запивать вообще ничем. Что я плохо переношу боль и критику. Что кладу много сахара в чай, и питаю слабость к женщинам.

 Знание привычек, как водится, убивает романтику. Дурацкое слово и понятие дурацкое, соплями отдает. Пусть убивает эту самую романтику на здоровье, но вот убийство страсти – это плохо. Брак – прокрустово ложе для высоких эмоций, чьи высоты торчат над повседневностью, как острые пики. Со временем все становится гладко и ровно. Я против убийства. Поэтому мой Бог удружил - прибегнул к противоядию от быта. Он меня влюбил. Он сделал так, что предмет моей страсти тоже в меня влюбился!
Мой проказник крепко приложил к этому руку. Потому что предмет страсти был божественным. Божественные ноги, божественный голос, прошлое, мечты, сны, предпочтения, окружение, интересы, таланты, шея, волосы, глаза, фантазии, - словом, куда ни кинь – везде божественно. Это ненормально, так не бывает.
А вот со мной случилось.
Мир не перевернулся, Земля не остановилась и Солнце не погасло. Зачем? Наоборот, все встало на свои места.
Если верить словарю Ожегова, то я Илью полюбила. Именно «глубокое эмоциональное влечение». А Даль и вовсе молодец; чувствуется – знал, о чем писал: «сильная к кому привязанность, начиная от склонности до страсти; сильное желанье, хотенье; избранье и предпочтенье кого или чего по воле, волею (не рассудком), иногда и вовсе безотчетно и безрассудно».
И вообще-то,  в определении этого слова  ни в одном словаре нет ни намека на то, что любовь возможна только к одному человеку, к одному мужчине.


  Конечно, предмет моей любви был не без недостатков. Илья оказался романтиком. Меня иногда выворачивало наизнанку от его велеречий. Он тщательно подбирал слова, чтобы выразить свои чувства, и получались клише на клише; те слова, которые наизусть знают любительницы дамских романов. Вот и думай, что было первым – яйцо или курица? Илья или книжный роман?
Но стоило только представить, что эти нетленные фразы произносят божественные губы, или набирают божественные пальцы, как меня прекращало тошнить. Богам можно все, даже такие досадности. Он был искренен, это ли не главное?
Я была счастлива, что еще надо?

Подхватив сына на руки, засунув в лифчик сигарету, а в трусы – зажигалку, я пошла в огород курить тайком. Это тоже было прекрасно – курить тайком. Бабушка с дедушкой понятия не имели о ритуале тайной сигареты, который проводился много раз в день под самой дальней яблоней в малиновых кустах. Я, жена и мать, забывала, что я жена и мать, и превращалась в подростка, для которого в раковой палочке на минуту заключался смысл жизни. Украдкой, с двумя подушечками жвачки, присев в зеленых зарослях.. Прекрасно, прекрасно!
Я курила, озираясь, чтобы, завидев «опасность», успеть потушить сигарету. «Опасностью» могла оказаться, например, наша соседка Марфа Игнатьевна. Человек глубоко преклонного возраста, Оноре в энной степени. Однако, мадемуазель Игнатьевна могла в разгар этого адского пекла бодро выйти в огород с тяпкой и простоять кверху попой часов пять. Я ей завидовала, хотя не понимала, как такое возможно. Когда моя личность, погибая с сигаретой и малиной во рту, в тени душистой яблони, мечтала о прохладной воде и ветре, соседка – женщина, годившаяся мне в пращуры, резво работала садово-огородным инвентарем. Взмывались вверх порванные в клочья сорняки, в ужасе разбегались жуки из штата Колорадо, громыхали лопаты и ведра..
Марфа Игнатьевна задавала жаре жару. Ее было не сломить. Узрев меня, с милой улыбкой тушащей поспешно сигарету где-то за спиной, она кричала «Сашенька, снова малинкой полакомиться решила, молодая мамочка?»
Я в ответ кричала «Да-да!» и спешила ретироваться из огорода.

Давайте я при вас посмотрю правде в глаза и признаю, что в то лето, о котором ведется повествование, я, жена и мать, вообще забыла, что я жена и мать. Я вспомнила зато, что я женщина. Должна признать, это приятнее. Честное слово.

Илья иногда лишал меня драгоценного сна, прислав на закате дня свою фото в форме mms. Вот и на этот раз он поступил свински, прислав свой лик накануне Сережиного приезда. О, эти блага, эти коварства технологий!
 Я полночи пролежала с валерьянкой в обнимку. Потом подумала, что на фото можно и завтра посмотреть, а вот поспать ближайшие сутки не получится. Морфей сжалился.



          Соседский петух снова проспал, и теперь заливался соловьем, пытаясь сгладить оплошность. Он плошал постоянно. Я его любила; мой сын, видимо, тоже. Потому что просыпался вместе с ним.
Этот куръ отличался не только патологической любовью кукарекать во внеурочное время, но и привычкой бросать своих кур и уводить соседских на кладбище. Чем ставил петуха-соседа в неловкое положение. А сам со временем утвердился в образе полоумного ловеласа. Одному куриному богу известно, какими бесчинствами этот национальный символ Франции занимался на кладбище с чужими женами. Скорее всего, угощал дам печеньем и баранками с могил. Дамы, очевидно, были в восторге, потому как сбегали с ним снова и снова.


         Утро было радужно окрашено мыслью о приезде Сережи и очередным любовным посланием от Ильи. Прочитав послание, просияв, сняв с Саввы ночной подгузник, надев сарафан, я спустилась вниз.

Овсяная каша уже призывно дымилась, а банка кофе таращилась со своей полки, намекая на чашку и кипяток.
 Кофе, каша, кусок самой простой, и оттого особенно вкусной колбасы.. Сигарета в малиновых кустах.. Деревянный туалет типа «сортир».. Яблоко, ягоды, пара стрелок лука, укроп.. И день вступал в свою силу.
У соседей слева - снова стройка полным ходом, пахнет скошенной травой, блеют козы, зияют окна разрушенной церкви, трещат мотоциклы, бабы ругаются матом, неторопливо спеют сливы, совокупляются колорадские жуки..

  Смс «на речку пойдете?»
Пойдем, как не пойти.

Через десять минут у моей калитки нарисовалась девушка с коляской.
Невозмутимая, всегда одинаковая, ума не приложу как круглый год живущая в деревне, милая, простая Саша. Бывшая москвичка, переехавшая из первопрестольной в сельскую местность по зову сердца! Силен, видимо, был зов.
Интересно, Саша знает, что я несколько лет подряд спала с ее теперешним мужем? О, романтические воспоминания.. Мои сеновалы, козы, рассветы, закаты и объятия красивого некогда деревенского повесы стали повседневностью девушки, неторопливо катившей перед собой коляску. А в ней - ребенок, как две капли похожий на человека, чья голова так непревзойденно вписывалась в пейзаж между моими ногами.
Мне тогда было предложено замуж. Бог хохотал, являя улыбку на моем лице.
Нет, кесарю слесарево не подойдет.

И все довольны. Саша с Владиком идеально подходили друг другу: оба неторопливые, монументальные, флегматичные. Все движения этого бинарного сплава были как будто заторможенными, сердца гнали кровь медленными, тяжелыми, мощными толчками. Нет места сюрпризам, внезапным радостям, бесшабашным поступкам. Они жили так, как нас в первом классе читать учили – с «чувством», с толком, с расстановкой. То есть тихо и нудно. Наверное, прожив именно такую жизнь, на смертном одре понимаешь, что и не жил вовсе..
А может, и нет. Потому что мысли экзистенциального толка в такие головы не приходят.

 На речке народу было больше, чем кислороду. Заходить в воду в те дни было практически то же самое, что тереться кожей о комнатную температуру. Едва ли спасало от жары.
Река высыхала на глазах, у противоположного берега выступила из воды песчаная коса, которая с каждым днем становилась все шире, приближаясь к середине реки. Люди ставили палатки, пили пиво..  на бывшей глубине! Были места, где уровень воды доходил до щиколотки, и это тоже посередине реки. Дети и взрослые бродили там, играя в Иисусов.

После того, как обряд омовения был совершен, я пошла встречать Сережу к автобусной остановке. Сначала Савва кочевряжился в коляске, как только мог, являя чудеса гибкости; потом, разморенный жарой, стих и прикрыл глазки.
Я останавливалась у каждой колонки, пускала чистую, ледяную струю, обливалась и пила. И шла дальше. Деревня не была большой, но в такую жару и метр казался километром.
Старые, покосившиеся домики перемежались с шикарными коттеджами; обыкновенные лайки за кривыми заборчиками перегавкивались с породистыми бойцовскими собаками, упрятанными за высокими сплошными оградами. Стоило какой-нибудь одной подать голос, как лай по цепочке охватывал все улицы. Потом все стихало.
     Маленький прудик у церкви, облаченный в ряску; мотоциклы с прицепами, полчища гусей; прозрачный ручей, поросший мятой – все было родным, и все дремало в зыбкой духоте вместе со мной.


По пути я получила два сообщения от Ильи. В одном он сообщал, что никогда никого так не любил, как меня. А в другом – что собирается приехать ко мне в славный город Володю через пару дней.
Я взлетела на девятое небо, как обычно, перенеслась в тридесятое царство, где моим мужем, которого я шла встречать, был Илья; потом пара угрызений совести, мысль «а вдруг это действительно серьезно?» и – автобусная остановка.
Сережа неграциозно, как всегда, спрыгнул с автобуса. Как-то криво, как всегда, кивнул головой, и двинулся к нам с сыном.

Муж, милый муж в черных ботинках.

У меня в голове две прямые «Сергей» и «Илья» не пересекались. Они были совершенно разными. Сережа был простой, надежный, любящий и любимый, ответственный, заботливый. Илья был.. Илья был божественный. Видите, ничего общего.
Эти прямые пересекались только где-то в гипотетическом будущем, потому что все-таки имели общую точку – меня. Но думать об этом не хотелось.

Я целовала такие родные черные брови, ерошила темные волосы, обнимала неширокие плечи – я была по-настоящему рада, что мой благоверный приехал! А все оно, чувство вины. Обостряет то, что давно притупилось. Сережа казался мне невозможно красивым, и я не уставала ему это повторять. Он не верил, конечно.

А Илья бы сказал «да, я красив» и обворожительно улыбнулся.. Я бы гадала «Черт, он действительно так думает или подыгрывает?» И в любом случае он был бы божественен.

Все выходные Сережа занимался с сыном, а я отдыхала: спокойно курила в малиновых кустах, купалась в свое удовольствие, загорала, строчила послания божественному мужчине, занималась любовью с мужем..
Любовью.
С примесью жестокой порнографии. Потому что мой Бог просыпался, когда спадала жара, и требовал мне наказаний. Тоже мне, праведник.

Мой супруг хорош не тем, что он неутомимый изобретатель; а тем, что легко исполняет мои просьбы. Любые. Наказать – так наказать..

Он понятия не имел о моем тайном увлечении. Ему это не могло в голову прийти. Он знал, что я встречалась с Ильей, незадолго до того, как уехать в деревню. Он знал, что иногда мы обменивались сообщениями.. Чисто дружеской направленности.
Он не знал только, что наша последняя дружеская встреча, когда я уже знала, что влюблена по уши, окончилась взаимностью.

У меня не было секретов от мужа. Отсутствие секретов было нашим обязательным условием со дня свадьбы.
Но когда запахло жареным, я нарушила обещание. Мое желание быть с Ильей подрумянивалось в адском пламени, золотистой корочкой хрустели фантазии, с которыми нельзя совладать; страсть, с которой капал сок..

Илья, я замужем, люблю своего мужа, я счастливая женщина..
Сашка, у меня разбито сердце, Света ушла от меня, я в кататоническом ступоре и глубоко несчастен..

На такой ноте мы познакомились.
Мы пробыли друзьями целых два месяца.
Потом я, не в силах сносить дружеского, именно дружеского взгляда божественного Ильи, поцеловала его. Нам все можно, сказала я, мы же друзья.
После этого мы уже не были друзьями. Эти дружеские плечи, сводящие меня с ума, были теперь предоставлены в полное мое распоряжение. Эти руки, по-дружески рисующие силуэты других девушек, сжимали мою кожу. Эти глаза – глаза друга, смотрели с невозможным вожделением. Недоступный (в силу моих собственных принципов) человек вдруг оказался доступным. С радостью, долгожданным облегчением и пылом он заключил меня в свой могучий круг. Железные мои правила оказались, увы (разве «увы»?) не железными.
Мы смотрели друг на друга растерянно, как Адам и Ева, дожевывающие яблоко.
Оторопевшие и разбитые внезапно накрывшей нас волной, счастливые и несчастные. Несчастные в силу обстоятельств, и все-таки счастливые. Ошеломительно и как раз.
Потрясающее ощущение.

Сережа мазал зеленкой мои глубокие царапины.

Да, лето действительно было жарким.
Чего стоил один только полет на параплане. Минут сорок ожидания и подготовки, когда я усиленно пыталась не позволить страху завладеть своим сознанием. Мой бог отчаянно гнал от меня мысль «Бежать! Бежать домой и спокойно ужинать! Какой полет!»
Инструктор был неумолим. Узнав, что я впервые оставила бабушке с дедушкой годовалого ребенка ради приобщения к развлечениям экстремального характера, он воскликнул «Никуда ты не полетишь!»
Он все правильно воскликнул. Потому что мысль «бежать» померкла под натиском другой «Как это не полечу?»
«Дядь Миш, оставим стереотипы. Полечу еще как».
Я приложила все усилия, чтобы выглядеть непреклонной. Бог все еще потел, отгоняя трусость.
Мне много раз было предложено лететь «по-дамски», то есть с какой-то тачанки, темневшей в кустах неподалеку.
«Саш, такой способ почти сводит на нет неудачный взлет. Если с земли, как мужики, то пятьдесят процентов того, что ты не взлетишь».
Нет, я хотела лететь как мужик – и никаких гвоздей.
«То есть, срабатывает человеческий фактор, а в таком деле он мешает как нигде. Страх, например»,
К этому моменту я уже прекрасно поняла, что экстрим – не мой конек.
«Отпустишь стропы, или не успеешь побежать, когда веревка дернет..»
Наверное, люди, которые жить не могут без адреналина, уже на этом этапе (подготовки и устрашений) начинают испытывать наслаждение.
«А может еще нога подвернуться, или, к примеру, одна рука окажется ниже, чем другая. Тогда может резко в сторону повести и закрутить..»
- Хватит, дядь Миш.
- Ишь какая! Ну ладно, одевай комбез. Я тебя предупредил! Все на твоей ответственности, если что.

Если что? Если что, если что?
С такими мыслями лезть в комбинезон было нельзя. Поэтому мой бог поднапрягся, раз притопнул, что есть сил, раз прихлопнул – и закурил. Я надела комбинезон и отдалась во власть дяди Миши и его помощников, которые пристегивали меня к параплану (или его ко мне).
Через минуту машина, к которой был привязан канат, дала газу. Обхватив стропы и приняв боевую позицию, я с замиранием сердца смотрела, как молниеносно разматывается веревка перед моими глазами. Веревка, к которой была пристегнута я. Сзади, также на привязи, возлежал огромный параплан, готовый распахнуть объятия небу. Время перестало существовать, кислород застыл, мысли улетучились из головы, мир вокруг стал напряженным ожиданием. Чего-то, что двигалось со скоростью ветра.
Я вся обернулась в зрение, чтобы не пропустить момент, когда веревка размотается полностью.
Секунда – и резкий рывок. Я ли это вдруг бегу семимильными шагами с выпученными глазами? Я ли чувствую, как раскрываются сзади меня метры незнакомой ткани? Я ли это начинаю ощущать, как ноги отрываются от земли?!

Я ли это качусь кубарем по траве, не в силах поверить в свой провал? Это я? Я, запутавшись в стропах, потираю ушибленный свой организм?
«Рано, рано ноги оторвала от земли! Надо было продолжать бежать даже в воздухе!»
Мне было неловко, но не более того. Мой боевой дух сломлен не был.
В голове не было ни одной мысли.
 «Все, по-дамски полетишь» кричал инструктор, размахивая руками.
Но по-дамски я лететь не хотела.

А все-таки пришлось. Потому что во второй раз у меня снова ничего не получилось.
«Смотри», воскликнул дядя Миша, «небо-то тебя не принимает! Наверное, грешница ты страшная!»
Я потерла ушибленный лоб, чтобы стереть надпись «Прелюбодеяние», которая горела, очевидно, красными буквами. Грешница, грешница.
Но сдаваться я не собиралась. Небо не принимает, вот еще! Придется принять! Просто рожденному летать без крыльев сложно взлететь с какой-то парусиной сзади.

«Ты или по-дамски летишь, или не летишь вообще. И точка».
Ну что же, по-дамски, значит. В конце концов, я честно пыталась.

С дамской грацией я вспорхнула на зловещую деревянную тачку. С невероятным спокойствием уцепилась третий раз уже за стропы.
Тачанка дернулась и понеслась по дороге.
Через пару секунд я своей красивой спиной ощутила, как воздухозаборники начинают вдыхать потоки воздуха.
А еще через мгновение я с неизбывным изяществом сорвалась куда-то влево, потеряв кроссовок; в голове промелькнула мысль «блять, снова падаю». Когда вдруг параплан выровнялся и неспешно потянул меня за собой в поднебесье.

Я летела, сверкая синим носком. Кроссовок остался на земле, позади, превращаясь в крошечное пятнышко.
Это было удивительное переживание.
Леса, поля и блестящая лента реки. Мутно-желтый от гари воздух. Запах дыма был гораздо сильнее, чем на земле.
Я летела!
И, знаете, мне это не нравилось. При том, что страх уже занимал одно из последних мест в списке моих ощущений. Мысль о том, что я далека от земли меня не испугала: она просто не показалась мне завораживающей.

Полет – это диалог с небом. У одних он получается  восторженным, у других жутким, у меня же получился ни о чем.
- Здравствуй небо, приятно познакомиться.
-Здравствуй, девушка, мне..э-э..тоже приятно познакомиться. Как дела?
- Уже родила. А твои?
- Да душновато, а так все как обычно.
- М-м.. Ясно. Ну ладно, небо, мне пора.
- Пока, девушка.

На посадке я женственно грохнулась на спину.
С полетами было покончено.

Сережа, слушая рассказы о том, как я кувыркалась по земле, целовал мою поцарапанную руку.
Я не хотела, чтобы он уезжал.
Но работа, работа..
И я осталась с сынулей, бабушкой и дедушкой.
Думать об Илье не хотелось, потому что мысль о расстоянии, нас разделявшем, повергала меня в ужас. Стоило только представить его – голос, руки, плечи, слова, и - километры между нами.. Эти невыносимые думы я гнала взашей из своей объятой ветром головы. Бог работал вениками и швабрами, но откровенно ленился.

У Ильи не было на руках маленького ребенка, он уже не был связан узами брака, он меня любил и мог и был готов преодолевать расстояния.
 Поэтому он приехал.

Накануне я отловила своего инструктора по парашютному спорту. «Дядь Миш, а вам в город ни за чем не надо завтра утром?»
Инструктор обдал меня игривым взглядом.
Но я была жаропрочна, водонепроницаема и ударостойка.
«Как раз завтра утром мне и надо в город. Подбросить?»

«Завтра утром», погрузив коляску в багажник, а себя с сыном в салон старенького, видавшего виды авто, я поехала в город. Нет, полетела на крыльях влюбленности.
Мне не верилось, что к железнодорожному вокзалу сейчас подъезжает поезд, один из вагонов которого наполнен божественным сиянием.

Я выскочила у какой-то аптеки (я же ехала именно затем, чтобы зайти в аптеку, разве я вам этого не сказала?), поблагодарила дядю Мишу и понеслась в сторону вокзала. Сигареты таяли во рту одна за другой. Я не нервничала, нет – я просто перестала существовать. Мои глаза слились в одно целое с дверями вокзала; уши соединились с шумом подходящего поезда; ноги вросли в асфальт – я не могла пошевелиться. Савва в коляске тоже замер, иногда лишь рассеянно провожая взглядом проходивших мимо людей.

Вокзал – как пищеварительный тракт; он проглотил пассажиров прибывшего поезда, а через несколько секунд исторг их с другой стороны, из прохлады своего мраморного нутра в духоту июля.

О, я не помню, когда мое сердце билось так сильно! Наверное, тогда, когда меня пытались отчислить из университета.
Глухими частыми ударами трепыхалось где-то в висках.
Неземной красоты молодой мужчина выплыл из толпы; увидев меня, он на секунду замер – и со сдержанной скоростью звука зашагал ко мне.
Я подумала, что погибаю. На меня напал столбняк. Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, сигарета тлела в зажатых зубах, сердце совокуплялось с висками как бешеный кролик.. Я не переживу такой красоты, казалось мне.

Илья осторожно, как будто боясь собственной силы, сжимал меня в объятиях. Он порывисто гладил мое лицо, целовал плечи, руки.. Пигмалион, целующий свою статую. Чем там все кончилось? Статуя ожила от такой любви. Через несколько минут с меня сошел столбняк.

Мы заговорили о всякой ерунде, не сводя друг с друга глаз.
Потом покурили по сто тридцать первой сигарете и зашагали по улицам городка. Сына разморило и он дремал, в надвинутой на глаза кепочке.

Илью несло по строчкам затертых дамских романов; и он без конца говорил о том, как я женственна, красива, великолепна..
Beauty lies in lover’s eyes. Этого никто не отменял; и, несмотря на последнюю степень влюбленности, сарказм во мне нашептывал всем давно известные, неписаные истины.

Жар поднимался с раскаленного асфальта, на глазах обгорали руки и голые колени; потные краснолицые мужчины и женщины бродили по тротуарам; бездомные кошки и собаки лежали на спинках под деревьями, часто дыша. Плавились крыши домов, стекали вниз стены, оплывали витрины магазинов.
Но под нашими ногами земля таяла не от жары. Иногда я ловила себя на том, что начинаю мыслить избитыми фразами. Но, честно, говоря, мне было все равно. Потому что было хорошо, очень.

Мы смеялись и разговаривали, обо всем на свете. Обо всем: о дружбе, о красоте и наркотиках, о будущем, о прошлом, о коврах и цветах, о снах и сосульках, о рыбалке и интернете, о родителях и воде..
Мы облазили все дворы центральных улиц, гуляли по парку у Успенского монастыря, покупали мороженое у памятника Рублеву.. Я с трепетом и ужасом понимала, что Илья обладает всеми качествами, которыми должен был обладать мой муж. Не потому, что розовые очки на моих глазах по размерам стремились к витражам Собора Парижской Богоматери; а потому что именно таким я всегда представляла себе своего идеального мужчину.
Что-то вроде духа полухудожника (чтоб не слишком далеко от реальности), в теле спортсмена. Ему шло все, что в нем было: эмоциональность, масленый взгляд, сила, принципы, чувственность.. Илья был странным миксом ребенка и мужчины. Вы сейчас скажете, что любой мужчина – ребенок; но здесь было другое дело. Романтик и завоеватель одновременно; в нем шла постоянная борьба юношеского максимализма со взрослой рассудительностью. Очаровательно и возбуждающе.

            Илья часто вдруг прерывался и прижимал меня к себе, и повторял банальные три слова.
Он произнес их тогда много раз, очень много раз; тридцать, не меньше.
А когда пришло мне время уезжать, я подумала, что еще бы послушала эти слова раз тридцать по тридцать. И больше.
И эти невозможные «когда я смотрю в твои глаза..», или «я никогда не думал, что смогу такое чувствовать к женщине».
Женщина тоже никогда не думала, что сможет «такое» чувствовать к мужчине. Женщина возвращалась в деревню влюбленной пуще прежнего.

Бабушка спросила «что это у тебя глаза так блестят?» и наложила мне в тарелку ароматной дымящейся картошки.
Я ответила «от гари слезятся, вот тебе и весь блеск» и набросилась на еду.
Мы с Ильей весь день ничего не ели.

Савва кружился, как заводной бешеный огурец, призывая меня к активным играм на свежем воздухе. У меня были силы, у меня было много сил! Я могла все, и все хотела.
Я видела сегодня объект вожделения, убедилась в том, что меня любят и желают. Море мне было по колено, прямо как обычному человеку – наша речка. Мой бог восседал на каком-то самодельном троне и был о себе высокого мнения. Имел право!

Сережа известил меня по смс, что взял билеты на море на конец августа.

И вечером снова - битва Морфея с изображением Ильи.
И ночью снова – танец с ним же на огненной кровати.

You carry me into the light

Вы не испытывали настоящей жары, если не собирали в то лето ягод.
Вдохнуть было нечего; воздух в огороде стоял колом, как грязный носок в углу. Смородина, малина и вишня топорщились на своих ветках, поглядывая в мою корзину.
Неподвижная духота обтекала каждый листик, как прозрачный цемент, клопы дремали в малиновых зарослях. Облачка табачного дыма замирали в воздухе, как мазки сизой краски на грязно-желтом полотне. Казалось, можно плюнуть, и плевок тоже застынет в тугой невесомости.
Смородины было особенно много. Один великолепный куст, полюбившийся давно уже всем членам нашей семьи, не подвел и в этот год, несмотря на климатические неполадки. Большие, круглые, глянцевитые ягоды свисали полными гроздьями. Как на картинке. Даже я, небольшой любитель плодов имени Огненной Реки, не могла их не есть.
Савва плескался в тазу с прохладной водой под кустом, ягоды с которого я собирала. Покончив с одним наименованием, я переносила таз с сыном глубже в огород, и продолжала там наполнять корзинку.
Пот стекал с меня ручьями; я приседала рядом с тазиком, и сын хлопал меня прохладными ладошками по щекам.
Стрекотали невозмутимые кузнечики, совокуплялись неуемные колорадские жуки, прыгала неутомимая саранча. Завидев ее, я прыгала не хуже, рассекая горячий воздух со свистом.

«На речку пойдете?»
Пойдем, как не пойти.

На реке собрался цвет деревни женского рода, и Саша, вполне признанная местными жительница села, двинулась с коляской к группе молодых баб.
Сказала бы я «женщин», но это было не так.
В черте города, если такой плачевный перелом имеет место быть, то происходит значительно позже или хотя бы после рождения детей.
Девочка – девушка – женщина, а там как пойдет.
В сельской местности картина другая: девочка – девка – баба. И все.
Я, общаясь здесь летом преимущественно с лицами мужского пола, вдруг обнаружила себя в компании девок и баб.
Недостаток интеллекта собеседника компенсируется флиртом или хотя бы чувством юмора.
Недостаток интеллекта собеседницы не компенсируется. Не в данном случае.

Саша легко общалась и обменивалась несмешными шутками; мне было скучно.
Разговор, если это можно было так назвать, был перенасыщен словами-паразитами. За всеми этими «типа», «по типу», «как бы», «на самом деле», «как-то так», «ну», «э-э» было сложно проследить за мыслью. Особенно потому, что мысли не было никакой.

У кромки воды грела свое пузо какая-то дочь Евы. Приглядевшись, я с ужасом узнала в этой краснощекой толстой бабе свою ровесницу, Юлю. Раньше она мне нравилась: это была первая девочка в моей жизни, к которой я испытывала не дружескую симпатию. Дружеской она быть не могла – много лет назад мы сильно подрались (вечная битва городских и деревенских, по инициативе последних). Юля была хорошо, крепко сложена, была стройной; в глазах пылал огонь дерзости, движения были уверенными, по-своему грациозными.. Когда она проходила мимо, мое сердце начинало биться сильнее.

 И вот эта груда мяса и жира, с пылающим лицом и нелепой прической – это она. Допив пиво и смачно рыгнув, она бросила в траву пластиковый стакан и окликнула кого-то грубым, хриплым голосом. У меня холодок пробежал по коже.

Приехал на своем грузовичке Владик, стал, как всегда, шутить ни о чем и смеяться над кем-то. Все развеселились окончательно и послали гонца на мотоцикле за пивом.
Я подумала, что дышать на бабушку с дедушкой спиртовым брожением солода и хмеля и весь остаток дня хотеть спать – неинтересно. Искупала себя и сына четвертый или пятый раз и пошла домой.
Мой бог презрительно хмыкал, а я давала ему втык за снобизм.

Бабушка хлопотала у плиты. Большую часть дня она занималась именно этим. Она считала, что в мороз и стужу, жару и зной, в печали или в радости, в болезни или здравии, в шторм и штиль, в землетрясение или апокалипсис главное – накормить своих близких. Она вставала в шесть или семь утра и варила кашу. Как правило, дедушке манную, себе и мне – овсяную.
На обед она всегда готовила первое и второе. Всегда варила суп. Всегда был салат.
На ужин бабушка что-нибудь жарила. Часто – пойманную дедулей рыбу.
Рыбка была восхитительна: мелкая уклейка, плотва, полосатые окуньки – зажаренные, с хрустящими хвостиками, а на вкус – ни одна рыба, купленная в магазине, не имеет такого нежного вкуса. Их белое мясо таяло во рту, и они исчезали, как семечки.

Помимо всех этих действий, бабушка всегда наливала всем чай сама. С годами ее забота превратилась в подобие мании: она непрерывно вскакивала, что-то добавляла и подкладывала, приносила и уносила.
Мой Сережа долго привыкал к ее постоянному мельтешению. Сначала он шептал мне на ухо «но это же невозможно!». Потом просто молча следил за бабушкиными молниеносными перемещениями. В ее природе заложена суета. И ничего с этим не поделаешь.

Я не могла понять, что не так в наших приемах пищи. А потом поняла: дедушка никогда не благодарил жену за обед или за ужин.
 Нельзя терять способности говорить «спасибо». Это важный момент семейной жизни. Глядя в то лето на суету около плиты и вокруг стола, я поймала себя на мысли, что забываю иногда благодарить Сережу за важные мелочи. Я приняла это к сведению.

Лежа в кровати рядом с сопящим маленьким человечком, я думала, как меняется жизнь, а с ней восприятие. За окном трещали мотоциклы, кто-то дрался, кто-то занимался прочими нехитрыми делами, кто-то пил, кто-то орал..
Жизнь только начиналась, распахнулись двери местного клуба, девки и парни повылезали на улицу, как жуки-чернотелки.

Года четыре назад мы с сестрой в это самое время красили губы, гадали «любит-не любит, придет – не придет», выходили из дома и с достоинством дефилировали по улицам села, в надежде встретить тогдашних возлюбленных. И вечер начинался, с его поцелуями и звездами, кострами и дискотеками, любовью и семечками.

И вот, через несколько лет я лежала в кровати со своим ребенком, силясь заснуть. Обе мои любви были в Москве; и для кого-то другого здесь теперь жгли костры; и для кого-то другого ночное небо тут рассыпало бриллиантики звезд.

Забирать нас с Саввой приехала вся семья. Я была стройна, худа и загорела. Сынок был пухл, загорел и красив.
Сережа был бел и тощ. В последний вечер в деревне я надралась как свинья и пристала к мужу с вопросом.
«А что бы ты делал, если бы я влюбилась?»

«Не знаю даже».

Как это, не знает? Алкоголь бушевал в моем мозгу. «Нет, ну ты только представь, что я влюбилась. И что бы ты делал?»

Мой Бог валялся пьянее вина и слабо намекал, что пора мне остановиться.

«А чего это ты вдруг такие вопросы задаешь? Вот влюбишься, тогда и посмотрим».
Э-э-эх, милый, любимый мой Сережа.
Да мысль о том, что завтра я буду в городе, где до Ильи рукой подать, ошеломляла меня. Я его увижу! Я смогу его обнять! Я сойду с ума!

«То есть, ты такое допускаешь? Это уже хорошо. А ты меня простишь? И будешь любить, как обычно?»

«Саш, ты что, влюбилась уже?» усмехнулся Сережа.

Бог с трудом приподнялся и вколол в меня последнюю дозу слабенького раствора разумности. После чего отвалился без сил.
«Да нет, не влюбилась. А в кого тут можно влюбиться?» засмеялась я противненьким пьяным смехом. «Это я так, на всякий случай. Всякое же в жизни бывает».

 «Наверное, прощу. Но ты постарайся не влюбляться», улыбнулся муж.
Я немедленно нашла его красивым и увлекла в свою комнату.
 Бог заснул мертвым сном. Опасность миновала. Настало время откровений другого рода.






                Часть II

               
                «Когда женщина перестает говорить,
                мужчина начинает думать».

                Мечислав Козловский



Москва приветливо распахнула жаркие объятия.
Как картинка в картинке, так же поступил и Илья. Я немедленно там утонула.
Сережа не обращал на меня никакого внимания. Он сидел ко мне спиной с утра и до вечера, а я с утра и до вечера строчила послания божественному мужчине, не успевая отвечать на все его признания.

Я хотела бы жить с ними обоими одновременно. Беда заключалась только в том, что кроме меня этого никто не хотел. Собственники.

По вечерам, поздно, Илья часто приезжал и бродил под моими окнами. Я выходила покурить на балкон и знала, что мой возлюбленный где-то рядом, внизу. Но выйти на улицу под каким-нибудь идиотским предлогом не хотелось.

Меня все устраивало. У меня были муж и мужчина.
Я гнала от себя мысль о том, что это чем-то да закончится. Мысль о том, что я не знаю, с кем бы хотела остаться. Мысль о том, что очень и очень возможно, что это будет не Сережа.
И все прочие мысли про линии с общей точкой соприкосновения я тоже гнала. В конце концов, я гуманитарий.

Я смотрела на Илью и понимала – без него я уже не смогу. Думать о том, что у него были другие женщины было невыносимо. Я могла хотя бы свести количество его женщин в будущем к минимуму. Для этого мне всего лишь надо было уйти из семьи.
Гнать эти мысли!
А они подпирали..

Каждый раз – эти божественные глаза, невозможный голос, смех.. Красивый мой; до такой степени красивый, что в это почти нельзя поверить.
Меня разрывало от страсти на какие-то багровые, лиловые, огненные частицы. Я сходила с ума.
Мы оба  сходили с ума.
Затертую до дыр истину «Если женщина принадлежит другому, она в пять раз желаннее, чем та, которую можно заполучить»  мы обсуждали с первого дня влюбленности.
«Ты не можешь не признать, что замужество – та приправа, под которой обычная женщина приобретает пикантный вкус. Если ты не ее муж, конечно» смеялась я.
«Саша, то, что ты замужем, для меня скорее ложка дегтя, а никакая не приправа», отвечал он.
Илья говорил это так, что не поверить ему было сложно. А дедушка Ремарк иронично хмыкал в глубинах сознания.
Но предоставим Ремарку войну, а сами обратимся к любви.


Поездка на море, которой мы с Сережей так ждали, теперь виделась мне медалью с оборотной стороной. Две недели! Две недели без Ильи! Как же это возможно?? Я свихнусь от мыслей о нем и от любви. Мне больше не представлялось возможным провести столько времени без него.
Он, в свою очередь, бредил мной. Он жрал все мои слова и взгляды; как одержимый появлялся везде, где была я. Он подходил к тому, чтобы ставить предложения ультимативного характера. От острого нежелания делить меня с другим мужчиной.


Рано или поздно это должно было закончиться.

Настал день отъезда. Вещи были не собраны, но поезд отправлялся вечером, так что время было. Только оно прошло не так, как я планировала.

Я проснулась от тяжелого взгляда Сережи. Он сидел на стуле напротив кровати. И смотрел на меня.
«Капец настал» подумалось мне. И я была права.

Мой телефон, изученный мужем вдоль и поперек, зловеще валялся на краю кровати.
Медленно и сдержанно Сережа начал допрос. Я ничего не соображала. А он все соображал. Я ничего не могла понять, а он все понял.

«Я тебе верил, всем твоим словам. И доверял тебе с первой и до этой самой минуты». В его голосе не было ни злости, ни ярости. Только горькое сожаление.
Мне казалось, что это происходит не со мной. Все не так, все должно было быть не так! Ничего этого вообще не должно было быть!

Мой Бог кряхтел, пытаясь повернуть время вспять. Но увы, он не всемогущ.

«Милый мой, любимый, ну пойми, ну вот так случилось, что я влюбилась. Я не врала, я просто много..много чего недоговаривала. Я больше не буду.»
«Что не будешь, влюбляться?» - он горько усмехнулся. «Почему же, влюбляйся, это, должно быть, очень хорошо, раз ты забыла о том, что у тебя семья. Влюбляйся, только уже не при мне. Я подаю на развод».

Все стало вдруг плохо. «Плохо» усугублялось тем, что один раз в жизни моего мужа такое уже случилось. Его первая семья, тоже с ребенком, распалась из-за неверности жены.
Потребовалось время, чтобы воскресить в себе способность доверять. Но вопрос верности стал болезненным. Превыше всего Сережа ставил доверие и отсутствие секретов. Таким образом, я не просто нарушила один из неписанных пунктов брачного договора. Я попала в самую больную точку.

Он сидел на стуле, огорченный, разочарованный, дорогой, как никогда.
Отпираться было бесполезно. Вся история моих отношений с Ильей была отслежена при помощи телефона. Совсем недвусмысленная история.

«Пожалуйста, не говори глупостей. То есть, это не глупости, но ты сейчас возмущен, я тебе потом все объясню. Да и нечего объяснять, я уже все сказала. Нам нужно отдохнуть, давай забудем пока об этом и соберем вещи. У нас будут две недели, чтобы спокойно поговорить».

«Саша, приди в себя. Какие две недели!? Я никуда не поеду. Ты что, еще не поняла – это серьезно».

Дело было дрянь. Это действительно было серьезно.
Но мне все еще не верилось, что это происходит не в моих кошмарных фантазиях, а наяву. Что я наяву вижу перекошенное от страдания лицо любимого человека.
Наяву он говорит о разводе. Человек, вошедший в мою семью, ставший ее неотъемлемой частью; отец моего ребенка, мужчина, с которым проведено столько прекрасных дней и ночей. Человек, с которым я решилась-таки пойти в ЗАГС. Сережа, мой Сережа, который читал вслух сказки моему животу, когда я была беременной. Человек, с которым я когда-то, не так давно, хотела провести всю свою жизнь..
ОН, он говорит о разводе! В день отъезда! При том, что так ждал этой поездки. Готовился, мечтал.

Я рассеянно проводила взглядом по нашей комнате. Взгляд останавливался на книжной полке, а там Чехов со своим «Если жена тебе изменила, то радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству». Смешно, да не смешно.

Я валялась у Сережи в ногах. Чувствуя себя виноватой не за то, что влюбилась, а за то, что причинила страдания. Мужчине, который этого ничем не заслужил.

Я плакала и обнимала его колени. Он брезгливо отстранялся.
Он всю ночь изучал мой богатый информацией телефон.

Ночь! Ссорит, примиряет, убивает, воскрешает, дает начало новой жизни, раскрывает все карты..

Эй, Бог, ну почему мы так оплошали?!

Бог молчал.


Не поехать на море я не могла. Кроме нас втроем с нами ехала еще мама. Она ждала этого больше нас троих вместе взятых. Пережив не так давно личную катастрофу, она, как никто, нуждалась в отпуске. Собрав вещи, она позвонила нам, узнать, что брать с собой из еды.

Я не смогла разговаривать. Сказала, что перезвоню.
Сережа взял из общей стопочки свои билеты.

Он порвал их и выбросил в унитаз.
Он действительно никуда не поедет.
Реальность наконец обрушилась на меня со всей своей беспрекословностью.

Мама требовала к телефону Сережу. Он отказывался общаться.

Настоящий джентельмен, мой воспитанный, порядочный муж помог собрать чемодан. Покормил сына. Порассуждал об алиментах. Сказал, что когда я вернусь с юга, мои вещи будут собраны.
И ноги моей больше здесь не будет..

Я плохо и одновременно очень отчетливо понимала, что происходит.
Все было плохо. Очень плохо.
Мой Бог держал меня за руку.

 На перроне народу было как всегда при отправлении поезда.
По случаю экстренных семейных обстоятельств меня проводил до поезда папа. Папа сказал «я думал, ты тихо плещешься в тихом семейном счастье, а ты опять устроила ураган».
Он нес чемодан, я – Савву и свою сумку. Ураган.. Какой там ураган. Я ощущала себя расхулиганившейся медузой; и теперь безжалостные волны «семейного счастья» прибивали меня к берегу.


Я позвонила Илье, объяснила все в двух словах и сказала, что больше звонить и писать не буду.
Он, взволнованный, ответил, что ждет меня и моего сына в любое время с вещами.
Приятно было осознавать, что мужчина, из-за которого весь сыр, повел себя достойно. Не спрятался в кустах, а готов был встретить опасность в лице меня и маленького человечка открытой дверью.

Но мне было не легче.
Было тяжело, чертовски.

Мы разместились в купе, которое Сережа купил целиком, чтобы нас никто не побеспокоил. Одна полка предательски пустовала. Я плакала как заведенная. Да, этой поездки мне не забыть.

Папа дал мне свой носовой платок.

Поезд тронулся, увозя двух расстроенных женщин и маленького ребенка в далекие края.


Мама извлекла из сумки бутылку горячительного напитка. Я в свою очередь достала наспех купленную в какой-то палатке колбасу.
Сынулька заснул, мы выпили.
Я боялась, что совсем расклеюсь. Но, видимо, дальше было уже некуда.


И тут вдруг я поняла, что ощущаю себя свободной. Несчастной – да, виноватой, нехорошей; но – свободной. Я почувствовала, как долго копилось напряжение от тайных встреч, лжи, изворотливости, боязни, что все тайное становится явным..
Тайное стало явным, бояться больше было нечего.
«Настоящая свобода начинается по ту сторону отчаяния».
Я перестала плакать. Не потому что мне стало хорошо, а потому что стало спокойно.
 Мы долго разговаривали с мамой, Савва похрапывал в одеялах, количество алкоголя в бутылке уменьшалось медленно, но очень верно. Стучали колеса поезда, мелькали огни за окнами, проводница предлагала чай..

Через несколько часов я заснула крепким, глубоким сном. Морфей обнял меня со всей своей нежной силой; больше никаких MMS с фотографиями, никаких признаний, ничего больше, ничего..

Весь следующий день за окном поезда проносилась поля подсолнухов.



Незнакомый город встретил нас пустым вокзалом и безлюдной площадью поздно вечером.

Глядя на свою растерянную маму с Саввой на руках, посреди сумок и чемоданов я поняла, что организаторские способности придется проявлять мне.
Взяла себя в руки.

Поменяла деньги, купила какой-то еды в ближайшем супермаркете, договорилась с таксистом.
Мыслей в голове не было никаких, кроме одной – добраться до пункта назначения. В часе езды от города, в котором мы находились. Сережа забронировал домик в какой-то богом забытой турбазе на берегу Черного моря. Я позвонила туда из такси и сказала, чтобы нас дождались.

Мы ехали по дороге, ночь стекала по стеклам машины. Ни огонька на километр вокруг.
«Скажите, а что здесь?» спросили мы водителя.
«Подсолнухи..»

Когда мы вылезли из машины, в нос ударил запах йода, а в уши – шум моря.
Стало как-то по-детски радостно. Море, милое море, мы приехали!

Нас встречала пьяная веселая администраторша, уборщица и еще какая-то женщина.
Мы двинулись по аллеям турбазы. В одноэтажных покосившихся домиках свет не горел.

Женщины остановились у одного из домиков, зазвенели ключи.
Апартаменты для отдыха оказались убогой фанерной постройкой белого цвета. Мы с мамой переглянулись и оглянулись. Привыкшие к темноте глаза различили массу таких же убогих домишек белого, голубого, розового и зеленого цветов.

Турбаза старой закалки.

Море приветливо шумело, когда мы вошли внутрь постройки.
Первым делом уложили Савву, наспех застелив свежим бельем кровать. Затем обратили свои взоры к администраторше.
«Девочки, вот холодильник, вот стол, плита, вот раковина. Вода только холодная. Туалет вы найдете, если сразу за тем вот деревом повернете налево и пройдете метров двадцать. В общем, близко. Душ на том же перекрестке, только надо будет свернуть направо. Батарея солнечная, так что, когда тучи, горячей воды нет. Вот сегодня, кстати, и не было».
 
Двадцать первый век. Нанотехнологии, андронные коллайдеры, полы с подогревом, в конце концов..

А тут - "солнечные батареи". Туалет за поворотом. Холодная вода.
Администраторша весело продолжала:
«Завтра подойдете в наш корпус, выдадим посуду, чайник, книжку отдыхающего надо заполнить.. Дадим также совок. А то у нас тут море в двух шагах, сырость, сами понимаете. Мы всем выдаем совочки такие».

Совочки?

Женщины подняли головы к потолку.

На этом моему душевному равновесию пришел конец.
Потому что я посмотрела, куда они смотрят. И увидела.

Пауки. Они свисали, сидели, ползли. Большие, черные, блестящие, вытянутые овалом тельца.

Я почувствовала, что падаю в обморок. Мурашки поползли от колен к пояснице, ноги подкашивались.
Я не останусь здесь ни минуты.
Такси уехало, стояла глубокая ночь. Автомобилей не было ни видно, ни слышно. Мы были на косе, окруженные морем с трех сторон. До ближайшего городка было полчаса езды.

Я выскочила на улицу и мгновенно попала в паутину, свисающую с роскошного пирамидального тополя.
Мама вышла за мной. Я курила, и состояние мое называлось предобморочным.

В нашем белом домике сломался замок, и нас переселили в облезлую постройку голубого цвета у самого моря.
Я стояла во дворе со спящим сыном на руках, мама отважно вошла в домик с веником наголо. Отважный сапер.
Включив везде свет и застелив кровать для Саввы во второй раз, мама уложила его, достала бутылку настойки, налила рюмку и вынесла мне на улицу.
Я не знала, что со мной происходит: не испытывая, конечно, горячей приязни к паукам, я все-таки никогда ТАК не паниковала при виде этих членистоногих.
Мой Бог ошарашено взирал на свою подопечную.

Подпрыгивая, как бесноватая, чтобы не попасть в очередную паутину, я выпила рюмку, закурила и вошла в дом.
Мама постаралась на славу: пауков видно не было. Она, не выпуская из рук веника, тоже выпила. Мы наспех порезали колбасу, открыли банку лечо и наломали ароматного хлеба. Прихватив с собой бутылку, мы устроились на лавочке у крыльца. Море пело нам панегирики; оно шумело у нас под носом. Мы вышли на дорожку (мама вышла, я – выскочила вприпрыжку, огибая кусты можжевельника) и увидели спокойные, c бликами лунного света волны в конце аллеи.

Это было бесподобно. Это стоило всех картин мира. Лучший из возможных пейзажей. Где-то в деревьях завел свою смешную, однообразную, такую родную песню морской голубь. Запах йода и водорослей приветливо щекотал нос.

Мы вернулись и накатили еще по рюмке.
Я запьянела. Как мало надо человеку, переживающему стресс! Один паук рискнул вылезти из-за деревянной балки; мама отреагировала мгновенно, обнажив веник, она бросилась в бой.
Мы хохотали, как одержимые, закрывая рты руками, чтобы не разбудить Савву. Слезы катились по моим щекам.
 В паутине темных аллей полузаброшенной турбазы, глубокой ночью, в единственном домике, где горел свет, две маленькие женщины прыгали и бегали, отряхивались и махали веником.
Клокотал морской голубь. Сияла неполная луна, звезды перемигивались друг с другом, по временам чуть слышно шелестела листва величественных тополей.

Покормив остатками колбасы какую-то кошку, мы погасили свет и заснули мертвецким сном.


Небо заволокло утро тучами, а землю поливало дождем.
Я быстро одела сына и несмело прокралась на террасу. Мама встала раньше и безуспешно пыталась оптимистично подойти к отсутствию горячей воды. Разбитая раковина с ржавым краном, торчащим из стены, нагнетала тоску. Дождь бросал свои стремительные, мелкие капли нам на крыльцо.
Два паука на окне занимались своими делами.
Оставаться тут было нельзя.

Порыскав по сумкам мы обнаружили, что накануне я забыла купить кофе!
Посадив удивленного новой обстановкой Савву в коляску, мы покатили к главным воротам турбазы.
Тут был целый комплекс таких же турбаз. Перед нами простиралась вдаль узкая грунтовая дорога, с обеих сторон утыканная воротами с указателями «Прибой», «Волна», «Луч», «Дельфин», и тому подобное. От всего веяло ветошью: надписи были облезшими, шрифт – советским, домики – покосившимися.

Увидев летнее кафе с пластмассовыми столиками, мы с радостным воплем кинулись под навес. Не успели мы забежать, как грянул гром и небо снова разразилось ливнем.
Кофе, пожалуйста. Двойной. Нет, тройной. Два.

Приветливая женщина за прилавком налила нам горячего напитка, и на несколько секунд все вокруг перестало быть. Кроме этого аромата, вкуса и ощущения. Дымящийся эфиопский друг проникал в наши желудки со сдержанной радостью.
Для полного счастья мы купили по мягкой булочке.
Это был оргазм живота.

В эти великолепные горячие мгновения под навесом, мы с мамой обсудили идею ехать в ближайший городок и искать там новое место отдыха. Пауки и холодная вода отрезали пути к проживанию здесь.
Я, по счастью, захватила с собой кое-какие деньги. Несколькими метрами дальше виднелось подобие автобусной остановки.

Отправив близких обратно в покошенную голубую лачужку, я погрузилась в подъехавший крошечный автобус.
Полчаса езды..
Тут-то мысли, на которые не было сил и времени, проникли-таки в мою голову. Если бы здесь был Сережа, он купил бы нам кофе, оставил бы нас в домике, и поехал сам все узнавать и искать.
Мы фотографировали бы старые советские надписи и смеялись. Мы бы играли с сыном.
Сережа бы посмеивался над моей вдруг обнаружившейся фобией и говорил «а чего их бояться? Обычные насекомые!»
И если бы он был здесь, если бы он поехал с нами, если бы ничего не узнал.. я бы думала об Илье постоянно.
Несколькими днями раньше я боялась, что не выдержу без него столько времени. Теперь можно было не бояться – я почти о нем не думала.

Я вообще ни об одном из них не думала. Как-то не думалось, кроме этой получасовой езды в автобусе, когда хочешь – не хочешь, мысли сами лезут в голову. К моему удивлению, я поняла еще раз то, что поняла еще в поезде. Что затянувшийся на несколько месяцев роман совершенно лишил меня сил.
Я всегда была честной и откровенной со своим мужем,  и на эту непредвиденную влюбленность с ее ложью пришлось потратить давно забытые силы.

Мой Бог гладил меня по голове. Хорошо, что шел дождь; создавалось ощущение, что все вокруг плачет вместе с тобой. Гораздо труднее было бы, если бы светило солнце. Это создает некий контраст между твоим настроением и настроением природы.
По статистике, большинство самоубийств приходится на весну с ее солнцем и на раннее, светлое время суток.

Бог старательно гнал из моих воспоминаний обрывки разговора перед отъездом. «Саш, это унижение для меня». «Ты не имеешь права влюбляться с тех пор, как стала моей женой. Я не позволяю себе ни в кого влюбляться, если ты не заметила». Я кричала в ответ, что «все живые люди, и каждый имеет право на эмоции. А то, что ты ни в кого не влюбился – значит, не в кого было!» Я утверждала, что влюбленность и страсть – не те чувства, которые можно себе позволить или не позволить.
Но разговаривала я с каменной стеной. Сережино деление мира на плохо и хорошо, можно и нельзя, на черное и белое, сводило меня с ума. Я вышла за него замуж, потому что нам с моим взбалмошным богом не хватало разумности, границ, структурированности во взглядах, если угодно.
А тут – все четко. Никаких тебе полутонов.
Удобно и необходимо.
 
До поры до времени.
 
Мы были совершенно, до безобразия разными.
Зато с Ильей мы были очень и очень похожи.
По крайней мере, точек соприкосновения (о, точки соприкосновения!) с ним у меня было гораздо больше. Мириады точек.
Хотя у каждого свой бог.

Рядом с циничным, прямым, недипломатичным мужем я казалась себе венцом мягкости и романтичности.
Рядом с романтичным Ильей, любителем красивых слов и крылатых выражений, я превращалась в циника, хихикающего в кулачок.

И вот я сидела в маленьком автобусе, который несся дождю наперерез, среди подсолнухов, турбаз и частных домиков. Мои мужчины – благородные, любимые, красивые были далеко. Оба – в Москве; оба, наверняка, думающие друг о друге больше обычного. Их слова, Илюшино «Я тебя люблю и жду», и Сережино «Я тебя ненавижу» уставшие, легли на дно моего мозга.

Ливень шел такой, будто Сережин бог хотел наслать на меня локальный всемирный потоп.
Автобусик остановился на автовокзале.
Вбежав в разбитое кирпичное здание о двух этажах, я огляделась. Вот он – автовокзал. Два с половиной деревянных стула, отсутствие туалета, от руки намалеванная надпись «буфет», окошко кассы.

Я вышла под козырек подъезда. Что делать, и где искать место для жилья я понятия не имела. Народу на улицах не было, вода с неба низвергалась с какой-то звериной силой.

Бог, давай, укажи мне, что делать! Понятия не имею где я и как быть.

Мой покровитель явил моему взору сквозь завесу дождя контуры такси. Автомобиль одиноко стоял посреди маленькой площади. Преодолев огромные лужи на асфальте, набрав достаточное количество холодной воды в кеды, я открыла дверь авто и забралась внутрь. Водителем оказался молодой человек настолько типичной украинской внешности, что в это сложно было поверить.

Изложив суть дела, я закурила. Дима (так звали водителя) тоже закурил, и такси медленно двинулось по маленьким улочкам курортного городка.
«Та без проблем, ща найдем вам место» сказал Дима с чистым, восхитительным акцентом.

Мы заехали к его «тетушке». Большая, добрая женщина показала мне большую, уютную кухню. Двор, засаженный цветами. Просторную комнату с тремя кроватями.
 И двумя пауками.

Откланявшись, я направилась к машине.
«Та шо ты боишься этих тараканов? Они ж тут повсюду! Шо, они кусают тебя?»

Дима, просто поехали дальше.

Завернув на улочку, превращенную в грязное месиво стараниями небесной воды, мы остановились у какого-то домика.

Приветливый мужчина открыл калитку и впустил нас. Пока они с Димой (будучи, естественно, друзьями) разговаривали, я ела сливы в саду и ходила в туалет.

Потом, укрывшись под крышей кухни, которая находилась тоже в саду, закурила. Мужчины наперебой принялись расписывать достоинства домика. Домик был привлекательным, за исключением того, что «горячей воды нет, надо греть».

Я снова откланялась, напихав в карманы слив.

Таким образом мы объехали еще несколько местечек, но завидев паука или заслышав, что нет горячей воды, я кивала Диме в направлении такси.

«Та уже ж не сезон, горячей воды вы не найдете тут, а эти твои тараканы, то есть, пауки, та они ж здесь везде. У них как раз сезон! Разве что в гостинице есть вода».
В гостиницу!
Мы затушили сигареты и вошли в большой, светлый холл отеля «Надежда».
Горячая вода три раза в сутки по два часа. Столовая уже не работает, посетителей осталось мало, занято всего два номера.
Когда я попросила посмотреть номер, женщина на ресепшене удивилась, но номер показала.

Я осмотрела плинтусы, занавески, стены и потолок. Дима хохотнул, глядя на недоуменное выражение лица женщины.
Полное отсутствие пауков и горячая вода три раза в сутки. А еда..еду найдем.

Я позвонила маме и сказала, чтобы она приготовила вещи к выходу.
Автомобиль катил по дороге, с обеих сторон украшенной лиманом. Зеленые волны лизали кромку берега. Вдали торчали полчища подсолнухов.
Дождь перестал.
Дима, вдохновленный обещанной суммой денег, зашел в нашу голубую лачужку, легко подхватил самые тяжелые чемоданы, и двинулся обратно к воротам турбазы.
Оставив маму с сыном у такси, я побежала в администрацию, заплатила за прожитую здесь ночь. Невнятно пробормотав что-то про то, что приехал мой муж и остановился в гостинице, где ждет нас, я положила на стол ключ от фанерного домика.
Я их расстроила.
Они кричали мне вслед «Ну хотите, мы вам будем покупать дихлофос, или что там, от пауков? Или выдадим большууую швабру?»
Голос администраторши растаял за моей несгибаемой спиной.


Здесь было красиво. Маленькие уютные аллейки, цветы, тополя, кипарисы, ивы; детские площадки, а через несколько метров – восхитительный пляж, с белым песком и прозрачной водой.
Какое-то зачарованное место, застывшее несколько десятилетий тому назад. На домиках – плакаты в духе «Граждане, берегите народное добро от пожара!».
Нереальный микромир, проржавевшие низенькие заборчики; полуразрушенное здание столовой, клумбы в потрескавшихся автомобильных шинах; покосившиеся, покинутые домики, где воцарились пауки.

Дима стоял, заткнув большие пальцы рук за джинсы. Видно было оголившуюся полоску загорелого, крепкого живота.
«Ну шо, все уладила?» спросил он.
Да, прочь из этого великолепного места. Оно подарило мне путешествие в детство, полусказку и арахнофобию.

Я записала телефон нашего водителя и расплатилась; он занес наши вещи в холл «Надежды» и уехал, пожелав удачи.
Хороший парень.

Мы с мамой поставили сумки в номер и вышли на улицу. На маленькую, свежую после дождя улицу, в конце которой большая лестница спускалась к пляжу.
Прямо перед нашей гостиницей какая-то бабушка продавала сливы, чеснок и помидоры со своего огорода.
Мы неспешно покатили коляску с нашим малышом по узенькому разбитому тротуару, мимо магазинчика со спиртными напитками. Обменяв там несколько гривен на бутылку настойки, мы пошли на пляж.
Море тут было другим. Савва замер в коляске, зачарованный новым зрелищем.
Волны набегали на берег, играя ракушками и обкатанными разноцветными стеклышками.
Мама бродила по берегу и предавалась приятным настроениям. Солнце, впервые за день выглянувшее из-за туч, с удивлением обнаружило себя уже у линии горизонта.
День склонился к закату.
 
А я подумала о том, что Сережа, заслуживший этих испещренных длинными, тонкими облачками оранжеватых сумерек, этих закрытых уже прибрежных кафе; музыки, доносящейся издалека, соленой морской воды, - Сережа, ждавший этого, остался в Москве. Один со своими мыслями..
Мне стало невыносимо грустно.
Не потому, что его не было рядом со мной; а потому, что его не было здесь.
Он должен, должен был поехать.
И я виновата во всем.

«Ничего ты не виновата», сказала мама, когда мы поднимались обратно в город. «Наш Сережа, человек здравомыслящий и разумный, просто зря билеты порвал. Надо было поехать и спокойно провести здесь отпуск! Ну, может, и не спокойно. Но уж лучше, чем в Москве ему сейчас! Ты виновата, конечно, но не в том, что он не захотел ехать. Не ты его билеты смыла в унитаз!»
Я знала, что она говорит это по большей части, чтобы успокоить меня; а не потому, что действительно так считала.
И то хорошо.

Я – женщина, и этим я права. Так ли это?


Мысль поднимать коляску по большой, длинной каменной лестнице не пленяла. Завидев среди разбросанных по пляжу кафе дорогу, ведущую наверх, мы направились к ней.
С обеих сторон дороги нас окружили песчаные утесы, у подножия которых росли диковинные кусты с лакированными черными ягодами.
Сумерки сгущались; мысль о том, что сейчас мы придем в сухой, светлый, чистый номер ласкала сознание.
Дойдя до конца дороги, мы увидели большое пятиэтажное кирпичное здание, окруженное каштановыми деревьями и деревянными домиками. Два стадиона, детские площадки – и весь этот комплекс прямо глядел на темнеющее море.
Если это гостиница, то я влюбилась!
Мы зашли на территорию, я продолжала влюбляться. Высокие, красивые фонари, зеленые скамейки, раскидистые деревья; шум моря и листвы, и снова музыка доносится издалека.

Нам навстречу вышла толстая тетя. Мы поговорили.
Здесь дешевле и горячая вода круглые сутки.
А можно посмотреть номер?

Мама с улыбкой вздохнула, и, пока я осматривала стены, потолки и балкон, объясняла администраторше то, что та понять не могла.
«А шо их бояться? Не, понятно, они иногда кусаются, но так ведь тут их нет. Они на улице, так это везде сейчас так. У них сезон».
В номере их не было.
Это значит, что завтра мы здесь будем. В этом великолепном в своей простоте и доступности месте.
Зажглись фонари. Мы вернулись в «Надежду». Нас встретили огромные деревья в горшках, бильярдный стол в холле, мраморная лестница с бордовыми ковровыми дорожками и широкие коридоры.
Мы наломали хлеба, открыли банку рыбных консервов и бутылку настойки.
Вещи даже не разбирали, зачем, если завтра утром мы переедем на спортбазу «Динамо».

Савва заснул, проглотив остатки своего молока, и мы вышли на балкон.
К нам дружелюбно склонилась ветка грецкого ореха.

Два года назад мы с Сережей ездили на море, где ели эти самые орехи с земли в огромных количествах. В крошечном поселке, затерявшемся в можжевеловом заповеднике на границе Кавказских гор, мы с большим опозданием проводили самый настоящий медовый месяц. Ненавижу это выражение.
Может, он и не был бы таким медовым, если бы мы не умудрились поиграть тогда со смертью в салки.

Прослышав про место поселения «дикарей» за несколько километров от нашего цивилизованного, в общем-то, поселка, мы пошли туда гулять. Миновав нудистский пляж, мы приблизились к маленькому живописному водопадику. Люди там мылись и наполняли пресной водой различные емкости. Вскарабкавшись на утес, мы пошли вверх по течению ручья. В гуще деревьев были тут и там разбросаны палатки: сушилось белье, кто-то стучал на барабане, кто-то занимался сексом, в котелках варилась еда, кто-то ходил в туалет.

Решив не нарушать умиротворения этих особенных людей, мы свернули на тропинку, ведущую в можжевеловые дебри. Мы надеялись срезать путь, пройдя домой не по пляжу, а горами.
Мы шли, и шли, и шли.
Когда окончательно прекратились намеки на то, что здесь были люди, я почувствовала неладное.
Ни использованных презервативов, ни сигаретных бычков, ни спички, ни прокладки.
Благоухал можжевельник. Наползала темнота.
Потребовалось еще несколько часов и кромешная тьма, чтобы мы поняли наконец, что сбились с пути. Которого, собственно, и не знали. Никакими тропинками давно не пахло.

Наглый кустарник, пользуясь темным временем суток, немилосердно царапал кожу.
Не предвидя такой расклад, мы выходили из дома, одетые по-пляжному. На Сереже были шорты и футболка; я была одета еще пляжнее – в купальник.
Присев под карликовым деревцем покурить и перевести дух, я вздумала попаниковать. Сережа обнял меня и успокоил. Он был невозмутим.
Завидев просвет в деревьях, мы продрались сквозь колючие кусты и обнаружили далеко внизу огни поселка.
Прямо перед нами был крутой песчаный спуск, в конце которого угадывалось что-то темное.
Коварная ночь нашептала мне, что если прокатиться на попе по этому спуску, мы угодим прямо в какие-нибудь заросли, откуда проложить путь домой будет проще. Все же это внизу, а не здесь, наверху. «Спускайтесь», шептало мне обманчивое зрение.

Сережа недоверчиво выслушал мое предложение. Я настаивала. Уставшие, голодные, потные, несмотря на откровенную горную свежесть, мы решили, что делать больше нечего.
«Хорошо, но я поеду первым».

И поехал. Я покатила следом. Песок с осколками сланца больно царапал попу.
Заманчивая темнота внизу почему-то не приближалась.
Мне стало страшно. Мы с катастрофической скоростью удалялись от деревьев и твердой почвы.
Я с трудом различила в нескольких метрах ниже фигуру Сережи. Он, кажется, остановился.
Я зацепилась за торчащий куст травы и повисла, пытаясь подобрать ноги. Неумолимый песок желал нести меня дальше, вниз.

«Саш, поднимайся».
Это прозвучало смешно. Подниматься не было никакой возможности. Было бы смешнее, если бы только в голосе моего мужа не прозвучала неведомая мне доселе тревога.
 Вот тут-то я испугалась по-настоящему.
«Почему?» прерывистым от страха голосом пропищала я.

Потому что это не зелень темнела, а обрыв.

Тот самый обрыв, который был виден с любой точки нашего поселка. Отвесный, глубокий, безнадежный. Внизу, в овраге лежали каменные булыжники; срываясь с многометровой высоты, они разбивались, оголяя острые края.

Мне все это снилось. Этого не может быть. Мы не могли вот так, ночью, застрять на краю пропасти. Мы приехали отдыхать! Это не могло случиться с нами, это просто неправильно!
Осторожно, чтобы не провоцировать песок, я подняла голову наверх. Надо мной было несколько метров крутого, почти безжизненного склона. Подняться обратно  - невозможно физически. В глаза попали песчинки, я мотнула головой – и кустик, за который я держалась, выскочил из своего ненадежного обиталища.
Я покатилась вниз.

Успела схватиться за выпирающий камень, чтобы с размаху не влететь в голову Сереже, который сам держался за подобный камень.
Поняв, в какой напряженной позе застыл перед разинувшей пасть бездной мой любимый человек, я поддалась панике.
«Сереж, мы выберемся, да?» умоляюще пискнула я. Голос адски дрожал.
«Да..да, выберемся».

А мне так не казалось.
Подлый сланцевый булыжник выскользнул из песка; Сережа медленно пополз вниз. Против своей воли.
Я вскрикнула.
«Саша, слушай меня. Что бы ни случилось – ты лезь вверх. Как угодно, лезь. Поняла? Соберись!» спокойно проговорил мой мужчина.
Это все какой-то страшный сон. «Что бы ни случилось».. Что?!

Я скулила «Сереж, Сережа, миленький, ты там держишься? За что ты держишься? Ты за что-нибудь держишься?»

Я судорожно сглатывала, во рту пересохло окончательно.
Зловещая пропасть дышала холодом нам в пятки.

«Бог, если ты где-то тут есть, ты нам не дашь разбиться!» завопила вдруг я, потеряв самообладание.
Слабо веря в наличие Христа, я призывала Бога в себе; чтобы дал силы, собранность, надежду. Хоть капельку!
Атеист Сережа, болтавшийся на волоске от смерти, никого не призывал, по крайней мере вслух. Но я знала, за что он держался. За жизнь.

Было ясно, что Иисус не появится вдруг с нимбом вокруг головы и перекинет нам мостик через пропасть. Я не знала, на что надеяться.
Сланец раскрошился в моей руке, чем отвлек меня от молитвы своему Богу, и стек вниз.
Я больше ни о чем не могла думать, кроме смерти.
Но внезапно, внезапно спасение пришло. Совсем не такое, как мне представлялось: не надежный камень, не оставленная альпинистами веревка. А что-то изнутри меня самой. Необычайной силы мысль пронзила мой мозг: с ошеломляющей, невероятной ясностью я поняла, что люблю своего мужа.
И он не может, мы не можем погибнуть. Не сейчас и не здесь.
Просто потому, что я его люблю. Вот просто поэтому.

Не могу вам в деталях описать дальнейших действий, потому что чудеса неописуемы.
А это действительно было чудо.
Несколько метров, которые мы так лихо пролетели за несколько секунд, обратно пришлось преодолевать не один час.
Мы двигались наискосок, иначе было невозможно. Цепляясь за ненадежные камни и сухие цветы.
Напряжение в мышцах было едва ли выносимым, руки и ноги дрожали. А когда то, за что, казалось, можно уцепиться, оказывалось кучкой песка, впору было плюнуть на все и быстренько погибнуть.
Мы подтягивали друг друга за руки, хватались за колючки, и карабкались, карабкались..
Иногда получалось «шаг вперед – два назад», тогда я снова громко начинала «молиться». Не могла ничего с собой поделать.
Добравшись до низкорослых колючих зарослей, которые держались в песке на одном лишь честном слове, мы увидели в паре метров выше маленькую полусухую сосну.
Я издала радостный вопль.

Через полчаса мы схватились за крепкий, узкий ствол руками.
Подтянувшись, оказались на небольшой наклоненной платформе.

Упершись ногами в ствол сосны, мы долго молчали, переводя дух.
Далеко-далеко внизу все так же горели огни нашего поселка.

Отдохнув, мы из последних сил вскарабкались еще выше, под покровительство большого, раздвоенного дуба, где решили подождать рассвета.
Я прилегла на землю, и полчаса подремала, пока Сережа сидел, карауля мое равновесие, у подножия дерева. Потом мы поменялись местами.
Летучие мыши недоуменно трепыхались в моих волосах. Внизу, там, где мы болтались несколько часов тому назад, начался камнепад. Потревоженный нами сланец возмущенно громыхал, летя в обрыв. У меня по коже ползали мурашки, от холода и пережитого ужаса.

На рассвете мы покинули дерево, предоставившие нам убежище, и начали прокладывать путь вверх, к хребту горы, а оттуда вниз, в можжевеловые кущи. Утреннее море отделилось от горизонта и подмигивало нам солнечными бликами.
Мы шли и ползли часа три, обмениваясь шутками, ощущая небывалый подъем.
Когда обнаружили себя на ровной поверхности, в сосновой рощице рядом с поселком, мы, грязные и ободранные, поздравили друг друга со вторым рождением.

Первым делом дома мы выпили все, что можно было – сок, воду, молоко. Жидкость текла по нашим подбородкам, а мы жадно глотали, вперив друг в друга полубезумные от счастья взгляды. Вторым делом мы рухнули спать.

Море встретило нас во второй половине дня приветливым рокотом и мягкими волнами.
Мы купили по большому стакану пива и восхитительную вяленую рыбу. Устроившись на песке, мы пили и ели, глядя на роскошное, жирное солнце. Только иногда оглядывались, чтобы прийти в ужас от вида гор, грозно возвышавшихся над нашей деревенькой.
Мы там были.
Там мы пережили все возможные из экстремальных видов чувств и состояний.
А теперь мы здесь, мы любим друг друга и мы живы.
И еще: чудеса случаются, мой муж и я теперь знали это наверняка.



Ветка грецкого ореха качнулась в такт моим воспоминаниям.
«Если ты считаешь, что мы не погибли тогда в горах только для того, чтобы сейчас развестить из-за этой глупости, то ты не прав. Приезжай, пожалуйста» написала я.

Сережа ответил «скажи, может, я параноик? Может, я выдумал то, чего не было и быть не могло? Может, у вас действительно ничего не было?»

Удивительный, невозможный самообман. Насколько должно быть сильным желание сохранить любовь, семью, если человек способен до такой степени сам себе запудрить мозги!
Мой бог дал мне подзатыльник. Я устыдилась своей нерешительности. Как это, я не знаю, с кем хочу быть?! Как это, я не хочу и не могу ни о ком думать?!
Человек, с которым я пошла под венец, практически простил мне мою страсть, а я что же?!
А я ничего. Знала просто, что Сережа должен приехать, не ко мне – нет, а отдохнуть.
«Время — это простор для развития способностей...» подметил как-то умный Карлуша . Если за такое короткое время мой супруг сумел развить в себе способность к прощению, значило ли это, что он всегда обладал талантом прощать? Значило ли это, что тогда в деревне, когда я спьяну приставала к нему с вопросами, он уже знал ответы?
Если да, то он знал меня лучше, чем мне казалось. И что, еще более важно, готов был принять меня такой, какой знал.

«Параноик, конечно!» немедленно ответила я.
Он взял билеты.

Все было ровно, хорошо, естественно. За исключением того, что своим приездом мой суженый отрезал все потенциально возможные варианты развития событий.
Наверное, это было правильно.
Хотя Илья в моих глазах заиграл новыми заманчивыми красками.

Перед лицом ахтунга образ любовника меркнет почему? Потому что все внезапно становится на свои места и настоящее чувство, побитое бытом, поднимает голову?
Или потому что срабатывает элементарный инстинкт сохранения, и любовник задвигается вглубь сознания, чтобы, когда все уляжется, вылезти снова?

Я не знаю. А вы?


Через день я встречала Сережу уже у ворот «Динамо»; он приехал, когда темное море почти слилось с поздневечерним небом.
Родной, чужой, красивый, привычный и незнакомый, он вылез из такси. Мы какое-то время молчали. Трудно было не заметить сколько чувств борются в душе этого странного, замкнутого человека.

 А во мне ничего не боролось. Я просто была рада, что он на море.

Мы устроили пир на весь мир. Пока взрослый мужчина играл с маленьким, мы с мамой настругали салат из овощей, порезали мясо и хлеб.
Где-то играла музыка; с балкона веяло ночной свежестью, пел свою однообразную, прекрасную песню морской голубь, недалеко шумело море.
 Мама обнимала Сережу и целовала, невозможно радостная.
Мы разговаривали, смеялись, пили и ели.

Ночью он спросил меня «У вас было что-то?»
Нет, у нас ничего не было.
Луна не капала на нас с Ильей своим жирным соком. Мы не танцевали. Не строили планов на будущее. Не держали друг друга за руки. Не сходили с ума.
Ничего этого не было.

«Я люблю тебя. Я рада, что ты приехал». Это было чистейшей правдой. А разве что-то другое имеет значение?

Я замечала иногда, как настороженно смотрит на меня Сережа. Он прислушивался к себе, пытаясь перебороть горькое разочарование и досаду. И любил меня.
Я не чувствовала себя виноватой.

«Мы будем вместе. Но я не уверена, что не влюблюсь в кого-нибудь снова. Это моя слабость».
Мало мне слабостей – сигареты, алкоголь, кофе, так еще и мужчины!
«Ты должен меня простить. Ты должен меня прощать. Я никогда никуда не уйду и не сбегу с кем-нибудь на край света, если ты поймешь меня и будешь рядом».
Кто-то счел бы мои речи наглостью высшей категории. Но я бы солгала, сказав, что этого больше не повторится.
Я хотела быть честной. В мыслях, опасениях и в будущем.

«Ты могла бы просто мне рассказать все с самого начала. Дело не в том, что ты мне изменила, а в том, что врала».
Для него это было действительно болезненно.

«Знаешь, Сереж, это как снежный ком. Один раз что-то недоговорила, второй раз что-то скрыла – и понеслось. Как серийный убийца, не могущий остановиться, я портачила и портачила, боясь уже оглянуться. Я рада, что ты все узнал. Прости меня».
Он молча целовал меня.
Он занимался со мной любовью.
Он стал жестоким.

Я это исправлю.


Я просыпалась раньше мужа, вместе с Саввой шла в соседний номер, к маме, которая уже заваривала кофе.
Мы выходили на балкон с чашками, пончиками и сигаретами.
На стадионе перед нашими окнами бесновались с мячом молодые спортсмены, заглушая своими криками шум прибоя.

Солнце упорно пробивалось из-за туч, и было прохладно.
Припомнить июльскую жарищу было сложно. И сложно было представить, что я провела в деревне больше двух месяцев, с бабушкой и дедушкой; поглощенная своей влюбленностью и ежедневными, однообразными делами. Неужели это была я! Никотин в малине, купания в обмельчавшей реке, полет с парапланом, полеты в город на встречи с Ильей; это я собирала ягоды, мыла полы, беседовала с дедушкой о литературе, ходила фотографировать нашу старую церковь, покупала Савве сок в сельпо, ходила за молоком и яйцами к соседям..
Это была я! Казалось, это было невообразимо давно. И вообще я сомневалась, было ли это на самом деле.

Мы с Сережей гуляли по территории нашей спортивной базы, мама качала внука на качелях; я собирала грецкие орехи, а мой суженый их колол и отдавал мне сочные, полные ядра.
Мы шатались по городу. Маленькие улочки, похожие одна на другую, с одноэтажными домиками, с верандами и террасами, увитыми цветами; автомобили такие, каких в Москве уже не встретишь – копейки, запорожцы, одноглазые четверки; вывески на магазинах и конторах – советского периода.
Время тут замерло на доброй, спокойной, размеренной ноте.
Еда в магазинах была на редкость свежей и вкусной. Колбаса, сало, копченая курица, сыр, кефир, печенье – все было местное и восхитительное на вкус.
Жители городка знали об этом и гордились. Было чем.
О жителях нельзя не сказать: они поражали нас дружелюбностью и теплотой.
Каждый день, оказываясь на улицах этого удивительного городка, мы заходили во многие магазинчики, на рынки, спрашивали дорогу.. И все, все без исключения незнакомые люди - продавцы и прохожие - были приветливы. Настолько искренне, настолько от души, что в это трудно было поверить. Они улыбались, шутили, а при виде Саввы и вовсе превращались в лужицу меда.
Даже Сережа, заслуженный циник и предводитель сарказма, таял при виде этих искренних улыбок и теплых слов.
Удивительные люди.

Удивительный городок, живущей своей тихой жизнью, радостный в лучах своего солнца и уютный в каплях своего дождя.

«Мне страшно возвращаться в Москву» сказал мне Сережа как-то ночью.
«Мне тоже».
Наш страх был одного происхождения. Несмотря на кажущееся примирение, мы оба понимали, что в Москве нас ждал божественный Илья.
Он ждал меня.

По дорожке, усыпанной каштанами и грецкими орехами, мы ходили к морю. Вода уже была холодной, Сережа почти не купался – он вообще не любитель; а мы с мамой совершали отважные заплывы.
Иногда водоросли, измельченные в муку сильными волнами, превращали воду в зеленое месиво; тогда мы выходили на берег, похожие на ихтиандров, и бежали в душ.
 
Еще мы постоянно наведывались на покинутую нами турбазу. Поистине, это было зачарованное место! Я звонила Диме, он встречал нас у ворот гостиницы и отвозил «на косу».
Увидев наш фанерный домик, закрытый и несчастный, с занавесками в паутине и пауками в занавесках, хладнокровный Сережа пришел в ужас:
«И это я вас вот сюда отправил!!»
А вот не согласиться с тем, что пляж был великолепен, он не мог.
Густой, мягкий белый песок был здесь единственным местом, где я чувствовала себя в безопасности.
На аллейках турбазы, в густой растительности и россыпи фанерных домишек я буду видеть себя в страшных снах. В еще более страшных снах я увижу себя в самих домиках.

Или в туалете, в который пришлось-таки зайти. Затерявшийся в паутине дорожек и лачужек, он тихо ржавел под сенью шикарной ивы.
Дырки в полу, обрамленные отходами жизнедеятельности – вот и весь санузел.
Задержав дыхание, я забежала внутрь. В торопливой растерянности выбирая наименее грязную дырку, я зачем-то подняла голову.
И окаменела, покрывшись мурашками.
Прямо у меня над головой то ли дрались, то ли женились два рыжих паука. Большие, они нападали друг на друга, отчего паутина зловеще подрагивала.
Их длинные лапки сцеплялись друг с другом; то один, то другой периодически сжимались в комок, чтобы через мгновение внезапно растопырить свои членистые ноги.
Я потеряла дар речи. Я не могла сдвинуться с места.
Рядом висел черный овальной формы паук, полз другой, ткал паутину третий..
Их было много. Больше, чем достаточно любому среднестатистическому человеку, чтобы его передернуло.
А мне и подавно.
«Страх то придает крылья ногам, то приковывает их к земле» . Если в предыдущие разы при виде пауков я перемещалась на безопасное расстояние с молниеносной скоростью, то на этот раз на каменных ногах, покрытых мурашками, глядя прямо перед собой, я медленно вышла.
Потом мама сказала мне, что я была похожа на привидение.
Только пустившись вприпрыжку прочь за вороты турбазы, я пришла в себя.

И мы все равно туда возвращались, в это королевство прошлых десятилетий, советских плакатов, игрушечных домиков и райского побережья.





                Часть III

                “Долговечность наших страстей не более зависит от      
                нас, чем долговечность жизни”

                Ф. де Ларошфуко


Время отъезда неумолимо приближалось. Настроение с «только приехали» сменилось на «скоро уезжать». Сигареты на балконе стали иметь привкус грусти, звезды светили ярче, в плеске волн слышались нотки меланхолии..
В день отъезда погода испортилась окончательно, и это было хорошо. Нежаркое осеннее солнце скрылось за тучами; такси Димы, приехавшего отвезти нас на вокзал, блестело от дождя.

В поезде Сережа был задумчив больше обычного.
Я не могла ничего обещать, я сама ничего не знала. Кроме того, что не смогу не встретиться с Ильей сразу после приезда.


В Москве царило самое настоящее Indian summer .
В парке, где я гуляла с Саввой, было невообразимо красиво. Я катила коляску между деревьями, фотографировала пронзительно синее, прохладное небо.. когда вдруг увидела впереди божественный силуэт.

Да, мы предварительно договорились о встрече. Я готовилась, проводила над собой работу, чтоб при взгляде на Илью не потерять рассудок, чтобы не колотилось сердце, чтобы можно было хотя бы сказать «привет».
Работа и подготовка ни к чему не привели.
Я увидела его – и все. Перед его неземной красотой померк яркий физалис, багряные кленовые листья и серебристые ели парка. Солнце больше не отражалось в воде пруда; оно теперь смотрело мне в глаза, облаченное в белый свитер и синие джинсы.
В голове промелькнуло «ничему меня жизнь не учит!»
И хорошо. Потому что ради таких мгновений стоит быть безрассудной.

Илья ничего не говорил; он пару раз открыл свой божественный рот, но никакого звука не последовало.
Я не знаю, сколько мы вот так простояли, глядя друг на друга; не знаю, сколько он продержал меня в объятиях; не знаю, как долго я его целовала.

Мне было стыдно.
Я обещала Сереже только одно – не врать.

«А я Илью сегодня видела» сказала я вечером.

С этого момента началось мое медленное выздоровление.
Я не хотела обманывать человека, который вынужден был обмануть себя сам, чтобы меня удержать.

Мой бог, помогая мне, подбрасывал одну мысль за другой; одну безобиднее другой. Одной из них, самой успешной, была мысль о том, что если это судьба – то мы с Ильей будем вместе.
Представляя, как мы живем в одной квартире, с Саввой, с родителями Ильи, я увидела вдруг, что его божественный свет меркнет.
Я продолжала с ним иногда встречаться, но моя бешеная страсть трансформировалась в нежность и любовь, вполне земные и спокойные. Я любовалась его лицом, радовалась его голосу, и в итоге пришла к тому, что желаю ему счастья.
Измученный не меньше меня беготней по кустам и тайными встречами, Илья обзавелся девушкой. Простенькой и, конечно, незамужней. Без секретов и загадок – то, что надо уставшему мужчине. Да и не уставшему, в принципе, тоже.
«Она очень верная, ждет меня дома, готовит, и все такое» говорил мой божественно – земной возлюбленный.
Да, что-что, а верность – не мой конек. Не совсем. Хотя ждать дома и готовить «и все такое» я тоже умею.

Постепенно наши отношения с Ильей перешли в разряд слишком дружеских, с поцелуями при встрече и слегка жадноватыми взглядами, которые мы бросали друг на друга.

Невозмутимый, великолепный Сережа сквозь пальцы взирал на мои безобидные шалости. Он, худой и бледный, напоминал мне гигантского исполина, на ладони которого резвились два ребенка, играющие в любовь.

Когда дети наигрались, гигант терпения и снисходительности, мой муж, предложил снимать квартиру. Потому что жизнь с родителями не располагает к буйствам плоти и откровениям всякого рода. А уж тем более к широким взглядам на семейные отношения.
Я с радостью согласилась.
Мой бог ликовал.

«Счастливая пара: он делает то, чего она хочет, и она делает то, чего она хочет» .

Как ни крути, а вышло все так, как мне бы хотелось. Но вышло все так, как мне бы хотелось, отнюдь не благодаря мне.
Только благодаря не моему колоссальному терпению, не моим убеждениям на тему «семья – это святое», не моим попыткам ее сохранить, я сейчас вместе с человеком, за которого вышла замуж.

Сережа дарил мне цветы и уделял столько внимания, что мне становилось неловко. Все, совместно пережитое, пошло на пользу нашим отношениям. Прокруст был повержен. Пусть он оживет через некоторое время и попытается снова уложить наши чувства на свою дурацкую кушетку; но я знаю, что на помощь придет мой несравненный шаловливый бог и снова что-нибудь отколет.

Он, конечно, любит поспать; но просыпается именно тогда, когда это так необходимо.
Он, конечно, любит строить козни, но от них больше пользы, чем вреда.
Он – единственный, кого мне не обязательно видеть. Но он единственный, кого мне нужно чувствовать. И никогда еще он меня не подводил.
Потому что он рядом, даже когда кажется, что его нет.

И поэтому все будет хорошо.
Поэтому все уже хорошо.
А вы – вы берегите своих богов. Мне мой как-то нашептал, что бог есть в каждом.
Я ему верю. Иначе нельзя.