"Динозавр из поколения "пепси"
Книга вторая - "Чеченский порог".
- Деда, когда же я вырасту такой большой,
как эти дяди?
- Не спеши, внучек, взрослым быть не так
уж хорошо, как кажется.
-Я знаю… взрослая жизнь скучная и
опасная…
(Из разговора двух "старичков").
Глава 1
Поезд торопливо бежал на запад. Вагон, в котором ехали призывники, был прицеплен в конце состава. Его нещадно раскачивало и мотало, но большинство ребят, перезнакомившись и наговорившись вдоволь, не обращали на это внимания. Они крепко спали. Так умеют спать только молодые люди, расслабившись после суматошного дня и отогревшись в теплом вагоне после нескольких часов ожидания на холодном осеннем ветру.
Не спали только двое парней, которым предстояло дневалить, да Димка Кузнецов. Сон к нему никак не приходил. Он лежал на верхней полке, вспоминал недалёкое прошлое и размышлял. Под стук колёс думалось хорошо. Димка привык к поездам с самого детства. Его отец – офицер, и, сколько Димка себя помнит, они всегда куда-нибудь ехали: переезжали со старого места службы на новое, ежегодно "убывали в отпуск", частенько, особенно во время заграничных командировок отца, приезжали на побывку к деду с бабушкой. При тех переездах с ним всегда были родные. На этот раз он едет один с совершенно незнакомыми пока ему ребятами. Это создавало совсем иной душевный настрой. Прошло всего два дня, как Димка покинул дом, а он уже заскучал. Ему чертовски не хотелось ехать в неизвестность… Ему хотелось домой, в село Большая Гора. Его дом сейчас там.
Хотя умом он понимал: делать там ему сейчас нечего. После того, как село узнало, что под маской Дублёра вытворял проделки выпускник школы Димка Кузнецов, жить ему легче не стало. Односельчане стали относиться к нему с настороженностью и недоверием. В русской деревне не очень жалуют людей с "двойным дном ", которые способны провести вас, как младенца. Здесь больше признают людей открытых и понятных. Некоторые, особенно пацаны из младших классов, перед ним откровенно заискивали. Остальные просто не знали, как себя с ним вести. С одной стороны, Димка вроде бы остался таким, как и был: добрым, невредным "поэтом". С другой - это гроза местного криминала Дублёр. И когда он смотрит на тебя, улыбаясь своей ласковой располагающей улыбкой, поди, угадай, что у него в голове. Поэтому лучше держаться от него подальше, соблюдая при встрече все правила приличия.
Даже те, кто был обижен Дублёром и желал свести с ним счёты, делали вид, что зла не держат. После того, как Димка на виду у всей молодёжи села уложил в пыль десантника Костю Ясноглазова, эти попросту его побаивались.
Но Димку не особенно все это волновало. Чего нельзя было сказать о матери. Он любил мать и вот перед ней ему было действительно стыдно. Новость о том, что под псевдонимом Дублер c деревенской "мафией" боролся ее собственный сынок, была для Екатерины Никифоровны как ушат холодной воды. Конечно, она задала сыну хорошую взбучку, но было видно, как сильно мать испугалась за сына. Испугалась не за прошлое. Испугалась за его будущее. Своим женским материнским инстинктом она почувствовала, сколь непросто может сложиться судьба у младшенького. Коль с молодых лет появилась у него страсть к борьбе за справедливость и проявилась способность быть настолько скрытным, что о его проделках не догадывалась даже родная мать.
Димка почувствовал, как сильно переживает она за него, и его мучила сама мысль, что он доставляет матери огорчения.
Ну, а настоящие его друзья и приятели разъехались. Витька со Светой ещё в сентябре отправились на учебу в сельхозакадемию. Прочие одноклассники тоже разлетелись кто куда. Кто уехал учиться, кто в город искать работу, а кто, как и он, был призван в армию. Уехала и девчонка, в которую его угораздило влюбиться. Димка слишком часто думал о ней. И чем чаще думал, тем сильнее впадал в пессимизм. За два месяца, с момента отъезда, Маринка ни разу не дала о себе знать. Не написала, не позвонила. Он тоже не предпринимал попыток связаться с ней. Зачем? Она учится в МГИМО, и новая жизнь закрутила её. В том, что у неё новая интересная жизнь, новые друзья, Димка не сомневался. И как, скажите, должна себя вести девчонка по отношению к нему, не сумевшему даже поступить в институт. Вполне понятно, она быстро потеряет к нему интерес и забудет его. Так стоит ли простому солдату навязываться к девушке, которой предначертано попасть в высшее общество?
Нынешний капитализм разделил людей в России на группы, классы и прочие стада и стаи. И они с Маринкой теперь, как говорится, в разных стаях. И потому, чтобы завоевать ее доверие, у него есть только один путь – самому добиться чего-то в этой жизни. Правда, всё это при условии, если и он ей не безразличен.
А пока он перед первым самостоятельным этапом своей жизни. Ему предстоит честно, а иначе в силу своего воспитания он и не сможет, отслужить два года там, куда привезет его поезд.
* * *
Димка попал в учебную часть. Школу, где из новобранцев готовят младших специалистов инженерных войск. В обиходе все называли ее "учебкой". Здесь им предстояло учиться шесть месяцев, чтобы изучить азы военной профессии и получить к концу обучения воинское звание "младший сержант". После учебки их должны будут распределить по воинским частям, где собственно и нужно будет отслужить оставшиеся полтора года на должности младшего командира.
Сразу после прибытия молодое пополнение отмыли, переодели и распределили по учебным ротам. С этого момента новобранцы стали именоваться "курсантами".
Дальше потекли серые армейские будни. Сменявшие друг друга дни вчерашним школьникам казались монотонными, однообразными и удивительно длинными. Время от подъема и до отбоя было расписано по минутам. Личная жизнь для них перестала существовать. Каждый из курсантов постоянно был в поле зрения командиров и своего воинского коллектива, и это угнетало больше, чем физическая усталость. Даже в минуты послеобеденного отдыха и часа личного времени перед вечерней поверкой нет возможности уединиться. Обязательно найдется сослуживец, которому позарез требуется поговорить.
Только восемь часов сна безраздельно принадлежали каждому из них. При условии, что не было ночной учебной тревоги. Но натопавшимся и набегавшимся за день новобранцам эти часы отдыха казались секундами. Вроде бы только лег в постель и закрыл глаза, а дневальный уже орет: "Рота, подъем!!!"
Неудивительно, что курсантам все время хотелось спать. Особенно клонило в сон во время классных занятий.
А еще им постоянно хотелось есть. На перемену пищи и большой объем физической нагрузки организм у каждого из них реагировал одинаково. Они набивали в столовой полный желудок, а чувство голода все равно не исчезало. Курсанты с удивлением смотрели на прослуживших более года сержантов и не могли взять в толк, как это возможно – не есть суп и нелюбимую кашу "шрапнель", а ограничиваться за обедом котлетой и компотом.
Но были внутренние переживания у новобранцев или не были им все равно с утра до вечера приходилось топать по плацу, маршировать с песней, преодолевать полосу препятствий, ползать по-пластунски на учебном городке, стрелять и метать гранату на стрельбище, ходить в учебную атаку на тактическом поле, заниматься нелюбимой еще со времен школы физической подготовкой и делать еще много такого, чего никогда не придется выполнять человеку, не служившему в армии.
Для молодых парней, еще не научившихся ценить приобретенные навыки и все еще оценивающих прожитый день с точки зрения полученных развлечений, дни, заполненные беспрерывной учебой и работой, казались потерянными впустую. Это потом, в дальнейшей жизни, придет к ним осознание того, что пролитый пот, кровавые мозоли и вдолбленные в голову воинские истины не были напрасной тратой сил, времени или "дурацкой задумкой" сержантов и офицеров.
Но осознание это придет только к тем, кому удастся выжить. А выжить в любой самой маленькой войне больше шансов у того, кто лучше к ней подготовлен.
* * *
Димка принадлежал к той немногочисленной категории курсантов, что постигали воинские науки вполне добросовестно. Потому очень скоро в своем взводе он стал считаться одним из лучших. Офицеры и прапорщики часто отмечали его усердие и приводили в пример. Благодаря этому обстоятельству, а так же независимому поведению, иногда граничащему с дерзостью, он быстро нажил себе врагов. Они сформировались из среды сослуживцев-завистников, относящихся к службе как к обузе, и сержантов.
Первые, пытаясь оправдать свое неумение и откровенную тупость на занятиях, хорохорились и прикрывали свою немощь равнодушной маской: " я все могу, но не хочу…" Они чаще всего и допекали любого, у кого намечались успехи в службе. "Что, тебе больше других надо?", "Брось потеть, все равно это тебе никогда не пригодится…", "Что ты из кожи лезешь? Выслужиться хочешь?" – вот далеко не полный перечень их доводов, и все для того, чтобы не обременять себя любимого службой "как надо" и прикрыть отсутствие даже минимальных навыков и качеств, присущих настоящим мужчинам.
Вторые совсем недавно прошли "все, что полагается новобранцу", получили воинское звание, а вместе с ним пусть небольшую, но власть над людьми. Сейчас они упивались этой властью и "отыгрывались" за унижения, которые когда-то им пришлось испытать самим. Любая попытка подчиненных проявить независимость и инакомыслие расценивалась ими как "преступление". Виновный должен был быть немедленно наказан (чтобы другим неповадно было), а если он еще проявлял и упорство, его "нужно было сломать". Собственно в этом и заключается один из законов "дедовщины", привнесенный в армию из уголовной среды.
Воинские уставы, требующие беспрекословного выполнения приказов, для командиров, страдающих отсутствием чести и совести, прекрасная ширма. За ней, почти безнаказанно, можно творить беззаконие. Именно поэтому проблема искоренения "дедовщины" лежит не столько в плоскости жесткого контроля "с верху до низу", сколько в моральном и нравственном здоровье людей, приходящих на службу в армию.
А время шло. Остался позади курс молодого бойца. Новобранцы постепенно привыкали к новым условиям. Они научились оценивать приказы и распоряжения командиров и стали понимать – не все эти приказы обусловлены требованиями службы. Димка одним из первых почувствовал на себе давление со стороны сержантов роты и откровенную несправедливость с их стороны.
Про неуставные взаимоотношения, в просторечье называемые "дедовщиной", он знал еще с тех времен, когда пацаном ходил к отцу в часть. Но то, что он увидел в этой учебке, удивило даже его…
В душе он понимал: сваливать всю вину "за дедовщину" на офицеров могут только невежи и правозащитники-популисты. Армия – это часть общества, и, если в обществе держат верх криминальные законы, здоровой армия быть не может. И все же от конкретной работы офицерского состава в части и в подразделениях зависело многое.
В девяностые годы, особенно в ходе первой войны в Чечне, у молодых людей сформировался исключительно отрицательный образ современного русского офицера. Но новобранцы быстро подметили разницу между офицерами. Не все среди них были бездельниками и людьми, потерявшими веру в необходимость и полезность ратного труда. Некоторые, в первую очередь выходцы из простых семей, служили вполне добросовестно. Эти и в военное училище шли сознательно, чтобы, окончив его, служить до старости. Таким офицером был командир соседней роты капитан Тоторин. Выходцу из бедной сельской семьи и в армии жилось не просто. Жена без работы, двое маленьких детей, попробуй прожить на одну нищую зарплату, если нет помощи со стороны родных. Молва утверждала: Тоторин тайком подрабатывает по ночам охранником в частной фирме. Однако двойная нагрузка отражалась на здоровье офицера, но не на его службе. Тоторин уверенно командовал ротой, пользовался у подчиненных авторитетом, и в его подразделении был относительный порядок.
Были среди офицеров и другие. Из тех, кого вполне обеспеченные родители отправили в военное училище почти что силой. Намучившись с отпрыском на гражданке, они тешили себя мыслью: армия перевоспитает, исправит сына и удержит его от дурных привычек.
Эти, окончив училище, отбывали в армии номер. Зарплата и щедрая финансовая подпитка со стороны родителей вполне позволяли им бездельничать и прожигать жизнь в свое удовольствие под благородным предлогом служению Отечеству. Однако пользы Отечеству от такого "служения" было мало. Назвать офицерами этих служак можно было лишь условно. Главная цель у подобных "людей в погонах" - дождаться очередного повышения в должности и звании. А для этого достаточно уметь держать нос по ветру, вовремя угодить начальству и своевременно пустить ему пыль в глаза, доказывая свое рвение и преданность. Подчиненные, и в первую очередь солдаты, рассматривались ими как неизбежная помеха, способная лишь помешать их личной жизни. Поэтому вся работа с подчиненными сводилась к раздаче указаний, контроль за выполнением которых они полностью перекладывали на плечи младших командиров.
К таким "офицерам" и относился командир курсантской роты, в которой учился Димка, капитан Фоменко. В службе он не напрягался и попросту отдал подразделение сержантам. Офицеры и прапорщики появлялись в казарме лишь во время занятий и проведения каких-либо общих мероприятий. В остальное время в роте "хозяином" был сержант.
Капитан Герман Фоменко подобрал коллектив сержантов из земляков-москвичей. Подробно раскрывать законы землячества нет нужды. Они во многом схожи с законами стаи. Но о землячестве москвичей нужно сказать особо.
В армии во все времена москвичей недолюбливали. За их заносчивость, высокомерие, снобизм. (Я из столицы. А ты откуда? Из Тмутаракани?) Этому есть вполне логичное объяснение. Мегаполис портит людей с самого детства. В столице всегда существует более сильное расслоение общества, чем на периферии. Любой ребенок из простой семьи (а именно из таких семей, прежде всего, идут ребята в армию) с раннего возраста видит высокомерие, заносчивость и презрительность отпрысков элиты по отношению к выходцам из низших слоев. Видит он разницу и в материальном положении. Под воздействием этого у него формируется комплекс обид, неудовлетворенность своим положением и озлобленность.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что, попадая в воинский коллектив, многие из москвичей вольно или невольно начинают вести себя по отношению к ребятам из глубинки как к "низшему" сословию. Столичное происхождение рассматривается ими как принадлежность к высшему обществу. И в результате комплекс накопленных обид выплескивается на ни в чем не повинных ребят "с периферии".
Еще хуже обстоит дело, когда "столичный снобизм" подкрепляется властью. Любой солдат виноват перед сержантом-москвичом уже тем, что его угораздило родиться за пределами столицы. И наоборот, даже если ты полное ничтожество, будешь жить беспечально, если сержант-москвич твой земляк.
Вот примерно такая атмосфера царила в учебной роте капитана Фоменко, в которую неблагосклонная фортуна определила нашего героя.
* * *
С первых дней пребывания в учебке Димка подружился с уральским пареньком Толиком Кашиным.
Курносый, светловолосый, коренастый и крепкий – вот первое Димкино впечатление в момент их знакомства в гарнизонной бане, где им пришлось смывать "гражданскую грязь и грехи".
Толик оказался физически развитым, расторопным и сообразительным хлопцем, но главная особенность его характера не позволяла ему быть в числе лидеров. Он был на удивление добрым. Добрым по отношению ко всем. Именно про таких говорят: "Он и мухи не обидит".
Его простота, прямодушие и нежелание с кем-либо конфликтовать истолковывались окружающими как безволие и слабохарактерность. Поэтому на его добрые порывы эгоистичные сослуживцы отвечали, чаще всего, насмешками и оскорблениями, на которые Толик, казалось, совершенно не обижался. Только познакомившись с ним поближе Димка увидел, как сильно переживает тот любую несправедливость. Для деревенского паренька, выросшего в доброжелательной среде, был противоестественным сам факт, когда человек на доброту отвечал грубостью и оскорблением.
Но все это было глубоко в душе. Внешне Толик своего недовольства ничем не проявлял. Наоборот, на любую грубость он выказывал доброжелательность, а любую конфликтную ситуацию всегда стремился погасить какой-нибудь шуткой или поговоркой. Об этой его особенности нужно сказать особо.
Толик к месту (а реденько и нет) сыпал пословицами, прибаутками и поговорками. Подобной "болезнью" страдал учитель труда в их сельской школе. Память у Толика была цепкой, и он не просто перенял весь "репертуар", но и значительно превзошел своего учителя. Он дословно запоминал любые услышанные или прочитанные поговорки, пословицы, прибаутки, типовые шутки и в подходящей ситуации вставлял их в свою речь.
Все это способствовало тому, что очень скоро в казарме к Толику стали относиться как к шуту. Его обижали все, он не обижал никого. Ну, разве что намеком или ехидной репликой. Но на шутов за это не обижаются.
Он и прозвище (почти обязательный атрибут в любом мужском коллективе) получил соответствующее. На первом же построении когда спросили его фамилию, Толик заволновался и, заикаясь произнес: "курсант Ка… Кашин!" За что моментально стал именоваться "Какашиным", а в дальнейшем еще проще "Какашей".
Только те, кто относился к курсанту Кашину по-доброму, звали его просто по имени, Толик.
Димка был один из немногих, кто не просто за доброту платил пареньку добром, но и относился к нему с уважением. Поэтому очень скоро они стали настоящими друзьями. Ребята учились в одном отделении, спали на соседних койках, у них была общая тумбочка. Они часто беседовали по душам и помогали друг другу. Не удивительно, что первый серьезный конфликт у Димки произошел, когда он вступился за Толика.
* * *
Фактическим вожаком в сержантской "стае" был заместитель командира взвода сержант Рябов.
Крупный, на полголовы выше Димки, рыхловатый и флегматичный, он "внушал уважение" новобранцам не столько силой, сколько массой своего тела и злобным характером. Его побаивались все, даже заместители командиров прочих взводов, которые по рангу были наравне с ним. Рябов – основная опора старшины роты и самого ротного.
Для курсантов Рябов был опасен не только тем, что мог, как и другие сержанты, за любую провинность объявить наряд, заставить шестерить или выполнять дурацкие "приказания", чтобы посмешить "дедушек". Он мог дать в зубы и даже поколотить так, чтобы после этого не оставалось синяков. Особенно любил он покуражиться в комнате для курения, проще говоря, в курилке. Поиздеваться над "сосунками" на виду у многочисленных зрителей считалось особым шиком. Это подчеркивало: " я здесь хозяин и никого и ничего не боюсь…"
Когда Толика "пригласили" в курилку, Димка пошел с другом.
Толика заложил Лизуля. Хиленькому Шурику Лизулину повезло уродиться москвичом, потому он входил в сержантское землячество. Однако природных данных и личных качеств его хватало лишь на то, чтобы шестерить в ротной "элите", да регулярно "закладывать" сослуживцев, "нарушающих" установленный в подразделении порядок.
Допрос и суд над Толиком производился в лучших традициях казарменной дедовщины. Его вполне можно было фиксировать в форме стенограммы. В роли следователя, прокурора и судьи выступал сержант Рябов.
- Ну, Какаша, расскажи нам, что ты говорил обо мне сегодня в столовой?
Толик делает удивленное лицо.
- Я?! Про вас, товарищ сержант, я ничего не говорил…
- А про кого говорил? Кого ты обозвал холуем?
- Холуем я никого не называл… Сказал только Лизуле поговорку…
- И что ты сказал? Повтори.
- Ну…, сказал: за медный пятак и этак, и так, а уж за полтину – дугою спину…
- А ты знаешь, что Лизуля мой друг?
- Знаю…
- Вот, чтобы ты про моих друзей не распускал язык, прими упор и отожмись двадцать раз… Лизуля, считай.
Толик безропотно принимает упор лежа и начинает отжиматься. Лизулин считает. Присутствующие хихикают. Димка смотрит без тени улыбки и ждет, что будет дальше. Толик заканчивает упражнение, допрос продолжается.
- Ну, а кого ты вчера на поверке назвал ослом? Что ты сказал про старшину?
- Осел и в Киеве конем не станет…, – с робостью выдавливает признание Толик.
- О-о-о! Это оскорбление старшего прапорщика. За это нужно наказывать.
Рябов хватает Толика за грудки, подтягивает к себе и делает "подсудимому" щелчок по лбу. Публика снова хихикает.
- Ну, что скажешь, повесели нас еще какой-нибудь поговоркой.
Толик исподлобья смотрит на мучителя.
- Где умному горе, там глупому веселье…
- Опять ты неправ. Теперь ты оскорбил всех нас. Мы дураки, а ты один – умный.
Рябов еще раз, уже сильнее, щелкает Толика по лбу. Эта "игра" его забавляет.
- Ну, а теперь доложи, кого ты обозвал уродом?
- Никого…, я просто так… вообще сказал…
- Ну, и что ты сказал? Повтори.
- Пословицу сказал: "В хорошей природе – не без урода, а в худой – не без выродка".
- Лизуля, доложи, кого он имел ввиду?
- Разговор перед этим шел про вас, товарищ сержант.
- Слышал? Ты меня сильно обидел, а обиду я никому не прощаю.
Рябов снова берет Толика за грудки, но вместо щелбана открытой ладонью бьет его по уху. Звук от удара очень смачный. Ухо Толика на глазах краснеет. Публика ржет от восторга. Рябов доволен. Он обводит взглядом курилку и натыкается на хмурое лицо.
- Кузнецов, а ты что не смеешься? Тебе не весело?
Смех утихает. Димка отвечает спокойно, лишь желваки слегка его выдают.
- Над тем, что вы делаете, смеяться нельзя.
- Что, жалко Какашу? Тогда плачь… Или тебе для этого тоже нужно по уху врезать?
В курилке раздается привычное гы-гы-гы. Димка, сжав губы, молчит, а Рябов, уже без всякой улыбки, переключается на него.
- Ну, объясни, почему над тем, что я делаю нельзя смеяться?
- Потому, что вы издеваетесь над подчиненным с применением рукоприкладства, а за это статья уголовного кодекса предусматривает наказание с лишением свободы… Причем на более длительный срок, чем служба в армии.
Лицо у Рябова вытягивается и сереет.
- Ты что, заложить меня хочешь?
- Во-первых, не заложить, а, согласно уставу, доложить по команде. А во-вторых, это не обязательно могу сделать я. Свидетелей полная курилка.
Глаза у Рябова загораются как у японского самурая перед решающей битвой. Он готов голыми руками задушить эту "сявку". Но последняя фраза действует отрезвляюще. Свидетелей и на само деле с избытком. Сержант делает вид, что успокоился и оставляет за собой последнее слово.
- Видели, – показывает он пальцем на Димку, – у нас объявился свой доморощенный правозащитник! Трепещите…, не пукайте и даже не чихайте, иначе он тут же "согласно уставу" доложит…
Он обводит всех взглядом и вдруг злобно рявкает:
- Хватит, повеселились, а ну, разошлись все!!!
С этого момента у Димки кроме недругов появился смертельный враг.
* * *
Лозунг: "Армия должна быть вне политики" – придуман для вполне конкретной цели. Политически безграмотным человеком легче управлять, с ним можно проделывать любые махинации. Солдат не обязан размышлять и задумываться над тем, что он в данный конкретный момент защищает: Родину, свой народ или богатство нуворишей. Только солдафон, умеющий лишь слепо повиноваться командирам, способен открыть огонь, даже если перед дулом его автомата родная мать.
Пример омоновцев, избивающих стариков, а еще более жестоко – молодых ребят, вышедших на демонстрацию протеста против нищеты и бесправия, как нельзя лучше показывает, какую профессиональную армию мечтают иметь властьимущие.
Для подготовки безропотного и покорного солдата в Российской армии в девяностых годах вместо института "политработников" был введен институт "воспитателей".
Думается, принципиальная разница между этими институтами понятна любому грамотному человеку.
Политработники стремились дать солдату азы политической грамоты. Чтобы солдат осознанно защищал Родину и свой народ.
Задача воспитателей противоположна. Их обязанность деполитизировать прибывающий на воинскую службу контингент, сделать его послушным орудием в руках командиров, чтобы солдат в любой момент был готов защитить интересы той части населения, в чьих руках не только национальные богатства, но и власть.
Однако совсем оставить военнослужащего "вне политики" пока не получалось. Мешали "выдуманные" на Западе "Права человека".
Одним из таких прав являлось право участвовать в выборах. Право это можно считать чисто символическим, так как в условиях Российской армии "Закон о выборах…" работал только в одну сторону. В сторону действующей власти.
Курсантам предстояло участвовать в выборах губернатора области. Кандидатов на этот пост было двое. Первый – от партии власти. Второй – от оппозиции.
Димка, как и абсолютное большинство курсантов, принимал участие в выборах впервые. Теоретически он знал, как они должны проходить. На практике все обстояло по-другому, и день этот закончился новой стычкой с сержантом Рябовым.
Выборный процесс в армии был гораздо примитивнее, чем на гражданке. Подготовкой к выборам занимался заместитель начальника школы по воспитательной работе. Он собрал командный состав и тщательно его проинструктировал. Командиры, в свою очередь, разъяснили "требования командования" офицерам и прапорщикам. Офицеры и прапорщики "объяснили" все сержантам. В конце "была проведена работа" с курсантами.
На вечерней поверке старшина просто и доходчиво объявил: товарищи курсанты, все, как один, обязаны проголосовать за действующего губернатора. Когда кто-то робко пискнул что-то про демократию, старшина "дал пояснение для дубов": если хоть один человек проголосует за кандидата от оппозиции, увольнения в город всей роте не видать до окончания учебки. Больше "глупых" вопросов не поступало.
Когда укладывались спать, Толик тихонько принялся ворчать:
- Зачем тогда выборы проводят? Только деньги зря переводят. Я, может, не хочу голосовать за этого "толстячка". Он бедный так исхудал, что поперек толще.
Действующий губернатор и впрямь отъел лицо, с большим трудом умещавшееся в стандартный экран телевизора. Видимо поэтому телевизионщики старались не показывать его крупным планом. А впрочем, может быть, просто не хотели, лишний раз высвечивать его бегающие блудливые глазки.
Димка усмехнулся и нравоучительным тоном поучил товарища уму разуму.
- Толик, голосование тайное. Там будет кабинка…, зайдешь в нее, и ставь галочку против кого хочешь.
- Но ведь когда будут считать бюллетени, узнают, что кто-то проголосовал против и лишат всех увольнения.
Димка поморщился. Его удивляла наивность друга.
- Да блеф все это. Кроме нас голосуют офицеры, их семьи. Неужели ты думаешь, они тоже боятся, что останутся без увольнения?
- Ну, их можно запугать другим способом…
- Даже если и так…, бюллетени будут в одной урне. Поди разбери, где чей.
Однако чтобы оценить действительность, жизненного опыта курсанту Кузнецову не хватило. Контроль во время голосования курсантов был на удивление примитивным и потому очень действенным.
К избирательному участку роту привели строем. В помещение входили по отделениям, во главе с сержантом. Перед входом сержант Рябов предупредил:
- В кабинку можете входить, но перед тем, как опустить бюллетень в урну, показывать его мне!
Димка был изумлен и сделал попытку возразить, но Рябов поднес к его носу кулак.
- А тебя, Кузнецов, предупреждаю персонально! Поставишь галочку не там, где надо, отделаю так, что мать родная не узнает!
Запахло конфликтом, и Толик постарался погасить его в зародыше.
- Ребяты! – дурачась, закричал он так, чтобы слышала вся рота. – Голосуем все за кандидата приятной наружности – семь верст в окружности!
Курсанты засмеялись. На лице Рябова появилась кривая усмешка.
- То-то же! И попробуйте только проголосовать за худого!
Димка спорить не стал, но его заело. Когда подошла очередь, он громко спросил у женщины, выдававшей бюллетени:
- Скажите, а я имею право зайти в кабинку и проголосовать в ней так, как хочу?
- Конечно, – удивленно ответила та, – для этого кабинки и поставлены, чтобы каждый мог проголосовать тайно.
Димка зашел в кабинку. Его примеру никто не последовал. Курсанты торопливо ставили галочки, показывали бюллетень Рябову и опускали в урну. Один из парней разволновался и поставил галочку не там, "где надо". Рябов заставил сделать отметку и против другого кандидата. Бюллетень с двумя галочками будет признан недействительным, но голоса "против" уже не будет.
Димка пошел на принцип. Он вышел из кабинки и опустил бюллетень в урну, оставив свой выбор в тайне.
* * *
Наказание последовало в этот же вечер. Неясно, правда, было, кто кого наказал. Вечерняя поверка прошла спокойно, и курсанты улеглись спать. Димка успел даже заснуть, но его растормошил Лизулин.
- Кузнец! Тебя Рябов в курилку зовет.
Лизулик сопроводил Димку до комнаты для курения и остался на стреме. Рябов из прошлой стычки сделал выводы. На этот раз в помещении никого не было. Лишь возле двери, ведущей в умывальник, стоял и курил его лучший друг, сержант Крюков.
Если бы Рябов уродился не в столице, а в русском селе Большая Гора, он, вполне вероятно, поостерегся бы в одиночку наказывать курсанта, совсем недавно считавшегося грозой деревенских преступников. Но сержант ничего не знал о прошлом своих подчиненных. Его в принципе не интересовали эти "амебы с периферии". В его задачу не входило "воспитывать быдло". Его поставили "смотрящим", и нужно всего-то держать "этих недоумков" в узде, чтобы не нарушали заведенный порядок.
Эта самонадеянность и чувство вседозволенности в этот вечер сыграли с ним дурную шутку.
Рябов не стал терять попусту свое драгоценное время и сразу приступил к делу. Он подошел вплотную к Димке и злобно прошипел:
- Ну что, сучонок, мои приказания тебе не закон? Решил в армии своим умом жить? Не хочешь подчиняться, буду бить тебя, пока не искалечу!
Он резко ткнул Димку кулаком в грудь. Удар был приличный, курсант отлетел к стене, чудом зацепился за нее и не упал.
Рябов медленно пошел на него, намереваясь продолжить начатое. Сержант Крюков заерзал в предвкушении зрелища. Однако избиение быка тореадором не состоялось.
Димка отскочил на середину комнаты и со злостью выкрикнул:
- У тебя нет права даже пальцем трогать подчиненного!
- Ах ты, говнюк! Опять о правах вспомнил! У тебя тут только одно право – с утра до вечера исполнять мои приказы!.. – с этими словами Рябов снова с размаху попытался нанести удар по курсанту, однако на этот раз его кулак чиркнул по воздуху.
Димка ловко ушел от удара и отскочил на безопасное расстояние.
- У меня тоже нет права бить командира, но предупреждаю: еще раз махнешь, дам сдачи!..
Изумлению сержанта не было предела.
- Ты, салага, мне угрожаешь?! Ах ты, клоп деревенский, да я тебя!..
Он снова наскочил на строптивого подчиненного. На этот раз его удар частично достиг цели. Димка удар в плечо удержал, резко ушел в сторону и сбоку врезал Рябову по уху.
Сержант взбесился до такой степени, что закричал по-звериному:
- Убью!!! … …, – далее последовал каскад слов совершенно нелитературного характера. Он подскочил к сопернику, пару раз ударил воздух правой рукой, еще раз врезал по воздуху левой… Потом пнул все тот же воздух ногой… Комната для курения была просторной. Сержант флегматичен и неповоротлив. Его соперник, напротив, блистал прекрасной реакцией. Потому до поры до времени страдал ни в чем не повинный воздух.
Но долго так продолжаться не могло. И когда один из ударов Рябова снова достиг цели, Димка не стал искушать судьбу и врезал противнику в солнечное сплетение.
Рябов задохнулся от боли и замер в позе чучела птицы с раздвинутыми в стороны руками-крыльями. Его соперник был не намерен играть в благородство, и сбил сержанта одновременным ударом рукой по шее и подножкой. Тот кулем свалился на пол.
Жертва сержантского произвола на глазах превратилась в орудие возмездия. Изумленный до глубины души сержант Крюков отмер и кинулся на помощь другу. Он довольно сильно пнул ногой Димке в бедро, но восстановить "справедливость" ему не удалось. "Жертва" от боли тоже озверела и так врезала нападавшему, что тот спиной вперед отправился в умывальник, где, пролетев через дверь, не совсем благополучно приземлился.
Тем временем Рябов от затеи наказать курсанта не отказался и начал предпринимать попытки, чтобы встать.
- Ну, сволочь, я тебя урою! Я тебе это обещаю!..
Обозленный Димка схватил его левой рукой за волосы, правой снова ткнул чуть ниже диафрагмы.
- Это я тебе обещаю!.. Еще раз тронешь кого-нибудь пальцем и вместо дембеля уедешь в тюрьму!
В это время в комнату для курения заскочил дежурный по части. Он обходил подразделения с ночной проверкой. Такое иногда тоже случается, если на дежурстве добросовестный офицер. Услыхав крики, майор не дослушал рапорт дежурного по роте младшего сержанта Ефимова, о том, что "происшествий не случилось", и прямиком ринулся в курилку.
- Прекратить драку!!! Иначе я вас всех сейчас на губу!..
Димка изобразил крайнее удивление:
- А кто дерется, товарищ майор? Я показывал товарищу сержанту приемы самбо. У него очень плохо… с приемами. По физо может двойку получить...
Майор недоверчиво посмотрел на сидящего на полу сержанта.
- Что скажешь, Рябов?
Рябов понимал: как ни крути, скандал не в его пользу.
- Так оно и есть, – глухо пробурчал он, – мы боролись…
- Бороться надо на занятиях, а не ночью в курилке!..
- Я говорил товарищу сержанту, – скромно подпел Димка, – лучше всего сражаться в спортзале, на матах… Но он меня не послушал.
- Марш спать! И если что, всех отправлю на губу! Спортсмены, мать вашу!..
Участники "соревнований" молча побрели к кроватям. Только Рябов негромко сквозь зубы процедил:
- Ну, урод, держись. До дембеля ты не доживешь. Увезут тебя домой в цинке…
Слова его оказались пророческими.
* * *
В последующие дни наступило затишье, какое бывает обычно перед бурей. Сержанты никого не трогали. Курсанты ходили на занятия. Теперь их больше обучали по специальности. И к занятиям этим проявляли интерес даже те, для кого воинская служба была лишь обузой.
Димке особенно нравились занятия по минновзрывному и подрывному делу. Может, сказалось влияние отца, который досконально освоил профессию сапера. А доверие сына к отцу, даже во время переходного возраста, было очень высоким. (Что совсем не часто встречается в современных семьях). Может, виновницей этому была его страсть к познанию нового. Он с интересом изучал механизмы взрывателей, устройство запалов, противопехотных и противотанковых мин, мин сюрпризов, специальных мин и мин, устанавливаемых дистанционным способом. В него не надо было вколачивать эти знания. Даже в редкие минуты свободного времени брал в руки книгу и старательно изучал материальную базу сапера. Этим курсант Кузнецов отличался от своих товарищей, которые откровенно посмеивались над ним и посвящали свободное время перекурам, беседам о женщинах, выпивке, попсе и прочих "развлекаловках".
Командиры и преподаватели хвалили его теперь не только за усердие, но и реальные и глубокие знания по спецпредметам. Димка в душе даже немного заважничал. Правда, длилось это недолго. До тех пор, пока на его любимом предмете с ним не случился прокол, после которого стало понятно: его познания выглядят солидно только на фоне полностью безграмотных в военном отношении новобранцев.
А дело было так. После изучения теоретического курса их повели на практические занятия по подрывному делу. Они учились изготавливать зажигательные трубки и здесь же на учебном городке поджигали их. Детонаторы взрывались, как настоящие заряды. И хотя руки у вчерашних пацанов дрожали от страха, "подрывать самому" было интересно.
В самый разгар занятий на учебную площадку прибыл командир части полковник Матюшин.
Матюшин был старшим в части не только по должности, но и по возрасту. Один из тех, кто прошел все ступеньки от лейтенанта до полковника не в тиши кабинетов, а на практике. За его плечами была служба в семи военных округах и война в Афганистане.
Несмотря на образование и опыт, Матюшину не удалось выйти в генералы. В генералитете потребны, мягко говоря, люди с характером дипломата. Предназначение таких, как Матюшин, – тянуть лямку. И что бы там ни говорили, а костяк любой боеспособной армии составляют такие вот офицеры-практики.
После доклада преподавателя командир изъявил желание побеседовать с курсантами. Цель была проста: выявить уровень их знаний. Полковник начал беседу с традиционного вопроса:
- Ну, как служится, парни?
Кто-то из курсантов пробурчал: "Нормально, товарищ полковник…", а Толик Кашин не мог удержаться, чтобы не выдать очередную "домашнюю заготовку":
- Раз призвали – мы не тужим, честно Родине послужим!..
Командир похвалил его за оптимизм, и начал опрос по теме занятий. Курсанты отвечали вполне прилично. Каждый знал, что и в какой последовательности нужно делать, чтобы изготовить зажигательную трубку. Полковник копнул глубже. На вопрос об устройстве капсюля-детонатора сумел ответить лишь Димка. На следующем вопросе: чем отличаются и какими свойствами обладают входящие в капсюль-детонатор "тэн", "тэнерес" и "азид свинца", поплыл и он.
Однако командира заинтересовал сообразительный паренек. Полковник решил провести на нем показательный урок.
- Вижу, кое-какое понятие вы имеете, но имейте в виду, этот предмет нужно знать только на "отлично", иначе ты не сапер!
- Сапер ошибается только один раз! – не мог остаться в стороне Толик Кашин.
- Вот именно, сынок. Будешь плохо знать специальность, ошибешься раньше, чем рассчитывал…
Командир снова переключил внимание с Толика на Димку и определил ему новое задание.
- Кузнецов, доложи-ка нам меры безопасности при проведении подрывных работ.
Димка напряг память и принялся своими словами пересказывать то, что запомнил. Полковник добросовестно слушал минуты две, после чего остановил его.
- Достаточно!
Он взял у преподавателя "Руководство по подрывному делу" и дал книгу в руки Димке.
- А теперь послушай, как надо докладывать по данному вопросу. Следи, по книге, чтобы я не ошибся.
После этого он слово в слово изложил несколько первых параграфов. Когда закончил, снова обратился с вопросом к Димке:
- Ну, Кузнецов, какую оценку ты мне ставишь?
- Оценку "отлично", – пробурчал уязвленный курсант.
- А какую оценку заслуживаешь ты?
- Двойку! – жизнерадостно изрек за него лучший друг Толик.
- Правильно. Меры безопасности нужно знать наизусть… И докладывать без единой запинки.
Димке было неприятно за то, что предстал перед командиром неучем, но он не мог удержаться от естественного, с точки зрения гражданского человека, вопроса.
- Товарищ полковник, а зачем учить меры безопасности наизусть? Это же не стихи!..
- Вот потому и надо учить, что не стихи. Стихи пишутся Поэтом, а меры безопасности написаны Войной. Написаны кровью… Каждое слово, каждая строчка оплачены жизнью людей. Забудешь маленький пунктик – и можешь в столь юном возрасте оказаться в числе покойников.
Полковник обвел взглядом притихших курсантов.
- Вы должны понять, я не придираюсь. Дай Бог, никогда вам не увидеть войны. Но если придется, имейте в виду, сапер, плохо освоивший свою специальность, на войне долго не живет!..
После такого заключения командир разрешил преподавателю продолжать занятие и, не спеша, направился в сторону своего "Уазика". Преподаватель объявил перерыв. Курсанты по горячим следам обсудили это посещение и через день другой про него забыли. Кроме Димки. Он считал себя во взводе самым подготовленным, и ему было досадно, что командир выбрал мальчиком для битья именно его. Его самолюбие было ущемлено, и гордый паренек поставил себе цель: изучить на "отлично" не только меры безопасности, но и всю материально-техническую базу сапера.
Однако, как сказал бы лучший друг Толик: "Человек предполагает, а Бог располагает!" В процессе обучении у него приключился вынужденный перерыв.
В ночь, когда рота почти в полном составе заступила в наряд, (Димке выпало быть дневальным по роте), сержанты устроили ему темную. Они накинули на спящего курсанта одеяло и били и пинали его до тех пор, пока он не прекратил сопротивление и не затих. После чего, пригрозив наряду, разбежались по объектам, где несли службу. Однако второй дневальный оказался парнем смелым, угроз не испугался и вызвал дежурного по части. ЧП получило огласку. Димку унесли в санчасть, где вызванный по тревоге врач быстро привел его в чувство.
* * *
Димку не повезли в госпиталь, а оставили в санчасти. К счастью, серьезных повреждений и увечий у него обнаружено не было. Однако сотрясение мозга и сильные ушибы были зафиксированы.
Он пролежал в отдельной палате несколько дней и потихоньку начал поправляться. В глубине души парень был рад, что его не беспокоили, хотя это казалось ему странным. Его зверски избили, а вокруг тишь и гладь… Врач части относится к нему так, как будто пациент лежит с обычным насморком. Никаких дознавателей, следователей, как показывают в кинофильмах, не было и в помине. Сослуживцев к нему тоже не пускали. Невольно напрашивался вывод: командование факт избиения стремится скрыть. И это было обидно.
Его подозрения подтвердились, когда в палату пожаловал командир роты капитан Фоменко. Он принес коробку конфет, пакет с фруктами и "привет" от личного состава роты. Лицо капитана излучало доброжелательность.
- Ну, как ты…, оклемался?..
- Да все нормально. На живом все зарастет…
Димка отвел глаза. У него не было желания беседовать с ротным. Его глодала обида.
- Молодец, что не пал духом! Ты это…, Кузнецов…, – как-то не очень уверенно, видимо оттого, что ему никогда не приходилось упрашивать подчиненного, заговорил Фоменко. – Постарайся не делать из этой драки поспешных выводов… Они, в принципе, нормальные парни… Ошиблись…, с кем не бывает по молодости?..
- Ошиблись?! Нормальные?! Вы, товарищ капитан, все время твердите: плох тот солдат, что не может постоять за себя… Я способен постоять за себя! Но когда человек спит, он беззащитен, как младенец. Какие же они нормальные? Только подонки могут избивать толпой беззащитного. Их надо судить! Чтобы другим неповадно было.
- Я понимаю твое состояние… Они действительно поступили, как подонки. Но они не преступники! Они такие же солдаты, как и ты. У них есть отцы, матери…, и если ты их посадишь, то испортишь им всю жизнь. Тюрьма никого не исправляет.
- Я посажу?! Это я их должен посадить?! А может, товарищ капитан, это дело командира… отдать их в руки правосудия?
- Конечно, это в моей компетенции, – Фоменко начал злиться и заговорил в обычной своей манере, резко с надменной ноткой, – но от тебя зависит, поднимешь ты шум или нет. Если поднимешь, испортишь парням судьбу. Ты хочешь, чтобы это было на твоей совести?
- Нет, товарищ капитан, это будет на вашей совести! Они почувствуют безнаказанность, окончательно распояшутся и кроме бандитов из них ничего не выйдет!
- Ты как разговариваешь с командиром?! – грубо оборвал его Фоменко. – Ты что, сопляк, учить меня будешь?
- А вам, товарищ капитан, никогда не устраивали темную? Очень это болезненная и обидная штука…
- Кузнецов! – взорвался ротный, – Хватит болтать! Засунь свой язык в задницу! Предупреждаю, если поднимешь шум, тебе создадут такие условия, что сам в петлю залезешь!
- Вот с этого и надо было начинать, – усмехнулся подчиненный. – Не переживайте… Я понятливый. Не стану я на них жаловаться, если только они никого больше трогать не будут.
- Вот это другой разговор, – сразу успокоился капитан. – Я с ними сам поговорю. Больше они бить никого не будут… Будут действовать только по уставу.
Димка вздохнул. Он-то знал, как "действуют" сержанты по уставу.
Курсант Кузнецов не стал заявлять на обидчиков. Однако полковник Матюшин это дело без последствий не оставил. Он провел внутреннее расследование. В результате сержантов, участвовавших в избиении, разжаловали и рядовыми отправили дослуживать срочную службу в войска. Капитану Фоменко было объявлено служебное несоответствие.
На вопрос сослуживцев, почему не написал рапорт и не отдал обидчиков под суд, Димка ответил здраво: " Тюрьма никого не исправляет. А жизнь их чему-нибудь да научит!"
Прав он был или не прав, судить сложно. Во всяком случае, жизнь не стала учить теперь уже рядового Рябова. Она просто вычеркнула его из своих списков. В новой части он продолжал внедрять "дедовские" традиции. Внедрял настолько активно, что за месяц до демобилизации его застрелил в карауле не выдержавший издевательств молодой солдат. То, что Рябов пророчил другому, сбылось в отношении его самого. Он не дожил до "дембеля" и уехал домой в "цинке".
А в роте (до прихода очередного "рябова") стало спокойнее. Курсанты осваивали воинские науки, готовились к выпуску и гадали: кого куда направят служить дальше.
После вынужденного перерыва быстро втянулся в общий ритм и Димка. Он потихоньку привыкал к армейской жизни. Реже стал тосковать по дому. Не с таким пессимизмом, как осенью, стал думать о Маринке. Письмо он ей так и не написал. Лучший друг, студент сельскохозяйственной академии Витька сообщил: Маринка звонила и выпросила Димкин адрес. Димка выжидал и надеялся, что девушка напишет ему первой.